В тот же день — к чему откладывать? — Пальчик встретился с Гавом на восьмом этаже.

— Заставляете ждать, ваше поднимательство, — укорил его Пёс Собаков, как только открылась дверь лифта. — Дай руку! Дай! — скомандовал он тоном настойчивого хозяина собаки. — Зазнались?

Пальчик весело пожал ему лапу.

— Чего это ты со мной на «вы»? — спросил он, с любопытством оглядываясь по сторонам.

Кабина лифта стояла в какой-то высокой каменной пещере с узкой расщелиной-входом, из которой падали солнечные лучи.

— С каких пор на «вы»? — переспросил Гав и глубокомысленно почесал затылок задней ногой. — К слову пришлось. Так мне показалось сподлапистей выразить свою мысль.

— Как-как?

— По-вашему, сподручней.

— Слушай, а почему ты и здесь разговаривать можешь? Ведь это не твой этаж!

— «Усе здесь наше», как подчеркивала буфетчица Оля каждый раз после работы, прихватывая домой две большие сумки с продуктами. Неужели тебе не нравится, что я с тобой разговариваю? — возмутился Гав. — Тебе что, хотелось бы, чтоб я лаял, гавкал, тявкал, брехал!

— Да нет! Я, наоборот, рад. Но всё-таки?

— Откуда я знаю. Это ты у них спроси? — махнул Гав лапой на выход из пещеры.

— А кто они?

— И сам не знаю. Я тут недавно, ещё не разнюхал как следует. Они подошли к расщелине и выглянули наружу. До самого горизонта, накатывавшее волной на прибрежную гальку, лежало море. Вернее, озеро, если судить по его цвету. Серенькое озеро, а не сине-зелёное море.

— Пресная вода, — сообщил Гав. — Я уже бегал пить. Какая-то странная на вкус. Словно дисти…

— Дистиллированная? — подсказал Пальчик.

— Она.

— Мы-то эту воду в школе проходили. А вот ты откуда знаешь, что такая бывает?

— Ты эту воду проходил, а я её пивал. И не в школе ты её проходил, а в том ручье по колена — помнишь, на шестом этаже? Всё время недоверие, намёки, подозрения!.. Дистиллированная… — пробурчал Гав. — Ты думаешь, какую воду буфетчица Оля в аккумулятор машины «вольво» наливает?

— У неё «вольво»! — изумился Пальчик.

— А ты думал — «запорожец»? С её-то бульдожьей хваткой! Она…

— Погоди, — перебил его Пальчик. — Ты ещё не сказал, зачем позвал сюда, на восьмой этаж.

— Привет! Из врождённой любознательности, моей и твоей. А на седьмом я уже бывал.

— И я.

— Теперь-то знаю.

— Почему — теперь?

— Когда поднимался на восьмой, учуял твой запах — он шёл с седьмого вниз.

— Мне бы твой нюх! — позавидовал Пальчик.

— А мне бы твою недогадливость.

— Зачем?

— Чтоб хоть немного сравняться с тобой, — рассмеялся Гав. Пальчик — тоже.

— Да, ты знаешь, что со мной было на седьмом этаже! И он быстро рассказал, что с ним приключилось.

— Жаль, меня с тобой не было. Уж я бы показал всем твоим врагам, где раки зимуют! А, кстати, где они зимуют? — И тут же Гав раздумчиво произнёс: — Но, может, и хорошо, что я ничего не знал. Иначе бы я за тебя волновался.

— Гав, это хорошее чувство.

— Хорошее-то оно хорошее, да шерсть от него почему-то седеет.

— С тобой не соскучишься…

— Правда? — просиял Гав. — Когда я бродяжничал на седьмом этаже, об этом мне говорила каждая собака. Попутная, — уточнил он. — Весело было, незабываемые деньки!

— Я-то думал, ты по мне скучал, — уныло протянул Пальчик.

— А я что говорю? Им было весело, а не мне. И вот сейчас — я же вызвал побродяжничать не кого-то, а тебя!

Они пролезли в расщелину и, рискуя сломать шею, спустились по скользким валунам к воде. Влево и вправо тянулись полосы мелкой гальки, точно россыпи больших фасолин.

Пальчик зачерпнул горсткой воду и попробовал:

— Правда, безвкусная…

— Как у растаявшего снега, — кивнул Гав. — И куда нас занесло на твою голову и на мою башку?!

Позади них, на скалах, суровым полукольцом охватывающих бухту, торчали одиночные, похожие на арфы, розовоствольные сосны. За ними начинался лесной массив. Снизу он виделся только частыми верхушками деревьев: вероятно, дальше, за скалами, местность понижалась.

Высоко в небе бесконечно долгими кругами парила узкая чайка с красным коротким носом и чёрным хвостовым оперением, напоминавшая туго натянутый лук со стрелой.

Мимо них, не моргнув и глазом, низко пролетел лебедь — весь, как набитый ватой и застывший, и только лишь механически махал крыльями, словно их дёргал за неразличимые нитки невидимый кукловод.

Пустынно и тихо было вокруг…

— Надо бы запомнить место, где вход в пещеру, — озабоченно пробормотал Пальчик.

— Со мной это не надо, — безмятежно сказал Гав. — У меня чутьё.

— Но у меня-то его нет. Вдруг мы потеряемся…

— Потеряться можешь только ты, — самодовольно возразил Гав. — Уж тебя-то я найду. Жаль, конечно, что у тебя в кармане нет хотя бы завалящей котлеты, тогда мое чутьё было бы вдвое острее. Но на нет и суда нет. Народного, — уточнил он, — как говаривала буфетчица Оля.

— Заладил…

Пальчик всё же постарался запомнить две низкие сосенки у той пещеры, где был лифт. Отсюда её вход был совсем незаметен.

Они пошли вдоль подножия скал по берегу в поисках хоть какой-нибудь тропки, ведущей вверх.

Гав внезапно остановился:

— Пахнет пляжем.

— И полотенцем, — усмехнулся Пальчик. Всё-таки он был выше и поэтому увидал поодаль чьё-то забытое полосатое полотенце, прижатое камешками от ветра. Это невольно напомнило ему тот самый случай, когда он посрамил «нюх» Людоеда, первым увидев Пафа и Держихвоста.

— У нас зрение послабее, — ни капли не смутился Гав. — У любой собаки спроси!

— Спрашиваю, — улыбнулся Пальчик.

— А-а, на меня намекаешь… Хоть я и не любая собака, а особенная, — напыжился Гав, — отвечаю: ветром тянет в другую сторону, потому-то я и не учуял твоё треклятое полотенце.

— А как же ты учуял, что тут пляж?

— Ох, — вздохнул Гав. — Что я, пляжей не знаю? Да здесь под галькой повсюду целые залежи сливовых косточек, окурков, клочков газет, оборванных пуговиц — чего только нет! Ага, — встрепенулся он, — теперь ветер дует в нашу сторону. Вон за тем валуном — асфальтовая дорожка… Как лучше сказать: начинается или кончается?

— Начинается.

— Думаешь?.. Хотя ты прав. Для нас она начинается, — согласился он, сворачивая за валун и вступая на асфальт. — А вот чем закончится?

Они вдруг замерли, увидев электронное табло, укреплённое на стойках с боку дорожки. Горевшие цифры: 1.15.46 — наверняка показывали время. Цифры секунд, крайние справа, методично пощёлкивая, сменялись в своем квадратике. Причём эти странные часы отмечали отнюдь не время дня — судя по солнцу, было никак не больше 11, — а что-то совсем другое. Когда нащёлкало 60 секунд, минутная цифра «15» превратилась в «14», а не в «16». Значит, отсчёт шёл в обратную сторону.

— Понял! — догадался Пальчик. — Столько времени осталось до…

— До чего? — тревожно спросил Гав.

— Хотел бы я сам знать…

— Ну, про время мне кое-что известно, — сказал Гав. — Людям его всегда почему-то не хватает. Вот ты говоришь: осталось столько… Сколько?

Пальчик замялся, не зная, как объяснить.

— Солнце видишь?.. — наконец, нашёлся он. — Когда оно сдвинется в небе вот на столько, — развёл он руки примерно на полметра, — тогда и должно что-то случиться.

— Маловато. Но запасец ещё есть. Мне этого хватит, чтоб, в случае чего, вовремя смыться.

— Без меня? — в шутку спросил Пальчик.

— С тобой, — серьезно ответил пёс.

И они двинулись дальше. Дорожка то полого, то круто извивалась среди скал и деревьев. Через несколько поворотов появились другие электронные часы, по-прежнему отсчитывавшие время до… неизвестно чего. Затем встретились третьи часы, четвёртые… Загадочные табло равномерно возникали и слева, и справа на их пути, продолжая неумолимо сокращать цифры минут.

Неожиданно Пальчик заметил, что асфальт испещрён какими-то дырками, но не от женских каблучков — более глубокими. Словно их оставили мощные когти крупных неведомых зверей.

— Это не от когтей, — определил Гав. — Они пахнут железом. Ржавым.

— Утешил…

— Мы можем вернуться. — Он подвернул свой пышный хвост и удобно уселся на нём.

— Ну уж нет, — заявил Пальчик. — Что, трусишь? Слабо?

— Я бы на тебя так грубо не лаял, если бы ты предостерёг от возможной опасности.

— Прости, милый Гав. Но отступить, так ничего и не узнав, я не могу, хотя ты, наверно, сто раз прав.

— Сто! Я даже не знаю, сколько это. Умею считать до двух. Ну, до трёх. Во всяком случае, четыре кости от одной отличу. Но запомни: прав бываешь только раз. Или прав, или не прав!

И довольный своей речью, Гав продолжил путь.

Пальчик обернулся. Озеро-море виднелось отсюда лишь полоской на горизонте, над которым высились, будто на недалёком берегу, белые горы из облаков.

А лес вокруг был — не сказать чтобы простой. Скорее уж заповедный. Разлапистые южные сосны, замшелые самшиты, обвитые тонкими лианами, бархатистые буки, мощные грабы, пятнистые эвкалипты… Пальчик более или менее разбирался в породах деревьев. У них в приморском городе был «Ботанический сад», и он не раз ходил туда с папой.

Лес становился всё гуще. Какие-то птицы, быстро мелькая меж листвы, перелетали с места на место, голосили, пели, верещали. Шелест и праздничная птичья болтовня доносились отовсюду… Прошмыгнул дятел, вспыхнув красным охвостьем. Дикие голуби взлетали на солнечных опушках так взрывчато, что после них долго садились прошлогодние листки и травинки.

Дорогу перебежал барсук — с такой прытью, что зад только чудом не обогнал голову.

— Хорошо, что я не охотничья собака, — с тайной грустью похвастался Гав. — Только б ты меня и видел!

— Слушай, я давно хотел спросить: а какой ты породы?

— Я? — заважничал Гав. — Я — горпёс!

— Гордый? — удивился Пальчик. — Или горный?

— Городской.

— Тогда ты — дворпёс, а не горпёс.

— Сказанул! Дворы и в деревне бывают. А я городской, можно сказать, приморский. Дворпёс — это когда дворовый, — пустился в рассуждения Гав. — Ну, если весь город считать моим двором, то, конечно, твоё глупое определение можно посчитать и верным. С натяжкой. Во всю силу.

— Чего?.. — как обычно, стал в тупик Пальчик.

— С натяжкой во всю силу. Мою и твою силу! Понял?

— Понять-то я понял. С тобой…

— … не соскучишься, — ухмыльнулся пёс. — Ты уже это говорил. А вот я бы с тобой соскучился, если бы тут не было меня!

— Нет, я другое хотел сказать. С тобой хорошо наперегонки за бешеным львом бегать. Ты бы первым отстал.

Гав озадаченно примолк. Но ненадолго. Пальчик услышал, как тот забормотал себе под нос:

— Ясно, я бы первым был… А зачем?.. Лев меня бы… Хитрец! — вскричал он. — Ведь лев меня растерзал бы!

— Я и говорю: ты бы первым отстал.

— Ах вон что. На это у меня ума хватит, — вновь заважничал Гав. — Не чета тебе, дурню. Пальчик обиделся.

— У тебя много блох? — как бы невзначай вдруг сказал он. — А то можно выловить. Знаю верное средство.

— Какое? — сразу клюнул пёс, как рыба на желанную приманку. — Бродяжья жизнь, она, сам знаешь, какая. Ну?

— Надо посадить собаку в ванну, наполнить водой…

— Ерунда. Знакомо.

— Ты слушай, слушай… Погрузить — ну, хотя бы тебя, к примеру, — в воду по самую макушку. Все они враз переберутся туда. И…

— И… — затаил дыхание Гав.

— … ахнуть тебя по макушке широкой доской — ни одной не останется!

— Издеваешься?! — теперь Гав обиделся.

— Да ты меня тоже всё время разыгрываешь, — расхохотался Пальчик.

Пёс скривил улыбку, не выдержал и разразился веселым отрывистым лаем, означающим у собак самый что ни на есть настоящий смех.

Лес кончился. По бокам дорожки внезапно вздыбились невообразимые нагромождения скалистых глыб, словно здесь, нашвыряв их как попало, порезвились великаны. Из кривых зазоров между многотонными обломками выныривали редкие уродливые деревья. Внизу, у комля, они были намного тоньше, чем снаружи, иначе бы им не пролезть сквозь тесные щели. Встречались и совсем плоские, будто сплющенные стволы. А иные, вытолкнутые прямо на камни своими длинными корнями, стали, наоборот, неимоверно пузатыми и короткими, точно бочки.

Некоторые страшилища, вылезая из щелей какими-то причудливыми, неправдоподобными узлами, вдруг вспоминали, что они обычные деревья, и пытались расти нормально. Но потом снова свивались в узлы, опять выпрямлялись, и вновь всё повторялось сначала.

Сверху каменные глыбы покрылись желтыми лишайниками, а снизу сине-бело окрасились от проступившей извести. И стволы, и корни под ними приобрели тот же цвет. Вокруг зияли угрюмые пещерки и впадины, и сами деревья тоже были изрыты дуплами.

Пальчик и Гав, притихнув, миновали это жутковатое место, где жизнь боролась за жизнь.

Затем дорожка стала совсем змеистой — сплошные петли. По краям её появились таблички: «Налево!», «Направо!» Они были написаны на каком-то незнакомом языке, но Пальчику почему-то было всё понятно. Такое бывает разве что во сне, когда вдруг оказываешься в далёкой, никогда не виданной, чужой стороне.

Таблички с надписью «Налево!» стояли после каждого правого поворота, а с надписью «Направо!» — после каждого левого. И он, наконец, догадался, что они предназначались только тем, кто спускался, а не поднимался.

Гав вопросительно взглянул на него.

— Предупреждают, куда поворачивать, — объяснил Пальчик. — А зачем? И так видно.

— Крутой спуск. Чтоб не заносило на поворотах, — хмыкнул Гав. Как мы узнаем в дальнейшем, горпёс не ошибся, хотя и был городским, а не горным.

— Значит, нас могут сбить?

— Непременно. Пальчик остановился.

— Если не будем смотреть в оба, — добавил Гав.

Сказано было вовремя. Впереди послышалось шумное сопение, и только они успели отпрянуть в сторону, как мимо них, опираясь на лыжные палки, тяжело просеменил тучный человек с розовыми жирными щеками. Увидев незнакомцев, он что-то недовольно пробурчал и, не в силах остановиться, продолжил свой спуск.

— Что сказал этот жирняк? — спросил Гав. — Я не совсем расслышал. Про иностранцев, да?

— По-моему, «чёртовы иностранцы!»

— Мы?

— А то кто же.

— Ну иностранцы. Так и есть. Но «чёртовы» — слишком! — заворчал пёс.

— А может, эта дорога только для спуска вниз? Ведь и таблички стоят по-особому.

— Все равно мог быть и повежливей. Там более с иностранцами.

— Теперь я понимаю, чем весь асфальт истыкан, — подмигнул ему Пальчик. — Лыжными палками.

— Псих безлыжный, — продолжал ворчать пёс. — А ещё с палками!

— Без палок он запросто загремел бы вниз. С таким-то брюхом!

— Похоже на правду, как говорила буфетчица Оля, не досчитавшись за один лишь день трёх килограммов колбасы.

— А кто съел? — со значением посмотрев на него, впервые заинтересовался Пальчик надоевшей буфетчицей.

— А пёс её знает, — ответил тот. — Наверняка сама! Они прошли ещё пару поворотов и очутились перед большими железными ворогами, по их сторонам тянулся плотный частокол из высоких кованых пик. На воротах висело строгое объявление: «Предъяви пропуск!» — Язык-то я их вроде понимаю, а читать не могу. Всё-таки чужой этаж. Что там написано? — спросил Гав.

— Без разрешения не пускают. Пропуск нужен.

— Знакомо. Такое объявление у вас в городе на мясокомбинате висит. Справа, у конца дорожки, стояли пока что последние на их пути часы, сообщавшие: 39 минут 8 секунд. Осталось до — ?!

— Они мне действуют на нервы, — прорычал Гав. — Сейчас-то ничего, ничего, а потом ка-а-ак…

— Рванёт?

— Что-то будет, — туманно ответил пёс, изогнув хвост вопросительным знаком.

— А что тебе подсказывает твое чутьё? — засмеялся Пальчик.

— Чутьё мне подсказывает, — заявил Гав, принюхиваясь к щели меж створками ворот, — что сторож отошёл попить. Давай за мной!

Он приоткрыл лапой — благо не запертые — ворота, и наши междуэтажные путешественники проскользнули за них.

Перед ними простирался огромный цветущий парк с красными от толчёного кирпича аллеями. Действительно, бравого вида старикан сторож, покинувший пост под навесом-грибком, пил воду из садового крана.

Пальчик и Гав юркнули за живую изгородь газона — сторож, вытирая седые усы, направился к воротам. На поясе у него позванивали ключи.

Внезапно он остановился и, послюнив палец, поднял его вверх. Так в старину на парусных судах определяли: есть ветер или нет. Мокрый палец чувствует даже малейшее дуновение.

— Клянусь грот-мачтой — ветерок! — воскликнул сторож. Вероятно, он когда-то был моряком. — Значит, можно проветривать парк.

Он рысцой подбежал к воротам и распахнул их настежь.

Пальчик и Гав недоуменно переглянулись в своём укрытии. Проветривать парк — такого они никогда не слыхали!

Мимо них над лавровыми кустами проплыла голова другого старика. Он нёс на плече здоровенные деревянные счёты, отличающиеся от обычных только своими размерами.

— Пойду пересчитаю гальку на пляже, — послышался его голос. — Вчера семи камешков не хватило.

— О-хо-хо… — посочувствовал сторож. — Скоро инвентаризация. И как же ты выкрутился?

— Принёс свои. Из дому.

Пальчик и Гав опять изумлённо переглянулись.

— Не наносишься. Опять небось камни в диких гагар кидали? А тебе, хранителю, отвечай! — негодовал сторож.

— С жиру бесятся, — почему-то не без зависти заметил хранитель пляжа. — А слова не скажи. — Он дробно тряхнул счётами. — Я с ними ещё посчитаюсь!

Пальчик и Гав поползли за кустами лавра в глубь парка.

— Что это? — принюхался пёс, наткнувшись на заросли светло-зеленых плоских растений.

— «Лампасная трава», — прочитал Пальчик на табличке, воткнутой рядом.

— Ка-акая?

— Ну, вроде лампасов. Видел на брюках у генералов?

— То-то пахнет чем-то военным.

Они отползли ещё немного. Потом встали, закрытые зеленью со стороны ворот, и вышли на пустынную аллею. Здесь тоже стояли часы. Они показывали:

00.30.45.

— Всего с полчаса осталось… — сообщил Пальчик.

— Тьфу ты! — в сердцах сказал Гав. — Пёс с ними!.. Слышь, а остановить их нельзя?

— Только эти? Или все? А, может, заодно и солнце?! Гав задрал голову.

— Солнце не достать, — доверчиво ответил он. — Высоко. Да и оно, наверно, жуть какое горячее! Схватишь, а потом — целый день на когти дуть. Верно?

Тут уж Пальчик не нашёлся, что сказать, — лишь безнадёжно кивнул.

Вдоль аллеи — все со своими табличками — тянулись самые разнообразные деревья и кустарники: самшит, пильчатая фотиния, вечнозелёная калина, золотое дерево, восточный грабинник, розмарин, колонновидный тис, бескорый мелкоплодный земляничник, адамово дерево, высокий можжевельник, каменный дуб, падуб обыкновенный, пирамидальный кипарис, крупноцветная магнолия, пирея, драконово дерево, туя, фикус-баньян, секвойя, анчар, мирт и… И что здесь только не росло!

Да уж, парк был «балдёжный», как, вероятно, заявила бы буфетчица Оля, окажись на их месте.

Больше всего друзей поразили два дерева: Гава — резиновое, а Пальчика — цепное.

Жёлто-зеленоватое резиновое дерево наводило на мысль, что сначала всё его, от бугристого пузыря основания и вплоть до пухленьких веточек кроны, туго надули изнутри, а затем слегка спустили воздух. Гав даже попробовал «резину» на зуб: захотелось поглядеть, что потом будет. Но, увы, резиной тут и не пахло — лишний раз убедился он.

Цепное же дерево было ещё более удивительным — двуствольным, да каким: гладкие чёрные стволы переплелись и срослись друг с другом таким образом, что ушли ввысь чередой сквозных восьмёрок, напоминая мощную якорную цепь, сброшенную с неведомого небесного корабля, а сам якорь, казалось, глубоко ушёл под землю. Размашистые густые ветви соседних крон скрывали верхний конец этой необыкновенной цепи — может, и вправду там, за ними, скрывался могучий летающий бриг?..

Юркий белобрюхий стриж, лёгким скоком взбиравшийся по спирали на дерево, вдруг испуганно брызнул в сторону — буквально повсюду неожиданно раздались громкие звонки!

Это настойчиво заверещали все электронные часы разом. На ближних — зажглись цифры: «00.07.00».

— Осталось семь минут! — вскричал Пальчик. Увлёкшись необычным парком, они забыли о времени.

Кругом послышались голоса, топот ног. Пальчик и Гав бросились в кусты розмарина. По аллеям — с лыжными палками, а то и без них, — спешили куда-то жирняки: порознь и целыми пыхтящими группами — и все только в одном направлении. А звонки надрывались, прибавляя им неуклюжей, какой-то свиной прыти.

Раздвинув ветки, Пальчик и Гав смотрели на них. Появились последние, отставшие жирняки. Они обливались потом, они хватали толстыми пятернями воздух перед собой, словно подтягиваясь вперёд, они задыхались и стонали:

— Опаздываем… Опаздываем…

Гав и Пальчик, перебегая от дерева к дереву, от куста к кусту, незаметно последовали за жирняками. Теперь-то наши путешественники понимали, что многочисленные электронные часы ничего опасного не предвещают. Вероятно, они показывали время, оставшееся для сбора местного населения в каком-то условленном месте.

А звонки въедливо продолжали трезвонить. На табло в «оконце» минут уже мелькнуло — «04», затем пошло: 00.03.59, 00.03.58, 00.03.57…

Отставшие жирняки поднажали, да как! Несмотря на тучность, они развили прямо-таки рекордную скорость. За ними теперь было трудно угнаться, тем более скрытно.

Пальчик и Гав услышали где-то впереди пробивавшийся сквозь звонки часов неясный шум: разноголосицу, стук, звяканье… Миновали украдкой поворот и увидели величественный платан, весь увешанный разнообразными скворечниками, как новогодняя ёлка игрушками. А уж затем узрели сотни две — не меньше! — обеденных столов, расставленных на каменных плитах под его гигантской кроной. За каждым столом, загромождённым дымящимися тарелками, блюдцами, соусниками, бутылками и бокалами, сидело по одному человеку. Жирняки, возбуждённо перекликаясь, быстро придвигали кресла, подвязывали салфетки, звякали бокалами, заранее наливая искристые напитки… Отставшие с налёту занимали свободные места. Все посматривали на часы, стоящие через каждые несколько метров вокруг платана. Звонки умолкли — вспыхнуло: «00.00.00»!

Все сразу дружно накинулись на еду. Наворачивали так, что за ушами трещало, — у каждого. Словно вовсю заработала мощная камнедробилка!

Пальчик и Гав осторожно выглядывали из-за толстой сосны.

Сверху упала шишка. Пальчик запрокинул голову. Весь высокий ствол был испещрён корявыми пятнами — там, где когда-то поочерёдно отмерли сучья, — и казалось, что это какой-то сильный зверь, карабкаясь к зелёной макушке, оставил свои неизгладимые следы.

— Куда ты смотришь?.. Глянь, как они едят, лопают, трескают, метают, штевкают, хавают! — облизнулся пёс.

— И где ты таких слов нахватался? — никак не мог привыкнуть Пальчик к жаргону четвероногого дружка.

— На улице! Про еду я всё знаю. Наголодался впрок в своё время.

— Можно только наесться впрок.

— На сколько? — спросил Гав.

— Ну, на день-два…

— А я на год-два наголодался. Значит, впрок, — упрямо сказал пёс.

Попробуй ему докажи!.. Гав всегда был прав — по-своему. Во всяком случае, он никогда не темнил и говорил то, что думал. Правда, задумывался он редко. Иногда даже сначала скажет или сделает, затем подумает. Но зато уж не передумывает и твердо стоит на своем.

Так и сейчас. Он вдруг по-пластунски пополз к пирующим, затем оглянулся и прошептал:

— Куда, думаю, ползу? А теперь сообразил: чего-нибудь вкусненького принесу, а не то копыта отбросим.

Пальчик машинально хотел спросить, откуда тот знает про «копыта», но только рукой махнул, вспомнив о буфетчице Оле. Приняв его жест за согласие, Гав пополз ещё быстрее, и вскоре, никем не замеченный, исчез под ближайшим столом.

А пиршество продолжалось. Когда жирняки утолили первый, самый азартный голод — на это ушло минут пятнадцать, — заверещал новый звонок. На площадку с разных сторон вяло, вразвалку потянулись толстые коты. Им начали бросать объедки. Коты были настолько ленивы, что даже не пытались отнять подачки друг у друга. Верно, все они были сыты и явились только по привычке. Они брали лакомство лишь тогда, когда оно падало чуть ли не в пасть.

«Не дай Бог, Гав ввяжется с ними в драку!» — беспокоился Пальчик. И зря.

У Гава ума хватало. Пальчик не видел отсюда, как из-под свисающей вокруг стола скатерти порой появлялась собачья лапа и выхватывала куски прямо перед носом котов. Пожалуй, и они не замечали этого своими заплывшими глазками.

Снова прозвенел звонок. Коты, ещё больше переваливаясь с боку на бок, удалились — их место заняли тяжело посыпавшиеся из скворечников пузатые воробьи. Никто из них ничего не хватал на лету. Куда там! Они насыщались, как и коты, лёжа. Слышался дробный перестук клювов.

Объевшиеся птицы не могли затем даже взлететь и пытались вскарабкаться к своим домикам по стволу. Срывались, падали на спину и, не в силах перевернуться, дрыгали короткими ножками.

Заглядевшись на всё это, Пальчик не заметил, что рядом вновь появился Гав. Он вернулся другим путем, дав для безопасности кругаля.

— На!

Пальчик словно очнулся. Пёс протягивал ему ломоть хлеба и гирлянду сосисок. Только сейчас мальчуган почувствовал, как проголодался, и сглотнул слюну.

— А ты?

В ответ пёс красноречиво похлопал себя по тугому брюху.

Сосиски оказались вкусные, но почему-то пахли рыбой.

— А у них всё рыбой отдаёт. Секреты кухни. Возможно, у них сегодня рыбный день, — пояснил Гав. — Ты ешь, ешь. Что потопаешь, то и полопаешь. — Подумал. — И наоборот. Я туда протопал, ты здесь полопал. А теперь ты, налопавшись, можешь топать куда угодно. Дошло? Умён — собака! — похвалил он сам себя. — Может, ещё чего-нибудь принести на закусон?

— Тресну, — промычал Пальчик с набитым ртом.

— Ну-у, — протянул пёс. — Они же не треснули, — показал он лапой на жирняков.

Лапа застыла в воздухе. Прозвенел третий звонок — и все столы — только столы! — провалились под землю. Затем плиты снова сдвинулись. Жирняки откинулись в креслах, положив пухлые ручки на необъятные животы и задремали. Кое-кто переливисто захрапел.

— Мёртвый час, — сказал Пальчик. Гав недоверчиво взглянул на него.

— Не, живой… Замечаешь, дышат? Животы-то подымаются и опускаются!

— Это выражение такое: «мёртвый час». Отдых после обеда.

— Оно и видно, что выражение. Даже буфетчица Оля не раз лаяла на посетителей: «Прошу не выражаться!» А ты… Не ожидал от тебя такого, — покачал пёс головой.

— Да что тебе объяснять… Не поймёшь.

— Угу, — кивнул Гав. — Как еду добыть — так я всё понимаю. А как объяснить — так я глуп. Да?

— Ты умный, — погладил его по голове Пальчик. Пёс даже зажмурился от удовольствия.

— Повтори ещё раз, пожалуйста, — попросил он.

— Умный, умный.

— Да не словами, а рукой. Гладь, гладь.

— Умный! — строго сказал Пальчик.

— Достаточно, — встрепенулся Гав. — Пошли дальше. Мы ещё не всё осмотрели.

— Интересно, а что там, под землёй?

— Где?

— Куда столы провалились.

— Ничего интересного. Если б я не успел вовремя вернуться, провалился бы вместе с ними!

— Ничего себе этаж нам попался, — говорил Пальчик. — Ещё похлеще седьмого и шестого.

— Ну, мой этаж, конечно, имеет свои недостатки, — уклончиво заметил Гав. — Но там можно жить по-человечески любой собаке.

— А человеку — по-собачьи?

— Должна же быть где-то справедливость и для нас, псов. Гав-гав! Извини, ты сам мне напомнил о моём происхождении. И давай не будем! — как говорит буфетчица Оля.

— Что — не будем?

— Ничего. Хватит об этом. Не хватало нам ещё ссориться.

— Мы с тобой никогда не поссоримся, Гав.

Они безбоязненно шли по аллее, считая, что все спят и скрываться пока незачем.

И напрасно!

Где-то позади, за поворотом, послышалось урчание автомашин. Едва они успели нырнуть в кусты, как сверху на дорожку градом посыпались шишки. Их зачем-то суетливо сбрасывали с высоких сосен полосатые бурундуки. Две длинные чёрные машины, одна за другой, с хрустом проехали прямо по шишкам. Бурундуки тут же спустились вниз и принялись собирать зёрна, «вылущенные» колёсами.

— Во дают! — поразился Пальчик. — Умны.

— Ленивы, — возразил Гав. — Я гляжу, здесь никто даром и зубом не шевельнёт.

— Наверно, какие-то начальники проехали.

— Большие начальники, — уточнил пёс. — Чем больше и чем темнее машина, тем больше и тем грознее начальник. Уж я-то не под одну попадал! Правда, исключительно между передними и задними колёсами.

— И…

— Живой. Я же сказал: исключительно.

— Везло.

— Им везло. Тоже все живы оставались. Видал бы ты, как они пытались меня «объезжать» перед моим коронным броском!.. Айда вслед за машинами. Надо всё разнюхать. Я ничего здесь толком понять не могу. А ты?

— И я, — кивнул Пальчик.

— Не люблю зазнаек, — похвалил его Гав. — Честность украшает человека.

— А собаку?

— Вдвойне.

— Почему?

— Заладил — почему да почему, — Гав привычно почесал затылок задней ногой, посмотрел на неё. — Потому что у нас ног больше!

— Ну ты нахал.

— Что, съел? Как говорила буфетчица Оля, пряча сыр в холодильник.

Они шли за живой лавровой изгородью, даже не нагибаясь — не тот рост, — и поглядывали в её просветы: где же там машины?..

Ага, вот они. Автомобили стояли возле внушительного трёхэтажного здания с белой колоннадой. Сбоку виднелась облезлая узорчатая церквушка, на её железной двери было крупно написано мелом: «склад». За машинами о чём-то разговаривали два пожилых худющих человека в строгих костюмах. Один курил трубку.

По-прежнему скрываясь за кустами лавра, Пальчик и Гав подобрались поближе.

— Курить — здоровью вредить, — укорил собеседника некурящий, поблёскивая очками.

— Ничего не могу поделать. Злостный курильщик. Как бросаю, так сразу набираю вес.

— Займитесь спортом, — посоветовал очкастый. — Спорт — залог здоровья. Вот я каждую неделю пробегаю шесть километров.

— То есть примерно по 857,14 метра в день? — мгновенно высчитал человек с трубкой. — С этого не похудеешь. Уж признайтесь по-дружески, что у вас язва желудка.

Очкастый обиженно засопел.

— Не сердитесь. Болезнь — наше нормальное состояние, — сказал курильщик. — Ну так что будем делать с этой церковью? — очевидно, вернулся он к прерванному разговору. — Сносить?

— Боже мой, ну не всё ли равно! — пожал плечами очкастый, глядя на церквушку.

— Нет, не всё. Вот это ваше невольное «Боже мой» — лишний довод в пользу сноса. Поскольку даже такая развалюха вызывает подобные слова — и у кого! — её просто необходимо… — Он рубанул рукой.

— Но в ней известные мозаики. Что скажут учёные?

— Что захотим, то и скажут. Когда в стране изобилие, на многое закрывают глаза. Лишь бы брюхо было набито. Впрочем, она и правда красива — он ткнул в сторону церкви своей чадящей трубкой, — даже в таком виде. Значит, она тем более опасна, раз наводит на ненужные мысли. Самыми главными всегда и во всём должны быть только наши с вами заповеди, коллега, а не Божьи.

— Выходит, мы своего рода слуги дьявола? — пошутил очкастый.

— Боже мой, ну не всё ли равно! — отпарировал человек с трубкой его же словами. — Мы же с вами научно знаем, что ничего сверхъестественного не было, нет и не будет. Как не бывает, к примеру, говорящих собак.

— Как это не бывает!!! — вскипел Гав, высовывая к ним лохматую голову из кустов.

Те остолбенели. Один уронил трубку, у другого упали очки. Пальчик тут же втащил пса за хвост обратно, и они помчались прочь. Жаль, Гав никогда не узнал, что произошло дальше, иначе бы он вконец зазнался. Когда к начальникам вернулся дар речи, очкастый, заикаясь, сказал:

— С-сносить не б-будем.

Не глядя друг на друга, они молча сели в машины и разъехались в разные стороны.

Заметим, что Пальчика не волновало то, когда он вернётся домой. После своих приключений на «шестом» и на «седьмом» этажах, он убедился, что время у нас и «у них» течёт по-разному. И если здесь, на «восьмом этаже», прошло уже полдня, то дома, возможно, всего лишь секунды минули.

Хотя в огромном парке было и нетрудно затеряться, они теперь натыкались то на садовников, то на подметальщиц, то на водопроводчиков. Очевидно, у них раньше был обеденный перерыв, а «мёртвый час» им не полагался. Между прочим, жирными они тоже не были, как и те начальники. Каждый раз путешественники слышали за спиной тихое:

«Иностранец!» Наверняка это относилось только к Пальчику, а Гав, так сказать, находился при нём.

— А отчего тот первый, помнишь, с лыжными палками, сказал: иностранцы, а не иностранец? Значит, и про меня? — раздосадованно спросил пёс.

— По-моему, он сказал вообще. Мол, иностранцы мешают, — попытался разъяснить Пальчик.

— А, по-моему, он просто умнее других.

— Знаешь, ты бы побольше помалкивал. Вдруг тебя ищут!

— А тебя?

— Я же не говорящая собака. Гав промолчал.

— Высунулся — тоже мне! Гав опять не ответил.

— Ты чего в рот воды набрал? — удивился Пальчик.

— Сам же сказал — молчать, — возмутился Гав. — Нету у меня воды, нету! На, загляни! — широко раскрыл он пасть. — Что, убедился?

— Это выражение… — начал было Пальчик и осёкся. Но поздно.

— Прошу не выражаться, — строго сказал пёс.

— Да пойми же ты наконец! Так только говорится. Тут-то им впервые и встретился парковый стражник. Вероятно, он наблюдал за ними ещё издали.

— Иностранец? — вырос он из-за многократно скрученного, как бельё при выжимании, дерева. И поправил форменную фуражку с надписью «Граница на замке».

Пальчик кивнул и почему-то ответил на ломаном языке:

— Я есть один иностранец.

— Твой? — указал страж телескопической резиновой дубинкой на пса.

— Мой. — И Пальчик добавил для пущей убедительности: — Мой он есть.

— Ты, кажется, что-то ему говорил?

— Я ему говорить: не ходить по газон.

— Гм. И он это понимает?

Гав раскрыл было пасть, но Пальчик с лязгом захлопнул её так, что тот прикусил язык, заскулив от боли.

— Понимает.

— В таком случае, почему так долго ты ему это объяснял?

— Слабо понимает. Долго объяснить, быстро понимать.

— Глуп? — ухмыльнулся страж.

— Исключительно, — ввернул Пальчик словечко Гава. Пёс укоризненно покосился на него.

— Где поводок? — сказал страж.

— Вот, — Пальчик быстро выдернул ремень из брюк и застегнул его на шее пса. Повторилось почти то же самое, что и на «шестом этаже».

— Порядок, — поднял палец страж. — Документы?

— Я есть маленький, — отчеканил Пальчик. — Документы имеет быть папа. Мы остановились в дом, где много колонн стоит вверх. Там, — показал он рукой.

— Направление правильное, — определил блюститель порядка. — Давно здесь?

— Перво-напервый день.

— Гляди-ка, а так хорошо знаешь наш язык! Ну как тебе наш остров?

— Остров?! — некстати удивился Пальчик.

— Разве вы не приплыли?.. Или, может, приехали или даже прилетели? — подозрительно прищурился страж.

Но Пальчик избежал расставленной ловушки, вовремя догадавшись, что на любой остров можно только приплыть или, в крайнем случае, прилететь. Но летают ли здесь — хотя б на воздушном шаре? А если всё-таки летают, то вдруг стражнику известно, кто и когда приземлился. Есть, конечно, и такое выражение: приехать. Допустим, на пароходе. Или даже на лодке. А может, здесь пароходов нет? И, кроме того, тут всё понимают буквально, судя по вопросам настырного охранника. Эти мысли промелькнули у Пальчика мгновенно.

— Конечно, приплыли! — воскликнул он. — Пригребли, припарусили, прибыли!

Он ничуть не рисковал, вспомнив паркового сторожа-моряка. Да и вообще паруса и вёсла знают даже отсталые туземцы. Тем более, парусники не вымерли и в эпоху атомных двигателей.

— Но ваш остров такой большой, что не верить, что там и там это лишь остров! — попытался исправить он свой невольный промах.

— Да уж, — самодовольно потянулся на носках страж, заложив руки за спину. — Великий остров! Шесть километров в длину, три — в ширину! И называется он… Ну-ка?

— Великий остров называется есть, так и быть. Всего полным-полный! — Пальчик так широко размахнул руки, что задел пса по носу. Гав опять заскулил.

— Верно, — заулыбался страж. — Остров Изобилия!… Ладно, вы пока свободны. Можете идти, — милостиво разрешил он.

— У меня небольшая вопрос, — остановил его Пальчик. — Почему у вас одни люди жирный, тучный, пузатый, а другие, — словно подыскивая точные слова, вновь перечислил он, — худой, тонкий, бледный? И почему вы есть средний комплекция?

Страж с явным сожалением взглянул на своё небольшое брюшко и постарался выпятить его вперёд.

— Я еще не заслужил стать пузатым, как ты благороднейшим образом соизволил определить избранных. Но я на пути к тому, чтобы попасть в их число и жить в своё удовольствие. Примерная служба — путь к успеху! — гаркнул он, дёрнув подбородком. Фуражка подлетела на голове и снова опустилась на место. — Они, — он указал на садовника вдали, — низший разряд. А я, ты правильно заметил, среднее звено.

— И сколько таких низших, средних и высших имеет быть ваш остров?

— Это военная тайна.

— Ну, высших я видеть. Человек двести есть.

— Есть или ели? — наморщил лоб стражник.

— И то и другое. Есть. Ели. Они ели есть.

— Еле есть? Или ели есть? — вконец запутался страж.

— Двести человек имели есть.

— Ты что, уже умеешь считать?.. Ах да, ты иностранец, — пробормотал он. — Всё равно непорядок.

— И последний вопрос. Я видеть два человек, — Пальчик втянул щеки, изображая их, — из машин. А они кто есть?

— Они были, есть и будут, — вытянулся в струнку охранник. — Они главные начальники острова!

— Но они не жирный.

— Они худой имей быть… Тьфу! — попытался было втолковать ему страж тоже на ломаном языке. — Они такие худые, потому что не спят, не едят, думая только о благоденствии всего острова.

Он с достоинством удалился.

— Дошло, — запоздало вырвалось у Пальчика, вспомнившего вдруг про злостное курение одного и про язву другого: лучшие средства от ожирения.

— Если дошло, то сними свою удавку с моей шеи, — сердито заметил Гав.

Поужинать они решили тем же способом, как и раньше, забрав что-нибудь у жирняков. Гав опять в одиночку отправился за провизией на площадку под платаном, когда все часы в парке отзвенели сигнал «на ужин». Пальчик же остался ждать его на знакомой, первой от ворот, аллее, притаившись под большущим развесистым фикусом-баньяном. Вдруг тот стражник вздумает проверить: «имей ли быть» у мальчика с собакой отец-иностранец. Лучше не попадаться лишний раз на глаза. Ну а Гав — тот всегда сумеет улизнуть.

Здесь было надёжное укрытие, если, конечно, не прыгать и не орать, как оглашенному, а вести себя тихо. Баньян раскинулся шатром почти на восьмистах тонких стволах — от нечего делать Пальчик принимался их считать, но каждый раз сбивался. Собственно, это были ставшие стволами воздушные корни. Другие сотни корней-жгутов ещё только тянулись сквозь листву к земле.

«Если засну, — подумал он, борясь с дремотой, — то, пожалуй, потом и не выйду. Окажусь как в клетке!» Но корневые жгуты висели неподвижной завесой, никак заметно не прибавляя в своём росте вниз — на это, верно, потребовались бы недели, а то и месяцы, — и он, успокоившись, нечаянно заснул.

Гав его, конечно, бесцеремонно разбудил, когда вернулся.

— Кончай спать, дрыхнуть, кемарить! На земле даже собакам спать вредно.

Пальчик зябко поёжился от сырости, поднимающейся со стороны моря. А, возможно, сторож-моряк проветрил парк слишком уж усердно.

На этот раз пёс мог его угостить только куском сыра. Сыр тоже отдавал рыбой.

— Что они тут, китов доят? — сказал Пальчик.

— А разве сыр делают из молока? — поинтересовался Гав, пропустив неизвестных ему «китов» мимо ушей.

— Не из воды же.

— А я думал…

Но Пальчик так и не узнал, что думал пёс. Тот сразу же перешёл на рассказ об ужине жирняков. Оказалось, туда пожаловали те двое начальников и стражи понабежало — хоть отбавляй! Поэтому и не удалось унести что-нибудь посущественней. И сам-то еле ноги унёс!

— Тебя заметили? За тобой гнались? — встревожился Пальчик.

— Заметить не заметили, но один кот погнался.

— Ну?

— Три шага пробежал, — со смехом рассказывал Гав, — и растянулся плашмя, как коврик.

— Коврики — плоские, — хмыкнул Пальчик, — а коты — круглые.

— Я на него наступил, — потупился пёс. — Случайно. Мне пришлось вернуться за сыром, который я обронил.

— Ну? — повторил Пальчик.

— На обратном пути я опять наступил на кота.

— И опять случайно?!

— Нарочно. Он как раз поднимался, чтобы вновь броситься вдогонку.

— Бросился?

— Раздумал. Наверно, до сих пор лежит — думает.

— И отчего вы так котов не любите?

— А за что их любить, если они всё время путаются под ногами. Поел? — сказал Гав. — Скажи спасибо.

— Спасибо.

— На здоровье!.. Или — пожалуйста? — вслух поразмыслил пёс, и просиял. — Пожалуйста, на здоровье! Умён — собака, — похвалил он сам себя по привычке. — Вот замечательное выражение. Возможно, единственное! Я его на твоём этаже слышал, когда один тип, который собирался понарошку щенят топить, так меня аттестовал!

— Что-что? — чуть не подавился Пальчик.

— Не знаешь? Псов всегда на собачьих выставках ат-тес-туют, — по складам с удовольствием произнёс Гав.

— Послушай, а собаки тут водятся? Что-то я не видал.

— А я видал. Тоже сытые, как коты. С бантиками на хвосте, — Гав плюнул. — Это не по адресу твоей мамы, а вообще! — посчитал он, что удачно вывернулся из неловкого положения, и продолжил: — А бродячих у них нету. Всех лишних — как могут быть лишние, если родились? — жирняки топят в море. А уж гордые какие эти собаки! Ну, те самые, неутопленные. Они, мол, лучшие представители своей породы, отобранные ещё в детстве! Наверно, жирняки выбирали самых толстых. А ещё собаки говорят, что…

— Так они говорят?

— А откуда же я бы про всё узнал?! Странный вы, право. Как удивлялась буфетчица Оля одному адвокату, который по утрам пил молоко, а не пиво. Говорят собаки, говорят, но только между собой. По-человечески болтать, трепаться, спикать, вякать — они не могут.

— Но ты же можешь.

— Сравнил! Я междуэтажный путешественник. Свой этаж имею.

— А у нас на «первом» ты разговаривать не умел. Как это понять?

— И понимать нечего. Там исключительно ваш мир, — заявил Гав. — У вас ни одна собака по-человечески не говорит.

— Постой, ты же побывал на «седьмом этаже»?

— Ну, побывал, — почему-то смущённо ответил Гав.

— А там ты говорил?

— С кем?!

— Но ты же…

— Там только мой нос побывал, — признался Гав. — Я и из лифта не выходил. Только глянул, и назад.

— Испугался? А я — нет! — похвастался Пальчик.

— Храбрец… Если б ты увидел «человечий ящик», как я — — «собачий», ты бы враз дал тягу.

— Лично я на «седьмом» никаких собачников не замечал.

— Вот именно. Ты их видел, но не замечал. Потому что тебя не касалось. А меня — только я высунул нос — чуть не коснулось колесо проезжавших мимо собачников! Ясно?

— Ясно.

И Пальчик подумал: «Наверно, Гав может разговаривать только на «запретных этажах». Наверняка он и на «седьмом» заговорил бы».

— А нас, между прочим, ищут, — вдруг сказал пёс.

— Так давай быстрей в лифт! — вскочил Пальчик.

— Давай на вокзале стоит. Как говорила буфетчица Оля.

— Какой ещё «давай»?

— Жизни не знаешь. Тот, что на вокзале вещи носит. Он всё время кричит: «Давай! Давай!» Очевидно, себя называет.

— Да ну тебя! Надо бежать. Чего мы здесь околачиваемся?

— Я тебе сразу же хотел об этом сказать. Сам меня отвлёк своими душу питательными беседами.

— Душещипательными, — машинально поправил его Пальчик.

— Душе — это в душе. У вас в ванне. Душ, он тоже щиплет. А я говорю про душу. Бессмертную! Теперь-то сообразил? Вот как бы ты сказал об особой породе псов, которых почему-то всегда присобачивают к какому-то еноту? Забыл…

— Это ты про енотовидную собаку, что ли?

— Вот-вот, — обрадовался Гав. — Опять у тебя та же ошибочка. Как надо говорить? Еноту видная собака — вот так!

— Но…

— Опять отвлекаешь?!

— Молчу.

Гав посерьёзнел:

— К лифту нам не выйти. Ворота закрыты. Граница на замке, понял? Между пиками ограды не пролезть даже тебе, так тесно стоят. А по ночам побережье охраняют стражники с пограничными акулами. Они их водят вместо собак на цепочках по мелководью вдоль берега. Закрой рот, — потребовал он, — ты хочешь спросить, почему я сказал, что нас ищут? Тот обалдуй с дубинкой и двое таких же, в фуражках, рыщут по всему парку. Неспроста! Снова закрой рот, — приказал он Пальчику. — Я знаю, что делать. За мной!

Они выбрались из-под баньяна, и Пальчик побежал вслед за Гавом.

Смеркалось… Ветер шевелил верхушки пальм, и казалось, что большими метёлками подметают небо.

Гав и Пальчик стремительно пересекали одну аллею за другой.

— Вон они! Ви-и-жу! — послышался где-то позади хриплый голос.

— Не ви-и-жу! — вдруг так же хрипло прокричал Гав.

— А что же я ви-и-дел? — снова заорал тот же голос.

— Меня-я!

— А ты их ви-и-дишь?

— Не-е-ет! — чуть не надорвал себе глотку пёс, путая преследователей.

— Бери праве-е-ей!

— Ла-а-дно!.. За мной, — вновь скомандовал Пальчику Гав.

Электронные часы на аллеях снова показывали какое-то время, вероятно, оставшееся до отхода ко сну: 1.14.17 — 1.14.16 — 1.14.15… Строжайший распорядок дня, как в санатории.

Круглая жирная местная луна, перечёркнутая тёмным облачком, внимательно смотрела вниз, как из-под ладони. Казалось, она тоже следит за беглецами.

Гав и Пальчик миновали длинный двухэтажный белый дом с круглыми, как иллюминаторы, окнами и солярием на плоской крыше. Он был похож на корабль, неведомым путем застрявший на суше среди пирамидальных кипарисов. Окна мягко светились, приглушённо доносилась приятная, как холодный компот в жару, тихая музыка.

— Здесь живут только жирняки, — не останавливаясь, показал Гав.

— А прислуга?.. — еле поспевал за ним Пальчик.

— В конце парка. Там стоят большие крупнопанельные дома — с отдельными каморками. И своя столовая у них.

— Кормят хорошо? — сострил Пальчик. Гав обернулся и скорчил зверскую рожу.

— Понятно. А кто живёт в том особняке с колоннами — помнишь?

— Начальство. Все старые да тощие, как обгоревшие спички. Боятся растолстеть. Хотят пожить подольше. На вечность нацелились! Как говорит буфетчица Оля о тех, кто трусцой бегает.

— Откуда ты всё знаешь? — Пальчик запыхался и перешёл на быстрый шаг.

— Я по всему парку мотался, — тоже замедлил ход Гав. — Со следу сбивал. Боялся, собак-ищеек пустят. Уже забыл про мой «шестой этаж»?

— Такое не забывается. Вот и среди собак бывают подлые твари! Гав на ходу пожал плечами:

— Всё, как у вас. Не хуже людей живём.

Пришлось молча проглотить его ответ. Правду не скроешь.

— Цирк шапито! — воскликнул Пальчик, увидев впереди на обширной поляне между высоченных краснокорых секвой огромный брезентовый купол. Поляну щедро заливал лунный свет, как будто любопытная луна нарочно переместилась именно сюда в ожидании дальнейших событий.

— Тсс, — прошипел Гав.

Они осторожно обогнули цирк, то перешагивая через натянутые веревки, то пробираясь под ними. За цирком оказался другой брезентовый купол — поменьше. Из него доносились визг, хрюканье, рычание и хихиканье каких-то животных… Внезапно всё это перекрыл трубный вскрик слона.

— Цирк зверей, — сказал Гав. — Не бойся, все свои. Да, запомни, — предупредил он, — я за переводчика. По-человечески они только команды знают.

— Что ж, выходит, все звери друг друга понимают?

— Здесь — да.

— И ты можешь перевести даже кошачье мяуканье? — подкузьмил его Пальчик.

— Могу, — поморщился Гав. — Но с густопсовыми ошибками.

Он приподнял край брезента и проскользнул в зверинец, Пальчик последовал за ним.

Под кровлей неярко светились лампочки. Помещение было разделено на множество тесных дощатых отсеков. Кое-где виднелись и железные клетки. В каждом отсеке и в каждой клетке стояли, сидели, метались разные животные: обезьяны, кабаны, тигры, львы, собачки… Была и пара слонов, они находились в самых, если тут применимо это определение, больших вольерах.

Гав что-то пролаял. Звери добродушно отозвались единым шумным возгласом.

— А теперь ты поздоровайся, — предложил пёс Пальчику.

— Здравствуйте, все! — звонко крикнул он. Гав опять что-то пролаял, но гораздо дольше. Звери снова отозвались одобрительным хором.

— Ты что сказал? — шёпотом спросил Пальчик.

— Я пожелал им от твоего имени здоровья и долгих лет жизни. Ведь ты сказал: «Здравствуйте!» А это значит: будьте всегда и везде здоровы. Верно?

— Ещё как верно! Ты замечательный переводчик. Самый лучший. Гав надулся от гордости. Давненько Пальчик его так не хвалил. Чтобы избежать буквоедства и нудности, мы будем передавать разговор зверей с Пальчиком напрямую, как говорится, без посредника. Не забывая, конечно, при этом, что переводчиком был всё-таки Гав.

В ответ на «Здравствуйте!» Пальчика, столь блистательно переданное Гавом, одна из обезьян крикливо пожаловалась:

— Разве тут будешь здоровой? Нас морят голодом.

— Бьют, — зарычал тигр.

— Не кормят! — протрубил слон.

— Не кормят, не кормят, — захрюкал кабан.

— Но почему? — удивился Пальчик. — У нас в городе тоже есть цирк, но там зверей любят.

— Жирняки нас за зверей не считают! — заявила остроносая такса. — Они нас и раньше плохо кормили, но, когда мы…

— …когда мы, выйдя на арену, отказались работать в таких условиях… — перекрыл её голос своим рёвом тигр.

— …нас в наказание начали поливать холодной водой из шлангов, — гулко продолжил слон. — Мощной чистой струёй! Какое было блаженство! До этого нас месяц не мыли.

— Мы не стали выполнять никаких команд. И нас злобно забросали гнилыми помидорами и картошкой, — вновь зачастил кабан. — Вкуснятина! Мне даже попали в пасть прокисшим, — он восторженно закатил глаза и причмокнул. — кочаном капусты — вот таким! — развёл он копытцами. — Впервые в жизни наелся, да ещё одними лакомствами. Единственный день, когда я был сыт.

— А теперь нас вообще держат на голодном пайке, — зарокотал лев. — Неделю мы крепились. Поневоле пришлось вновь работать, чтоб вовсе не сдохнуть с голоду.

— Мы шатаемся от усталости, — проревел медведь. — Нас заставляют стоять на задних лапах круглый день. Больных тоже гоняют на арену. Вон морскому котику — из ванны в углу высунулась усатая гладкая голова — пришлось жонглировать с перевязанным ластом!

Когда звери отвели душу и выслушали сочувствие гостей, Гав попросил приютить его с другом здесь на ночь. А там, мол, посмотрим.

— Нас ищет стража, — сообщил он. — Уж тут-то никто искать не станет.

Все наперебой стали звать Гава и Пальчика в свой отсек и в свою клетку.

— У меня вы в полной безопасности, — убеждал тигр. — Ко мне не сунутся!

Гав и Пальчик вежливо поблагодарили всех и удобно устроились на опилках в отсеке у собак.

— Может, пить хочется? — сказал Пальчик ушастому спаниелю с коротким хвостом. — Я там видел кран и ведро.

— Не беспокойся. Воду-то нам дают. А если не хватает, слон дотягивается своим хоботом, отворачивает кран, а затем передаёт полное ведро по кругу.

— Я обязательно что-нибудь придумаю, чтобы вызволить вас всех отсюда! — горячо заверил Пальчик.

— Хорошо бы… — ответил спаниель. — А знаешь, у нас тут недавно смешная история вышла. — Он оживился. — Начальником над нами назначили одну — извини! — человекообразную обезьяну: нахального мордастого орангутанга, пустозвона и доносчика. Он сразу заважничал, где-то раздобыл очки — наверно, в цирке украл — и стал носить. Все звери насмехались: «Вышел в люди!» А очки попались с такими толстыми стёклами, что он мало кого различал, всё плыло перед глазами. Но упорно их не снимал из гордости. Однажды я обозвал его доносчиком. «Ты кто?» — сразу спросил он. «Я новенький, — отвечаю. — Жираф». Их-то у нас нет, пусть потом поищет. «Но жираф должен быть с длинной шеей, — говорит он. — А твой голос раздаётся снизу». — «Я маленький жираф. Вот моя шея», — и протягиваю ему свой обрубок хвоста. Орангутанг ощупал его: «Да-да, шея… А голова где?» — «Всё остальное — голова», — говорю. «Такая большая и странная?» — удивился он, сослепу потрогав меня всего. «Потому что болит, — не выдержал я и расхохотался. — Распухла. От жизни такой!» Пальчик, Гав и все собаки в вольере, хотя и знавшие наверняка эту историю, покатились от смеха.

— И где он сейчас? — сказал Гав.

— Жирняки забрали его к себе. Он теперь их каждый вечер потешает своими дурацкими выходками. Лампочки погасли.

— Я их обязательно спасу… — уже сквозь сон пробормотал Пальчик.

Ему снилось, что звери, сами став зрителями, смотрят в цирке выступление дрессированных жирняков. Полосатый тигр грозно щёлкал кнутом, и те послушно бегали по арене на четвереньках, жонглировали тарелками с супом и, закрыв глаза, с визгом прыгали сквозь горящие обручи.

Жаль, что сны редко сбываются.

Но досмотреть сон до конца так и не удалось. Рано утром — сквозь марлевые оконца уже просачивался слабый свет — вдруг вновь зажглись лампочки под брезентовым сводом.

— Приготовить документы! — послышался чей-то бас.

— И поживей! — вторил ему другой.

— Обормоты. Ну, какие тут могут быть документы? У них на морде написано, кто есть кто, — заявил третий человек. И провозгласил: — Посторонние, выходи!

Это был голос того самого стражника, который уже останавливал Пальчика и Гава в парке.

В ответ звери зарычали, завизжали, захрюкали, замычали, затрубили…

Стража начала обход. Привстав на цыпочки, Пальчик и Гав увидели, как над загородками поплыли три фуражки с надписью «Граница на замке». Впереди них, высоко подпрыгивая и вертя головой, скакал орангутанг — звериный начальник. Беглецы сразу узнали его по вчерашнему описанию спаниеля, хотя на сей раз он был без очков, — пустозвон и доносчик.

— Они где-то здесь! — верещал он. — Затаились, спрятались, схоронились! Высмотрим, отыщем, найдём! Поймаем, задержим, схватим! Посадим, упрячем, закроем!

Напомним — ни стража, ни Пальчик не могли понимать, что выкрикивал орангутанг. Но для стражи было достаточно угрожающей интонации в самом визге доносчика, и Пальчику всё шепотком переводил Гав.

Законно спросить, как же в таком случае можно быть доносчиком, если его язык никак нельзя понять. Ответим: доносчиком можно быть и молча. А если подходить к этой противной проблеме серьёзно, то орангутанг просто-напросто приводил кого-нибудь из жирняков и указывал на любого зверя, а потом того без лишних расспросов хлестали бичом.

Обход приближался к беглецам. Надо было вновь удирать!

Но спаниель удержал их, почему-то загадочно улыбаясь:

— Не спешите, дружочки. Сейчас они у нас попляшут.

— Потанцуют, попрыгают? — думая, что ослышался, уточнил Гав.

— Вот именно.

И Гав, и Пальчик не заметили, что оба слона поочерёдно набрали хоботами воды из крана, раздувшись, как цистерны.

— Вот они! — разом вскричали преследователи, поравнявшись с собачьим вольером. И кинулись к загородке.

Нападение захлебнулось. Две мощные струи, подбрасывая стражников и орангутанга, понесли их по проходу и вышвырнули вон за дверь!

Откуда-то из-под потолка упали сорванные фуражки и… очки доносчика. Интересно, где он их на себе прятал?!

— А теперь — пора, — кивнул спаниель. — Пока они очухаются и снова пойдут на приступ…

«…вы уже будете далеко», — очевидно, хотел сказать он. Но беглецы действительно были уже далеко. Мигом выскочив из вольера и поднырнув под брезентовый полог, они вихрем помчались прочь по пустынному в этот час парку. Впрочем, как мы знаем, парк был настолько велик, что и днём не казался многолюдным. А в такую рань даже подметальщицы спят.

Увы, знакомые ворота всё ещё были заперты на висячий замок. Буквально, безвыходное положение. Между частыми пиками ограды не протиснуться, Гав вчера верно сказал. Перелезть — очень уж высоко. Под воротами тоже слишком узкая щель.

— Говорят, если пройдёт голова, — пытался просунуть её Гав под ворота, — то пролезет и всё другое.

— Боюсь, голова-то, может, и пройдёт, — посочувствовал Пальчик, — а вот всё другое — останется.

— И хвост? — забеспокоился пёс.

— Само собой.

— А если подкопаться?.. Невозможно, — сам себе ответил Гав. — Асфальт.

Он оглянулся на бревенчатую сторожку, видневшуюся за кустами неподалёку.

— Пошли разведаем?

Домик также оказался запертым. Они заглянули в закрытое окошко. Сторож-усач мирно почивал на топчане.

— Гляди! — тихо воскликнул Пальчик. На табуретке лежали два ключа: большой и маленький. Вероятно, от ворот и от самой сторожки.

— Что будем делать? — напористо сказал пёс. — Во-первых, разобьём окно. Во-вторых, схватим ключи…

— А в-третьих, сторож схватит нас и разобьёт нам вывески. Гениальный план!

— Какие ещё… вывески? — Тут уж Гав оторопел.

— У буфетчицы Оли спроси. — Первый раз перещеголял его Пальчик: — Фотокарточки, рожи, морды, лица, физиономии, профили!

— Думаешь? — озаботился пёс. — А если не успеет?..

— Схватить или заорать на весь парк?

— Про «заорать» я не подумал, — смутился Гав. Взгляд его упал на отдушину в завалинке.

— Сюда-то мы пролезем, — забормотал он, протискиваясь сквозь неё под пол дома. — Надо переждать, — глухо донеслось изнутри. — Давай ко мне.

— Давай на вокзале стоит.

— Какой… — начал было пёс и умолк. Вспомнил.

Пальчик пролез к нему. Над ними светились тонкие щели между досками пола. Доносилось сладкое похрапывание сторожа. Он ещё и посвистывал носом во сне.

— Тоже мне соловей, — пробурчал Гав, устраиваясь поудобнее. — Кстати, ты заметил, что собаки, да и все звери, не храпят? Большое преимущество!

— В чём?

— Заснёшь где-нибудь в лесу, и враг тебя не услышит.

— Зато учует.

— Тоже верно, — задумался Гав.

— А вообще-то куда мы с тобой собрались? — вдруг спросил Пальчик.

— Как — куда? Домой. Я сыт по горло, — заявил пёс, — хотя и опять есть охота.

— Мне не даёт покоя… Интересно, куда это провалились столы с пустой посудой под платаном? И откуда берётся тут вся еда? И почему она отдаёт рыбой?..

— Может, они всю её из рыбы делают, — брякнул Гав.

— Не исключено, — по-взрослому заметил Пальчик. — Но тогда, кто её ловит? Кого мы здесь только не встречали! А вот рыбаков на море-озере и не видели.

— Мы слишком мало здесь пробыли.

— Вот именно — мало! — выпрямился было Пальчик, но больно стукнулся о потолок. То есть об пол.

— А-а, понял. Ты не хочешь домой.

— Это я-то не хочу!

— Ты не любишь родителей.

— Это я-то не люблю!

— Они волнуются там за тебя…

— Да, может, там всего полчаса прошло!

— Вот-вот, они и волнуются, полчаса уже прошло, а тебя всё нет.

— Ну, знаешь!.. Признайся, тебе самому хочется домой, — потребовал Пальчик. — На свой собачий этаж, да?

— Мой этаж не хуже других! — вышел из себя Гав.

— А ну вылезайте, — внезапно раздался сверху голос старикана сторожа. — Разорались тут с утра пораньше. Кому говорю!

— А если не вылезем? — сказал Пальчик.

— Сигнализацию включу, — пригрозил тот.

— Да ладно пугать-то, — проворчал Гав. — Пока ты выйдешь, нас ищи-свищи.

— Я с тобой морских коров не пас, — рассердился наверху сторож. — Каждая собака будет мне тыкать!.. Ты лучше оглянись, пустобрёх. Вы в ловушке. Я отдушину бочкой прикрыл, пока вы тут лаялись.

И правда светлый квадрат лаза исчез. Только сейчас беглецы заметили, что в подполье стало гораздо темней.

— Дайте слово, что не удерёте, — выпущу.

— Разве тут верят слову? — процедил пёс.

— Твоему — нет, — сказал сторож. — Собака лает, ветер носит.

— А вы сами… даёте слово? — спросил Пальчик. — Вам-то можно верить?

— Я бывший моряк, — оскорбился старикан. — Мое слово крепче грот-мачты, клянусь бизань-мачтой!

— А фок-мачтой клянётесь?

— Что?! Что я слышу, малыш! Морская душа, надо же. Я клянусь всей парусной оснасткой и…

— …форштевнем впридачу, — потребовал Пальчик.

— Что?! — снова взревел бывший моряк и заторопился к выходу. — Немедленно выпускаю.

Через полминуты они уже сидели у него в сторожке. Он предусмотрительно задёрнул шторки на оконце.

— Мы… — начал было Пальчик.

— Ваши тайны меня не интересуют, — отмахнулся он, — пусть они останутся при вас. Лишь бы люди были хорошие, добрые, — он покосился на пса, — а не рычали, как собаки.

— Я… — начал было и Гав.

— Прощаю, — прогудел бывший моряк. — Ради твоего друга. Где плавал? — спросил он Пальчика.

— Я только лишь собирал модели фрегатов, каравелл и джонок…

— И джонок! — вновь взревел бывший моряк, снял с гвоздя соломенную шляпу и в восторге подбросил под потолок. Шляпу он не поймал. Поймал её Гав и подал ему.

— Не морской, но приморский пёс — точно! — погрозил ему пальцем старикан.

— Угадали, — заулыбался Гав.

— Моряк моряка…

— … видит… — подхватил Пальчик.

— … слышит, — расхохотался старикан, указывая на пол, — издалека. Моряк моряка и видит, и слышит издалека. Если ты утверждаешь, что только собирал модели парусных кораблей, а не плавал на необитаемые острова за сокрови… Но молчок! Твоё право, малыш, хранить язык за зубами. Тайна есть тайна. И если её знают пусть даже двое, то это уже…

— … не тайна, — заключил Гав.

— А он смышлён, — вконец подобрел к нему бывший моряк. — Мне, конечно, не по нутру, когда каждая собака огрызается, перебивает, но…

— Больше не буду, — перебил его пёс. Сторож снова расхохотался.

— Я не плавал ни за какими сокровищами, — наконец удалось вставить Пальчику. — И никакой тайны у меня нет. — Он вдруг покраснел.

— Я сказал: молчок. Тайны у него, видите ли, нет. Неизвестно откуда явился, разгуливает с говорящей собакой, знает парусное дело, скрывается от закона — может, ты пират? — неожиданно спросил он. — Юнга-пират, да? А твой пустобрёх — вместо говорящего попугая? Вот мы тебя и раскусили! Ха-ха!

Пальчик не стал ничего доказывать. Напрасное дело. Да и, честно говоря, не хотелось выдавать свою тайну. Какую — известно Гаву и нам с вами.

— Эх, стар я стал, — вдруг погрустнел старикан. — Не плавать мне больше. Бросил якорь тут, на острове. Некуда больше податься. Старость не радость.

— Да вы ещё крепкий, как дуб каменный, — сказал Гав. — Или падуб обыкновенный.

Бывший моряк строго посмотрел на пса:

— Не подлизывайся. Кто шляпу не поймал? Я! Вот и помолчи. Ловкий какой. Да-а, я уже давно мышей не ловлю.

— Мышей? — округлил глаза пёс. — Вы же не кот! — И добавил: — Может, по совместительству?..

— Вот я тебя сейчас совмещу с полом, — рассердился старикан. — Обормот! Это выражение такое: «мышей не ловит».

— Как говаривала буфетчица Оля… — важно начал Гав, но Пальчик вовремя дёрнул его за хвост.

— Не знаю, что говорят твои знакомые, а мой старый друг, хранитель пляжа, тоже теперь хочет лишь одного: дослужиться до высшего разряда, — мечтательно произнёс сторож. — Вот будет жизнь!

— Разве это жизнь? — возразил Пальчик. — Лопнуть же можно.

— От вкусной еды — никогда, — убеждённо сказал сторож. — А вот от одной картошки или земляных орехов — можно.

— А ещё моряк — с печки бряк, — проворчал пёс. — Тоже выражение такое, — поспешил он уточнить.

— Прощаю, — повторил старикан и подмигнул Пальчику. — За словом в карман не лезет.

— У меня их нет, — честно сказал пёс.

— Вот видишь! — возликовал бывший моряк. — Всё время держит нос по ветру, что твой вахтенный.

— Не знаю, кто такой этот… вахтенный. А нос держу, — с достоинством произнёс Гав.

— Так держать! — одобрил бывший моряк. — Давненько не бывал в такой теплой компании.

А Пальчик грустно подумал: «Пропащий остров. Если уж такой добряк, как этот старикан, завидует тупым жирнякам — совсем тут плохо дело…» Но если бы он поделился мыслями с многоопытным бродягой псом, тот мог бы снисходительно ответить новым житейским изречением, слышанным от буфетчицы Оли: «По одёжке протягивай ножки».

— Попроси его: пусть скорей ворота открывает, — зашипел ему Гав, — а то скоро все проснутся.

— Да погоди ты! — отмахнулся Пальчик. Рядом со стариканом он забыл об опасности.

— Тебя как звать-то? — спросил пса бывший моряк.

— Гав. — Затем припомнил новое имя: — Гав-гав.

— Значит, сиди и не гавкай.

— Я же шёпотом.

— От твоего шёпота уши дерёт, как наждаком. Выпущу вас незаметно, не бойся.

— Я не за себя — за него боюсь!

— Правильно делаешь, что волнуешься за хозяина.

— Он мне не хозяин. Теперь.

— А теперь кто?

— ДРУГ.

— Скажи, кто твой друг, и я скажу, кто ты, — важно произнёс бывший моряк.

— Но тебе я не скажу, не то зазнаешься.

— Я уже зазнался, — улыбнулся Гав.

— Вы сказали про земляные орехи и картошку, — заметил Пальчик. — А что, плодовых деревьев на острове нет?

— Есть. Да только их стерегут злющие псы. Побольше твоего дружка и покруче нравом!

— Каждый за себя отвечает, — Гав прихлопнул лапой муху, ползущую по полу.

— Ваши жирняки, я гляжу, не лучше тех псов. А уж о стражниках вообще молчу.

— Я их тоже не перевариваю. Чуть что, орут: почему ворота открыты? Не могу же я их каждую минуту закрывать и открывать. Высший разряд всё время с лыжными палками бегает вниз-вверх, вверх-вниз для моциона.

— Моци… что? — полюбопытствовал Гав.

— Чтобы похудеть.

— А зачем едят так много?

— Чтобы поправиться. Наконец-то ты понял!.. Так и бегают туда-сюда.

— Без своих подпорок не побегали бы, — съязвил пёс.

— Ты про палки? Конечно, без них трудно. И в гору, и под гору. Особенно вниз — страшное дело. Можно и костей не собрать, если б не предупредительные знаки.

— «Налево» и «Направо»?

— Ясно. А то ещё занесёт на спуске.

Гав со значением взглянул на друга: мол, что я тебе говорил.

— Смышлён, смышлён, — ответил ему Пальчик словами старикана. — А откуда вся еда на острове берётся? И освещение? — вновь пристал он с расспросами к хозяину.

— Из воды, юнга. Из воды. Удивительно, да? — Бывший моряк вскочил. — Идёмте, всё покажу.

— А если заметят?

— Мы осторожненько. Я одну потайную тропку к морю знаю.

— Так это всё-таки море?

— А ты думал — озеро? Не мог же я быть моряком на озере.

— Тогда вы были бы… — Гав хихикнул, — старик-озорник. То есть озёрник.

— Цыц! — И бывший моряк снова повернулся к «юнге». — Но о морях и озёрах — после.

Вскоре они уже спускались по узкой лесной тропке, петлявшей меж валунами. Разумеется, сначала они прошли через ворота, которые сторож затем вновь запер, перевесив замок на другую сторону. Этой дорогой идти было ближе. Они быстро добрались до берега моря.

Море, как и раньше здесь, отливало тёмно-серым цветом. Из округлых, пухлых облаков веером тянулись тонкие солнечные спицы — они как бы прожигали на водной глади пронзительные кружочки с зубчатой опушкой по краям. Казалось, там и сям были разбросаны белые горящие ромашки с острыми тлеющими лепестками.

Сторож повёл беглецов направо, за поворот скалистого мыса. По пути Пальчик невольно обернулся на две сосенки, скрывающие вход в пещеру, где был лифт.

За мысом галечный берег перешел в песчано-илистые откосы и отмели. Здесь теснились на бесчисленных ножках-корнях странные деревья и кустарники с коричневой корой. Они напоминали множество балерин, стоящих на пуантах.

— Что это? — заинтересовался пёс.

— Мангровые заросли, — сказал сторож. — Вон, видите что-то вроде груш?

Мангры были усыпаны плодами, похожими на груши. Только они висели как бы обратной стороной — горлышком вниз.

— У них прорастает хвост — полуметровый воздушный корень, — продолжил старикан, — и ждёт своего часа, чтоб отделиться. Затем молодые растеньица отрываются от плода, летят вниз, глубоко входят в освободившуюся от воды почву и закрепляются корнями. Живородящие растения!

— И всё-то вы знаете, — уважительно поглядел на него Пальчик.

— Я ведь хочу дорасти до садовника, чтобы перейти в среднее звено, — приосанился сторож. — А там уже недалече и до высшего разряда.

Хотя Пальчик был ещё мал, он опять невольно подумал: «Здорово им тут голову заморочили!» Вслед за проводником он тоже разулся, засучил штаны и обошёл мангровые заросли по воде. Гав прошлёпал, как говорится, босиком.

— Мангры — это чепуха. Скоро я вам такое покажу — ахнете!! — предвкушал старикан. И заговорщически толкнул Пальчика локтем в бок. — А пока признавайся, где всё-таки оставили свой корабль? Не по воздуху же прилетели.

Ну не мог ему Пальчик сказать, как они сюда прибыли! Сторож бы ни за что не поверил. Да и сам-то Пальчик верил с трудом.

— Здесь, на южной стороне, или там, на северной? — выпытывал бывший моряк. С его неистребимым любопытством ему б не в садовники метить, а по крайней мере — в астрономы. Целыми сутками за звёздами в телескоп подглядывать — милое дело!

— На северной, — буркнул Пальчик, кляня себя за вынужденное враньё.

— На северной? — всполошился тот. — Вы с ума сошли! Там кругом предательские рифы!

— На северо-западной, — наугад «уточнил» Пальчик.

— Другое дело… Перепугал до смерти. Разве ж так можно?.. О-хо-хо, лишь бы войны не было.

— С кем? — поднял уши Гав.

— С кем — с кем? Вообще. К слову сказано. Да и на самом деле. В море островов, знаешь, сколько!

— Сколько?

— Как семечек в подсолнухе. Кто-нибудь да с кем-нибудь всегда непременно воюет.

— И так везде, — вздохнул пёс. — Даже буфетчица Оля, когда её хотели в тюрьму засадить, сказала: «Лишь бы войны не было».

— Не знаю, не знаю, — привычно отмахнулся старик. — Я ваших секретов не знаю и знать не хочу. Но запомни, пустобрёх, на всю жизнь…

Гав вытянул шею, стараясь не упустить того, что надо на всю жизнь запоминать.

— Дружи с буфетом. Вот тебе мой главный совет!

— И без вас знаю, — разочарованно сказал грубиян пёс. Он ожидал чего-то большего.

— Это лишний раз подтверждает мою правоту. Если и ты, и другой, и третий знают одно и то же, значит, так оно и есть, — глубокомысленно заключил старикан.

Мангровые заросли давно кончились, а они всё продолжали идти, теперь уже взбираясь на высокий обрыв береговой полосы.

Цвет моря изменился, оно стало каким-то глинистым, мутным, подёрнулось рябью… Затем пошли крупные волны. На них качались утки-нырки, опускаясь и поднимаясь с каждым новым накатом. Они то и дело ныряли с таким видом, словно топились навсегда.

Беззвучно пролетели длинной-предлинной цепью черно-фиолетовые гагары — они тянулись низко, почти над водой, изгибаясь как единое целое и словно повторяя изгибы очередной набегавшей волны.

— Сейчас, сейчас будет, — говорил старикан. — Сейчас…

Море становилось всё беспокойнее. Вскидываясь перед берегом, гребни пытались закручиваться, подобно гигантской раковине, но не успевали и рассыпались шумными брызгами.

Но бывший моряк привёл их взглянуть не на шторм. Пальчик и Гав увидели, что штормило лишь на небольшом участке. А вот дальше…

Дальше, вращаясь огромной спиралью, вода с гулом уходила в тёмную бездну воронки диаметром метров восемьдесят — словно здесь, не так далеко от берега, море прохудилось насквозь, как кастрюля. Но даже не это странное явление потрясло наших невольных зрителей — большущий кит, очевидно, случайно угодивший в неистовый водоворот, отчаянно пуская фонтаны и бешено работая могучим хвостом, пытался выбраться из уготованной ему судьбой западни. Чудовищная воронка неумолимо затягивала его всё глубже и глубже, пока он не исчез совсем, выбросив над ней как бы прощальную, уже тонкую струю своего фонтана.

— Ужасно, — прошептал Пальчик. А Гав яростно залаял, в этот миг забыв, что умеет говорить.

— Кто ж это был?.. — наконец пробормотал он. — Вот это рыба… Все коты в мире с ума посходили бы. — Он всё ещё не пришёл в себя от жуткого зрелища и плёл, что на ум взбредёт.

А Пальчик молчал.

— Вода — основа жизни, — в некотором смущении сказал ему бывший моряк.

— Я знаю, — не обернулся Пальчик. — В школе проходили.

— Ты не понял. Основа жизни нашего острова, — подчеркнул он.

— Острова?

— Ну, конечно. Там, глубоко на дне, — показал старикан на огромную воронку, — находится здоровенный водосток. Воду засасывают через него на завод, расположенный под островом. Из неё берут всё: тепло, соли, металлы, планктон, рыбу…

— Китов…

— Ну, и китов, если вдруг попадутся. Да их уже почти нет. Наверно, последний, — простодушно заметил бывший моряк. — А что, у вас не охотятся на китов и кашалотов, на дельфинов и тюленей?..

— На китов и дельфинов, кажется, запретили, — медленно ответил Пальчик, не сразу стряхнув оцепенение, вызванное гибелью кита.

— Так делают везде. В общем-то, погибает природа, — грустно сказал старикан. — Всё прямо па глазах меняется. Теперь и море не то, и погода не та. Море становится холодней и холодней, а от этого, случается, и снег выпадает летом.

— Ещё бы! Вы же бездумно растаскиваете морское тепло, — возмутился Пальчик.

— Ну, это не нашего ума дело. Не нами так заведено. Учёные не спят, соображают. Но я одного не пойму: ты что, с луны свалился?! Разве у вас природа не гибнет? Моря не мелеют? Рыбы не дохнут? — накинулся на него старикан. — Скажите, пожалуйста, какой умный выискался!.. Если даже у вас и не совсем так, как здесь, всё равно к тому же придёте, — снова указал он на засасывающий водоворот. — Куда вы денетесь?

— Ничего. Мы ещё возьмёмся за ум.

— Ага, — язвительно сказал старикан. — Когда поздно будет. «А, может, и не поздно, — ободрил себя Пальчик. Вырасту и что-нибудь да придумаю!» Маленький наивный мальчуган. Он уже готовился принять на свои плечи непосильную ношу, оставленную ему взрослыми.

Вращение огромной воронки внезапно замедлилось, затем прекратилось — нахлынувшие со всех сторон волны столкнулись в её центре с такой силой, что вода ударила высоко вверх яростным взрывом!

— Водосток перекрыт, — сказал сторож. — На сегодня закончено. Завод в основном работает по ночам и рано утром, когда к берегу подходит больше рыбы. Вода даёт нам всё — от тепла до пищи, — повторил он. — Ты не заметил, что остров обогревается подземными трубами?

— Нет… — ответил Пальчик.

— Иначе бы все наши редкие деревья погибли. А одежда наша — из водорослей. Значит, тоже из воды.

— А кто работает на заводе?

— Никто. Одни машины. И бригада ремонтников.

— Но кто-то ведь строил завод?

— Точно. Строил, — подчеркнул сторож. — Те, кто строил, первыми перешли в высший разряд.

— Всего-то двести? — засомневался Пальчик.

— Ну, не двести, а двести четырнадцать. А было больше. Но никто же не вечен, столько осталось. Будут ещё вопросы, юнга? Или отчалим? — сказал бывший моряк.

— Постойте… Чтобы засасывать столько воды, да разлагать её потом на составные части, необходимо много-много энергии, — вслух размышлял Пальчик. — Ведь верно?

— Я тебя понял. Отвечу: чтоб забирать, энергии всегда нужно меньше.

Как в жизни. Копил-копил ты хоть тыщу лет, а кто-то пришёл и враз отнял. Так и здесь. Тратим энергии столько-то, а получаем её во много раз больше.

— Это называется — воровство, — твердо сказал Пальчик.

— А! — привычно отмахнулся старикан. — Все везде воруют у природы. У вас что, по-другому? — вновь поставил он его в тупик.

— А куда девается отработанная вода?

— Она выходит с другой стороны пляжа. Пробовал её там? Абсолютно чистая — всё у неё отнято, — чище не бывает!

«У нас даже и такого ещё нет, — с беспокойством подумал Пальчик. — Сплошные отходы и вредные стоки. Что же с нами станет-то в будущем?!» Но вслух свои мысли высказать не решился. Побоялся новых насмешек.

— Так вот почему там вода такая дистиллированная, — щегольнул усвоенным словечком Гав. — Пресная донельзя. И кто ж этот завод придумал? — не мигая, уставился он на сторожа.

— Да уж не мы с тобой. Большие учёные!

— А начальники острова кто?

— Они же и правители. Сегодня у них состоится большой совет. Ходят слухи, сделано новое гениальное открытие!

— От ваших открытий в дрожь бросает, — заявил Гав. — Уж лучше бы каждая собака правила, чем такие учёные, — кивнул он в сторону моря. — Наколобродили тут!..

— Попридержи язык, — прикрикнул на него сторож. — Не твоего умишка дело.

В нём странным образом сочеталось как бы три человека: то он бывал строгим сторожем, то умудрённым стариком, то простецким и открытым бывшим моряком.

— Сегодня, говорите, совет? — задумался Пальчик.

— Точно знаю — сегодня.

— Как бы туда незаметно попасть, а?

— Что ты! — замахал руками сторож. — Нельзя!

— А если постараться? — жалобно посмотрел на него Пальчик. Тот смущённо кашлянул. На этот раз в нём взял верх умудрённый старик.

— Вообще-то тебе, мальцу, полезно было бы послушать, что говорят умные люди… — И неожиданно закончил как бывший моряк: — Ладно, проведу сквозь рифы. Поднять паруса!

Гав только вздохнул и поплёлся за ними.

Бывший моряк снова повёл их куда-то, загадочно сказав что-то о кратчайшем пути.

Этот короткий путь оказался довольно-таки длинным и крутым. Но вот перед ними опять замаячила ограда из пик — они вышли к парку с другой стороны.

Сторож открыл неприметную ржавую калиточку, притаившуюся за нагромождением каменных глыб.

— О ней мало кто знает. Она никогда не запирается, — на всякий случай предупредил он.

В нескольких шагах за калиткой начиналась — или заканчивалась? — тенистая аллея с лавровыми кустами по сторонам, подстриженными в виде шаров и конусов. Стоило поравняться с ними, как они поочерёдно взрывались врассыпную вылетающими птицами, и на лице всё время чувствовался тугой мах крыльев.

В зарослях шиповника суетились яркие малиновки — красноватые на красном — среди крупных, как мелкие райские яблочки, спелых плодов. По кипарису пробежала белка вниз головой и застыла в той же перевёрнутой позе, провожая глазами путников.

Высоченные сосны вытянули свои гривы в сторону от моря и казались однобокими. Все они — впрочем, как и другие деревья, — были пронумерованы, словно на случай побега.

Только теперь Пальчик стал замечать на замечательных деревьях парка следы умирания: сухие ветви, лишаи, грибы-паразиты и многочисленные дупла, заделанные цветным, под тон коры цементом.

Царила спокойная тишина, подчёркнутая безмятежными птичьими голосами. Но она была обманчива. На лужайках недвижно раскинулись, как падаль, жирные коты в «собачьих» ошейниках и чутко следили приоткрытым глазом за семенящими вокруг птичками.

Гав с трудом удерживался, чтобы не броситься на своих извечных врагов:

— Ишь, свежатинки захотелось. А там-то были ленивей ленивых.

— Охота — пуще неволи, — усмехнулся старикан.

Они свернули в заросшую, явно нехоженую аллейку. В коротком тупике одиноко стояла скала. На её отвесном боку так же отвесно росли, чудом тянулись ввысь настойчивые пихты, прижимаясь к нему всем своим стволом, чтоб не упасть. Старикан обогнул скалу. Здесь, в дремучей траве, виднелась ржавая крышка люка наподобие водопроводного — только с кольцом. Он, поднатужившись, сдвинул её в сторону. Открылся каменный тёмный колодец.

— Тут забытый подземный ход… Ну, ребятки, с Богом! А мне надо возвращаться, пора открывать ворота. — Тут он хитро взглянул на пса. — Так я и не спросил у тебя, где ты научился говорить по-человечески. У вас что, это принято?

— У нас — да, — важно кивнул Гав.

— Здоровья вам и долгих лет жизни, дедушка, — растроганно попрощался Пальчик.

— Тебе — тоже, хоть ты пока и малыш. Встретимся ли ещё?.. — Тоже расчувствовался старикан. Отвернулся, постоял и пошёл прочь.

— Пока, хвостатый. Держите курс по ветру, ребятки!.. Пёс заглянул в зияющий лаз:

— А может… по домам? Лучше уж держать нос по ветру, чем по такому курсу.

— Запомни, мама говорит, что я упрямый. А она знает, что говорит. — Пальчик решительно полез в колодец.

Гав трижды поплевал через левое плечо — наверняка подсмотрел у буфетчицы Оли — и шустро двинулся следом. Там из стенки торчали скобы, и пёс спускался, цепляясь за них только передними лапами, а задними — фактически стоял у Пальчика на плечах. К счастью, спуск был недолгим. Дальше, куда-то вбок, тянулся низкий тоннель, выложенный тёсаным осклизлым камнем.

Гав пошёл впереди.

— Всё равно ничего не видно. А у меня — чутьё, — не преминул он похвастаться лишний раз.

— Верхнее или нижнее? — пошутил Пальчик.

— Нижнее, — серьезно отозвался пёс. — Потому что ход ведёт вниз.

— Осторожно, ступенька, — предупредил он чуть погодя.

— Спасибо, друг.

— Пустяки, — откликнулся из темноты Гав. — Я просто боялся, что ты свалишься на меня.

— Эгоист.

— Эго… что?

— Себялюб. Тот, кто самого себя любит.

— А ты себя не любишь? За что ж ты тогда мне спасибо сказал?! А за то, что не расшибся. Кто не расшибся? — рассуждал Гав. — Ты! Значит, сам себя любишь. Ясно?

— Темно, — буркнул Пальчик.

— И без тебя вижу, то есть не вижу. Так кто из нас себялюб?

— Оба, — рассмеялся Пальчик.

— Тогда закрой пасть.

— Рот.

— Пасть — звучит внушительней!

И вот впереди, проступая как сквозь далёкое и пыльное стекло, постепенно забрезжил свет. Вскоре Пальчик уже мог различать Гава впереди. Становилось всё светлее…

Подземный ход кончился, и они неожиданно вышли на какую-то узкую галерею. Она петляла под потолком огромнейшего зала, освещённого яркими лампами. Собственно, это была просто гигантская пещера, в незапамятные времена образовавшаяся в недрах острова. Кое-где с бугристого свода ещё свисали сталактиты.

Внизу железной паутиной раскинулось сложное переплетение разнообразных труб, уходящих сквозь пробитые арки в соседние пещеры — залы. Тихо и мерно жужжали многочисленные загадочные машины со стальными кожухами.

Встав на цыпочки и глядя через парапет на подземный завод, Пальчик не сразу высмотрел на другом конце зала группку людей, рассаживавшихся за посверкивающим металлическим столом у стены.

— Давай вокруг, — сказал он Гаву шёпотом, хотя его вряд ли услышали бы там, внизу. Пёс уже на ходу что-то надоедливо пробормотал про вокзал.

Они тихонько обогнули зал по галерее и остановились как раз над тем местом, где стоял стол. Теперь учёных, правда, не было видно, потому что свод, под которым шла галерея, сужался кверху. Зато было слышно, о чём те говорят. Впрочем, Пальчик мог бы их и увидеть, но лишь в одном случае: если бы повис с парапета вниз головой, а Гав удерживал бы его за ноги. Хорошо, что такая мысль не возникла ни у кого из них. Совещание, очевидно, только что началось. Донёсся, как показалось Пальчику, голос того самого начальника — человека с трубкой:

— … перед важным сообщением мне хочется сделать нам комплимент, коллеги. Вы не ослышались — именно всем нам. Даже не комплимент, а просто отдаю должное: все мы по-прежнему энергичны, худощавы, подтянуты. И это меня — надеюсь и вас, — послышался смех, — всегда радует. Единственный, можно сказать, весомый кусок, который мы с вами удерживаем в руках, — власть! Пока существуют те, для кого сладкая, жирная жизнь — предел мечтаний, нашей власти на острове Изобилия ничто не угрожает. Но долго ли сможем мы поддерживать достигнутый уровень? К сожалению, море скудеет, а это грозит непредсказуемыми последствиями. И вот, — он повысил голос, — я хочу вам сообщить о грандиозном открытии, которое неожиданно…

— И главное, даром, — долетел второй голос, по всей видимости, точнее — слышимости, другого, очкастого начальника.

— Само собой, — подтвердил первый и продолжил, недовольный, что его перебили. — Так вот, на нашем благословенном острове, где буквально всё и вся научно обоснованно, неожиданно обнаружили одну кабину лифта…

Пальчик и Гав замерли на галерее.

— Ну и что? — послышался третий голос. — В моей лаборатории даже два лифта. Шучу!

— Я выразился математически точно, — сухо заявил человек с трубкой. — Одну — значит, одну!

— Единицу — без всяких, так сказать, дробей? — подал голос четвертый собеседник. — Без всяких там домов, зданий…

— Без ничего, — хладнокровно ответил человек с трубкой. — Сейчас она стоит сама по себе. Не буду пока говорить, где она находится… Но теоретически это не лифт, хотя на нём и можно передвигаться между этажами.

— Не понимаю… Кабина же одна, без ничего!.. Между какими этажами? — наперебой зашумели голоса.

— Минуту!

Все умолкли.

Пальчик и Гав напряжённо прислушивались на галерее.

— Поясню. Кабина этого лифта перемещается не только между этажами реального дома в своём мире, существующем параллельно с нашим, — человек с трубкой сделал выразительную паузу, — но может, как ни странно это звучит, «подниматься» и в наш мир.

— И даже ещё в два других неведомых пространства, — выкрикнул очкастый, — если не считать того, где она находится постоянно. Крайне ненаучно, но тем не менее так и есть. Мы уже убедились!

— Откуда она взялась?.. Кто её сделал?.. По какому принципу работает лифт?.. Это машина пространства или машина времени? — вновь загомонили голоса.

— Спокойно, коллеги, — вновь выступил человек с трубкой. — Нам сейчас всё равно, кто, где и когда изобрёл этот поистине удивительный лифт. Нам сейчас всё равно, какова судьба этого гения, чудака ли, сумасброда, или даже сумасшедшего. Нам сейчас всё равно, как это сделано. Вы заметили, что я постоянно повторяю: «сейчас»?..

Стояла тишина.

— Будет время, мы постараемся разобраться в принципах работы этого с неба ли свалившегося или из-под земли возникшего изобретения. Может, и успеем. Сейчас главное — в другом. Я уже говорил: наше море теоретически и практически обречено. А там, в одном из параллельных миров, мы нашли другое, пока ещё живое и теплое, замечательное море, которое могло бы дать нам всё на свете. Правда, оно частично загрязнено промышленными отходами, но нам это не помеха. Мы умеем извлекать из воды всё. Отходы станут попутными доходами. Теперь задача понятна?

— Он говорит про наше Чёрное море, — лихорадочно зашептал Пальчик на ухо Гаву.

— Несколько вопросов! — прорезался чей-то старческий дискант.

— Прошу.

— Насколько я понял, обнаружено три других мира?

— Да. Условно говоря, первые пять этажей — один мир. Шестой этаж — второй мир. Седьмой этаж — третий мир. И последний, восьмой, этаж — наш с вами, коллеги. В принципе эти три чужих пространства могут стать для нас неисчерпаемыми кладовыми!

— В каком из миров находится то самое море, о котором вы говорили?

— В первом, — ответил человек с трубкой.

— Там, где и стоит тот пятиэтажный дом?

— Совершенно правильно.

— А море далеко от того дома?

— Близко. 125,21 метра.

— По ночам там тоже спят?

— Время резко отличается от нашего, — сказал человек с трубкой. — Но по ночам там, конечно, спят. Я догадываюсь, к чему ваш вопрос.

— В таком случае благодарю вас, коллега. У меня всё.

— Вы, наверно, тоже все догадались, о чём идёт речь. Мы можем ночами — «их» ночами! — перекачивать то море в это, пропустив шланг через кабину лифта и протянув его до морского берега прямо из подъезда. Наша ознакомительно-разведывательная прогулка в тот мир показала, что мы странным образом понимаем и можем говорить на их языке. Кстати, там по ночам ведутся всевозможные ремонтные работы, так что наши водопроводчики не будут выглядеть белыми воронами. Вы все, конечно, знаете, что вопрос о диаметре шланга не играет существенной роли. Важна лишь скорость, с которой вода будет перекачиваться сюда. В принципе при достаточном напоре можно повысить уровень нашего моря метра на два только за одну ночь.

— Но тогда возникает другая проблема… — сказал кто-то.

— Если моральная, то нас она не должна интересовать. Пусть хоть совсем останутся там без своего моря. Мы решаем чисто техническую задачу, кстати, с самой благородной целью: оживить, внести свежую струю в наше обедневшее море.

— Коллега не дослушал меня.

— Прошу прощения.

— Имеется в виду проблема прочности самого шланга. При таком напоре его попросту разорвёт!

— Вот в чём загвоздка. Именно затем мы вас и собрали. Ваши светлые головы должны срочно решить эту первоочередную задачу. Итак?

— Светлые головы — это лысые? — тихо поинтересовался Гав у Пальчика. И, не получив ответа, снова навострил уши.

На обращение человека с трубкой посыпались предложения:

— Гибкий металлизированный пластик!.. Суперэластичная сталь!.. Сплав того и другого!.. Гидростекловидный материал!

— Просто не верится! — вдруг снова раздался знакомый голос очкастого. — А ведь я сам на этом лифте поднимался и опускался. Чёрт-те что! Ну, просто нереально, как, представьте себе, собачий лай в этом машинном зале.

Возмущённый Гав громко залаял с галереи, Пальчик поспешно зажал ему пасть.

— Опять! — вскричал очкастый. — Недавно были зрительные галлюцинации, а теперь слуховые!

Внизу всё изумленно затихло. А затем…

— Это пришельцы! Те, кто прибыл к нам на этом лифте, — догадался человек с трубкой. — Мне уже докладывали о странном мальчике с собакой, выдающем себя за иностранца. Эй, стража!

— Я не отдам вам наше море! — Не выдержав, прокричал Пальчик, перегнувшись через парапет. — Жулики! Грабители!

— Захребетники! — рявкнул Гав во всю свою глотку, пользуясь тем, что его пасть, наконец-то, свободна. — Водоворы! Шлангососы! Лифтогады!

И они стремительно помчались прочь по галерее к подземному ходу.

— Не перестаю поражаться. И где ты таких словечек понабрался? — на бегу спросил Пальчик. — Опять, скажешь, у своей Оли?

— У себя. Сам придумал. Всё-таки Родина в опасности!

— Может, вернёшься к нам?

— Вернёмся ли мы вообще…

Пока их не было, на острове внезапно выпал снег. Молоденьким птицам он казался пугающей диковинкой — они, верно, видели его впервые. Очумелые грачи пронзали заснеженные кустарники с треском, точно от раздавливаемых шишек. Странно выглядели лиственные деревья в снегу. Особенно пальмы — как обнажённые на холоде. И тем не менее яркая, подчёркнутая зелень и свеженький, лепной снег сияли непривычной красотой, если не задумываться над тем, что это не от хорошей жизни. Но Пальчику, а Гаву и подавно, было не до красот летней зимы. Они спешили к той потайной калитке, через которую их сюда привёл сторож. Подземный-то ход прошли они быстро, благо уже знакомым путем, да вот в колодце случилось заминка. Гав, явно не бывший матрос, не умел лазать по скобам, как по вантам, — пришлось его подсаживать с одной на другую. И теперь надо было навёрстывать упущенное время.

Только они свернули в лавровую аллею, как оказались в толпе тепло закутанных увальней: мальчиков и девочек лет шести. Они сосредоточенно опирались на лыжные палки. В этом они ничем не отличались от взрослых жирняков — тащить свой лишний вес без опоры трудно.

Пальчику и Гаву повезло. Не встреть они их, неминуемо наткнулись бы на стражу. Впереди, растянувшись цепью, аллею пересекали охранники в форменных фуражках, прочёсывая парк. Затерявшись среди ребят, беглецы так же медленно зашагали по снегу. У всех их спутников шарф был надвинут на рот, чтобы не простудиться. Они удивлённо и молча поглядывали на незнакомого мальчонку с собакой. Наконец, одна девочка, чуть сдвинув шарф, спросила:

— Ты кто?

— Да так… — неопределенно ответил Пальчик, не спуская взгляда со стражников. Аллею уже переходили последние, заглядывая под каждый куст и ругаясь, когда им сыпало снегом за шиворот.

— А откуда? — не отставала девочка, буравя его заплывшими глазками.

— Оттуда… — махнул он рукой назад и, отвлекая её слишком уж пристальное внимание, насел со своими вопросами: — Почему вы все не на лыжах?

— Упасть можно.

— А лыжные палки тогда зачем?

— Чтобы не упасть.

Слава Богу, Гав благоразумно помалкивал.

— А куда ведёт аллея? — Лишь бы не дать ей расспрашивать. Пальчик не любил врать.

— Никуда. Это маршрут номер девять. Самый трудный, — машинально пожаловалась она, — триста пятьдесят метров. Упаришься!

— Жирно живут, — не выдержав, буркнул пёс. Пальчик показал ему кулак.

К счастью, девочка не расслышала.

— А ты почему без палок? — наконец, успела она вклинить новый вопрос.

— Мало каши ел, — усмехнулся он.

Стража скрылась из виду. Пальчик с Гавом рванули вперёд, оставив всех «лыжников», а заодно и девочку вместе с излишне распиравшими её расспросами, далеко позади. В конце аллеи они нырнули в кусты, мгновенно нашли калитку и выбрались из парка.

По берегу, к пещере с лифтом, они не рискнули идти — сразу заметят, открытая местность. Решили добираться туда вдоль заросшей диким хмелем ограды. Если уж им нельзя подняться в пещеру снизу, то нужно спуститься к ней сверху. Авось разыщут какой-нибудь безопасный путь. Лишь бы не пройти то место. Ориентиры, пожалуй, были: сначала внизу появятся мангровые заросли, затем покажется начало асфальтовой дорожки. Где-то посредине и находится вход в пещеру с теми двумя сосенками, к сожалению, различимыми только с берега.

Лавируя меж скалистых глыб, они упорно продвигались над берегом моря.

По пути приходилось огибать столь высокие скалы, что сосны, торчащие на их макушках, выглядели снизу просто травой. Отдалённо рокотал прибой, утягивая за собой заснеженную гальку. Солнечные лучи, прорвавшись кое-где из-за чёрных, немытых туч, стояли жёлтыми столбами на воде, которая казалась под ними золотистыми островками с чёткими границами суши.

Пальчик и Гав остановились передохнуть в ложбине среди валунов. Над ними высились голые стволы каких-то засохших деревьев, покрытых с ветровой стороны снизу доверху закостеневшими снежными опоясками, похожими на полудужья древесных грибов.

— Боюсь, что поздно будет, — пробормотал Пальчик. — Они не дураки.

— Они — учёные, — уныло подтвердил Гав. — Придём, а они там как там.

— Тут как тут, — поправил его Пальчик.

— Тут — это тут, — снисходительно заметил пёс, ткнув ему лапой под ноги. — А там — это там! — указал он вдаль.

— Да что с тобой говорить…

— Поговори с кем-нибудь другим, — обиделся Гав.

— Ну ладно, — устало сказал Пальчик. — Пошли. Там видно будет.

— Вот видишь! А ты утверждал: «тут», — повеселел пёс, довольный своей правотой.

Дорога становилась всё труднее. Пальчик уже и не рад был, что они выбрали такой путь. Безопасней-то оно безопасней, да лишь — от кого-то, но не от чего-то. Здесь им, конечно, не грозила встреча со стражей, зато грозило сорваться со скал.

Миновав, наконец, появившиеся внизу мангры, они стали спускаться наискось по изломанному склону — с уступа на уступ, цепляясь то за крепкие ветви одиночных кустов, то за длинные лианы, свисающие откуда-то сверху. Причем пёс ловко хватался не только лапами, но и зубами.

— Всё-таки ты вправду горный пёс, хотя и городской, — похвалил Пальчик.

— Да и ты малый не промах, — не уступил ему в любезности польщённый Гав. — Ни разу не промахнулся. С этими ползучими верёвками одна морока.

А повсюду кипела птичья жизнь. Вдоль каменных морщин склона бегали дрозды, шустро переставляя лапки; а сойки скакали, как воробьи, по заиндевелым травянистым пятачкам. Беглецы невольно пугались, когда чуть ли не из-под самых ног кидались прочь какие-то спортивного вида птички. Обтекаемые, как капля, с узким хвостиком, они стремительно взмывали, невидимо частя крылышками, вдруг на миг замирали — и сила тяжести бросала их вниз. Затем снова частили, устремляясь вверх, и опять складывали крылья, проваливаясь вниз, — словно неутомимо рисовали в воздухе крутые волны…

В конце концов беглецы добрались до той скалы, внутри которой и была пещера с лифтом. Как и рассчитывали, они спустились с другой стороны от входа.

Гав пошёл на разведку и быстро вернулся:

— Там стража!

На что только надеялись, ползя сюда по скалам?.. Действительно, дураков нет.

Что делать? Выход в свой мир перекрыт. Другого способа покинуть остров не было, нет и не будет. И вдруг…

— Я, кажется, придумал. Жди меня здесь, — тихо сказал Гав и бросился в заросли.

Лишь покачивающиеся кусты отмечали его извилистый путь в сторону асфальтовой дорожки. Вскоре лохматый хвост мелькнул в разрыве листвы, уже на отрезке асфальта, и исчез.

Прислонясь спиною к скале, Пальчик опять задремал, как и в тот раз под баньяном, в ожидании Гава. Ему было зябко, он глубоко засунул кисти рук в карманы своей курточки. Что же такое задумал Гав? Может, побежал посоветоваться украдкой со сторожем?.. А, впрочем, ничего, вероятно, не выйдет… Со стражей — не справиться. И домой им — никогда не вернуться… Главное, он, Пальчик, теперь не сможет спасти своё море. А ведь ему пришла гениально-простая мысль, как это сделать. Когда ещё в машинном зале у человека с трубкой спросили, спят ли «там» по ночам, — Пальчик тогда вдруг чуть не подскочил: а что если…

Становилось всё холодней, он заснул. Ему приснился странный, ещё более холодный, зимний сон… Он шёл по тому же парку, расцвеченному морозными узорами. Повсюду валялись замёрзшие птицы с красными точками у клюва на толстом насте. Многоплечие сосны и ели осыпались сухой и искристой снежной пылью… Он неожиданно вышел к неизвестному водопаду. Весь водопад застыл, неподвижно низвергаясь всё более укорачивавшимися книзу сосульками, начинаясь огромными и кончаясь крохотными — мал мала меньше… Или — наоборот? — нижние казались самыми большими, постепенно уменьшаясь кверху. Водопад словно схватило морозом в единый миг так, что даже все бесчисленные брызги, отлетевшие от бывших струй, тоже застыли в воздухе — градинами и градинками, соединяясь с сосульками ледяными ниточками и паутинками. Внезапно донёсся какой-то зычный трубный звук. Водопад сразу ожил, заревел, полетели брызги… и пропал.

Пальчик открыл глаза. Это бегущая по дереву белка обдала его снежком. По-прежнему было холодно… Но вот зычный трубный звук повторился — и уже близко!

Что это? Над кустами, там, где была асфальтовая дорожка, величаво плыли две слоновьи головы. На шее у первого слона восседал Гав и кричал:

— Берегись! Мы — идём!!

В просветах листвы на дорожке показались знакомые звери из цирка: львы, медведи, кабаны, собаки… С дерева на дерево, ухарски вопя, перелетали обезьяны. Грозный отряд замыкали рычащие тигры.

Пальчик, поспешно обогнув скалу, выскочил ко входу в пещеру. Здесь было повыше: лучше видно. Ошеломлённая стража, теряя фуражки и бросая на ходу дубинки, уже драпала без оглядки вниз от пещеры и разбегалась по пляжу в разные стороны — стремительно, как ртуть по столу.

— Ты же сам обещал их спасти, — заявил Гав, когда прибыл во главе своего внушительного отряда. — Не знаю, как ты, а они нас уже спасли! Теперь выполняй своё обещание.

— Ну, если поочерёдно, то… — смутился Пальчик. — Но слоны всё равно в лифт не войдут.

Пёс пошептался со слонами.

— Они говорят, что войдут, — перевёл Пальчику Гав. — Не побоятся.

— Я имею в виду — не вместятся!

— Не волнуйся. Они заверяют, что ужмутся. За дело, друзья! Слоны и медведи быстро расширили проход в пещеру. Это было неудивительно при их-то силе и сноровке. Удивительно другое. Звери, один за другим набиваясь в кабину лифта, действительно ужимались, съёживались, становились меньше, пока не поместились — все. Чудеса да и только, но они ведь так старались!.. Впрочем, и сам лифт, как мы знаем, не был обычным.

— Морского котика забыли! — всполошился Пальчик.

— Котика мы выпустили в море, — успокоил Гав. — Захотел остаться, но только на воле. Теперь им его не поймать — он учёный.

В тот миг, когда Пальчик уже закрывал дверь, в кабину внезапно влетела и воткнулась в стену, как копьё, острая лыжная палка. Это подкрался и злобно метнул её какой-то жирняк.

Пальчик захлопнул дверь, и Гав нажал… кнопку своего этажа. Оказалось, он взял её с собой и припрятал здесь, в пещере.

На шестом он вышел и бодро взмахнул лапой:

— До свиданья! Не скучайте! А кнопку вставляю — заезжай.

— Прощай. Прощай, милый Гав… — грустно сказал Пальчик. Он знал, что говорил.

Долго потом вспоминали в приморском городе, где жил Пальчик, о торжественной процессии дрессированных диких зверей, которая шла по улицам к цирку. Слоны трубили и вставали на дыбы, как лихие кони. Медведи отплясывали ламбаду с кабанами. Тигры, львы и собаки прыгали одновременно друг через друга. Обезьяны, подскакивая, словно на батуте, крутили в воздухе немыслимые сальто-мортале… А впереди всей процессии невозмутимо шагал какой-то мальчишка в драной одежде.

Свободных вольеров в новом цирке оказалось предостаточно. Пальчику не составило особого труда пристроить здесь всех зверей. Помогли родители — к счастью, они были на работе, — и, что немаловажно, сам директор. Правда, поначалу он растерянно спросил:

— Откуда столько?..

— Беспризорные, — ни капли не покривил душой Пальчик.

— Берём, — согласился деловой директор. — Но, если найдутся хозяева, то…

— Не найдутся, — заверил Пальчик.

Мама, папа, даже директор нет-нет да и поглядывали на него так, словно сомневались в том, что это именно он перед ними. «Неужели меня так долго не было?» — удивлялся он.

Ничего подобного. За окном виднелись на здании телеграфа большие часы. Они показывали не просто время, но и день, месяц, год, — Пальчик отсутствовал всего 45 минут. Оказывается, на «восьмом этаже» время текло побыстрее, чем на «седьмом». А уж со своим собственным миром и сравнивать нечего.

Он не знал, поймут ли его звери без переводчика Гава, но всё же сказал, расставаясь с ними:

— Вам здесь понравится. Я сам мечтаю тут работать. Мы будем часто видеться. А если кому и разонравится, устроим в зоопарк или отправим в далёкие жаркие страны. К нам в порт, знаете, сколько заморских судов приходит!

Очевидно, звери его все-таки поняли. Закивали слоны, львы, тигры, медведи, кабаны, собаки…

— До скорой встречи, мои дорогие, милые, хорошие, — и пожал ближнему слону хобот обеими руками.

— Ну, про зверей ты нам потом всё объяснишь, — сказала ему уже дома мама.

— Сначала посмотри в зеркало.

— Да-да, — скрывая улыбку, солидно добавил папа.

— Погодите, — вдруг спохватился Пальчик. — Где у нас ножовка?..

Он не стал дожидаться ночи. Человек с трубкой правильно сказал в машинном зале: «По ночам там, конечно, спят». Ещё проспишь! Нет, лучше всё сделать сейчас.

Пальчик схватил коробку с инструментом и выскочил на лестничную площадку, хлопнув дверью. Смелым сопутствует удача: кабина лифта стояла внизу, в подъезде никого не было.

Мама и папа, оставшись одни, сели и разом вздохнули.

— Я его просто не узнаю, — сказала мама.

— А я сложно не узнаю.

— Как?..

— Сложный он человек. Непростой, — улыбнулся папа.

— Вечно ты всё усложняешь.

— А ты — упрощаешь. Оба они рассмеялись.

Пальчик вернулся с отпиленным верхом кнопочной панели: виднелись цифры «6», «7» и «8».

— Может, ты нам объяснишь… — начал папа.

— Пусть сначала посмотрится в зеркало, — повторила мама.

Пальчик подошёл к большому зеркалу в коридоре. И посмотрел. Лицо как лицо. Но…

Он снова вырос. Да как! Из коротких брюк торчали голые щиколотки, из лопнувших башмаков — пальцы ног, а из рукавов разодравшейся по швам курточки — кисти рук. Теперь он был ростом с любого мальчишку своего возраста. Нет, всё же выше!

— Не знаю, с каким номером я буду выступать в цирке, — тихо сказал Пальчик, — но название уже знаю — «Восьмой этаж».

Долго он рассказывал им в этот день о своих похождениях. Родители даже не знали, чему верить, а чему — нет.

— Ну, пусть, — принял, так сказать, условия игры папа. — А зачем ты отпилил разом все три этажа? Достаточно было бы — только самый верхний. Ведь главное в том, чтобы они не смогли вызвать кабину к себе на «восьмой».

— Э-э… — протянул Пальчик. — Плохо ты их знаешь. Они и впрямь изобретательны. А вдруг и с лифтом что-нибудь придумали бы? Сначала — на «седьмой», затем — на «шестой»… А так я поставил перед ними тройную преграду.

— По-моему, это всё из области фантазии, — не выдержала мама.

— А звери, которых я привёл, из какой области? Из Симферопольской?! — обиженно воскликнул Пальчик.

— Со зверями ещё разберутся… — начала было мама. Но тут за дверью, на лестничной площадке, послышался какой-то шум. Они выглянули. Жилец пятого этажа громко негодовал возле распахнутого настежь лифта:

— Нет, вы только поглядите! — И указывал на лыжную палку, торчащую из стены под потолком кабины. — Безобразие! Не понимаю: почему — летом? Почему?