• Перестройка и кризис
  • Конверсия и поиск гражданских научных направлений

  • Дела в Чечне

  • Создание системы государственных научных центров
  • Освоение информационных технологий
  • Глава V.ДЕВЯНОСТЫЕ

    Перестройка и кризис

    Даже самая богатая фантазия не могла бы представить того масштаба событий, который ждал нас в бурные девяностые годы.

    После череды смены маразматических генсеков, начиная от позднего Брежнева, Черненко, больного Андропова, приход М. С. Горбачева был воспринят обществом положительно, особенно в связи с его «апрельским» выступлением, когда был провозглашен курс на перестройку экономики, научно-техническую революцию и наукоемкое производство.

    Постановление ЦК КПСС и Совета Министров о подъеме машиностроительного комплекса в стране особенно было близко нам, авиастроителям. Правда, мы при этом потеряли своего министра: Иван Степанович Силаев был назначен вице-премьером, отвечающим за машиностроение, возглавив специальное бюро по машиностроению при Совете Министров. Премьером в то время был Н. И. Рыжков, с которым у Силаева плохо складывались отношения. Само назначение Силаева было довольно драматичным. В последние годы жизни министр обороны Д. Ф. Устинов, отвечающий как член Политбюро и за оборонную промышленность, всячески поддерживал И. С. Силаева и, как мне рассказывал впоследствии бывший при Устинове начальник оборонного отдела ЦК КПСС И. Ф. Дмитриев, планировал назначить его секретарем ЦК по «оборонке», так как после ухода с этого поста Романова место было вакантно. Но после смерти Д. Ф. Устинова и с назначением М. С. Горбачева положение резко изменилось. На Политбюро рассматривались различные кандидатуры. Вызвали И. Ф. Дмитриева и спросили его мнение. Он сослался на мнение Д. Ф. Устинова, на что Горбачев среагировал репликой: «А что, неплохая кандидатура». Но решение не было принято. После этого Горбачев, впервые после назначения, выехал в Ленинград и вернулся оттуда с кандидатурой Л. Н. Зайкова, который многие годы работал в «оборонке», был генеральным директором крупного радиолокационного завода «Ленинец», а в последние годы занимал должность секретаря Ленинградского обкома партии. Зайков был назначен секретарем ЦК по «оборонке».

    Когда при подготовке Постановления ЦК КПСС и СМ СССР по машиностроению возник вопрос, кто возглавит эту работу, Зайков назвал фамилию Силаева. Кандидатура была поддержана. Мне кажется, что Зайков сделал ловкий ход, вытеснив Силаева из «оборонки». «Оборонка» — это знаменитая «девятка» оборонных министерств, на которой держалась не только вся программа выпуска вооружений и военной техники, но и в ней были сосредоточены все наукоемкие технологии того времени. Наверное, правильнее было бы проводить некоторую конверсию оборонного производства, подгружая его гражданской продукцией, тем более что 60 % объемов «оборонки» и так было связано с выпуском гражданского продукта. Так или иначе, но Силаев был «брошен» в совершенно чуждую ему среду гражданского машиностроения, где царили совершенно другие методы работы. Это в конце концов привело к возникновению трений между Силаевым и рядом директоров машиностроительных предприятий, которые были достаточно близки Н. И. Рыжкову.

    Вслед за машиностроительным комплексом как из рога изобилия посыпались постановления по сельскому хозяйству, энергетике и другим отраслям народного хозяйства. Практически каждое утро, открывая страницы «Правды», я находил очередное постановление ЦК КПСС и СМ СССР. Невольно закрадывалась мысль, а на какие «шиши» все это делать? Разве страна способна сразу поднимать все направления народного хозяйства? Была явно забыта заповедь о том ключевом звене, вытянув которое, можно вытянуть и всю цепь.

    Все это не преминуло быстро сказаться. Экономику стало лихорадить. Постановления остались на бумаге. Тогда заговорили об «ускорении». Что это такое? Для нас это было совершенно не ясно. Сплошные лозунги и эмоции. Газеты, партийные съезды, бесконечные совещания — все призывали нас перестраиваться и «ускоряться». Мне кажется, что Горбачев и все его окружение не представляли механизмов перестройки. Теперь, спустя более десяти лет, особенно отчетливо понимаешь всю беспомощность политического руководства того времени. России явно не повезло с лидером. Тем более обидно, что в Китае, значительно более отсталой в экономическом отношении стране, но с близкой политической и экономической системой, был также взят курс на перестройку. Но там этот процесс шел последовательно, без ломки экономических отношений, а с наращиванием новых форм, в том числе и рыночных. При этом никто не призывал к ломке политической системы. СССР в то время по объемам производства был второй державой мира, обладая значительным экономическим и ресурсным потенциалами. Начальные условия у нас для перехода к рыночным методам управления народным хозяйством явно были более предпочтительными, чем у Китая. Однако история распорядилась иначе. Невольно задумаешься о роли личности в истории.

    Первый шаг, который сделало новое руководство для перехода к рыночным формам, — это постановление о создании кооперативов. Было заявлено, что кооперативы нас «накормят, оденут и обуют», станут основой малого бизнеса, особенно в сфере услуг. Все это звучало обнадеживающе, но был один принципиальный момент — кооперативам дано было право заключать хозяйственные договора с государственными предприятиями по их основной тематике. А ведь в централизованной экономике, как я уже говорил, существовали «разные» деньги. Были безналичные расчеты, которые балансировали отношения государственных предприятий между собой, и был фонд зарплаты, который обналичивался реальными деньгами и обеспечивался реальным объемом товаров и услуг.

    Кооперативы быстро адаптировались к этой системе. Они заключали договора с предприятиями, нередко довольно «липовые», получали по договору деньги по безналичному расчету и быстро их обналичивали. При этом не исключалась и сделка с директором предприятия об «откате» наличных в его карман. Таким образом была выброшена в оборот большая масса денег, ничем не обеспеченная. Особенно поднаторели в этом процессе комсомольские организации, создавая так называемые молодежные инженерные центры в форме кооперативов.

    Помню, ко мне пришел секретарь нашей комсомольской организации и, согласно некоему постановлению Фрунзенского райкома комсомола, потребовал заключить с инженерным молодежным центром договор о выполнении ряда работ. Я предложил включиться нашим комсомольцам в работы, связанные с опытным производством, где явно не хватало людей. На это предложение я получил довольно резкий отказ. Он потребовал заключить договор по основной тематике. «Но позвольте, по основной тематике вы получаете зарплату и при этом вычленить какие-то вопросы из коллективного процесса, в котором участвуют не только комсомольцы, просто невозможно», — ответил я и отказался заключать договор. Он посмотрел на меня с явным сожалением, как на человека, который не понимает сути современной политики.

    Спустя несколько месяцев он, придя ко мне с заявлением об увольнении, вынул из кармана пиджака внушительную пачку денежных купюр, помахал перед моим носом и произнес: «Вот видите, Евгений Александрович, как делают деньги. Вы их не заработаете и за год».

    Подобные кооперативы, естественно, нас и не накормили, и не одели, разве что «обули», обналичив большую массу безналичных денег и вызвав первый финансовый кризис в стране, который пришлось расхлебывать премьеру Павлову. Рыжков же, при котором были открыты шлюзы обналичивания бюджетных денег, благородно хлопнул дверью, уйдя в отставку.

    Но дело было сделано. Мне кажется, что многие олигархи и «новые русские» начали составлять свои большие состояния не с «ваучеризации», не в связи с залоговыми аукционами, а именно с кооперативного процесса. Конечно, не все кооперативы паразитировали на теле государства, были и честные предприниматели. Ко мне обратился один из моих заместителей с просьбой дать поручительство перед Фрунзенским райисполкомом на регистрацию кооператива «Темп». Организовал его В. Яковлев — сын Егора Яковлева, который возглавлял в то время Центральное телевидение. Мы поддержали этот кооператив, дав ему в аренду несколько персональных компьютеров. Кооператив оказывал информационные услуги, распространяя справочную информацию по различным бытовым вопросам, и пользовался успехом у москвичей. Через год или два В. Яковлев пришел ко мне на прием и предложил лично мне или институту, в порядке благодарности за поддержку кооператива, купить акции по первичной цене газеты «Коммерсантъ», которую он в этот момент создавал. Мне при моем «совковом» мышлении даже в голову не могла прийти мысль о возможной выгоде от этого предложения. Я отказался, говоря, что это не бизнес для института. Когда В. Яковлев через несколько лет продавал газету «Коммерсантъ» Б. Березовскому за миллионы долларов, то я понял, насколько мое поколение далеко от рыночного мышления. Но это — некоторое лирическое отступление от темы.

    Вскоре М. С. Горбачев, видя, что перестройка «буксует», выдвинул тезис, что вина за это лежит на «красном» директорском корпусе и поэтому необходимо «демократизировать» управление предприятиями, создать Советы трудовых коллективов и ввести выборность директоров. Этот тезис был типично популистским, особенно в тот момент, когда в стране нарастала волна недовольства политикой Горбачева. Единоначалие на производстве — это вовсе не продукт тоталитарного коммунистического режима, а особенность организации производственного процесса. Во всех демократических странах, в которых господствует либеральная модель экономики, единоначалие на производстве не нарушается. Директор назначается собственником прежде всего исходя из его профессиональных качеств, и несет всю ответственность за производственный процесс. Выборность директора — это полный абсурд, тем более, что в Совет трудового коллектива очень часто попадали люди, очень далекие от интересов и коллектива, и производства, но очень активно выступающие на собраниях с критикой недостатков руководства, преследуя свои личные цели.

    Очень много сильных директоров и руководителей производства — золотые кадры нашей экономики — «сгорели» в этой ненужной и ложной демократизации в сфере управления производством. Коснулось это и нас, авиационников. Я уже говорил, что практически был «выброшен» этим процессом один из талантливейших наших генеральных конструкторов — академик, Герой Социалистического Труда, лауреат Ленинской и Государственных премий, участник ликвидации последствий чернобыльской аварии Марат Николаевич Тищенко. ОКБ им. М. Л. Миля так до сих пор и не может оправиться от потери. Та же участь постигла и Алексея Андреевича Туполева: он практически был отстранен от руководства коллективом. Впоследствии этот процесс затронул и наш ведущий институт ЦАГИ, где руководителей всегда назначали, как правило, из ведущих ученых, академиков в области аэромеханики. Это было традицией, начиная с Жуковского и Чаплыгина.

    Итак, мы вступили в девяностые годы на фоне бурных процессов перестройки и начала демократических преобразований. Особенно мне запомнился процесс избрания депутатов в Верховный Совет на базе альтернативных выборов.

    Я лично никогда свою директорскую деятельность не связывал с политической и руководствовался чисто профессиональными интересами. Но когда начался процесс выдвижения кандидатов в Верховный Совет, ко мне пришел наш секретарь парткома А. К. Агапеев, кстати, очень хороший специалист, который и до сих пор трудится в нашем коллективе, и сказал: «Евгений Александрович, у нас в институте группа „демократов“ ходит по лабораториям и явочным порядком проводит голосование по выдвижению кандидатом от института в Верховный Совет товарища Нуйкина». — «А кто такой Нуйкин?» — спросил я. — «А это какой-то сподвижник О. Адамовича из Института кинематографии». — «Так причем здесь наш институт? Пусть его и выдвигает коллектив, который его знает», — ответил я. — «Партком так и считает, но процесс в институте уже идет и остановить его можно только выдвинув своего кандидата. Партком считает, что достойная кандидатура, которая пользуется авторитетом и может быть противопоставлена Нуйкину, это вы».

    Я стал отказываться, мотивируя тем, что я совершенно не стремлюсь в Верховный Совет и что это несовместимо с моей основной деятельностью, особенно сейчас. Но Агапеев настойчиво меня уговаривал. В конце концов я согласился, имея в виду, что у меня остается возможность взять самоотвод на окружном собрании избирателей.

    Это было ошибкой с моей стороны. Но дело было сделано, и наши «демократы» возликовали: Федосов вступил в борьбу.

    Эта была довольно немногочисленная, но очень активная группа демократически настроенных наших сотрудников. Все они были «заражены» процессом политической борьбы. А поскольку в институте не было повода для политических баталий, то выборы кандидата в депутаты создали этот повод.

    И началось! Институт практически на две недели отключился от основной работы. Мне пришлось выступать перед различными группами коллектива более пяти раз. Наши «демократы» обратились ко мне, чтобы я дал разрешение на посещение института Нуйкину, который не имел допуска к секретной работе, и режимные службы не имели права пропускать его на территорию института. Но отказать Нуйкину — значит показать свою слабость. Разрешение было дано.

    Нуйкин выступал перед переполненным залом, который вмещал более 1000 человек. Выступление его транслировалось по внутренней системе радиовещания. Он показал себя достаточно искушенным демагогом, умеющим играть на настроениях людей. Да это и не удивительно, ведь он и был работник идеологического фронта и впоследствии возглавлял группу писателей «Апрель», являющуюся идеологическим центром правых политических сил в нашей стране.

    В результате в нашем коллективе произошел определенный раскол по политическим взглядам. Нуйкин выступил с концепциями, как теперь называют, «правого» движения. Я защищал «левые» идеи, отстаивая прежде всего государственность, но признавая, что монополия коммунистической партии влечет застой в идеологическом плане. Я ссылался на В. И. Ленина, который говорил, обрисовывая политическую обстановку в 1917 году: «В России есть много буржуазных партий, но все они по существу являются единой партией буржуазии, преследуя одну и ту же конечную цель». Так и в наше время, говорил я, ничего зазорного не будет, если будет несколько партий «левого» направления, преследующих единую цель — построение социалистического общества. Путей к этой цели может быть несколько, и монополизация этого процесса со стороны КПСС вызвана прежде всего историческими факторами построения СССР. Борьба мнений и политическое соревнование в интересах развития государства — это только благо для него. Я также защищал идею профессиональной армии.

    Все кончилось тем, что на итоговую конференцию трудового коллектива были выдвинуты делегаты от отдельных подразделений института после проведения тайного голосования внутри подразделения за того или иного кандидата. Если выигрывали голосование сторонники Федосова, то на конференцию посылались делегаты с наказом голосовать за меня. Если выигрывали сторонники Нуйкина, то делегаты должны были голосовать за него. В результате тайного голосования на конференции, на которой ни я, ни Нуйкин по просьбе делегатов не присутствовали, Нуйкин проиграл: соотношение голосов было приблизительно 60 процентов за меня и 40 процентов за него.

    Впоследствии Нуйкин в печати обосновывал свой проигрыш какими-то интригами парткома, но описанная ситуация говорит сама за себя.

    В процессе этой политической борьбы я окончательно удостоверился, что авторитет партийной организации в институте очень низок. Многие партгруппорги отстранились от участия в избирательном процессе, и, естественно, рассчитывать на партийную организацию было бессмысленно. Я опирался прежде всего на своих соратников по научной работе, которые знали меня не как директора, а как научного руководителя и человека.

    Впоследствии на окружном собрании избирателей, где должны были окончательно выдвигать одного кандидата, я сидел в президиуме собрания рядом с Нуйкиным, среди более десятка претендентов. Он был все же выбран — от Московского зоопарка и треста парикмахерских Фрунзенского района. Почему он не избирался от своего коллектива, где работал, так и осталось тайной.

    На окружном собрании нам было предоставлено время в пределах пяти минут на изложение своих программ. Я, естественно, постарался выступить весьма «бледно», чтобы этим и закончить свое участие в политической борьбе.

    В результате из всех претендентов был избран кандидатом в депутаты А. Н. Ярошенко из НАМИ, который впоследствии сыграл значительную роль в выдвижении Б. Н. Ельцина.

    Он представлял какой-то благотворительный фонд, который впоследствии финансировал первую поездку Ельцина в США и страны Европы. Сегодня он работает торгпредом России в Париже.

    Странно прошли тогда выборы в Верховный Совет и в Академии наук. Вернее, я бы сказал, нелегко. Президент АН СССР академик Г. И. Марчук сказал, что как общественная организация, Академия может тоже выдвинуть своих кандидатов. Но чтобы все это действо соответствовало духу демократии, решили, что вначале это должны сделать институты АН. А окончательное выдвижение состоится на расширенном заседании Президиума Академии. Поскольку я был тогда заместителем академика-секретаря отделения, то входил в Президиум. Решено было рассмотреть на расширенном его заседании кандидатуры, выдвинутые коллективами институтов и назвать имена тех, кого рекомендует в Верховный Совет сам Президиум АН. А затем большинством голосов делегировать в Совет самых достойных, согласно числу выделенных нам мест.

    Собрались утром. Начались споры о регламенте. Первым на трибуну поднялся академик Сахаров, который сказал, что мы не имеем права подвергать сомнению фамилии людей, выдвинутых коллективами. Ну, вроде, правильно… И он предложил провести следующую градацию: давайте, дескать, выдвинем своих претендентов, сопоставим их список с тем, что получили от институтов и, тем самым, определим какую-то группу кандидатов в депутаты, которые не вызывают сомнения ни у кого. В нее должны попасть практически все, кого выдвинули институты, мы ведь не имеем права им не верить.

    Во вторую группу, по его мнению, должны были войти кандидаты, выдвинутые Президиумом, которые не вызывают у членов Президиума сомнения, но за них голосовать все же придется. Ну, а в третью — люди с какой-либо «червоточиной», которые вызывают у собравшихся сомнения, но путем обсуждения и голосования и из них надо выбрать лучших. В общем, он предложил какую-то тройную систему голосования. Всем это очень не понравилось, вариант Сахарова отмели, и пошли традиционным путем: вначале обсуждение всех кандидатов, а потом — голосование. Но процесс обсуждения затянулся, поскольку количество кандидатов исчислялось несколькими десятками.

    И тут Марчук совершил крупнейшую ошибку. Когда подошло время обеда, он объявил перерыв и сказал, что проголосуем после того, как пообедаем. Мы часа на два разъехались кто куда. Но академики — в основном люди преклонных лет, и некоторые из них в зал решили не возвращаться. Надо было снова провести регистрацию и учесть их отсутствие при голосовании. Но Марчук использовал список зарегистрировавшихся утром, и поэтому тех, кто не вернулся, — а их было где-то около 20 человек — отнесли автоматически в графу голосовавших «против всех». И в результате некоторые из «демократов» не прошли в кандидаты в депутаты. Я, например, голосовал за Сахарова, но те 20 голосов, которые засчитали «против всех», сыграли свою роль, и Сахаров не прошел, так же как и ряд его единоверцев. Таким образом, Президиум, по сути дела, продемонстрировал нелояльность к демократам и выступил против коллективов институтов. Перед зданием Президиума собралась политическая демонстрация — невесть откуда появились флаги, транспаранты… Поднялась вся демократическая общественность Академии наук, мы оказались какими-то ортодоксами, которые не приемлют новых веянии жизни и выступают против Сахарова, против демократии… А произошло все из-за ошибки Марчука, который, как мне кажется, просто не продумал свои действия. И Президиум попал в нелепое и трудное положение. Конечно, особо остро это почувствовалось из-за того, что в кандидаты не прошел именно Сахаров, который был уже политиком всероссийского масштаба. Ему сразу стали предлагать провести его по каким-то выборным округам, но Андрей Дмитриевич стоял на том, что должен быть избран Академией наук. Пришлось собирать выборщиков Академии — всех академиков и членов-корреспондентов, а также представителей институтов.

    Повторные выборы состоялись в огромном зале Дворца молодежи, который был заполнен до отказа. Прежний список выборщиков аннулировали и создали новый. Я мало знал Сахарова и говорю лишь о личных впечатлениях от выборного процесса. Не знаю почему, но мне показалось, что Сахаров хитрил уже в первом своем выступлении на расширенном заседании Президиума, предлагая какой-то уникальный способ голосования.

    Может быть, тем самым он хотел, чтобы вместе с ним в Верховный Совет прошла еще какая-то определенная группа людей, не знаю… И вот — вторые выборы. На сцену выходит Президиум АН СССР в составе наших выдающихся академиков, затем следует, так сказать, разрыв во времени и пространстве — и появляется Сахаров. Я почему-то сразу вспомнил документальные кадры, в которых снято появление Сталина. Эта же картина, точь-в-точь, повторилась в выходе Сахарова. Весь зал встает, звучат бурные овации… Не знаю, как у кого, а у меня этот эпизод вызвал какое-то неприятное чувство: к чему это противопоставление себя Президиуму АН, в котором собраны люди, ни в чем не уступающие тому же Сахарову? В результате вторых выборов его избрали, так же, как и ряд других «демократов первой волны». Многие, как они говорили, голосовали за них, опасаясь, что иначе эти кандидаты не пройдут, и на Академию снова обрушится вал несуразиц, которых она совершенно не заслуживает. Я, кстати, и второй раз голосовал за Сахарова, отдавая дань ему как ученому с мировым именем. Но все же меня до сих пор не покидает ощущение того, что он не совсем точно оценивал складывающуюся в те годы экономическую и политическую обстановку…

    Вообще же в научной среде о Сахарове имелись разные мнения, но большинство академиков сходилось на том, что если бы он держал себя не столь политически ангажированным, то сторонников своих идей имел бы намного больше. Но не судите, да не судимы будете…

    Вся эта избирательная кампания оставила у меня какое-то смутное впечатление, что «демократический» процесс кем-то очень искусно управляется, а всякое противодействие блокируется. Когда я обратился к секретарю Фрунзенского райкома КПСС с просьбой помочь мне в борьбе с Нуйкиным, мотивируя, что во Фрунзенском районе сосредоточены все идеологические центры КПСС, а я всего лишь технократ и не могу на равных бороться с работником идеологического фронта, то получил невразумительный ответ, что им запрещено вмешиваться в этот процесс. Это было совершенно непонятно. Со стороны людей, подобных Нуйкину, шла активная атака на позиции КПСС, а партия отказывалась от борьбы.

    В дальнейшем эти смутные подозрения у меня только усилились, особенно в так называемом деле ГКЧП.

    Обычно 18 августа у нас в стране отмечается День авиации. Эта традиция идет еще с тридцатых годов, когда в Тушине в этот день проводились воздушные парады. Но в последние годы парады не проводились, а проходило торжественное заседание авиационной общественности в театре Советской Армии. Обычно это событие организовывалось на уровне горкома партии, руководства ВВС и министерств гражданской авиации и авиационной промышленности. Я получил приглашение в президиум этого заседания, вместе с генеральными конструкторами и руководителями головных институтов. Когда мы разместились во втором и третьем рядах президиума, сидящий рядом со мной Р. А. Беляков обратил внимание, что в первом ряду президиума сидит все руководство страны в первых лицах. Это был практически весь будущий ГКЧП в полном составе. Почему такое внимание к нам? Заседание прошло стандартно, за исключением выступления какого-то молодого лейтенанта от ВВС, который произнес что-то вроде клятвы верности партии и правительству. Все это было несколько необычно.

    Утром 19 августа я по телевизору прослушал объявление об организации Государственного Комитета по чрезвычайному положению в стране и вводу войск в Москву.

    Я ехал с дачи и при въезде в Москву со стороны Ленинградского шоссе увидел группировку БМП и танков, которые стояли на обочине. В институте я вызвал секретаря парткома и председателя профкома и высказал мнение о том, что институт — это не место для политических эксцессов и что собирать коллектив, а это было время массовых отпусков, и проводить какие-либо обсуждения сложившейся обстановки не следует. Затем я лично составил текст приказа-обращения к коллективу, где было сказано, что власть в институте сосредоточена у администрации и профсоюзного комитета, деятельность парткома приостанавливается. Далее я попросил коллектив сохранять спокойствие и выдержку. В стране политический кризис, и решать его надо политическим путем, для этого есть Верховный Совет и правительство. В институте проводить политические дискуссии нецелесообразно. Если кто-то хочет участвовать в акциях у Белого дома, это его право, но при этом надо иметь в виду, что там сосредоточены войска и может пролиться большая кровь.

    Затем я позвонил Белякову и в ОКБ им. П. О. Сухого выяснить, как они оценивают обстановку. Беляков сказал, что они собрали митинг и поддержали Б. Н. Ельцина. Сам он считает, что это какие-то махинации Горбачева. У «сухих» также был проведен митинг, и они поддержали ГКЧП. Со стороны Фрунзенского райкома и Московского горкома — полная тишина. Через какое-то время позвонил инструктор оборонного отдела ЦК и спросил, как мы реагируем на обстановку. Я ответил. Он ограничился только советом усилить охрану предприятия и обязательно организовать ночное дежурство. Но у нас ночное дежурство существует постоянно, исходя из режима предприятия.

    Где-то во второй половине дня позвонил М. Н. Тищенко и обратился за необычным советом. Ему позвонили из Московского управления КГБ и предложили выделить вертолет с экипажем для того, чтобы вывезти Б. Н. Ельцина из Белого дома, так как поступило сообщение, что к Москве приближается воздушно-десантная дивизия из Пензы, вызванная Язовым. Марат Николаевич спрашивал моего совета, на каком типе вертолета остановиться — на Ми-8 или Ми-24. Я посоветовал, естественно, Ми-24, так как он был бронирован от пуль калибра 12,7 мм, а все танки, которые были в районе Белого дома, имели пулеметы этого калибра. Но в случае отказа одного из двигателей вертолет Ми-24 не мог бы продолжать полет. Ми-8 мог летать и на одном двигателе. Тищенко согласился со мной. Однако менее чем через час он перезвонил и радостно сообщил, что по сведениям, которые он получил от того же управления КГБ, все танки и БМП, введенные в Москву, не имеют боеприпасов, так что он готовит Ми-8. А спустя еще какое-то время пришло сообщение, что командующий ВДВ генерал Грачев остановил дивизию в Кубинке. К вечеру стало ясно, что ГКЧП позорно провалился, и к обеду 21 августа все средства массовой информации громогласно об этом заявили. Началась вакханалия победы. К несчастью, она была омрачена гибелью трех человек под колесами БМПв туннеле между площадью Восстания и Смоленской площадью.

    Мне все это казалось странным. Зачем вводить войска и бронетехнику в Москву без боеприпасов? Почему московское управление КГБ стремится спасти Ельцина, а председатель КГБ Крючков входит в состав ГКЧП? Все это напоминало какой-то фарс.

    Впоследствии, в 1993 году, Ельцин действительно штурмовал Белый дом, и танки стреляли прямой наводкой и отнюдь не холостыми зарядами. А в августе 1991 года все это было похоже на грандиозный спектакль или на чудовищную глупость со стороны руководства ГКЧП.

    Однако произошло то, что произошло. Я высказываю только свое мнение. Дальше события развивались молниеносно: возвращение Горбачева из Фороса, запрет и роспуск КПСС, Беловежское соглашение о ликвидации СССР, создание Союза Независимых Государств на базе бывших республик СССР. Наиболее нелепым казался, конечно, распад единого славянского ядра: России, Украины и Белоруссии. Казалось, что произошло какое-то умопомрачение у руководителей этих республик, которые продемонстрировали полное незнание истории создания российской государственности. Но самое поразительное было то, что все это поддержал Верховный Совет СССР, который поспешил самораспуститься, а Верховный Совет Российской Федерации ратифицировал Беловежский сговор. Мне вспомнились слова Деникина и Врангеля, которые после разгрома белого движения в Гражданской войне 1918 года, обращаясь к потомкам в своих мемуарах, отметили историческую заслугу большевиков в том, что они в основном сохранили Великую Россию.

    Современные большевики, переодевшись в национальные одежды, полностью развалили великую державу, совершенно не считаясь с мнением ее народов. Спустя некоторое время стало ясно, что во главе всех этих процессов стоял аппарат ЦК КПСС во главе с членом Политбюро А. Н. Яковлевым и при очень сомнительной и непонятной роли Горбачева.

    Большинство властителей в новых государствах принадлежали к когорте работников партаппарата КПСС, да и большинство олигархов и «новых» русских в прошлом принадлежали к партийной либо комсомольской элите. На глазах всего народа активные сторонники политики КПСС превращались в лютых ее врагов. Начались призывы к «охоте на ведьм», правда, вскоре приостановленные, так как это явно могло затронуть и их самих. Народ был обманут.

    Мне по долгу службы приходилось довольно тесно соприкасаться с партийным аппаратом, и я был свидетелем его морального и идейного разложения. Этот процесс стал заметным уже после смерти Сталина, хотя основная причина была в однопартийности. Когда у правящей партии нет оппонента в лице политического противника, она отрывается от своих корней, вырождается и в конечном счете приводит к тоталитарному режиму.

    Я был членом КПСС с 1955 года, вступив в нее после окончания комсомольского возраста и уже работая в НИИ. Это был естественный процесс для моего поколения. В начальных классах школы — вступление в октябрята, потом в пионеры, затем в комсомол. Вступая в члены КПСС, я ни минуты не сомневался в этом шаге и не думал ни о какой последующей карьере. Я был аспирантом и мечтал о чисто научной работе в среднем звене, не выше руководителя лаборатории. Родители мои были беспартийные, большинство родственников тоже. Но в нашей чисто интеллигентской семье никогда не было диссидентских настроений. Отец был начальником лаборатории в Институте мерзлотоведения АН СССР, а мать — учительницей географии. Отец умер от туберкулеза в 1943 году, когда мне было 14 лет, и мы с матерью жили довольно бедно на ее жалкую учительскую зарплату. Отец матери в царской России был военным и имел чин полковника, два ее брата воевали на стороне белых и были расстреляны большевиками, родные сестры были репрессированы в 1938 году как жены «врагов народа» и отсидели в лагерях до 1953 года. Так что восторгаться политическим режимом в нашей семье не было причин. Но партия отождествлялась с вертикалью власти в государстве, а в моем окружении всегда был культ высокого патриотизма.

    Назначение на тот или иной руководящий пост у нас в институте — будь то начальник сектора, лаборатории или отделения — никак не связывалось с партийностью, а только с профессионализмом. Такова была моя политика и политика моих предшественников — первого руководителя института П. Я. Залесского, а затем и В. А. Джапаридзе. Безусловно, на пост руководителя оборонного предприятия мог быть назначен только член КПСС, так как это была номенклатура ЦК КПСС, но вступая в партию, я и мысли не имел о каком-то особом карьерном росте. Теперь очень часто обвиняют людей, вступавших в КПСС, в карьеризме, либо наоборот — оправдывают свое собственное вступление тем, что иначе они лишались творческого роста. Это неправда. 20-миллионная армия коммунистов СССР состояла далеко не из самых худших людей, наоборот, в своей массе это были лучшие люди, элита страны. Но среди этих миллионов был, наверное, где-то один миллион работников партаппарата и их «обслуги». Вот здесь и наблюдалось довольно сильное загнивание, хотя я бы и этих людей остерегся обвинять поголовно в разложении. Среди них были и вполне честные и порядочные люди, преданные своему делу.

    Кстати, в засорении партаппарата карьеристами были повинны и мы, директора предприятий. У нас в институте была большая партийная организация, более 1000 человек, партбюро института имело права райкома, и секретарь должен был быть освобожденным.

    Обычно его кандидатуру по требованию райкома партии должен был подобрать директор. От меня требовали, чтобы это был человек с достаточным авторитетом, из ведущих научных работников и не старше тридцати лет.

    Последнее требование плохо совмещалось с требованием ведущего научного работника, но обычно это «возрастное» условие было более весомым. Я всегда просил, чтобы нам разрешили избрать не освобожденного от основной деятельности секретаря. В этом случае всегда можно было уговорить научного работника один-два года «поработать» секретарем. Но требование райкома было непреклонным — только освобожденный, так как он проходил по штатному расписанию райкома партии. Молодой возраст предполагал его дальнейший рост уже в составе партаппарата.

    Конечно, ни один более или менее уважающий себя научный работник не соглашался уйти с основной, любимой, интересной и творческой работы на работу секретаря парткома. Это означало, по существу, дисквалификацию, особенно в нашей бурно развивающейся отрасли. Согласия можно было добиться только от человека достаточно средних возможностей, который понимал, что ему в науке «не светит», а партийную карьеру построить можно. Он давал согласие. Так в партаппарат попадали середняки, «троечники». Они-то и образовывали среду, из которой рекрутировался руководящий эшелон государства. Эта среда состояла из различных «кланов» и «команд» того или иного партийного босса. Они вечно интриговали друг против друга, ведя подковерную борьбу: то «приднепровская» команда, то «свердловская», то «ленинградская», и этому не было конца. Противно было смотреть на всю эту камарилью. Поэтому среди народа партаппарат не пользовался уважением. Все держалось на страхе.

    Но я не могу «бросить камень» в партийных специалистов, которые отвечали за обороноспособность страны. Например, очень хорошо работал аппарат Военно-промышленной комиссии Совмина СССР. Он был немногочисленным — всего около ста человек, но квалификация этих людей была настолько высокой, что они координировали работу тысяч НИИ, КБ, организаций и предприятий девяти министерств. Между этими отраслями постоянно шло «перетягивание одеяла» на себя, и нужно было обладать большим талантом, чтобы интересы «девятки» примирить без ущерба для дела.

    Мне долго пришлось работать с Николаем Сергеевичем Строевым, который вел авиационное направление, а до этого многие годы был начальником ЛИИ им. М. М. Громова. Он прекрасно знал все этапы создания летательных аппаратов и, будучи человеком осторожным, вдумчивым, никогда не принимал скоропалительных решений, досконально не разобравшись в вопросе и не выслушав всех, кто был причастен к нему. Может, эта позиция со стороны выглядела немного консервативной, но всегда себя оправдывала — ошибок Строев почти не совершал, так же как и другие его коллеги.

    Этот стиль пронизывал всю деятельность ВПК сверху донизу. Мне рассказывали чиновники, что самым трудным было доложить какой-то проект решения председателю комиссии Леониду Васильевичу Смирнову. Ведь что это значило — подготовить такое решение? Надо не просто его написать, самое главное заключалось в том, чтобы проект решения согласовать со всей «девяткой» и учесть интересы авиапрома, радиопромышленности, электронной, промышленности боеприпасов и так далее. Часто в эту цепочку втягивались и гражданские отрасли, начиная с химии, машиностроения, металлургии… И вот один человек должен был понять суть вопроса, изучить всех и вся, кто был к нему причастен, увязать пути его решения в едином комплексе и сформулировать в виде документа, который бы удовлетворял все заинтересованные стороны.

    Однажды мне тоже пришлось писать постановление правительства о развитии авиационного вооружения. Я «создал» первый вариант, согласовал его на всех уровнях вплоть до министра П. В. Дементьева и принес в ВПК к Борису Николаевичу Ворожцову, который курировал нашу тематику. Он прочитал мой документ и сказал, что это бред какой-то. И начал мне показывать, где я ошибся. Пусть во многом это были чисто бюрократические «закавыки» — где-то неточная формулировка, нечетко срок указан, размыта ответственность, — но я понял, что каждую эту нечеткость надо исправлять, поскольку иначе начнутся кривотолки и породят безответственность тех, кто должен будет это решение выполнять.

    Поэтому мне пришлось переписать документ заново, пройти еще раз цепочку согласований вплоть до министра и снова принести его Ворожцову. Он, прочитав мое творение, опять меня обругал, но теперь речь уже шла о стилистике и грамматике. В общем, после третьего моего варианта он сказал:

    — Ну, тебе ничего поручить нельзя…

    И начал цветными остро отточенными карандашами исправлять текст, убирая и добавляя целые абзацы. Вот тут я понял, что такое государственный чиновник. Ворожцов живет этим делом, и его «чиновничество» — высшего класса. Это человек, который привык готовить документ государственного значения. А в нем недопустимо малейшее противоречие или двусмысленность.

    Мне пришлось многие годы наблюдать за работой чиновников высших эшелонов, начиная с аппарата сталинской эпохи, потом хрущевской, брежневской, горбачевской, ельцинской эпох. И должен отметить, что шла неумолимая их деградация. Недаром сейчас слово «чиновник» приобрело чуть ли не ругательный оттенок. А это — трагедия государства, потому что неточно сформулированное постановление, решение правительства или другой высокой инстанции потом обязательно скажется в производстве необоснованно большими затратами, срывом сроков и т. д. Создание грамотного документа — это искусство, и к сожалению, оно потеряно в России к началу нового тысячелетия. И сейчас ей остро не хватает именно грамотных, классных, профессиональных бюрократов — людей, умеющих важнейшие задачи загонять в рамки точных документов.

    Ликвидация отраслевого управления народным хозяйством привела к уничтожению координации деятельности больших производств. Ведь девять министерств выступали как девять суперконцернов с предельной концентрацией сил и капитала, то есть то, к чему сегодня стремится мировая экономика. Да, в них не было рыночных отношений в чистом виде, отсутствовала конкуренция высокого уровня, но существовала координация усилий этих суперконцернов, которой мир не имел. Сегодня же, когда экономику страны раздробили, исчезло даже подобие этой координации, а основную роль стал играть личностный фактор, удовлетворение интересов каких-то групп людей. И теперь собрать воедино то, что было разрушено в течение последнего десятилетия, неимоверно сложно. Для этого необходимо в верхах написать первую партитуру для будущего «оркестра», но аппарата, который мог бы это сделать, — нет, так же как нет ничего подобного, что хотя бы в далеком приближении напоминало Военно-промышленную комиссию советских времен. Поэтому и оборонно-промышленный комплекс влачит сейчас жалкое существование, не говоря уж о том, что между ним и Министерством обороны пролегла глубочайшая пропасть, на которую во времена СССР не было и намека. И она углубляется каждый день, поскольку Минобороны получил право самостоятельно распоряжаться деньгами, которые отпускаются на создание и закупку вооружения. Промышленность на этот процесс повлиять не может, и военные стали монополистами в решении вопроса, куда и как вкладывать эти средства. Причем они не допускают к дележу этого «пирога» промышленность, а если и допускают, то по далеко, на мой взгляд, не государственным критериям. Хотя среди военных и встречается немало хороших специалистов, но решать вопросы обороноспособности России на том уровне, как это делала ВПК, они не способны, поскольку решения принимает одна сторона — Минобороны, а другая — промышленность — полностью отстранена от этого процесса. ВПК же связывала эти две структуры воедино и координировала их деятельность так, чтобы результаты ее в первую очередь шли во благо стране и народу… Более того: Минобороны принимает решения и по экспорту вооружений, поставив в полную зависимость от них предприятия, выпускающие эти вооружения. Эта однобокость рано или поздно будет, конечно, исправлена жизнью, но на начало XXI века реальность складывается так, как я обрисовал.

    У американцев эта система построена совсем по-другому. Не буду подробно ее описывать, но в США вопросами оборонного строительства занимаются на равных и гражданские лица, и военные. Здесь руководству России, думаю, есть смысл поучиться у нашего бывшего соперника. Американское Министерство обороны очень сильно отличается от нашего… К тому же у нас в Министерстве обороны сейчас нет ни одного руководителя, который прошел бы путь создания хотя бы одного поколения современной военной техники. Их просто вырывают из какого-то цикла ее создания и возносят на соответствующие посты.

    О каких же качественных решениях по тем или иным проблемам вооружений можно вести речь, если эти люди не прошли нужных школ?

    Молниеносный развал Советского Союза в какой-то мере объясняется тем, что партаппарат предал свои бывшие идеалы, предал рядовых членов и в конце концов «троечники» развалили великую державу. В стране же не нашлось здоровых сил, чтобы противостоять этому. Большинство народа было обмануто «демократическими» лозунгами. Безусловно, страна требовала перемен. Переход на цивилизованную современную рыночную экономику был бы благом для нее, но для этого не надо было разваливать государство. От этого развала пострадали народы бывшего Советского Союза. Выиграла только кучка бывшей партийной элиты и криминалитет.

    С приходом к власти правительства Гайдара начался великий грабеж народного достояния. В короткий срок через «ваучеризацию», залоговые аукционы, создание торговых бирж, образованных на фондах Госснаба и стратегических запасах страны, сколачивались баснословные состояния олигархов, для чего в цивилизованных капиталистических странах требовался упорный труд не одного поколения предпринимателей. Но страна продолжала работать. Ресурсные отрасли даже увеличили объемы производства газа и нефти — почти исключительно на экспорт. Доллары, которые хлынули в страну, пошли на оплату массы товаров, в основном импортных. Полки магазинов быстро наполнились, пропали очереди, все забыли про дефицит. При взгляде на витрины магазинов, на рыночные ларьки, заполненные низкокачественными товарами от «челноков», создавалось впечатление изобилия. Повсюду возникали банки, офисы каких-то быстро рождающихся и также быстро разваливающихся фирм. Все улицы Москвы покрылись красочными рекламами. Но бюджет государства был ничтожен, накапливались колоссальные задолженности по зарплате на предприятиях, связанных с бюджетом. В результате обрушилось производство наукоемких товаров. Производящие их предприятия оказались на грани банкротства. Больше всего пострадала армия, оборонные предприятия и научные учреждения. Все это получило название «шоковая терапия» по Гайдару.

    Президент Ельцин уверял, что надо потерпеть год-другой — и мы достигнем уровня жизни, как в передовых странах Запада с рыночной формой экономики. Россия бешеными темпами катилась в капитализм. Тогда родилось меткое высказывание, не помню, чье, но суть такова: «Все, что нам говорили на лекциях по марксизму про капитализм, оказалось чистой правдой. А все, что говорили про социализм, — ложью». Действительно: первичное накопление капитала пошло на криминальной основе; общество резко расслоилось на богатых и бедных; богатые становились все богаче, а бедные — беднее. Создавалось впечатление, что правительство Гайдара черпало методы строительства капитализма в России не из опыта, скажем, скандинавских стран или стран Юго-Восточной Азии, а из главы «Краткого курса истории КПСС», посвященной описанию капитализма, где красочно поданы все негативные явления капиталистического общества.

    На фоне всех этих процессов буйно расцветала коррупция среди чиновничества, особенно там, где чиновник был причастен к распределению бюджетных денег.

    Одним из первых шагов правительства Гайдара, как я уже отмечал, была ликвидация системы отраслевого управления. Дескать, предприятия из государственной формы собственности должны перейти в акционерную, войти в рынок, который и будет регулировать развитие производства. Получение прибыли будет главным регулятором. Вот такое примитивное, истинно марксистское понимание рыночной экономики. Никто из правительства не удосужился разобраться, что же на самом деле происходит в мировой экономике в конце XX столетия? А в мире происходили глобальные сдвиги.

    Прежде всего шел процесс концентрации капитала вокруг наукоемкого производства. Современные технологии в области получения новых конструкционных материалов и сплавов, радио- и оптоэлектроники, микроэлектроники, компьютерные и информационные технологии требовали больших капитальных вложений. Отдельные, даже достаточно крупные предприятия уже были неспособны вложить необходимые средства в наукоемкое производство. Начался процесс интеграции. Так, еще сравнительно недавно в США был не один десяток авиационных фирм, в том числе весьма крупных. Но в результате интеграции непосредственно в области самолетостроения осталось практически лишь две фирмы: «Боинг», поглотивший основную часть фирм «Рокуэлл», «Макдонелл-Дуглас» и целый ряд более мелких, и «Локхид-Мартин», который слился с «Мартин-Мариэттой» и «Дженерал Дайнэмикс». Фирма «Нортроп» объединилась с «Грумман» и «Вестингауз Электрик» и теперь не является чисто самолетостроительной, выступая партнером «Локхид-Мартин» в целом ряде совместных проектов. «Рейтеон» поглотила «Хьюз» и стала единственной фирмой, ориентированной на выпуск тактических ракет и радиоэлектроники. Произошло объединение «Хануэлла» и «Аляйд-сигнал» вокруг продукции авионики и малотоннажных авиационных двигателей. Аналогичные процессы наблюдались и в Европе. Но если в США велось объединение чисто американских фирм в единые концерны по так называемой вертикальной интеграции, когда в основу положен конечный продукт, то в Европе объединение строилось в форме межнациональных холдингов с горизонтальной интеграцией вокруг технологического процесса.

    В то же время параллельно шел и процесс дезинтеграции. Создавались фирмы малые и средние, ориентированные на узкие, но достаточно наукоемкие технологии. Как правило, в основе лежал тот или иной технологический процесс.

    Очень характерен пример «Боинга». Эта фирма не только выпускала дальние и средние магистральные самолеты гражданской авиации, но и обеспечивала их послепродажное обслуживание на всем жизненном цикле, обучение технического и летного состава авиакомпаний-перевозчиков, создание во всех международных аэропортах соответствующих центров технического обслуживания и ремонта, организовывала единую систему управления воздушным движением своих самолетов, систему ближней навигации, службы обслуживания пассажиров и багажа и много других функций, которые в целом можно охарактеризовать как техническое оснащение всего транспортного процесса перевозок людей и грузов.

    Конечно, эта единая техническая система воздушного транспорта была ориентирована в первую очередь на самолеты фирмы «Боинг». И таким образом по существу сам «Боинг» стал формировать для себя рынок гражданских самолетов, а не какой-то стихийный рынок востребовал (или не востребовал) самолеты фирмы «Боинг». В этом главный результат. Рынок стал формироваться новыми технологиями, а не наоборот. Эта стратегия бизнеса фирмы «Боинг» потребовала со стороны его менеджеров очень глубокого планирования и организации соответствующих производств под транспортный процесс.

    Оглянемся назад и посмотрим, как было построено управление в СССР. Существовали Министерство авиационной промышленности, Министерство гражданской авиации и соответствующие отделы Госплана. Эти управляющие структуры СССР практически проводили ту же работу, которую проводят в настоящее время менеджеры «Боинга». Концентрация капитала, интеграция производств во всем современном мире строится вокруг крупных мегатехнических систем, которые вышли за рамки национальной экономики, стали по существу транснациональными. В этом основа современной глобализации.

    А в современной России вместо рачительного развития тех структур, которые существовали в СССР, была разрушена единая авиационная промышленность — по сути, уже «готовый» большой авиационный концерн распался на множество разрозненных фирм, никем не координируемых и ничем не объединяемых.

    То же произошло и с ликвидацией Министерства гражданской авиации. Единая структура «Аэрофлота» разделилась на более чем триста авиакомпаний, многие из которых не способны купить современный лайнер, не могут развивать техническое обслуживание, обучение персонала и т. д.

    Аэропорты, которые в СССР представляли единый технический комплекс, распались на отдельные фирмы: одна обслуживает пассажиров и багаж, другая продает билеты, третья заправляет топливом самолеты и т. д. Аэропорт, по существу, представляет из себя лишь «голое» здание и летное поле. Подобная дезинтеграция служб аэропортов приводит к снижению безопасности полетов, не позволяет развивать техническую инфраструктуру, порождает безответственность и т. д.

    Итак, если во всем мире в области воздушных перевозок идут процессы интеграции вокруг единого транспортного комплекса, то в России такой комплекс, уже существовавший в СССР, полностью разрушен, разделен на слабые мелкие предприятия.

    Результатом всех этих необдуманных, прикрытых дешевой демагогией якобы рыночных реформ экономики, явился, по существу, распад рынка воздушных перевозок. Этому способствовало и резкое падение пассажиропотока. Существующие тарифы доступны только обеспеченным людям. Если до 1990 года воздушный транспорт страны перевозил более 100 миллионов пассажиров в год, то в 1992 году пассажиропоток упал более чем в четыре раза. Особенно это сказалось на местных и региональных маршрутах. Люди «глубинки» больше не могут себе позволить роскошь полета на самолетах.

    Авиационная промышленность в конце 80-х годов заканчивала разработку нового поколения гражданских самолетов: новый дальний магистральный Ил-96 должен был заменить парк Ил-62М и Ил-86; новый средний магистральный самолет Ту-204 шел на замену Ту-154, Ту-154М, а 100-местный новый самолет Ту-334 должен был заменить Ту-134, Як-42, Ан-24. Но обрушившийся рынок гражданской авиации не позволил заводам приступить к широкомасштабному производству новых самолетов. Такие гиганты, как Ульяновский авиационный комплекс, Воронежский, Самарский авиационный завод, практически остановились. А ведь эти заводы — градообразующие предприятия. Тысячи людей остались без работы, местный бюджет не получает налоговых отчислений. Возросла социальная напряженность в названных городах, да и в других, где были предприятия-смежники этих авиационных гигантов.

    Угасанием сектора авиационной промышленности, производящей гражданские самолеты, тут же воспользовались крупнейшие зарубежные фирмы «Боинг» и «Эрбас-Индастри», которые к этому времени закончили процессы своей интеграции. Они предложили нашим авиаперевозчикам новейшие самолеты в лизинг по низким ценам. Это безусловно устраивало перевозчиков, но полностью лишило нашу промышленность возможности выхода из кризиса.

    Правительство же… поддержало западные фирмы, обеспечив их льготами на таможне, тем самым еще больше осложнив положение российской авиационной промышленности. Любое национальное правительство поддерживает своего производителя и создает условия для укрепления внутреннего рынка. Российское правительство действовало прямо наоборот: поддержало западных конкурентов и разрушило внутренний рынок авиационной техники. И все это называлось строительством рыночных форм экономики России.

    Не абсурд ли все это?

    Не лучше обстояло дело и в секторе строительства боевой авиации. Этот сектор полностью зависит от военной части бюджета. А в результате «шоковой» экономики Гайдара она сократилась более чем в десять раз. Причем если в СССР на содержание армии шло не более 30 процентов военного бюджета, а 70 — на строительство и закупку вооружений и военной техники, то в 1992 году содержание армии «съело» весь военный бюджет. На строительство вооружений выделено было не более 20 процентов, а закупка вооружений практически прекратилась. За десять минувших лет было закуплено менее 10 самолетов.

    Научно-исследовательские центры, опытно-конструкторские бюро по существу перестали финансироваться. И даже те жалкие суммы, которые планировались на НИОКР, не выплачивались месяцами. Начался отток молодых кадров из оборонных предприятий. Все эти процессы очень болезненно сказались и на нашем институте.

    В 1990 году численность работающих в ГосНИИАС была более 9000 человек. Порядка 5300 сотрудников работало на московской площадке, около 2000 человек — в филиале под Москвой, на нашем полигоне в Фаустово. Институт имел экспедиции в г. Ахтубинске в в/ч 15650 и под Феодосией, где проходили летные испытания систем вооружения морской авиации. Кроме того в 80-е годы в Тбилиси был создан еще один филиал нашего института, который занимался оптоэлектронными системами.

    С распадом СССР филиалы в Грузии и на Украине, естественно, вышли из состава ГосНИИАС и стали самостоятельными организациями. Наш подмосковный филиал, который, по существу, был полигоном, занимал более 10 000 гектаров лесного массива (это почти 1/3 площади всей Москвы), имел развитую инженерную инфраструктуру в виде системы энергоснабжения, подъездных железнодорожных путей, шоссейных дорог, системы охраны периметра полигона и отдельных испытательных площадок. Филиал имел и жилищный фонд в виде поселка «Белозерский», где проживало более 13 тысяч жителей, в основном, сотрудники филиала и их семьи. Содержать такое хозяйство, да еще в условиях практически полного прекращения финансирования было чрезвычайно сложно. При этом к отдельным «лакомым» кускам полигона потянулись жадные руки приватизаторов. Ловкие дельцы из Госкомимущества, которым в этот момент руководил А. Б. Чубайс, выпустили ряд решений о приватизации лабораторий и стендов отработки жидкостных ракетных двигателей. На этих площадках проводилась отработка плазменных горелок, построенных на базе ЖРД, которые применялись для расконсервации нефтяных и газовых скважин. Дело в том, что при бурении скважин часто обрывался бур и закупоривал скважину. Скважина консервировалась и рядом начинали бурить новую. Наши инженеры предложили специальную плазменную горелку, которая опускалась в скважину и выплавляла застрявший бур. Мы имели ряд договоров с нефтяниками и газовиками по расконсервации скважин. Вскоре вскрылись тревожные факты. Оказывается, все работающие скважины находятся на строгом учете и идут в зачет по обязательным поставкам нефти и газа. Законсервированные скважины, естественно, в зачет не входят. Но если скважину расконсервируют, то добываемая через нее нефть или газ идут сверх обязательных поставок и не облагаются соответствующими налогами. Нефте- и газодобывающие предприятия получают при этом большую прибыль за сверхплановые поставки. Факт расконсервации скважины фиксировался наличием договора и актами на проведение соответствующих работ ГосНИИАС. Ловкие махинаторы стали скрывать некоторые работающие скважины, представляя их законсервированными. Расчет был прост: получить липовый акт о расконсервации — и качать ту же нефть уже как сверхплановую, получая соответствующую «прибыль». Но акты подписываются при проведении реальной работы, а не виртуальной. Договориться с государственным институтом, естественно, было невозможно. Поэтому и возник план: приватизировать лабораторию, проводящую эти работы, захватить ее в собственность и фабриковать нужные акты.

    Но по существующему законодательству нельзя приватизировать часть предприятия, если нарушается технологический процесс. А эти горелки использовали очень токсичное топливо — гептил. Все работы с гептилом требовали специальных мер безопасности и наличия мощных очистных сооружений, которые не входили в состав приватизируемых лабораторий. Кроме того, испытательные полигоны в принципе нельзя было приватизировать.

    Однако Госкомимущество в лице заместителя Чубайса господина Мостового подписало соответствующие решения о приватизации. Пришлось обращаться в Прокуратуру и Арбитражный суд. Около года длилась тяжба с Госкомимуществом, в результате Арбитражный суд поддержал нас.

    Местные власти Воскресенского района Московской области также «положили глаз» на земельные угодья полигона. Уж очень хорошие земли для дачных участков. Единственно правильным решением в сложившейся ситуации было выделение нашего филиала в самостоятельное казенное предприятие, что и произошло в 1994 году. Определяющую роль в этом сыграл начальник филиала Л. К. Сафронов. Наш филиал получил название Государственный научно-исследовательский полигон авиационных систем (ГосНИПАС).

    Произошли изменения и в Москве. В связи с резким уменьшением объема работ и их финансирования пришлось укрупнить структуру института, объединив ряд лабораторий и отделений. Некоторые направления были ликвидированы. В результате структурной перестройки провели сокращение численности сотрудников. Но сокращение шло больше естественным путем, так как зарплата была низкой, да и выплачивалась нерегулярно.

    Институт имел много специалистов в области электроники, компьютерной техники, программистов высокого класса. Это была в основном молодежь. Они очень быстро нашли себе места во вновь создаваемых коммерческих структурах, где им платили не менее семисот или тысячи долларов в месяц. Некоторые сотрудники организовали свое собственное дело и весьма преуспели в этом. Так, довольно известная сеть магазинов в Москве по продаже электронной техники «Мир» принадлежит бывшему нашему сотруднику Кабанову.

    Также известна сеть магазинов «Микродин», созданная сотрудниками ГосНИИАС. В дальнейшем «Микродин» на какое-то время даже стал собственником крупнейших предприятий нашей промышленности: завода ЗИЛ, Норильского медно-никелевого комбината, завода по производству авиационных двигателей «Пермские моторы». Но удержать эти гиганты в своих руках «Микродин» не сумел. ЗИЛ был выкуплен московской мэрией, Норильский комбинат и «Пермские моторы» оказались под контролем Онэксимбанка и его руководителя Потанина.

    После всех процессов реструктуризации число сотрудников ГосНИИАС сократилось до 2000, основная масса работала на московской площадке и небольшое количество сотрудников — в экспедиции в Ахтубинске. Но эти оставшиеся составляли основное научное кадровое ядро института. Это был костяк из очень квалифицированных людей, прошедших хорошую многолетнюю школу создания авиационных комплексов от самолетов первого поколения МиГ-15, МиГ-17, Су-9, Ту-16 до самолетов четвертого поколения МиГ-29, Су-27,Ту-160, МиГ-31. Средний возраст работающих достиг 49 лет, а совсем недавно он был на уровне 30–35 лет. Но мы сохранили все наши базовые кафедры, аспирантуру, продолжал функционировать Ученый совет. Институт жил, сохраняя свою научную направленность. Но в дальнейшем нужно было искать новые источники финансирования.

    Конверсия и поиск гражданских научных направлений

    В это время была выдвинута идея конверсии оборонных отраслей промышленности. Но попытка конверсии была сделана еще в бытность СССР. Она сводилась к тому, что Госплан создал программу разработки и производства новых товаров и оборудования для легкой и пищевой промышленности на предприятиях «оборонки». Но программа не сработала, так как была составлена без системного подхода. Вот один очень характерный пример. ОКБ им. А. И. Микояна получил задание создать машину-автомат по вырезке сердцевины груш перед их консервированием. Был закуплен образец, кажется, в Италии. Автомат был создан, но оказалось, что для его испытания из-за громадной производительности не нашлось нужного количества груш. Испытания проводились на картошке. Конечно, такой автомат не нашел сбыта, и подобных примеров было множество.

    Но теперь надо было проводить конверсию совершенно в других условиях. Никто не диктовал и не планировал ее направления. Каждое предприятие должно было само определиться с тем или иным продуктом и выйти с ним на рынок. Но и в этом случае большого эффекта не получили.

    Оборонные предприятия владели достаточно высокими технологиями, и их руководители довольно самонадеянно считали, что применив эти технологии к гражданскому продукту, они достигнут успеха. Но в большинстве случаев потерпели фиаско. Дело в том, что наши магазины уже заполнили товары иностранного производства. Поэтому создание гражданской продукции означало жесткую конкуренцию с иностранными фирмами. Но если последние уже давно специализировались на такой продукции и отработали специальные технологии для ее выпуска, а не приспосабливали оборонные технологии, то наши оборонные предприятия не могли инвестировать нужные средства для развертывания достаточно массового производства гражданской продукции. Приспособление оборонных технологий и производств, ориентированных на выпуск военной продукции, под гражданскую значительно повышало ее себестоимость. В этом была главная ошибка. Надо было идти не от оборонных технологий, а тщательно изучать рынок, находить в нем нишу для своего продукта и разрабатывать под него новую технологию. Но для этого требовались средства.

    Положение несколько улучшилось после дефолта 1998 года, когда рубль резко упал по отношению к доллару, и вследствие этого упала себестоимость нашей продукции, что дало возможность выйти на рынок. Но такой путь конкуренции российских товаров по отношению к импортным построен на низком уровне зарплаты наших рабочих, тогда как во всем мире снижение себестоимости продукции строится на снижении трудоемкости. Трудоемкость же на оборонных заводах была достаточно высока, так как был достаточно низок уровень автоматизации и высокое энергопотребление.

    Но наш институт мог продавать только интеллектуальный продукт, так как наше опытное производство было ориентировано на создание экспериментальной базы, а не на массовый выпуск чего бы то ни было. Вот этот вопрос: какой интеллектуальный продукт можем мы создать и кто его купит, неотвратимо встал перед нами.

    Логично было бы обратиться к тематике авионики гражданской авиации как наиболее близкой для нас. Самолеты Ил-96, Ту-204 были отработаны и даже получили сертификат летной годности от Авиарегистра, но не имели рынка сбыта. Поэтому никакого дальнейшего развития авионика этих самолетов не получила. Авионикой гражданских самолетов в СССР занималось достаточно много организаций, а отработку всего бортового комплекса авионики и его программного обеспечения для самолетов Ил-96 и Ту-204 проводил Научно-исследовательский институт авиационного оборудования (НИИАО). Так что это направление нам, как говорится, «не светило».

    Однако в это время генеральный конструктор ОКБ им. С. В. Ильюшина Генрих Васильевич Новожилов отрабатывал конфигурацию самолета Ил-96 с двигателями фирмы «Пратт-Уитни» и авионикой фирмы «Коллинз». Этот самолет имел удлиненный фюзеляж и строился в грузовом и пассажирском вариантах. Эта программа получила название «самолет Ил-96М/Т». Он строился в рамках соглашения Гор — Черномырдин. Под гарантии правительств США и России Эксимбанк США выделял кредит в миллиард долларов для закупки двигателей и оборудования у американских фирм для оснащения десяти самолетов, приобрести которые должна была компания «Аэрофлот — международные линии».

    Я был хорошо знаком с Генрихом Васильевичем, особенно по линии Академии наук, так как оба мы состояли в одном отделении. Но мы никогда не работали над совместным проектом.

    Фирма «Коллинз» поставила комплекс пилотажно-навигационного оборудования с самолета «Боинг-747». Его увязку с российским оборудованием, а это было 25 общесамолетных систем, таких, как система энергообеспечения, кондиционирования, системы выпуска шасси, щитков и предкрылков и т. д., должна была провести российская сторона. Кроме того, «Боинг-747», как и все наши самолеты, строился с трехчленным экипажем: два летчика и бортинженер.

    Чтобы снизить затраты в эксплуатации, было принято решение строить самолет с двухчленным экипажем. Бортинженера, управляющего общесамолетным оборудованием, должен был заменить «электронный бортинженер». Разработку его также должна была провести российская сторона. Генеральное соглашение между фирмами США и ОКБ им. С. В. Ильюшина предусматривало, что затраты на разработку каждая из сторон берет на себя, а фирмы США оказывают помощь в сертификации самолета в Американской авиационной федерации (ФАА) и продвижение его на международных рынках.

    ОКБ им. С. В. Ильюшина не обладало необходимыми кадрами в области авионики, чтобы провести соответствующие работы, и Генрих Васильевич предложил нам включиться в разработку самолета Ил-96Т.

    После некоторого раздумья я согласился. В то время я уже понимал, что России вернуться на рынок гражданской авиации в одиночку нереально. Надо искать союзников. То, что «Пратт-Уитни» крупнейшая компания США, входящая в одно из самых мощных в США объединений «Юнайтед Технолоджи» и способная тем самым противостоять «Боингу», участвует в разработке Ил-96Т, вселяло надежду вернуться на международный рынок гражданской авиации.

    Кроме того, работая совместно с «Коллинзом», можно было адаптироваться к западным технологиям в области авионики гражданских самолетов и получить опыт взаимодействия с такой структурой, как ФАА, чей сертификат имеет международное признание. Итак, мы включились в довольно интересный международный проект, который имел для России первостепенное значение для выхода на международный рынок. Финансировать нашу работу должен был Генрих Васильевич Новожилов.

    Мы организовали в институте специальный коллектив для выполнения этой работы, собрав туда тех, кто в свое время отрабатывал авионику таких самолетов, как Ту-144, Ту-95МС и Ту-160. С помощью специалистов фирмы «Коллинз» мы создали стенд самолета Ил-96Т, используя опыт отработки Ту-160.

    Чтобы легче общаться с инженерами США, мы предварительно пропустили группу инженеров ГосНИИАС через курсы английского языка при МИДе, а затем направили их на стажировку и для освоения технологий отработки авионики на фирму «Коллинз», расположенную в городе Сидерапидс (США). В короткие сроки создалась совместная команда. Общение шло через компьютерную электронную связь. Мы стали создавать у себя компьютерную базу данных, аналогичную базе наших партнеров в США.

    Работу наших специалистов инженеры и руководство фирмы «Коллинз» оценили высоко. Дело в том, что в силу специфики работы на фирмах США для выполнения той или иной темы создавались временные коллективы. После закрытия темы коллективы распадались. В результате наблюдалась довольно большая текучка кадров и практически не происходило накопления опыта у работающих специалистов. Инженеры оставались очень узко ориентированными. Наши же инженеры, последовательно работая над каждым новым направлением самолетов, имели значительный опыт работы над предыдущим поколением.

    Один из ведущих менеджеров «Коллинза», господин Тибор, сказал мне при встрече, что на их фирме имеется только шесть специалистов такой квалификации, как инженеры ГосНИИАС, и просил разрешения использовать наших инженеров на работах, не связанных с программой Ил-96Т. Я дал согласие. И наши инженеры направились в США на эти работы. Они, конечно, там неплохо зарабатывали, но главное, постигали все тонкости технологий работы одной из ведущих фирм США в области авионики. Это был «медовый месяц» в нашем сотрудничестве с фирмой «Коллинз». Руководящие менеджеры фирмы — вице-президенты Тибор и Дандекар, а также представители фирмы в Москве господин Эджберг и, впоследствии, Олег Чижов (американец русского происхождения), очень много сделали для укрепления этого сотрудничества.

    Но в 1995–1996 годах экономическое положение фирмы ухудшилось. Президентом фирмы был назначен господин Клейн Джонс, вице-президенты Тибор и Дандекар ушли в отставку, был заменен и представитель фирмы в Москве Олег Чижов. Вместо него был назначен господин Махачек, чех, который неприязненно относился к России и русским. Это довольно быстро привело к ухудшению отношений между ГосНИИАС и фирмой «Коллинз».

    В этой совместной работе нам пришлось практически заново создавать все программное обеспечение для управляющих бортовых цифровых машин и разрабатывать систему управления самолетным оборудованием (электронный бортинженер). Это была интеллектуальная собственность России. Но Махачек требовал безвозмездной передачи всего программного обеспечения на фирму, хотя, согласно генеральному соглашению, эта работа проводилась силами наших специалистов и финансировалась российской стороной. Тогда Махачек создал в Москве инженерный центр фирмы «Коллинз» и переманил в него группу наших инженеров, пользуясь возможностью дать им зарплату, которую мы конечно не могли платить им в институте. Это был шаг, недопустимый между партнерами.

    Я боролся против таких действий Махачека, обращался к К. Джонсу, просил руководство ОКБ им. С. В. Ильюшина занять решительную позицию, но все было безрезультатно — инженерный центр был создан. Роль его практически сводилась только к одному — получить интеллектуальный продукт ГосНИИАС бесплатно.

    В современной авионике при продаже комплекта приборов стоимость собственно оборудования не превышает 30–40 процентов, а стоимость программного продукта — 60–70. Поэтому, естественно, получить бесплатно программное обеспечение для Махачека было заманчиво. То, что это неэтично, Махачека не остановило.

    Надо сказать, что руководство ОКБ им. С. В. Ильюшина (генеральный директор В. В. Ливанов и заместитель генерального конструктора, отвечающий за этот самолет, В. И. Терентьев) так и не заняло твердой позиции в этом вопросе.

    К лету 1997 года мы закончили отработку комплекса авионики и установили его на первом экземпляре самолета, построенного на Воронежском авиационном заводе. Летные испытания прошли успешно. Начался процесс сертификации самолета в ФАА. Для этого между ФАА и нашим Авиарегистром было подписано двухстороннее соглашение, позволяющее ФАА учесть объемы сертификационных испытаний, проводимых Авиарегистром. Да, собственно, это были больше формальные вопросы. Самолет Ил-96 имел достаточно большой налет часов в эксплуатации. Нормы летной годности, принятые в Авиарегистре, по существу, повторяли международные нормы. Поэтому вопросов по планеру практически не было. Двигатели фирмы «Пратт-Уитни» были сертифицированы в составе ряда самолетов фирмы «Боинг» и «Эрбас Индастри». Приборы фирмы «Коллинз» также были сертифицированы в составе самолета «Боинг-747». Единственно новыми и не прошедшими детальной проверки были программное обеспечение и система «электронный бортинженер», разработанные нашим институтом.

    Надо сказать, что основой процесса сертификации на Западе, в отличие от России, является сертификация технологий, по которым работает производитель, а не самого продукта, и в первую очередь то, как у него организована система управления качеством. Поэтому ФАА специально наняла экспертов из английской фирмы, которые приехали в ГосНИИАС и в течение нескольких месяцев изучали весь процесс создания программного обеспечения в институте. Так как мы досконально изучили опыт фирмы «Коллинз» и, как я уже отмечал, работали как единая команда, то, естественно, наши технологии были идентичны технологиям, принятым на Западе. В результате стенд самолета Ил-96Т и лаборатория были сертифицированы английскими специалистами.

    Основой сертификации являлась верификация всего программного обеспечения. Это был достаточно рутинный процесс, но очень трудоемкий и занимающий много времени. Но от нас требовали провести верификацию к августу 1997 года. Это можно было выполнить только при условии привлечения дополнительных специалистов и организации трехсменной работы на стенде. И при этом нужно было платить не менее 500 долларов в месяц. Это были ничтожные деньги на фоне тех затрат, которые шли на отработку этого самолета. Я обратился к В. В. Ливанову с просьбой оплатить эти работы, но не получил поддержки. Ливанов согласился доплатить нашим специалистам небольшие суммы в пределах 1000 рублей к той зарплате, которую они получали. Организовать трехсменную работу не удалось, тем более привлечь дополнительные силы. Все это привело к затяжке сроков. Одновременно ОКБ им. С. В. Ильюшина внесло изменения в алгоритмы управления по результатам летных испытаний, и пришлось отрабатывать еще одну версию программного обеспечения.

    В конце концов к апрелю 1998 года окончательная версия программного обеспечения с материалами ее верификации была передана в инженерный центр фирмы «Коллинз», который должен был передать материалы в США для предоставления в ФАА. Этот процесс затянулся до августа 1998 года, но в конце концов сертификат был получен. Это был первый международный сертификат, который получил российский самолет такого класса. Дальний магистральный самолет относится к классу самых сложных в техническом отношении самолетов гражданской авиации. Казалось бы, путь на рынок был открыт. Но дефолт, который объявило правительство Кириенко в августе 1998 года, сломал все. Эксимбанк отказался подтвердить кредит для первой партии самолетов, да и Аэрофлот в лице его генерального директора Окулова (кстати, зятя президента Ельцина) также потерял интерес к этому самолету, так как США, обещая кредит в миллиард долларов на программу самолета Ил-96М/Т, потребовали взять в лизинг самолеты фирмы «Боинг», причем освободить их от таможенных сборов. Россия выполнила эти условия. Аэрофлот, получив самолеты от «Боинга», вместе с Эксимбанком отказались от своих обязательств. Так еще раз были преданы интересы авиационной промышленности России.

    Правительство никак не прореагировало на сложившуюся ситуацию. Если самолет был бы сертифицирован на год раньше, возможно, этого бы не произошло.

    Таким образом, Россия упустила шанс войти в международный рынок гражданской авиации.

    Работая над системами для боевой авиации, мы много внимания уделяли управлению группами самолетов, особенно при перехвате воздушного противника, групповом воздушном бое или в операции прорыва ПВО. Поэтому после организации работ по авионике гражданских самолетов мы обратили внимание на проблемы управления воздушным движением. Мы решили найти свою нишу и в этом секторе рынка гражданской авиации. В какой-то мере здесь сказалось и влияние Татьяны Григорьевны Анодиной, которая была руководителем Научно-экспериментального центра управления воздушным движением (НЦ УВД). Впоследствии этот центр получил статус научно-исследовательского института. Татьяна Григорьевна, безусловно, яркая личность. Она стояла у истоков создания систем управления воздушным движением в СССР, пройдя довольно трудный путь от рядового инженера до руководителя целого направления. Доктор технических наук, профессор, Т. Г. Анодина в настоящее время много сил отдает проблеме УВД, являясь одновременно руководителем Международного авиационного комитета (МАК).

    Где-то в конце 80-х годов она обратилась ко мне с просьбой помочь ее институту создать имитационную модель воздушных перевозок в СССР, включающую модели реальных трасс, аэропортов, технических средств УВД и т. д. Подобная модель была необходима для формирования единой системы планирования воздушного движения. В СССР, да и теперь в России, такой системы планирования практически не было. Если рассматривать систему УВД в крупном плане, то ее можно условно разбить на две составляющие: управление воздушным движением в зоне аэропорта, где идут процессы взлета, посадки самолета, движения по рулежным дорожкам, по взлетной полосе и т. д., и управление при полете на специально выделенных в воздушном пространстве коридорах — воздушных трассах. Воздушное пространство разбито на зоны, связанные с крупными территориями. Есть Северо-Западная зона (Санкт-Петербург), Центральная зона (Москва), Северо-Кавказская зона (Ростов) и т. д. В зонах находятся центры УВД, которые оборудованы первичными и вторичными радиолокаторами, системами связи между самолетами и центром («земля — воздух»), между центрами УВД («земля — земля») и диспетчерскими пунктами. Первичные радиолокаторы обнаруживают и сопровождают воздушные суда независимо от их государственной принадлежности и, как правило, входят в радиотехнические соединения ПВО страны. Вторичные радиолокаторы принадлежат службам УВД и сопровождают воздушные суда уже не по отраженному сигналу, а по сигналу радиоответчика, расположенного на борту самолета. Этот сигнал, обладая достаточной мощностью, обеспечивает устойчивое слежение и кроме того несет определенную служебную информацию. Основная функция радиолокаторов — получать текущие координаты самолета (высота — эшелон полета, курс, скорость).

    Диспетчер на индикаторах кругового обзора в диспетчерском пункте, благодаря радиолокации, видит всю воздушную обстановку и имея связь с самолетами, может управлять ими, отдавая команды на смену эшелона, курса и т. д. В зоне аэропорта в систему УВД встроена и подсистема ближней навигации, которая управляет всем режимом взлета и посадки. Особенно важно управление посадкой с учетом возможной погодной обстановки и. видимости взлетной полосы на аэродроме. Обычно видимость определяется нижней кромкой облачности. Самолет выводится на полосу системой ближней радионавигации, а последний этап посадки на полосу обычно берет на себя пилот. Но для этого он должен видеть полосу. Так вот, степень автоматизации режима посадки и определяет I, II, III категорию посадки. Третья категория предполагает полностью «слепую» посадку, когда пилот практически не видит полосу и производит посадку по приборам. Надо сказать, что проблема автоматизации посадки решена очень давно, но пилот, находясь в кабине, психологически не может доверить посадку самолета с сотнями пассажиров на борту бездушной автоматике. А если аппаратура откажет? Когда в 60-е годы впервые отрабатывалась система автоматической посадки, опытные летчики-испытатели Летно-исследовательского института им. М. Громова никак не могли отделаться от желания взять штурвал самолета «на себя» в момент касания колес самолета бетонной полосы, хотя им многократно демонстрировали записи автоматического режима посадки, которые уверенно показывали, что автомат «сажает» самолет более плавно, чем летчик. Но ничего не помогало. Инстинкт самосохранения срабатывал, и летчик брал штурвал на себя. Вскоре этот психологический барьер был преодолен. Летчик был включен в «контур» управления и производил посадку вручную, но это был виртуальный процесс. То есть в случае отсутствия видимости полосы самолет совершал посадку автоматически, а летчику создавали видимость полосы искусственно.

    Итак, мы решили найти себе место в системах УВД, совершая все ту же ошибку в предположении, что раз мы владеем технологией группового управления, то найдем свое место на рынке этих систем. Мы забыли совет президента фирмы «Голд Стар», который посетил наш институт в середине 90-х годов: «Изучи рынок, найди там свое место, а потом разрабатывай технологии и продукт». А рынок стал достаточно узким, и в условиях резкого падения пассажиропотока пропадала острая необходимость автоматизации управления воздушным движением. Если во всем мире интенсивность воздушного движения росла, то у нас она падала. Поэтому для России было более актуально поддержание работоспособности существующей системы, в условиях ее старения даже с отказом от автоматических режимов и переходом на так называемое ситуационное управление, когда все решения и команды перекладываются на диспетчера и систему связи. Координаты самолета передаются диспетчеру по УКВ-каналу экипажем самолета, при этом радиолокацию можно и не использовать.

    Такое «примитивное» управление, конечно, возможно лишь при очень низкой интенсивности полетов воздушных судов, когда диспетчер вполне может справиться с процессом управления.

    Кроме того, на рынке систем УВД была уже сложившаяся кооперация предприятий радиопромышленности, которые достаточно монополизировали его.

    Мы же решили войти в этот рынок совершенно с иных позиций. СССР (а ныне Россия) имеет достаточно удачное географическое положение — через нашу территорию можно проложить самые короткие трассы между Европой и США, с одной стороны, и Юго-Восточной Азией, Китаем и Индией — с другой. Это северные и полярные маршруты. В эпоху холодной войны воздушное пространство СССР было закрыто, и все трассы пролегали в обход. Всякое нарушение воздушного пространства СССР пресекалось системой ПВО.

    Здесь уместно вспомнить инцидент 1988 года со сбитием над Сахалином нашим истребителем-перехватчиком Су-15 гражданского самолета «Боинг-747», борт № 007, авиакомпании «Кореан Эрлайнз».

    Я был на работе, когда неожиданно раздался телефонный звонок из Генерального штаба Советской Армии, и мне сообщили, что сбит «Боинг-747», летевший из Анкориджа (США) в Сеул (Южная Корея). Создана группа экспертов, в которую включен и я, и мне надо срочно прибыть в Генштаб.

    Приехал. В группу вошли представители Министерства обороны, ВВС и ПВО, специалисты НИИ эксплуатации, ремонта авиационной техники (НИИ ЭРАТ) ВВС, которые традиционно занимались расследованием катастроф, происходивших с военными машинами, летчики ЛИИ им. М. М. Громова и я как человек, знающий авионику. Как мне сказали позже, я был включен в эту группу по личному распоряжению Д. Ф. Устинова.

    Надо сказать, что в годы, предшествующие инциденту с «Боингом», было очень много нарушений американцами воздушного пространства Советского Союза со стороны Севера, Дальнего Востока, Сахалина, и войска ПВО постоянно находились в напряжении, поскольку самолеты-разведчики США летали вдоль наших границ чуть ли не по расписанию. Но прямого их вторжения не случалось. И вдруг южнокорейский самолет идет над Камчаткой, где охрану баз Тихоокеанского флота вели системы С-200 и авиации ПВО, ненадолго исчезает с наших радиолокаторов и появляется над Сахалином. Несмотря на все попытки наших истребителей посадить его, «Боинг-747» продолжает полет, отклонившись от своего обычного маршрута на сотни километров. Тогда следует команда сбить нарушителя, что и было сделано истребителем Су-15 уже на выходе «Боинга» из нашего воздушного пространства. Он рухнул в океан. В мире началась дикая истерия по поводу этих действий СССР, хотя никто не отрицал самого факта вторжения чужого самолета в наше воздушное пространство. Из-за того, что нашей стране был объявлен своего рода бойкот со стороны международного авиационного сообщества, было принято решение никого не информировать о том, что нашими моряками найдены и подняты на поверхность «черные ящики» — носители информации с борта «Боинга». Руководство страны решило вначале само разобраться, что же случилось в небе над Камчаткой и Сахалином, по записям «черных ящиков», для чего и создали нашу группу.

    Когда в НИИ ЭРАТ расшифровали эти записи, оказалось, что «Боинг», вылетев из Анкориджа, лег на курс, который по прямой вел в Сеул, но при этом пересекал воздушное пространство СССР. Он летел, никуда не отклоняясь…

    Первая версия, которая у нас родилась, заключалась в том, что командир «Боинга» по ошибке замкнул автопилот не на гироинерциальную систему фирмы «Литтон», а на радиомагнитный компас. Но встал вопрос, получали ли летчики какую-нибудь дополнительную информацию, которая могла бы заставить их усомниться в правильности курса. Оказалось, что у них на борту был индикатор горизонтальной обстановки, который показывает отклонение машины от правильного маршрута. Далее, выяснилось, что гироинерциальная система тоже работала, и летчики могли с ее помощью определять свой маршрут. Более того, на маршруте у них лежали несколько промежуточных пунктов, пролетая которые они должны были докладывать свое местонахождение, запас топлива и т. д. Все это пилоты «Боинга» выполнили, хотя ушли от тех координат, что называли, на 500 километров в сторону. Это нас насторожило…

    Еще одно «но». Доклады свои они передавали через другой «Боинг-747», летевший на несколько сот километров левее, потому что с Алеутскими островами, где расположены пункты УВД, радиосвязь была неустойчивой. Да и как она может быть хорошей, если они ушли от нужного курса на 500 км к западу?! Но почему-то летчиков «Боинга» и нарушения радиосвязи не насторожили.

    Ладно ошиблись, не насторожились… Но не увидеть на экране метеорадиолокатора очертаний Камчатки, над которой они пролетали, невозможно. Тем более оба пилота опытные, один из них был даже шеф-пилотом у Ли Сын-мана и перед описываемым полетом аттестовался, в качестве командира «Боинга-747» с оценкой «отлично».

    В общем, все факты говорили о том, что они летели по одному маршруту, а вели себя так, будто летят по другому — хорошо знакомому и не раз облетанному. Что это — двойная, тройная ошибка или какой-то умысел? Объяснить это невозможно, но факты — упрямая вещь и говорят сами за себя.

    В это время по линии Главного разведывательного управления наша группа получила информацию: во время пролета «Боинга» над системами советских ПВО над ним находился американский разведывательный спутник. А поскольку, вольно или невольно, этот самолет «вскрыл» С-200, то частоты, на которых она работает, возможно, стали добычей этого спутника.

    И все же наша группа до последней возможности пыталась «оправдать» пилотов «Боинга» даже после того, как мы услышали запись переговоров летчика Су-15 с «землей». Он докладывал, что видит гражданский самолет, освещенные иллюминаторы, что пытается связаться с экипажем, заходит вперед него по курсу и помахивая крыльями, приглашает следовать за собой, что выпустил трассирующую очередь из пушки перед «Боингом»… Никакой реакции. Что оставалось делать нашему командованию? И был дан приказ сбить нарушителя…

    Я назвал лишь несколько сомнительных фактов, но на самом-то деле их было больше, и они почти однозначно говорили о том, что ошибка пилотов исключена, а нарушение границы стало результатом какого-то замысла с их стороны. Какого? И был ли он вообще? На эти вопросы история еще должна ответить, а пока катастрофа «Боинга-747», борт № 007, остается тайной.

    Позже к этому расследованию вернулись уже во времена Б. Н. Ельцина, но ничего нового так и не обнаружили.

    Но вернемся к системам УВД. Из Европы трассы шли на юг и восток через Аравийский полуостров, Индийский океан, а затем поворачивали на север, к Китаю и Японии. Из США все трассы шли через экваториальные зоны Тихого океана, либо на Аляску, а затем, не заходя в воздушное пространство Камчатки и Сахалина — к Японии, Корее и Китаю. Конечно, полет через Россию резко сокращал время и дальность полета. Это давало бы значительную экономию топлива, а следовательно снижало затраты. Поэтому авиакомпании-перевозчики западного мира были весьма заинтересованы в «открытии» этих трасс. Но это требовало от России принятия, с одной стороны, политического решения, а с другой — создания необходимой наземной радионавигационной инфраструктуры УВД для обеспечения этих транзитных полетов. С экономической точки зрения для России открытие этих транзитных трасс было также очень выгодным делом. Международные цены за аэронавигационное обслуживание лежали в пределах доллара США за километр полета. Трассы имели протяженность несколько тысяч километров, а число транзитных полетов в XXI веке должно, по нашим расчетам, расти в геометрической профессии, так что прибыль могла достигать от сотен миллионов до нескольких миллиардов долларов в год.

    Но выгода от экономии топлива была еще выше, и целый ряд известных авиакомпаний-перевозчиков, таких, как «Бритиш Эрлайнз», «Юнайтед Эрлайнз» и даже самолетостроительная компания «Боинг» готовы были оборудовать эти трассы за свой счет, при условии, что Россия не будет взимать аэронавигационные сборы на время, пока их затраты не окупятся. Европейский банк реконструкции и развития в своей инвестиционной политике также шел на предоставление кредитов для строительства системы УВД на этих трассах.

    Но трассы должны проходить в северных зонах России над Северным Ледовитым океаном, через Новую Землю, затем в Восточной Сибири переходить через зону Красноярска к границам Китая, Казахстана, Узбекистана на Афганистан, Пакистан и Индию. Все эти зоны практически не имеют развитой наземной инфраструктуры, характеризуются очень сложными и тяжелыми климатическими условиями. Поэтому ориентироваться на оборудование трасс традиционными первичными и вторичными радиолокаторами, системами УКВ-связи и т. д. было весьма проблематично из-за трудностей эксплуатации такой инфраструктуры. Аналогичная ситуация существует и в северо-западных провинциях Китая, горных районах Средней Азии, Афганистана и Пакистана. Надо было искать другие технические решения.

    В это время были развернуты две системы космической навигации: глобальная система позиционирования (GPS) США и глобальная навигационная спутниковая система (ГЛОНАСС) России. Обе системы строились для повышения точности наведения баллистических и крылатых ракет стратегического назначения и включали в себя по 24 спутника, расположенных на орбитах так, что любой объект мог «видеть» одновременно по крайней мере четыре спутника в любой точке земного шара. Наличие высокоточного эталона времени и знание положения спутников на орбите позволяли очень точно определять географические координаты самолета. Практически это полная аналогия с астронавигацией, когда моряки имели точный хронометр и угломерный прибор — секстант, с помощью которого пеленговали ту или иную звезду и, зная ее координаты на звездном атласе, определяли свои координаты.

    Мы при создании навигационной системы самолета Ту-160 уже применили спутниковую навигацию. Правда, приемник радиосигналов от спутника был одноканальным, и это не обеспечивало нужной оперативности, так как надо было последовательно пеленговать спутники. В настоящее время «канальность» приемников спутниковой навигации давно уже перешла за десять.

    Поэтому мы стали развивать принципы построения УВД на базе спутниковой навигации. Это было сформулировано нами еще в конце 80-х годов, когда в мире эти принципы практически не развивались. Но в последующие годы это направление в УВД получило всемирное признание и стало называться CNS-ATM. В 1991 году в Москве в одном из павильонов ВДНХ (ныне ВВЦ) была организована первая в России международная авиационная выставка. Впоследствии она стала проходить как Московский международный авиакосмический салон (МАКС) в г. Жуковском, который очень быстро получил международное признание. В павильоне ВДНХ на стенде ГосНИИАС мы выставили планшет, который отражал идею построения УВД России на базе спутниковой навигации и оборудования северных трасс с помощью этой технологии.

    Почему мы стали ориентироваться на эту технологию? Потому, что самолет, используя методы спутниковой навигации, может определять свои координаты с точностью даже превышающей точность наземных РЛС, а далее передавать эти координаты по УКВ-каналу на пульт диспетчера. При этом можно так отработать протоколы и формуляры связи, что диспетчер даже не будет знать, откуда он получил координаты воздушного судна: от РЛС или с борта самолета.

    В результате полностью отпадает необходимость иметь развитую наземную инфраструктуру УВД.

    Такой режим в дальнейшем получил название «автоматическое зависимое наблюдение» (АЗН). Естественно, при этом усложнялся борт самолета, но это уже была наша епархия.

    Первый, кто проявил значительный интерес к нашему стенду, был президент отделения «Вестингауз Электрик» — знаменитой американской фирмы «Вестингауз» — Джек Таймен. Он прямо ухватился за эти идеи. Джек оказался очень динамичным человеком. Это был типичный американский бизнесмен, типаж романов Драйзера. Я познакомил его с Т. Г. Анодиной, и прямо на этой выставке был подписан протокол о намерениях между «Вестингауз Электрик», НИИ «Аэронавигация» и ГосНИИАС о разработке российской системы УВД с применением спутниковых технологий.

    В дальнейшем Д. Таймен развил бурную деятельность в США. Был организован специальный консорциум ГАТТС американских фирм в составе «Вестингауз Электрик», IBM, ATT, «Хьюз», а с российской стороны институт Т. Г. Анодиной — НИИ «Аэронавигация» как ведущий центр по технологии УВД в России.

    В короткие сроки консорциум подготовил технико-экономический проект новой системы.

    Был проработан и механизм финансирования проекта со стороны Европейского банка реконструкции и развития, кредит которого погашался в течение нескольких лет через аэронавигационные сборы. Но здесь появились первые трудности. Увидя перспективность российского рынка УВД, французская ведущая фирма в этой области «Томсон-CSF» разработала свой проект оснащения северных трасс России и потребовала провести международный тендер. Правда, предложения французов практически были ориентированы на оснащение трасс радиолокаторами, так как это был основной продукт фирмы «Томсон-CSF», а не на спутниковые технологии.

    Одновременно достаточно динамичной оказалась итальянская фирма «Аления», которая организовала даже совместное предприятие с рядом наших организаций, являющихся разработчиками технических средств УВД. Технические решения, которые предлагали итальянцы, были основаны на старых технологиях. Однако никто с российской стороны не провел глубокого анализа предложений фирмы «Аления», а наоборот, была развернута подготовка производства вычислительных средств системы в рамках совместного предприятия.

    Так или иначе, создалась ситуация, когда было предложено три проекта модернизации системы УВД России. Все они в той или иной мере опирались на определенные механизмы инвестиций со стороны Запада. И это было главное, так как своих средств Россия на такую глубокую модернизацию не имела, но у нее появился шанс стать воздушным транспортным коридором между Северной Америкой, Европой и Азией.

    Когда-то Киевская Русь была таким водным коридором между северной частью Европы и Византией, так называемый путь из варяг в греки. Он сыграл значительную роль в экономическом и культурном развитии славянских народов Киевской Руси.

    Но в этот действительно судьбоносный момент для нашего воздушного транспорта со стороны федеральной авиационной службы (ФАС), которая пришла на смену Министерству гражданской авиации, не было проявлено необходимой государственной мудрости. Все погрязло в лоббировании различных интересов, особенно противодействовали этому процессу предприятия радиотехнической промышленности, прикрываясь различными патриотическими лозунгами. Вероятно, эти предприятия, освоив новейшие технологии, могли бы и сами модернизировать систему УВД России, но они придерживались традиционной концепции построения УВД на базе радиолокации. Но, главное, они не имели средств на эти разработки. Несмотря на неоднократные обращения нашего института о том, что для России оптимально базироваться на систему спутниковой навигации, чиновники ФАС и департамента радиопромышленности Министерства промышленности поддержали традиционные решения. Никто в ФАСе не навел порядка и в сборе средств за аэронавигационное обслуживание. А здесь создалась почти криминальная обстановка. В бытность СССР в Министерстве гражданской авиации был один воздушный перевозчик — Аэрофлот. По существу, это была одна из крупнейших в мире перевозочных авиакомпаний. Поскольку самолеты Аэрофлота летали почти на всех международных трассах, то Аэрофлоту необходимо было оплачивать в различных странах техническое обслуживание самолетов в аэропортах и в том числе за аэронавигационное обслуживание при полетах на трассе. Но и ряд ведущих международных авиационных компаний, таких, как «Люфтганза», «Эр Франс», «Бритиш Эрвейз», КЛМ, САС, «Пан-америкен», «Дельта», летали над СССР и обслуживались в наших аэропортах. Поэтому были подписаны двухсторонние соглашения между Аэрофлотом и этими компаниями о взаимном обслуживании. После распада Аэрофлота на более чем триста компаний с последующим акционированием и отделения служб аэропортов от компаний-перевозчиков положение с аэронавигационным обслуживанием резко усложнилось.

    Единая система УВД также распалась. Если все технические средства и центры УВД, связанные с управлением на трассах, остались в ведении государства, то ряд технических средств УВД в аэропортах оказался в эксплуатации акционированных служб аэропортов.

    Вновь созданная авиакомпания «Аэрофлот — международные линии» унаследовала все двухсторонние договоры с иностранными компаниями-перевозчиками. И деньги за аэронавигационное обслуживание от полета иностранных самолетов над территорией России частично оседали на счетах Аэрофлота, частично на счетах центров УВД. Разобраться в этом бедламе было очень сложно, тем более что средства были немалые. В результате этого государство в лице Министерства финансов не могло дать гарантий на возврат кредитов, которые готовы были выделить западные банки, так как в бюджет государства от аэронавигационных сборов ничего на поступало. В результате всей этой неразберихи западные фирмы отказались участвовать в процессе модернизации системы УВД России. Россия лишилась шанса получить инвестиции для развития международных воздушных трасс через ее воздушное пространство.

    Это очень характерный пример того, как некомпетентность и коррумпированность российского чиновничества отталкивала западных инвесторов.

    Но мы продолжали работать в этом направлении. Очень важным моментом была разработка дуального приемника радиосигналов, одновременно работающего от систем GPS и ГЛОНАСС. В России в этот момент такого приемника в разработке не было. И здесь для ГосНИИАС сложилась очень благоприятная обстановка. Со стороны США и России было подписано соглашение о финансировании процессов сокращения и утилизации ядерных зарядов фондом Нана-Луггара. Часть средств из этого фонда выделялась на конверсию оборонных предприятий России. США выбрали пять российских предприятий, в числе которых был и наш институт. Для меня до сих пор остается загадкой, почему ГосНИИАС попал в этот список, скорее всего сыграл роль тот факт, что мы установили контакты с рядом американских фирм, в том числе с «Рокуэлл», «Хьюз», «Вестингауз», а министром обороны в США в этот момент был назначен профессор Станфордского университета господин Перри, с которым я был знаком по работе в совместной комиссии Национальной академии наук США и Российской академии наук по контролю и сокращению оружия массового поражения.

    Кстати, одним из директоров управления ДАРПА Министерства обороны США (управление руководило НИРом и поисковыми исследованиями) был господин Лонгмайер, бывший вице-президент «Вестингауз-электрик», с которым я был также знаком.

    Условием финансирования конверсии из фонда Нана-Луггара была подача предложения по разработке и выпуску того или иного гражданского продукта совместно с какой-либо американской фирмой. Американские фирмы выбирались в результате конкурса. Мы выехали в США и провели переговоры с очень большим количеством фирм. В результате конкурс выиграла фирма «Рокуэлл», а в качестве совместной разработки нами был предложен дуальный приемник спутниковой навигации.

    В течение двух лет мы плодотворно сотрудничали с этим партнером. Ряд наших специалистов прошел обучение менеджменту на фирме, был создан работающий макет приемника. Но для создания серийного образца, по условиям контракта, «Рокуэлл» должна была разработать микросхемы этого приемника. Выделенных из фонда средств на создание микросхем не хватило, и приемник так и не был запущен в производство.

    В то же время мы установили довольно хорошие отношения с французской фирмой «Секстан», работая совместно над созданием авионики самолета МиГ-АТ. Этот самолет был включен в программу русско-французского военно-технического сотрудничества. Самолет с авионикой «Секстан», с двигателями фирмы «Снекма» и программным обеспечением ГосНИИАС был построен и успешно демонстрировался на авиационном салоне в Ле Бурже. Наши специалисты очень дружно работали с французами, и это проложило путь к другим совместным работам. Установились достаточно хорошие отношения у меня и с президентом фирмы господином Мартеном. Фирма «Секстан» была дочерним отделением фирмы «Томсон-CSF». После кардинальной перестройки фирмы «Томсон», которая в настоящее время называется «Талес», «Секстан» стал частью новой фирмы. Господин Мартен, зная наши работы над спутниковой навигацией, предложил совместно создать дуальный приемник. Франция очень активно поддерживала нашу систему ГЛОНАСС, считая совершенно недопустимой монопольность американской системы GPS.

    И в этом случае был создан опытный образец приемника, который был установлен на летающей лаборатории Ил-18, созданной нашим институтом, и продемонстрирован в режиме автоматического зависимого наведения (АЗН) на авиационной выставке в Берлине. Но дальнейшего развития эта совместная работа не получила: на сей раз был упущен момент. Американские фирмы, выпускающие приемники спутниковой навигации и уверенно доминирующие на этом рынке, быстро доработали свои приборы до режима дуального приема. Актуальность создания такого приемника пропала. Кстати, в конце 90-х годов и в России были созданы дуальные приемники.

    Для нас все это стало хорошей школой совместной работы с западными фирмами. Мы по-настоящему почувствовали, что такое рынок наукоемкого продукта, стали понимать всю технологию его разработки. По времени это совпало с совместной работой с фирмой «Коллинз» по самолету Ил-96Т.

    Работая по заказу индийских ВВС над модернизацией авионики и вооружения самолета МиГ-21БИС, мы привлекли фирму «Секстан» в части навигационного комплекса. В Татарстане президент М. Шаймиев нашел средства, и фирма Томсон-CSF выиграла международный конкурс на развертывание нового центра УВД в Казани. Наш институт принимал участие в инсталляции программного обеспечения в этом центре. Для этого группа наших сотрудников прошла соответствующее обучение в Париже. Руководитель группы ведущий инженер Ракитин настолько хорошо освоил технологию отладки этого программного обеспечения, что стал привлекаться фирмой «Томсон» и в других подобных проектах, в том числе наиболее крупном из них — в Австралии.

    Но, как я уже говорил, больших заказов по этим направлениям в России не было.

    Короче говоря, в середине 90-х годов мы имели достаточно сильную группу инженеров, хорошо ориентирующихся и владеющих технологиями авионики гражданских самолетов и систем УВД. Но для существования института это было недостаточно. Надо было искать нетрадиционные для нас направления и было желательно, чтобы они финансировались не из бюджета государства, а либо с начавшегося формироваться в России рынка, либо с международного рынка, то есть работы должны были иметь коммерческий характер.

    Как уже говорилось, государственный оборонный заказ в 90-е годы практически обнулился. Финансировались только отдельные опытно-конструкторские разработки, начатые в конце 80-х. В институте на стенде полунатурного моделирования проходила отработка систем самолета Су-27ИБ, отрабатывались системы самонаведения ракет класса «воздух — поверхность» Х-31А, Х-31П и противокорабельной ракеты Х-35. Но объем работ был незначителен. Работы по ракетам класса «воздух — воздух» по существу прекратились.

    Были также прекращены, как уже сказано выше, работы по МиГ-29М, Су-27М и МиГ-31М, хотя задел был значительный.

    Наши истребители четвертого поколения превосходили по своим летно-техническим характеристикам, особенно по маневренности, зарубежные аналоги. Но радиолокаторы МиГ-29 и Су-27 не имели режима класса «воздух — поверхность», и это было их самым слабым местом. Закрыв работы по МиГ-29М и Су-27М, тем самым закрыли и работы по многорежимным БРЛС, что было явно не дальновидно. Новое руководство ВВС и Министерства обороны исходило в своей политике из трудно объяснимых для нас критериев. Особенно это было обидно для нашего коллектива, так как в этих модификациях были заложены результаты наших многолетних исследований по многофункциональным БРЛС и системам управления вооружением на их основе. Было остановлено продвижение на вооружение наших истребителей и ракеты К-77 с активной головкой самонаведения. Одновременно с остановкой модернизации наших истребителей и их систем вооружения был выведен из боевой эксплуатации весь парк истребителей-бомбардировщиков Су-17, Су-17М, Су-17М1, Су-17М2, Су-24, МиГ-27 и МиГ-23К. Все это резко понизило ударный потенциал нашей фронтовой авиации, который не восстановлен до сих пор.

    Но, как говорится, нет худа без добра. Руководители ОКБ им. А. И. Микояна и ОКБ им. П. О. Сухого генеральные конструкторы Р. А. Беляков и М. П. Симонов приложили гигантские усилия, чтобы выйти на международный рынок боевой авиации. Когда существовал Советский Союз, авиационная боевая техника поставлялась за рубеж, в порядке чисто политических акций, не преследуя коммерческого интереса. Мы вооружали страны Восточной Европы, согласно Варшавскому договору, ряд арабских стран Ближнего Востока, которые противостояли Израилю, шли поставки в Китай и Индию. Но при этом работал основной критерий: техника, которая поставлялась за рубеж, должна была либо на целое поколение отставать от той, которая в данный момент стояла на вооружении наших ВВС, либо иметь более «слабую» конфигурацию в части оборудования и вооружения.

    В 90-е годы положение существенно изменилось. Распался Варшавский договор, и страны Восточной Европы, зараженные русофобией, потянулись в НАТО. Изменилась политика и по отношению к арабским странам Ближнего Востока. Надо было искать новые рынки и сохранить конкурентоспособность нашей боевой авиации на этих рынках.

    Помимо основных покупателей — Китая и Индии — к нашим самолетам стали проявлять интерес страны Юго-Восточной Азии, прежде всего Малайзия, Индонезия, Филиппины, а также Арабские Эмираты, Кувейт, Йемен, Алжир, Перу, Бразилия. Большинство этих стран традиционно ориентировались на боевые самолеты Запада, в первую очередь Франции, Великобритании и США.

    Нашим самолетам МиГ-29 и Су-27 противостояли на рынке в основном «Мираж-2000», F-16 и F-18. Мы уверенно, как уже было сказано, превосходили эти самолеты по летным характеристикам в боях за господство в воздухе, но проигрывали в режиме «воздух — поверхность». Мы также активно участвовали во всех авиационных салонах и авиашоу. Если в период СССР мы практически не демонстрировали военную авиацию и вооружение, то теперь Россия была широко представлена не только на самых престижных салонах в Ле Бурже (Франция) и Фарнборо (Великобритания), но и в Берлине, Бразилии, Чили и т. д. Мы быстро освоили все приемы рекламы авиационной техники, наши летчики демонстрировали чудеса воздушной акробатики, поражая зарубежных посетителей авиашоу.

    Даже катастрофы, которые произошли с МиГ-29 и Су-27 на этих показах, демонстрировали высокую надежность наших средств спасения. Системы катапультирования, разработанные вместе с креслом К-36 под руководством генерального конструктора Гая Ильича Северина, работали безотказно. Особенно эффектно это было с МиГ-29, когда при вертикальном маневре заглох двигатель и самолет завалился на крыло. Летчик А. Квочур катапультировался практически на уровне земли, убедившись, что самолет падает далеко от трибун со зрителями. Произошел отстрел кресла, летчик от него отделился, причем парашют наполнился воздухом практически в момент касания летчиком земли. В результате А. Квочур отделался только царапиной на лице. Это было поразительно! Все фотокорреспонденты бросились на поле через заграждения не к спасшемуся летчику, не к обломкам горящего самолета, а к упавшему креслу, фотографируя его со всех сторон. Надо сказать, что коллектив ОКБ «Звезда», где создавалась система спасения и катапультирования К-36, добился наивысших результатов.

    Никто в мире не обеспечивал спасения летчика в столь широком диапазоне скоростей, высот и перегрузок. США в дальнейшем предложили Г. И. Северину образовать совместное предприятие с целью производства кресел для своих новейших истребителей F-22 и F-35. Гай Ильич Северин создал коллектив и технологии по разработке и производству систем спасения и жизнеобеспечения, которые действительно не имели аналогов в мире. Под его руководством были созданы практически все высотные скафандры и летные противоперегрузочные костюмы.

    Его кресла и системы жизнеобеспечения представляли собой очень сложные технические системы. Подбор конструкционных материалов для скафандров, системы охлаждения, герметизация, конструкция шлема, системы управления и стабилизации кресла в период катапультирования — все это было оригинально и гениально, не говоря уже о методах отработки и испытаний.

    Кстати, под руководством Г. И. Северина были созданы системы жизнеобеспечения и скафандры российских космонавтов. Наш институт еще в 60-е годы сотрудничал с коллективом Г. И. Северина, отрабатывая систему стабилизации космонавта с ранцем при выходе его в космос. Но это другая тема.

    Открытость, которую демонстрировала Россия на авиашоу, дала определенный эффект. Самолеты МиГ-29 и Су-27 стали непременными участниками всех международных тендеров. МиГ-29 выиграл тендер в Малайзии. Это был безусловный успех, я даже сказал бы прорыв в зону американского рынка. США очень болезненно восприняли этот факт. Президент Буш (старший) даже специально прилетел в Куала-Лумпур, чтобы лоббировать самолет F-18. Малайзийцы согласились взять несколько F-18, чтобы успокоить США, тем более, что они предлагались практически бесплатно.

    Но, как я уже отмечал, наши самолеты были «чистыми истребителями», а весь мир требовал многофункционального самолета.

    ОКБ им. П. О. Сухого на базе учебно-боевого двухместного самолета («спарки») Су-27УБ разработало Су-30, который активно стали заказывать Индия и Китай. Индия оплатила и опытно-конструкторскую разработку нового оборудования для этого самолета. За базу были приняты разработки закрытого Су-27М, и самолет получил название Су-30МКИ. Китай также поставил вопрос о модернизации бортового оборудования и прежде всего установке на самолет управляемого оружия класса «воздух — поверхность». Эта модификация получила название Су-30МКК. И здесь был использован задел с Су-27М. Боевые алгоритмы и программное обеспечение этих самолетов создавались на базе работ ГосНИИАС для Су-27М. Но М. П. Симонов решил сэкономить затраты на разработку и не привлек ГосНИИАС на этапах полунатурного моделирования. Это привело к сильной затяжке сроков выполнения контрактов. А самолет Су-30МКИ и до сих пор не доведен до нужных характеристик.

    В Индии в свое время было развернуто производство самолета МиГ-21БИС по лицензии ОКБ им. А. И. Микояна. Современный парк истребительной авиации Индии насчитывает достаточно большое количество МиГ-21, которые еще имеют летный ресурс, но оборудование и вооружение безнадежно устарели.

    Индийская сторона предложила России в рамках военно-технического сотрудничества провести модернизацию самолета МиГ-21. Контракт был подписан. Работа проводилась на авиапредприятии «Сокол» в Нижнем Новгороде под руководством ОКБ им. А. И. Микояна. Главным конструктором этой конфигурации самолета был назначен А. А. Манучаров, разработчиком БРЛС выступало предприятие «Фазотрон» (генеральный директор и генеральный конструктор А. И. Канащенко), связное оборудование своей разработки поставляла индийская сторона, система навигации поставлялась французской фирмой «Секстан» (ныне «Талос»), система нашлемного целеуказания и прицеливания была взята с самолета МиГ-29 (украинского производства), а система пассивных помех — израильской разработки. Все оружие было российское. Таким образом, в разработке компонентов бортового оборудования участвовали пять стран (Россия, Индия, Франция, Украина и Израиль). Все это нужно было увязать в единую систему боевого управления самолетом и оружием, отработать необходимое программное обеспечение, провести весь цикл наземных и летных испытаний. Эту работу поручили ГосНИИАС. Естественно, был создан стенд полунатурного моделирования как основной инструмент для проведения этого комплекса работ. Индийская сторона, ознакомившись с нашими работами, заказала в ГосНИИАС такой же стенд и для себя. Индийские ВВС рассчитывали проводить дальнейшие модернизации оборудования этого самолета собственными силами.

    Проявили интерес к работам ГосНИИАС и китайцы. Меня, моего первого заместителя П. В. Познякова и начальника отделения систем управления вооружением истребительной авиации И. Б. Тарханова пригласили посетить Китай. Мы побывали на ряде авиационных центров в Пекине и Шанхае. Китайцы довольно откровенно показывали свои лаборатории, рассказывали о своих работах в области боевой авиации. Их центры были неплохо оборудованы вычислительной техникой, трехстепенными стендами швейцарской фирмы «Эрликон», измерительной техникой — все западного производства и большой стоимости. Сотрудники были достаточно молодыми, многие получили западное образование, а некоторые руководители прошли стажировку на авиационных предприятиях Европы и США. Но они очень плохо представляли современные технологии создания и отработки таких сложных систем, как системы управления авиационным вооружением. Почти на всех предприятиях, которые мы посещали, нас просили сделать обзорные доклады о работах ГосНИИАС. Задавали очень много вопросов. При этом я заметил, что небольшая группа китайцев присутствовала на всех наших выступлениях и задавала одни и те же вопросы. По-видимому, они сравнивали наши ответы, выискивая в них возможные противоречия. Это напоминало методы работы следователей, которые просят подследственных многократно повторять показания. Эта подозрительность китайцев не была чем-то неожиданным. Мы сами многие годы, работая в условиях холодной войны, подвергали сомнению многие публикации в ряде авиационных журналов и рекламных буклетов западных стран, выискивая в них возможную дезинформацию. Это нормально для таких закрытых областей инженерной деятельности, как работа над системами вооружения.

    Я посещал Китай уже второй раз. Первый раз ездил в составе делегации Министерства обороны, которую возглавлял заместитель министра обороны по вооружению А. Кокошин. Это был первый штатский человек, назначенный на такой достаточно высокий пост в Министерстве обороны. Здесь проявилась попытка реформирования системы Министерства обороны по западному образцу. Действительно, во многих западных странах и прежде всего в США министры обороны являются гражданскими лицами. Я был хорошо знаком с Кокошиным, который был членом-корреспондентом Российской академии наук и до этого своего назначения работал в Институте США и Канады РАН. Он был неплохим политологом, прекрасно разбирался в основах военной политики, в свое время окончил МВТУ и ориентировался в технических вопросах. Благодаря ему я и попал первый раз в Китай. Делегация также побывала на ряде предприятий ракетной и авиационной техники в Пекине и Шанхае.

    Разрыв во времени между первым и вторым посещениями Китая был совсем небольшим — всего два года, но облик Пекина, и особенно Шанхая, изменился сильно. Шло бурное строительство новых предприятий, магистралей, мостов, небоскребов, аэропортов, гостиниц. Если при первом моем посещении Пекин имел в значительной части, особенно центральной, архитектурный облик, очень напоминающий советские города периода послевоенной застройки, и довольно много старых кварталов с одноэтажными строениями, глинобитными заборами, узкими грязными улочками, практически не освещенными по ночам, то через два года старые кварталы Пекина почти исчезли. Так же изменился и Шанхай. Самые красивые здания Шанхая, построенные еще в тридцатые годы европейцами, стояли на набережной Янцзы. Теперь они явно уступали высотным новостройкам. Во всем чувствовался подъем, и это было в середине 90-х годов. Наши сотрудники, которые посещают Китай в настоящее время, рассказывают, что за последние пять-семь лет перемены еще разительнее. Даже внешний вид китайцев резко изменился. Если в первой половине 90-х годов многие китайцы носили одежду полувоенного покроя, ватники, шинели, то в настоящее время они одеты значительно лучше европейцев или американцев.

    Все это — свидетельство экономического подъема, который переживает современный Китай. К нему китайцы шли последовательно и достаточно разумно. Они начали внедрять рыночную экономику вначале в легкой промышленности, создавая сеть совместных предприятий с западными фирмами, осваивая их передовые технологии. Акционированию подвергся прежде всего этот сектор экономики и сектор услуг.

    Сельское хозяйство в Китае не подверглось такой масштабной коллективизации, как в СССР, и сохранилось во многом в форме семейных ферм. Тяжелая промышленность, и, конечно, прежде всего оборонная, оставалась государственной, но и здесь государство развязало руки директорам, всячески поощряя коммерческие формы хозяйствования. Постепенно стали складываться две формы экономики: централизованная плановая экономика в государственном секторе и рыночная экономика. По мере развития последней шло ее проникновение и в государственный сектор. При этом никакой спешки, ломки, никакой «компанейщины», а очень рачительно и спокойно.

    Все это резко бросалось в глаза, и невольно приходилось сравнивать наш «рывок» в исполнении Гайдара и Чубайса, обрушивших экономику второй великой державы мира, и экономику нового Китая, пережившего «большие скачки» Мао Цзедуна и нашедшего мудрость пойти по пути Ден Сяопина. Почему в России не оказалось своего де Голля, выведшего Францию из политического и экономического кризиса, своего Эрхарда, построившего экономику современной Германии, Рузвельта с его «новым курсом», наконец, того же Ден Сяопина? Обидно! В стране, которая создавала передовые технологии, имела одни из лучших в мире науку и образование, к власти пришли малокомпетентные недоучки-«троечники».

    После нашего посещения Китая в ГосНИИАС приехала довольно многочисленная делегация китайских руководителей и специалистов тех предприятий, которые мы посещали. Они воочию убедились, что мы никого не вводили в заблуждение, рассказывая о методах и технологиях ГосНИИАС. В результате были заключены договоры по поставкам в Китай стендов отработки ракет класса «воздух — воздух» и по разработке идеологии экспериментальной базы полунатурного и математического моделирования авиационных боевых комплексов.

    Таким образом, в середине 90-х годов ГосНИИАС вышел на мировой рынок достаточно интеллектуального продукта. По авионике гражданской авиации мы работали с западными фирмами, прежде всего с фирмами США — «Коллинз», «Смит Индастриз», «Литтон» и французскими — «Секстан», «Томсон-CSF», «Дассо Электроник». По военной авиации заключили достаточно объемные долларовые контракты с Китаем и Индией.

    Эти контракты были чисто коммерческими, не связанными с бюджетом России. Очень большой вклад в обеспечение зарубежных заказов внесли мои первые заместители доктора технических наук Павел Вениаминович Позняков и Валерий Андреевич Стефанов. Они руководили этими работами в очень сложных условиях, когда институт систематически недофинансировался, шла «утечка мозгов» в коммерческие структуры, вокруг рушились такие гиганты, как ОКБ им. А. Н. Туполева, им. А. С. Яковлева, им. М. Л. Миля… После тяжелой болезни вышел из строя Ростислав Апполосович Беляков, что привело к падению и ОКБ им. А. И. Микояна. Пожалуй, только ОКБ им. П. О. Сухого достаточно твердо стояло на ногах, благодаря китайским и индийским заказам.

    Тяжелая обстановка в авиационной промышленности непосредственно сказывалась на настроениях наших сотрудников. На годовых собраниях института ставились вопросы: выживет ли ГосНИИАС? Каковы перспективы сохранения института? Не подвергнут ли нас акционированию? Есть ли перспективы повышения зарплаты?

    Мои заместители, в первую очередь П. В. Позняков, В. А. Стефанов, Б. С. Алешин, А. М. Жеребин, В. И. Кухтенко, главный инженер С. И. Могилевчик, начальники отделений, лабораторий в этой сложной обстановке показали самые лучшие человеческие качества. Недаром говорят: «люди познаются в беде». Это была дружная сплоченная команда. Никаких распрей, склок, попыток решить свои финансовые интересы в условиях разграбления страны — ничего этого не было в ГосНИИАС. И этим мы отличались от многих организаций авиационной промышленности. В этом безусловно громадная заслуга наших людей. Институт жил и работал, подстраиваясь на ходу к формам и методам рыночной экономики. Наиболее сложным был индийский контракт по модернизации МиГ-21. Это, по существу, была полная замена бортового оборудования и вооружения. Самолет в результате получал боевые возможности, близкие к тому, что было задумано для МиГ-29М. В операциях по воздушным целям он применял ракеты средней дальности К-77 с активной головкой самонаведения и ракеты ближнего маневренного боя К-73. Радиолокатор «Копье» строился на базе научного задела, полученного при построении радиолокатора МиГ-29М «Жук», и обеспечивал многоканальный обстрел.

    В режимах ближнего боя нашлемная прицельная система обеспечивала стрельбу из пушки и пуск ракет в широком диапазоне углов, аналогично тому как это было реализовано на МиГ-29 и Су-27. Кстати, именно благодаря этой системе самолет МиГ-29, находящийся на вооружении германских ВВС, выигрывал учебные воздушные бои у истребителей стран НАТО.

    Радиолокатор «Копье» обеспечивал обнаружение и наземных целей путем доплеровского сужения луча и режима синтезирования апертуры. Именно БРЛС «Копье», наконец, ликвидировала отставание России в создании многорежимной станции. По наземным целям, кроме обычного бомбометания, самолет мог применить управляемые ракеты и корректируемые бомбы с телевизионным наведением. По существу, по своей боевой эффективности МиГ-21бис-UPG (такое обозначение он получил в Индии) не уступал самолетам F-16 и F-18 стран НАТО. Нам пришлось здорово потрудиться над комплексированием и отработкой систем этого самолета. ГосНИИАС применил здесь весь свой накопленный многолетний опыт как в области комплексирования и отработки программного обеспечения, так и в построении стенда полунатурного моделирования. В процессе работы установились дружественные связи с представителями ВВС Индии, которые возглавлял полковник Чопра. Кстати, в результате создания этого самолета Чопра получил звание бригадного генерала. О сложности программного обеспечения этого самолета говорит такой факт, что в процессе его отработки в ГосНИИАС было создано более сотни версий программного обеспечения.

    Всю работу координировал и, по существу, был главным конструктором всей этой достаточно сложной разработки Павел Вениаминович Позняков. Объединенная бригада из сотрудников ГосНИИАС, «Фазотрона», Курского ОКБ «Автоматика» благодаря П. В. Познякову была единым сплоченным коллективом, и это предопределило успешное выполнение контракта индийских ВВС. После окончания летных испытаний с положительным заключением начался серийный выпуск комплектов бортового оборудования на российских и французских предприятиях с поставкой на заводы HAL в г. Насике (Индия). ГосНИИАС изготовил и развернул стенд полунатурного моделирования этого самолета на базе индийских ВВС в Бангалоре.

    А руководитель группы индийских специалистов полковник Чопра, уезжая в Индию после окончания работ, передал нам.

    Обращение руководителя индийской группы модернизации самолета МиГ-21бис-UPG к сотрудникам ГосНИИАС

    Руководитель группы полковник Анил Чопра

    Москва, ул. Обуха, 6–8 Посольство Индии 13 декабря 2000 г.

    1. Вот и настало для нас время возвращаться в Индию. Последние 4 года очень много значили в нашей жизни. Даже для меня, летчика-испытателя с большим опытом пилотирования различных истребителей, данный проект оказался поистине уникальным. Я горжусь тем, что меня назначили руководителем команды самого первого совместного Индийско-Российского проекта НИОКР. Присутствие других нероссийских поставщиков сделало эту программу не только интересной, но и даже захватывающей.

    2. ГосНИИАС — это выдающийся институт. В нем работают самые прекрасные специалисты и, что еще более важно, просто замечательные люди. Мои сотрудники и я с огромным удовольствием общались и работали с ними. Небольшое недоразумение по поводу открытости математического обеспечения временами создавало определенные проблемы, но я прекрасно понимаю, что в таком многостороннем проекте, как наш, необходимо учитывать интересы всех участников. ГосНИИАС проделал большую работу по созданию Стенда интеграции. Ваш вклад в программу летных испытаний действительно огромен. В то время, как слава в основном достается тем, кто работал с самолетом, оставшиеся в тени герои часто вносят гораздо больший вклад в успех предприятия.

    3. Хочу воспользоваться представившейся мне возможностью поблагодарить Вас за поддержку и личное сотрудничество в ходе работы над проектом. Я уверен, что работы по оставшемуся этапу проекта будут успешно завершены в ближайшем будущем, и этот самолет будет многие годы гордо летать в небе Индии.

    4. Все мои сотрудники, моя жена и дети со мной желают Вам и всем сотрудникам ГосНИИАС большого счастья и радости в последующие годы.

    С искренним уважением

    (А. Чопра)

    Достаточно успешно выполняли мы и китайские контракты.

    Дела в Чечне

    В 1994 году началась первая чеченская война, которая, несмотря на похвальбу министра обороны П. Грачева, обещавшего молниеносную победу силами одного полка, довольно быстро получила затяжной и кровопролитный характер. Начала повторяться, по существу, история войны в Афганистане. Боевики-чеченцы имели неплохое вооружение, ничем не уступающее федеральным войскам (по-другому не могло и быть, так как вооружала Дудаева Россия из арсеналов Закавказского военного округа), достаточно хорошую боевую подготовку, отличную связь и боевое управление, а главное, они воевали на своей территории при полной поддержке местного населения.


    Федеральные войска под руководством генералов, которых готовили к широкомасштабным войсковым операциям по типу Второй мировой войны с широким привлечением танков, артиллерии и фронтовой авиации (вот уж где воочию можно было наблюдать азбучную истину: генералы готовятся к прошлой войне) применяли тактику огневого вала с массированным применением артиллерии, реактивных установок залпового огня и бомбовых ударов, после чего вводились танки, а затем пехота. Но то, что было правильным в крупномасштабном сражении, когда существовало понятие линии боевого соприкосновения с наличием укрепленных позиций противника, совершенно не давало эффекта в Чечне. Чеченцы, собственно, применяли тактику партизанской войны. Их боевые отряды быстро маневрировали, разбиваясь на мелкие группы и собираясь вновь, используя особенности горной местности, и тем самым уходили от огня артиллерии и бомбовых ударов. Никакой линии боевого соприкосновения просто не существовало. Но удары наносились в том числе и по населенным пунктам, что приводило к их разрушению и гибели мирных жителей. Это сразу сплотило чеченский народ. Большинство мужского населения Чечни пополнило боевые отряды Дудаева. Мы повторяли ошибки американцев во Вьетнаме и собственные в Афганистане. Плохо была налажена разведка и боевое управление. После обнаружения группы противника системами разведки проходило достаточно много времени, прежде чем наносились огневые удары. Естественно, группа уходила из-под них.

    Когда начался штурм Грозного, федеральным войскам ничего не оставалось, как разрушать город, подавляя очаги сопротивления в том или ином здании. Повторялась история Сталинграда.

    В это время меня вызвали к вице-премьеру Сосковцу, чтобы выяснить, какими авиационными средствами можно нанести точный удар по дворцу Дудаева в центре Грозного. Предполагалось, что в подвалах дворца находится центр управления. В кабинете Сосковца кроме него находились председатель ФСБ Степашин, министр внутренних дел Ерин, командующий пограничными войсками Николаев и министр обороны Грачев. По-видимому, эта «пятерка» и руководила на самом высоком уровне войной в Чечне. Я доложил, что наши самолеты фронтовой авиации Су-24М и Су-25Т имеют высокоточное оружие с лазерным и телевизионным наведением, боевые части ракет и бомб имеют достаточное боевое могущество, чтобы разрушить бетонные перекрытия подвала дворца.

    Вот тут-то и выяснилось, что в составе 4-й воздушной армии нет самолетов с этим точным оружием, так как истребители-бомбардировщики Су-17 и МиГ-27 были сняты с вооружения, а пришедшие им на замену МиГ-29 и Су-27 были истребителями и могли применить по наземным целям только обычные бомбы. На вооружении ВВС остался только самолет Су-24М, который имел высокоточные управляемые ракеты, но летчики 4-й армии не имели опыта его боевого применения.

    Очень характерным было высказывание в этот момент министра обороны П. Грачева. Вальяжно развалясь в кресле, он заявил: «Вот я вам расскажу, как воюют наши ВВС. При нанесении воздушного удара по аэродрому в Ханкале, полком самолетов Ту-22М, была полностью уничтожена вся авиация Чечни, а одна бомба уничтожила прямым попаданием личный вертолет Дудаева. Я представил летчика к званию Героя России».

    Мне стало не по себе. Неужели министр обороны не понимает, что ковровое бомбометание группы из 20 самолетов Ту-22М, с бомбовой нагрузкой 20 тонн каждый, при ограниченной площади аэродрома да еще при практическом отсутствии системы ПВО никак не связано с точностью бомбометания? То, что одна из бомб попала в вертолет, говорит только об интенсивности бомбежки. При такой плотности бомбового залпа нет ничего удивительного в уничтожении небольшой группировки самолетов и вертолетов, находящихся на аэродроме в Ханкале. Для этого не надо было посылать целый полк, достаточно и одной эскадрильи.

    Не лучше звучал и вопрос генерала Николаева: «На вооружении самолета Ту-22М есть ракета Х-22. Почему ее нельзя применить по дворцу?» Я объяснил, что ракета Х-22 имеет активную и пассивную головки самонаведения. Активная головка наводит на радиоконтрастную цель, а здание дворца этой контрастностью не обладает. Пассивная же головка наводит на радиоизлучающую цель.

    «Так поставьте излучатель на крышу дворца», — говорит Николаев. Это меня окончательно доконало. Генерал, производящий впечатление интеллектуала, говорит подобную чушь. Ведь если у тебя есть возможность ставить излучатели на крышу дворца, то незачем посылать самолеты. Степашин и Ерин промолчали.

    В конце концов приняли решение создать небольшую группировку из Су-24М, укомплектовать опытными летчиками и с помощью подобного «воздушного ОМОНа» наносить точные удары по разведанным целям. А ковровые бомбометания прекратить.

    Мне предложили вылететь в Ахтубинск в составе координирующей группы от промышленности для формирования группировки самолетов с высокоточным оружием. В группу помимо меня входили мой первый заместитель, отвечающий в ГосНИИАС за направление ударной авиации, доктор технических наук Стефанов, главный конструктор самолета Су-25Т Бабак, руководители департаментов Государственного комитета по оборонным отраслям промышленности Братухин и Глыбин, ведущие инженеры от ОКБ им. П.О. Сухого и конструкторских бюро по авиационному вооружению. Возглавлял группу генерал-лейтенант Клишин, который в то время был начальником ГНИКИ ВВС. Экипажи самолетов Су-24М и Су-24Р были укомплектованы самыми опытными пилотами из ГНИКИ ВВС и 4-го центра боевой подготовки ВВС. Летчики имели достаточный опыт применения управляемого оружия класса «воздух — поверхность», так как они практически испытывали это оружие в процессе его опытного строительства и при разработке инструкций боевого применения.

    Все летчики были на казарменном положении, полностью изолированы от общения, кроме ограниченного круга лиц, фамилии и имена их были изменены. Эти меры предосторожности вызывались тем, что чеченцы объявили денежное вознаграждение до тысячи долларов за фамилии летчиков с целью шантажа, а возможно, и уничтожения их семей.

    Правда, к этому времени президентский дворец в Грозном уже был уничтожен звеном самолетов Су-25 обычными бетонобойными бомбами. Дудаева в нем не оказалось.

    Мы в основном занимались подготовкой операции по уничтожению переправ через реку Аргун, чтобы провести окончательное окружение Грозного. Правда, наши официальные средства массовой информации уже давно объявили о полном окружении города, но фотоснимки, которые привозили самолеты-разведчики Су-24Р, показывали, что в город регулярно по переправам и мостам следует автотранспорт с боевиками и техникой. В качестве управляемого оружия решили применить ракеты С-25Л с телевизионной головкой самонаведения и корректируемые авиабомбы КАБ-500Л и КАБ-500Т с лазерными и телевизионными головками самонаведения. Первый налет на переправы был неудачным, так как Су-24М имел недостаточную маневренность для полета в ущельях реки Аргун, и не удалось обеспечить качественное прицеливание. Во втором налете летчики адаптировались, и в конце концов переправы были уничтожены. При этом вскрылся недостаток ракеты С-25Л. Она имела очень «настильную» траекторию полета и, обеспечивая высокую точность наведения в картинной плоскости (плоскость, перпендикулярная траектории полета), практически не обеспечивала поражения моста, пролетая либо между опорами моста, либо несколько выше.

    Корректируемые бомбы, имея навесную траекторию, достаточно эффективно разрушали переправы.

    Пробовали применять ракету Х-59 с телевизионно-командной системой наведения, но также не всегда удачно, так как требовалась очень хорошая тренировка штурмана-оператора при так называемом штурманском наведении ракеты до захвата цели головкой самонаведения.

    Но все это говорило только о том, что наши ВВС, даже имея очень квалифицированных летчиков, не обладали достаточным опытом боевого применения. Невольно закрадывалась мысль о том, что недаром США стремятся использовать свои ВВС в любых боевых конфликтах. Американские летчики после Вьетнама широко использовались в арабо-израильских конфликтах, в операциях против Ливии, войне в Заливе, на Балканах, контроле воздушного пространства над Ираком и т. д. Боевой опыт не подменишь никакими учениями.

    В дальнейшем фронтовая и армейская авиация достаточно эффективно воевала в Чечне, но в основном в условиях хорошей видимости. А над Северным Кавказом очень часто бывает сплошная облачность, густые туманы, особенно в осенний период. Чеченцы боялись и люто ненавидели наших летчиков. По сути, рейды Басаева в Буденновск и Радуева в Кизляр преследовали цель нанести удар по авиационным базам. Захват заложников был вызван тем, что первичный замысел им не удался. Спасая свою шкуру, они захватили больницу и заложников, чтобы организовать переговоры. Кстати, очень показательным был график, демонстрируемый командующим 4-й воздушной армией, где был отмечен ход переговоров и параллельно — наличие летной погоды.

    Как только налаживалась погода, чеченцы начинали переговоры с политическим руководством России. Поступал приказ из Кремля прекратить активные боевые действия. Как только погода портилась — боевые действия со стороны Чечни возобновлялись. Складывалось впечатление, что Кремль идет на поводу у чеченских сепаратистов.

    Вообще в этой войне было очень много странного, например, достаточная вооруженность боевиков российскими боеприпасами и оружием. В Чечне у сепаратистов были образцы военной техники, которые по существу еще не поступали на снабжение федеральных войск. Поражала и хорошая осведомленность о готовящихся с нашей стороны операциях. Даже «засекречивание» наших летчиков говорит о многом. Средства массовой информации, особенно «демократической» направленности, по сути, работали на боевиков. Корреспонденты газет и телевидения беспрепятственно брали интервью у руководства Чечни, а наши спецслужбы не могли почему-то установить места их пребывания. Имея контакты со многими летчиками, руководителями спецслужб ВВС, я чувствовал недовольство с их стороны. Вслух это не произносилось, но в воздухе висело слово «измена». Да и само мирное соглашение, подписанное Березовским и Лебедем в Хасавюрте, пахло изменой. Ясно было всем, что сепаратисты получали передышку. В дальнейшем это подтвердило, но это уже относится ко второй чеченской войне.

    Создание системы государственных научных центров

    Одним из первых указов Президента Российской Федерации Б. Н. Ельцина было упразднение отраслевого управления. Были ликвидированы оборонные министерства и Военно-промышленная комиссия, которая координировала всю деятельность, связанную с оборонным комплексом. ВПК четко организовывала всю производящую цепочку вооружений — от фундаментальных исследований институтов Академии наук до прикладных, которые вели научные центры в отраслях промышленности, конструкторских разработок в ОКБ и производства на серийных заводах. В процесс были вовлечены десятки тысяч предприятий, начиная, как говорят, «от руды» до выпуска сложного наукоемкого продукта.

    Ликвидация ВПКразрушила всю вертикаль управления. Начался процесс акционирования в условиях отсутствия необходимой нормативной базы. Все очень быстро перемешалось в разных формах собственности, распались производственные связи между предприятиями, стали преобладать узкие интересы отдельных руководителей. Об интересах государства никто не вспоминал.

    В наиболее трудном положении оказалась отраслевая прикладная наука. В каждой отрасли были головные научные центры. В авиационной промышленности это были ЦАГИ, ЦИАМ, ГосНИИАС, ЛИИ, ВИАМ, которые отвечали за свои научные направления, и в этих центрах была сосредоточена уникальная экспериментальная база в виде аэродинамических труб, стендов, летно-испытательных аэродромов, полигонов, моделирующих комплексов и т. д.

    В судостроении таким центром был институт им. Крылова, в электромашиностроении — Всесоюзный энергетический институт, в атомной промышленности — научные центры Арзамас-16 и Челябинск-70, в ракетно-космической области — ЦНИИМАШ и Центр им. Келдыша и т. д.

    Общим для всех этих научных центров было наличие очень энергоемкой, сложной, уникальной экспериментальной базы, предназначенной для отработки сложных технических систем, создаваемых в промышленности. Для «чисто» научных исследований она была явно избыточна. А ОКБ, как правило, не имели подобных уникальных установок. Эта экспериментальная научная база создавалась десятилетиями, на нее был потрачен не один десяток миллиардов рублей, и по существу это было общенациональное достояние. Но руководство страны об этом просто забыло. И центры были предоставлены сами себе, хотя никакая коммерческая деятельность не способна содержать такую сложную экспериментальную базу. Нужна помощь государства.

    Пользуясь статусом академика и имея достаточные контакты с руководителями научных центров, я решил их собрать в ГосНИИАС. На мой призыв откликнулись начальник ЦАГИ академик Свищев, начальник ЦИАМ доктор технических наук Огородников, начальник ВИАМ член-корреспондент Шалин, директор НИИ экспериментальной физики (Арзамас-16) академик Негин, директор ЦНИИМАШ академик Уткин, директор института им. Крылова академик Пашин и другие.

    Мы решили обратиться с коллективным письмом в правительство с просьбой об организации специального бюджетного фонда для поддержания уникальной экспериментальной базы. Премьер-министром первого правительства Российской Федерации был И. С. Силаев. Поскольку я был И. С. Силаеву достаточно хорошо известен, то меня и делегировали к нему. Иван Степанович сразу поддержал наше обращение, так как много лет сам работал в авиационной промышленности и отлично отдавал себе отчет о роли научных центров. Он поручил аппарату подготовить соответствующие распоряжения. Но буквально через месяц И. С. Силаев ушел со своего поста. Мы потеряли надежду, что его поручение будет выполнено. Но, к счастью, ошиблись. Новый вице-премьер в правительстве Гайдара и одновременно министр науки и технологии Б. Г. Салтыков неожиданно решил поддержать отраслевые научные центры. Он подготовил соответствующее постановление правительства о введении статуса Государственного научного центра (ГНЦ) для ряда отраслевых институтов. Это было мудрое решение, так как для ГНЦ, кроме прямой финансовой поддержки для проведения поисковых и прикладных исследований, вводилась и целая система преференций, включая освобождение от налогов за землю, за имущество, давалось поручение коммунальным властям ввести льготные тарифы за электроэнергию и тепло (это поручение не было выполнено). Государственные научные центры могли использовать средства, полученные от сдачи в аренду свободных площадей, на поддержание и развитие экспериментальной базы. Была создана довольно представительная комиссия, которая должна была выбрать и представить для утверждения в правительство список тех институтов, которые достойны статуса ГНЦ. Единственная слабина, которую допустил Б. Г. Салтыков, — это отсутствие четкого критерия, по которому надо было отбирать претендентов. А желающих получить статус ГНЦ было предостаточно. Я входил в эту комиссию и предложил в качестве критерия использовать понятие «системообразующий институт», т. е. институт, проводящий комплекс исследований, связанных с тем или иным техническим направлением общегосударственного значения и обязательным наличием научной школы. Салтыков настаивал на более широком подходе, который включал бы и решение узких научных проблем, а также учитывал географию распространения ГНЦ. Из первоначального списка в 200 наименований в результате были отобраны и утверждены 63 центра. Это было, конечно, много. Небольшие средства, которые выделялись в бюджете на ГНЦ, были размазаны тонким слоем. Но все же благодаря этому шагу правительства государственные научные центры выжили в труднейшей обстановке 90-х годов.

    Наш институт также вошел в состав утвержденных центров и впоследствии каждые два года подтверждал этот статус. Мы как ГНЦ получали ежегодно около 24 миллионов рублей, что, конечно, было для нашего института не очень большой суммой, но благодаря этому мы платили нашим сотрудникам за научные степени, оплачивали заграничные научные командировки, имели возможность проводить поисковые и фундаментальные исследования, которые оплатить из других источников не было возможности.

    Освоение информационных технологий

    Для того чтобы институт мог сохраниться в условиях рыночной экономики, необходимо было иметь объем собственных затрат не менее 300–400 миллионов рублей в год, а с учетом смежников и услуг этот объем достигал 500–600 миллионов рублей в год. Это были очень большие суммы, поэтому мы все время находились в поиске дополнительных источников финансирования. Помимо экспортных заказов, которые нам приносили основную долю средств, мы стали искать чисто коммерческие направления, не связанные с бюджетом.

    Мой первый заместитель, доктор технических наук Борис Сергеевич Алешин, развернул работы в области информационных технологий. Борис Сергеевич был выпускником нашей базовой кафедры МФТИ, прошел достаточно хорошую школу в области бортовых вычислительных машин, занимая последовательно разные инженерные должности, затем в 80-е годы был назначен моим заместителем, курирующим компьютерные и информационные технологии. Поскольку переход к рыночной экономике в России начался с бурного развития торговли, мы, естественно, попытались найти там свое место. Обратили внимание на внедрение в процесс торговли компьютерной техники. Оно связано с введением так называемой кодообразующей документации. На расфасованный товар или на отдельные предметы, подлежащие продаже, наклеиваются бирки с нанесенным штриховым кодом, который несет информацию о товаре и его цене. При прохождении кассы специальные оптические датчики считывают код, и тем самым информация о товаре вводится в цифровой кассовый аппарат, который производит расчет с покупателем. Но это только часть работы «электронного кассира», которую видит покупатель. Кроме того, в памяти компьютера кассового аппарата накапливаются данные о выручке за смену, за неделю или за месяц — все зависит от типа аппарата. Многие из них снабжались печатающим устройством на формат стандартного машинописного листа, и в результате можно получить распечатку итогов торговли за определенный период. Обычно кассовые аппараты в крупных супермаркетах объединялись в единую информационную систему, позволяющую автоматизировать вообще весь бухгалтерский учет. Компьютеризация торгового процесса делала его достаточно «прозрачным» как для руководства торговой сети, так и для фискальных органов. Иногда такая компьютерная сеть охватывала несколько магазинов, принадлежащих одной торговой фирме.

    Подобная технология, построенная на штриховых кодах, распространилась практически на все сферы, где происходила оплата либо товаров, либо услуг.

    Чтобы лучше понять эти технологии, я, Б. С. Алешин и главный инженер С.И. Могилевчик по приглашению фирмы «Дассо Электроник» выехали во Францию. Это было дочернее предприятие знаменитой авиационной фирмы «Дассо». В свое время она была образована сыном Марселя Дассо — Сержем Дассо и специализировалась на авионике боевых самолетов. В порядке конверсии «Дассо Электроник» уже несколько лет занималась технологиями кодообразующей документации. Они выпускали электронные кассовые аппараты, принтеры для авиационных билетов с магнитной полосой, связное оборудование для компьютерных сетей. Мы вели с ними переговоры о возможной покупке лицензии на принтер для печати авиабилетов. Их магнитная полоса по сути выполняла ту же функцию, что и бирка со штрихкодом. Здесь кодировались сведения о каждом пассажире и его багаже. Пропуская билет через специальный считыватель, эти данные вводили в компьютерную систему аэропорта. Как и в случае со штриховым кодированием товара, это позволяло войти необходимой информации в единую базу данных, реализованную в компьютерной системе. В России в начале 90-х годов тоже стала создаваться новая компьютерная система управления перевозками на воздушном транспорте и бронирования билетов «Сирена-3».

    Эта система была аналогом системы «Сейбр» — одной из крупнейших в мире информационных систем, созданной американской авиационной фирмой «Америкен Эрлайнз». С целью закупки необходимого оборудования для создания программного обеспечения и инсталляции системы «Сейбр» в системе «Сирена-3» был выделен американским Эксимбанком под гарантии Внешэкономбанка России кредит в 130 млн долларов. В этой системе и предполагалось использовать принтеры для печати авиационных билетов. Наш институт участвовал в программе создания системы «Сирена-3», а я, по просьбе министра транспорта Ефимова, был избран председателем Совета директоров международной акционерной технической компании с тем же названием — МТК «Сирена-3». Акционерами компании кроме основных российских авиаперевозчиков были американские фирмы IBM и «Америкен Эрлайнз». Итак, мы предполагали выпускать эти принтеры вместе с фирмой «Дассо Электроник». Вначале мы взяли на себя выпуск механических деталей принтера, а впоследствии должны были освоить также выпуск электронных плат и полную сборку.

    С фирмой было подписано соответствующее рамочное соглашение. Опытное производство института осваивало выпуск механических деталей почти три года, хотя ничего сложного в технологии не было. Дело в том, что французы требовали полной идентичности технологических процессов. Поскольку у нас не было автоматических фрезерных и зуборезных станков, размеры изготавливаемых деталей, хотя и укладывались в поле допуска, но «гуляли» внутри этого поля. С инженерной точки зрения этот разброс размеров в пределах допуска никакого значения не имеет, но французы потребовали закупить то же автоматическое оборудование, которое использовалось и у них. После этого разброс размеров стал идентичным. Другой пример: по чертежам специальной обработки некоторых поверхностей деталей не требовалось. Мы и поставили детали в соответствии с чертежами, но французы потребовали полировки деталей для приобретения товарного вида. И таких примеров было много. Наконец, они объявили, что детали, изготовленные в ГосНИИАС и в производстве «Дассо Электроник», полностью идентичны. После этого французы свернули механическое производство у себя и стали заказывать только у нас детали для всех принтеров, которые выпускала фирма. Мы стали получать регулярные заказы на миллион долларов в год.

    Поэтому, когда у нас говорят, что России надо быстрее входить в мировую экономику, упускают из виду сложность такого вхождения. Этот процесс надо осваивать не «сверху», а «снизу», находить взаимный экономический интерес и, отталкиваясь от него, адаптироваться к требованиям производства той или иной продукции. Мы это сделать смогли… К сожалению, позже «Дассо» потеряла рынок и объем заказов у нас упал, но школу мы прошли хорошую.

    Французы устраивали нам и необычные проверки. В частности, они дали нашему институту задание изготовить источник питания для банкоматов, устанавливаемых на улицах. При этом выдвинули фантастически жесткие требования к этому источнику по температурам, влажности, нагрузкам, ресурсу и т. д. И передали нам его электрическую схему, в которую специально заложили в одном месте неверное решение. Причем инженер с фирмы «Дассо», который вел проект, типичный такой Тартарен из Тараскона, очень живой и веселый господин Гоше, заключил с Алешиным пари на ящик шампанского, что мы не сможем сделать этот источник. Наши специалисты очень быстро нашли «закладку», внесли нужные исправления, и схема заработала. А «закладка» действительно оказалась очень хитрой, потому что изделие, изготовленное с ней, какое-то время действовало как положено, а потом «вырубалось».

    Сделали мы источник, привезли во Францию, там его специалисты «Дассо» включили и сели в предвкушении того, как он сейчас выключится и можно будет посылать русских за ящиком шампанского. Проходит час, два, сутки — все работает. Господин Гоше только развел руками:

    — Да, ребята, не ожидал.

    И поехал за шампанским.

    Я привожу эти примеры, чтобы показать, как, находясь за «железным занавесом», мы иногда создавали изделия, которые превосходили западные аналоги. В то же время, когда этот «занавес» рухнул, мы начали понимать, где, в чем и как проигрываем западным производителям. При этом мы насчитали немало негативных сторон в работе их военно-промышленного комплекса. Если на Западе отлично отлажен менеджмент, то система технических разработок, руководства их ходом оставляет желать лучшего. У них нет школ, сложившихся коллективов, которые из года в год работают над какой-то одной темой. Если сегодня, допустим, подписывается контракт по разработке какого-то изделия, то под его выполнение создается некий коллектив. Контракт кончается — коллектив распадается… Поэтому «текучка» кадров, особенно в среде инженерно-технического персонала, очень большая, что, конечно же, идет в ущерб делу.

    Мне много приходилось общаться с президентами различных зарубежных фирм, и, как правило, все они — очень интересные люди, прошедшие большую жизненную и профессиональную школу, умеющие с блеском управлять крупнейшими коллективами. К сожалению, у нас подготовка менеджеров высокого уровня велась, да и сейчас ведется, не лучшим образом. В настоящее время экономика вышла за рамки национальных границ, фирмы становятся международными и ценность высококлассных управляющих будет лишь возрастать. Как бы мы и здесь не проиграли Западу…

    Россия ведь не может игнорировать мировую тенденцию к экономической интеграции. Либо мы должны будем противопоставить ей что-то свое, либо присоединиться к ней.

    Кстати, подобную кооперацию мы организовали и с американской фирмой «Коллинз», выпуская электронные блоки «Тикас» — приемоответчики системы предупреждения о столкновении воздушных судов.

    Почему же такой научно-исследовательский институт, как ГосНИИАС, взялся за производство приборов для западных фирм? Кроме того, что это позволяло платить необходимую зарплату нашим сотрудникам, мы получили представление и об особенностях западного производства. Наряду с освоением инженерных технологий в области программирования, отладки и комплексирования сложных технических систем, мы освоили и тонкости производства. Это была хорошая школа для института, стремящегося интегрироваться в мировую рыночную экономику.

    Итак, мы приехали в Париж на фирму «Дассо Электроник», чтобы детально разобраться с производством и особенностями менеджмента на рынке информационных технологий. Хозяева показали все технологические процессы и производство не только своей фирмы, но и свозили нас на ряд фирм-смежников, находящихся в разных местах Франции. Так мы воочию увидели современный процесс производства и организацию его на Западе, которая в корне отличался от нашей. Если посмотреть, как организовано производство на авиационном приборном заводе, например, в Уфе или Чебоксарах, то можно увидеть комплекс цехов и участков с различными технологиями. Там, как правило, есть механический цех с токарными, фрезерными участками, участок штамповки, термичка, малярка, цеха изготовления печатных плат, набивки печатных плат электронными компонентами. На некоторых заводах есть цеха точного литья, сварки, электроэрозионной обработки и т. д., то есть наш завод построен по принципу: завозится первичное сырье, а выходит готовый продукт.

    Во Франции, так же, как и во всей объединенной Европе, США и Японии, все организовано по-иному. Существуют достаточно крупные фирмы, выпускающие готовый продукт. Названия их у всех на слуху. Но эти фирмы по существу ведут только общий дизайн, сборку готового продукта, продажу его и послепродажное обслуживание. Именно так и была организована фирма «Дассо Электроник».

    Где-то во Французских Альпах, в маленьком городке, куда нас привезли, существует довольно маленькая фирма — всего 10–15 человек, причем собственно в производстве работает не более пяти. Фирма производит детали по технологии точного литья под давлением. Стоят три литейные машины швейцарского производства и почти круглосуточно льют детали для ряда французских фирм — «Дассо Электроник», «Томсон-CSF», «Бюль» и многих других. На выставке продукции мы увидели довольно сложные корпуса приборов и одновременно дверные ручки, краны для холодной и горячей воды и т. д. Складывалось впечатление, что эта карликовая фирма обеспечивает точным литьем всю Францию.

    Повезли нас и в другой маленький городок в окрестности Лилля. Там такая же маленькая фирма производит многослойные печатные керамические платы. И та же картина: заказчиками плат выступают почти все ведущие электронные фирмы Франции. Едем в соседнюю деревню, а там следующая маленькая фирма на автоматах производит набивку этих плат электронными компонентами. И этот процесс объединения большого бизнеса с малым и средним повсеместен.

    Кстати, при посещении фирмы TRW в США мне показали малое по численности работающих предприятие где-то в окрестностях Норфолка, которое выпускает передние подвески автомобилей. Производство представляет собой конвейер, практически полностью автоматизированный, в цеху всего трое рабочих, а рядом стоит стеклянная башня — офис, где трудятся порядка 30 менеджеров и всего три конструктора. И это предприятие выпускает более 70 процентов всех передних подвесок автомобилей для всего мира. Заказчики — практически все ведущие автомобильные компании: здесь и японская «Тойота», и корейская «Дэу», и германские «Мерседес», БМВ, «Фольксваген», и французские «Рено» и «Пежо», и итальянские «Альфа-Ромео», и, конечно, американские фирмы концернов «Дженерал Моторс» и «Крайслер». Автомобильные фирмы по интернету пересылают объемный чертеж — куда должна быть вписана передняя подвеска. Далее эти три разработчика, сидящие перед мониторами компьютеров, вызывают из базы данных изображения деталей передней подвески и как в детском конструкторе производят «виртуальную сборку». Затем по компьютерной сети все передается в производство. Весь процесс компьютеризирован. Это сегодняшний день любого машиностроительного предприятия. Но главное в другом. На Западе одновременно идут два процесса — процесс интеграции крупного капитала для выпуска готовой сложной наукоемкой продукции и процесс дезинтеграции в форме создания фирм малого и среднего бизнеса, ориентированных на отдельные технологии по выпуску деталей, компонентов или узлов. Количество таких малых и средних фирм растет. Но они, по существу, являются сателлитами. Они не могут существовать без фирм большого бизнеса. Большие и малые фирмы связаны единым процессом глобализации производства современного наукоемкого продукта. Такая форма организации базируется на хорошо отлаженной транспортной системе, так как для ритмичности производства надо оперативно доставлять комплектующие и пускать их на сборку, что называется, «с колес», не создавая промежуточных накопительных складов.

    Кстати, подобная организация производства решает и социальные проблемы. Малые и средние фирмы, как правило, размещены по всей стране, обеспечивая рабочими местами провинцию и не перегружая города, где размещены крупные фирмы. Провинция живет в общем ритме экономического развития.

    У нас в России в наследство от СССР остались фирмы-гиганты, являющиеся, по существу, градообразующими. В крупных городах сосредоточены все технологические процессы, порождая экологические проблемы, проблемы жилья и другие социальные вопросы. А провинция постепенно гибнет. На Западе же такая структура производства сложилась уже давно. Она начала создаваться и перестраивать экономику практически сразу после Второй мировой войны. А СССР, Россия, по существу, остается на уровне организации производства 30-40-х годов прошлого столетия. Это тяжелое наследство, и чтобы его преодолеть, надо подходить системно. Мне кажется, что правительство этого еще не осознало. Нельзя выкинуть лозунг: «Давайте развивать малый и средний бизнес» и, не разобравшись, что это такое, просто кивать при этом на Запад. Это простительно таким малокомпетентным людям, как госпожа Хакамада в Государственной Думе, которая под малым бизнесом понимает кафе, рестораны, продуктовые палатки, заправочные станции и другие предприятия сферы услуг. Но во всем мире малый и средний бизнес, как я уже отметил, находится в сфере производства современного сложного продукта и неотделим от большого бизнеса, инфраструктуры транспорта и телекоммуникаций.

    При посещении Парижа нам устроили встречу с министром торговли Франции господином Береговуа. Впоследствии он стал премьером и трагически погиб. Он показал нам налоговый центр в Берси (район Парижа), который расположен в многоэтажном здании с периметром не меньше Пентагона в Вашингтоне. Центр буквально забит компьютерной техникой и аппаратурой цифровой связи. Каждая торговая сделка — от коробки спичек до многомиллиардных продаж — фиксируется в этом центре, который представляет собой гигантскую электронную базу данных экономики Франции. Каждый француз, заполняя декларацию о доходах и расходах, переживает нервный стресс, боясь упустить в декларации какой-либо источник дохода, так как он знает, что в Берси есть его личный файл и налоговый инспектор быстро и легко поймает его на ложных данных. А за это по французским законам строго наказывают, вплоть до тюремного заключения. Такая «прозрачность» достигается благодаря самому широкому внедрению технологий на базе кодообразующей документации. Пожалуй, Франция по внедрению этих технологий оставила далеко позади даже США.

    Таким образом, поездка во Францию была очень продуктивной для нашей группы.

    Впоследствии мы не сумели заинтересовать в создании подобных компьютерных систем нашу торговлю. В начале и середине 90-х годов она находилась в руках достаточно криминализированных кругов, которые не стремились к подобной «прозрачности» их бизнеса. Интересен следующий факт. Я летел на авиационный салон в Сингапур в составе группы, куда входил и министр экономики правительства Гайдара Нечаев. Воспользовавшись случаем, я рассказал ему о наших работах по созданию подобных компьютерных технологий на базе кодообразующей документации и попросил помощи с его стороны по их внедрению в торговую сеть России. Он внимательно выслушал, и по его реакции и репликам видно было, что он в этом хорошо разбирается. Но финал был неожиданным: «А вы не боитесь, Евгений Александрович, что вас мафия уничтожит?» Как говорится, комментарии излишни, если сам министр экономики не видит возможности исправить сложившееся на тот момент положение в торговле.

    Правда, уже в конце 90-х годов крупные супермаркеты внедрили эти технологии, но информация не идет по компьютерным сетям в центр типа Берси, потому что его в России нет и поныне.

    Но наши наработки не пропали. Заказ пришел совершенно неожиданно со стороны Министерства иностранных дел. Б. С. Алешин при посещении Нью-Йорка установил контакт с господином М. Рехманом, выходцем из России, имеющим небольшую семейную фирму по оказанию информационных услуг. Одним из ее клиентов было консульство России в Нью-Йорке. Фирма помогала консульству обрабатывать заявки на получение въездных виз. Была разработана форма специальной анкеты-заявки на получение визы, затем информация из анкеты автоматически вводилась в компьютер для создания банка данных. Дискеты с компьютера передавались в консульство. На этом процесс обрывался. Но по существу было положено начало создания кодообразующей документации. Далее процесс мог бы идти уже в компьютерной сети МИДа после того, как код заявителя на визу поступал бы в базы данных МИД, ФСБ и МВД на предмет выявления «персон нон грата». После выдачи разрешения на визу последняя должна оформляться на специальном защищенном бланке с соответствующими кодами и вклеиваться в паспорт иностранца. При въезде в Россию на паспортном контроле пограничного пункта происходило бы опять-таки автоматическое считывание с визы, что позволит вновь войти в компьютерную сеть с базами данных МИДа и идентифицировать владельца паспорта и визы с соответствующими данными в информационной базе. При совпадении данных и проверке подлинности паспорта дается разрешение на проход границы.

    Такая процедура, как показала последующая практика работы на пунктах пограничного контроля в Шереметьево, выявила довольно значительное количество граждан с поддельными визами и паспортами.

    Конечно, создать подобную компьютерную сеть с соответствующими базами данных могла только государственная российская организация, а не частная американская фирма. Рехман познакомил Б. С. Алешина с российским консулом Кузнецовым, который и предложил нам заняться созданием такой системы. Мы быстро разработали технический проект и доложили его заместителю министра иностранных дел И. И. Сергееву. С нами был заключен договор на полную разработку системы, которая должна охватывать все консульские учреждения России за рубежом, включая создание аппаратуры обработки заявок на визу, печатание самой визы, аппаратуру паспортного контроля и — самое главное и сложное — разработку необходимого программного обеспечения такой большой информационной сети.

    Вскоре вышло специальное постановление правительства, где ГосНИИАС был определен головной организацией по этой системе. Мы должны были в течение пяти лет создать систему и сдать ее Государственной комиссии «под ключ». Это была победа. Мы вырвались на новое направление, дающее институту устойчивое поступление средств порядка 70-100 млн рублей в год. Забегая вперед, скажу, что мы создали эту систему в срок, и первая ее очередь успешно функционирует в аэропорту Шереметьево. В этом безусловная заслуга моего заместителя, доктора технических наук Бориса Сергеевича Алешина (он в настоящее время вице-премьер Правительства РФ и член-корреспондент РАН). Он был фактически генеральным конструктором этой информационной системы, одной из наиболее сложных, которые были созданы в новой России.

    В институте сложился специальный научный коллектив по данному направлению, который возглавил А. В. Бондаренко — также выпускник нашей кафедры МФТИ.

    Вскоре, используя в качестве ядра разработанные технологии кодообразующей документации, мы предложили московскому правительству защитить рынок продажи алкогольной продукции от проникновения в него «теневой» продукции подпольных водочных заводов. Дело в том, что на рынок алкоголя в Москве почти каждая вторая бутылка приходила «со стороны». При этом в продажу проникала продукция низкого качества, а главное — она не облагалась налогом и, соответственно, бюджет Москвы недополучал значительные суммы. Надо было разработать такую технологию, чтобы поставить барьер этому проникновению.

    Суть наших предложений сводилась к следующему. Как известно, на пробку каждой бутылки наклеивается марка акцизных федеральных государственных сборов. Эти марки имеют защиту от подделок, заложенную в их «рубашке» и надписях, но не столь уж сложную. Тем более, что обычно в типографии изготавливается рулон совершенно идентичных марок на самоклеющейся ленте. В результате все бутылки, промаркированные от одного рулона, имеют одну и ту же марку. Подделать ее вполне под силу криминальным структурам. Но самое интересное, что эти марки, которые печатались в Италии и Германии, мафия просто заказывала на этих же заводах для себя, не удосуживаясь даже подделывать. Так что акцизная марка не могла защитить. Но смысл нашего предложения состоял в том, что в каждую марку вводится «окно», куда впечатывался штриховой код. Для этого мы предложили создать специальный цех, где на принтерах, управляемых компьютером, печатались бы коды для каждой бутылки. Таким образом, каждая бутылка получает как бы свой паспорт. Одновременно с печатью кода в компьютере создается база данных этих кодов. Лента с подобными индивидуальными кодами поступает в службу Мосалкогольконтроля и оттуда выдается заводу-производителю с соответствующим налоговым сбором. Изготовление ленты и вся документация засекречены. Далее служба контроля может взять в качестве контрольной закупки бутылку в розничной торговой точке, провести считывание штрих-кода и войти в закрытую базу данных. В случае несовпадения кода на бутылке и его копии в базе данных товар выявляется как «левый». Мы предложили даже делать это самому покупателю: купив бутылку, он вставляет ее в специальный прибор, находящийся прямо в магазине, подобно контрольным весам; прибор имеет связь с компьютерной базой данных в Мосалкогольконтроле, и на табло выводится «приговор»: фальшивая это продукция или действительно учтенная на заводе-производителе и обладающая нужным качеством.

    Это технология была одобрена московским правительством, и нам заказали изготовление подобной системы.

    В институте был создан цех с принтерной печатью кодов на марках, разработано специальное программное обеспечение. Все производство было тщательно защищено. Институт является режимным, поэтому существует охрана, система пропусков, кодовые замки в режимных экспериментальных залах и т. д. Но для печатания марок была введена дополнительная система защиты. Рулоны марок перевозились в Мосалкогольконтроль под охраной милиции. Принтеры были закуплены у ведущей фирмы США в этой области — «Интермек». Это были довольно дорогие устройства, с повышенной надежностью. Мы печатали более двух миллиардов марок в год. Это была чудовищная нагрузка, и принтеры не выдержали. Когда мы обратились с претензией к представителям фирмы, те были поражены, так как никто в мире не печатал такие большие тиражи на их принтерах. Нам пришлось самим дорабатывать их конструкцию.

    Этот заказ тоже давал значительные поступления в институт: мы получали 2–3 копейки с каждой марки, но марок-то было два миллиарда. Вскоре мы стали печатать марки и для аудио- и видеопродукции, позволив тем самым вытеснить с рынка левые пиратские записи. Но этот заказ был незначителен по сравнению с заказом по защите алкогольной продукции. Алкогольной мафии в Москве был нанесен чувствительный удар, хотя окончательно победить ее не удалось, так как сама система контроля была плохо налажена. Но все же московское правительство в несколько раз повысило налоговые сборы от продажи водки.

    Наряду с Москвой и другие регионы страны стали вводить защитные марки, но там не было индивидуальной защиты каждой бутылки с соответствующей компьютерной системой. Все старались защитить саму марку, вводя все более сложные методы защиты, вплоть до голограмм. Это, естественно, удорожало марку, а следовательно и отпускную цену продукции, но абсолютная защита все равно не достигалась.

    Выпуск марок оказался прибыльным делом, и этим заинтересовалась даже Государственная дума. В результате был принят закон о введении единой защитной марки. При этом главным в законе стало разделение акцизных федеральных сборов и налоговых сборов в субъектах федерации, а не защита от мафии. Московское правительство не сумело защитить свою технологию, хотя она не противоречила закону, и мы в 2002 году прекратили выпуск марок для алкогольной продукции. Но технологией печати штриховых кодов и созданием соответствующих компьютерных баз данных мы овладели. Тогда мы стали предлагать эти технологии для маркировки деталей в производстве с целью хранения на автоматизированных складах, для маркировки вооружения и военной техники, а также разработали по заданию Главного управления кадров Министерства обороны пластиковые карточки для военнослужащих, где в двумерном штриховом коде был записан достаточно большой объем данных, представили предложения о пластиковых карточках для сотрудников ФСБ и МВД. Однако внедрение этой технологии, достаточно широко используемой во всех силовых структурах в мире, не получило пока распространение в России из-за недостатка средств. Между тем пластиковые карточки, или жетоны, во всех армиях мира (стоит заметить, что подобные карточки были даже в «армии свободной Ичкерии» при Дудаеве) служат и для идентификации погибших военнослужащих. Тормозил внедрение пластиковых карточек еще один, чисто психологический момент. Когда мы представили макет пластиковой карточки сотрудника ФСБ его высшему руководству, ответ был просто изумительный: «А где же красная книжка, где „корочки“? Нет, это для нас не пойдет».

    При таких руководителях, конечно, трудно внедрять компьютерные информационные технологии в России. Пластиковая карточка — это прежде всего кодообразующий документ, позволяющий войти в компьютерную базу данных. Наша ГИБДД, вводя пластиковые карточки для водителей, забыла об этом и не ввела на них кодовую строку.

    Кстати, когда мы работали над автоматизацией выдачи виз и паспортного контроля, мы вместе с Гознаком разработали и кодовую строку в гражданском заграничном паспорте. Вначале паспорта выпускались с незаполненной строкой, но в последнее время, с введением в строй паспортно-визовой системы, паспорта выдаются с заполненной строкой.

    Я столь подробно остановился на этой стороне деятельности института, чтобы дать полное представление о наших поисках источников финансирования в условиях 90-х годов XX столетия.

    В результате предпринятых усилий финансовое положение института стало постепенно стабилизироваться. Мы начали поднимать зарплату, в основном в форме дополнительных выплат к окладному фонду, которые вскоре превысили в отдельных подразделениях оклады. Но эти выплаты подразделение должно было суметь заработать. Была продумана специальная система стимулирования каждого сотрудника к увеличению объема работ, а руководителя — к поиску дополнительных контрактов и заказов.

    Конечно, не все подразделения могли с равным успехом приспособиться, адаптироваться к условиям подобной «рыночной экономики» внутри института. Приходилось дотировать отдельные лаборатории из центрального накопительного фонда. Но постепенно иждивенческие настроения стали изживаться. Да по существу было сложно жить за счет других при такой достаточно «прозрачной» внутренней экономике.

    Если бы мы не создали подобной системы, институт бы не выжил в 90-е годы.

    Основная заслуга внедрения в институте этих новых форм организации, оплаты труда и т. п., я считаю, принадлежит Борису Сергеевичу Алешину, который фактически стал коммерческим директором ГосНИИАС. Я лично не погружался глубоко в финансовые проблемы института, полностью доверяя их Б. С. Алешину.

    Так закончились для нас 90-е годы. Институт сохранился и сохранил свой профиль — авиационное вооружение. Институт получил статус Государственного научного центра, освоил технологии гражданской авиации и новые компьютерные информационные технологии. Он получил достаточный опыт международного сотрудничества, стал известен во многих деловых кругах Европы и США. И, наконец, он успешно выполнял экспортные заказы ряда стран.

    Если в 1990 году весь объем работ института покрывался только оборонным заказом, то в 1999-м оборонный заказ охватывал 25–30 процентов, экспортные заказы — 50 и заказы по информационным технологиям — 20–30 процентов объема работ. Деятельность института полностью соответствовала его названию — Государственный научный центр ГосНИИ авиационных систем.







     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх