Часть третья

КАФЕДОКРАТИЯ

В год 1168 исключительно наблюдательный еврей-путешественник из Испании (возможно, торговец самоцветами) посетил Константинополь, столицу великой Византии. Мы практически ничего не знаем о Вениамине из Туделы, кроме того, что он написал Книгу путешествий о своих странствиях по Северному Средиземноморью и Среднему Востоку в 1159-72 гг. Эта наиболее осмысленная, объективная и надежная из всех книг о путешествиях, написанная в Средние века, была опубликована в 1556 г., а затем переведена почти на все европейские языки и стала главным источником информации для ученых того периода.

Вениамин вел тщательные записи о жизни еврейских общин, где бы он ни останавливался, но, по-видимому, больше всего времени он провел в Константинополе, и его описание этого великого города, в то время крупнейшего в мире, является особенно полным. Он обнаружил, что там жило около 2500 евреев, которые были разделены на две общины. Большинство из них (2000) составляли евреи раввинского толка, которые принимали Мишну, Талмуд и весь многослойный свод комментариев. Оставшиеся 500 были караитами, которые следовали только Пятикнижию, отвергая Устный Закон и все, что из него проистекает. Они обособились еще в VIII веке, и евреи-раввинисты диаспоры относились к ним настолько враждебно, что, как рассказывает Вениамин, эти две части еврейского квартала пришлось разделить высоким забором.

Вениамин писал, что евреи были «мастерами по шелку» и торговцами всякого рода. Среди них было «много богачей». Однако никому из них закон не разрешал ездить на лошади, «кроме рабби Соломона – египтянина, царского врача. Благодаря ему удалось заметно ослабить угнетение евреев, ибо ранее они были сильно угнетены». Согласно Кодексу Юстиниана и последующим установлениям, евреи Византии, в отличие от язычников и еретиков, имели узаконенный статус. Еврейские синагоги как места религиозной службы пользовались защитой закона (по крайней мере, теоретически). Государство признавало также еврейские суды, решения которых были обязательны для евреев. Евреи, которые занимались законным бизнесом, могли (теоретически) быть спокойны за свою безопасность, поскольку закон специально запрещал акты антисемитизма и гласил, что «еврея нельзя попрекать его еврейством и оскорблять за его религию… закон запрещает личную месть». Тем не менее, евреи были гражданами второго сорта, фактически вообще не были гражданами. В 425 г. они полностью утратили право занимать государственные посты, хотя их и заставляли служить декурионами в городском совете, поскольку за это им приходилось платить. Евреям не разрешали строить новые синагоги. Им приходилось переносить дату своей пасхи, чтобы она всегда шла после христианской. Евреям запрещалось требовать чтения своего священного писания на иврите – даже в собственной общине. Закон предельно упрощал процедуру обращения евреев, хотя при крещении каждый выкрест должен был заявить, что на него не влиял ни страх, ни надежда на выгоду. Любой еврей, пытавшийся издеваться над выкрестом, подлежал сожжению заживо, а с обращенным евреем, который вернулся бы к своей прежней вере, следовало обращаться как с еретиком.

Тем не менее, Вениамин высказывает предположение, что враждебность по отношению к евреям носила в такой же степени профессиональный характер, как и религиозный. «Ненависти, проявляемой к ним, они обязаны кожевникам, которые выливают грязную воду перед своими домами, оскверняя мерзостью еврейский квартал. За это греки ненавидят евреев, будь они хорошие или плохие, и держат их под тяжелым ярмом. Они бьют их на улице и дают трудную работу». Тем не менее, продолжает Вениамин, «евреи богаты, добры и отзывчивы. Они соблюдают предписания священных книг и радостно несут ярмо угнетения».

Вениамин из Туделы совершил путешествие по северо-восточной Испании, через Барселону, Прованс, а затем через Марсель, Герону и Пизу – в Рим. Он посетил Салерно, Амальфи и другие южноитальянские города, через Корфу добрался до Греции и, посетив Константинополь, пересек Эгейское море; затем на его пути лежали Кипр, Антиохия, Палестина, Алепио, Мосул и далее Вавилон и Персия. Он посетил Каир и Александрию и вернулся в Испанию через Сицилию. Везде он аккуратно ведет записи о положении и занятиях евреев; и, хотя в его описаниях встречается одно еврейское сельскохозяйственное поселение в Кризи на горе Парнас, он изображает жизнь в основном горожан: стеклодувов в Алепио, ткачей шелка в Фебесе, кожевников в Константинополе, красильщиков в Бриндизи, розничных и оптовых торговцев повсюду.

Некоторые евреи и раньше селились в городах, но в Темную эпоху это явление стало повсеместным. Их европейские поселения, почти все расположенные в городах, существовали с глубокой древности. Первая книга Маккавеев приводит список еврейских колоний, разбросанных по Средиземноморью. Как указывает историк Сесил Рот, с точки зрения культуры евреев можно назвать первыми европейцами. Уже на заре Римской империи еврейские общины можно было обнаружить на Севере в районе Лиона, Бонна и Кельна, на Западе – там, где Кадиц и Толедо. В Темную эпоху они распространились к северу и востоку – в Прибалтику, Польшу и южнее – на Украину. При этом, хотя евреи широко расселились, они были немногочисленны. Их число упало с 8 миллионов во времена Христа (около 10% населения Римской империи) до 1-1,5 миллиона в Х веке. Разумеется, за это время сократилось население всех бывших римских земель, но потери евреев были непропорционально больше, чем населения в целом. Например, при Тиберии в одном Риме проживало 50-60 тысяч евреев (из общего населения в 1 миллион) плюс сорок других еврейских поселений в Италии. В поздней империи число итальянских евреев резко упало, и даже в 1638 г. их общее количество не превышало 25 000 – всего 0,2% населения. Эти потери лишь частично объяснялись общеэкономическими и демографическими факторами. Во всех районах и во все времена евреи ассимилировались и смешивались с окружающим населением.

Однако социальная значимость евреев, особенно в Европе в Темную эпоху, была намного выше, чем можно было бы предположить, исходя из их незначительного числа. Там, где города уцелели и восстанавливалась городская община, раньше или позднее возрождалась и еврейская община. Почти полная гибель палестинских евреев во II веке превратила уцелевших жителей еврейских сельских общин в городских маргиналов. После арабского завоевания в VII веке крупные еврейские сельскохозяйственные сообщества в Вавилонии последовательно разорялись высокими налогами, так что и здесь евреи переселялись в города и становились ремесленниками и торговцами. И повсюду этим городским евреям, в большинстве своем владевшим грамотой и счетом, удавалось устроиться – если только этому не препятствовали жестокие карательные законы или физическое насилие.

Несомненно, что в Европе в Темную эпоху евреи играли чрезвычайно важную роль в городской жизни. Прямое свидетельство этому найти нелегко, но многое можно собрать по мелочам из литературы, связанной с responsa. Во многих отношениях евреи явились единственным связующим звеном между античными городами Рима и городскими коммунами раннего Средневековья. Кстати, есть мнение, что само слово коммуна есть не что иное, как перевод еврейского слова кагал. Евреи обладали рядом очень важных навыков: способностью рассчитать обменный курс денег, написать деловое письмо и, что, пожалуй, еще важнее, обеспечить его доставку, пользуясь своими разветвленными родственными и религиозными связями. Несмотря на множество весьма неудобных запретов, религия, несомненно, оказывала им помощь в экономической жизни. В древнем Израиле религия всегда была исключительным стимулом к напряженному труду. В пору зрелости, когда сформировался иудаизм, культ труда усилился. Историки часто замечали, что в различные периоды и в различных общественных формациях ослабление клерикализма приводило к укреплению экономического динамизма. В течение II века н.э. клерикализм практически исчез в еврейском обществе. Исчезли саддукеи, служившие Храму и в его лице государственной религии. Пришедшие на смену клерикалам раввины не были паразитической кастой. Известно, что община материально поддерживала богословов, но даже у них поощрялось приобщение к какому-нибудь труду. Раввины в целом были особенно привержены к этому. И они, надо сказать, зачастую были самыми искусными и преуспевающими торговцами. Маршруты, по которым они сообщали о своих решениях и соглашениях, совпадали с торговыми путями. Раввинистский иудаизм – настоящая проповедь работы, поскольку он требует, чтобы евреи максимально использовали способности, дарованные им Богом. Он требовал, чтобы те, кто способен и одарен, были еще и трудолюбивыми и результативными, в том числе и для того, чтобы выполнять свои филантропические обязанности. В том же направлении следовала и интеллектуальная сторона учения. Экономический прогресс есть результат рационализации. Раввинистский иудаизм есть в основном метод, при помощи которого древние законы приспосабливаются к современным и изменяющимся условиям с помощью рационализации. Вообще евреи были первыми великими рационализаторами в мировой истории. У этого обстоятельства, в свою очередь, как мы увидим, разнообразные последствия, но одно из первых, в том числе и по важности для мира, состояло в том, что евреи превратились в методично решающих проблемы бизнесменов. Значительная часть еврейского творчества на стыке теологии и юриспруденции в Темные и Средние века была посвящена тому, как добиться того, чтобы сделки были честными, справедливыми и эффективными.

Одна из самых трудных проблем была связана с ростовщичеством, иначе говоря, с денежными ссудами под процент. Эту проблему евреи сами создали себе, а заодно и двум великим религиям, которые отпочковались от иудаизма. Самые ранние религиозные системы древнего Ближнего Востока и возникшие на их основе светские законы не запрещали ростовщичества. Эти общества относились к неодушевленной материи как к живой, подобно растениям, животным и людям, и способной самовоспроизводиться. Поэтому, если вы давали кому-то ссуду в виде пищи или денежных жетонов какого-либо рода, то требовали процентов, и это было вполне законным. Продукты питания, будь то маслины, финики, семена или животные, выступали в роли денег уже за 5000 лет до н.э., если не раньше. Клинописные документы свидетельствуют, что ссуды фиксированного размера под залог долговых расписок были известны, самое меньшее, со времен Хаммурапи. Обычно кредиторами были храмы и официальные лица из окружения царя. Вавилонские клинописные записи говорят, что типичный интерес составлял 10-25% при денежной ссуде серебром и 20-35%, если ссуда давалась зерном. У жителей Месопотамии, гиттитов, финикийцев и египтян величина процента зачастую устанавливалась государством. Но у евреев была своя точка зрения по данному вопросу. В Книге Исхода (22:25) говорится: «Если дашь деньги взаймы бедному из народа Моего, то не притесняй его и не налагай на него роста». Очевидно, этот текст очень древний. Если бы еврейский закон формировался во времена более развитого царства, рост бы не запрещался. Еще более категорична формулировка в Левите [25:36]: «Не бери от него [брата твоего] роста и прибыли». А Второзаконие [23:20] поясняет: «Иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост».

Таким образом, над евреями довлел религиозный закон, который запрещал им давать друг другу ссуды в рост, хотя разрешал поступать так по отношению к чужеземцам. По-видимому, это положение имело целью защитить и сплотить бедную общину, главной целью которой было коллективное выживание. Таким образом, ссуда превращалась в филантропическую помощь; однако вы не обязаны были проявлять благотворительность к тем, кого вы не знали и чья судьба вас не беспокоила. То есть интерес становился синонимом враждебности. Разумеется, в условиях палестинского оседлого сообщества евреи были вынуждены брать и давать взаймы, как это у всех принято. И библейские тексты показывают, что закон постоянно обходили. О том же говорят и папирусы еврейской общины в Элефантине. Однако религиозные власти пытались добиться строгого соблюдения закона и постановили, что греховным является не только прямое участие в ростовщической сделке, но и любое ей содействие. Всякого рода подарки, ценности, полезная информация со стороны берущих ссуду именовались «пыль роста» и запрещались; талмудические правила показывают, какие отчаянные попытки предпринимались на протяжении многих лет, чтобы воспрепятствовать хитростям алчных ростовщиков или нуждающихся в займе. В то же самое время талмудистские казуисты изо всех сил старались сделать возможными честные деловые сделки, которые, по их мнению, не противоречили бы Торе. Среди таких вариантов рассматривались: повышенный размер возвратных сумм; деловое партнерство, когда заимодавец получает определенный гонорар или долю от прибыли; схемы, при которых заимодавец ссужает нееврея, а тот, в свою очередь, – еврея. Однако еврейские суды, обнаружив наличие процентов, могли оштрафовать кредитора; долги, включавшие одновременно капитал и проценты, могли быть объявлены невзыскуемыми; ростовщикам запрещали давать показания в суде, да и вообще угрожали адом.

Но чем неукоснительнее и мудрее законы претворялись в жизнь, тем пагубнее это отражалось на взаимоотношениях евреев с остальным миром. Поскольку ситуация, когда евреи представляли собой мелкие, разбросанные общины в нееврейской вселенной, не просто позволяла евреям кредитовать неевреев, но прямо-таки толкала их на это. И бывало, что еврейская власть осознавала опасность этого явления и пыталась с ним бороться. Филон, который прекрасно понимал, почему примитивный закон делал различие между братьями и чужаками, настаивал на том, чтобы запрет на ростовщические операции распространялся на всех лиц одной национальности и гражданства – независимо от религиозной принадлежности. Одно из правил гласило, что при возможности беспроцентные займы должны предоставляться как евреям, так и неевреям, хотя евреи должны пользоваться преимуществом. Другое выражало похвалу тому, кто не возьмет процентов с чужестранца. Третье осуждало взимание процентов с чужестранцев и уточняло, что эта процедура является законной, только если у еврея нет иных средств к существованию.

С другой стороны, иногда власть специально подчеркивала различие между евреями и неевреями. Комментарии к Второзаконию, написанные, возможно, раввином-националистом Акивой, прямо требуют, чтобы евреи брали с иностранцев процент. В XIV веке французский еврей Леви бен Гершон соглашался, что это совершенно необходимо, «ибо не следует помогать идолопоклонникам извлекать прибыль… но следует причинить возможно больше убытка, не выходя за пределы разрешенного»; ту же линию проводили и другие. Но наиболее распространенным обоснованием была ссылка на экономическую необходимость.

«Если мы сегодня позволяем взимать процент с неевреев, то это потому, что нет конца ярму и бремени, что навешивают на нас короли и министры, а то, что мы берем, – всего лишь минимум, необходимый для нашего существования. Как бы то ни было, мы обречены на жизнь среди других народов и не можем заработать себе на жизнь, не вступая с ними в денежные отношения. Поэтому не следует запрещать взимания процентов».

Этот аргумент был очень опасен, поскольку финансовый гнет на евреев был значителен в тех местах, где неприязнь к ним была особенно сильна; если же евреи пытались противостоять этому, давая займы под процент неевреям, то их непопулярность, а в итоге и гнет усиливались. Так евреи оказались в порочном круге. Христиане, исходя из библейских заветов, были категорически против ростовщичества, и с 1179 г. те, кто пытался им заниматься, отлучались от церкви. Но одновременно христиане нагрузили евреев тяжелейшим финансовым гнетом. Ответная реакция евреев состояла в том, что они проявили себя в том виде деловой активности, где по христианским законам для христиан существовала дискриминация. С тех пор они для всех прочно связывались с ненавистным ремеслом ростовщичества. Рабби Иосиф Колон, который хорошо знал Францию и Италию второй половины XV века, писал, что евреи обеих этих стран практически не знали ни одной профессии, кроме этой.

На арабско-мусульманских территориях, в число которых в раннем Средневековье входила большая часть Испании, вся Северная Африка и Ближний Восток к югу от Анатолии, условия существования евреев были, как правило, более легкими. Исламские законы по отношению к немусульманам основывались на договоренностях между Мухаммедом и еврейскими племенами в Хиджазе. Когда они отказались признать его в качестве пророка, он прибег к подходу, который называл джихад. В соответствии с этим подходом мир делится на дар аль-Ислам, мирную территорию Ислама, где правит закон, и дар аль-Гарб, «территорию войны», временно контролируемую немусульманами. Джихад есть необходимое и перманентное состояние войны против дар аль-Гарба, которое может прекратиться лишь тогда, когда весь мир подчинится Исламу. Мухаммед развязал джихад против евреев Медины, разгромил их, обезглавил на площади всех мужчин (кроме одного, который принял ислам) и разделил их женщин, детей, скот и имущество среди своих последователей. С другими еврейскими племенами он обошелся несколько мягче; вообще Мухаммед полагал, что Бог даровал ему абсолютную власть над неверными, подобно тому, как Яхве позволил Иисусу Навину поступать с ханаанскими городами так, как он сочтет нужным. Мухаммед, однако, считал политически целесообразным заключать с побежденными врагами договор (димма), согласно которому он даровал им жизнь и позволял и дальше обрабатывать землю в своем оазисе – при условии, что они будут отдавать ему половину урожая. Постепенно димма приняла более сложную форму, согласно которой побежденный, димми, получал право на жизнь, свою веру и защиту в обмен на специальные налоги в пользу правителя – харадж, или земельный налог, джизия, или подушный налог, торговые и транспортные пошлины, более высокие, чем у правоверной части населения, а также специальные налоги по усмотрению правителя. Более того, статус димми всегда был сопряжен с риском, поскольку димма просто откладывала на время естественное право завоевателя перебить покоренных и конфисковать их собственность; а посему ее можно было пересмотреть в одностороннем порядке, как только этого пожелает мусульманский правитель.

В итоге теоретически положение еврейских димми при мусульманских правителях было хуже, чем при христианах, поскольку их право на веру и даже право на жизнь могли быть произвольно отобраны в любой момент. На практике же арабы, так быстро покорившие в VII– VIII веках половину цивилизованного мира, вовсе не расположены были истреблять грамотные и трудолюбивые еврейские общины, которые обеспечивали им надежное поступление налогов и оказывали еще разнообразные услуги. Евреи вместе с христианами-димми составляли значительную долю управленческого персонала огромных новых арабских территорий. Арабы-мусульмане не спешили разжигать религиозную враждебность по отношению к евреям. В глазах мусульман евреи, конечно, согрешили, отвергнув притязания Мухаммеда, но ведь они его не распяли. Еврейский монотеизм был так же чист, как исламский. У евреев не было агрессивных догм. Их правила питания и чистоты были во многих отношениях идентичны. В исламских религиозных текстах встречается совсем немного антиеврейской полемики. К тому же арабы не унаследовали греко-языческой массы антисемитских предрассудков, к которым они могли бы добавить свои собственные. И, наконец, в отличие от христианства, иудаизм никогда не представлял такой политической и военной угрозы исламу, как византийский Восток и латинский Запад. По совокупности всех этих причин евреям было проще и легче жить на мусульманских землях. Можно сказать, что иногда они даже процветали. В Ираке, в дополнение к великим академиям, евреи населяли богатый квартал в Багдаде, основанный в 762 г. династией Аббасидов как своей столицей. Евреи поставляли ко двору врачей и чиновников. Они выучили разговорный и письменный арабский язык – сначала как средство торгового общения с народом, а затем как язык богословия и даже священных комментариев. Еврейские массы говорили по-арабски, так же, как они некогда научились говорить по-арамейски; в то же время знание иврита высоко ценилось почти во всех еврейских семьях.

По всему арабскому миру евреи были торговцами. С VIII века по начало XI Ислам составлял одну из главных мировых экономических систем, в свою очередь, евреи обеспечивали функционирование одной из ее главных торговых сетей. С Востока они ввозили шелка, специи и другие редкие товары. А в обратном направлении, с Запада, они везли рабов-язычников [ханатян (Canaanits), по терминологии евреев], захваченных христианами. Этих рабов затем продавали мусульманам. В 825 г. лонский архиепископ Агобар объявил, что работорговлю ввели евреи. И мусульманские источники и еврейская респонса свидетельствуют, что в это время евреи вели торговые операции в Индии и Китае, откуда поступало большинство сокровищ. Начиная с Х века евреи служили банкирами при дворах мусульманских владык, особенно в Багдаде. Они принимали вклады у еврейских купцов и ссужали крупные суммы халифу. С учетом уязвимости еврейских димми, это занятие было довольно рискованным. Мусульманские властители могли без особенного стыда отказаться возвращать долги, а то и вовсе отрубить голову кредитору – и такое иногда случалось. Но им было гораздо удобнее оставлять банкиров в живых. Часть банковских доходов шла на поддержку академий, которыми главы банковских домов исподтишка манипулировали. Евреи были весьма влиятельны при дворе. Их экзиларх пользовался уважением арабов, которые обращались к нему, называя «наш господин, сын Давида». Когда Вениамин из Туделы прибыл в 1170 г. в Багдад, то обнаружил, по его словам, 40 000 евреев, живущих в безопасности, причем в их распоряжении было 28 синагог и 10 ешивот, то есть учебных заведений.

Другим местом еврейского процветания был Кайруан в Тунисе, основанный в 670 г. и служивший последовательно столицей династий Аглабидов, Фатимидов и Зиридов. Этот город был первоначально заселен семьями евреев и христиан-контов из Египта; вообще в Темную эпоху и Средневековье города Средиземноморья, а также Северной и Западной Европы наиболее энергично осваивались именно торговцами-евреями. В VIII веке в Кайруане обиженными учеными богословами из Вавилонии была основана академия, после чего в течение 250 лет Кайруан был одним из главных центров еврейской учености. Он был также важным связующим звеном в торговле Востока с Западом, так что удачливые евреи-купцы помогали процветанию академической жизни. Евреи также обеспечивали двор врачами, астрономами и чиновниками.

С VIII по XI столетие наиболее удачным местом для еврейского расселения была Испания. Еврейские общины процветали здесь еще при Римской империи и в какой-то степени под властью Византии; правда, при вестготских королях проводилась последовательная политика государственно-религиозного антисемитизма. Один за другим ряд духовных советников при короле в Толедо, отбросив в сторону ортодоксальную христианскую политику, то провозглашал насильственное крещение евреев, то запрещал обрезание, прочие еврейские обряды и соблюдение шабата и праздников. В течение VII века евреев пороли кнутом, казнили, конфисковали у них собственность, подвергали их разорительным поборам, запрещали торговать, а случалось, силком тащили в купель для крещения. Многие были вынуждены принять христианство, но продолжали соблюдать еврейские законы. Так в историю вошел тайный еврей, позднее названный маррано, который был постоянным источником беспокойства для Испании, испанских христиан, да и испанского иудаизма.

В результате, когда в 711 г. мусульмане вторглись в Испанию, евреи помогли им победить; зачастую они несли гарнизонную службу в городах, остававшихся в тылу наступавших арабских армий. Именно так произошло в Кордове, Гранаде, Толедо и Севилье, где вскоре возникли большие и богатые еврейские общины. Позднее арабские географы даже называли Гранаду, а также Луцену и Таррагону «еврейскими городами». Кордова стала столицей династии Уммайидов, которые, провозгласив себя халифами, относились к евреям с необычайным почтением и терпимостью. Здесь, как и в Багдаде и Кайруане, евреи были не только ремесленниками и торговцами, но и врачами. Во время правления великого халифа Уммайидов Абд аль-Рахмана III (912—961 гг.) его придворный врач-еврей Гисдай ибн Шапрут привез в город еврейских богословов, философов, поэтов и ученых и сделал его мировым центром еврейской культуры. Не менее чем в 44 городах уммайидской Испании существовали крупные и процветающие еврейские общины, причем многие из них имели собственную ешиву. Взаимопонимание, которое установилось между образованными евреями и либеральными халифами, заставляло вспомнить эпоху Кира и позволило испанским евреям вести столь же продуктивный и благоприятный образ жизни, какого у них не было, пожалуй, нигде и никогда вплоть до XIX столетия.

Но не все было так уж безоблачно. Особенностью исламской политической жизни был постоянный конфликт между великими религиозными династиями, обострявшийся доктриальными дискуссиями касательно чистоты веры и благочестия. Чем богаче и либеральнее была мусульманская династия, тем уязвимее была она для зависти и фанатизма фундаменталистской секты. И в случае ее нападения евреи, находившиеся под ее эгидой, немедленно оказывались под угрозой злокозненной логики своего статуса димми. Кочевники мусульмане-берберы захватили Кордову в 1013 г. Уммайиды исчезли, а видные евреи были уничтожены. В Гранаде произошла массовая резня евреев. С севера надвигались армии христиан, и под их натиском мусульмане делали ставку на жестоких и рьяных воителей, а не на томных покровителей культуры. В последние десятилетия XI века в южной Испании стала доминировать другая берберская династия – Альморавиды, которые были неистовы и непредсказуемы. Они сначала угрожали крупной и богатой еврейской общине Люцены принудительным обращением; потом, правда, согласились на большой выкуп. Вообще-то евреи здорово наловчились избегать осложнений в своих отношениях с мусульманами путем уговоров и взяток судейским чиновникам. Им, слава богу, было что предложить каждой очередной волне завоевателей, если учесть их финансовое, медицинское и дипломатическое искусство. И они служили новым хозяевам в качестве откупщиков, советников и врачей. Однако с описанного времени евреи в Испании, пожалуй, стали чувствовать себя безопаснее уже с христианскими правителями. Та же история была и в Малой Азии, где византийцы могли предложить еврейским общинам более безопасное существование, чем статус димми.

В начале XII века в Атласских горах поднялась новая волна мусульманского фундаментализма, на которой всплыла зелотская династия Альмохадов. Их целью было искоренение продажности и сползания в ересь среди мусульман. Заодно в этом процессе они покончили с христианскими общинами, которые к этому моменту насчитывали на северо-западе Африки почти тысячелетнюю историю. Евреям тоже предложили выбирать между обращением в ислам и смертью. В 1146 г. Альмохады перенесли свой фанатизм на территорию Испании. Синагоги и ешивы закрывались. Как при христианах-вестготах, евреи, которых мечом заставили обратиться, зачастую продолжали тайно поклоняться своей вере, и мусульмане им не доверяли. Их заставляли носить специальную синюю тунику с безобразно широкими рукавами, а вместо тюрбана – длинный синий колпак на манер ослиного вьючного седла. Взамен этого шутовского наряда, а также сиклы – специального знака нечестивости, они могли носить одежду нормального покроя – но только желтого цвета. Им запрещали заниматься торговлей – разве что мелкорозничной. Прекрасные еврейские поселения в южной Испании не пережили этого преследования; во всяком случае, они утратили полностью былую пышность и величие. Многие евреи бежали на север, к христианам. Другие двинулись в Африку в поисках более терпимых мусульманских правителей.

Среди беженцев был молодой и блестящий ученый-богослов по имени Моисей бен Маймон, лучше известный как Маймонид; евреи называли его сокращенным именем Рамбам – по начальным буквам полного титула: рабби Моисей бен Маймон. Он родился в Кордове 30 марта 1135 г. в семье богослова. Когда Альмохады захватили город, этому вундеркинду исполнилось всего 13 лет, но его ученость была достойна изумления. Он скитался со своей семьей по Испании, а возможно, и по Провансу; в конце концов в 1160 г. они осели в Феце. Пятью годами позднее возобновление угрозы принудительного обращения заставило их снова сняться с места. Они последовали сначала морем в Акру, затем – в Святые Места, потом – в Египет, где они поселились в Фустате, Старом Каире. Там Маймонид постепенно приобрел всемирную известность как врач и богослов-философ. В 1177 г. его признали главой фустатской общины, в 1185 г. назначили придворным врачом, и он стал, говоря языком мусульманского летописца, «велик разумом, ученостью и положением». Его научные труды удивительно разнообразны и внушительны как количеством, так и качеством. Его брат Давид, живший в основном торговлей драгоценностями, оказывал ему финансовую поддержку; после смерти Давида он сам стал торговать, а также зарабатывать медицинской практикой. После его смерти 13 декабря 1204 г. его останки перенесли по его просьбе в Тивериаду, где его могила до сих пор является местом паломничества благочестивых евреев.

К Маймониду стоит присмотреться повнимательнее не только из-за его собственной значимости, но и потому, что никто лучше его не показывает значение ученого богословия в средневековом еврейском обществе. Он был типичнейшим и величайшим из кафедократов. В раввинистском иудаизме власть и знания переплетались плотнейшим образом. Разумеется, под знанием понималось в основном знание Торы. Тора была не просто книгой о Боге. Она существовала до акта творения – подобно Богу. По сути, это был проект творения. Рабби Акива считал ее «инструментом творения», как будто Бог пользовался ею, как волшебник своей магической книгой. Симеон бен Лакиш утверждал, что она старше мира на 2000 лет, в то время как Элизер бен Йозе учил, что она лежала за пазухой у Бога уже за 974 поколения до того, как Бог воспользовался ею, чтобы сотворить вселенную. Некоторые мудрецы верили, будто Тора была предложена одновременно семидесяти нациям на семидесяти языках, но все отказались. Только Израиль принял ее. Соответственно в некотором смысле она олицетворяла не только Закон и религию, но и мудрость Израиля, и ключ к власти евреев. Филон называл ее идеальным законом философов, а Моисея – идеальным законодателем. Тора, писал он в книге о Моисее, была «скреплена печатями природы» и являла собой «идеальную картину государственного устройства». Отсюда следовало, что чем лучше вы знаете Тору, тем больше у вас прав на власть, особенно над евреями.

В идеале поэтому каждый общественный деятель должен быть видным богословом, а каждый ученый богослов должен помогать власти. Евреи никогда не придерживались точки зрения, излюбленной у англосаксов, будто интеллектуальная мощь, страстная тяга к книгам и чтению делают человека непригодным для властных структур. Наоборот! Также никогда не считали они, подобно чужакам, Тору сухой, академичной и далекой от реальной жизни. Они считали, что она несет в себе ту мудрость, что необходима, чтобы властвовать людьми, и в то же время благодать скромности и набожности, позволяющие противостоять искушениям власти. При этом они ссылались на Притчи: «У меня совет и правда; я – разум, у меня сила».

Проблема, как считали евреи, состоит в том, как сочетать науку с практикой управления. Когда во время репрессий Адриана мудрецы Лидды собрались, чтобы обсудить наиболее животрепещущие проблемы, стоящие перед их страждущей общиной, то первым в их повестке дня оказался вопрос: «Является ли штудирование более важным, чем дело?» Заслушав аргументы, они единодушно проголосовали в поддержку рабби Акивы, который считал, что сначала должно идти изучение вопроса, ибо «изучение ведет к действию». С позиций духовной ценности приобретение мудрости через учение и использование ее для общественных нужд равноценны. В то же время мудрецы говорили, что если вдова или сирота придут к мудрецу за советом, а он скажет, что слишком занят своими учеными занятиями, то Бог разгневается и скажет: «Ты столь же виноват передо мной, как если бы разрушил мир». То есть ученого, зарывшегося с головой в книгу, обвиняли в том, что он – «причина гибели мира», потому что евреи верили: мир без приложенной к нему мудрости рассыплется на части. Левит может удалиться от активной жизни в пятьдесят лет и ничего не делать, но настоящий ученый богослов должен служить людям до самой смерти. Филон честно признавался, что видит противоречие между требованиями ученых занятий и общественного служения. Его собственная жизнь была примером этого. В дополнение к своей писательской деятельности он возглавлял общину и по крайней мере один раз ездил с посольством в Рим. И к такому видному ученому, пользовавшемуся широким признанием, шел бесконечный поток просителей, искавших совета. К счастью, Филону удавалось разделить бремя власти с братом, одним из богатейших людей диаспоры, которого Иосиф Флавий называл Алабарком.

Пример двух братьев, которые помогали друг другу разрешить противоречие между наукой и комментариями, с одной стороны, и судебной властью и другими общественными обязанностями – с другой, объясняет, почему еврейская кафедократия была обычным семейным занятием. Схоластические династии происходили обычно от потомственных книжников и стали обычными в жизни евреев уже во II веке до н.э. В ряде еврейских общин они существовали до Первой мировой войны – и даже после.

В Вавилонии экзиларх должен был происходить из семьи Давида; что же касается видных людей в академиях и ешивах, то их выбирали из определенной группы академических фамилий. Фраза «не из ученой семьи, а из торговцев» означала отказ – несмотря на то, что академии держались именно на деньгах торговцев. В Вавилонии гаон (глава академии) происходил из одной из шести семей, а в Палестине он должен был быть потомком Хиллеля, либо Ездры-книжника, либо самого Давида. В принципе мог быть назначен и чужак великой учености, но на практике это было большой редкостью. Для положения в академической иерархии определяющим также обычно являлось происхождение. Вообще-то основные, или экуменические, академии были не столько местом, где молодые люди получали образование, сколько своего рода советами. Само слово ешива на иврите означает то же, что синедрион (или санхедрин). На самом деле в раннем Средневековье в официальных документах Торы они все еще назывались Большим Синедрионом. Палестинская академия именовала себя «Праведная корпорация». Там ученые-богословы коллективно вырабатывали авторитетные решения, это были академия, парламент и верховный суд вместе взятые.

Богослов из одной вавилонской академии, живший и писавший в Египте незадолго до Маймонида, так описывал иерархию обучения. Простые грамотные евреи изучали пять книг Моисея и молитвенник, где содержался также материал по Устному Закону, Шабату и праздникам. Богословы кроме того должны были освоить остальную Библию, а также «таинства» и систему законов. Доктора знали все это, плюс Мишну, Талмуд и комментарии. Богослов мог провести богослужение, написать эпистолу с комментариями и выполнить обязанности помощника судьи. Но только доктор с титулом члена Академии понимал источники Закона и литературу, их объясняющую, и мог вынести по-настоящему ученое суждение.

Академия состояла из докторов и старших богословов. В Вавилонии ее правящий триумвират включал в себя гаона, председателя суда, который выполнял функции его заместителя, и секретаря, который вел запись решений. Члены академии сидели лицом к гаону, в семь рядов. В каждом ряду было десять мест, и самый видный богослов в ряду назывался рош га-седер – глава ряда. У каждого члена Академии было свое место, которое первоначально определялось его происхождением. Его, однако, можно было продвинуть или «задвинуть» в зависимости от того, как он функционирует; соответственно менялась и его стипендия. Для большинства из них, впрочем, принадлежность к Академии не являлась единственным источником дохода. Они могли служить чиновниками общины или зарабатывать ремеслом и торговлей. Общее собрание академии происходило дважды в году и длилось по месяцу в конце лета и в конце зимы. Пленарное заседание, или калла, которое проводилось ранней весной, обсуждало и выносило решения по вопросам, поступавшим из-за границы, так чтобы ответы на них можно было передать через торговцев, разъезжавшихся сразу же после Пасхи. Оба пленарных заседания включали в себя учебные мероприятия, в ходе которых лично гаон занимался толкованием глав Талмуда перед аудиторией из 2000 сидящих на корточках студентов, причем его переводчик, или тургеман (слово, от которого произошел существующий до сих пор термин «драгоман»), выполнял функции громкоговорителя. Существовали различные категории учителей. Самая низшая из них, «повторители», были зачастую незрячими от рождения; они заучивали наизусть огромные выдержки из рукописей и воспроизводили их с точнейшим соблюдением интонаций, пауз и ударений. В случае какихлибо сомнений доктор мог пригласить такого повторителя, чтобы он заведомо точно продекламировал спорный текст. Значительная часть такого заучивания проводилась коллективно, шумным хором. Таким же методом, кстати, еще поколение тому назад пользовались в мусульманских университетах, например, в каирском университете аль-Азхар. До недавнего времени и еврейские школьники в Марокко могли наизусть прочесть длинные куски юридических текстов на смеси иврита и арамейского языка; даже сегодня у йеменских евреев существует традиция зубрежки, позволяющая им точно воспроизводить все интонации древних текстов – искусство, давно утраченное европейскими евреями.

Вавилонские академии с их выстроенными по наследуемому ранжиру шеренгами судей впитали многое из атмосферы и подобострастного церемониала восточного двора. Они получали указания от экзиларха, который фактически был исполнительным руководителем академий. Еврейский летописец Иосиф бен Исаак Самбари (1640—1703 гг.), цитируя предания Х века, так описывает наши:

«Он обладает огромной властью над всеми еврейскими общинами, опираясь на авторитет Главы Верных. И евреи, и неевреи приветствуют его стоя. Тот, кто не встанет перед ним, получит сто ударов, ибо так приказал халиф. Когда бы он не следовал на встречу с халифом, его сопровождают еврейские и мусульманские всадники, которые едут впереди с криком: «Дорогу нашему господину, сыну Давида!» Он также едет верхом. На нем – вышитый шелковый халат и большой тюрбан, с которого ниспадает белый шарф с цепью. Когда он подъезжает ко дворцу, его приветствуют евнухи, которые затем бегут впереди него, показывая дорогу к тронному залу. Перед наши идет слуга, раздающий во славу халифа золото из кошелька. Перед халифом наши ложится ничком, а затем встает, демонстрируя свою рабскую покорность. Затем халиф делает знак своим евнухам, чтобы они усадили наши в кресло, ближайшее к халифу с левой стороны, и рассматривает его прошения. Изложив свою просьбу, наши снова встает, благословляет халифа и удаляется. Он получает от торговцев установленный ежегодный налог, а также дары, что они привозят ему со всех концов земли. Таков вавилонский обычай».

Гаоны из Академии и старшие из докторов требовали такого же отношения к себе. Их награждали звучными титулами, а они выступали с изощренными благословениями и проклятьями. Из них формировалась наследственная ритуально-академическая знать, что-то вроде китайских мандаринов.

В Темную эпоху вавилонская кафедократия была одновременно и наследственным судом, последней инстанцией, к которой могла апеллировать вся диаспора. Строго говоря, за ней не стояло никакой силовой структуры, вроде армии – только местная полиция. Но у нее была власть отлучения, за которой стояла впечатляющая, чтобы не сказать – ужасающая, церемония, которая восходит, самое малое, к временам Ездры. И еще у нее была власть обучения. На практике, однако, власть вавилонских кафедократов длилась лишь до тех пор, пока существовала обширная мусульманская империя. Сокращалась территория, на которую распространялась власть халифа, – уменьшалась и их власть. Вокруг теологов, покинувших старые академии, в Испании и Северной Африке формировались новые, местные центры богословия. Например, около 1060 г. Каир превратился в центр галахи благодаря прибытию туда Нахрая бен Ниссима из Кайруана и Иуды га-Коэна бен Иосифа, известного раввина. В следующем поколении власть перешла от них к богослову из Испании Исааку бен Самуилу, «в чьих руках», согласно документу того времени, «сосредоточилась власть над всем Египтом». Такие люди обычно объявляли себя гаонами одной из великих академий. Зачастую они, кроме того, бывали удачливыми торговцами или их родственниками. Однако ведущая академическая семья, сколь богатой она бы ни была, не могла сохранить свой престиж, если не выдвигала периодически из своей среды видных ученых богословов. Потому что на практике нормальное управление еврейской общиной было невозможно, если она не получала руководящих указаний от людей, чей ученый авторитет был незыблем. Короче, как сформулировал один историк, чтобы приобрести власть, важно было происхождение, полезен был коммерческий успех, но основным требованием была ученость.

У Маймонида было и то, и другое, и третье. В одной из своих работ, комментариях к Мишне, он перечисляет своих предков в семи коленах. Большинство евреев могли сделать то же самое, и эта практика сохранилась до настоящего времени во многих еврейских семьях в Йемене, даже в самых бедных. Целью подобных списков было продемонстрировать предков-академиков, причем они обычно начинались с какогонибудь видного богослова. Женщины обычно в этом списке не фигурировали, но их генеалогия могла включаться – если была достаточно представительной. Так, у отчима Маймонида по линии матери генеалогия прослеживалась аж на 14 колен, в то время, как по линии отца – всего на 6 (зато довольно внушительных). Славы можно было добиться разными способами, но ключевым моментом была ученость, поскольку вера в нее евреев была непоколебима. Со времен Маймонида сохранилось следующее замечание: «Сей документ вне сомнения правилен, ибо отец его составителя был сыном дочери главы ешивы». За свое происхождение Маймонид мог быть вполне спокоен: в число тех семи предков входили четверо известных ученых судей.

Семья, из которой он происходил, вполне могла обеспечить себя, включая своих ученых членов, успешной торговлей. Как правило, сведения, которыми мы располагаем об отдельных евреях и даже о крупных общинах, со II века н.э. по начало нового времени, достаточно обрывочны. Евреи перестали записывать свою историю, а их неупорядоченное и бродячее существование в условиях преследования привело к тому, что уцелело совсем немного документов. К счастью, мы довольно много знаем о Маймониде и окружавшей его еврейской среде в Египте XII века. Во всех синагогах была комната под названием гениза. Эта комната служила для хранения старой ритуальной утвари и молитвенников, которые хотя и были уже непригодны к использованию, но, согласно еврейским законам, не могли быть уничтожены, так как содержали имя Бога. Эти кучи полусвященного хлама зачастую содержали массу документов, в том числе и светского характера. Сырость и гниение приводили к тому, что в течение 1-2 поколений прочитать их становилось невозможно. К счастью, Египет с его удивительно сухим климатом славится среди ученых тем, что там могут сохраниться документы на бумаге и папирусе, составленные за тысячу лет до нашей эры, а то и раньше. В Фустате Маймонид занимался богослужением и преподавал в синагоге Ездры, которая была построена в 882 г. на развалинах проданной евреям коптской церкви. Гениза размещалась на чердаке; там практически в неприкосновенности сохранялось огромное количество средневековых документов до самого конца XIX века, когда видный еврейский ученый Соломон Шехтер занялся их систематическим исследованием. Около 100 000 листов попало в библиотеку Кембриджского университета, примерно столько же хранится в академических центрах мира. Они являются почти неисчерпаемым источником информации. Крупнейший ученый С. Д. Гойштейн блистательно воспользовался ими, чтобы воссоздать общество XI-XII веков, которое служило фоном работы и идей Маймонида.

В каирской генизе содержится не менее 1200 полностью сохранившихся деловых писем, которые показывают, что египетские евреи, включая Давида, младшего брата Маймонида, путешествовали на довольно внушительные расстояния, перевозя самые разнообразные товары. Типично еврейским товаром были краски, но не пренебрегали они и текстилем, медикаментами, драгоценными камнями и металлами, а также парфюмерией. Ближайшим торговым районом был Верхний и Нижний Египет, побережье Палестины и Дамаск в Сирии. Один крупный торговец из Фустата, Моисей бен Иаков, занимавшийся сушеными фруктами, бумагой, маслом, травами и монетами, так часто бороздил этот район, что получил кличку «Челнок». Однако записи, сделанные сыном Маймонида Авраамом, показывают, что купцы из Фустата добирались даже до Малайзии; упоминается даже человек, который умер на Суматре. Масштаб торговли также был вполне внушительным: так, крупный купец XI века Иосиф ибн Авкал перевез как-то за один раз партию из 180 тюков товара; его связи позволяли ему действовать в качестве официального агента двух крупных вавилонских академий, развозя их постановления по всему еврейскому миру. В пределах досягаемости могла быть даже маленькая община где-нибудь в Индии, хотя времени на это требовалось порядочно: скажем, добраться от Каира до Суматры можно было за 4 месяца.

Давид Маймонид пропал в одном из таких путешествий. Сохранилось письмо, направленное им старшему брату, в котором он перечисляет различные неприятности, приключившиеся с ним в Верхнем Египте, откуда он направился к Красному морю, чтобы отплыть в Индию. После этого наступило молчание. Маймонид писал:

«Самая большая неприятность, выпавшая на мою долю в жизни, худшая из всего, это гибель святого человека (да будет благословенна память о нем), который утонул в Индийском море вместе с деньгами, что принадлежали мне, ему и другим людям, и оставил меня с маленькой дочерью и его вдовой. Получив это ужасное известие, я заболел и пролежал в постели около года, страдая от язв, лихорадки и тоски и едва не впав в полное отчаянье. Минуло около восьми лет, но я все еще скорблю и не могу утешиться. Да и как я могу найти утешение? Он вырос рядом со мной, был моим братом и учеником, торговал и зарабатывал на жизнь, так что я мог спокойно сидеть дома. Он был весьма сведущ в Талмуде и Библии, хорошо знал грамматику [иврита], и смотреть на него было радостью моей жизни… Стоит мне увидеть сделанные им записи или письмо, сердце мое разрывается и печаль возвращается ко мне. Короче, «с печалью сойду к сыну моему в преисподнюю».

Это письмо характерно своим теплом, сердечностью и скорбью, даже если отвлечься от утверждения Маймонида, что он провел год в постели. У него была манера преувеличивать свою болезненность и слабость, хотя на самом деле он был гиперактивным человеком и трудился весьма результативно. Мы не знаем, как выглядел этот выдающийся еврей средневековья; портрет, который был помещен в первом томе собрания его трудов, изданном в 1744 г., хотя и много раз затем воспроизводился, был абсолютно вымышленным. Но его письма и книги, равно как и найденные в генизе материалы, говорят о нем многое. Он был частью великого пред-Возрождения XII века, которое ознаменовало начало выхода из Темной эпохи и повлияло на евреев так же, как и на арабский мир, и христианскую Европу. Он был космополитом. Писал по-арабски, но был знаком и с другими языками и обычно отвечал своим корреспондентам на их собственном языке. Всю свою жизнь читал запоем. В одном письме он сообщает, что прочитал все известные трактаты по астрономии, в другом – что ему известно все об идолопоклонничестве.

Эта способность Маймонида поглощать массу труднейшего материала, религиозного и светского, развилась у него очень рано. Равно как и решимость пересказать все узнанное еврейскому миру в упорядоченной и рациональной форме. Ему не было еще и шестнадцати, когда он закончил свой «Трактат о логике». Затем в 1158 г. последовал его астрономический «Трактат о календаре». В возрасти двадцати двух лет он взялся за свой главный труд, «Комментарий к Мишне», завершив его в Фустате в 1168 г. Работа была эквивалентом суммы христианских школяров и содержала массу светского материала о животных, растениях, цветах и естественной истории, а также о психологии человека. Значительная ее часть написана в тот период, когда он с семьей пытался найти место для безопасной жизни. «Меня бросало из одного конца мира в другой», рассказывает он. «Лишь богу ведомо, что некоторые главы сложились у меня во время блужданий, другие – на борту судна». Позднее он переключился на задачу кодификации талмудического права. Работа получила название «Мишне Тора», содержит 14 томов и была закончена через 10 лет, в 1180 г. К этому времени гибель Давида заставила его заняться медицинской практикой. Он был также активно работающим судьей и в свое время возглавил еврейскую общину в Египте, хотя никогда не носил официального титула нагида. Огромное число людей со всей еврейской диаспоры обращалось к нему за советом по переписке; опубликовано свыше 400 образчиков его responsa на иврите. Но он нашел время и для того, чтобы начать в 1185 г. свой наиболее известный и воистину замечательный труд – трехтомное «Руководство для находящихся в затруднении», разъясняющее фундаментальные вопросы теологии и философии иудаизма, которое он окончил около 1190 г.

Маймонид весьма серьезно относился и к своим занятиям медициной, которые в первую очередь и прославили его в нееврейском мире. Он много писал о диете, лекарствах, лечении. Известны его 10 медицинских работ; возможно, что существуют и другие. Он читал лекции по физиологии и терапии, а также по иудейской религии и праву. Лечил визиря Саладина, Аль-Фади аль-Байсами, который платил ему ежегодное вознаграждение, а позднее и сына Саладина, ставшего султаном в 1198 г. Его приглашали стать придворным врачом «короля франков», а также Ричарда Львиное Сердце и Амальрика – короля Иерусалима, но он отклонил эти приглашения. Арабские источники свидетельствуют, что он считался одним из авторитетнейших врачей мира, причем был особенно искусен в лечении психосоматических заболеваний. У арабов была поговорка: «Медицина Галена хороша лишь для тела; медицина Маймонида лечит душу и тело».

Жизнь его была примером героического усердия и общественного служения, он посещал больных в больницах и принимал их на дому. Своему любимому ученику, Иосифу бен Акнину, он писал:

«Я приобрел высокую репутацию среди великих мира сего, таких, как главный кади, эмиры, дом Аль-Фадра и другие благородные горожане, которые платят совсем немного. Для простых людей слишком трудно добираться в Фустат, чтобы показаться мне, и я провожу целые дни, посещая больных в Каире, так что когда я возвращаюсь домой, то чувствую себя слишком уставшим, чтобы продолжить свои занятия с медицинскими книгами. А ведь ты знаешь, сколько времени нужно добросовестному человеку нашей профессии, чтобы сверить источники и убедиться, что все его выводы обоснованы и подкреплены надежными и авторитетными ссылками».

Другому своему адресату, Самуилу ибн Тиббону, он писал в 1199 г.:

«Я живу в Фустате, а султан – в самом Каире, и расстояние между этими точками вдвое больше субботнего перехода [т. е. 1,5 мили]. Мои обязанности у султана нелегки. Я должен посещать его каждое утро. Если ему нездоровится или заболел кто-либо из его детей или гарема, я не покидаю Каира и провожу большую часть дня во дворце. Если болен кто-то из придворных деятелей, я остаюсь там на весь день… Даже если ничего не происходит, мне не удается вернуться в Фустат до полудня. Вернувшись усталым и голодным, я обнаруживаю, что мой двор полон людей высокого и низкого происхождения, неевреев, богословов и судей, ожидающих меня. Я спешиваюсь, мою руки и умоляю дать мне поесть – хотя бы раз в сутки. Затем я иду к своим пациентам. Их очередь не иссякает до темноты, иногда до двух часов ночи. Я разговариваю с ними лежа на спине от усталости. К ночи я иногда так устаю, что не могу говорить. Поэтому израильтяне не могут пообщаться со мной, кроме как в субботу. Тогда они все приходят ко мне после службы, и я даю им советы на следующую неделю. После этого они немного занимаются (после полудня) и уходят. Некоторые из них возвращаются и занимаются до вечерней молитвы. Вот такой у меня распорядок дня».

Через год после написания этого Маймонид почувствовал, что не может больше посещать султана, и стал вместо этого давать письменные инструкции его врачам. Но он продолжал давать медицинские, юридические и богословские консультации до самой смерти в 1204 г., на семидесятом году жизни.

Вся жизнь Маймонида была посвящена служению еврейской общине и в какой-то степени людям вообще. Это соответствовало главной социальной доктрине иудаизма. Однако помогать общине Фустата и даже неевреям Каира было недостаточно. Маймонид сознавал, что обладает большой интеллектуальной энергией и, что не менее важно, способностью ее производительного использования. Евреи были созданы для того, чтобы вызывать брожение человечества, просвещать неевреев. У них не было ни государственной власти, ни военной силы, ни обширных территорий. Но у них был разум. Их оружием был интеллект и логическое мышление. Поэтому ученый имел высокий статус в их среде и высокую ответственность; на плечи ведущего ученого ложилась самая трудная задача – идти в первых рядах тех, кто превращает дикий и иррациональный мир в разумный в соответствии с предначертаниями Высшего Разума.

Этот процесс рационализации по-еврейски начался с введения монотеизма и установления его в связи с этикой. Первым за эту работу взялся Моисей. Характерной особенностью Маймонида было то, что он не только выделял уникальность Моисея (единственный пророк, общавшийся непосредственно с Богом), но и подчеркивал его роль как мощной интеллектуальной силы, создающей порядок из хаоса. И постоянной задачей евреев было раздвигать границы разумного, расширяя территорию Божьего царства разума. Филон, бывший во многих отношениях предшественником Маймонида, тоже видел в этом задачу иудаистского богословия. Оно должно было служить в первую очередь щитом для евреев, несущих человечеству истину, которую они получают напрямую от Бога, и во вторую – средством цивилизации пугающе иррационального мира. Филон мрачно смотрел на перспективы реформирования условий человеческого существования. Он пережил ужасающий погром в Александрии, который затем описал в своих исторических работах «In Flaccum» и сохранившейся в отрывках «Legatio in Gaium». Недостаток разума способен превратить людей в чудовищ, которые хуже животных. Антисемитизм явился одним из воплощений человеческого зла, поскольку он не только иррационален сам по себе, но и, отвергая Бога, олицетворяет глупость. Еврейские же интеллектуалы своими писаниями могли побороть глупость человеческую. Вот почему в своей книге «De Vita Mosis» он пытался донести еврейский рационализм до читателей-неевреев и почему в «Legum Allegoriarum» он стремился изложить в аллегорической форме ряд наиболее сложных идей Пятикнижия для еврейских читателей.

Маймонид стоял на полпути между Филоном и современным миром. Подобно Филону, у него не было иллюзий касательно человечества в его безбожном иррациональном состоянии. У него не было личного опыта преследований со стороны христиан, но зато он с горечью сам испытал на себе мусульманскую дикость. Даже в его тихую гавань – Фустат – к нему доходили письма (например из Йемена) о том, что зверства, направленные против евреев, продолжаются. Одно из писем, направленное им в Йемен, отражает его глубокое презрение к исламу, олицетворяющему неразумность мира. Однако в отличие от Филона он не мог приложиться к такому источнику греческого рационализма, каким была великая Александрийская библиотека. Правда, учение Аристотеля распространялось через посредников-арабов: Авиценну (980—1035) и старшего современника Маймонида из Испании – Аверроэса (1126—1198). Более того, в его распоряжении были тысячелетние еврейские комментарии, многие из которых были другой разновидностью рационализма.

Кроме того, Маймонид был рационалистом по темпераменту. Как и у Филона, его труды несут на себе отпечаток осторожности, умеренности и недоверия к энтузиазму. Он всегда старался избегать скандала, особенно odium theologicum: «Даже когда человек оскорбляет меня, это не имеет для меня значения, я либо отвечу вежливо, либо промолчу». Немного рисуясь, но без особой гордости он говорил: «Я вовсе не утверждаю, что никогда не делаю ошибок. Напротив, если я обнаружу ошибку у себя или мне покажут ее другие, я готов внести поправки в свои труды, в свои поступки и даже в свою натуру». В своем знаменитом письме, написанном в ответ на комментарии к его «Мишне Тора» богословами из южной Франции, он признает свои ошибки, говорит, что уже внес ряд поправок и сделает другие, а также подчеркивает, что они совершенно правы, критически оценивая его труды: «Не будьте чрезмерно застенчивыми. Вы, может быть, и не мои учителя, но, во всяком случае, равные мне и мои товарищи, и вопросы, которые вы подняли, вполне правомерны». Разумеется, он был элитистом и говорил, что лучше постарается понравиться одному разумному человеку, чем десяти тысячам дураков. Но в то же время он был и терпимым: думал, что все благочестивые люди спасутся, какова бы ни была их вера. Был удивительно вежливым, мирным, спокойным, рассудительным человеком. И в первую очередь, он был ученым, который искал истину и был уверен, что она в конце концов возобладает.

У Маймонида присутствовало четкое представление о том, каким должно быть общество правды и целесообразности, а потому – божественное. Оно не должно базироваться на физическом или материальном удовлетворении. Высшее счастье – в бессмертном существовании человеческого интеллекта, созерцающего Бога. В последней главе «Мишне Тора» он так описывает мессианское общество: «Власть там будет твердо установлена, после чего мудрые будут свободны для изучения Закона и его мудрости; в те времена не станет ни голода, ни войн, ни ненависти, ни соперничества… на земле не станет тяжелого труда – лишь работа во имя познания Господа». Гарантом идеального общества станет Божественный Закон. Хорошее государство – это, по определению, такое, которым правит закон; идеальное государство – которым правит закон божественный.

Для этого, разумеется, нужно дождаться прихода Мессии, и Маймонид, будучи осторожным ученым, не собирался предаваться эсхатологическим фантазиям. До тех же пор хорошие государственные сообщества должны формироваться при помощи закона. В «Руководстве для находящихся в затруднении» он формулирует свой в высшей степени рационалистический взгляд на Тору: «В целом закон имеет две цели – благосостояние души и благосостояние тела». Первое состоит в том, чтобы развивать человеческий интеллект, второе – в улучшении политических взаимоотношений людей. Закон добивается этого, формулируя правильные мнения, которые возвышают интеллект, и нормы человеческого поведения. Те и другие взаимодействуют. Чем более стабильным и мирным мы сделаем наше общество, тем больше времени и энергии человек сможет уделять тому, чтобы совершенствовать свой разум, в результате чего возрастет интеллектуальная способность проводить дальнейшие социальные преобразования. Так это развитие пойдет – по благодатному кругу, в отличие от порочного, как в обществе, не знающем закона. И возникает соблазн предположить: не считал ли Маймонид, что Мессия явится не внезапно как гром с ясного неба, а в результате постепенного, прогрессирующего усовершенствования человеческой рациональности?

Следовательно, наилучший способ улучшить условия существования человечества вообще и гарантировать выживание еврейского авангарда, в частности, состоит в том, чтобы распространять знание Закона, ибо Закон есть залог разума и прогресса. Маймонид был элитистом, но мыслил категориями расширения элиты. Каждый может быть ученым в меру своих способностей, это вполне возможно в читающем обществе. Была такая еврейская аксиома: «Продай все, чем обладаешь, и накупи книг, ибо, как говорят мудрецы, приобретающий книги – приобретает мудрость». Человек, дающий читать свои книги, особенно бедным, поступает богоугодно. «Если у кого-то имеется два сына, один из которых дает свои книги, а другой делает это с удовольствием, то отцу следует оставить всю свою библиотеку второму, даже если он моложе», – писал один из современников Маймонида, Иуда из Регенсбурга. Благочестивым евреям небо представлялось огромной библиотекой с архангелом в качестве библиотекаря; книги на полках прижимались друг к другу, высвобождая место для новых соседей. Маймонид не соглашался с этой антропоморфной ерундой, но был согласен с идеей грядущего мира – небесной академии. Он готов был согласиться и с практическими рекомендациями Иуды: не нажимать коленом на большой фолиант, чтобы застегнуть его пряжки, не использовать перья как закладки, а книги – как метательный снаряд или инструмент воспитания школяров, равно как и с его прекрасным афоризмом: «Человек должен уважать свои книги». Умеренный во всем, кроме учебы, Маймонид пылал страстью к книгам, которую хотел бы разделить со всеми евреями.

Понятие «все евреи» включало и женщин, и работающих мужчин. Маймонид говорил, что женщина не обязана учиться, но если она учится – это ее заслуга. Каждый должен учиться согласно своим возможностям; скажем, умный ремесленник может посвящать три часа своему ремеслу, а девять – Торе («три часа штудированию Письменного Закона, три – Устного закона, а три – изучению того, как вывести одно правило из другого»). Этот простейший анализ, который он называл «началом учения», дает некоторое представление о том, что он считал прилежанием.

Однако мало толку было в том, чтобы уговаривать еврейский народ учиться, не делая в то же время всего возможного, чтобы этот труд был продуктивным. Убежденный в том, что благоразумие и Закон – единственная защита еврея и единственное средство сделать мир более цивилизованным, Маймонид с болью сознавал, что сам по себе Закон, который обрастал в течение тысячи лет дополнениями и несогласованными комментариями, крайне противоречив и пронизан иррациональными элементами. Поэтому он ставил перед собой две основные задачи: привести Закон в порядок и подвести под него по-настоящему рациональную основу. Чтобы решить первую задачу, он написал свои комментарии к Мишне, которые впервые сделали ясными принципы, лежавшие в основе мишнаистского законодательства, а также привел в систему талмудистский закон с целью, как он говорил, добиться того, чтобы можно было быстро и легко находить решение «в море Торы». Маймонид отмечал: «Вы должны или комментировать, или приводить в систему – что не одно и то же». Будучи интеллектуальным гигантом, он делал и то и другое. Он писал, ощущая неотложность задачи и опасность, угрожавшую, по его мнению, евреям: «Во времена преследований, подобных нынешним, людям не хватает душевного спокойствия, чтобы посвятить себя кропотливым исследованиям, и почти каждый сталкивается с серьезными затруднениями, пытаясь вывести четкое решение из трудов кодификаторов прошлого, которые построены столь же бессистемно, как и сам Талмуд. Еще меньше людей способно вывести четкое решение на основе самого Талмуда». Его же детище было ясным, упорядоченным, кратким и незамутненным бесчисленными ссылками на источники. Правда, подобно всем попыткам сказать последнее слово по поводу Закона, его труды вызвали новую лавину томов: в 1893 г. список (причем неполный) основных комментариев к Кодексу Маймонида насчитывал 220 позиций. Однако этот кодекс был весьма эффективен: испанский современник говорил, что судьи отказывались с ним работать – именно потому, что он позволял простым людям проверять по нему их решения. Именно этого Маймонид и добивался – чтобы Закон, меч и щит евреев, стал их общим рабочим инструментом.

Он занимался рационализацией на каждом этапе работы с кодексом и комментариями. И вдобавок он написал свое «Руководство для тех, кто запутался», чтобы показать, что верования евреев не есть просто некая сумма произвольных утверждений, ниспосланных свыше и внедренных властью раввинов, но могут быть выведены и доказаны путем умозаключений. В этом он шел по стопам Саадии бен Иосифа (882—942), знаменитого и противоречивого гаона из академии Суры, первого еврейского философа после Филона, который бы попытался поставить иудаизм на рациональную основу. Маймонид был согласен не со всем в труде гаона Саадии «Книга о верованиях и мнениях», однако она вдохновила его на то, чтобы свести воедино еврейскую веру и философию. Авиценна и Аверроэс сделали то же самое для ислама, а вслед за тем Фома Аквинский – для христианства. Однако Маймонид был величайшим рационалистом из них всех. Так, например, по ключевой проблеме пророчеств он воспользовался метафорой, аналогией и притчей, чтобы показать «естественность» связи пророков с Богом и их чудеса. У него была теория божественных эманаций, которые воспринимались пророками. Так называемые ангелы, которые способствуют возникновению видения, – суть проявление воображения пророка; чтобы подчеркнуть значение интеллекта, он пользовался словом «херувим».

Был, однако, момент, когда Маймонид почувствовал, что он предел рационализма. Он уловил необходимость различного подхода к Моисею и остальным пророкам. Он не считал их двусмысленными или фигуральными, однако Моисей, «в отличие от других пророков, не занимался прорицаниями при помощи притч»; он действительно общался с Богом «лицом к лицу, без посредника». Он пытался объяснить уникальность Моисея тем, что высшая степень совершенства человеческого вида должна воплощаться в одном индивидууме – и этим индивидуумом был Моисей. Практически Маймонид стремился к тому, чтобы сузить область иррационального в иудаизме, но не ликвидировать ее; он изолировал определенные ключевые моменты веры, которые нормальный здравый смысл не мог объяснить (хотя он не желал в этом признаваться). Правда, он мог согласиться с тем, что определенные вопросы лежат вне пределов человеческой логики. По поводу очевидного противоречия между свободной волей и предназначением он цитировал Екклезиаста: «Далеко то, что было, и глубоко-глубоко: кто постигнет его?» – в трудах же его встречаются отрывки, которые пытаются согласовать абсолютную свободу подчиняться или не подчиняться Закону и жесткий детерминизм. Он нападал на астрологов за попытки считать Закон тщетным. С другой стороны, первый из его тринадцати принципов веры гласит: «Лишь Бог осуществлял, осуществляет и будет осуществлять все действия». Можно указать и на другие противоречия, встречающиеся в огромном объеме его трудов, но в целом они на удивление малочисленны.

Что Маймонид стремился сделать, так это усилить веру, лишив ее суеверий и подкрепить то, что остается, логикой. Но, разумеется, работая в этом направлении, он внедрял и популяризовал критический подход к ее таинствам, что неизбежно подстрекало людей идти дальше в этом направлении. Логика, будучи выпущена из бутылки слепой веры, начинает жить по своим законам. Маймонид был великим предвестником будущего евреев, да и вообще человечества. Его «Руководство для сбившихся с пути» продолжало изменять мышление евреев на протяжении столетий, причем не всегда в ту сторону, куда бы ему хотелось. В каком-то смысле он сыграл в иудаизме ту же роль, что Эразм в христианстве: он заложил опасные яйца, которые проклюнулись позднее. В медицинскую науку он привнес иудейскую доктрину единства тела и души, сознания и материи, что позволило ему заглянуть внутрь психики, тем самым предвосхитив Фрейда. В теологию он привнес уверенность в совместимости веры и логики, которая соответствовала его спокойному и величественному разуму, но со временем исторгла Спинозу за пределы иудаизма.

В то время многих образованных евреев пугало то направление, в котором Маймонид предвидел развитие иудаизма. В Провансе, где христианство раздиралось на части альбигойской ересью и где местное отделение доминиканской инквизиции пыталось утвердить ортодоксальную веру, многие рабби желали, чтобы еврейские руководители держались аналогичной линии. Они ненавидели маймонидово аллегорическое объяснение Библии и хотели, чтобы его книги были запрещены. И в 1232 г. доминиканцы, вмешавшись во внутриеврейские споры, действительно сожгли их. Но это, естественно, бросило рационалистов в контратаку. «Сердца людей, – писали последователи Маймонида, – не могут отвернуться от философии и книг, ей посвященных, до тех пор, пока в их теле есть душа… они готовы сражаться за честь Великого Учителя и его книги и отдавать свои средства, свое потомство и самый дух свой его святым доктринам до тех пор, пока существует в их ноздрях дыхание жизни».

Несмотря на это словесное размахивание кулаками, реальных ударов наносилось совсем немного. Теоретически еврейский Закон был суров по отношению к ереси – если, скажем, два еврея утверждали, что видели, как третий поклоняется некоему образу, его могли приговорить к смерти, – однако на практике, будучи кафедократическим, а не автократическим, он допускал довольно широкие расхождения во взглядах. Даже человека, объявленного еретиком, обычно не подвергали физическому наказанию, если только он не пытался систематически склонять других в свою веру. В результате рационализм и суеверие продолжали сосуществовать в странной гармонии, иногда даже в одном человеке.

Памятуя о страдании и страхе, в которых евреям зачастую приходилось жить, не приходится удивляться стойкости иррационализма. Маймонид считал интеллект и логику лучшим оружием евреев, и таковым они и служили – для уверенной в себе элиты. Для массы же простых евреев сказки о прошлых чудесах и надежды на чудеса будущие были утешением во времена горести. Священная литература евреев удовлетворяла обе потребности, поскольку наряду с комментариями, отвечающими интеллектуальным запросам, содержала массу рассказов, пийют, или поэтических произведений, и бесконечных сверхъестественных историй, которые дети впитывали чуть ли не с молоком матери. Чем больше евреев преследовали и экономически угнетали, тем больше они обращались к священным сказаниям. «Некогда, – повествует мидраш, – денег было много, люди любили слушать Мишну, галаху и Талмуд. Ныне же денег стало мало и, что еще хуже, люди страдают от рабского труда, и все, что они хотят слушать – это благословения и утешения».

Евреи жестоко страдали и под исламом и под христианством. И может быть, прав был один из учеников Абеляра, когда заметил: «Еврей, как бы беден он ни был, если у него есть десять сыновей, выучит их всех грамоте, причем не ради выгоды, как делают христиане, а для понимания Закона Божьего, причем не только сыновей, но и дочерей тоже». Однако еврейский рационализм, который отстаивал Маймонид, был на самом деле достоянием лишь верхнего класса. Как показывают документы из генизы, народная религия, которую он осуждал и презирал, процветала у него под самым носом в Фустате. Евреи увлекались как белой, так и черной магией. Они устраивали всякие фокусы с огнем, останавливали птиц в полете, а затем позволяли им лететь дальше, вызывали злых и добрых духов в ходе церемоний, которые иногда длились целую ночь, после чего учиняли специальные процедуры их изгнания. Впадали в транс. Устраивали спиритические сеансы. Прибегали к заклинаниям, дабы обезопасить себя в странствиях, очистить дом от вшей, внушить любовь мужчине или женщине, а то и вообще «привлечь ангелов». Существовали даже специальные секретные руководства, написанные на иудейско-арабском языке, целью которых было помочь евреям в поиске сокровищ, сокрытых в древнеегипетских гробницах.

Надо сказать, что столь иррациональный подход к религии проявляли не только еврейские низы. Этим грешили и верхние слои, у которых все это приобретало форму мистицизма. У самого Маймонида жена была склонна к религиозной экзальтации и происходила из «династии» пиетистов-мистиков. Его собственный сын и наследник, Авраам, шел скорее по стопам матери, чем отца. Хотя он, по-видимому, чтил память своего отца и ревностно отстаивал его взгляды, его собственный magnum opus, гигантский том под названием «Полное руководство для благочестивых» отстаивает пиетизм, или хасидут, как образ жизни, противопоставляя его рационализму. Он приобрел известность как рош кол га-хасидим, главный пиетист, и к нему стекались послания и ученики со всех концов еврейского мира. Эти энтузиасты целыми днями постились, а ночи посвящали молитвам. Авраам даже восхищался мусульманскими мистиками – суфи – и утверждал, что они в большей степени могут считаться учениками пророков Израиля, чем современные ему евреи. Это привело бы в ярость его отца, который был бы рад запретить труды мистиков-евреев, не говоря уже о мусульманах.

К несчастью для рационалистов мистицизм имел глубокие корни в иудаизме; можно даже сказать, что он глубоко коренился в поклонении Яхве. Та идея, что в дополнение письменному Закону, дарованному Богом Моисею в виде Пятикнижия, Бог дал ему еще и устный Закон, была удобна для религиозных руководителей. Однако она была и чрезвычайно опасна, поскольку вела к представлению о том, что существует большое количество специальных знаний о Боге, переданных устно и тайно и доступных лишь для немногих избранных. В Талмуде слово «каббала» означает «приобретение [знание]» или «предание», имея в виду окончание Библии, то, что идет после Пятикнижия и устного учения. Однако постепенно оно стало означать некое тайное учение, которое позволяет немногим избранным либо напрямую общаться с Богом, либо приобретать знание о Боге неким нерациональным путем. Глава 8 притч и глава 28 Книги Иова, где метафора и аналогия мудреца трактуются как созидательная живительная сила, дающая ключ к познанию Бога и вселенной, некоторым образом освящают эту идею. И в более поздние эпохи стоило еврею-рационалисту попытаться осэщить мистицизм, как оппоненты немедленно затыкали ему рот цитатами из Библии.

С еще большим успехом они могли цитировать Талмуд, поскольку к этому времени иудаизм успел впитать много эзотерических элементов. Ряд богословов считает, что они были заимствованы в Персии во времена Изгнания; другие считают, что более правдоподобно, их источником греческий гностицизм. Гностицизм, или некая система секретного знания, способен коварно паразитировать подобно ядовитой лиане на здоровом стволе основной религии. В раннем христианстве отцы церкви отчаянно боролись, чтобы не дать ему задушить веру. Он напал и на иудаизм, особенно в диаспоре. Филон в своем труде «De Vita Contemplativa» писал о секте, называвшейся «Почитатели Бога», которой принадлежала типично гностическая теория, будто Тора есть живое тело. Эта теория проникла в Палестине в круги, которые обычно были менее восприимчивы к греческим идеям: фарисеи, ессеи, кумранская секта, а позднее таннаим и амораим. По словам Иосифа Флавия, у ессеев была целая магическая литература, которая расцвела пышным цветом на почве апокалипсиса.

Эти книги, чьи авторы скрывались под псевдонимами Еноха, Моисея, Ноя, Баруха и других великих исторических фигур, носили, как мы знаем, характер ксенофобный, националистический и подстрекательский. Они являли собой горькое и гневное прибежище угнетенного народа, призывая громы и молнии на головы хорошо вооруженных врагов. В них писалось об ангелах, дьяволах, преисподней и небесах, пожарах и конце времен, когда греки и римляне будут сметены с лица земли. В этих текстах идет речь о секретном знании, недоступном ни для кого, кроме наиболее доверенных и ревностных евреев (кстати, у неистовых кумранских монахов обычно Книга Еноха имелась и на иврите и на арамейском языках), а также о скрытых источниках силы, овладев коими можно преодолеть киттим и прочих ненавистных богоотступников. Глава 14 Книги Еноха, где речь идет о таинствах престола, возложенных на его колесницу, навеянная главой 1 Книги Иезекииля, породила в свою очередь целую школу мистиков Меркаба (колесница). На головы доверчивой еврейской массы вываливались россказни об ангелах, «стоящих перед колесницей», низвергающемся свыше огне и вознесении благочестивой души в экстазе на колесницу. В отличие от изучения Торы, которое проводилось открыто и сопровождалось шумным скандированием, мистическое знание касательно колесницы передавалось тайно, шепотом, причем исключительно специально отобранным ученикам, которые должны были продемонстрировать требуемые этические качества, обладать определенной внешностью и руками, удовлетворявшими хиромантов. Толкователи знания иногда бывали окружены огнем или нимбом и впадали в транс. Они чудесным образом попадали в рай подобно Илие: один «взглянул и умер», другой «взглянул и был поражен», а третий «вознесся и спустился в мире». Желающие впасть в состояние экстаза прятали голову между коленями и исполняли псалмы о Престоле Славы либо старинные священные вирши.

В дополнение к практической магии, нацеленной на прямое общение с Богом через мистическое состояние, эзотерические книги начиная с I века несли целый поток информации касательно божества и рая. Поскольку Тора была свята, святыми считались также буквы и цифры, и, если подобрать ключ, можно получить доступ к тайному знанию. Одним из ключей были слова псалма 14:5 «Велик Господ наш и велика крепость его»; ими пользовались, чтобы оценить божественные размеры, для чего за основу бралось число 236, умноженное на 10 000 небесных лиг, что якобы позволяло узнать размеры головы и конечностей, а также тайные Его имена. Эти тайные имена (например, Адирирон, Заводиил, Ахтриил, Тазаш, Зохарариил) были важны потому, что якобы являлись паролем, по которому небесные привратники пропускают вознесшуюся душу последовательно в 8 дворцов, ведущих в рай. Восемь вообще считалось магическим числом, заимствованным у греческих гностиков, а колесница, мощь и эманация Бога, была эквивалентом греческого эона. Но и число 22 (количество букв еврейского алфавита) также считалось магическим, так как сам акт творения свершился через посредство сочетания еврейских букв; открыв это сочетание, можно было бы познать секреты мироздания.

Мудрецы были одновременно зачарованы и возмущены этим вопиющим предрассудком. Антропоморфизм измерения тела Бога вступал в противоречие с основами иудаистского учения о несоздаваемости и непознаваемости Бога. Мудрецы советовали евреям неотступно придерживаться Закона и не пытаться вникнуть в опасные тайны: «Тому, кто попытается размышлять о четырех вещах, лучше бы вовсе не родиться: что над нами, что под нами, что было до начала времени и что будет после него». Но они сами, тем не менее, продолжали заниматься этим же и, будучи элитистами, соглашались с идеей специального знания для избранных: «Историю творения не следует излагать двоим слушателям, а главу о колеснице – даже одному, если только он не мудрец и не имеет уже независимого суждения по данному вопросу». Это – из Талмуда; и надо сказать, Талмуд и прочие священные писания содержат немало столь же неоднозначных материалов.

В результате рационалисты вроде Маймонида были смущены, чтобы не сказать рассержены, многим из встреченного ими в Талмуде. Примером может служить, скажем, Шиир Кома, или «Измерение божественного тела», где Песнь Соломона интерпретируется как божественная аллегория любви Бога к Израилю и приводятся результаты детального измерения конечностей Бога, а также их тайные названия. Караиты, полностью отвергавшие талмудический иудаизм, насмехались над этим текстом и пользовались им для критики раввинов, заявляя, что согласно этому тексту размер лица Бога до кончика носа достигает 5000 элей. Конечно, это они придумали, но в упомянутой книге встречаются вещи и похуже. Мусульмане тоже пользовались всем этим для нападок на евреев и оправдания преследования, которому последние подвергались. Некий более поздний комментатор пытался свести концы с концами, утверждая, что указанные цифры в действительности суть размеры вселенной. Можно представить себе отвращение, которое испытывал Маймонид к подобным писаниям. Однажды он попытался скрыть свое отношение за фразой: «Потребовалась бы сотня страниц, чтобы обсудить данный вопрос». Затем он перечеркнул эту фразу (сохранилась его рукопись с комментариями к Мишне). Впоследствии он убедил себя, что все эти ухищрения – «не что иное, как работа одного византийского проповедника», и обозвал их подделкой.

Рационализм, за который ратовал Маймонид, был отчасти реакцией на рост эзотерической литературы и ее проникновение в интеллектуальную жизнь евреев. И определенный эффект рационализм все-таки давал. В XII и XIII столетиях он заставил видных мистиков, по крайней мере тех, которые претендовали на интеллектуальную солидность, усовершенствовать свои книги и свод веры, очистить их от налета магии и вековых гностических наслоений и переработать в согласованную систему. Во второй половине XII века во французском Провансе стала формироваться, если так можно выразиться, высшая каббала. Она складывалась из многих элементов. Первый из них – поэзия, в особенности стихи известного испанского лирика Иуды Халеви (1075—1141), в состав 800 известных стихотворений которого входят 350 пийютим. Халеви был религиозным сионистом (большая редкость для того времени); самый известный его сборник из 34 лирических произведений назывался «Поэмы Сиона». Он считал, что жизнь в Испании, сколь приятной она ни была в промежутках между всплесками преследования, – это рабство по сравнению с жизнью евреев в Палестине, и в конце концов он сам туда отправился. Он считал евреев народом трагической и ущемленной судьбы и назвал одну из своих философских работ, апологию иудаизма, книгой «в защиту презираемой веры». Она представляла собой выпад против рационализма Аристотеля, а также христианства и ислама. При этом автор твердо придерживался той точки зрения, что для страждущего человечества, и в особенности для подвергающихся жестокому обращению евреев, рассудочная дедукция, как бы она ни была желательна в идеальном мире, не может заменить прямого общения с Богом. Вопрос был непростым даже для высокообразованного богатого еврея, особенно в эпоху преследований, и нет сомнения, что мистицизм находил более сильный отклик, особенно когда христианская или мусульманская веревка затягивалась на шее евреев туже.

Мистики из Прованса почерпнули многое из неоплатонизма и развили собственные внушительные теории; даже Маймонид был вынужден признать глубокую ученость некоторых из них. Некто Авраам бен Давид, или Рабад, написал ученый труд, направленный против «Мишны Торы» Маймонида. Сын Авраама, Исаак-слепой (ок. 1150—1235), создал систему, подобную внутренне согласованной каббале, в основе которой лежали 10 сефирот, или признаков Бога, а также развил теорию, в соответствии с которой все творение было и есть лингвистический процесс в чистом виде, точнее материализация божественных речей. Здесь используется неоплатоновская концепция логоса (как в начале Евангелия от Иоанна), которая дается в виде изучения Торы и молитвы. Из Нарбонна, где жил Исаак, мистическая каббала распространилась через Пиренеи до Хероны, Бургоса и Толедо. Его позиция весомо подкреплялась авторитетом великого рабби Моисея бен Нахмана, известного также как Нахманид или Рамбан (1194—1270), который был обращен в юности, а позднее стал ведущим авторитетом в Испании в области судебного права.

Нахманид является автором минимум 50 работ, в основном галахических и комментариев к Талмуду. Уже в преклонном возрасте он написал знаменитые комментарии к Торе. Ни одна из этих работ не является сугубо каббалистической, но во всех обнаруживаются следы этого подхода, особенно в комментариях к Библии. Фактически при этом каббала была внедрена в господствующее направление ортодоксального иудаизма, прежде всего в Испании. Нахманид дал каббалистам возможность играть роль консерваторов, идеи которых восходят к Библии и Талмуду и соответствуют лучшим и древнейшим еврейским традициям. При этом в роли новаторов оказывались рационалисты, внедрявшие в изучение Торы языческие идеи древних греков. В этом смысле кампания против работ Маймонида могла считаться последним всплеском антиэллинизма.

Сам Нахманид никогда не участвовал в охоте на ведьм, направленной против рационализма. Скорее, он выступал против нее. Однако именно он позволил каббалистам избежать аналогичных обвинений в ереси, которые, если разобраться, были бы гораздо более обоснованны. Ведь фактически каббала не только вводила концепции гностики, которые были абсолютно враждебны этическому монотеизму Библии; в каком-то смысле это была совершенно другая религия – пантеизм. И ее космогония – то, как творение явилось порождением слова Божьего, и ее теория божественных эманаций привели к логическому выводу, что во всех вещах содержится элемент божественного. В 80-х годах XIII века ведущий каббалист в Испании, Моисей бен Шем Тов из Гвадалахары, создал свод каббалистических знаний, Сефер-га-Зохар, чаще известный под названием «Зохар», ставший наиболее известным трактатом по данному вопросу. Значительная часть этого труда имеет отчетливо пантеистический характер; в нем неоднократно утверждается, что Бог «есть все» и все соединено в Нем, «как известно мистикам». Но если Бог во всем, а все присутствует в Боге, то как Бог может быть неким отдельным моносуществом, не созданным и абсолютно отдельным от акта творения, на чем всегда усиленно настаивал ортодоксальный иудаизм? На этот вопрос нет другого ответа, кроме очевидного: зохар-каббала есть ересь, причем наивреднейшая. Тем не менее, реальностью является факт, что этот вид мистического пантеизма находит отклик у весьма умных людей, которые обычно мыслят трезво и рационально. Любопытный парадокс: цепь рассуждений, вырвавших Спинозу из иудаизма, привела его к пантеизму, так что в нем можно увидеть результат одновременно рационализма Маймонида и антирационализма его противников.

Но это еще все в будущем: среди средневекового еврейства с его рассредоточенным религиозным руководством эти соперничающие течения вполне могли сосуществовать. В суровом мире бедняки обращались в поисках утешения к суевериям и народной религии, богачи, если они обладали развитым мышлением, – либо к рационализму, либо к мистической каббале. У иудаизма было слишком много внешних врагов, чтобы он мог рисковать своей внутренней гармонией во имя единства, которого никто в реальности не желал. И действительно, можно видеть, что средневековый иудаизм представлял собой систему, позволявшую удерживать еврейские общины вместе перед лицом множества угроз: экономических бед, болезней, произвола правителей, и в первую очередь давления двух великих империалистических религий.

Государство, будь оно христианским или мусульманским, как правило, не было главным врагом иудеев. Более того, оно, случалось, бывало их лучшим другом. Евреи были строго лояльны по отношению к законно установленной власти по причинам религиозного и эгоистического свойства: они были меньшинством, которое нуждалось в защите со стороны правителя. Документы из Генизы, относящиеся к 1127—1131 гг., свидетельствуют, что евреи регулярно молились за мусульманских владык за 200 лет до того, как текст молитв оказался в еврейском молитвеннике. В противоположность мусульманским источникам того же периода, в Генизе не обнаруживается критики властей. Власть отвечала тем, что относилась к евреям как к наиболее законопослушному и продуктивному элементу общества. Чем сильнее была власть, тем более вероятной была безопасность евреев. Беда приходила (и в христианских и в мусульманских странах) в эпоху, когда поднималась волна религиозного энтузиазма, когда священники-фундаменталисты держали правителя в благоговейном страхе либо, что еще хуже, превращали его в рьяного новообращенца.

Евреи никогда не знали точно, когда наступят такие времена, а потому всегда к ним готовились. Они отрицали силовое сопротивление во II веке и не прибегали к нему вплоть до XX столетия (в Палестине). Зато существовали другие способы. Один состоял в том, что самые одаренные приобретали профессии, делавшие их полезными для общества, не лишая свободы передвижения. В исламском окружении это обычно было нетрудно. Здесь способные евреи становились врачами. Исламские правители были готовы каждодневно пользоваться их услугами. То же можно сказать и про простолюдинов; если они могли себе это позволить, то обращались за помощью и при незначительных недомоганиях типа запора или поноса; свидетельством того могут служить рецепты, сохранившиеся в Генизе. В Египте в местностях с еврейским поселением свой доктор-еврей был в каждом городе, а то и в каждой деревне. Евреи-врачи были очень популярны. Они посещали крупные общественные больницы, а зачастую имели свои, но мелкие. Они могли ездить куда угодно и имели доступ к кому угодно. Поэтому они почти всегда возглавляли еврейскую общину. Первая семья египетских нагидов поголовно состояла из врачей. Медицина была профессией не только Маймонида, но и его сына, а может быть, и внука и правнука. В семье аль-Аммана врачи были на протяжении восьми поколений, причем в одном из них эта профессия была представлена отцом и всеми пятью сыновьями. Случалось, что врачами становились и дочери, по крайней мере, окулистами. Врачами были и Иуда Халеви и Нахманид. Эти медицинские семьи, кроме того, торговали сопутствующими товарами: лекарствами, опиумом, лечебными травами, духами, научной литературой. Складывающаяся таким образом торговая сеть позволяла семье медиков быстро переместиться из одной страны в другую – если ей угрожало преследование. Евреи-врачи были желанными гостями повсюду, за исключением периодов религиозного безумия, когда их зачастую обвиняли в отравительстве.

Сохранение сплоченных семейных корпораций было наилучшей самозащитой евреев. В этом смысле широко расселившаяся семья была намного важнее семьи-ячейки. Источники из Генизы показывают, что наследниками первой руки были отцы, сыновья, братья, сестры – но не супруги. Переписка между братьями и сестрами была делом более обычным, чем между мужьями и женами. Женская поговорка гласила: «Мужа я могу заполучить, детей – выносить, но где мне найти благородного брата?» Из завещаний видно, что после смерти бездетного человека его состояние отходило к брату либо к ближайшему члену «Дома отца», но не к жене, которая получала только свое собственное приданое. Как говорили, «остаток состояния возвращается в дом отца».

Чтобы семья оставалась крепкой, брак был, по сути дела, обязателен для мужчин и женщин детородного возраста; в документах Генизы не найдется ни одного слова в пользу старых дев. Огромным экономическим и социальным преимуществом иудаизма перед исламом было то, что первый отвергал полигамию. Строго говоря, Пятикнижие ее не запрещало, однако притчи 31:10-31 высказываются в пользу моногамии, и это было правилом со времен после изгнания; начиная с эпохи рабби Гершома (960—1028) бигамия и полигамия карались у европейских евреев отлучением. Бигамия вела к отлучению и в Египте, хотя в случае принудительной женитьбы (например, на вдове брата) Маймонид допускал двоеженство, при условии одинакового отношения к обеим супругам: «одну ночь – с одной, другую – с другой». Мужчина считался взрослым с 13 лет, когда он мог учитываться в составе кворума для службы и надевать филактерии. С начала XIII века этот момент стал отмечаться бар-мищвой, что означало – отныне он обязан повиноваться Заповедям. Затем его старались поскорее женить; Маймонид, женившийся, когда ему было за тридцать, был крайне нетипичным явлением.

Брак представлял собой социальный и деловой договор, целью которого было укрепление сплоченности общества; поэтому соответствующий контракт, или кетубба, зачитывался на церемонии бракосочетания, а затем подписывался подобно договору о партнерстве, дабы избежать в дальнейшем споров, особенно при разводе. Вот образчик караитского брачного контракта, подписанного 26 января 1028 года:

«Я, Езекия, жених, буду обеспечивать ее одеждой, крышей и пищей, удовлетворять все ее потребности и желания в соответствии с моими способностями и возможностями. Я буду относиться к ней правдиво и искренне, с любовью и вниманием, не буду ни печалить, ни притеснять ее и буду делать так, чтобы она была удовлетворена пищей, одеждой и супружескими услугами в той мере, как это принято у евреев… Сарна, невеста, слышала слова Езекии и согласилась выйти за него замуж и быть его женой и спутницей в чистоте, святости и богобоязни, прислушиваться к его словам, чтить и ценить его, быть его помощницей и делать в его доме то, что положено добродетельной еврейке, относиться к нему с любовью и уважением, подчиняться ему и желать его».

Библия говорит: «Господь… гневается на вероломство» (т. е. развод), однако составным элементом, обеспечивающим крепость большой, расширенной семьи (в противовес малой, нуклеарной), было легкое расторжение брака в случае правильно составленного контракта. Источники из Генизы свидетельствуют, что до второй половины XX века развод был более обычным явлением в египетских, чем в европейских или американских еврейских семьях. В случае развода Мишна была благожелательнее к мужу, чем к жене: «Жена может быть разведена независимо от ее согласия, муж же – только в том случае, если этого пожелает». С еврейскими женщинами в мусульманских афро-азиатских странах считались меньше, чем в христианской Европе, однако документы из Генизы показывают, что их реальные возможности превышали формальные права. В случае побоев они могли обратиться в суд; случалось, впрочем, что мужу приходилось искать у суда защиты от жены. Из многих писем видно, что зачастую во время торговых поездок мужа за рубеж жена брала на себя его деловые обязанности дома. Нередко можно было встретить женщин в роли посредников и маклеров. В одном из документов упоминается женщина по кличке «Маклер», которая возглавляла некую деловую компанию, была изгнана из синагоги, но фигурировала в подписном списке и умерла богатой.

Женщины играли также определенную роль в системе образования, которая цементировала еврейский мир. У них были свои чисто женские классы – как правило, со слепыми преподавателями. Нередки были женщины и среди проповедников Библии. Женщина могла и возглавлять школу, хотя это было уже редкостью. В основном вопросами образования ведали мужчины с одобрения общины. Формально город у евреев отличался от деревни тем, что в нем было не менее десяти батланим, «людей, которые не работают», отказавшихся от возможности личного заработка в обмен на учебу за счет общины. В конце XI века таких людей было 29 в Фустате, 14 – в Каире; в их число входил раис, или глава евреев (при фатимидах), раббену (начальник) – главный богослов и религиозный глава, два судьи, пять богословов из ешивы, три рава, или начальника, шесть капторов, один учитель и пять сторожей.

Комплекс «школа – синагога» был центром, вокруг которого группировалась община. Каир и Фустат считались местом распущенным, расточительным. Маймонид, который терпеть не мог музыки, неодобрительно относился к пению пийютим во время богослужения; людям, однако, это нравилось, и он решил не причинять им чрезмерного огорчения своим запретом. Его сын Авраам считал предосудительным пользоваться в синагоге подушками, однако не пошел против воли общины. Даже в ленивом Фустате каждый день происходило три богослужения, а по субботам – четыре. Суббота и ограничения на пищу соблюдались очень строго. Эта строгость была причиной постоянного, хотя, как правило, неучтенного, оттока населения в другие общины; в то же время именно дисциплина была источником сплоченности и национальной гордости евреев. Само слово «суббота» (по-еврейски – шабат) означает «прекратить». В этот день была запрещена всякая работа; Книга Исхода особо запрещает разжигание огня, а Мишна перечисляет тридцать девять связанных с этим трудовых операций. Провозглашаемый Устным Законом принцип «изгороди вокруг закона», призванной предотвратить даже случайное его нарушение, распространял запреты еще дальше. Так, поскольку нельзя было ломать ветки для разведения костра, вам запрещалось и ездить на лошади, даже на чужой (принадлежащие вам лично животные тоже должны отдыхать в субботу), поскольку вы можете пожелать сломать ветку, чтобы погонять ее. Поскольку в Книге Пророка Иеремии (17:21) запрещено носить по субботам ношу, Мишна посвящает целых две главы количественным ограничениям, причем подробно обсуждается разница между частным владением, где все-таки можно кое-что носить, и общественным местом. Поскольку в Книге Исхода (16:29) людям запрещается «выходить от места своего в седьмой день», имеется огромное количество комментариев относительно прогулок.

За соблюдением этих запретов наблюдали оплачиваемые общественные служащие. Еще более важную роль они играли в вопросах питания. Поскольку пища была элементом религии, в частности того, что связано с причастием, ее источником должны являться только разрешенные виды животных, а убой должен сопровождаться благословением. Сам убой должен производиться по установленной форме. У животных и птиц пищевод и трахея должны перерезаться ножом, которым предварительно трижды проводят по пальцу и трижды – по ногтю, чтобы убедиться, что он достаточно острый и неоскверненный. После убоя мясо обследуется на предмет признаков заболеваний (особенно легкие), после чего удаляются кровеносные сосуды, а также жир (запрещенный к употреблению) и сухожилия задней части. Шохет, официальный убойщик, назначался раввинами, причем, как показывает письмо, найденное в Генизе, его экзаменовали по трем позициям: религиозности, хорошему поведению и учености – хороший пример того, как (по наблюдениям Гойтейна) еврейские ремесла поднимались до академических высот. После того как он заканчивал свою работу, удалив из туши всю кровь без остатка, охрана следила, чтобы к туше никто не прикасался до полной готовности к приготовлению пищи, причем тушу полчаса вымачивали в воде, солили и оставляли еще на час – чтобы гарантировать полное отсутствие крови. Охрана следила также за процессом дойки и приготовления сыра в строгом соответствии с правилами. Чтобы яйцо было кошерным, оно не должно быть испачкано кровью, один конец должен быть тупым, другой – заостренным, а желток должен быть со всех сторон окружен белком. Поскольку Библия запрещала погружать ребенка в молоко матери, толкователи Библии трактовали это как запрет на совместное употребление в пищу мясных и молочных продуктов, если только они не находятся в пропорции более 60:1. В свою очередь это породило два вида связанных между собой вариантов приготовления и сервировки блюд.

Общинный убой скота помогал сплочению еврейского прихода. Более того, хотя бедняку приходилось строго соблюдать диетические правила, он знал, что никогда не останется без еды, поскольку каждую пятницу он мог получить достаточно денег (или их эквивалент), чтобы 14 раз накормить свою семью. Со времен Храма основой благотворительности в еврейской общине была куппа – ящик для сбора денег. Маймонид говорил: «Мы никогда не видели и не слышали о такой еврейской общине, где бы не было куппы». При каждой куппе состояли три уважаемых доверенных лица, причем, так как, согласно еврейским законам, благотворительность была обязательной, они имели право конфискации у уклоняющихся. Существовали несколько разновидностей благотворительных фондов, у каждого из которых была своя администрация; они специализировались на одежде, на школах для бедных, на приданом для бедных девушек, на пасхальной еде и вине для бедных, сирот, престарелых и больных, на похоронах бедных, узников и беженцев. Принцип «от каждого по способностям, каждому – по потребностям» был в ходу у евреев еще до Рождества Христова и всегда проводился в жизнь, даже в самые трудные для общин времена. Платежеспособный еврей, поселившийся в общине, должен был сделать свой взнос в куппу через месяц, в фонд общественного питания – через три месяца, в одежный фонд – через шесть и в похоронный – через девять. Помощь бедным была способом выражения благодарности Богу, своего рода заменой былым храмовым пожертвованиям; благочестивые евреи старались жертвовать больше обязательного минимума, и длинные списки таких жертвователей вывешивались обычно в синагоге в Фустате для сведения Бога и людей. Евреи терпеть не могли зависеть от благотворительности. Они цитировали Библию: «Ты должен помогать бедным по нуждам их», но добавляли: «Ты не обязан делать их богатыми». Библия, Мишна, Талмуд и комментарии к ним были полны призывов к труду, дабы обеспечить независимое существование. Вознося хвалу Богу после еды, евреи провозглашали: «Молим тебя, Господь отцов наших, сделать так, чтобы мы не нуждались в даровой плоти и крови… чтобы мы зависели лишь от Твоей руки, полной, открытой, святой и обильной, чтобы не было нам стыдно». Мудрецы требовали: «Освежуй тушу на базарной площади, если необходимо, получи свою плату и не говори, что ты столь велик, что подобные вещи ниже твоего достоинства».

Тем не менее документы Генизы, такие как списки жертвователей и получателей помощи, свидетельствуют, что на практике вспомоществования распределялись в больших масштабах. Во времена, когда Маймонид прибыл в Фустат (около 1150—1160 гг.), из 3300 местных евреев 500 кормились за счет общины, 130 семей существовали на пожертвования. В период 1140—1237 гг. в среднем приходился один реципиент на четверых доноров. Бедность была временами неистребима. Так, например, в 1201—1202 гг. голод и чума сократили население Фустата вдвое, оставляя вдов и сирот без средств к существованию. Документы Генизы показывают, что подлинной бедой для бедняков был подушный налог джизия – самая, пожалуй, тяжелая сторона жизни под мусульманской властью; он взимался неукоснительно и безжалостно, причем родственники несли ответственность за недоимщиков, а путешественники были обязаны предъявлять квитанции об уплате налогов, прежде чем уехать.

И всегда на заднем плане стоял призрак антисемитизма, который в документах Генизы называют словом синут, ненависть. Наиболее жестокие преследования происходили при фанатичном, если не сказать сумасшедшем, халифе Аль-Хакиме из династии Фатимидов в начале XI века; сначала они обрушились на христиан, а затем на евреев. Другим ревностным правителем был племянник Саладина Аль-Малик, провозгласивший себя халифом Йемена (1196—1201). Письмо, направленное из Йемена в августе 1198 года, рассказывает, как евреев собрали в зале приемов у правителя и заставили принять ислам: «И всем пришлось отступиться от своей веры. Те же из благочестивых, кто [потом] отошел от ислама, были обезглавлены». С точки зрения положения евреев некоторые районы мусульманского мира могли считаться хуже других. Так, Марокко считался крайне фанатичным, Северная Сирия тоже. Зачастую в жизнь проводились специальные антиеврейские законы, чтобы выбить из еврейской общины побольше денежных средств. Относящийся к 1121 году документ из Генизы описывает порядки в Багдаде, в соответствии с которыми евреи были обязаны носить «два желтых знака, один на головном уборе, а другой на шее. Кроме того, каждый еврей должен был носить на шее свинцовую бирку весом 3 грамма с надписью дхимми, а также пояс на талии. Женщины должны были носить туфли разного цвета (одну – красную, другую – черную), а на шее или на туфлях – колокольчик… Чтобы надзирать за евреями, визирь назначал жестоких мусульман – мужчин, за еврейками – жестоких мусульманок, которые преследовали свои жертвы проклятьями и оскорблениями… Мусульмане издевались над евреями, и толпа, особенно молодежь, била их повсюду на улицах Багдада».

В течение большей части этого периода Египет был относительно спокойным местом для евреев, хотя Александрия традиционно еще со времен эллинов была оплотом антисемитизма. Автор одного из писем, найденного в Генизе, рассказывает о всплеске антисемитизма после того, как один пожилой еврей был ложно обвинен в изнасиловании, и добавляет: «Антисемитизм постоянно принимает все новые формы, все в городе стремятся стать своего рода надзирателями за евреями и выражать свою к ним ненависть». Однако в Фустате и Каире, как показывают документы Генизы, евреи, христиане и мусульмане мирно жили бок о бок и были зачастую деловыми партнерами. Отсюда Гойтейн делает вывод, что антисемитизм не был характерен для Египта. Более того, при фатимидах пайюбидах Египет был пристанищем для беженцев еврейской и других национальностей со всего мира, спасавшихся здесь от преследований.

Однако, если отношение к евреям в условиях владычества ислама зависело от места и времени, то в Византии оно всегда было плохим. У западных христиан оно было терпимым вплоть до призывов к Первому крестовому походу в 1095 году; после этого положение евреев ухудшилось почти повсеместно. До того, при прочих равных условиях, евреи в большинстве держав пользовались уважением. Они были лучшими горожанами, контролировали полезные торговые сети, обладали дефицитными специальностями, быстро богатели и легко поддавались налогообложению. При Каролингах они процветали. Император Людовик Благочестивый около 825 года даровал им ряд хартий, способствовавших развитию их поселений в его владениях. Письма Агобарда из Лиона показывают, что они не просто пользовались императорским покровительством; им позволялось строить синагоги. Периодически, правда, случались неприятности: преследования во Франции в 1007 году, насильственное крещение в Майнце в 1012 году. Но в целом еврейские общины жили неплохо и расширялись, особенно в бассейне Рейна и после 1066 года от Нижнего Рейна в сторону Англии. В 1084 году епископ Шнайера дал им хартию привилегий, включавшую, в частности, право возводить стену вокруг своего квартала в городе – как стимул, чтобы селиться в нем. В 1090 году император Генрих IV подтвердил эту хартию и даровал новую в Вормсе.

Тем не менее, в официальном отношении к евреям наблюдалось постепенно растущее неприятие. Все шло к тому, что светские владыки начинали считать евреев своей личной собственностью, которой можно распоряжаться как угодно: можно изъять у них доходы, а в случае необходимости, и отнять капитал. Духовные владыки в качестве городской власти были в состоянии оценить экономическую важность присутствия евреев в их городах, но в качестве же церковников они питали к евреям чувство ненависти. Папа Григорий Великий (правивший с 590 по 604 год) защищал евреев в Риме; однако в то же самое время он создал идеологию христианского антииудаизма, которая в дальнейшем привела к физическому насилию над евреями. Он утверждал, что евреи вовсе не глухи к догматам христианства. Они знают, что Иисус был Мессией и Сыном Божьим. Но они отвергли Его и продолжают отвергать, поскольку сердца их развращены. И так было всегда, и свидетельства тому – в Библии, которую они сами написали. В этом, разумеется, состояла ужасная проблема для евреев. Одним из их ключевых дарований было критическое начало. Оно всегда было им присуще. Именно оно было источником их рациональности, одним из факторов, которые в первую очередь привели их к монотеизму, поскольку критический дух не мог позволить им воспринять глупости политеизма. Но они были не только критичны; прежде всего их, пожалуй, характеризовала самокритичность. И они были, по крайней мере в древности, первоклассными историками. Они видели правду о себе, иногда безобразную, и излагали ее в Библии. В то время, как другие народы создавали свой национальный эпос с целью возвыситься в глазах окружающих и в собственных, евреи старались понять, что шло не так в их истории, а что шло правильно. Вот почему в Библии встречается много мест, где евреи выведены как грешники, зачастую слишком безнравственные или упрямые, чтобы принять закон Божий, – хотя он и был им известен. Фактически тем самым евреи свидетельствовали против самих себя и давали повод для собственного преследования.

Как правило, апологеты христианства не считали, что евреи заслуживают наказания за преступления своих предков, казнивших Христа. Они подходили к вопросу с другой стороны. Евреи – современники Иисуса – были свидетелями его чудес и исполнения его пророчеств; тем не менее, они отказались признать его, поскольку он был бедным и смиренным. В этом состоял их грех. Однако и каждое последующее поколение евреев грешило тем же упрямством. Они постоянно стремились скрыть правду, исказить ее, замалчивать имеющиеся свидетельства. Св. Иероним обвинял их в том, что они вымарывали из пророчеств все, что связано с Троицей. По утверждению Св. Юстиниана, они убрали соответствующие намеки из пророчеств Ездры и Неемии. Старые раввины, составлявшие Талмуд, знали правду и даже внесли ее в текст в зашифрованном виде – вот одна из причин, почему христиане пытались опираться на него в диспутах. Даже еврейский историк, Иосиф Флавий, написал правду о Христе (на самом деле это была явная вставка, сделанная позднее, когда манускрипты переписывались под контролем христиан), однако евреи ее игнорировали. И не по неведению, а по злому умыслу. Вот как звучит комментарий Джеральда Уэльского, историка XII века:

«Они не принимают даже свидетельство о Христе собственного историка, книги которого у них имеются на еврейском языке и почитаются подлинными. Однако магистр Роберт, приор Св. Фрайдсуайда в Оксфорде, которого мы видели и почитаем достойным доверия старцем… знал иврит и был сведущ в рукописях. Он разослал людей в различные города и поселения Англии, где проживают евреи, и оттуда были доставлены многие писания Иосифа на еврейском языке… В двух из них он обнаружил свидетельства того, что там были ранее сделаны пространные записи касательно Христа, но затем уже в недавнее время выскоблены; в других же подчистка была сделана раньше, так, как будто ее и не бывало. И когда это было показано евреям из Оксфорда, призванным для этой цели, то они были уличены и смущены этим злостным мошенничеством и вероломством в отношении Христа».

Трагедия этой новой системы христианских аргументов состояла в том, что она вела к новому витку антисемитизма. Тот факт, что евреи якобы знали правду о христианстве, но отвергали ее, казался столь невероятным, что подобное поведение вряд ли можно было считать почеловечески разумным. Отсюда легко делался вывод, что евреи вообще отличаются от нормальных людей, что подтверждалось их специфическими законами касательно пищи и ее приготовления, убоя скота и обрезания. Имели хождение слухи, что евреи прячут хвосты, страдают геморроем и имеют специфический запах, причем все это мгновенно исчезает, стоит их окрестить. Это, в свою очередь, вело к слухам, что евреи поклоняются дьяволу (что прекрасно все объясняет) и общаются с ним на тайных и порочных церемониях.

Подобные антиеврейские настроения накапливались и накапливались. В 1095 году после выдвинутого в Клермон-Ферране призыва начался Первый крестовый поход. Волна страстей была спровоцирована бесчисленными историями насчет притеснения христиан в Святой Земле. Разумеется, главные обвинения при этом адресовались мусульманам; однако евреи зачастую фигурировали в качестве гнусных предателей-пособников. Это была эпоха христианского фундаментализма, породившая реформу папства и ригористские ордена вроде цистерцианцев. Многие верили, что вот-вот грядет конец света и второе пришествие. Люди стремились заслужить Божью милость и немедленное отпущение грехов. Скопление большого количества вооруженных людей на северо-западе Европы создавало благоприятную возможность для всякого рода антиобщественного поведения и нарушения законов. Люди распродавали свое имущество, чтобы иметь возможность участвовать в походе. Или занимали на это деньги, причем рассчитывали на прощение долгов. При этом положение евреев, одной из немногих групп населения, располагавших оборотными наличными средствами, было весьма уязвимым. Правда, даже самые пылкие крестоносцы обычно не набрасывались на своих соседей-евреев, которых знали как обычных людей. Зато на марше они всегда были готовы грабить евреев в городах, через которые пролегал их путь. Обуянные жаждой легкой наживы, к ним иногда присоединялись местные жители. Власти, захваченные врасплох, теряли контроль над ситуацией.

В нашем распоряжении имеется рассказ еврейского летописца XII столетия рабби Соломона бен Самсона. По его словам, массовые убийства евреев начались во Франции в Руане, а затем весной 1096 года распространились на города Рейнской области. Стоило собраться воинству крестоносцев, которое было ничем не лучше толпы, как все еврейские общины, расположенные на его пути, оказывались под угрозой. Епископ Шнайера быстро силой пресек бунт, повесив его главарей: «Ибо он был праведным человеком среди неевреев, и Вездесущий через него осуществил наше избавление». Так же поступил архиепископ Кельна. Однако архиепископу Майнца пришлось спасать свою жизнь бегством. Евреи попытались оказать сопротивление, но оно было подавлено. Мужчин частично перебили, частично насильно крестили. Дети были убиты, чтобы их не сделали христианами; женщины же, которых согнали в замок архиепископа, совершили массовое самоубийство. Всего погибло около 1000 человек. Погибли древние, богатые и многочисленные еврейские общины Рейнской области, причем у большинства евреев был один выбор: казнь или купель. Часть их, насмерть перепуганная внезапной и необъяснимой ненавистью соседей-горожан, разбежалась, убедившись на своем опыте, что хартии с их привилегиями годятся только на то, чтобы «их пергаментом закупоривать кувшины».

Антисемитская идеология и фольклор, послужившие детонатором взрыва бунтов времен Первого крестового похода, стали фундаментом, на котором впоследствии возникла целая система враждебных мифов и слухов. В 1144 году в городе Норидж, расположенном в Восточной Англии, бывшей тогда самым богатым и населенным районом страны, произошел зловещий инцидент. Надо сказать, что в англосаксонской Англии евреев было совсем немного. Они появились здесь вместе с фламандскими иммигрантами на волне вторжения Вильгельма Завоевателя. Половина их осела в Лондоне, а остальные сформировали еврейские общины в Йорке, Винчестере, Линкольне, Кентербери, Нортхэмптоне и Оксфорде. Еврейских кварталов там не возникало, но обычно появлялись две еврейские улицы, одна для состоятельных евреев, другая – для бедноты; так, в Оксфорде, около церкви Св. Олдойтс, возникла Большая Еврейская улица (Грэйт-Джуэри-стрит) и Малый Еврейский переулок (Литл-Джуэри-лейн). Евреи строили себе хорошие дома, часто каменные из соображений безопасности. В Линкольне до настоящего времени уцелели два еврейских дома XII века (один, возможно, служил синагогой); они относятся к наиболее старым постройкам в Англии. В Норидже, где осели евреи из Рейнской области, община была совсем небольшой, не более 200 человек; да и вообще все еврейское население в Англии не превышало 5000 человек. Жизнь этой общины была подробно исследована В. Д. Липманом. В Норидже евреи жили вблизи рынка и замка (для безопасности), причем вперемешку с христианами. В основном они занимались ростовщичеством под залог земли и ренты, держали ломбард. Среди английских евреев были и врачи. Как и в некоторых других городах из семнадцати, где в Англии селились евреи, среди евреев Нориджа выделялась одна особо состоятельная семья – Джернетов. Ее историю можно было проследить в течение пяти поколений. У них были деловые партнеры в Лондоне; они путешествовали, вели дела в национальном масштабе и имели в своем распоряжении весьма крупные суммы денег. Их большой каменный дом на Кинг-стрит стоял особняком от других еврейских домов. Они оказывали покровительство ряду богословов-талмудистов, а некоторые из них и сами были богословами.

В 1144 году эта маленькая община стала мишенью ужасных обвинений. 20 марта, вскоре после христианской и еврейской Пасхи, пропал мальчик по имени Уильям, сын состоятельного фермера и ученик кожевника. Последний раз его видели входящим в дом евреев. Двумя днями позже, в среду пасхальной недели, его тело было найдено к востоку от города в Торнском лесу, «одетым в куртку и башмаки, причем голова была выбрита и пробита во многих местах». Сведения о подробностях этого события мы черпаем в основном из книги «Жизнь и чудеса Св. Уильямса из Нориджа», составленной вскоре Томасом Монмутским, монахом местного монастыря. Согласно Томасу, мать мальчика Эльвира и местный священник по имени Годвин обвинили евреев Нориджа в убийстве, имитировавшем крестные муки Христа. Позднее служанки (христианки), работавшие в еврейском доме, сказали, что мальчика схватили по окончании службы в синагоге, заткнули ему рот, связали веревкой, пробили голову шипами, после чего привязали его в позе распятого, прибив гвоздями левую руку и ногу, ранили в бок и ошпарили тело кипятком; они утверждали, что видели все это через щель в двери. Группа евреев была обвинена духовным судом в святотатстве, однако местный шериф объявил, что они подданные короля, отказался представить их суду и спрятал в нориджском замке.

В этот момент стали происходить первые чудеса, связанные с телом мальчика. Первоначально местные церковные власти подобно светским неодобрительно относились ко всей этой истории. Но через два года епископом Нориджа был назначен монах из тех, кто ее поддерживал, причем важно отметить, что день его избрания совпал с антиеврейской демонстрацией. В том же году Элеазир, местный еврей-ростовщик, был убит слугами некоего сэра Мисона де Новера, который был его должником. Постепенно легенда стала разрастаться. Ритуальное убийство лже-Христа на Пасху прекрасно соединялось с официальной точкой зрения, согласно которой евреи знали правду о Христе, но отвергали ее. Затем обратили внимание на то, что день, когда было раскрыто убийство, 22 марта, был вторым днем еврейской пасхи. А евреи, как хорошо известно, готовят на пасху специальный пресный хлеб, мацу. Согласно одной из антисемитских легенд, все евреи страдают от геморроя с того самого момента, как они кричали Пилату: «Кровь его будет на нас и наших детях!» Их мудрецы сказали им, что исцелиться они могут лишь кровью Христовой, то есть принятием христианства, но они якобы восприняли этот совет буквально. И вот, чтобы получить кровь, необходимую для приготовления целебной мацы, им нужно каждый год убивать по человеку, заменяющему собой Христа. Некий Теобальд, выкрест из Кембриджа, связал эту басню с убийством Уильяма и заявил, что конгресс евреев в Испании выбирает каждый год по жребию очередной город, где должно произойти ритуальное убийство, а в 1144 году жребий пал на Норидж. Вот так из одного преступления возникли сразу два обвинения в адрес евреев, разных, но связанных: обвинение в ритуальном убийстве и в колдовстве на крови.

Этот эпизод оказался весьма опасным для евреев, поскольку Уильям по самой ритуальной природе своей гибели приобретал часть святости Христа и способность творить чудеса. И последние не заставили себя ждать, причем каждое новое служило дополнительным подтверждением злокозненности евреев. Было принято решение о канонизации Уильяма, правда, не духовными властями Рима, а местной крикливой толпой. А поскольку обладание телом подобного святого приносит церкви ощутимую выгоду, привлекая паломников, дары и пожертвования, обвинения в ритуальном убийстве стали сопровождать чуть ли не каждую гибель ребенка при подозрительных обстоятельствах вблизи места проживания евреев: в 1168 году в Глосестере, в 1181 году в СентЭдмунсбери и в 1183 году в Бристоле. Призывы к новому крестовому походу всегда подбрасывали дров в костер антисемитизма. Третий Крестовый поход, начавшийся в 1189—1190 гг., в котором Англия играла особую роль благодаря тому, что его возглавлял Ричард Львиное Сердце, подстегнул ярость толпы, уже разогретой обвинениями в ритуальном убийстве. За нападением на лондонских евреев последовало нападение на делегацию богатых евреев, прибывшую на коронацию Ричарда в 1189 году. На следующий год по мере приближения Пасхи погромы участились; самый серьезный произошел в Йорке, где богатая еврейская община была перебита, несмотря на попытки людей спастись в замке. Разумеется, не был обойден вниманием и Норидж. Как рассказывает летописец, «многие из спешивших в Иерусалим решили сначала разделаться с евреями… И 6 февраля все евреи Нориджа, кого удалось застать дома, были перебиты; лишь некоторым удалось спастись в замке».

Это был еще один этап разрушения еврейства в «латинском» мире. Рост организованной ереси в XII столетии привел к тому, что все более авторитарное и стремящееся к удержанию власти любой ценой папство стало с подозрением относиться к любой неортодоксальной форме религиозной деятельности, причем не в последнюю очередь – к иудаизму. Крупнейший «централизатор» средневековья Иннокентий III (папа в 1198—1216 гг.) издал на IV верховном соборе (1216) ряд антиеврейских декретов и санкционировал создание двух монашеских орденов, доминиканского и францисканского, которые были особо нацелены на укрепление ортодоксальной веры в городах. Специальной задачей доминиканцев было искоренение ереси путем расследования сомнительных занятий; они должны были допрашивать и подвергать испытанию подозреваемых и передавать светской власти для наказания тех, кто признавался виновным.

В качестве еще одного проявления христологии Иннокентий инициировал новый культ – культ причастия. Это, в свою очередь, способствовало формированию еще одного слоя антисемитизма. В 1243 году, вблизи Берлина, евреев обвинили в том, что они похищали освященные просфоры и использовали в своих недостойных целях. Эта история тоже не противоречила точке зрения христиан, что евреи знали истину, но боролись против нее. Разумеется, они верили, что просфора есть тело Христово; именно поэтому они воровали ее и подвергали пыткам, имитируя страдания Христа, подобно тому, как они похищали христианских мальчиков и убивали их в своих дьявольских ритуалах. Как и во всех вымышленных заговорах, за первым воображаемым шагом с неумолимой логикой следуют дальнейшие. После 1243 года истории с похищением просфор стали случаться по всей католической Европе. Согласно судебным материалам, люди узнавали об этом по чудесам, которые в агонии являли подвергаемые пыткам просфоры: они взлетали в воздух, провоцировали землетрясения, превращались в бабочек, исцелявших калек, вызывали появление ангелов и голубей; чаще же всего они стонали от боли и плакали как дети.

Надо сказать, что разумного подтверждения всех этих наветов не было представлено ни разу. Некоторые из обвинений были результатом искреннего заблуждения. Например, в 1230 году в Норидже евреев обвинили в насильственном обрезании пятилетнего мальчика. Когда дело в конце концов попало в суд в 1234 году, евреев подвергли заключению и штрафу; это решение спровоцировало яростное нападение на евреев со стороны жителей города в следующем году. В связи с этим же делом несколько евреев были повешены в 1240 году. Наиболее вероятное объяснение сводится к тому, что еврейская семья занималась перевоспитанием сына еврея-выкреста. Большая же часть обвинений против евреев носила вымышленный характер; поэтому серьезное расследование в духовном суде всегда реабилитировало еврейскую общину.

Разумеется, все эти наветы следует рассматривать с учетом ростовщической деятельности евреев, которая влияла на жизнь широкого социального спектра людей. Имеются свидетельства того, что в XIII веке в Перпиньяне, что на юге Франции, сельские жители составляли 65% заемщиков, хотя сумма полученного ими кредита составляла всего 43% от общего количества; для горожан эти цифры составляли соответственно 30 и 41%; для рыцарей и вообще «благородного» сословия – 2 и 9%; для духовных лиц – 1 и 5%. В Англии наблюдалась примерно такая же картина. Крупные религиозные организации и знать пользовались услугами евреев, но в меньшей степени. Самым крупным заемщикои в обеих странах было нуждающееся сельское дворянство – этот класс с наибольшей вероятностью вовлекался в волну антисемитской деятельности. Помещик с именем и престижем, но без денег, который вот-вот потеряет свою землю, – самая подходящая фигура для возбуждения толпы. Вся история учит, что ростовщичество в деревне – потенциальный источник неприятностей. Из одного еврейского контракта, заключенного в XIII веке в Англии по случаю помолвки, можно почерпнуть сведения о том, что типичный доход от предоставления денежной ссуды составлял не менее 12,5% в год. Цифра не особенно большая по средневековым стандартам. К сожалению, как указывает Липман, у кредиторов были достаточно сложные взаимоотношения, когда в пределах синдиката существовали взаимные долги. К тому же эта деятельность дополнительно осложнялась еврейскими и христианскими правилами и стремлениями ускользнуть от соблюдения тех и других. В конце концов все шло к росту кредитной ставки, которую предстояло оплачивать заемщику; законодательное же регулирование вопроса становилось настолько сложным, что обвинение в грабеже почти неизбежно возникало при обсуждении спорных проблем. Разбираться в них приходилось как еврейским, так и христианским судам. В итоге возникали ситуации типа: «Иуда, еврей из Бристоля, должен две унции золота за рассмотрение собранием евреев вопроса, следует ли еврею брать ростовщический процент с еврея». Упомянутый выше Авраам бен Иисус из Йорка говорил, обращаясь к еврейским судьям, что «еврей может брать ростовщический процент из рук христианина; если же тому что-либо покажется несправедливым, то пусть он идет к своим законникам и там ищет правды, поскольку такого рода юридические вопросы не могут быть решены где-либо еще». Подобную логику мог еще понять городской торговец, но уж никак не грубый мелкопоместный рыцарь.

Теоретически (а зачастую и практически) короли могли получать большой доход от многочисленной и деятельной еврейской общины. В Англии XII века анжуйские короли, вне сомнения, неплохо кормились за счет богатых евреев-ростовщиков. Существовало специальное еврейское казначейство, у которого имелись филиалы в каждом городе с еврейской общиной. В каждом филиале работали два еврея и два христианина, которые вели учет долговым распискам. Во главе ведомства стояли один еврейский и несколько христианских судей, а также раввин в роли советника. Фактически король получал свою долю от всех сделок, которые заключались с участием евреев, а потому ему требовалось знать, кто какому еврею был должен и сколько. Когда Аарон из Линкольна, самый удачливый еврей-финансист в средневековой Англии, скончался в 1186 году, была учреждена специальная казна для того, чтобы распорядиться его состоянием. По иронии судьбы, которая нет-нет, да и мелькнет в еврейской истории, Аарон финансировал программу существенного расширения ультраортодоксального цестерцианского ордена, ссудив ему колоссальную по тем временам сумму в 6400 марок под закладные. Король унаследовал его долги, хотя частично они были перепроданы его сыну Элиасу.

Если бы подобные удачи выпадали почаще, английские короли наверняка постарались бы продлить существование еврейских общин. Но история с наследством Аарона предшествовала страшным взрывам антисемитизма в 90-х годах XII века, которые уничтожили общины в Йорке и других местах. Вслед за этим английским евреям становилось все труднее зарабатывать деньги. Ситуация усугубилась с антиеврейским постановлением, которое было принято Высшим церковным советом в 1215 году. В Англии архиепископ кентерберийский Стефен Лэнгтон, один из создателей Великой хартии вольностей, которая, кстати, имела определенную антиеврейскую направленность, попытался организовать бойкот еврейского бизнеса. В итоге деловая активность английских евреев на протяжении XIII столетия постепенно приходит в упадок. Аарон из Йорка, который сообщил летописцу, что им было передано королю свыше 30 000 марок, умер в 1268 году в нищете.

При Эдуарде I, бывшем крестоносце и грозе кельтов, который отличался неутолимой жаждой к наличности, этот упадок ускорился. В какой-то степени их роль как ростовщиков, кредитующих великих мира сего, взяли на себя рыцари-храмовники из Иерусалима и их европейские коллеги, явившиеся первыми настоящими христианами-банкирами. Евреи были вытеснены в мелкий ссудный бизнес, стали держать меняльные конторы и ломбарды. С точки зрения Эдуарда систематическая «дойка» евреев была недостаточно прибыльна, и у него появился соблазн перебить их, а деньги разом конфисковать. В 1275 году он провел антиеврейский закон, который объявлял незаконными ссуды под процент; позднее это преступление стали связывать с еще более серьезным – с богохульством. В 1278 году по стране было арестовано несколько групп евреев. Многих посадили в лондонский Тауэр. Как утверждает один летописец, 300 человек были повешены. Их собственность перешла к короне, и реализованная сумма подвигла Эдуарда на дальнейшие действия. Следующим шагом было обвинение евреев в чеканке фальшивых монет, по которому в Норидже повесили двенадцать человек. И, наконец, в конце 80-х годов Эдуард обнаружил, что ему необходима крупная сумма наличными, чтобы выкупить своего двоюродного брата Карла Салернского. Для этого он конфисковал собственность гасконских евреев, которых окончательно выслал в 1289 году. На следующий год под флагом законной борьбы с ростовщичеством он вышвырнул их и из Англии, захватив все принадлежащие им активы. У самого богатого еврея из Нориджа удалось изъять 300 фунтов, у евреев из одиннадцати городов – 9100, в том числе у одиннадцати семей – около 6000. Добыча разочаровывала, однако следует иметь в виду, что к этому моменту еврейская община сократилась вдвое, т. е. выслать можно было всего 2500 человек.

К этому времени средневековые христианские правители оказались лицом к лицу с «еврейской проблемой», средством «окончательного решения» которой была высылка. Метод был уже опробовал ранее: в Рейнской области в 1012 году, во Франции в 1182 году и в Верхней Баварии в 1276 году. В Англии средство более или менее срабатывало, в силу обособленности острова; в континентальной же Европе с тысячами беспорядочных феодальных владений высылку было трудно осуществить на практике. Тем не менее, правительства находились под постоянным идеологическим давлением, направленным на принятие антиеврейских мер.

В своих святейших буллах Иннокентий III утверждал, что евреи, бессовестно используя власть денег, нарушили естественный порядок вещей, и свободный христианин оказался слугой бывшего раба-еврея, так что долг власти восстановить былой порядок, ограничив права евреев. Что власть и попыталась осуществить. Начиная с XII века евреи стали менее необходимы знати. Христиане переняли их умение торговать и работать с финансами. Это столетие было примечательно основанием новых городов, но большой необходимости в евреях как в новых горожанах не было – эту роль вполне могли играть христиане. Поэтому городские власти стали относиться менее благосклонно к их присутствию, которое (благодаря обвинениям в кровопролитии и ритуальных убийствах) стало постоянным поводом для бунта. Кроме того, они, причем совершенно искренне, стали опасаться вклада евреев в распространение возмущающих идей. В позднем средневековье ересь часто связывалась с радикализмом. У еретиков случались контакты с учеными евреями, которые обсуждали с ними рукописные тексты и снабжали литературой. У евреев всегда были книги, в том числе зачастую те, что считались у властей подрывными. В случае ареста евреи старались выкупить свои книги, словно рабов. Когда в 1190 году была истреблена йоркская община, они ухитрились переправить свои книги в Кельн, чтобы продать местным евреям.

Теоретически евреям было запрещено поступать в университеты, причем как христианскими, так и собственными законами. Но они селились и в университетских городах. Студенты обычно платили дань антисемитизму. В Турине у них было право по первой пороше забрасывать евреев снежками до тех пор, пока они не заплатят выкуп (25 дукатов). В Мантуе «штраф» состоял из сладостей и писчей бумаги, в Падуе – из жирного каплуна. В Пизе на празднике Св. Екатерины студенты сажали на весы самого толстого еврея, какого только могли отыскать, и взимали с общины «штраф» сластями в размере его веса. В Болонье евреи должны были организовать студентам банкет. В обязанности евреев входило обеспечение медицинских учебных заведений трупами (или откуп деньгами); иногда при этом осквернялись еврейские кладбища. Все это показывает, что по сути евреи были пусть непопулярной, но все-таки частью университетской общины. Нередко они учились там. В 1300 году Якоб бен Машир стал деканом медицинского училища в Монпелье. В начале XIV века магистр Элиас Сабор преподавал медицину в Павии (и был однажды вызван в Англию, чтобы лечить захворавшего Генриха IV). В университетских городках всего христианского мира видное место занимали крещеные евреи. Иногда, как мы увидим, они становились сущим наказанием для своих бывших единоверцев; но чаще, особенно если их обращали силой, они становились критическим, вопрошающим, беспокойным элементом в составе интеллигенции. Церковь не сильно ошибалась, говоря о еврейском влиянии на движение альбигойцев или гуситов в Богемии XV века. Евреи сыграли очень активную роль в двух силах, которые в конце концов нарушили монопольное положение церкви: в Возрождении и Реформации. Они играли роль дрожжей, вызывающих брожение. Обычные обвинения, которые в Средние века адресовались евреям, были все без исключения вымыслом. Однако обвинение в том, что они играют интеллектуальную подрывную роль, имело под собой определенное основание. Еврейский писатель из Вены Якоб Вассерман так писал об этом в своей знаменитой автобиографии Mein Weg als Deutscher und Jude («Мой путь немца и еврея»):

«К сожалению, нельзя оспорить тот факт, что обвинения со стороны преследователей, будь то поощряемые агенты или добровольцы, были частично обоснованы. В каждом случае борьбы с традиционными верованиями, во время каждого волнения или социального всплеска евреи были и остаются в первых рядах. Если мы слышим безапелляционные требования чистки или переустройства власти, которые с бешеным усердием пытаются претворить в жизнь, можно не сомневаться, что во главе движения – евреи».

Средневековое католическое государство не позволяло евреям роскоши лидерства, но и не могло полностью лишить их роли ментора. В итоге во второй половине Средних веков деятели церкви изобрели средства противостоять тому, что они считали еврейской подрывной деятельностью. Ведущую роль в этом противостоянии играли монахи. В XIII веке в жизни университетов стали господствовать доминиканцы и францисканцы; они же захватили и ключевые епархии, контролировали все стороны жизни евреев в католических странах. Они придерживались точки зрения, что относительно терпимая позиция Св. Августина, сводившаяся к тому, чтобы сохранить евреев в качестве «свидетелей» и позволить им следовать своей вере, не имела более права на существование. И монахи хотели лишить евреев всяких прав. В 1236 году папу Григория IX вынудили осудить Талмуд, что явилось решительным (хотя и не совсем намеренным) уходом от терпимости Августина. Монахи не сразу стали антисемитами. У Св. Франциска не было враждебности к евреям; Св. Доминик, согласно свидетельствам, приведенным в процессе его канонизации, проявлял «любовь ко всем: богатым, бедным, евреям и неверным». Сначала монахи дискутировали на сугубо богословские темы и даже пытались опровергнуть обвинения евреев в ритуальных убийствах.

Однако постепенно монахи под влиянием городского окружения огрубели. Они проводили политику агрессивного обращения в свою веру по отношению и к заблудшим христианам, и к иноверцам, причем не в последнюю очередь – к евреям. Они устраивали в городах свои «миссии», где били в барабаны ортодоксального рвения и подогревали энтузиазм фундаментализма. Они стремились организовывать свои обители вблизи еврейского квартала, а то и вовсе на его территории, рассматривая их как центр, чтобы тревожить евреев. И евреи научились бояться их больше, чем любые другие христианские группы. Они видели в них воплощение начала, которым стращал Моисей во Второзаконии (32:21): «раздражу их не народом». И эта политика стала приводить к тому, что евреи либо обращались в новую веру, либо вытеснялись. В Англии именно францисканцы стояли за королевским указом, лишавшим евреев права приобретать свободные участки земли в городе; возможно, им принадлежит и определенная «заслуга» в изгнании евреев. Вскоре они перешли к откровенному антисемитизму. В 1247 году два францисканца помогали распространению клеветнических слухов насчет использования евреями крови своих жертв в г. Валре, что привело к кровавому погрому. В 1288 году вслед за аналогичными слухами в г. Труа доминиканцы и францисканцы совместно спровоцировали избиение местных евреев.

Даже в Италии, где отношение к евреям было вполне терпимым и в позднем Средневековье, францисканцы играли губительную роль. Ранее муниципальные власти позволяли евреям открывать банки при условии соблюдения правил и в обмен на круглые суммы либо на ежегодный налог. Еврейскому бизнесу удавалось выживать, поскольку они давали ссуды под 15-20%, то есть под заметно меньший процент, чем христиане. Францисканцы специализировались на городских и финансовых проблемах, и их особенно интересовало ссудное дело. Они внимательнейшим образом следили за евреями и безжалостно их преследовали в случае малейшего нарушения правил. Францисканцы проповедовали любовь, но это не относилось к евреям как народу. Монах Бернардино Сиенский так формулировал эту проблему: «С точки зрения абстрактной и всеобщей любви нам позволительно их любить. Однако конкретной любви к ним быть не может». Францисканцы организовывали бойкот и учреждали так называемые фонды благочестия, чтобы подрывать деятельность евреев; после этого они могли бы организовывать шумную кампанию за их изгнание. Влияние некоторых антисемитов-францисканцев вроде Иоанна из Капистрано распространялось на огромной территории по обе стороны Альп; его проповеди на массовых сборищах на открытом воздухе часто приводили к погромам. Его последователь Бернардино де Флетр, францисканский проповедник в третьем поколении, провел в 1475 году в Трепте собрание, которое обвинило евреев в убийстве двухлетнего мальчика. В результате последовавших за этим беспорядков все местные евреи были арестованы, многих пытали и казнили, а оставшихся выслали.

С появлением в Европе чумы («черная смерть»), которая распространилась к северу от Средиземного моря, появилась новая разновидность обвинений, направленных против евреев. Причины этой напасти были непонятны, а ее необъяснимая способность нести гибель людям (вымирало от четверти до половины населения) подталкивала людей к мысли, что это есть некая pestis manufacta, то есть болезнь, умышленно вызванная людской деятельностью. Расследование обычно сосредотачивалось на евреях, особенно после того, как испуганные люди признавались под пытками. В сентябре 1348 года в Шильонском замке на Женевском озере евреи признались, что чума была делом рук некоего Жана Савойского, которому раввины якобы приказали следующее: «Вот, смотри, я даю тебе пакет в полпяди размером, а в нем ядовитое зелье в узком зашитом кожаном мешочке. Ты должен разнести его по колодцам, источникам и емкостям для воды в окрестностях Венеции и других местах, куда направишься». Этот вымысел распространился быстро, чему способствовали вырванные под пытками признания многих евреев. Например, во Фрейбурге один еврей так сообщил о мотивах преступления: «вы, христиане, перебили столько евреев… Кроме того, мы тоже хотим быть господами, вы правили достаточно долго». И повсюду евреев обвиняли в отравлении колодцев. 26 сентября 1248 года папа Клемент VI издал Авиньонскую буллу, где возражал против этого обвинения и приписывал его дьяволу: по его мнению, евреи страдали не меньше прочих людей. С аналогичными заявлениями выступили император Карл IV, арагонский король Петр IV и другие властители. Тем не менее, на 300 еврейских общин обрушилась волна антисемитизма, крупнейшая с 1096 года, особенно в Германии, Австрии, Франции и Испании. Согласно еврейским источникам, 6000 человек погибли в Майнце, 2000 – в Страсбурге. Карл IV посчитал возможным помиловать города, которые перебили своих евреев: «Прощение [даруется] за все проступки, при которых было совершено убийство и разрушение имущества евреев при условии, что это произошло без оповещения главных граждан, либо без их ведома, либо любым другим образом». Это помилование датировано 1350 годом, когда было уже общеизвестно, что евреи были невиновны. К сожалению, стоило антисемитизму только распространиться, как он крепко пускал корни; стоило в округе раз проявить насилие по отношению к евреям, как можно было ожидать его повторного проявления. «Черная смерть» создавала прецеденты повсюду, особенно в немецкоязычных странах.

В эпоху раннего Средневековья и даже в начале XIV века Испания была наиболее безопасной из католических стран для евреев. В течение длительного времени она была тем местом, где евреи и христиане могли вступить в дискуссию, но не в драку. Но не испанцам принадлежала идея того, чтобы христианские и еврейские богословы встречались, дабы обсуждать вопросы веры. Благодаря работе Хиама Маккоби мы лучше понимаем теперь запутанную историю этих дебатов. Толчком к началу публичных дискуссий в Париже в 1240 году послужил запрет, наложенный папой Григорием IX на Талмуд. В своем письме к европейским монархам он попросил их изъять все запрещенные книги в первую субботу Великого поста, «когда все евреи соберутся в синагогах», и поручить изъятое «попечению наших дорогих сыновей, монахов доминиканцев и францисканцев». Людовик IX, крестоносец и антисемит, оказался единственным монархом, принявшим участие в кампании, провозглашенной Григорием. Вообще говоря, конфронтация 1240 года была не столько дискуссией (Людовик как-то сказал, что лучший способ спорить с евреем – это проткнуть его мечом), сколько судом над Талмудом, причем прокурором выступал некий Николас Донин, сам из евреев, а ныне ревностный францисканец, который в первую очередь и подстрекал Григория развязать эту кампанию. С еврейской стороны выступал раввин Иехиль, который фактически играл роль свидетеля защиты, и «дискуссия» вылилась в его допрос. Поскольку Донин хорошо знал Талмуд, он был способен погонять равви по всем разделам Талмуда (а они составляют небольшую его часть), против которых христиане могли бы возражать; те, которые оскорбляют Христа (например, описывая, как он в аду тонет в кипящих экскрементах) или богохульствуют в адрес Бога-Отца (показывая, как он плачет или терпит поражение в споре), либо запрещают евреям родниться с христианами. Кстати, по последнему вопросу Иехиль сумел показать, что этой связи препятствовал именно христианский закон, хотя в глубине души, по правде говоря, большинство евреев относится к католикам как к варварам. Иехиль подчеркивал: «Мы продаем христианам скот, мы поддерживаем с ними деловые партнерские отношения, мы позволяем себе оставаться с ними наедине, мы доверяем своих детей христианкам-кормилицам и учим христиан Торе – ибо сегодня много священниковхристиан, которые читают книги на иврите». Тем не менее, эти книги в 1242 году подвергались сожжению. Официально, правда, провозглашалось, что сам по себе Талмуд в целом не является еретическим, разве что отдельные отрывки носят богохульный характер, а потому он подлежит не столько уничтожению, сколько цензуре. Довольно быстро обвинения, выдвинутые Донином, были взяты на вооружение клерикальным антисемитизмом.

В Испании, по крайней мере в течение некоторого времени, дискуссии можно было с большим основанием считать таковыми, причем они охватывали более широкий круг вопросов. Правда ли, что соборы лучше Храма? Следует ли священникам и раввинам вступать в брак? И даже: «почему большинство неевреев белые и красивые, а евреи по большей части черные и уродливые?» На последний вопрос евреи отвечали так: христианские женщины вступают в половые сношения во время месячных, отчего красная кровь влияет на цвет лица их детей; кроме того, неверные во время сношений находятся «в окружении красивых картин, что также накладывает отпечаток на внешность детей». Именно испанцы, а точнее король Яков I Арагонский, явились организаторами наилучшего из диспутов – в Барселоне 20-31 июля 1263 года. Идея вновь исходила от бывшего еврея, Пабло Христиани (многие евреи-выкресты брали себе имя Павел); его поддержали Раймунд де Пенафорте, глава доминиканской инквизиции в Арагоне и Магистр ордена, а также Педро де Ханца, глава испанских францисканцев. Со стороны евреев выступал всего один оратор, зато наилучший – Наманид, образованный, хорошо владеющий речью, благородный, уверенный. Он согласился прибыть в Барселону для дискуссии, потому что был знаком с королем Яковом, на службе у которого находилось много евреев; король был настроен благосклонно и гарантировал ему полную свободу слова. Здоровяк, у которого было множество любовниц и внебрачных детей, король Яков вызвал гнев Папы, дав развод своей первой жене. Он без колебаний вырвал язык епископу Геронскому и игнорировал требования папы уволить своих чиновников-евреев.

Как в точности протекала дискуссия, неизвестно, поскольку отчеты о ней христиан и евреев противоречат друг другу. Согласно версии христиан, Наманид был уличен в противоречиях; побежденный в споре, был вынужден замолчать и в конце концов бежал «с поля боя». Отчет Наманида яснее и более четко составлен. Христиане ставили своей задачей показать, исходя из пророчеств и проповедей, включенных в Талмуд, что Мессия действительно появился, что он был одновременно человеком и божеством и отдал жизнь, дабы спасти человечество, а иудаизм в итоге утратил право на существование. В ответ Наманид оспорил смысл, приписываемый этим отрывкам, отрицая то, что евреи якобы обязаны принять пророчества, и настаивая на том, что идея Мессии не является для евреев ключевой. В противовес христианам он заявил, что вера в Христа имела разрушительные последствия. Рим, некогда владевший миром, приняв христианство, пришел в упадок, «и ныне последователи Мохаммеда владеют более обширными землями», чем христиане. Более того, добавил он, «со времен Иисуса и по настоящее время мир заполняло насилие и несправедливость, а христиане пролили крови больше, чем все другие народы». По поводу воплощения Бога в Христе он заявил: «Доктрина, в которую вы верите, основа вашей религии, не может быть воспринята с позиций здравого смысла, в природе ничего подобного встретить нельзя, да и пророки никогда об этом не говорили». Он сказал королю, что только вдалбливание в течение всей жизни может заставить разумного человека согласиться с тем, что Бог был рожден человеческим чревом, жил на земле, был казнен, а затем «возвратился туда, откуда ушел». Согласно еврейскому отчету, христианские священники, увидев, что дискуссия поворачивается против них, постарались сделать так, чтобы итоги дискуссии не подводились. На следующую субботу король явился в синагогу, выступил с речью, выслушал ответное слово Наманида и отправил его восвояси с кошельком, в котором были 300 солидо.

Вполне вероятно, что каждая сторона в своем отчете изложила то, что ей хотелось бы сказать, а не то, что было действительно сказано. Ряд еврейских богословов считает, что версия Наманида носит пропагандистский характер, да и лицемерный тоже, поскольку в своих собственных писаниях он придает гораздо больше веса пророчествам, чем признавал в ходе диспута. Согласно их точке зрения, Пабло был прекрасно осведомлен о внутреннем конфликте между евреями-рационалистами и антирационалистами, и диспут был так построен, чтобы воспользоваться этим обстоятельством и поймать Наманида на противоречиях либо заставить его отказаться от ранее высказанных взглядов. С точки зрения Маккоби, значительная часть диспута происходила в условиях взаимного непонимания сторон. В самом иудаизме существуют такие разнообразные точки зрения касательно Мессии, что быть еретиком по этому вопросу почти невозможно. В иудаизме идет речь о Законе и его соблюдении, в христианстве же – о догматическом богословии. Переживания еврея по поводу мелкого нарушения правил Шабата могут показаться христианину смешными. С другой стороны, христианин может пойти на огонь, отстаивая точку зрения на Бога, которую все евреи сочли бы дискутабельной. Барселона показала, что евреям и христианам трудно честно обсуждать главный вопрос, разделяющий их верования, так как они не могут договориться, в чем он состоит.

На долгом опыте евреи научились узнавать признаки надвигающейся беды. Наманид не хотел принимать участия в дискуссии; сам факт ее проведения представлялся зловещим. Подобные дебаты ничего не сулили евреям. Однако они были важны для христианского духовенства как в качестве пропагандистского упражнения для их рьяных приверженцев, так и для поиска в позиции евреев слабых диалектически и уязвимых мест, о которых ранее не было известно. Через год после диспута Раймунд де Пенафорте возглавил комиссию, занимавшуюся поиском богохульства в Талмуде, а в 1265 году принял участие в суде над Наманидом за то, что последний опубликовал свой отчет о дискуссии. Он был осужден и, хотя отделался легким наказанием от короля, почел за благо покинуть Испанию и отправиться в Палестину. Так была выбита одна из мощных опор испанского иудаизма.

В дни Наманида евреи в Испании еще могли с полным основанием продолжать считать себя интеллектуальной элитой. Их профессии оставались исключительно полезными, чтобы не сказать – необходимыми, для христианских владык. Но христиане быстро догоняли их и к концу XIII столетия восприняли учение Аристотеля, написали свои собственные трактаты, а в торговле и искусстве администрирования ни в чем не уступали евреям. На протяжении XIV века евреи (даже в Испании) неуклонно сдавали свои позиции. В области экономики свою пагубную роль играли антисемитские законы. Количество евреев убывало в результате принудительного их обращения. Некоторое время амбициозным и умным евреям казалось разумным креститься по доброй воле, присоединяясь, как им представлялось, к более широкой и передовой культуре. Остававшиеся евреи находили прибежище в каббале, преданиях аггады, суевериях и поэзии. Это было триумфом иррациональности. Труды Маймонида и прочих рационалистов, строго говоря, не были сожжены, но почти утратили значение. Вслед за «черной смертью» и бесчисленными зверствами, обрушившимися на евреев, в ортодоксальных кругах стало модным обвинять во всех этих несчастьях рационализм и другие прегрешения против Бога.

Таким образом, иудаизм, который в XI и XII веках шел в первых рядах интеллектуальной жизни, превратился в препятствие на собственном пути. Маймонид считал веру в мессию одним из элементов еврейской религии, однако всегда порицал апокалиптические и мессианские настроения как «миф черни». «Не думайте, – писал он в Мишне-Тора, – что мессии придется демонстрировать знамения и чудеса… Тора со всеми ее законами и указаниями имеет непреходящее значение, и ничего к ней нельзя будет ни прибавить, ни убавить». «Не произойдет никакого отклонения от нормального хода вещей или изменения в установленном порядке» – все, что в Библии как бы противоречит этому, следует понимать «в фигуральном смысле». С развивающимся упадком еврейских общин началось возрождение таких настроений. Множились ангелы и демоны, равно как и угрызения совести вместе с верой в предопределение. Равви Иаков бен Якар мел пространство перед Ковчегом собственной бородой; равви Шалом в Австрии ел мясные блюда в одной комнате, а молочные – в другой, причем настаивал, чтобы те неверные, что приносили ему воду, были одеты в белые рубахи. Было широко распространено мнение, будто благочестие способно ускорить приход мессии и тем самым поколебать положение легионов угнетателей. Евреи развязали в своей среде «охоту на ведьм», направленную против шпионов; последних подвергали проклятьям каждую субботу, а поймав, случалось, и казнили. В некоторых отношениях они, правда, оставались удивительно терпимыми: так, в мелких общинах еврей, который чувствовал, что к нему проявлена несправедливость, мог учинить, что называется, «оправданный скандал», прервав молитву или чтение Торы. Но все больше и больше люди все-таки прибегали к отлучению. Существовало несколько степеней этого вида наказания: назифа – временное (на семь дней) отлучение; ниддуи – изоляция от общины; герем – еще более жесткая форма отлучения, которая могла включать вмешательство христианских должностных лиц и конфискацию имущества нарушителя. Маймонид приводит список 24 видов нарушений, которые, согласно мудрецам, заслуживают ниддуи: от оскорбления ученого богослова (даже после его смерти) до владения опасными собаками. Однако по мере развития наказания становились все более усложненными и жестокими, причем под влиянием христианских процедур сам процесс отлучения превращался в драматичную и внушающую страх церемонию. Жестокий герем провозглашался в синагоге перед открытым Ковчегом или со свитком Торы в руках, под звуки шофара; после вынесения приговора виновный подвергался анафеме и проклятию, причем тушились все свечи.

Но внутренняя дисциплина не в силах была остановить процесс обращения по мере того, как нарастало давление со стороны христианства. Даже в конце XIII столетия епископы Арагона доносили в Рим о том, что христианские монархи уважительно относятся к евреям и не притесняют их достаточно энергично. В 1282 году крон-принц инфант Санчо, восстав против своего отца, разыграл антисемитскую карту, чтобы привлечь на свою сторону духовенство. Евреев постепенно вытесняли с королевской службы. После чумных бунтов в целом положение евреев в Испании стало быстро ухудшаться по мере того, как обвинения против евреев в кровавых преступлениях и прочие антисемитские басни получали все более широкое распространение. Например, в Севилье в 1378 году происходили антисемитские волнения, а в 1391 году произошел форменный взрыв. В организации этих бунтов зачастую обвиняют видного проповедника-доминиканца Висенте Феррера (ок. 1350—1419 гг.), впоследствии канонизированного. Однако с точки зрения евреев его роль была гораздо более хитрой и зловещей. Он, несомненно, способствовал формированию антисемитизма, который впоследствии бурно расцвел в XX веке. Правда и то, что его публичные проповеди зачастую были связаны с антисемитской истерией и насилиями. Однако он не поощрял бунтов, напротив – осуждал. Он публично осудил, например, бунты 1391 года. Он вообще считал предосудительным и антихристианским, если толпа прибегает к самосуду. Прерогатива таких действий является прямой обязанностью государства, причем последнее должно действовать в соответствии с законом. Бунты ясно показали, что евреи превращаются в «проблему», стоящую перед обществом, и необходимо искать ее «решение». В итоге Феррер и его духовные коллеги оказались ответственными за антиеврейскую политику, которую провозгласил поддерживаемый испанцами антипапа Бенедикт XIII, а также за выбор Фердинанда I королем Арагона, начавшего проводить эту политику в жизнь. Так война против евреев из дела рук толпы превратилась в официальное занятие церкви и правительства.

На таком вот историческом фоне в 1413—1414 гг. произошла последняя крупная иудейско-христианская дискуссия, проходившая в Тортосе. Это мероприятие, строго говоря, не было дискуссией – скорее, публичным шоу или показательным процессом. Феррер официально не принимал в нем участия, но действовал за сценой. Его целью, по-видимому, было подстегнуть народный энтузиазм в пользу христианства как единственной представляющей ценность религии, публично разоблачить идеологию иудаизма, а затем, опираясь на поддержку церкви, государства и населения и деморализовав евреев, вызвать их массовое обращение в христианство. Лидеры евреев предпочли бы не иметь с этим мероприятием ничего общего, однако во многих случаях у раввинов не было иного выбора, кроме как участвовать. Председательствовал антипапа, от которого Феррер позднее отрекся. Фердинанд, которого Феррер сделал королем, контролировал политическую сторону дела. Было предусмотрено около 70 мест для кардиналов, епископов и другой знати. С самого начала Бенедикт объявил, что целью мероприятия является не дискуссия между равными сторонами, а доказательство правоты христианства, исходя из талмудических источников. По сути, это был суд над иудейской религией. Роль прокурора играл Лерки, один из тех, кого обратил Феррер; после крещения он получил имя Геронимо де Санта-Фе. С еврейской стороны участвовало около 20 человек, включая видного философа и апологета Иосифа Альбо, который позднее написал знаменитый трактат по религиозным догматам иудаизма, Сефер га-Иккарим, или Книга Принципов. Но у них не было той свободы, которой, по-видимому, располагал Наманид в Барселоне. С самого начала Геронимо обрушил на них обвинения как в «еврейском упрямстве», так и, что любопытно, в ереси по отношению к их собственной религии; последнее могло отдать их во власть инквизиции.

Повестка в основном была обычная и сводилась к доказательству мессианской роли Христа на основе иудаистских источников, хотя обсуждалась также и проблема первородного греха, а также причины Исхода; кроме того, христианская сторона поднимала ряд технических вопросов по иудаистским текстам. На этот раз христиане были хорошо подготовлены к такой работе, да и Геронимо был и образован и умен. В общей сложности в течение 21 месяца было проведено 69 заседаний, причем пока раввины сидели в Тортосе, Феррер и его монахи разъезжали по их обезглавленным общинам, привлекая новообращенных. В ряде случаев этих выкрестов демонстрировали в Тортосе для подтверждения всепобеждающего характера христианской пропаганды. Равви Аструк га-Леви выразил по ходу диспута энергичный протест:

«Мы находимся далеко от дома. Наши средства сократились, чтобы не сказать – почти истрачены. В наше отсутствие причинен значительный ущерб нашим общинам. Мы не знаем о судьбе наших жен и детей. Мы находимся в плохих условиях, когда даже не хватает пищи. Нам приходится нести невероятные расходы. Почему люди, подвергающиеся подобным тяготам, вынуждены состязаться с Геронимо и другими, живущими в условиях процветания и роскоши?»

Равви Аструк заявил, что дискуссия подошла к такой стадии, что стало бессмысленным повторять дальше старые аргументы – все сводится к тому, во что каждый верит. Что может доказать спектакль, поставленный на фоне такой враждебности? «Христианин, живущий в сарацинской земле, может быть побежден аргументами язычника или сарацина, но это не означает, что будет побеждена его вера». На последних этапах дискуссии евреи объявили, что не понимают вопросов, и постарались, по возможности, хранить гордое молчание.

Тем не менее, Тортоса явилась пропагандистским поражением иудаизма и в какой-то степени интеллектуальным тоже. Впервые в Испании евреи оказались в анклаве обскурантизма и отсталости, окруженном подавляющей культурой. Это обстоятельство в сочетании с юридическим и экономическим нажимом, а также внушающим страх напором со стороны монахов привело к увеличению панического потока новообращаемых евреев. Это было свидетельством, что в значительной степени Ферреру удалось решить поставленную задачу. Но, увы, само по себе обращение евреев не означало решения «еврейского вопроса». Как вскоре обнаружили испанские власти, он приобрел новую и более скрытую форму, поскольку проблема стала не только религиозной, но и национальной. Церковь всегда изображала евреев как некий источник духовной опасности. С XII века из-за распространенных предрассудков эта опасность считалась также социальной и физической. Однако еврейская опасность была по крайней мере внешне различима: все знали, как выглядят евреи, они жили закрытыми общинами, их заставляли носить отличительные знаки и одежду. Когда же они становились обращенными, конверсос, или, как их называли в народе, марранос (оскорбительная кличка, происходящая от испанского названия свиньи), они превращались в скрытую опасность. Испанские горожане знали, что многие, если не большинство, крестились вынужденно. Они переставали быть евреями формально, причем кто из страха, а кто из выгоды. Будучи евреями, они страдали от жестоких юридических ограничений. Становясь конверсос, они приобретали (хотя бы теоретически) такие же экономические права, как и прочие христиане. Таким образом, маррано становился гораздо более ненавистной фигурой, чем практикующий еврей, ибо он конкурент в торговле и ремесле, а потому источник экономической угрозы; а поскольку он, возможно, остается тайным евреем, то он еще и лицемер и подрывной элемент.

Сохранявшие веру раввины предупреждали о возможных последствиях. Равви Ицхак Арама говорил обращенным: «Вы не найдете покоя среди неевреев, положение ваше будет неустойчивым». Касательно анусим (насильно обращенных) он говорил так: «Треть сгорит в огне, треть разбежится и попрячется, а оставшиеся будут жить в смертельном страхе». Равви Иегуда ибн Верга описывал анусим как три пары горлиц: первая пара останется в Испании и будет «ощипана», потеряв свое имущество и жизнь; вторая также будет ощипана, потеряв имущество, но сохранит жизнь, спасаясь бегством, когда наступят тяжелые времена; лишь третья пара, которая «сбежит первой», сумеет спасти и жизнь и имущество.

И жизнь вскоре подтвердила этот пессимистический взгляд. Испанский еврей обнаружил, что, окрестившись, он не сможет избежать антисемитской враждебности. Если он переезжал в другой город, как поступали многие, его христианство становилось еще более подозрительным. Его христианский преследователь сменил тактику. С обращением антисемитизм стал скорее национальным, чем религиозным, однако антисемиты (как и их последователи в нацистской Германии) обнаружили, что идентифицировать и выделить евреев по расовым критериям становится все труднее и труднее. И тогда они вернулись (как и нацисты) к старым религиозным критериям. В Испании XV века еврея нельзя было преследовать на религиозной почве, поскольку он был рожден евреем, как и его родители; необходимо было доказать, что он продолжает секретно практиковать иудаизм в какой-то форме. Утверждают, что король Кастилии Альфонсо VII постановил: «Никакому конверсо еврейского происхождения не позволяется занимать общественную должность либо пользоваться бенефициями в Толедо и землях, на которые простирается его власть, поскольку верность их Христу сомнительна».

Как можно было обосновать это подозрение? В Сьюдад-Реале, где горестная судьба конверсос была подробно исследована историком Хаимом Бейнартом, первые обвинения, что «Новые христиане» тайно участвуют в мищвоте, относятся к 1430 году. Обычно бывшие евреи старательно трудились, пытаясь преуспеть; само же их преуспевание в имущественном смысле или на общественном поприще становилось для них источником угрозы для них. В 40-х годах XV века в Толедо произошли первые бунты, направленные против конверсос. В 1449 году в Сьюдад-Реале они продолжались две недели. Конверсос ответили сопротивлением, организовав вооруженную группу в 300 человек и убив «старого христианина»; в ходе схваток было убито 22 человека и сожжено много домов. В 1453 году турки взяли Константинополь, и Византия, старый враг евреев, прекратила свое существование. Многие евреи поверили, что грядет мессия, и некоторые конверсос сочли, что вскоре можно будет вернуться к прежней вере. Появились даже предложения переехать в Турцию и открыто зажить там, не скрывая, что мы евреи. В 1 464 1467 и 1474 годах в Сьюдад-Реале произошли новые бунты, причем последний был особенно жестоким; не исключено, что его организовала полупрофессиональная антисемитская группа, которая проникла в город и получила поддержку в дружественно настроенных домах. В 1474 году в Сьюдад-Реале конверсос потеряли дома с мебелью, скотину в пригородах, лавки и склады в городе. Бунтовщики везде первым делом уничтожали списки должников. Напуганные конверсос бросились в цитадель под защиту коррегидора (губернатора); однако (согласно официальному документу) «бунтовщики взяли цитадель штурмом, разрушили центральную башню и погубили многих; коррегидор и многие конверсос были изгнаны, и город закрыли для них – без права возвращения». Некоторые успели найти защиту у знатного покровителя в Пальме, недалеко от Кордовы, где и жили еще три года.

Бунты против обращенных инициировали такую же цепь событий, что и антиеврейские. Государство было напугано бунтами как симптомом общественного беспокойства. Оно не могло ни предотвратить бунтов, ни даже наказать за них как положено; а потому оно пыталось устранить их причину… нападая на конверсос. Это было несложно. Многие действительно втайне оставались приверженцами иудаизма. Еврейский документ того времени свидетельствует, что сбежавшие в Пальму открыто соблюдали мицвот, шабат, постились и молились в йом-кипур и праздновали пасху и прочие праздники «не реже и не хуже обычных евреев». Один францисканский фанатик, Альфонсо де Эспина, сам не то обращенный, не то сын обращенного, составил целый том, Fortalitium Fidei, где, помимо прочего, перечислялось двадцать пять «грехов», по коим можно выявить предательских конверсос. В их число входили не только тайные еврейские обряды, но и свидетельства «дурного» христианства, которые, пожалуй, и обнаружить легче: уклонение от причастия, работа по воскресеньям, нежелание осенять себя крестным знамением, упоминать Иисуса и Деву Марию, нерегулярное посещение богослужений. К этому он добавляет еще и все преступления (типа кражи гостии), обычно приписываемые евреям, а также и кое-что новое вроде «ведения философских дискуссий». Вновь перед нами боязнь по отношению к евреям, особенно в скрытой форме конверсо, разжигающая беспорядок, сомнения и недовольство в обществе.

Отец Альфонсо явился идеологом следующей фазы антисемитизма. Показав возможность обнаружить тайного еврея не по расовым, а по религиозным признакам, он также предложил решение: изоляция и сегрегация. Население должно остерегаться подозрительных конверсос, а государство должно поставить физический барьер между ними и истинными христианами. В то же самое время и церковь и государство должны объединенными усилиями разыскивать и истреблять тех конверсос, которые практикуют иудаизм, а потому юридически являются еретиками. Он подробно описывает методы и виды наказания, которые следует использовать, основываясь на старых приемах инквизиции XIII века, однако настаивает, что следует разработать и новые, наилучшим образом отвечающие национальным потребностям Испании.

И государство безотлагательно приняло к исполнению программу отца Альфонсо. В 1480 году в Толедо кортесы провозгласили сегрегацию. Одновременно была создана специально испанская инквизиция. Первые инквизиторы, включая генерального викария доминиканцев, назначались в центральный совет расследований по Андалусии, действовавший в Севилье. Их работа началась в январе 1481 года, и уже в ближайшие восемь лет было сожжено на костре свыше 700 человек. Согласно некоторым источникам эта цифра достигает 2000. В том же году национальная инквизиция заменила в Арагоне традиционную папскую инквизицию, а с февраля 1483 года вся организация была поставлена под централизованный контроль, и ее фактическим руководителем стал доминиканский настоятель Томас де Торквемада. Менее чем за 12 лет инквизиция вынесла приговоры около 13 000 конверсос, мужчин и женщин, за тайное практикование иудаизма. Жертвами инквизиции становились самые разные люди, но среди наиболее распространенных были тайные евреи. В целом за все время существования инквизиции число ее жертв составило около 341 000. Из них свыше 32 000 было сожжено живьем, 17 659 были наказаны через сожжение изображений, а 291 000 понесли меньшие наказания. Большинство казненных (20 226) погибли до 1540 года, при первых пяти главных ликвидаторах, причем в основном эти люди были еврейского происхождения. Странный счет жертв аутодафе продолжался до 1790 года.

В 1469 году настоятель Торквемада стал исповедником кастильской королевы Изабеллы; в том же году она вышла замуж за арагонского короля Фердинанда, что привело к объединению этих королевств в 1479 году. Антиеврейская политика была в какой-то степени личной заслугой этих двух монархов. У организованной ими инквизиции было много противников, как внутренних, так и внешних. Одним из них был секретарь королевы, Фернандо дель Пульгар, сам конверсо. В своем письме, адресованном толедскому примасу, кардиналу-архиепископу Педро Гонсалесу де Мендоса и предназначенном для публикации, он жаловался на эдикты о сегрегации, которые не позволяли обращенным жить в Гипускоа и сочетаться браком с местными жителями, а также учиться ремеслу каменщика. Признавая, что среди новообращенных бывали случаи ренегатства, он отмечал, что в Андалусии было, например, 10 000 молодых женщин-конверсос, которые никогда не покидали родительского дома и просто жили по заветам своих отцов; сжигать их было бы крайне жестоко, и они просто сбежали бы. На это подручные Торквемады ответили, что лучше сжечь несколько невинных, чем позволить ереси распространиться: «Лучше человеку попасть на небо с одним глазом, чем в ад – с двумя». Единственным результатом этой акции явился перевод Пульгара с должности королевского секретаря в королевские летописцы.

Папская власть также была противницей инквизиции, частично потому, что та была королевским и национальным инструментом, стоящим вне пределов папской юрисдикции, отчасти же потому, что явно нарушалась естественная справедливость. В апреле 1482 года Сикст IV потребовал, чтобы за Римом было оставлено право выслушивать апелляции, чтобы обвиняемым сообщались имена свидетелей обвинения, и уж во всяком случае должен даваться отвод личным врагам и бывшим слугам, а также чтобы раскаявшимся еретикам позволяли исповедоваться и получить отпущение вместо осуждения, и чтобы им было даровано право выбора судей. Фердинанд отверг все эти требования и в своем ответе настаивал, что назначение им инквизиторов принципиально важно, поскольку во времена, когда системой руководила одна церковь, ересь процветала. Папы продолжали возражать, но безуспешно.

И Фердинанд и Изабелла утверждали, что действуют исключительно из ортодоксально-католического рвения. Оба горячо отвергали обвинения, которые выдвигали их современники (а также историки впоследствии), будто они стремились конфисковать собственность приговоренных еретиков. В письме, направленном ее агентам в Риме, Изабелла настаивала, что не прикоснулась «ни к единому мараведи» из конфискованного имущества, а эти деньги, дескать, пошли в фонд приданого для детей жертв инквизиции; тот же, кто обвинил ее в действиях из любви к деньгам – лжец. Она утверждала, что лишь в силу страстной преданности вере она разрушала города своего королевства и опустошала их, а также целые области. Фердинанд также подчеркивал падение доходов своей казны, но говорил, будто прежде, чем принять решение о деятельности инквизиции в национальном масштабе, они тщательно взвесили все факторы, но в итоге «поставили службу нашему Господу Богу превыше службы королю… и превыше любых прочих соображений». Правда, по-видимому, состоит в том, что мотивы обоих монархов носили смешанный, религиозно-финансовый характер, и важнее всего оказалось желание установить государственное и эмоциональное единство в их разобщенных и разделенных вотчинах. Но сильнее всего их действиями руководила зловещая и безличная логика антисемитизма, как такового. Как неоднократно свидетельствовала история, он имеет свойство набирать мощь и обороты сам собой.

Исследование Сьюдад-Реала, проведенное Хаимом Бейнартом, открывает грустную картину человеческой деградации. Официально целью не раскрывать имен свидетелей обвинения было стремление не допустить кровной мести; однако в реальной жизни это придало инквизиции наиболее зловещие черты, поскольку многие информаторы руководствовались злым умыслом по отношению к богатым и выдающимся людям. Так, Хуан Гонсалес Пикардо, бывший секретарем двух королей, просто не мог не иметь врагов, и был за это заживо сожжен. Еще более омерзительными были доносы мужей на жен и наоборот, сыновей на отцов, братьев на сестер. Одним из худших оказался Фернан Фалькон, дававший показания на посмертном суде над собственным отцом, бывшим, по-видимому, главой местной тайной еврейской общины: «Все, что говорится против него в обвинительном заключении, – правда; можно было бы к этому добавить еще многое – хватило бы на целый лист». Фалькон был свидетелем на всех процессах, проходивших в Сьюдад-Реале в 1483—1485 гг., причем его любимая характеристика в адрес обвиняемых звучала, как «еврей во всех отношениях». Об одной из них, Каролине де Самора, он сказал, что ради ее сожжения готов пройти тридцать кругов ада; фактически главным свидетелем против нее выступал ее собственный сын – монах, который поклялся добиться ее сожжения (кстати, она отделалась поркой). Многие из подсудимых оказывались столь же образованными, сколь и благочестивыми. Леонор Гонсалес удалось бежать в Португалию. Суд поручил ее сыну, Хуану де ла Сьерра, отправиться в Португалию и убедить ее вернуться. Сын выполнил поручение; она вернулась, ее судили, приговорили и сожгли заживо. Кому-то удавалось бежать, других ловили при попытке бегства. Самый богатый конверсо в городе, Санчо де Сьюдад, купил парусник и отплыл с семьей в Валенсию; однако ветер прибил их обратно, их схватили и сожгли всех в Толедо. Тех, кому удавалось бежать, судили заочно и сжигали их изображение. Если человека осуждали посмертно, то его останки выкапывали и сжигали как символ того, что предположительно происходит с ним в преисподней.

Некоторых оправдывали, однако, как правило, торжествовало обвинение. В этот период в Сьюдад-Реале считалось достаточным дважды прибегнуть к пыткам. Многие из осужденных были явно набожными евреями. Одну женщину поймали на том, что она зажигала свечу накануне субботы, дабы не делать этого на следующий день. Другая имела неосторожность отказаться пить из той же чашки, которой пользовался человек, евший свинину. Многие попадали на костер из-за того, что строго соблюдали правила ритуального забоя скота. Но всем выносили смертный приговор. Раскаявшийся конверсо мог быть наказан заключением, в том числе пожизненным, которое можно было заменить штрафом, если он был достаточно богат. Но ему предстояло носить не менее года (а иногда и всю жизнь) накидку из мешковины с двумя желтыми крестами; если же он этого не делал, его могли объявить релапсо и сжечь. На него также возлагалась обязанность информировать инквизицию; за уклонение его могли обвинить в «бунте против церкви» и сжечь. Список наказаний и запретов, налагаемых на такого человека, был огромен: ему запрещались всяческие бенефиции и должности, вплоть до городского глашатая, он не мог практиковать в качестве врача, адвоката или нотариуса, носить оружие, получать деньги или товары, резать по камню, владеть таверной, ездить верхом или путешествовать в карете либо повозке, носить на себе золото, серебро, жемчуг и вообще драгоценности, шелк и парчу, а также отращивать бороду. Эти запреты распространялись и на детей: женщин в одном поколении, мужчин – в двух.

Это жестокое преследование, начавшись, длилось двенадцать лет и распространялось на все еврейские общины в Испании. Страдания и потери были ужасающими, однако в глазах властей единственным результатом было осознание реальных масштабов «еврейского вопроса». Этот период совпал с последним этапом завоевания старинного мавританского королевства Гранада; победоносные рейос католикос вступили в поверженный город 2 января 1492 года. При этом на территории Испании оказались новые еврейские общины, да и мусульманские тоже. Борьба с евреями, открытыми и тайными, превратилась чуть ли не в основное занятие правительства. Все тюрьмы оказались полными. Десятки тысяч людей находились под домашним арестом и зачастую голодали. Разочаровавшись в собственных попытках ликвидировать контакты между конверсос и евреями обычными средствами инквизиторских расследований, подстрекаемые своим алчным окружением, рейос решились одним махом достичь «окончательного решения». 31 марта они подписали «Эдикт об изгнании», предписывавший через месяц удалить из Испании всякого еврея, который откажется немедленно креститься.

К этому моменту в королевстве оставалось около 200 000 евреев. Показателем, в сколь деморализованном состоянии находилась еврейская община и сколь привязаны были евреи к Испании, стране, где они в прошлом чувствовали себя безопасно и привольно, может служить то, какое большое количество людей, включая главных раввинов и членов лучших семей, предпочло подвергнуться крещению. Около 100 000 перешли через границу в Португалию, откуда их также выслали через четыре года. Около 50 000 переселились через пролив в Северную Африку или отправились морем в Турцию. К концу июля 1492 года изгнание стало совершившимся фактом.

Конец испанского еврейства был крупнейшим событием в истории евреев с середины II века н.э. Евреи жили в Испании с начала классической эпохи, может быть, даже с дней Соломона, и их община приобрела ряд отличительных особенностей. В Темную эпоху и в раннем Средневековье стали складываться две основные группы евреев: та, что ориентировалась на Вавилонские академии, и та, что была связана с Палестиной. Таких общин было две, и у каждой была своя синагога в маймонидовом Фустате (плюс третья синагога – для караитов). Однако, начиная с XIV века, точнее говорить об испанских евреях, сефардах (от искаженного названия Испании) и немецких евреях, или ашкенази, укоренившихся в Рейнланде. Сефарды создали свой иудейско-испанский язык, ладино, или юдесмо, имевший некогда свою скоропись, отличную от современного еврейского шрифта, который в основе своей – ашкенази. Они были образованны, грамотны, богаты, чрезвычайно гордились своей родословной, проявляли мудрость, не чуждались удовольствий и не были слишком строгих нравов в соответствии с классификацией Джозефа Каро. По сути, они играли роль моста между латинским миром и арабской культурой и носителей классической науки и философии. Среди сефардов были прекрасные мастера по драгоценным металлам и камням, математики, изготовители точных приборов, карт и навигационных таблиц.

И вот теперь эта большая и одаренная община оказалась рассеянной по всему Средиземноморью и мусульманскому миру, а из Португалии двинулась во вторую диаспору сефардов, Францию и северо-запад Европы. Многие приняли христианство и оставили по себе память уже в этом качестве. Например, Христофор Колумб юридически был генуэзцем, но писать по-итальянски не умел; вполне вероятно, что он был родом из испанской семьи еврейского происхождения. Имя Колон было обычным среди евреев, живущих в Италии. Он хвастался своим происхождением от царя Давида, любил общество евреев и маррано, находился под влиянием еврейских суеверий, а его покровителями при арагонском дворе были в основном «новые христиане». Он пользовался таблицами, построенными Абрахамом Секуто, и приборами, автором которых был Иосиф (Хосе) Весиньо. Даже переводчик его, Луис де Торрес, был еврей – правда, крещеный непосредственно перед отплытием в Америку. Таким вот образом евреи, потеряв Испанию в Старом Свете, помогли воссоздать ее в Новом. Сефарды двинулись и во Францию; одним из результатов этого явился блистательный и изысканный Мишель де Монтень, чья мать Антуанетта Луппес произошла из испанских евреев. То, что Испания теряла, другие приобретали; по большому счету диаспора сефардов сыграла огромную созидательную, чтобы не сказать – определяющую роль в развитии еврейской нации. Однако в тот момент изгнание казалось сефардам непоправимым несчастьем.

И это несчастье было не единственным. Ближе к концу европейского Средневековья – а еврейское Средневековье подошло к концу лишь в последние десятилетия XVIII века – прекратился определяющий вклад евреев в европейскую экономику и культуру (по крайней мере, на данном этапе). Без них стало возможным обходиться, и их стали изгонять. До высылки из Испании их неоднократно изгоняли из Германии и Италии. Так, евреев изгнали из Вены и Линца в 1421 году, из Кельна – в 1424, Аугсбурга – в 1439, из Баварии в 1442 (а затем в 1450), а в 1454 году – из столичных городов Моравии. В 1485 году их вышвырнули из Перуджи, в 1486 – из Венеции, в 1488 – из Пармы, в 1489 – из Милана и Лукки и, с падением юдофильской семьи Медичи в 1494 году – из Флоренции и вообще из Тосканы. К концу этого десятилетия евреи были изгнаны и из Наваррского королевства.

Одно изгнание провоцировало другое по мере того, как беженцы устремлялись в города, где и без того было евреев больше, чем хотелось властям. В Италии в конце XV века они играли заметную роль лишь в даче ссуд под залог, особенно мелких ссуд – беднякам. Даже в отсталом Риме доля банкиров-евреев стала сокращаться.

Христианские банкиры и ремесленники стали добиваться запретов на деятельность своих конкурентов-евреев по мере того, как их собственные гильдии крепче становились на ноги. В Италии, Провансе и Германии к 1500 году евреев практически вытеснили из крупной торговли и промышленности. Тогда они двинулись в менее развитые восточные земли – сначала в Австрию, Богемию, Моравию, Силезию, затем в Польшу, в Варшаву и Краков, Львов, Брест-Литовск и Литву. Демографическая ось евреев-ашкенази сместилась на несколько сот миль в Центрально-Восточную и Восточную Европу. Здесь тоже не обошлось без неприятностей. В 1348—1349, в 1407 и 1494 гг. происходили антиеврейские бунты в Польше; на следующий год их изгнали из Кракова и Литвы. Все эти перемещения и изгнания были взаимосвязаны. Но поскольку на востоке в евреях нуждались, им удалось зацепиться; к 1500 году Польша стала считаться самой безопасной для евреев страной в Европе, и вскоре она стала для ашкенази надежным тылом.

Можно было ожидать, что по мере упадка и обнищания евреев в Европе и существенного сокращения их вклада в экономику и культуру к концу Средневековья начнется эрозия или вообще разрушение воздвигнутой вокруг них стены ненависти. Однако этого не произошло. Подобно другим формам иррационального поведения, антисемитизм неподвластен экономическим законам. Напротив, подобно некоему вредному организму, он дает все новые мутации. В частности, в Германии он стал развивать свою собственную, основанную на антипатии иконографию – юдензау.

Средневековому мышлению доставляло радость отражение всех аспектов жизни вселенной в виде образов. Конфликт между христианством и иудаизмом сформировал часть широкой панорамы жизни, черты которой появляются, в частности, и на стенах соборов. Скульпторы, однако, отображали его сугубо богословские аспекты. Любимая пара таких образов, зачастую поданная весьма изящно, – это победоносная церковь и опечаленная синагога. Средневековый скульптор никогда не развивал антисемитскую тему, никогда не изображал еврея как ростовщика либо дьявольское создание, которое отравляет колодцы, убивает христианских детей или терзает гостию.

В графическом искусстве для евреев находились и другие образы: золотой телец, сова, скорпион. А в Германии в конце Средневековья стал формироваться еще один – свинья. Первоначально сей мотив не нес полемической нагрузки, но постепенно стал символизировать всех грязных людей, грешников, еретиков, и в первую очередь евреев. Он получил распространение почти исключительно в областях влияния германской культуры; но уж зато здесь он стал самым распространенным символом евреев и одним из самых стойких и сильных оскорбительных стереотипов. Он приобретал бесконечное число отталкивающих форм.

Евреев изображали поклоняющимися свинье, сосущими ее сосцы, обнимающими ее окорока, поедающими ее экскременты. Открывались широчайшие возможности для грубейшего вида народного творчества, поскольку была найдена мишень, к которой неприменимы обычные правила вкуса и хорошего тона, а самая похабная непристойность не только допустима, но и похвальна. И ясно, что именно непристойность образа является основной причиной его популярности уже свыше 600 лет. С появлением печатного станка он быстро распространился и стал вездесущ в Германии. Он появлялся не только в книгах, но и в бесчисленных лубках, на гравюрах, рисунках маслом и акварелью, на ручках тростей, на фаянсе и фарфоре. Его бесконечное повторение способствовало процессу, который в Германии приобрел огромное и трагическое значение – процессу дегуманизации евреев. Идея, согласно которой евреи знали истину, но отвергли ее, предпочитая иметь дело с силами тьмы, а потому не могли быть носителями гуманного начала в том смысле, какими были христиане, была уже достаточно устойчива. А противоестественные и негуманные взаимоотношения с юдензау загнали ее еще глубже в немецкое народное сознание. Если же некая категория личностей не является гуманной – значит, вполне можно исключить ее из общества. Именно такой процесс и начался. Ибо стены ненависти, далеко не исчезнув, стали заменяться стенами настоящими, и на европейской сцене стало появляться гетто.