ГЛАВА 13. ПОТОП

Его звали Коламбус Джойнер, хотя впоследствии он стал известен как Папаша Джойнер. В 1930 ему было семьдесят, и он ходил, наклонившись вперед, как будто высматривал что-то на тротуаре – такая походка была результатом ревматической лихорадки. Он казался настоящей карикатурой на классического неудачника – безуспешный, но всегда оптимистичный, красноречивый и убедительный зачинатель фантастических прожектов. У него был ровный нежный цвет лица (который он объяснял пристрастием к моркови), весьма необычный для человека его возраста. Общая продолжительность его учебы составила всего семь недель. Однако он все же получил образование – дома, на семейной ферме в Алабаме, – научившись читать по Библии, а писать, переписывая Книгу Бытия. Он впитал язык эпохи короля Иакова, и знал, как плести паутину искушения из обещаний богатства. Когда припирало, он писал сочные и нежные письма вдовам, о которых впервые узнавал из газетных некрологов их состоятельных мужей. Разумеется, его интересовали отнюдь не их одинокие сердца.

Джойнер был лишь одним из многих искателей удачи в большой нефтяной игре двадцатых годов. Нефтяные акции и сделки представляли собой безумное искушение в лихорадочно-спекулятивном климате десятилетия и непреодолимо влекли любого, кто имел вкус к игре. „Как бы это вам понравилось – начать с вложения 100 долларов в нефтяную компанию, а затем получить более 50000 долларов? – спрашивал один из дельцов студента выпускного курса Йельского университета в 1923 году. – Сейчас ваш шанс: идти с нами и быть с нами, когда у нас все идет к удаче“. Некоторые зачинатели осуществляли сделки „лицом к лицу“, приглашая перспективных инвесторов на месторождения, где их ждал „холодный ланч и горячий воздух“. Другие, находившие более уместными обращения по почте, рассылали письма, полные несбыточных предложений и обещаний. Взамен они получали посылки с наличными, платежками, чеками – и никаких вопросов. Один из них, доктор Фредерик Кук, помимо прочего, заявлял, что именно он опередил адмирала Пири в гонке за лаврами первооткрывателя Северного Полюса. Он рассылал до трехсот тысяч писем в месяц, и они принесли ему за год приблизительно два миллиона долларов. Потом его арестовали федеральные власти. В откровенной наглости мало кто мог сравниться с „Компаниейразработки генерала Ли“. Два дельца нашли некоего Роберта Э. Ли, потомка генерала Роберта Э. Ли, и уговорили его обратиться к инвесторам по всей стране: „Я приведу вас и тысячи других к финансовой независимости скорее, чем удалось взять Фредриксбург или Ченселлорсвиль“.

В сравнении с ними Папаша Джойнер был мелким прохиндеем. Однако ему было свойственно спасительное изящество, и он действительно хотел рисковать и заниматься нефтью, а не просто отнимать у доверчивых людей их доллары. Он набирался опыта в Далласе, разгуливая вместе с другими предпринимателями в окрестностях отеля“ Адольфус“ – сооружения в стиле барокко, построенного семьей пивных баронов Буш из Сент-Луиса. В конце концов Джойнер стал приглядываться к Восточному Техасу – засушливому, грязному, бедному и холмистому краю с сосновыми лесами и песчаной почвой, сельское хозяйство которого в конце Первой мировой войны находилось в постоянной депрессии. Ни один из двух главных городов – ни Овертон, ни Хендерсон – не мог похвастаться хотя бы одной мощеной улицей. Для измученных заботами обитателей этой земли Папаша Джойнер заготовил великое и многообещающее видение. Якобы под их истерзанной и иссушенной почвой лежит океан нефти -“бесхозное сокровище, которому могли бы позавидовать все короли Земли“.

Большинство геологов, знавших о его планах в Восточном Техасе, усмехались, а то и откровенно смеялись. В Восточном Техасе нефти не было. Но Джойнер был убежден, что была; или позволил себя убедить. „Док Ллойд“, загадочный геолог-самоучка, который весил больше трехсот фунтов и был любителем сомбреро и сапог для верховой езды, был для него авторитетом. Кое-кто говорил, что Док Ллойд был еще и ветеринаром; другие узнавали в нем фармацевта, который возил по всей стране „Великое медицинское шоу доктора Алонсо Дархэма“ и продавал патентованные лекарства, изготовленные из нефти. Имя „Ллойд“ не было его настоящим именем. Почему он переименовал себя, стало ясно позднее, когда его фотография появилась в газетах. По слухам, множество женщин со всей страны, некоторые с детьми, погрузились в поезд до Восточного Техаса, надеясь на встречу со своим пропавшим супругом.

Док Ллойд снабдил Папашу Джойнера геологической картой Восточного Техаса. Мало сказать, что описание это вводило в заблуждение – оно было совершенно неверным и надуманным. Ллойд являлся так называемым трендологом, он нарисовал карту основных нефтяных полей США, так, что их линии (тренды) пересекались в Восточном Техасе. Но Док Ллойд сделал одну памятную вещь – он точно указал Джойнеру, где бурить. Тогда почти все считали эту затею совершенно смехотворной.

Джойнер разослал по сохранившемуся у него списку проспект, включающий сфабрикованную Доком Ллойдом геологическую карту Восточного Техаса. И каким-то образом ему удалось собрать деньги, чтобы начать бурение на ферме некоего Дейзи Брэдфорда в округе Раек. Чтобы продолжать дело, ему пришлось призвать на помощь каждую каплю своего недюжинного дара убеждения, особенно действенного с женщинами. „У каждой женщины обязательно есть на шее такое место, которого я касаяь, и она автоматически начинает выписывать чек, – сказал однажды старый искатель нефти. – Возможно, один я на всей земле знаю, как найти это место“. Затем он ухмыльнулся: „Разумеется, чеки не всегда хороши“. Он, конечно, хвастался: денег, которые удавалось достать, хватало ненадолго.

Для большой нефтяной индустрии Папаша Джойнер был, разумеется, совершенно незаметен. Всего лишь один из тысяч тертых дельцов с идеей, обещаниями богатства, талантом или красноречием. Три года, начиная с 1927 года, пока лидеры отрасли вели свои яростные споры о нехватке, избытке и регулировании, Джойнер – беднейший из бедных – и его пестрая компания бурили посреди густых сосновых лесов Восточного Техаса с помощью проржавевшего оборудования, купленного из третьих рук. Их постоянно терзали отказы и аварии, они страдали от нехватки даже самых малых денег. Джойнер частично платил своим рабочим „правами на прибыли“ от различных участков земли. Когда он сидел вообще без денег, рабочие возвращались на свои фермы или перебивались случайными заработками, но в конце концов появлялись снова. Папаша Джойнер выписал под будущие открытия так много „сертификатов“, проданных с большим дисконтом, что они стали в районе местной валютой. Проезжавший геолог из „Тексако“ отпустил известную в то время шутку: „Я выпью каждый баррель нефти, которую вы извлечете из этой дыры“. Но, несмотря на постоянные неудачи, Джойнеру и его маленькой компании сторонников и рабочих удавалось сохранять веру.

Сила веры скоро себя показала. Удача стала поворачиваться к Папаше Джойнеру лицом в начале сентября 1930 года, когда проверка скважины „Дейзи Брэдфорд № 3“ дала положительный результат. „Это еще не нефтяная скважина“, -возражал Джойнер некоторым из наблюдавших, но особо спорить не стал. Слух распространился. На дороге к скважине за ночь выросли трущобы, где собирались и ждали страждущие. В честь будущего пророка трущобы окрестили Джой-нервилем. Тысячи людей прибывали, чтобы стать частью кануна праздника. Воздух полнился ожиданием как будто бы религиозного события, обещанного чуда. Что-то произойдет – верили люди и хотели быть там, чтобы это увидеть. В те дни начинающейся Депрессии гамбургеры обычно стоили 16-17 центов, но в Джойнервиле – двадцать пять. Это было только лишь болезненное предвестие предстоящих событий.

Через месяц, в восемь вечера 3 октября 1930 года, со стороны скважины внезапно послышалось бульканье. Бурильщик повернулся к собравшейся толпе и крикнул: „Погасите огни! Погасите сигареты! Быстро!“ Земля задрожала. Высоко над вышкой взметнулся столб нефти и воды. Толпа обезумела. С криками ликования люди смотрели в небо, стоя под брызгами нефти. Это было чудо. Папаша Джойнер был пророком. Один рабочий так возбудился, что достал из кармана пистолет и принялся стрелять по нефтяным брызгам в небе. Трое быстро подскочили к нему и отобрали оружие. Одна искра могла воспламенить выходящий летучий газ, и все присутствовавшие погибли бы от взрыва.

„У Джойнера забил фонтан“, – гласил на следующее утро заголовок „Хендерсон Дейли Ньюс“. Однако в откликах лидеров индустрии на „золотое дно“ Папаши Джойнера вначале сквозили и скептицизм, и полное недоверие. Но их сменили восхищение и бешенство, когда за три следующих месяца произошли выбросы нефти на двух других скважинах, которые также бурились как поисковые. В конце концов оказалось, что бассейн Восточного Техаса имеет в длину сорок пять миль, в ширину от пяти до десяти и общую площадь 140 тысяч акров. Месторождение назвали „Черный гигант“. Ничего подобного ранее в Америке не находили. Последовал такой бум, что все предыдущие – в Пенсильвании на Спиндл-тоне, на других месторождениях в Техасе, на Кашинг, „Большом Семиноле“ и вОклахома-Сити, на Элк-Хилл в Калифорнии – выглядели по сравнению с ним генеральной репетицией. В начале 1931 года, когда вся страна была охвачена унынием Великой Депрессии, Восточный Техас сочился изобилием и сходил с ума. Люди прибывали отовсюду, они строили палаточные городки и трущобы, и этот край традиционно суровых нравов и трезвости внезапно заполонили увеселительные заведения, угождавшие всем видам пороков. К концу апреля 1931 года, через шесть месяцев после ввода в строй скважины Папаши Джойнера „Дейзи Бредфорд № 3“, район выдавал 340 тысяч баррелей нефти в день, и ежечасно бурилась новая скважина.

Вслед за внезапным появлением столь объемных запасов случилось неизбежное – цены упали, затем упали еще. В 1926 году в Техасе они достигали 1,85 доллара. В 1930 году они составляли в среднем около доллара за баррель. К концу мая 1931 года цена упала до пятнадцати центов за баррель, а часть нефти продавалась по шесть центов. Бывало даже, что в случае нужды нефть шла по два цента. Но оргия бурения все продолжалась. К первой неделе июня 1931 года была пробурена тысяча скважин, а добыча в Восточном Техасе составляла 500 тысяч баррелей нефти в день.

Сметливые люди бросились наскоро строить дюжины и дюжины нефтеперерабатывающих установок емкостью в пинту – „чайников“, выдававших летучий „истекс-бензин“ [Прим. пер. EasTex – East Texas (англ.) – Восточный Техас.].

Небольшие заправочные станции в свою очередь стали продавать „истекс“ по сниженным ценам. В условиях столь большого предложения каждому приходилось сражаться за потребителей. Станции, продававшие „истекс“, стали предлагать каждому клиенту в качестве премии упаковку томатов или бесплатный обед из цыпленка.

Увы, Папаша Джойнер не мог полностью предаться ликованию. Конечно, открытие на „Дейзи Бредфорд № 3“ и последующая разработка „Черного гиганта“ были великолепным оправданием, но он вел кампанию слишком бесцеремонно, чтобы она принесла успех. Джойнер продал больше долей, чем их было. Права на аренду некоторых участков продавались несколько раз, – один из них был продан целых одиннадцать раз. Перед законом Джойнер был весьма уязвим, и знал это.

Местные газеты поднялись на защиту человека, начавшего возрождение Восточного Техаса. Издатель так писал о пророке Восточного Техаса: „Уж не второй ли он Моисей, которому суждено вести в землю обетованную, видеть ее „молоко и мед“, а затем быть лишенным привилегии на вход толпой ловких юристов, восседавших в своих роскошных офисах, прохлаждая свои пятки и ожидая, в то время как старый Папаша работал в иле, слякоти и грязных ямах, поте и крови, стекающих по его допотопным инструментам?“ Было похоже, что Джойнер может потерять все. Из пяти тысяч сданных им в аренду акров он имел чистые права только на два.

Спасение однако пришло в лице человека в канотье и со шнурком на шее. Его звали Харольдсон Лафайетт Хант. Джойнер всегда звал его „мальчик“, однако более широко он известен как „Эйч-Эл“. „Мальчик“ был разорившимся фермером-хлопководом, успевшим продемонстрировать два связанных между собой таланта: в азартных играх и, как Рокфеллер и Детердинг, в быстрых и сложных расчетах в уме. Десятью годами ранее он открыл зал для азартных игр в городке нефтяного бума Эль-Дорадо, штат Арканзас. Когда ку-клукс-клан пригрозил сжечь его, Хант благоразумно переключился на нефть и весьма преуспел – и в Арканзасе, и в Луизиане. Слухи о скважине Джойнера дошли до него прежде, чем произошел выброс. „Мальчик“ осознал перспективы и помог старому измученному искателю нефти.

Хант начал действовать, когда Джойнера после первого открытия накрыла волна проблем, и прежде, чем остальные скважины начали показывать реальные размеры месторождения. Заняв денег у владельца магазина мужской одежды в Эльдорадо, Хант заперся с Джойнером в номере № 1553 отеля „Бейкер“, чтобы вести переговоры, и давил на него, пытаясь заключить сделку. Джойнер не знал, что Хант прочитал секретные отчеты о динамике скважины „Дип-Рок“, которая находилась в трех четвертях мили от места открытия Джойнера. Таким образом, Ханту было очевидно не только то, что скважина Джойнера не единственная, но и то, что месторождение может быть очень большим. Хант не стал делиться новостью с Джойнером и продолжал предлагать как следует „осушить“ „Дип-Рок“. После более чем тридцати шести часов переговоров без перерыва в номере № 1553 Папаша Джойнер сдался. В какой-то момент между полуночью и двумя часами ночи в День Благодарения, 27 ноября 1930 года, он отписал все свои права „Мальчику“. Хант заказал тарелку сыра и крекеров, чтобы отпраздновать сделку.

Хант уладил все претензии, предъявленные к Джойнеру и быстро стал крупнейшим независимым разработчиком в Восточном Техасе. Как он говорил, сделка с Джойнером обеспечила ему „старт с лету“. Он делал огромные деньги. Позднее он получил известность как покровитель правых идей, промоутер товаров для здоровья и закоренелый враг белой муки и белого сахара.

Хант заплатил Папаше Джойнеру 1,33 миллиона долларов – 30 тысяч вперед, остальное из доходов от добычи. Когда Джойнер впоследствии узнал, что Хант дал 20 тысяч долларов главному бурильщику на скважине „Дип-Рок“, тайно снабдившему разведчиков Ханта ценной информацией, он рассердился и собрал своих людей, чтобы обвинить их в обмане. Хант решительно отрицал, что обманул старика. „Мы торговались“, – заявил он. Джойнер внезапно устыдился своих мыслей и претензии снял. Он потратил полученные от Ханта деньги на новые разведочные работы в поисках нового „Черного гиганта“, нового Восточного Техаса, а также на романы со своей „секретаршей“ и другими молодыми женщинами. Когда Папаша Джойнер умер, ему было почти семьдесят шесть. До самого своего конца он занимался поисками нефти, но уже безуспешно. Все наследство, которое он оставил после смерти, состояло лишь из машины и дома.

Потоки сырой нефти из Восточного Техаса вскоре опрокинули цены по всей стране. Продолжение падения цен могло означать крах даже для крупных добывающих компаний. Предсказывали, что, как и на других крупных месторождениях,давление в подземном резервуаре из-за быстрой добычи в конце концов упадет, добыча уменьшится и цены вернутся к „нормальному“ уровню. Однако масштабы месторождения в Восточном Техасе были совершенно уникальными. Кто знает, когда темпы добычи на нем упадут? И кто еще останется в бизнесе, когда придет этот день? „Нефтяной потоп“, пришедший из Восточного Техаса, означал „конкурентное самоубийство“ для всей нефтяной отрасли.

Насущной необходимостью стала некая система контроля добычи и стабилизации цен. Необходимо было „поставить Восточный Техас в упряжку“ при сильном противодействии со стороны добытчиков и владельцев арендованных участков, а также мелких переработчиков, привыкших к дешевой нефти. Ситуацию дополнительно осложняла фрагментарная структура собственности в Восточном Техасе, а также большая доля „независимых“ в добыче. Воспользовавшись неповоротливостью крупных компаний, мелкие добытчики взяли под контроль существенную часть восточно-техасского месторождения. Как правило, они вели добычу с головокружительной быстротой. Для „независимых“ любое ущемление свободы действий означало „смертельную угрозу“ их относительному преимуществу над ненавистными большими компаниями.

В войне между „крупными“ и „независимыми“ в качестве представителя порядка суждено было выступить, несмотря на название, Железнодорожному комитету Техаса. Его создал в 1891 году губернатор Джим Хогг, и целью его тогда был контроль популистов над железными дорогами. К началу тридцатых годов он стал „политической свалкой“. Ему, очевидно, недоставало технической компетентности. Комитету предоставили некоторые полномочия в отношении нефти, хотя и сильно ограничили его компетенцию. Его аналог, комитет по коммерции в Оклахоме, был с 1915 года уполномочен регулировать нефтедобычу в соответствии с рыночным спросом. Железнодорожному комитету Техаса это делать недвусмысленно запретили, разрешив лишь осуществлять регулирование, чтобы предотвращать „появление физических растрат“ при нефтедобыче. Но под влиянием „независимых“ ему было запрещено специальным законом контролировать добычу в целях предотвращения „экономических убытков“. Это означало, что у него отобрали право поддерживать равновесие на рынке, то есть он не имел права урезать чью бы то ни было добычу, чтобы снизить суммарный выход нефти до уровня, достаточного для удовлетворения спроса.

Тем не менее Железнодорожный комитет собрался заняться именно этим. Ему приходилось маскировать свои неправомерные действия необходимостью предотвращения физических отходов. Комитет выступил с утверждением, что „поточная“ добыча приведет к потере запасов нефти навсегда. В частности, заявлялось, что при низких ценах многочисленные скважины, выдававшие всего по несколько баррелей в день – так называемые скважины открытой добычи – не смогут быть рентабельными, и поэтому их надо закрыть как „физических растратчиков“. Но федеральные суды неоднократно пресекали попытки комитета обосновывать ограничения добычи подобным образом. Однажды комитет был обвинен в неуважении к суду. Все его усилия терпели крах, а поток нефти из Восточного Техаса все ширился.

Цены упали ниже себестоимости добычи, и лекарства от этой болезни не было. Страх и уныние охватили всю нефтяную промышленность Америки. Такая картина предстала перед Фредериком Годбером, директором „Шелл“, когда он при ехал из Лондона в Соединенные Штаты поздней весной 1931 года. Миссия Годбе-ра частично состояла в том, чтобы удостовериться, что в американских операциях „Шелл“ соблюдается экономия и сокращаются затраты, чего требовал центральный европейский офис. Годбер так обрисовал ситуацию, сложившуюся в США: офисы переполнены, автомашин в компании слишком много и они слишком высокого класса. Он мог с удовлетворением рапортовать Детердингу и другим директорам: „Имеет место невероятная экономия“.

Во время встреч с высшим руководством основных американских компаний Годбер всякий раз обнаруживал уныние. „Председатель „Стандард оф Индиана, -сообщал Годбер, – очень подавлен, почти в панике“. Годбер виделся и с Уолтером Тиглом из „Стандард ойл оф Нью-Джерси“. „Даже „Нью-Джерси“ как целое не имеет достаточно определенной политики, – заметил он. – Тигл настроен весьма пессимистично, чувствует, что остается только сидеть и ожидать снижения цен, что нет взаимодействия с большинством других компаний. И не будет, пока все они не понесут больших потерь“. Годбер подвел итог: „Большая часть проблем отрасли вызвана известными причинами, на которые отдельные люди имеют мало влияния или вовсе не имеют и которые не могут быть преодолены, пока в различных добывающих штатах не будут приняты законы, разрешающие вмешательство для предотвращения физических отходов при избыточном бурении… Эти законы надо было принимать раньше, но этому мешает много предрассудков, особенно в Техасе“.

Тем временем добыча нефти в Техасе и в соседней Оклахоме все росла. В начале августа 1931 года, когда федеральные судьи рассматривали конституционность вводящих рационирование законов в Оклахоме, губернатор „Альфальфа Билл“ Мюррей объявил чрезвычайное положение, ввел в действие законы военного времени и приказал полиции штата взять под контроль основные нефтяные месторождения. Он объявил, что они не будут давать нефть до тех пор, пока „цена нефти не достигнет одного доллара“.

„Доллар за баррель“ – это стало мольбой об улучшении ситуации по всем нефтяным штатам.

К августу 1931 года и Восточный Техас, и весь нефтяной рынок США находились в состоянии полной анархии. В Восточном Техасе добывалось уже более миллиона баррелей в день, что составляло почти половину всех потребностей Америки, и цена сырой нефти рухнула до тринадцати центов за баррель. Нефть из Техаса стоила в Европе даже дешевле российской. Цены на нефть на выходе с буровой в Техасе и повсюду в США были настолько ниже себестоимости, составлявшей в среднем восемьдесят центов за баррель, что грозило крахом большинству нефтедобывающих компаний как в Техасе, так и по всей стране. На следующий день после того, как нефтедобытчики Восточного Техаса призвали добровольно прекратить добычу, чтобы содействовать подъему цен, уровень добычи еще вырос. Воздух наполнялся ожесточением, говорили, что завозят динамит, чтобы взорвать скважины и трубопроводы. Экономика Техаса, а также, вероятно, закон и порядок, были на грани краха3.

Губернатор Техаса Росс Стерлинг, основатель и экс-председатель „Хамбл ойл“, колебался. Однако выхода не было, приходилось действовать. Он объявил войну за Восточный Техас. 17 августа 1931 года губернатор заявил, что Восточный Техас находится „в состоянии мятежа“ и „открытого бунта“, и послал к скважинам несколько тысяч национальных гвардейцев и техасских рейнджеров. Они отправились в путь на лошадях, поскольку недавние дожди размыли дороги, сделав их непроходимыми для автомобилей.

Лагерь разбили на месте, которое впоследствии окрестили „Холм борьбы за рационирование“, и в течение нескольких дней „армия губернатора“ остановила добычу. Непривычная тишина повисла над всем Восточным Техасом. Работа на месторождениях замерла. Даже курам, растолстевшим на насекомых, слетавшихся на свет горящих газовых факелов, пришлось „вернуться к прозаической „до-нефтяной“ практике копания червей“. Вспомогательные работы тоже встали. Генерал, командовавший Национальной гвардией, запретил ношение „пляжных пижам“ – „спецодежды“ проституток, и их бизнес тоже начал хиреть.

Мораторий на добычу работал – цены в отрасли повышались. Железнодорожный комитет Техаса продолжал отдавать указания по рационированию. Но они исполнялись теперь военными. К апрелю 1932 года цены почти достигли магического долларового уровня. В течение 1932 года Железнодорожный комитет отдал девятнадцать указаний по рационированию в Восточном Техасе, и все они были признаны судебной властью незаконными. Теперь же рынок стоял твердо, и выросшие цены убедили наконец многих „независимых“ и отзывчивых на их запросы политиков в важности устанавливаемых сверху ограничений – рационирования. В ноябре губернатор Стерлинг решился предоставить комиссии особые полномочия, необходимые для борьбы с „экономическими растратами“. Он созвал специальную сессию законодательного органа и провел законопроект, разрешающий рационирование рынка. Принятию нового закона способствовало лучшее понимание динамики добычи в Восточном Техасе. Давление при добыче производил не газ, как во многих других местах, а вода – „водяной привод“. Быстрая, хаотичная добыча повредила бы „водяной привод“ и преждевременно сократила бы общий выход нефти.

С принятием нового закона в Техасе рыночное рационирование вступило в действие. Однако, несмотря на новые полномочия Железнодорожного комитета Техаса в вопросах нефтедобычи, весна 1933 года выдалась не лучше, чем лето 1931. Комиссия установила для Восточного Техаса слишком большую, просто никуда не годную квоту – в два раза большую, чем предлагалось в соответствии с новыми техническими сведениями о давлении в „скважинах“. Кроме того, сотни тысяч баррелей сверх разрешенных квот добывались нелегально. Эти излишки получили название „горячая нефть“ – термин впервые возник на месторождениях Восточного Техаса. Рассказывали, что как-то холодной ночью местный охранник допрашивал оператора, заподозренного в добыче сверх разрешенного лимита. Охранник явно дрожал от холода, и догадливый оператор предложил ему прислониться к цистерне, где находилась часть подозрительной нефти. „Она достаточно горячая, – сказал оператор, – чтобы согреть вас“.

Она была достаточно горячей и для того, чтобы сохранить беспорядок в нефтяной индустрии. „Горячую нефть“ везли контрабандой из Техаса в другие штаты. То же самое происходило в Оклахоме, где также ввели рационирование. Итак, добыча в Восточном Техасе снова полностью выходила из-под контроля. „Тексас компани“ снизила установленные цены с 75 до 10 центов за баррель. Нефти добывали так много, рынок был так „затоварен“, что некоторые „труженики горячей нефти“ не могли найти сбыт даже по два цента за баррель Чтобы остановить поток нефти, несколько трубопроводов „таинственным образом“ взорвали. Деморализованный президент „Хамбл“ Уильям Фэриш писал Уолтеру Тиглу, что только „шок и боль“ крайне низких цен способны убедить „независимых“ в том, что их долгосрочные интересы неотделимы от федерального контроля над добычей и объединения. „Вероятно, была достигнута точка, – добавил Фэрриш, -в которой закон зуба и когтя остался единственным средством навести некий порядок“. Этой точкой оказался десятицентовый уровень цены барреля. Нефтяная промышленность осознала, что отчаянно нуждается во внешней помощи. Правительств штатов было для этого недостаточно. Требовалась чрезвычайная помощь из Вашингтона. Некоторые добывающие компании Техаса срочно попросили установить федеральный надзор над техасской промышленностью в рамках чрезвычайной ситуации. Альтернативой, по их словам, было не только банкротство независимых добытчиков, но и полный коллапс нефтяной отрасли в целом.

Как раз тогда в Вашингтоне начала работать администрация „Нового курса“ Франклина Рузвельта. Она была активна, готова вести войну с Депрессией, настроена на возрождение экономики и собиралась во все вмешиваться. Федеральное правительство внимательно следило за тем, что делалось в Техасе. Цены на нефть были слишком низки, и оно готово было сделать все, чтобы спасти ситуацию.

Инаугурация Рузвельта состоялась 4 марта 1933 года. На шаткую в политическом смысле должность министра внутренних дел, все еще запачканную памятью об Альберте Б. Фолле и скандале с Типот-Домом, он назначил Гарольда Л. Икеса. Описанный одним из членов кабинета как „полный белокурый джентльмен в очках“, Икес был юристом из Чикаго и ведущей фигурой в политике прогрессивных республиканцев и Прогрессивной партии. Он руководил чикагской кампанией Теодора Рузвельта 1912 года, а в 1932 был председателем Западного комитета Национальной прогрессивной лиги за Франклина Рузвельта. В качестве награды за помощь в завоевании поста президента он пожелал стать министром внутренних дел. Он мобилизовал ведущих прогрессивных деятелей для проведения кампании и выиграл. Рузвельт объяснял позднее, что ему понравилась внешность Икеса. Но, кроме того, он нуждался в прогрессивном республиканце, получившем мандат на Западе. В лице Икеса он получил человека глубоких либеральных убеждений, страстного, острого в полемике, исполненного подозрений, сверхчувствительного к мелочам (реальным или мнимым), с необъятным чувством собственной правоты, великой обязательностью и глубокой совестливостью.

Икес вырос в бедной семье, воспитанный суровой матерью-кальвинисткой. Мальчику не разрешали даже свистеть по воскресеньям, запрет был снят лишь тогда, когда он доказал матери, что видел священника, который поступал таким образом. Икес так хорошо учился в старших классах школы, что, когда заболел учитель латыни, вел уроки вместо него. В качестве лидера самоуправления своего класса в высшей школе он впервые испытал то, что позднее превратил в искусство: импульсивную подачу в отставку по высшим принципиальным соображениям – только лишь для того, чтобы отставку не приняли. Его класс отставку не принимал. Десятилетиями позже не принимал ее и Франклин Рузвельт. На одно из нескольких его прошений об отставке, президент ответил просто: „Вы нужны… Отставка не принята!“ Полный „бурной энергии преобразований“, Икес участвовал во множестве кампаний в Чикаго – против коррупции, монополий и социальной несправедливости, за гражданские права, женские профсоюзы и десятичасовой рабочий день. Он превратился в эффективного политического менеджера, хотя и вечно работавшего со всякиого рода странными реформаторами. Как-то он сам отпустил шутку о своей „жуткой способности выбирать неудачников“. Но в конце концов в 1932 году Икес выбрал свою удачу – Франклина Рузвельта. Будучи министром внутренних дел при Рузвельте, подчеркивая беззаветную преданность принципам и долгу, Икес тем не менее ощутил вкус власти и был совсем не против роли „сильного человека“, способного сказать „нет“. В дополнение к должности министра внутренних дел он с готовностью принял пост руководителя нефтяной администрации, занимая одновременно ключевую для „Нового курса“ должность руководителя по общественным работам.

Икес бросился очертя голову в запутанные административные обязанности всех трех должностей. „Не выпуская из памяти запятнанный список министров внутренних дел, – писал он позднее, – я работал как раб над бесконечными горами документов, контрактов и писем, отказываясь подписывать что-либо, не прочитанное мною лично, дабы это впоследствии не преследовало меня“. Замаранный нефтью Альберт Б. Фолл в 1931 году отправился в тюрьму, но, казалось, Икес никода не переставал о нем думать. После визита в 1933 году Гарри Синклера, одного из двух „кассиров“ Фолла, Икес записал в своем дневнике: „Я все думаю, почему бы привидению Альберта Б. Фолла с маленькой черной сумкой не возникнуть в одном из мрачных углов этой комнаты“. Наследие Типот-Дома породило у Икеса страх перед коррупцией и последовательно не доверять нефтяным промышленникам. Он намеревался восстановить мораль и репутацию министерства внутренних дел. Чтобы избежать новых финансовых скандалов и жульничества, он даже создал собственное подразделение для проведения расследований.

Однако его полномочия почти сразу оказались под угрозой из-за скандала другого сорта. Икес долго состоял в страшно неудачном браке, а вскоре после назначения увлекся женщиной намного моложе себя. Он нашел работу в министерстве внутренних дел и для дамы, и для ее „жениха“. Для женщины – в Вашингтоне, для жениха – на Среднем Западе. Не заставили себя долго ждать анонимные письма с угрозами обнародовать обстоятельства дела. Некоторые из писем попали в различные газеты. Собственный отдел расследований Икеса установил, что автором писем был жених, что, впрочем, было понятно и без расследования. Роман сошел на нет к 1934 году. На следующий год жена Икеса погибла в автокатастрофе. Через три года Икес женился на даме, которая была на сорок лет моложе его, но удивительно ему подходила. Она была младшей сестрой жены его пасынка, незадолго до этого покончившего жизнь самоубийством. Икес перед женитьбой „спросил разрешения“ у Рузвельта. Президента не смутила разница в возрасте, у его собственных родителей была похожая ситуация5.

Бомбардируемый с самого момента вступления в должность разнообразными мнениями, касающимися нефтяного бизнеса, Икес быстро и самостоятельно понял, какой „колючей“ была ситуация с нефтью. 1 мая 1933 года он написал Рузвельту о неминуемой „сплошной деморализации“ нефтяной отрасли. Признавая, что не может разобраться в буйстве споров между крупными компаниями и независимыми добытчиками по поводу обрушившихся цен, перепроизводства и растрат, он заявил: „Однако мы знаем, что нефть продается на месторождениях в Восточном Техасе по десять центов за баррель. Мы знаем, что эта ситуация не может продолжаться долго без катастрофических последствий для нефтяной промышленности и для страны“.

Сами промышленники, как и представители, избранные от нефтяных штатов, умоляли Вашингтон начать действовать. Даже большая часть „независимых“, по словам президента Независимой нефтяной ассоциации Америки, поддерживала законодательную „передачу беспрецедентных полномочий в руки министра внутренних дел“. Однако несмотря на то, что большинство соглашалось с необходимостью действовать, согласия по поводу методов не было.

5 мая 1933 года Икеса по пути на заседание кабинета настигла телеграмма: цены в Восточном Техасе упали до четырех центов. Позднее в тот же день он получил еще одну телеграмму, на этот раз от губернатора Техаса, сообщавшего, что „ситуация вышла из-под контроля властей штата“. Через три дня Икес предупредил, что „нефтяной бизнес почти рухнул и… если ничего не делать и дальше, то результатом станет полный крах промышленности“ с громадными потерями национальных резервов нефти. Гарольд Икес и „Новый курс“ были готовы и хотели взяться за дело.

Сначала кризисом нефтяной индустрии занималась Администрация национального возрождения, созданная в соответствии с Законом о восстановлении национальной промышленности (НИРА). Это была система сотрудничества бизнесменов и правительства, предназначенная для стимулирования возрождения экономики, уменьшения конкуренции и попутного наведения блеска на антитрестовские законы. Но нефтяными делами реально управляли другие люди, контроль над которыми находился в руках Гарольда Икеса.

Взращенный в рамках прогрессивной „трестоборческой“ позиции Айды Тарбелл и Теодора Рузвельта, Икес провел большую часть жизни в кампаниях против „интересов“. Он, несомненно, не был замечен в дружеских чувствах к бизнесу, и даже находил некое мрачное удовлетворение в том, что когда-то гордый бизнесмен, скорлупу которого расколола Великая Депрессия, искал помощи у федерального правительства. „Столь многие из этих „великих и могучих“ из мира бизнеса, – отмечал он после присутствия на обеде в торговой палате Соединенных Штатов, – приползли в Вашингтон на четвереньках, чтобы молить правительство вмешаться в их бизнес“.

Ни политика, ни опыт, ни темперамент не заставили Икеса симпатизировать нефтяному бизнесу, но ему предстояло заняться спасением этого бизнеса и определить его будущее. По его мнению, ставки были действительно высоки. „Нет сомнений в нашей абсолютной и полной зависимости от нефти, – говорил он. -Мы прошли из каменного века в бронзовый, железный, индустриальный, а теперь в век нефти. Без нефти американская цивилизация в том виде, как мы ее знаем, не могла бы существовать“.

Икес начал с цен. Он видел, что цены на нефть, как и на другие товары, были слишком низкими. Необходимо было „поставить подпорки“ для цен на сырье, чтобы восстановить покупательную способность всей экономики. Нефтяники и другие производители сырья не могли дальше продавать свою продукцию дешевле себестоимости. „Десять центов за баррель“ способствовали продолжению депрессии. Для того, чтобы цены росли, необходимо было контролировать добычу. Чтобы поставить добычу под контроль, Икес начал решительную кампанию против „горячих нефтяников“, наделенных, по его словам, „животной хитростью“. Несмотря на то, что „горячая“ нефть текла, разделяясь на тысячи отдельных ручейков, она образовывала мощный поток – по оценкам 1933 года, до полумиллиона баррелей в день. Эту „левую“ нефть тайно сливали из трубопроводов, прятали в замаскированных цистернах, прикрытых сорняками, перемещали по сложно организованным сетям и потайным трубопроводам, а затем контрабандой по ночам вывозили за границы штата. Каждый нелегальный шаг „смазывался“ взятками и выплатами. В результате образовался большой и доходный бизнес. Ситуация осложнялась тем, что любое укрепление цен только побуждало добывать больше „горячей“ нефти, которая заполняла рынок. И цены снова „рушились“.

„Горячая“ нефть к тому моменту представляла собой серьезную угрозу рационированию, подрывая все попытки стабилизировать рынок. Чтобы рационирование работало, необходимо было добавить жесткости системе, остановить мощную утечку. Проблему нельзя было решить порознь на уровне Техаса, Оклахомы или других штатов. Федеральному правительству предстояло выполнять роль полисмена. Но на какой основе? Ответ следовало искать в полномочиях федерального правительства по регулированию торговли между штатами. Законодательство, поспешно принятое в 1933 году, давало президенту четкие полномочия объявлять вне закона „горячую нефть“ и предотвращать ее выход в торговлю между штатами. Самого Рузвельта ужаснуло, по его выражению, „жалкое состояние“ нефтяной отрасли. 14 июля 1933 года он подписал административное постановление, которое, как отметил Икес в своем дневнике, было призвано „остановить выход в торговлю между штатами или за рубеж любой нефти или нефтепродуктов, полученных с нарушением законов штата, в котором они произведены“. Икес добавил: „В соответствии с постановлением, мне предоставлены широкие права не только в установлении правил регулирования, но и по их претворению в жизнь“.

Икес немедленно направил федеральных следователей на восточно-техасское месторождение, чтобы осмотреть измерительные приборы, цистерны – даже выкопать нефтепроводы для проверки точности ведения учета. Теперь для вывоза нефти из Восточного Техаса требовались федеральные „сертификаты очистки“. Икес призвал арестовывать и предавать суду тех, кого звали „парнями горячей нефти“. Федеральные власти приняли на себя основную тяжесть работы по пресечению распространения „горячей“ нефти, поскольку штат Техас был настолько разорен, что не смог даже предоставить дополнительных рейнджеров.

Нефтяной кодекс, созданный в соответствии с законом о восстановлении национальной промышленности, предоставил Икесу чрезвычайные дополнительные полномочия в установлении месячных квот для каждого штата. Несколькими годами ранее подобного правительственного вмешательства было бы достаточно, чтобы разжечь бунт среди нефтяников. Теперь же в потрепанной отрасли его приветствовали многие. Икес отвечал за дело и снискал себе лавры. 2 сентября 1933 года, с целью уменьшить добычу нефти в стране на 300 тысяч баррелей в день, Икес разослал губернаторам нефтедобывающих штатов телеграммы с указанием квот – уровня добычи для каждого штата. Это был исторический акт, фундаментальный поворот в отрасли. Дни „поточной“ добычи подошли к концу. Рационирование отменилоправо захвата. То, что регулировало отстрелоленей и дичи в средневековой Англии, более не действовало в США, так как бесконтрольная добыча нефти грозила разрушить всю нефтяную промышленность страны.

Восстановления и стабилизации цен можно было бы добиться другим путем -фиксированными ценами, устанавливаемыми правительством. Мощную поддержку идее фиксирования цен оказали некоторые промышленники, пострадавшие от ценового краха. „Если вы не дадите нам регулировку цен, – заявил в 1933 году представитель „Стандард оф Калифорния“, – вы можете издавать кодексы до конца света и ни к чему не придете“. Но многие выступали против. Они опасались того, что, если правительство начнет устанавливать цены, то будет обращаться с нефтяной отраслью как с общественным достоянием и станет регулировать еще и прибыли. Какое-то время сам Иксе демонстрировал большое желание заняться установлением цен на нефть. Этого было достаточно, чтобы возбудить подозрения. На самом деле, введение фиксированных цен могло вызвать обратный эффект, давая серьезный стимул дополнительной добыче. Фиксация цен, по сравнению с регулированием добычи, выглядела еще более трудным, публичным и, конечно, намного более спорным делом. Регулирование добычи было явно предпочтительнее. Кроме того, несмотря на попытки управлять процессом прямо из Вашингтона, работа реально осталась на уровне штатов, где выполнение ее порождало меньше противоречий, стояло ближе к реальному миру нефтедобычи и было не столь заметным для публики.

Новая система партнерства федерального правительства и штатов уверенно развивалась до конца 1934 года. „Похоже, что мы добились серьезного прогресса в вопросе „горячей нефти“ в Восточном Техасе“, – информировал президента один из его помощников в декабре. Однако уже в следующем месяце – в январе 1935 года – Верховный суд внезапно нанес новой системе удар, который мог бы стать смертельным. Он отменил подраздел Закона о восстановлении национальной промышленности, в соответствии с которым была запрещена „горячая“ нефть и спровоцировал тем самым новый кризис. В отсутствие контроля над „горячей“ нефтью всю систему ожидал крах. Чтобы не допустить добытую в превышение установленного уровня нефть в торговлю между штатами, быстро составили и приняли новый законодательный акт. Закон стал известен как Акт Коннелли о „горячей“ нефти благодаря его инициатору, сенатору от Техаса Тому Коннелли. Затем, в июне 1935 года, Верховный суд нанес еще более серьезный удар, объявив неконституционным большую часть Закона о восстановлении промышленности. Повод не имел отношения к нефти, скорее там были замешаны „больные цыплята“, которых продавал в нарушение правил торговец птицей в Нью-Йорке. В любом случае отмена закона, среди прочего, связала руки Икесу в исполнении его полномочий по установлению обязательных квот для штатов.

Однако последствия были далеко не такими разрушительными, какими могли бы быть годом или двумя ранее. Уже был создан каркас регулирования нефтяной отрасли и достигнут консенсус. В рамках системы по-прежнему происходило сотрудничество между федеральным правительством и штатами, и Акт Коннелли по „горячей“ нефти предоставлял значительные полицейские полномочия по прекращению контрабанды. Кроме того, федеральное правительство, – а конкретно, Горнорудная администрация – готовило оценку спроса на предстоящий период и „назначало“ для каждого штата предлагаемую долю общего спроса – неформальную, добровольную „квоту“. После отмены НИРА штаты не были обязаны выдерживать этот уровень. Действительно, чтобы показать свою независимость, Железнодорожный комитет Техаса, ставший к этому времени более профессиональным и технически компетентным, изредка немного превышал „квоту“ Техаса. Однако в основном штаты принимали федеральную оценку и ограничивали себя в соответствии с ней.

Разумеется, штат мог крупно превысить свою квоту. Но тем самым он обрек бы себя на санкции со стороны федерального правительства и других штатов, а также столкнулся бы с опасностью подать пример перепроизводства другим штатам, результатом чего могли стать новое перепроизводство и новый обвал цен. Десять центов за баррель были свежи в памяти как нефтедобытчиков, так и правительств штатов, зависевших от нефтяных доходов. Один юрист-эксперт писал в тридцатые годы: „Не надо быть пророком, чтобы чувствовать, что опыт восточно-техасского месторождения никогда не повторится“7.

Оформление роли штатов продолжилось принятием Нефтяного соглашения между штатами. Подготовка его стала причиной серьезной борьбы между Оклахомой и Техасом. Оклахома хотела создать нечто похожее на картель, который имел бы четкие полномочия доводить до сведения нефтяных штатов оценку спроса на нефть, данную Горнорудной администрацией, и одновременно обладал законным правом контролировать соблюдение квот. Техас решительно противился идее такого картеля. Он не хотел терять суверенитет. Техас победил, и Нефтяное соглашение между штатами воплотилось в существенно более слабом варианте, чем картель. Тем не менее, Нефтяное соглашение давало штатам хороший механизм обмена информацией и планами, стандартизации законодательства, координации рационирования и консервации.

Оставалось, однако, упущенным одно звено, без которого система не могла работать – тариф для сдерживания потока иностранной нефти. Дешевый импорт просто затопил бы американский рынок, игнорируя любые ограничения внутреннего производства и создавая второй поток „горячей нефти“ за пределами системы регулирования. Несмотря на провал попытки ввести нефтяную пошлину в Акт Смута – Хоули 1930 года, агитация за подобный тариф продолжалась. В 1931 году основные компании-импортеры договорились сократить импорт „добровольно“, чтобы предотвратить атаки „независимых“, которые предпочитали обвинять в низких ценах скорее крупные компании и иностранную нефть, нежели собственную бесконтрольную добычу. Однако добровольное установление ограничения импорта, как и следовало ожидать, провалились.

К 1932 году положение в отрасли и нефтедобывающих штатах стало настолько бедственным, что тариф был принят Конгрессом и приобрел силу закона. На сырую и топливную нефть установили пошлину в 21 цент за баррель, а на бензин – в 1,05 доллара. Тариф получил поддержку еще по одной причине: он становился хорошим источником государственных доходов в разгар Депрессии. Введение тарифа произошло вовремя и возвело барьер на пути зарубежной нефти, что было необходимо для работы новой системы рационирования. Пошлины сделали свое дело, поддержанные „добровольным соглашением“ по объемам импорта в 1933 году, которое было заключено между Икесом и основными компаниями-импортерами. В конце дцадцатых – начале тридцатых годов импорт нефти покрывал 9-12 процентов потребностей страны. (Разумеется, сторонники тарифа редко вспоминали о том, что Соединенные Штаты оставались нетто-экспортером нефти, а объем экспорта в два раза превышал объем импорта.) После принятия тарифа импорт нефти упал до уровня 5 процентов.

Главной проблемой была Венесуэла, поставки из которой составляли более половины импорта сырой нефти в США; при этом в Соединенные Штаты поступало 55 процентов всей добытой в Венесуэле нефти, в виде сырой нефти и продуктов нефтепереработки. Промышленность этой страны, бурно развивавшаяся в течение двадцатых годов, испытывала спад. Корабли с нефтяниками-иностранцами и их семьями отплыли по домам. Компании, работающие в Венесуэле, спешили переориентировать экспорт на европейский рынок, и страна заняла место крупнейшего поставщика Европы. К середине тридцатых годов Венесуэла восстановила прежний уровень добычи. Но в Америке тариф построил защитную дамбу, за которой можно было последовательно вводить в действие недостающие части системы регулирования.

Если само появление системы регулирования было логичным, даже неизбежным, то обстоятельства ее рождения оказались скверными и нездоровыми, дебаты вокруг нее – ожесточенными, а весь процесс – излучающим ненависть и отчаяние. Он проходил болезненно. Именно Восточный Техас и „десять центов за баррель“, повергшие в шок промышленность добывающих штатов, заставили двигаться в этом направлении. Процесс облегчали новшества в нефтяной технологии и понимание динамики нефтедобычи, начиная с середины двадцатых годов. Но для претворения регулирования в жизнь потребовались еще Великая Депрессия и „Новое дело“. Среди „отцов“ регулирования оказались: невероятный союз нефтяников Техаса и Оклахомы, патронирующие политики в Остине, штат Техас и Оклахома-Сити, Иксе и другие либералы из „Нового дела“ в Вашингтоне. Несмотря на нелюбовь друг к другу, они тем не менее трудились вместе, чтобы привнести стабильность в отрасль, особенно склонную к подъемам и спадам в силу непредсказуемости открытий новых месторождений и традиционных способов их разработки. Избавление от ужасов 1933 года наступило. „В настоящее время, – с гордостью писал Рузвельту в 1937 году председатель Железнодорожного комитета Техаса, – между федеральным правительством и нефтедобывающими штатами осуществляется всестороннее сотрудничество и координация в рамках общих усилий по сохранению этого природного ресурса“. Если он и преувеличивал, то не сильно.

Несмотря на неровный процесс роста, система регулирования в конечном ее виде опиралась на мощную логическую основу. Она перевернула представления о добыче и даже в некоторой степени понятие „собственности“ на нефтяные ресурсы. Новая система принесла с собой совершенно новый подход к добыче как в техническом, так и в законодательном, и в экономическом смысле. Она дала новый курс нефтяной индустрии Америки. Много позднее люди, оперирующие еще большими масштабами, использовали ее в качестве модели „принуждения“.

Центром системы были два допущения. Во-первых, спрос на нефть зависит не только от колебания цен – нефть по десять центов за баррель не означает значительного увеличения спроса по сравнению с нефтью по доллару за баррель. Спрос можно считать постоянной величиной. Во-вторых, каждый штат имеет свою „естественную“ долю рынка. Если доли изменяются существенно, вся система оказывается под угрозой.

Именно это и случилось в конце тридцатых годов, когда значительные открытия месторождений в Иллинойсе вывели этот штат на четвертое место в стране. Иллинойс не входил в Нефтяное соглашение между штатами – он был новым добывающим штатом, который хотел выйти на рынок. Техас и Оклахома значительно урезали свою добычу, чтобы открыть дорогу нефти из Иллинойса. Сделали они это без удовольствия. Звучали взаимные обвинения и призывы к демонтажу всей системы. Техас заявил, что может вообще запретить рационирование, причем самостоятельно. Однако система выдержала натиск новой нефти из Иллинойса.

Сами цены в рамках системы правительством не фиксировались. На этом настаивали и в Остине, и в Вашингтоне. Установление лимитов добычи, соответствующих рыночному спросу, задавало объем нефти, который можно было продать на рынке по стабильной цене. С 1934 по 1940 год средняя цена нефти в США колебалась между 1 долларом и 1,18 доллара за баррель. Магический призыв „доллар за баррель“ воплотился в жизнь. Система работала. Потоп прекратился. Одновременно навсегда изменились и управление, и отношения между нефтяными компаниями и правительством.