LIII

(Воспоминания о пребывании в Гааге. Желание понравиться и его оправданность)

Лондон, 24 июня ст. ст. 1751 г.

Милый друг!

Умение держать себя, обходительность и манеры могут принести такие огромные преимущества тем, у кого они есть, в особенности же они необходимы и важны для тебя, причем в такой степени, что теперь, когда наша встреча уже недалека, я трепещу от страха при мысли, что ты, может быть, недостаточно всем этим овладел, и, говоря по правде, я до сих пор не уверен, что сам ты в должной мере понимаешь, насколько все это много значит. Взять, например, твоего закадычного друга м-ра X.; при всех его достоинствах, глубоких знаниях и множестве хороших качеств он, сколько бы ни жил, никогда ничего не будет представлять собой в свете. Почему? Да просто потому, что ему не хватает того заметного, обращающего на себя внимание светского лоска, который он не успел приобрести оттого, что слишком поздно стал появляться в свете; к тому же у него есть склонность к занятию науками и философией, а светскость он, должно быть, не считает достойной внимания. Он мог бы еще сделаться, пожалуй, значительным лицом в республике писателей, но в тысячу раз лучше было бы, если бы он что-то представлял собою как светский и деловой человек в Республике Объединенных Провинций, чего, ручаюсь тебе, никогда не будет.

Коль скоро уж я привык говорить тебе все без утайки всякий раз, когда признания мои могут принести тебе пользу, я вкратце расскажу сейчас о своей жизни, о том времени, когда я вступил в свет, а произошло это, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, так что, кстати сказать, ты опередил меня в этом важном деле по меньшей мере года на два-три. Девятнадцати лет я расстался с Кембриджским университетом; в стенах его я был совершеннейшим педантом: желая блеснуть в разговоре, я приводил цитаты из Горация; когда мне хотелось пошутить, я цитировал Марциала; когда же мне приходило в голову разыграть из себя джентльмена, я начинал говорить стихами Овидия. Я был убежден, что здравый смысл искать надо только у древних, что классическая литература содержит все, что необходимо человеку, полезна ему и способна его украсить, и римская toga virilis[211] была мне больше по вкусу, чем вульгарная и грубая одежда моих современников. С такими вот отменными понятиями я сначала отправился в Гаагу, где несколько рекомендательных писем помогли мне очень скоро войти в самое лучшее общество и где я очень скоро обнаружил, что едва ли не все мои понятия не имеют ничего общего с действительностью. По счастью, у меня было большое желание нравиться людям – порождение добродушия и тщеславия, в котором, однако, не было ничего предосудительного, и я чувствовал, что желание это – единственное, что у меня есть. Поэтому я решил, если возможно, овладеть также средствами его осуществления.

Очень внимательно и с большой тщательностью изучал я одежду, наружность, манеры, умение держать себя и говорить всех тех, кто казался мне настоящим светским человеком и кто больше всего умел понравиться в обществе. Я подражал этим людям как только мог; если слышал, что о ком-нибудь говорят как о человеке исключительно хорошо воспитанном, я старательно вглядывался в его платье, движения, позы и пытался у него все это перенять. Когда мне случалось узнать, что кто-то умеет хорошо и приятно говорить, я старался вслушаться в его речи. Я заговаривал, хоть и de tresmauvaise grace[212], со всеми прелестными великосветскими дамами, признавался им в моей неотесанности и неуклюжести и вместе с ними над собой смеялся, предоставляя им испробовать на мне свои воспитательные способности.

Так вот, охваченный страстным желанием понравиться всем, я постепенно добился того, что понравился кому-то; и, уверяю тебя, тем немногим, что я стал представлять собою в свете, я гораздо больше был обязан этому вот желанию понравиться всем, нежели какому-нибудь присущему мне достоинству или каким-либо основательным знаниям, которые у меня тогда могли быть. Желание мое понравиться было (и я очень рад, что это так было) настолько велико, что, должен прямо тебе сказать, я хотел, чтобы каждая женщина, увидев меня, тут же в меня влюбилась, а каждый мужчина мною восхитился. Если бы у меня не было этого страстного стремления к цели, я никогда не был бы так внимателен к средствам ее достичь и, признаюсь, не очень-то понимаю, как человек добрый и здравомыслящий может прожить без этой страсти. Неужели сама доброта не побуждает нас нравиться всем тем, с кем мы говорим, без различия положения и звания? И разве здравый смысл и простая наблюдательность не говорят нам, как для нас бывает полезно кому-то нравиться? Пусть так, скажешь ты, но человек же может нравиться своими душевными качествами и красотой ума без всяких этих пресловутых умения себя держать, светской обходительности и манер, которые не более чем мишура. Отнюдь нет. Уважать и почитать тебя, может быть, и будут, но понравиться ты никак не сможешь. Больше того, в твоем возрасте меня никогда не удовлетворяло то, что я нравлюсь: я хотел блистать и отличаться в обществе как человек светский и как галантный кавалер, а равно и что-то представлять собою в деловом мире. И это самолюбие или тщеславие, называй его как угодно, было чувством справедливым; оно никого не обижало и давало мне возможность развивать способности, которые у меня были. Оно стало для меня источником множества начинаний хороших и справедливых.

На днях я говорил с одним твоим очень близким другом, с которым ты часто виделся в Париже и в Италии. Среди бесчисленных вопросов, которые, будь уверен, я задавал ему о тебе, мне случилось спросить его о твоем платье (ибо, по правде говоря, это было единственное, в чем я считал его компетентным судьей), и он ответил, что в Париже ты действительно одевался довольно прилично, но что в Италии ты бывал до того плохо одет, что он постоянно над тобой смеялся и даже иногда рвал твое платье. Должен сказать тебе, что не быть отлично одетым в твоем возрасте так же смешно, как в моем было бы смешно носить белое перо на шляпе и башмаки с красными каблуками. Умение хорошо одеваться – это один из многочисленных элементов искусства нравиться, во всяком случае – это радость для глаз, в особенности для женских. Если ты хочешь понравиться людям, обращайся к чувствам: умей ослепить взгляды, усладить и смягчить слух, привлечь сердце, и пусть тогда разум их попробует что-нибудь сделать тебе во вред.

Suaviter in modo[213] – это великий секрет. Если ты обнаружил, что незаметно для себя проникся симпатией к человеку, у которого нет ни высоких достоинств, ни каких-либо выдающихся талантов, задумайся над этим и проследи, чем именно человек этот произвел на тебя столь хорошее впечатление; и ты увидишь, что это есть та самая douceur[214], приятность манер, обходительность и умение себя держать, которые я так часто рекомендовал твоему вниманию. Сделай же из этого вывод, который напрашивается сам собой: то, что нравится тебе в них, понравится и другим в тебе, ибо все мы сделаны из одного теста, хоть замес и бывает иногда погуще, иногда пожиже; вообще же говоря, самый верный способ судить о других – это тщательно понаблюдать и проанализировать самого себя. Когда мы увидимся, я помогу тебе в этом, – а помощник в таком анализе нужен каждому человеку, чтобы он мог справиться с собственным эгоизмом. Прощай.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх