Господень Ад обходится от века без отблесков огня. Когда на землю под звуки труб нагрянет Страшный Суд, когда нутро земное обнажится, когда воскреснут мертвые народы и приговор услышат строгих Уст, — взгляд не запечатлеет ни воронки всех девяти кругов, ни асфоделей неотцветающих в полях бескрайних, где призрачный гоняется охотник за призрачной косулей без конца, ни огненной волчицы, что таится в глубинах мусульманской преисподней, древней Адама и его греха, ни добела расплавленных металлов, ни Мильтонова сумрака густого. И ненавистный лабиринт, казнящий железом и огнем, не уготован для устрашенных нечестивых душ.
И точно так же нас не поджидает сад потаенный. Господу не нужно, чтоб избранных вознаградить по праву, ни озаренной сферы, ни бессчетных Архангелов, Престолов и Господств,[120] ни зеркала обманного мелодий, ни сердцевины сокровенной розы, ни тигров хищных с их великолепьем губительным, ни мягких переливов заката золотого над пустыней, ни вкуса стародавнего воды. Не сад Его прощенье нам подарит, не свет надежды иль воспоминанья.
В магическом кристалле сновиденья узрел я Рай и Ад, что обретем мы: когда о Страшном возвестят Суде безжалостные трубы, и планета исчезнет наша, и не станет вмиг твоих непрочных пирамид, о Время, — былые очертания и краски во мраке образуют некий лик, бесстрастный, неподвижный, неизменный (твоей любимой – может быть, и твой); лик этот навсегда предстанет взору — нетленный, недоступный, непреклонный: для осужденных это будет Адом, для избранных же – Раем обернется.
