«Когда шли по великому пути, Поднебесная принадлежала всем, [для управления] избирали мудрых и способных, учили верности, совершенствовались в дружелюбии. Поэтому родными человеку были не только его родственники, а детьми — не только его дети. Старцы имели призрение, зрелые люди — применение, юные — воспитание. Все бобыли, вдовы, сироты, одинокие, убогие и больные были присмотрены. Своя доля была у мужчины, свое прибежище — у женщины. Нетерпимым [считалось] тогда оставлять добро на земле, но и не должно было копить его у себя; нестерпимо было не дать силам выхода, но и не полагалось [работать] только для себя. По этой причине не возникали [злые] замыслы [ «моу»], не чинились кражи и грабежи, мятежи и смуты, а люди, выходя из дому, не запирали дверей. Это называлось великим единением [ «да тун»]» («Записки о правилах ритуальной благопристойности» [ «Ли цзи»], гл. 9. «Действенность ритуала» [ «Ли юнь»]: Древнекитайская философия, т. 2. Пер. И. Лисевича. М.: Мысль, 1973, с. 100; Зенгер приводит здесь перевод на немецкий Р. Вильгельма (1930): Li Gi. Das Buch der Riten, Sitten und Brauche. Dusseldorf: Diederichs, 1981, S. 56f.).

Эти слова более чем двухтысячелетней давности взяты из конфуцианского канона Ли цзи и повествуют о самой известной китайской утопии. Представленному «обществу неведома хитрость», умиленно пишет Лю Цзинь в очерке «Идеальное государство Конфуция» ([ежедневная газета] Литературное собрание [Вэньхуэй бао]. Шанхай, 26.06.1998, с. 8). Впрочем, на пороге XXI в. в Китае ведут разговор не о времени «великого единения», а, согласно Ли цзи, о предшествующей ему эпохе простой «зажиточности» [ «сяокан»], в которую китайцы надеются вступить, опираясь на «четыре модернизации» (промышленность, сельское хозяйство, наука и техника) к середине XXI в. Так что время, когда не понадобится хитрость, предстает далеким будущим. И неудивительно, что в Китае по обе стороны пролива возник огромный поток литературы, касающейся такого явления, как «хитрость» в широком понимании, в частности, выраженном списком из 36 стратагем (уловок). Если при подготовке первого тома Стратагем в середине 80-х гг. в моем распоряжении было только три сочинения о 36 стратагемах из КНР и не более полудюжины книг из Гонконга и Тайваня, то теперь (летом 1999 г.) я уже не в состоянии обозреть вал публикаций на эту тему. К тому же прежде неоднократно издававшиеся труды появляются ныне в переработанном и расширенном виде. В некоторых сочинениях предлагается использование 36 стратагем в конкретных областях жизни. Но во всех этих книгах приведены примеры использования той или иной уловки. По сути, они представляют собой собрание упорядоченных, согласно списку 36 стратагем, образцов их действия. Только одна книга, 36 стратагем, заново истолкованных и тщательно изученных ([ «Саньшилю цзи синь цзе сян си»]. Пекин, 1993, 408 с., 300 тыс. знаков), не укладывается в данную схему. Она принадлежит перу Юй Сюэбиня, профессора из Циньхуандао, что на западе провинции Хэбэй. Там на первой странице упоминается первый том моей книги о стратагемах (Strategeme. Band l, Scherz Verlag. Bern, Munchen, Wien, 1996). Юй Сюэбинь отводит частным примерам вспомогательную роль, перенося центр тяжести целиком на теоретическое осмысление каждой стратагемы.

Уловкам в прославленных китайских романах посвящены такие книги, как Троецарствие и 36 стратагем [ «Саньшилю цзи юй Саньго яньи», авторы Ли Бинъянь, Сунь Цзин], Путешествие на запад и 36 стратагем [ «Саньшилю цзи юй Сиюцзи», автор Синь Янь] и Сон в красном тереме и 36 стратагем [ «Хун-лоумэн юй Саньшилю цзи», автор Фань Чжуаньсинь], все эти книги изданы в Пекине в 1998 г. Что касается Тайваня, то тайбэйский ежемесячный журнал Туйли цзачжи в своем июньском номере за 1998 г. сообщает о готовящемся издании книжной серии 36 стратагем в романной форме. На сентябрь 1999 г. вышло в свет 24 тома, каждый объемом в 300–400 страниц, где получили отражение стратагемы 1–5, 8, 10–12, 14, 15, 17–19, 22, 23, 26–31, 33 и 35. К сентябрю 2000 г. в продаже должны появиться все 36 томов.

Особенно много книг по стратагемам посвящено экономическим вопросам, что связано со склонностью китайцев уподоблять «рыночную площадь» «полю боя» [ «шанчан жу чжань-чан»]. Такое представление в наши дни, естественно, подвергается критике: «Всякое сравнение хромает. Нельзя утверждать, что оно ошибочно, но и злоупотреблять им тоже негоже… В конкурентной борьбе между предпринимателями непозволительно видеть в сопернике врага, которому любым способом следует подставить ножку и без зазрения совести нанести вред. Ведь здесь состязаются, а не воюют… И в экономической борьбе, и в настоящей войне дело касается победы и поражения, но с одной существенной разницей: экономическая борьба сопряжена с соперничеством, тогда как война — с враждой. Многие положения военной теории вполне пригодны для экономического противоборства. В предпринимательской борьбе, как, впрочем, и в спортивных состязаниях, прибегают к стратегии и тактике. Основы ведения войны вроде правил «избегать полноты, устремляться в пустоту» (см. стратагему 2) и «война лишена постоянства» в отношении предпринимательства означают, что там, где слаба конкуренция, следует сосредоточить свои силы и устранить свои слабости и что нужно постоянно приноравливаться к изменениям рынка. А вот такие стратагемы, как «убить чужим ножом» (стратагема 3), «извлечь нечто из ничего» (стратагема 7), «стратагема красавицы» (уловка 31) и «стратагема сеяния раздора» (уловка 33), в экономической борьбе использовать против своего собрата по сословию ни в коем случае нельзя. Посредством стратагем вроде «обманув правителя, переправить его через море» (стратагема 1) и «цикада сбрасывает кокон» (стратагема 21) некоторые преступники с большим размахом промышляют контрабандой, уклоняются от уплаты налогов и выпускают или продают поддельную или недоброкачественную продукцию. Подобного рода недопустимые действия жестко караются государством. Ведь говорит народная мудрость: «Доброе имя выше барыша» и «Пусть прогорит дело, лишь бы не пострадали честь и человеколюбие». В цене остается профессиональная этика, а не унижающее человеческое достоинство поведение!..» (Чжу Тао. Предпочесть «конкуренцию» «войне». Жэньминь жибао. Пекин, 13.05.1997, с. 12).

Однако, несмотря на такие отдельные предостережения, в Китае зачастую исходят из того, что мудрость, которой руководствуется военачальник в сражении, схожа с той, что направляет купца в его занятиях торговлей. Это достаточно древнее представление. Еще две тысячи лет назад живший во времена Сражающихся царств предок китайских торговцев Бо Гуй, согласно Историческим запискам Сыма Цяня, сказал: «Я управляю производством товара так же, как Сунь У и У Ци управляли войсками» [см. Сыма Цянъ. Ши цзи, глава 129]. Наставник Сунь (иначе Сунь У, VI в. до н. э. — нач. V в. до н. э.) считается создателем самого древнего в мире военного трактата. О Бо Гуе известно, что он, будучи купцом, прибегал к стратагемам. Похоже, не без влияния примера Бо Гун в последнее время в Китае появились многочисленные издания книг об использовании стратагем в деловой жизни. Это такие книги, как 36 хитростей и глупостей в торговой войне [ «Шан чжань чжань сань ши лю цзи цяо чжо цзи»; Чэнду, 1992, автор: Хоу Лицзян]; 36 уловок в торговой войне — подборка подлинных примеров [ «Шан чжань 36 цзи-шили цзинсюань» (36), Шицзячжуан, 1992, автор: Чжоу Цзюньцюань и др. ]; Используемые в торговле 36уловок [ «Шан юн сань ши лю цзи», Ухань, 1994, автор Юй Чуцзе]; 36 уловок в торговой войне [ «Шан чжань сань ши лю цзи», Тайбэй, 1994, автор Гао Моу]; 36 уловок: тактика ведущейся на высшем уровне торговой войны («36 цзи чаоцзи шанчжань цэлюэ» (36), Тайбэй, 1997, автор Яо Сыюань].

Даже спорт не обошли вниманием авторы книг по 36 стратагемам, например, Тридцать шесть стратагем и облавные шашки («Сань ши лю цзи юй вэйци»), Чэнду, 1990, автор Ma Сяо-чунь; 36 стратагем в шахматах, Шанхай, 1992; 36 стратагем и искусство побеждать на спортивной площадке, Пекин, 1992. Представление стратагемной науки как теории необычного, используемой преимущественно в военной области, подкрепляется в Китае установкой «ставить древнее на службу современному» [ «гу вэй цзинь юн»], как утверждает Жэньмин жибао (22.07.1982, с. 5), а также Юй Сюэбинь в упомянутой книге.

Надо сказать, что стратагемам посвящены не только книги, но и календари, журналы, комиксы, телевизионные фильмы, даже музей восковых фигур сообщает о стратагемах. И газета Жэньминь жибао, печатный орган Центрального комитета Коммунистической партии Китая, 22.05.1998 объявила о начале съемок телесериала под названием Военное искусство Сунь-цзы и 36 стратагем.

13—17 июля 1997 г. в Военной академии г. Шицзячжуан прошло совещание на тему «Информационное общество и военная стратагемная наука», участниками которого были ученые кадры, преподающие данный предмет в различных военных училищах. В 2000 г. стратагемная наука должна окончательно утвердиться в качестве предмета междисциплинарного обучения. В 1999 г. 39 научно-технических работников были отмечены за свои выдающиеся достижения, среди них 36 естествоиспытателей и трое обществоведов, в том числе Ли Бинъянь (род. 1945), автор самой популярной книги о 36 стратагемах. Он был отмечен за подготовку курса лекций о военной стратагемной науке, получил премию в размере 10 тыс. немецких марок и был лично принят председателем КНР и генеральным секретарем КПК Цзян Цзэминем. То, что я перевожу словами «стратагемная наука», по-китайски звучит «моулюэсюэ» и охватывает собой не только 36 стратагем, хотя они и играют важнейшую роль в этой только становящейся отрасли знаний. Центр по изучению военной стратагемной науки уже действует в рамках Оборонного университета [Гофан дасюэ].

В Китае с молодых лет знакомят с 36 стратагемами. Так, выходящий в Пекине ежемесячный журнал Истории в картинках [Цянъхуань хуабао] в номере за апрель 1998 г. приводит четыре примера уловок, которые описаны мною в первом томе Стратагем (см. 2.1, 10.5, 15.1 и 18.6), для которых я, как и в предлагаемом ныне втором томе книги, отобрал наиболее известные китайские истории про уловки. Газета Китайский пионер [Чжунго шаонянь бао], 4.06.1997, рассказывая об истории в картинках под названием «Покажи, что знаешь», которая печатается из номера в номер в журнале Beijing Cartoon [Бэйцзин Катун], с одобрением отмечает, что «эта история замешана на 36 уловках». В октябрьском номере (1997 г.) ежемесячного журнала Детство [Эртун шидай] помещена стратагемная головоломка, заканчивающаяся словами: «В этом бедственном положении Ян Минь призвала на помощь все свое хитроумие и придумала уловку — какую? (Ответ ищи в этом номере)». Вот эта головоломка: Ян Минь по поручению своей школы-восьмилетки для всенародного праздника первого октября купила на ярмарке в отдаленном селе хлопушки. В лавке ее приметил плохой человек. Когда пришла пора возвращаться в родную деревню, уже стемнело. В безлюдном месте тот человек преградил ей путь и потребовал денег. Подойдя к ней, он стал угрожать, тыкая в лицо зажженной сигаретой. В этот опасный момент Ян Минь пришла на ум спасительная хитрость — здесь рассказ обрывается и задается вопрос: какая. Ответ мы находим на следующей странице: Ян Минь сделала вид, что лезет в карман за деньгами. На самом же деле она вытаскивает хлопушку, которую проворно подносит к зажженной сигарете и бросает в грабителя. Тот до смерти напуган, а следующие один за другим хлопки привлекли внимание прохожих, которые и задержали злодея. Даже этот пример показывает, как китайских детей с помощью стратагем приучают решать возникающие затруднения. Впрочем, китайская литература по стратагемам не забывает и о представителях национальных меньшинств, и здесь выходят книги о любимом уйгурском герое [Насреддине] Афаньди [кит. ] и о популярном в Тибете плуте дядюшке Дэнба (Агу Дэнба [на Западе пишется Тотра]). (Таковы, например, Сборник рассказов об Агу Дэнба. Пекин, Изд. Центрального института национальных меньшинств, 1983, серия «Рассказы о хитрецах из Китая»; Рассказы об Агу Дэнба. 2-е изд., Лхаса, 1985; на рус. яз. см.: Проделки дядюшки Дэнба. Тибетское народное творчество. М., 1962; Суды и судьи в мировом фольклоре. М.: Главная редакция восточной литературы, 1983; Чудаки, шуты и пройдохи Поднебесной. Пер. с кит. А. Воскресенского и В. Ларина. Гудьял-Пресс, 1999).

Разумеется, такое активное проникновение стратагемной науки в различные сферы общественной жизни Китая приводит и к негативным последствиям, ибо стратагемы используются не только во благо, но и во вред людям. Например, Министерство общественной безопасности в своем «Циркулярном письме к полицейским чинам затронутых наводнением десяти провинций» ссылается на пятую стратагему, когда говорит о необходимости жестко бороться с теми, кто «среди пожара», т. е. затопления, «учиняет грабеж», т. е. прибегает к противоправным действиям (Рабочая газета [Гунжэнь жибао]. Пекин, 24.08.1998, с. 2).

Прежде всего от пагубного, даже преступного использования стратагем достается рядовым китайским потребителям. Ведь подделываются или разбавляются (см. 25.9) буквально все товары, что порой, как в случае со спиртным, приводит к смертельным исходам. Слова «цзя» и «мао», означающие «поддельный», все чаще появляются на страницах китайской печати, как и выражение «дацзя» («борьба с подделкой»). В пересмотренном китайском Уголовном кодексе, действующем с 1.10.1997, появился раздел о преступлениях, связанных с производством и сбытом поддельных или недоброкачественных товаров (статьи 140–150). «Постоянно заводятся дела о мошенничестве, — пишет обозреватель Жэньминь жибао (Пекин, 26.05.1998, с. 12). — Добропорядочному гражданину приходится остерегаться. Прискорбно, что жизнь становится столь напряженной, даже устрашающей. Кажется, что чувствовать себя в безопасности можно лишь дома, но стоит шагнуть за порог и очутиться на людях, как нужно с особым тщанием смотреть под ноги, чтобы не угодить в яму или водоворот. Даже честный торговец и тот лишился покоя. Ему приходится постоянно быть начеку со своими покупателями. Вполне обычные отношения вполне обычных людей уже ставятся под сомнения. Дело заходит столь далеко, что люди с добрыми побуждениями из-за страха не быть понятыми предпочитают не бывать на людях, запираясь у себя дома. Вот насколько застил наше общество туман подозрительности!»

Ему вторит статья из Рабочей газеты, печатного органа Всекитайской федерации профсоюзов, озаглавленная «Покончить с лукавством» (Гунжэнь жибао. Пекин, 22.04.1998, с. 6). К вредящим общему благу стратагемам прибегают и чиновники, например, когда они «внешне покоряются, а втайне противодействуют» [ «ян фэн инь вэй»] распоряжениям вышестоящих органов.

Особо пагубное действие оказывают, как признался мне в августе 1998 г. один китайский правовед, облаченные в форму законности уловки со стороны частных лиц и служащих. В борьбе с ширящимися зловредными ухищрениями приходится взывать к человеколюбию (Ван Янь. «Противопоставить бдительность «лишенному человеколюбия знанию». Жэньминъ жибао [Народная газета]. Пекин, 3.04.1995, с. 11).

Таким образом, стратагемы становятся опасными, если их используют для сугубо личных целей, забывая о нравственных нормах. Поневоле вспоминаются рассуждения Лю Сяна (77—6 до н. э.) из его Хранилища учений [Шо юань]: «Меж уловок [ «цюань моу»] бывают честные и бесчестные. Уловки благородного мужа [ «цзюнь цзы»] честны [ «чжэн»], уловки же ничтожного человека [ «сяо жэнь»] бесчестны [ «се»]. Уловки честного нацелены на общее благо. Ежели честный всем сердцем предан народу, то его [действия] благородны. Уловки бесчестного проистекают из его своекорыстия и жажды выгоды. Ежели он что-то и делает ради народа, это сплошной обман» (Шо юань, гл. 13 «Уловки» [ «Цюань моу»]). Известный немецкий синолог Эрих Хениш (1880–1966) называл Лю Сяна, как и второго по значимости конфуцианца Мэн-цзы [т. е. Мэн Кэ], «поборником нравственности и личности».

Однако в Китае в целом по-прежнему царит убеждение о внеценностном характере самих стратагем: «Стратагемы — всего лишь средства. А средства отличает не нравственная «благонадежность» или «неблагонадежность», а «полезность» или «бесполезность». Со стратагемами дело обстоит так же, как и с кухонным ножом, которым удобно резать овощи. Мы оцениваем нож единственно по тому, остро ли он заточен и тем самым пригоден ли для использования. Никто ведь не говорит, что это нравственно благонадежный нож, если употреблять его для резки овощей, но при этом он оказывается нравственно неблагонадежным, если совершить им преступление» (Юй Сюэбинь, указ, соч., с. 4). Не стратагема сама по себе, а та конкретная цель, которой она служит, подлежит нравственной оценке. Таким образом, в нравственной оценке использованной в конкретном случае стратагемы решающую роль играет нравственная оценка цели или побуждения для применения стратагемы. Когда стараются перехитрить человека, решившегося на противоправное действие, это найдет понимание. «Ты крутой парень», — удостаивает такой похвалы несущий ночную службу в районе Сюаньу гор. Нанкина полицейский путевого обходчика. Его, когда он возвращался домой на мотоцикле, остановила девушка. В ходе разговора он быстро смекнул, что перед ним проститутка. «С наигранным интересом» (Законность [Фучжи жибао]. Пекин, 1.11.1991) он отнесся к ее предложению. После того как сошлись в цене в 50 юаней, она села к нему, поскольку полагала, что он решил отвезти ее в укромное место. На самом же деле парень направил свой мотоцикл прямиком к полицейскому участку, где ее взяли под стражу, а его столь достойно поблагодарили.

В связи с использованием стратагем в политике один китайский автор пишет: «Ведущие представители различных слоев могут прибегать к стратагемам, что они и делают. Но лишь увязывая использованную в конкретном случае стратагему с самим существом дела — правого или неправого, прогрессивного или реакционного либо вовсе безотносительного к правоте или неправоте, можно оценить ее надлежащим образом» (Чжунхуа Чуантун Вэньхуа Дагуань [ «Обзор традиционной китайской культуры»]. Пекин, 1993, с. 508).

Еще более пространно выразился другой китайский автор: «По своей сути стратагемы являются лишь подручными средствами [шоудуань] для достижения людьми определенной цели, они простые орудия [гунцзюй] безо всякой нравственной окрашенности… так что стратагемами может воспользоваться каждый. Уловка в руках низкого человека пусть и дарует ему на короткое время удачу, но в итоге приведет его к краху. И лишь люди благородные с помощью уловки извлекут прочную выгоду и одержат конечную победу» (Дэн Цзяньхуа: Моулюэ цзинвэй [Сущность стратагем]. Ухань, 1994, с. 8).

Нравственная оценка хитрости не как таковой, а с точки зрения, какой цели она служит, не чужда и европейцам. Сказки, сатиры, новеллы, комедии отличаются «признанием за физически слабым и обездоленным права на хитрость». «Когда сказочному герою удается обманным путем выманить волшебный предмет или тайну, его поступок ввиду преследуемой тем цели получает одобрение». В детской и юношеской литературе «их герои, хитрые звери или дети, служат примером для подражания». Готовый «жизненный урок» преподает забавная история, «представляя обделенным людям в хитроумном герое пример для подражания» (Katalin Horn. List («Хитрость) // Enzyklopadie des Marchens, т. 8. Берлин — Нью-Йорк, 1996, столбцы 1099, 1101 и след.).

Сколь бы ни ратовали сказки и глас народа за хитрость, официально на Западе ее предают анафеме: «Присущий хитрости налет необъяснимого/недоступного здравому смыслу на христианском Западе — отчасти под влиянием более древних традиций — связывают с проделками зловредного дьявола и его «подручных» на земле. Козни дьявола, колдовские уловки противопоставляются божественному [промыслу] и божественным чудесам. Бог при сотворении чуда не нуждается ни в каких уловках. Поскольку он в любое время может превзойти данные дозволенные человеку возможности, то культуре приходится хитрость причислять к «оставленному» богом антимиру антихриста, противостоящего ему дьявола». Если хитрости, согласно исследованиям Гуго Штегера (Steger), на Западе отводится место в «антимире антихриста» и она тем самым отвергается («List — ein kommunikativer Hochseilakt zwischen Natur und Kultur», в кн.: Harro von Senger (составитель): Die List, Frankfurt a. M., 1999, c. 326), то китайские выражения вида «цзи», переводимые словом «хитрость» либо «уловка», соотносят с [натурфилософским] началом «инь». В этой связи следует обратиться к И цзин (Книга перемен), гадательной книге, основной текст которой был написан в X–VIII вв. до н. э., на которую опирается созданный примерно 500 лет назад самый древний трактат о 36 уловках — 36 Стратагем (Сокровенная книга о военном искусстве) [ «Санъшилю цзи» («Мибэнъ бинфа)], состоящий из 36 глав.

Основная мысль Книги перемен, пожалуй, наиболее известного сочинения древнего Китая, согласно его старейшему «Комментарию [привязанных слов» («Си цы чжуань»)] (примерно середины первого тысячелетия до н. э.), заключается в двойственной природе всего сущего, где неизменно выступают два начала, ян и инь. Ян воплощает собой светлую, солнечную сторону, например, освещенный склон холма, инь — темную, затененную сторону. Инь служит также и олицетворением «хитрости». Однако в представлениях китайцев область инь является не «антимиром» или «антиян», а выступает дополнительной к ян сферой, связанной с ней подобно полюсам [магнита]. Без инь не могло бы существовать и ян. Из такого понимания инь — ян хитрость обретает законность в мире. Хитрость неизбежно и естественно сосуществует с нехитростью, подобно тому, как «вечно соседствуют правда и ложь» (Жэньминь жибао. Пекин, 26.11.1998, с. 12). Мир человеческих взаимоотношений на основе одной лишь нехитрости для китайцев просто немыслим; их пониманию близки слова Иоганна Вольфганга Гете (1749–1832): «Сколько бы мы ни познавали мир, в нем всегда будут соседствовать светлая и темная стороны». Из взаимодополнительности инь и ян вытекает обязательность существования хитрости, которая тем самым предстает неотъемлемой частью мудрости и ума. Согласно трактату 36 стратагем (Сокровенная книга о военном искусстве), «Инь и ян во взаимной связи меняют позиции, /Ключ к победе таится в этих переменах». Об этом я подробно говорил в своем докладе на европейском съезде синологов в Париже в 1992 г. (см. Harro von Senger: «The Idea of Change as a Fundament of the Chinese Art of Cunning» // Notions et perceptions du changement en Chine. Memoires de linstitut des hautes etudes chinoises, vol. XXXVI, Paris, 1994, c. 21 и след.). Впрочем, распространенный на Западе взгляд, отделяющий христианского бога от всякой хитрости, при ближайшем рассмотрении предстает — хитроумной? — выдумкой. Разумеется, божественную хитрость можно выявить лишь при соответствующем стратагемном анализе, не получившем, к сожалению, развития на Западе (см. Ulrich Mauch. Der listige Jesus (Хитроумный Иисус). Zurich, 1992).

Слово «цзи» в выражении «36» звучит не только совершенно нейтрально, но даже имеет оттенок одобрения, тогда как слово «хитрость» в немецком языке вызывает скорее отрицательные образы. Поэтому я предпочел для своей книги нейтральное название «36 стратагем», а не вполне допускаемые названия вроде «36 хитростей» или «36 козней». Однако такой подход порой оспаривается. Так, один немецкоязычный автор настаивает на «36 каверзах (Finten)», хотя не ясно, присутствует ли в слове «каверза» неодобрительный оттенок. Он обосновывает свой выбор следующим образом:

«В отличие от представления фон Зенгера… употребляется не нейтральное выражение «стратагема», а сознательно «ангажированное» понятие «каверза» или «хитрость»; ведь все эти выражения взяты, так сказать, из опыта военных действий, в котором — что редко афишируют — хитрость, обман и опять же хитрость выходят на передний план. Конфуцианство со своими идеалами здесь переворачивается так, что китайский мир сквозь очки «36 каверз» в самом прямом смысле слова предстает во всей своей подноготной. И столь часто возносимая классиками «гармония» отражается здесь, как в кривом зеркале» (China actuell. Hamburg, Marz, S. 231).

Подобная критика выбранного мною нейтрального слова «стратагема» вызвана идеализированным образом Китая, якобы целиком проникнутого конфуцианством и конфуцианскими идеалами, которые на протяжении веков будто бы неизменно направляли ход повседневной жизни. Нейтральному или одобрительному пониманию хитрости в понимаемом таким образом Китае, естественно, нет места.

Что касается «36 цзи», то по существу они действительно представляют собой перечень военных хитростей. Ведь древнейший трактат о 36 стратагемах имеет подзаголовок Сокровенная книга о военном искусстве. В данном сочинении каждая стратагема поясняется преимущественно примерами из китайской истории. Военные хитрости уже исстари описывались в соответствующих трудах — всего в Древнем Китае было написано более 4 тысяч военных трактатов. Поскольку китайская история полна войн, то неудивительно слышать в Китае голоса тех, кто допускает, что китайская военная культура является определяющей чертой китайской культуры и лежит в основе китайского народного характера (см. Чэн Фанпин. Гуанмин жибао. Пекин, 17.02.1994, с. 3). Применение стратагем, однако, не ограничивается войной, но оказывается всеобщим образцом хитроумного поведения. Это проявляется уже в том, что лишь немногие формулировки 36 стратагем отсылают к военным обстоятельствам. Непосредственно из военного трактата Сунь-цзы берет начало всего одно из 36 наименований стратагем (стратагема 4), и к Лао-Цзы восходит тоже одно выражение (стратагема 7). Многие формулировки стратагем отсылают к историческим или литературным источникам (например, стратагемы 1, 3, 5, 6, 10, 11, 13, 14, 15, 18 и т. д.).

Об использовании стратагем в области политики и внешних сношений упоминают с древнейших времен такие книги, как исторический свод Лю Сяна (77—6 до н. э.) Планы сражающихся царств [Чжань го цэ]. Как показывает описывающий жизненные перипетии большого семейства роман Сон в красном тереме (Хунлоумэн) Цао Сюэциня (умер ок. 1763), применение стратагем не было чуждо и сугубо личным отношениям. Даже Конфуций вовсе не чурался хитрости (см. § 8). Помимо того, в Древнем Китае существовало не только конфуцианство, но наряду с военной мыслью и сочувственно относящимся к хитрости легизмом (см. § 18) жила и народная культура. Присущая китайскому народу высокая оценка хитрости подтверждается содержанием таких популярных в течение столетий романов, как Троецарствие, а также многочисленных поэм и опер, где показаны хитрости, лукавство. Именно за умение пользоваться стратагемами на протяжении веков почитают во многом являющего собой конфуцианца Чжугэ Ляна (см. 1.4, 3.8, 9.1, 13.8, 13.13, 14.6, 14.13, 16.1, 16.2, 16.21 и т. д.). Что же до наблюдаемого в последние годы потока китайских книг о 36 стратагемах, то это явление привносит весьма одобрительное отношение к хитрости, питаясь восходящими к китайской духовной традиции истоками.

В свете всего сказанного перевод выражения «36 цзи» как «36 стратагем» представляется удачным, поскольку немецкое заимствование «стратагема» первоначально обозначало военную хитрость, а в дальнейшем вообще искусный прием, уловку. Тот же выбор сделан также в 4 из 5 других изданий о «36 цзи», появившихся за пределами Китая:

— Giorgio Casacchia: I trentasei stratagemmi: larte cinese di vincere (Neapel, 1990);

— Francois Kircher: Les 36 stratagemes: traite secret de strategie chinoise (Paris, 1991, ТВ-издание, 1995);

— Wang Xuanming: Thirty-six Stratagems: Secret Art of War (Asiapac Comic Series. Singapur, 1992, Neudruck, 1999);

— William Tucci; Gary Cohn: Shi: Senryaku — The Thirty-Six Stratagems (Crusade Comics, New York, 1995).

Исключение составляет название немецкого издания книги Гао Юаня Lure the Tiger Out of the Mountains: The 36 Stratagems of Ancient China (Нью-Йорк, 1991). Оно звучит так: Вымани тигра с гор: 36 мудростей Древнего Китая для современного менеджера (Фрейбург, 1991). В этой книге говорится соответственно о «36 хитростях». Каких-нибудь соображений относительно перевода слова «цзи» Гао Юань не приводит. Опубликованный в Пекине английский труд о «36 цзи» озаглавлен The Wiles of War: 36 Military Strategies from Ancient China (Пекин, 1991). «Wiles of War» приблизительно соответствует немецкому «Kriegslisten» («военные хитрости»), и что касается английского слова «strategy», то оно значит в том числе «хитрость, расчет, интриги» (Отто Шпрингер [изд.].: Langenscheides enzyklopadisches Worterbuch der englischen und deutschen Sprache, Bd. 2 Berlin, 1978, S. 1393); Такого значения у немецкого слова «Strategie» нет, во всяком случае, согласно специальным немецко-немецким словарям. «Хитрое» значение английского «strategy» подразумевает, вероятно, также Лоренс Дж. Брэм в своей брошюре Negotiating in China: 36 Strategies (2-е изд., Гонконг, 1996).

«Ведь хитрость, — сообщал мне в письме от 2.10.1994 Вольфганг Кульманн (Kullmann), профессор отделения классической филологии [одного из старейших учебных заведений Германии, основанного в 1457 г. эрцгерцогом Альбрехтом VI под названием Альбертина] Фрейбургского университета [в начале XIX в. стал называться Альберт-Людвиге университет (большую поддержку оказал университету великий герцог Людвиг Баденский)], — играет заметную роль в раннем древнегреческом эпосе: деревянный конь; хитроумный Одиссей, чьему коварству дается весьма лестная оценка; обман Прометея с жертвоприношением Зевсу у Гесиода (боги получают лишь худшую часть жертвенного быка); хитрость в любви (обольщение Герой Зевса [с помощью чудесного пояса Афродиты и усыпление его в своих объятьях], чтобы отвлечь его от [Троянской] войны [и тем самым дать возможность победить ахейцам (Илиада, кн. 14, строки 341–352)]). Но и позднее Афродита и любовь часто соседствуют с «хитростью». Поразительно то, что в греческой этике классической поры, похоже, данное явление не затрагивается (у Аристотеля вообще отсутствует слово «хитрость»)».

Некоторые соображения на этот счет высказывают Рената Цёпфель (Zopffel) и Ута Гудзони (Guzzoni) (см. Harro von Senger [ред. ]: Die List. Frankfurt a. M., 1999, S. 111ff., 386ff.). После того как хитрость не удостоили своим вниманием греческие философы, в Древнем Риме ей пришлось еще хуже. «Совершенно не римским средством» назвал ее крупный римский историк Тит Ливии (59 до н. э. — 17 н. э.) в своей «[Истории Рима] от основания города (Ab Urbe condida)» (кн. l, 53.4). Так что апостол Павел нашел благодатную почву для утверждения: «Ибо мудрость мира сего есть безумие пред богом» [1 Кор 3:19]. Неудивительно, что на Западе хитрость причисляют к «лжемудрствованию» и даже к «порокам» (см. учебное пособие неотомического толка пастора д-ра Бернхарда Келина (Kalin): Einfuhrung in die Ethik, 2. Aufl. Sarnen, 1954, № 204) и поэтому на 700 страницах Всеобщего катехизиса (Weltkatechismus. Oldenburg, 1993) Католической церкви с его 2865 пунктами, который, «по утверждению папы, являет собой «Христову весть целокупно и без изъятия» (Neue Zurcher Zeitung)*, 1.10.1993, S. 23), она вообще не упоминается (согласно «Предметному указателю», с. 797). Как писал крупнейший немецкий военный теоретик и историк К. Клаузевиц, «малочисленной и совершенно слабой стороне, которой уже не может помочь ни осторожность, ни мудpocть… хитрость еще предлагает свои услуги как единственный якорь спасения» (О войне. Часть третья. О стратегии вообще. Глава 10. Хитрость. М.: Госвоениздат, 1934). Получается, что хитрость не имеет почти ничего общего с мудростью, более того, за нее хватаются, когда недостает мудрости. У предтечи Просвещения Джона Локка хитрость вызывает чуть ли не отвращение: «Хитрость (cunning), это обезьянье подобие мудрости, как нельзя более далека от последней и так же уродлива, как уродлива сама обезьяна ввиду сходства, которое у нее имеется с человеком, и отсутствия того, что действительно создает человека. Хитрость есть только отсутствие разума…» («Мысли о воспитании» (Some Thoughts concerning Education, 1-е изд. 1693; последнее, 5-е изд. вышло уже после смерти философа в 1705), параграф 140: Джон Локк. Сочинения, т. 3. Пер. с англ. Ю. Да-видсона. М.: Мысль, 1988, с. 537).

1 Далее Новая цюрихская газета. — Прим. пер.

Совершенно иначе понимается уже на протяжении тысячелетий взаимосвязь мудрости и хитрости в Срединном государстве [Чжунго]. Основное обозначение «мудрости» передается в современном Китае словом «чжи». Лучший на Западе словарь китайского языка (Dictionnaire francais de la langue chinoise. Paris. Изд. Институт Риччи (Ricci), 1976, с. 149) предлагает четыре значения данного слова: 1. talent; capacite; 2. intelligence; sagesse; prudence; 3. intelligent; sage; prudent; 4. stratageme (подробнее см.: Harro von Senger: «Strategemische Weisheit» //Archiv fur Begriffsgeschichte. Bd. XXXIX. Bonn, 1996, S. 29ff.). Впрочем, и на Западе мудрость и хитрость могут уживаться в одном общем понятии. Так, в отношении древнегреческого слова «?????» [род. падеж ???????] говорится: «…parfois «plan, plan habile», plus souvent «sagesse» habile et efficace, qui nexclut pas la ruse…; le mot est volontiers applique a Zeus le ruse, voir Vernant et Detienne…» ([иногда — «план, искусный план», чаще искусная и удачливая «мудрость», не исключающая хитрости… слово часто применяется к хитроумному Зевсу, см. Vernant et Detienne,] Pierre Chantraine: «Dictionnaire etymologique de la langue grecque: histoire des mots». Paris, Klincksieck, 1968, S. 699- [В «Древнегре-ческо-русском словаре» В. Дворецкого «?????» определяется следующим образом: 1) мудрость, разум (Пиндар: ????? ??????? — хитрый, как лиса); 2) замысел, план, намерение. ]) М. Детьен и Ж.-П. Вернан объясняют значение «?????» так, что древнегреческая «мудрость» оказывается весьма близкой к китайскому понятию «чжи». «?????» оказывается «une forme dintelligence et de pensee, un mode du connaitre; elle implique un ensemble complexe, mais tres coherent, dattitudes mentales, de comportements intellectuels qui combinent le flair, la sagacite, la prevision, la souplesse desprit, la feinte, la debrouillardise, lattention vigilante, le sens de lopportunite. des habiletes diverses, une ехрйriеnсе longuement acquise; elie sapplique a des realites fugaces, mouvantes, deconcertantes et ambigues, qui ne se pretent ni a la mesure precise, ni au calcul exact, ni au raisonnement rigoureux» ([ «формой ума и мысли, способом познания; она предполагает сложный, но очень гармоничный комплекс ментальных побуждений, интеллектуальных усилии, которые сочетают чутье, проницательность, предвидение, тонкость ума, хитрость, находчивость, настороженное внимание, чувство противоречия, различные умения, изощренную опытность; она применяется в изменчивых, неустойчивых, приводящих в замешательство и сомнительных ситуациях»] Marcel Detienne; Jean-Pierre Vernant: Les ruses de lintelligence: la metis des Grecs (M. Детьенн, Ж.-П. Вернант. Уловки разума: греческая «метис»). Paris, 1974, с. 9 и след.).

Также и немецкое слово «хитрость» (List) на раннем этапе своего бытования означало в том числе и «мудрость». Однако в отличие от древнегреческого «?????» и китайского «чжи» немецкому слову «List» в современном значении (см. представленное в § 12 и взятое из толкового словаря Duden определение слова «List») не присуще совмещение понятий «мудрость» (без оттенка лукавства) и «хитрость», которое если и наблюдалось, то на крайне ограниченном временном промежутке при переходе от исходно весьма положительного к современному, сугубо отридательному значению. Особенность китайского понятия «чжи» заключается в том, что оно сохраняло свое двойственное значение «мудрость»-«хитрость» не только в какое-то определенное время, но и в самые разные эпохи (так сказать, синхронно и диахронно).

Так, название «И лао фу чжи доу сань цзефань» статьи, появившейся в ежедневной пекинской газете Бэйцзин жибао 22.06.1995, можно перевести «Старушка хитростью усмиряет трех разбойников». В статье говорится о пожилой женщине Цзя Юймэй, содержащей в городе Иньчуань в Нинся-Хуэйском автономном округе, где проживают дунгане, закусочную. Все здания вокруг были снесены, жители переехали в район новостройки, а хозяйку закусочной задержали какие-то дела. И вот ночью к ней стали ломиться грабители, требуя денег. Сначала она пыталась их образумить, а затем пошла на такую хитрость: стала громко звать отсутствовавших в то время сыновей, притворившись, что они спят наверху. «Вызывайте полицию да спускайтесь сами с оружием!» — звала она. Потом она низким голосом изобразила, будто ей сверху отвечает один из присутствующих сыновей.

Выражениями вроде «чжи доу» («одолеть хитростью» или «перехитрить»), которым Бэйцзин жибао охарактеризовала действия пожилой женщины, или «доу чжи» (дословно «мериться мудростью/хитростью»), часто встречающимися в современной печати, пользовались и в весьма отдаленные времена. В Китае хорошо известно высказывание Лю Бана, основателя самой долговечной императорской династии Хань (206 до н. э. — 220 н. э.), в котором использовано словосочетание «доу чжи»: «Нин кэнь доу чжи, бу нэн доу ли»: («Я предпочитаю состязаться в разуме (чжи) и не могу состязаться в силе»). Сян Юй, главный соперник Лю Бана, взял в плен [Тай-гуна], отца Лю Бана «и [послал] сказать Хань-вану (т. е. Лю Бану): «Если ты не поспешишь сдаться, я сварю Тай-гуна заживо». Хань-ван ответил: «Я и ты, Сян Юй, оба, стоя лицом к северу, получили повеление Хуай-вана. Оно гласило, что, согласно условию, мы будем старшим и младшим братом. Мой старик отец — это твой старик отец. Если ты непременно хочешь сварить живьем своего старика отца, соблаговоли уделить и мне чашку похлебки». Сян-ван разгневался и хотел убить Тай-гуна, но затем одумался и послал сказать Хань-вану: «Поднебесная волнуется, словно море, вот уже несколько лет и все из-за нас двоих, я хочу лично сразиться с вами, Хань-ван, в поединке и выявить победителя и побежденного, чтобы не причинять больше напрасных страданий народу, нашим отцам и сыновьям в Поднебесной». Хань-ван со смехом отказался [от этого предложения], ответив: «Я предпочитаю состязаться в разуме и не могу состязаться в силе» (Сыма Цянь. Исторические записки, т. 2. Пер. Р. Вяткина и С. Таскина. М.: Наука, 1975, с. 147).

На самом деле Лю Бан в своем «состязании в разуме» с Сян Юем прибегал преимущественно к помощи уловок. Так, восьмая из 36 стратагем «[Для вида чинить (сожженные) деревянные мостки (по дороге на Чэньцан), а самим] тайно выступить (обходным путем) в Чэньцан» основывается на военной хитрости Лю Бана (см. 8.1). Современную книгу о «состязании ума» [доу чжи] выпустил Ли Бинъянь, составитель самой популярной в Китае книги о 36 стратагемах. 19 изданий с 1976 по 1985 год (когда по причине многочисленных плагиатчиков ее пришлось изъять из продажи) выдержала в Тайбэе книга Саньшилю цзи: доуцзи (Тридцать шесть стратагем: состязание ума [точнее, состязание в хитрости]). Джордже Казакья (Casacchia), выпустивший в Неаполе книгу о 36 стратагемах (см. § 5), вызывает усмешку, когда, не обременяя себя знаниями о словаре китайских стратагем, усматривает в подзаголовке «доу чжи» вышеупомянутой тайваньской книги псевдоним ее издателя (I trentasei stratagemmi. Neapel, 1990, с. 29, прим. 19).

Уже в древнейших китайских сочинениях, которые относят к области философии, «чжи» в обыгрываемом здесь смысле играет определенную роль. Так, в самом старом военном трактате Китая Военное искусство Сунь-цзы (около 500 до н. э.) слово «чжи» встречается семь раз, например, в следующем предложении: «Не обладая высшим знанием (чжи), нельзя использовать лазутчиков» («фэй шэн чжи бу нэн юн цзянь») [ «Сунь-цзы», 13.8 «Использование шпионов» [ «Юн цзянь»]: Китайская военная стратегия. Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 208]. То, что «высшее знание» имеет здесь привкус хитроумия, видно из сопутствующих комментариев. Ду My (803–852) пишет: «Нужно сначала оценить характер шпиона, его искренность, правдивость, многосторонность ума [у Зенгера «хитроумие»], и только после этого можно пользоваться им» («Сунь-цзы. У-цзы: Трактаты о военном искусстве». Пер. с кит. Н. Конрада. М.-СПб: ACT, 2001, с. 337). Конечно, лишь мудрость, восприимчивая к хитрости, в состоянии распознать хитрости других.

В Сунь-цзы о военачальнике говорится: «Полководец — это мудрость, доверие, человечность, отвага, строгость» [ «Сунь-цзы», 1.3 «Первоначальные расчеты» («Цзи»): Китайская военная стратегия. Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 120]. «Мудрость» (чжи) упомянутым выше Ду My разъясняется так: «Мудрость — это умение господствовать в любой обстановке и знание постоянства в переменах» (там же, с. 120). Комментатор Мэй Яочэнь (1002–1060) идет даже дальше: «мудрость (чжи) — это умение быть находчивым и изощренным». Уже Ван Фу (76/85—157/167) отмечает: «Посредством мудрости (чжи) полководец подчиняет противника себе… А раз он подчиняет противника себе, то должен быть в состоянии прилаживаться к переменчивым обстоятельствам… Если он привлекает способных и умных (чжи) людей, то ему удаются его тайные замыслы (инь моу) («Суждения сокровенного человека» [ «Цянь фу лунь»], гл. 21 «Наставление полководцам» [ «Цюань цзян»]).

Согласно преданию, Сунь-цзы жил более 2500 лет назад во времена «Весен и Осеней» (770–476 до н. э.), в ту же пору, что и Конфуций (551/552—479). Другой философ той же эпохи, существование которого, впрочем, как и авторство приписываемого ему сочинения Дао дэ цзин (по-немецки часто передающегося как Тао Те King), Книги пути и добродетели, ставится под сомнение, а именно Лао-Цзы, соотносит «мудрость» с созвучными хитрости понятиями: «Когда появилось мудрствование (чжи), возникло и великое лицемерие» (Дао дэ цзин, § 18. Пер. Ян Хиншуна // Древнекитайская философия, т. 1. М.: Мысль, 1972). Поэтому Лао-Цзы утверждает: «Когда будут устранены мудрствование (чжи) и ученость, тогда народ будет счастливее во сто крат» (там же, § 19). «Поэтому управление страной при помощи знаний (чжи) приносит стране несчастье, а без их помощи приводит страну к счастью» (там же, § 65).

В одном современном китайском, пусть и популярном, комментарии так уясняется связь между осуждаемой Лао-Цзы мудростью и проистекающей из нее хитростью: «[Лао-Цзы] требовал пренебрегать мудрецами и мудростью… Лао-Цзы отвергал знание и мудрость, говоря, что обладающим знаниями народом трудно управлять… Отчего люди пытаются обманывать и хитрить? Все дело заключается в обманчивости так называемой мудрости…»

Хотя Лао-Цзы и не ставил знак равенства между мудростью (чжи) и хитростью, все же хитрость для него неизбежно сопутствовала мудрствованию. Чем умнее и затейливее что-либо замышляется, придумывается или устанавливается, тем с большей хитростью люди отвечают на это. Чем больше мудрствование, тем сильнее противодействие хитрости, чем меньше самого мудрствования, тем меньше требуется от людей хитрости. В Дао дэ цзин присутствуют мысли, которые позволяют рассматривать этот труд как книгу о военном искусстве, а самого Лао-Цзы — как философа козней (см. 17.31). Не случайно ведь само появление таких книг, как «Искусство стратагем [согласно] «Лао-Цзы» («Лао-Цзы моу люэ сюэ», Гонконг, 1993), автор Чжан Юньхуа.

В Беседах и суждениях (Лунь юй), основополагающем сочинении, непосредственно передающем учение Конфуция, слово «чжи», которое обозначает как мудрость, так и хитрость, встречается 116 раз, причем два раза в значении существительного «знание», 89 раз в глагольном значении «знать» и 25 раз в значении «мудрость». «Мудрость» понимается Конфуцием главным образом как умение различать добро и зло, истину и ложь. Впрочем, иногда у Конфуция это слово имеет оттенок хитроумия. Так, всякого, обладающего умом (чжи) Цзан Учжуна, он называет «совершенным человеком» [ «чэнжэнь»; Лунь юй, 14.2]. Цзан Учжун был сановником царства Лу, который, бежав в царство Ци, сумел предвидеть убийство Чжуан-гуна, правителя владения Ци в 553–548 до н. э. Посредством провокационной стратагемы (уловка 13 из составленного два тысячелетия спустя списка 36 стратагем) Цзан Учжун привел в ярость Чжуан-гуна, пожелавшего даровать тому удел. Цзан Учжун в одной из бесед обозвал Чжуан-гуна «крысой» из-за нападения на царство Цзинь, ослабленное внутренними раздорами. Цель такого умышленного оскорбления состояла в том, чтобы Чжуан-гун отсрочил дарование удела Цзян Учжуну. Благодаря этой отсрочке Цзан Учжун смог уцелеть, когда через год умертвили самого правителя царства Ци. Конечно, хитроумная составляющая мудрости у Конфуция не выдвигается на первый план. Однако было бы неверно отрицать наличие хитрости у проповедуемой Конфуцием мудрости. Конфуций в рамках своего нравственного учения, хотя и не явно, а исподволь, ратует за применение хитрости, например, в таком эпизоде:

«Обращаясь к Конфуцию, правитель княжества Шэ сказал: «В моих владениях есть прямой человек. Когда его отец украл барана, сын выступил свидетелем против отца». Конфуций сказал: «Прямые люди в наших владениях отличаются от ваших. Сыновья скрывают проступки отцов, а отцы скрывают проступки сыновей. В этом и состоит прямота» («Лунь юй», 13–18).

Понятно, что отец, скрывая проступки сына, а сын — ошибки отца, могут прибегать к лукавству, например, обманывая власти, прикидываясь глупцами, заметая следы, помогая скрыться объявленному в розыск родственнику и т. п. Поэтому главная для Конфуция добродетель — сыновья почтительность — в случае необходимости сопряжена с хитроумием. Тем паче не стоит удивляться, что Конфуций допускает присутствие в «мудрости» (чжи) некоторого лукавства. Свидетельством того, что сам Конфуций не брезговал хитростью в своих отношениях с ближними, служит Лунь юй. «Ян Хо хотел видеть Конфуция, но Конфуций не пошел к нему. Тогда Ян Хо отправил [в дар Конфуцию] поросенка. Конфуций выбрал время, когда Ян Хо не было дома, и пришел поблагодарить его за подарок» [Лунь юй, 17.1],[72] тем самым воспользовавшись уловками выгоды положения и бегства (стратагемы 12 и 36). При этом удалось соблюсти внешне правила учтивости и избежать нежелательной встречи. В другой раз «Жу Бэй хотел повидать Конфуция. Конфуций отказал ему под предлогом болезни» (там же, 17.20), что являлось чистой ложью (стратагема 7 либо 27). «[И в тот момент, когда] посланный с отказом выходил из ворот, Конфуций взял лютню, заиграл и запел, специально для того, чтобы Жу Бэй услышал это» (там же, 17.20). Очевидно, что Конфуций тем самым в открытую хотел показать, что не болезнь послужила причиной отказа принять Жу Бэя, и указать тому на совершенный (неизвестный нам) проступок столь наглядным по сравнению с привычным увещеванием образом (стратагема 13).

Впрочем, среди китайцев есть авторы, которые склонны присущую многим китайцам смекалистость, когда они прикидывают все выгоды завязываемых отношений, отделить от мышления — как сугубо рассудочного, опирающегося на чисто логические выводы, так и исходящего из чувственного восприятия и иррациональных посылок. При этом последние оба вида мышления рассматриваются как якобы не получившие в Китае большого отклика.

Доказательством в пользу приписываемого Конфуцию расчетливо-стратагемного мышления — речь вообще идет об имеющем для китайцев исстари первостепенное значение «практическом разуме» [шиюн лисин] — может служить Мэн Кэ (около 372–289 до н. э.), второй по значимости представитель конфуцианства. В беседе с лянским правителем Сян-ваном (ум. 295 до н. э.) на вопрос «Кто из правителей сможет объединить Поднебесную?» (Китай в то время был раздроблен на многочисленные владения) Мэн-цзы ответил: «Объединить ее может тот, кто не падок к умерщвлению людей… Ныне же в Поднебесной среди правителей нет таких, кто не был бы падок на умерщвление людей (намек на жестокость правителей, борющихся с лянским правителем за право стать воссоединителями Поднебесной), но если окажется такой, кто не будет падок на умерщвление людей, тогда народы Поднебесной все пойдут за ним и будут уповать на него. Если бы взаправду так произошло, народы покорились бы ему с такой же готовностью, с какой вода стекает вниз. Однако если вода сразу обильно низвергнется, кто тогда сможет воспротивиться ей?!» [Мэн-цзы. Пер. В. Колоколова. СПб: Петербургское востоковедение, 1999, с. 20 (гл. 1.6)]. Мэн-цзы отвергает жестокое правление, основываясь не на нравственной посылке, а исходя из голого расчета, что отказавшийся от убийства людей правитель в борьбе за объединение страны способен обставить своих соперников.

Начиная с Мэн-цзы «чжи» стало обозначать «мудрость» как одну из четырех главных конфуцианских добродетелей. Но «чжи» у Мэн-цзы порой заключает в себе хитроумие: «Кто-то подарил Цзы Чаню во владении Чжэн рыбу. Цзы Чань велел смотрителю водоемов выпустить ее в пруд и кормить там. Смотритель зажарил рыбу и, докладывая об исполнении приказания, сказал: «Как только я выпустил рыбу, она была вялая, немного погодя стала резвиться и очень довольная исчезла!» На это Цзы Чань задумчиво произнес два раза: «Она обрела свое место, обрела свое место!» Смотритель водоемов вышел и сказал: «Кто из вас скажет, что Цзы Чань умен [чжи]? Я сжарил и съел рыбу, а он говорит: «Она обрела свое место, обрела свое место!» Выходит, что добропорядочного мужа можно обмануть, воспользовавшись его же способом рассуждать, но трудно погубить, если прибегнуть к тому пути, который он отвергает» (там же, гл. 9.2) (см. 16.18).

В данном отрывке смотритель водоемов ставит под сомнение «ум» Цзы Чаня, поскольку тот не разглядел его обманную уловку. «Умным», видимо, посчитал бы Цзы Чаня смотритель водоемов с его представлением об «уме», бытовавшим в ту пору среди широких масс, лишь в том случае, если бы тот засомневался в картине, нарисованной смотрителем водоемов в соответствии с тем, что Цзы Чань предполагал услышать, и, заподозрив подвох, устроил бы проверку или если бы Цзы Чань поручил проследить тайком за выполнением смотрителем водоемов отданного поручения и поймал бы его за руку. Хотя Мэн-цзы четко не определяет понятие «мудрость» («ум»), все же для благородных мужей в отношении разворачивающегося соответственно их нравственным установкам хода событий и его освещения он не допускает мудрость, замешанную на хитрости. Одновременно Мэн-цзы признает за умом благородного мужа хитрость, но лишь когда ход событий и их освещение противоречат принятому нравственному порядку.

В связи с Мэн-цзы следует упомянуть слово «цюань», означающее прежде всего «подвижную гирю», а отсюда «взвешивать», «обдумывать», «делать расчет», «сила, влияние», даже «[субъективное] право». Оно входит в состач выражаемого на китайском языке понятия «права человека» (жэнъцюань). Здесь же нас прежде всего интересуют значения типа «предварительный», «непостоянный», «применяться», те значения, которые нашли отражение во встречающемся впервые в составленной Фань E (398–445) Истории Поздней Хань («Хоу Хань шу») словосочетании «цюань-и чжи цзи», что означает «сообразующийся с обстоятельствами замысел», «тактический ход». Наконец, «цюань» может обозначать отклоняющийся от (конфуцианского и т. п.) канона [ «цзин»] образ действий, исход которых мог или должен соответствовать пути (дао), лежащему в основе не только канона, но и всего сущего. В таком понимании «цюань» встречается уже в «Комментарии Гунъяна [к Веснам и Осеням] («[Чунь цю] Гунъян чжуань») (составленный в эпоху Сражающихся царств, 475–221 до н. э.) к отредактированной Конфуцием Летописи Весен и Осеней: «Что такое цюань? Цюань противостоит канону (цзин), но [порой] бывает лучше».

Образцовое представление «цюань» в качестве «чрезвычайной меры» дано в книге Мэн-цзы: «Если не оказать помощи тонущей невестке, то это значит быть волком или гиеной. То, что мужчина и женщина при передаче или получении чего-либо не соприкасаются друг с другом руками, — это правило учтивости (ли —, слово, служащее выражением установлений, составляющих канон нравственного и благопристойного с точки зрения конфуцианства поведения). А подача руки при оказании помощи тонущей невестке — это та гиря (цюань), которая перетянет весы на сторону добра» [Мэн-цзы. Пер. В. Колоколова. СПб, 1999, с. 112 (гл. 7.18)].

То, что здесь Мэн-цзы поясняет на примере, видно из следующих слов: «Чан цзэ шоу цзин, бянь цзэ цун цюань» («в обычных обстоятельствах придерживаться канона, при [существенном] изменении [принятого хода вещей] следовать за противовесом [канона]». Отсюда вытекает тот взгляд на вещи, согласно которому кажущиеся устоявшимися общественные нормы (цзин) вовсе не являются неприкосновенными для всех случаев жизни. Всегда возникают такие стечения обстоятельств, когда «цюань», иначе говоря, отступающее от норм поведение, вполне оправданно. Таким образом, китайская духовная культура уже на протяжении тысячелетий предоставляет индивидууму подобающую случаю свободу для неожиданных, преступающих установленные нормы действий. Поэтому неудивительно, что в богатом словнике уловок «цюань» занимает видное место.

В китайских сочинениях, связанных со стратагемами, особо важную роль играет образованное словами «цюань» и «моу» понятие «цюаньмоу», означающее «(политическая) тактика, прием» и «обман». Впервые «цюаньмоу» встречается у Сюнь Куана (также именуемого Сюнь-цзы, наставник Сюнь, 313–238 до н. э.), испытавшего сильное влияние легизма конфуцианца: «Посему стоящих у кормила власти и прибегающих к козням (цюаньмоу) ждет погибель» [ «Сюнь-цзы», гл. 11 «Совершенный государь и гегемон» («Ван бо пянь»)]. В составленной Бань Гу (32–92) Книге [о династии] Хань («Хань шу») приводится описание составителей военных трактатов, «цюаньмоучже», характеризуемых следующим образом: «Обычными (чжэн) [средствами] они стремятся управлять государством, необычными (ци) — вести войну. Перед ведением войны они вначале составляют план. При этом они учитывают сложившуюся обстановку и привлекают гадателей. Они привлекают военные приемы» (гл. 30, «Искусство и литература» [ «И вэнь чжи»]).

Эту древнюю традицию предлагают в современном Китае такие книги, как «Стратагемы для военачальников» («Бинцзя цюаньмоу», 3-е изд… Пекин, 1991), автор Ли Бинъянь; «Стратагемы китайской старины» («Чжунго гудай цюаньмоу». Нунции, 1988), составитель Юань Ювэнь; «Искусство стратагем: тяжба проигравшей и победившей сторон» («Цюаньмоу шу: шуцзя юй инцзя дэ цзяолян». Пекин, 1995), составитель Лю Сижэнь.

«Вот это европейцы. Куда бы их ни занесло, всюду царит любовь! А у нас, китайцев? Одни козни…» — эти обличительные слова вкладывает в уста одного из своих героев бывший китайский министр культуры и всемирно известный писатель Ван Мэн (см. Wang Meng: Rare Gabe Torheit (Редкий дар — глупость. Пер. на нем. Ульриха Каутца (Kautz). Frauenfeld 1994, S. 80 [ «Метаморфозы, или Игра в складные картинки» («Ходун бянь жэньсин», главный герой Ни Учэн); на русском языке роман в переводе Д. Воскресенского вышел в 1988 г. Ван Мэн. Избранное. Под ред. с. Торопцева. М.: Радуга]). Но действительно ли в Европе, на Западе, царит любовь? Там смотрят на это иначе, нежели герой Ван Мэна. Уже немецкий поэт Себастьян Брант (1457 — 1521) сетует в своем «Корабле дураков» [ «Das Narren Schyff», 1494) на то, что в мире «полно плутов и подделыциков» (Betruger sint und Falscher vil; сатира 102. На рус. яз. см.: Себастьян Брант. «Корабль дураков». Пер. Л. Пеньковского. М.: Худ. лит., 1989, с. 149). А известный своим черным юмором американский писатель Амброз Бирс (1842–1914) характеризует западную цивилизацию следующим образом: «Запад — та часть земли, что лежит к закату (либо к восходу) от Востока. Преимущественно там живут христиане, большое племя из рода лицемеров, главным занятием коих является убийство и обман, что те предпочитают именовать «войной» и «торговлей». Тем же промышляют и на Востоке» [ «Словарь сатаны» («The Devils Dictionary», 1906)].

Ввиду расплывчатого представления о хитрости в западном мире в данном отрывке слова «лицемеры» и «обман» вполне подпадают под определение хитрости, которая хоть и не упоминается явно, но все же явственно видна в том, что «убийство» Бирс язвительно именует «войной», а «обман» — «торговлей». Но Запад не очень-то разнится от Востока, к каковому я причисляю и Китай. При этом несомненно, что на Западе, насколько мне известно, не было ничего похожего на список 36 стратагем, который китайцы составили еще пятьсот лет назад и до середины XX в. хранили в тайне. Хитрость не привлекла к себе такого внимания на Западе, как это было в Китае. На Западе всегда могут прибегнуть, пусть и без подготовки, к стратагемам, но рассуждать, говорить и писать об этом там не привыкли.

Пренебрежение хитростью отражается и на немецком языковом пространстве. Например, Указатель имеющихся в продаже книг (Verzeichnis lieferbarer Bucher 1998—99, Bd.5 Frankfurt, a. M., 1998) содержит 151 название с ключевым словом «ложь» (Luge) и только 14 названий с ключевым словом «хитрость» (List) (с. 1023 и след., 10 399 и след.). Ложь на Западе уже на протяжении тысячелетий изучается как явление, и ей давно дано определение. Но ведь с позиции стратагемной науки ложь оказывается лишь малой частной областью хитрости. В списке 36 стратагем ложь как некое обхождение с языком соответствует стратагеме творения 7, «из ничего сотворить нечто». Даже в рамках стратагемы творения ложь оказывается частным случаем и отнюдь не охватывает собой все поле значений этой стратагемы. Даже если под «ложью» в очень широком смысле подразумевать не только языковое расхождение между обозначаемым (именуемым) и обозначением (именем) и причислить к ней тем самым подпадающие в раздел обманной стратагемы уловки из списка 36 стратагем — то и тогда она предстает всего лишь частным случаем такого обширного явления, как хитрость. Получается, что на Западе за деревьями не видят леса. Поглощенность западного человека ложью вполне можно рассматривать как своего рода маневр, чтобы не соприкасаться с хитростью.

Но что же такое «хитрость»? Этим вопросом, пусть и исподволь, не слишком явно я занимался в первом томе Стратагем, привлекая многочисленные примеры. Теперь же я хочу наверстать упущенное. В толковом словаре немецкого языка Duden: Deutsches Universalworterbuch, начиная с издания 1983 г., даются два определения хитрости, узкое и широкое. Узкое определение именует хитрость средством, с помощью которого, обманывая других, пытаются достичь того, чего нельзя достичь обычным путем. Данное описание хитрости соответствует бытующему в немецком языковом пространстве, а по существу и на всем Западе пониманию хитрости. Там остается почти неизвестным широкое толкование хитрости, где она предстает средством, с помощью которого пытаются достичь того, чего нельзя достичь обычным путем. В таком, широком толковании отсутствует составляющая обмина. На мой вопрос, не выхолащивается ли тем самым понятие хитрости, составители словаря ответили, что такое широкое определение действительно следовало бы ограничить добавлением эпитета «ловкий». Итак, хитрость — это ловкое средство, с помощью которого пытаются достичь того, чего нельзя достичь обычным путем. Подобное широкое, обходящееся без элемента обмана толкование хитрости оказывается теми мостками, которые позволяют западному человеку получить доступ к китайскому пониманию хитрости. Ведь основной признак нейтрального, если не положительного восприятия китайцами хитрости состоит в том, что они не сводят хитрость к обману и мошенничеству.

Не «обман» и «мошенничество», а «необычное» (ци) с китайской точки зрения служит отличительной чертой хитрости. Оно, как явствует из широкого определения хитрости в толковом словаре Duden, воспринимается в диалектическом единстве с «обычным» или «регулярным» [чжэн], что следует из следующего отрывка из Военного искусства Сунь-цзы:

«При встрече с противником войско становится непобедимым благодаря сочетанию необычных («ци»; [Н. Конрад переводит это понятие словом «маневр»]) и регулярных («чжэн»; [у Конрада «правильный бой»]) действий… Вообще говоря, в бою противника встречают регулярной позицией (чжэн), побеждают же его нерегулярным маневром (ци). Поэтому тот, кто искусно пользуется нерегулярными маневрами, безграничен, подобно Небу и Земле, и неисчерпаем, подобно Хуанхэ и Янцзы. Кончаются и снова начинаются — таковы солнце и луна; умирают и снова нарождаются — таковы времена года. Тонов не более пяти, но все изменения пяти тонов расслышать невозможно. Цветов не более пяти, но все изменения пяти цветов видеть невозможно. Вкусов не более пяти, но все изменения пяти вкусов ощутить невозможно. Боевых маневров существует не более двух видов — маневр необычный и регулярный, — но все превращения регулярных и необычных действий сосчитать невозможно. Действия регулярные и необычные взаимно порождают друг друга, и это подобно круговороту, у которого нет конца. Разве может кто-нибудь их исчерпать?» («Сунь-цзы», 5.3 «Потенциал (мощь)» [ «Ши»]: Китайская военная стратегия. Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 140–141).

В изданном в Шанхае (1978) сводном комментарии к Сунъ-цзы на первой странице эту мысль комментирует живший в танскую эпоху Ли Цюань (сер. VIII в.): «На войне без применения хитростей трудно победить» (там же, с. 141). Идущий далее комментарий жившего в сунскую эпоху (960—1279) Хэ Янь-си [иначе именуемого господин Хэ] разъясняет «ци» посредством одержанной благодаря стратагемам победе [княжества Цинь над княжеством Чжао в войне 236–229 до н. э. ] периода Сражающихся царств (см. 3.9).

«Ци» и «чжэн» в переводе на западные языки Военного искусства Сунь-цзы передаются по-разному: «maneuvers direct and indirect», «direkter» и «indirekter Methode», «normal» и «extraordinary force». Предпочтительней передавать «ци» словом «extraordinary» (необычный). На это направлена и передача «чжэн» словом «the straightforward», а «ци» — словом «surprise». (Roger T. Ames [перевод, введение и комментарий]: Sun Tsu. The Art of Warfare. New York, 1993, c. 119). Лишь чрезвычайное, непривычное, необычное может обескуражить и позволить обвести противника. Так, Лайонел Джайлс (Giles, 1875–1958) при переводе комментария к приведенному из Сунь-цзы отрывку передает «ци» словом «abnormal»: «In presence of the enemy, your troops should be arrayed in normal (zheng) fashion, but in order to secure victory abnormal (qi) maneuvers must be employed» (Sun Tzu on the An of War: The Oldest Military Treatise in the World. Shanghai/London, 1910, 2-е изд.: Taipeh, 1964, c. 35).

Отдельная глава под названием «Ци чжэн» имеется в утерянном почти две тысячи лет назад, а в 1972 г. найденном в не полностью сохранившемся виде при раскопках [в погребении военного чиновника ханьского времени в местечке Иньцюшань, провинция Шаньдун] трактате IV в. до н. э. Военные законы Сунь Биня («Сунь Бинъ бинфа») [нарус. яз. см.: Китайская военная стратегия. Пер. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 284–364]. Ральф Д. Сойер удачно переводит «Ци чжэн» как «Неортодоксальное и ортодоксальное» (Ralph D. Sawyer [перевод]: Sun Pin: Military Methods, Boulder/Col. 1995, c. 230). Сунь Бинь пишет о соотношениях «ци» и «чжэн» следующее: «Подобия недостаточно для того, чтобы одержать победу, поэтому, сохраняя свое отличие от противника, применяй необычный маневр. Посему покой — это «необычное» для движения, отдых — это «необычное» для трудов, сытость — это «необычное» для голодания, порядок — это «необычное» для смуты, множество — это «необычное» для малого. Когда нападение является регулярным (чжэн) действием, сдержанность предстает действием необычным (ци)» («Китайская военная стратегия». Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 362).

В одном комментарии к этому месту говорится: «Чжэн» — всеобщее, привычное, «ци» — особенное, изменение… «Обычное» (чжэн) и «необычное» (ци) суть два взаимообусловленных понятия. То, что в привычных обстоятельствах является «обычным», в особенных обстоятельствах может предстать чем-то «необычным», и наоборот» (Чжан Чжэньцзэ, «Военные законы Сунь Биня с улучшениями и разъяснениями» {«Сунь Бинь бинфа цзяо ли»). Пекин, 2-е изд., 1986, с. 195).

В появившемся почти 500 лет назад трактате о 36 стратагемах в комментарии к стратагеме 8 говорится: «Необычное (ци) производят из обычного (чжэн); не будь обычного, нельзя было бы произвести необычное». Эта уясняющая китайское понимание хитрости мысль нашла свое выражение в таком обороте речи: «Чу ци чжи шэн», что дословно означает следующее: «Произвести необычное и добиться победы» или «Произведя необычное, добиться победы». «Новый китайско-немецкий словарь» (Пекин, 1996, с. 123) предлагает такой перевод: «Непредвиденной уловкой добиться победы», «Одолеть кого-либо с помощью неожиданности; захватить противника врасплох». Этот оборот речи содержательно восходит к Военному искусству Сунь-цзы, но сама формулировка принадлежит известному своими Докладными записками [ «цзоу-и»] высокопоставленному танскому сановнику Лу Чжи (754–805). Что касается меня, то, отвечая на вопрос, что понимается в Китае под «хитростью», я использовал бы этот фразеологизм, который к тому же является наилучшим переводом на китайский широкого определения хитрости из [толкового словаря немецкого языка] Duden.

Если, согласно китайским представлениям, хитрость проистекает из мудрости, то исконно присущее хитрости «производство необычного» представляет собой осознанный мыслительный процесс. При этом из понятия хитрости исключены колдовство (Magie) и религиозные чудеса — столь же необычные способы достижения цели, а также необычные, проявляемые на инстинктивном уровне реакции человека. Так, колдовство в романе минской эпохи Путешествие на запад используется в качестве подручного средства при осуществлении уловок, но в изобретении уловок совершенно не участвует. Наделенному колдовскими способностями человеку, решившему пойти на хитрость, приходится руководствоваться предписаниями 36 стратагем подобно обычному человеку. Ввиду того, что сама суть хитрости заключается в производстве «чрезвычайного», то требуемое для этого умственное усилие должно быть из ряда вон выходящим, то есть человек должен проявить определенную смекалку и сноровку, степень которых в зависимости от изощренности уловок может различаться.

В соответствии с издавна распространенным в Китае широким толкованием хитрости в Военном искусстве Сунь-цзы после слов «Война — это путь обмана» приводится двенадцать таких путей. Ввиду чрезвычайной краткости китайского текста в квадратных скобках даются пояснения к переводу:

(1) если можешь [идти войной на противника], показывай противнику, будто ire можешь;

(2) если готов действовать [против противника], показывай, будто не готов;

(3) когда находишься вблизи [противника], показывай, будто ты далеко;

(4) а когда ты далеко [от противника], показывай, будто ты близко;

(5) [ежели противник желает] выгоды, [клади наживку и] заманивай его;

(6) покоряй его, водворяя в его стане разлад;

(7) если он в достатке [снаряжен], будь начеку;

(8) если он силен, уклоняйся от него;

(9) вызвав в нем гнев, приведи его в смятение [и подтолкни к необдуманным действиям];

(10) приняв смиренный вид, разожги в нем гордыню;

(11) если его силы свежи, утоми его;

(12) если он сплочен, посей в его стане раздор («Сунь-цзы», гл. 1.7: Китайская военная стратегия. Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 122).

В Военном искусстве Сунь-цзы далее говорится: «Нападай на него, когда он не готов; выступай, когда он не ожидает» (там же, с. 122).

Как показывают по меньшей мере правила 7 и 8, «хитрость» означает не только «обман». Бдительность по отношению к хорошо снаряженному противнику и уклонение от столкновения с сильным врагом (см. также стратагему 36) расценивается китайцами как хитрое поведение. Напротив, ослабление бдительности (возможно, спровоцированное противником) и нерасчетливо-смелая конфронтация (что касается Германии, то можно вспомнить Верден в Первой мировой войне и Сталинград — во Второй мировой войне) рассматриваются как отрицательные образцы типично бесхитростного, прямо-таки глупого образа действий и как нарушение требования о применении в необходимых случаях стратагемы бегства. «12 уловок» должны вызывать или использовать подходящие ситуации, в которых враг «не подготовлен» и соответственно действия «не ожидаются». Такие ситуации, согласно Военному искусству Сунь-цзы, могут вести к победе.

Широкое понимание «хитрости» отражено и в появившемся через 2 тысячи лет после Военного искусства Сунь-цзы списке 36 стратагем. Список 36 стратагем хотя и покрывает большую часть возможных уловок, все же не является всеобъемлющим. Поэтому можно встретить китайские издания списков из 58, 64 и еще большего числа стратагем.

В зависимости от целей, которых помогают достигать стратагемы из списка 36 стратагем, можно выделить следующие основные их разновидности:

1) стратагемы подделки (имитации): создание иллюзорной действительности (например, стратагемы 7, 27, 29);

2) стратагемы утаивания: имеющиеся в действительности обстоятельства делаются скрытыми от взгляда (например, стратагемы 1, 6, 8, 10);

3) [дез]информирующие стратагемы: о том, что на самом деле неизвестно, сообщается как об известном (например, стратагемы 13, 26);

4) стратагемы извлечения выгоды: своевременно используется активно вызванные или случайно создавшиеся благоприятные обстоятельства (например, стратагемы 2, 4, 5, 9, 12 (инсценировка совпадения и т. п.), 18, 19, 20);

5) стратагемы бегства: уклоняются от неблагоприятных обстоятельств (например, стратагемы 11, 21, 36);

6) смешанные стратагемы: одно и то же действие можно отнести к стратагемам различных категорий. Так, любое утаивание сопровождается имитацией и т. п. Следует отметить: только стратагемы разновидностей 1 и 2 основываются на обмане. Лишь в рамках этих обеих категорий доступно принятое на Западе уравнивание «хитрости» и «лжи». Стратагемы разновидностей 3–5, хотя и могут играть скрытыми картами, основываются, однако, в первую очередь на искусной игре с элементами действительности, осознаваемой как многослойная, находящаяся в постоянном динамичном развитии и непостоянная.

Таким образом, все 36 стратагем по важнейшему вопросу их отношения к действительности могут быть разделены на 3 основных класса:

а) стратагемы обмана (основные разновидности 1 и 2);

б) стратагемы присутствия (основные разновидности 3, 4 и 5);

в) смешанные стратагемы (основная разновидность 6).

Чистые стратагемы присутствия, для которых в первую очередь необходимы сноровка, присутствие духа, внимание, сила воображения, дар комбинации, сообразительность и т. п., полностью лишены элемента активного обмана. Среди 36 стратагем, по-видимому, по количеству и по значимости преобладают именно стратагемы присутствия.

Предпринятое выше распределение 36 стратагем на 6 основных разновидностей и 3 основных класса принадлежит не китайским авторам, а лично мне. В Китае на первом плане стоят другие классификации 36 стратагем, в частности, на две разновидности: применяемые при сильном положении (наступательные) и при слабом положении (оборонительные).

36 стратагем, разработанные китайскими умами, представляют собой более высокий уровень обобщения, нежели те многочисленные конкретные обособленные примеры уловок, которыми ограничились европейцы. В Европе знаменитые случаи уловок, размещаемые в беспорядке — в Китае 36 разновидностей хитрости, вносящих порядок в мешанину хитроумных происшествий. Если европейцы в лесу уловок наверняка видят лишь беспорядочно стоящие деревья, то китайцы, образно выражаясь, благодаря списку 36 стратагем в состоянии упорядочить огромные лесные заросли в соответствии с немногими семействами деревьев и тем самым вынести суждение касательно отдельного дерева. И когда китайцам приходится сталкиваться с уловками, им тотчас приходит на ум соответствующая разновидность хитрости, что позволяет уяснить суть происходящего и выявить взаимосвязь с другими случаями такого же рода. Поэтому осведомленность в уловках и восприимчивость к ним у китайцев значительно выше, чем у европейцев, которые всегда видят лишь сугубо конкретные проявления хитрости, не замечая общего в однотипных уловках и не находя для них точного выражения. Используя список 36 стратагем либо как руководство для собственного хитроумного поведения, либо как путеводный компас, позволяющий уберечься от чужих уловок, китайцы умеют ориентироваться в области хитрости гораздо лучше по существу слепых к ней европейцев.

В 1995—96 учебном годуя вел вместе с профессором философского отделения Утой Гудзони во Фрейбургском университете междисциплинарный семинар «Хитрость в китайском и западном мышлении». В конце годового курса занятий были получены такие итоги:

1. Ни один западноевропейский философ не дал определения понятия «хитрость», хотя западные философы разрабатывали определения других сходных понятий (например, лжи и т. п.).

2. Время от времени западноевропейские философы использовали понятие «хитрость».

3. Из докладов на семинаре можно сделать вывод, что используемое западноевропейскими философами понятие «хитрость» применяется иногда в узком смысле («хитрость = искусный обман»), иногда в широком смысле («хитрость = необычный путь к достижению цели посредством разума»). Например, Ницше использовал, скорее, узкое понимание хитрости. Примером широкого понимания хитрости является гегелевская «хитрость разума» (см. 24.14).

4. Весьма немногие западноевропейские философы, как, например, Шопенгауэр, размышляли над хитростью как таковой. Слово «хитрость» если и упоминается, то вскользь. В противоположность этому «ложь» неоднократно была предметом изучения западноевропейской философии.

5. Невыделение темы хитрости западноевропейской философией в особую тему основывается на посылках, восходящих еще к Древней Греции, которые ни с китайской традиционной точки зрения, ни с современной западной не кажутся ни убедительными, ни самыми важными.

6. Западноевропейская философия односторонне опирается на прямой путь истины и соответственно поиск истины. Вероятно, этим объясняется постоянное моральное обесценивание хитрости.

7. С другой стороны, и в европейской традиции встречается высокая оценка применения хитрости, например, по отношению к Одиссею или хитрому Лису, а также к хитроумию придворных шутов и многих сказочных героев. Здесь хитрость понимается в связи с рассудительностью, здравым смыслом (по-гречески = ????????).

8. Хитрость предполагает специфическое отношение человека к его оппоненту (обычно это тоже человек).

9. Хитрость в отношениях может быть сугубо рационально-целесообразной, но может включать и шутливое обращение с собственными возможностями и возможностями оппонента. «Дипломатические» отношения лежат где-то посередине между тем и другим.

10. Приемы как таковые могут восприниматься как искусный и соответственно хитроумный подход к действительности. На такое понимание указывают средневековое употребление слова «хитрость» и гегелевское понимание хитрости.

11. Хитрость — это область, в которой западноевропейское мышление может оплодотворяться китайскими образцами мышления, например, в виде 36 стратагем.

12. Как следует из ряда докладов, китайская классификация хитрости может послужить более глубокому стратагемному анализу западных философских текстов. Альтернативы стратагемной схемы анализа в форме 36 стратагем и построенной на такой схеме дальнейшей классификации всего содержания философского текста, относящегося к понятию хитрости, в ходе семинара не было обнаружено.

Особенно достоин внимания последний результат семинара: 13. Многослойная проблематика рассмотрения хитрости и вопрос, в каких случаях следует идентифицировать предположительно хитрое поведение одного из оппонентов как фактическую уловку, в значительной степени отступили на задний план. Идентификация хитрости рассматривалась как бесспорная, в противном случае обсуждение ее заняло бы слишком много времени. Таким образом, возникла тенденция принимать к рассмотрению хитрое поведение непосредственно, без глубоко идущих теоретических рассуждений и в соответствии с основными задачами решать, насколько и в каких условиях собственное или чужое хитрое поведение является этически оправданным. В течение всего годового семинара ни разу не ставился вопрос, является ли этически приемлемым стратагемный анализ предположительно хитрого поведения других людей. Вновь и вновь обсуждалось, является ли этически приемлемым хитрое поведение по отношению к другим. Из двух задач стратагемной науки: служить руководством к действию и направлять наблюдения — руководство к действию оказалось чрезмерно подчеркнутым.

Понимание назначения стратагем только как образца поведения преобладало также в цикле лекций о хитрости, который я читал во Фрейбургском университете (1995—96 уч. год) (см. 23). Тогда все участники семинара укрепились во мнении, что стратагемы могут способствовать значительному повышению человеческой маневренности и гибкости во всевозможных областях жизни, поскольку выявляют и делают доступными новые варианты деятельности.

В противоположность западному сведению хитрости к голому руководству к действию, для китайцев 36 стратагем служат не только моделью поведения, но и прежде всего способом познания, помогающим выйти из рамок обычного, наивного, обусловленного требованием однозначности взгляда на вещи и обрести такой угол зрения, который позволяет с новой точки зрения открыть для себя уже известное и увидеть по-новому уже знакомое.

Нравственная озабоченность тем, что мир не соответствует нашим желаниям, и стремление переустроить его распространением добродетели дополняется стратагемным восприятием действительности, позволяющим построить модель закулисного функционирования мира и увидеть действительно существующее за видимостью реальности.

Естественно, стратагемный анализ — только одна из многих точек зрения, с которых китайцы рассматривают мир. Однако, поскольку они пользуются стратагемной оптикой, они привлекают 36 стратагем в порядке защиты как орудие для ретроспективного или перспективного стратагемного анализа военных, политических, дипломатических, экономических процессов, литературных текстов и т. п.

Большая часть практически необозримого числа китайских книг о 36 стратагемах может рассматриваться в качестве набора примеров, иллюстрирующих отдельные стратагемы как образцы стратагемного анализа. Сведущим в стратагемном анализе был уже неизвестный автор насчитывающего около 500 лет Трактата о 36 стратагемах (Сокровенной книги военного искусства), который приводит в каждой из 36 посвященных отдельным стратагемам частей примеры из китайской истории, подведение которых под определенную стратагему является соответственно плодом предшествовавшего стратагемного анализа событий.

Характерная склонность многих китайцев подвергать необычное поведение других людей стратагемному анализу и предполагать скрытую хитрость за явным поведением другого обуславливает то обстоятельство, что бдительность и недоверчивость выглядят прямо-таки неотъемлемой чертой китайского менталитета (см. также пункт 3). Глубокое невежество Запада относительно китайского искусства стратагем, будь то поведение и реакции китайцев или — что, возможно, еще важнее — китайское мировосприятие, опирающееся на хитрость, вело, например, «к совершенно ошибочным оценкам Китая британскими специалистами» перед и во время переговоров конца 70-х — начала 80-х годов о последовавшем в 1997 г. возврате Гонконга Китаю (см. Helmut Martin: Honkong: Strategien des Ubergangs. Frankfurt a. M., 1997, c. 14; см. также с. 89 и след.). То, что оппонент может перейти от стратагемного анализа обстановки к собственным действиям, не соответствует господствующим на Западе представлениям (см., например, «Paul Grices theory of implicature» // Stephen C. Levinson: Pragmatics. Cambridge, 1983, c. 100 и след.). Возникающая отсюда опасность неправильного объяснения явлений китайского культурного мира и упущений по отношению к китайской стороне вследствие использования только своих — слепых по отношению к хитрости — категорий требует пристального внимания.

Случаи применения стратагем в качестве руководства к действию рассмотрены и в первом, и в предлагаемом ныне втором томе моей книги. Здесь я хочу рассмотреть и показать на примере прежде всего функцию стратагем как способа восприятия.

Официальные китайские органы на основании использования Западом, в частности правительством США, «двойных стандартов» в вопросе о правах человека, заключают, что Запад под руководством притворяющихся «борцом за права человека» США заинтересован отнюдь не в соблюдении прав человека, а в совершенно иных, преимущественно политических целях. В этом смысле высказывался, например, Дэн Сяопин в беседе с египетским президентом Мубараком 13.05.1990, указав на то, что Никсон во время «культурной революции» в 1972 г. не обмолвился ни единым словом о положении с правами человека, тогда как те же США подвергли критике положение с правами человека в Китае периода реформ и открытого общества: «Из этого легко видеть, что вопрос о правах человека — всего лишь предлог». 31.10.1989 Дэн Сяопин сказал: «Я не утверждаю, что правительства западных государств хотят разрушить общественную систему Китая, но это верно по крайней мере для отдельных людей на Западе…» Еще яснее высказался генеральный секретарь КПК Цзяп Цзэминь на общенациональной конференции, посвященной проблемам внешней пропаганды, 2.11.1990: «Нужно всемерно разоблачать мошеннический характер западной пропаганды «демократии», «свободы» и «прав человека». Под вывеской «демократии», «свободы» и «прав человека» враждебные западные силы начали нападение на нас и пытаются всевозможными каналами проникать сюда и действовать против нашей социалистической системы…»

То, что Китай не принимает западную критику относительно «прав человека» за чистую монету, продемонстрировал также руководитель китайской делегации на заседании Комиссии по правам человека ООН в Женеве 1.03-1995. «Причина, по которой США, некоторые страны ЕС, а также определенные неправительственные организации не принимают во внимание подвижки в Китае и поднимают из года в год так называемый вопрос о правах человека, очень проста, — заявил он. — После того как западные государства, как и США, вследствие окончания холодной войны потеряли своего прежнего противника [Советский Союз], они направляют теперь острия своих атак против развивающихся стран. Как самая большая развивающаяся страна, которая последовательно борется за общие интересы развивающихся стран, Китай становится для западных государств, принимая во внимание их стремление к гегемонии и политике господства, серьезным препятствием. К этому примешивается еще то, что китайский народ неуклонно движется по самостоятельно избранному пути. Таким образом, западные государства хватаются за так называемый вопрос о правах человека и делают из этого политический инструмент, чтобы оказывать давление на Китай. Ваша забота о правах человека в Китае фальшива. Совершенно очевидны ваши устремления подчинить себе Китай, затормозить его развитие и принудить китайцев отказаться от их политического и социального строя».

Председатель китайского Общества по изучению прав человека, неправительственной организации, Чжу Мучжи (род. 1916) в интервью 2.01.1996 выбрал исходной точкой уже не подспудного, а совершенно открытого стратагемного анализа совершенно лицемерный, по его мнению, американский интерес к правам человека в Китае:

«Как, с точки зрения господ из США, в действительности обстоят дела с правами человека в Китае? Права человека имеют для них значение только как право низвергать руководство КПК и расшатывать социалистическую систему. Если это право не предоставляется, то для них в Китае нет никаких прав человека, в их глазах права человека подавляются. Что касается других прав человека, таких как право на существование, право на развитие, право на труд, право на образование и другие, — сколько бы ни имели таких прав китайцы, американцев это не интересует».

Стратагемный способ восприятия выражен непосредственно в следующих словах Цзу Мучжи: «В действительности США совсем не интересуют права человека… Руководство США, очень обеспокоенное стремительным развитием Китая, приводит в движение все рычаги, чтобы привести Китай к застою и достигнуть цели озападнивания и раскола Китая. В Китае известна история [под названием] «Сян Чжуан фехтует мечом, желая поразить им Пэй-гуна» («Сян Чжуан у цзянь, и цзай Пэйгун») [см. 8.1]. США сегодня изображают танец с правами человека, целью которого, однако, являются не права человека, а смертельный удар по Китаю, развивающемуся под руководством КПК» (Синь Хуа Юэбао [ежемесячник Новый Китай]. Пекин, № 2, 1996, с. 60).

За западным интересом к соблюдению прав человека в Тибете скрывается, согласно китайской официальной точке зрения, тайная цель «расколоть суверенное государство». «Демократические» реформы, которые Англия после 140-летнего периода, когда «в Гонконге демократия была иностранным словом» (Florian Coulmans, Judith Slalpers. Das neue Asien, Zurich, 1998, c. 38), попыталась провести в Гонконге в 1997 г., были, по мнению китайцев, «попыткой… дестабилизации».

Разумеется, китайская официальная точка зрения не всегда состоит в том, что любая критика положения с правами человека в Китае воспринимается как заговор. Например, премьер-министр Китая Ли Пэн в беседе с испанскими парламентариями в феврале 1992 г. сказал: «В нынешнем обсуждении вопроса о правах человека следует различать две ситуации. В одном случае права человека используют как предлог для проведения курса на мировую гегемонию, в другом — вопрос о правах человека поднимают ради заботы о человеке» (см. также 19.38).

Китайское недоверие, основанное на стратагемном восприятии, не является явлением нынешнего времени. Не только сегодняшние западные борцы за права человека, но и средневековые христианские миссионеры отмечали это:

«Китайцы не могли поверить, что иностранные миссионеры приезжали в Китай из высших духовных побуждений, ради распространения своей религии, без каких-то иных целей. В этом часто видели другие намерения и пытались выявить их. Так, [пожалуй, самый известный иезуитский миссионер Мат-тео] Риччи (1552–1010) то и дело подпадал под это подозрение» (Wolfgang Franke. China und Abendland. Gottingen, 1962, S. 45).

Уже в Военном искусстве Сунь-цзы говорится: «Кто был искусен в военных делах, сначала делал себя непобедимым, а потом выжидал, когда представится верная возможность победить противника» (Сунь-цзы, гл. 4.1 «Диспозиции» [ «Син»] // Китайская военная стратегия. Пер. с кит. В. Малявина. М.: Астрель, 2002, с. 133). Чтобы обеспечить себе положение, при котором оказываешься непобедимым, «нужно быть постоянно настороже относительно возможного падения и ни на минуту не ослаблять бдительности. Ибо, как только человек проявит неосторожность, он даст врагу случай выступить против себя» (Юй Сюэбинь, с. 11). Как сказал в конце эпохи Мин (13б8—1644) мудрый Хун Цзычэн [иначе Хун Инмин (XVI–XVII вв.)]: «Неуязвимо сердце, остерегающееся людей» [ «фан жэнь чжи синь бу кэ у»]) «Вкус корней» («Цай гэнь тань»), собрание 1, афоризм 129).

«Истинно ловкие люди всю жизнь делают вид, что гнушаются хитростью…» [(Les plus habiles affectent toute leur vie de blamer les finesses…), максима 124: Ларошфуко Ф. де., Мемуары. Максимы. Пер. с фр. Э. Липецкой, Л.: Наука, 1971, с. 160; переиздано в 1993 г. ], — замечает французский моралист Ларошфуко (1б13—1680). Можно было бы объяснять в свете этого высказывания притворный отказ Запада от хитрости, выражающийся в пренебрежении ею или недоброжелательных отзывах в ее адрес, как признак крайнего коварства. Тогда получалось бы, что честные китайцы говорят об уловках, а на Западе их умышленно замалчивают. Я тем не менее склоняюсь к мнению, что такое толкование бьет мимо цели. Многое свидетельствует о том, что на Западе на хитрость не обращают внимания лишь потому, что в его глазах хитрость выглядит никчемной. Как типичный для «святой простоты» «истинного христианина, чей благочестивый взгляд устремлен к миру иному» (см.: Spiegel. Hamburg, № 23, 1998, S. 90) и в значительно меньшей степени на реальный мир, «который не только весь покрыт силками обмана» (см. Новая цюрихская газета, 12.08.1997, с. 46), но и, кроме того, полон стратагем, выглядит следующее высказывание Джона Локка (1632–1704): «Хитрость… не будучи в состоянии достигнуть своих целей прямо, пытается добиться их плутовскими и окольными путями; и беда заключается в том, что хитрость помогает только раз, а потом всегда лишь мешает. Совершенно невозможно сделать такое толстое или тонкое покрывало, которое скрывало бы тебя. Никому еще не удавалось быть настолько хитрым, чтобы скрыть это свое качество. И после того, как хитрец разоблачен, всякий его боится, никто ему не доверяет, и все охотно объединяются против него, чтобы нанести ему поражение. Между тем человеку открытому, честному и мудрому никто не ставит препятствий, и он идет к своей цели прямым путем» (Джон Локк. Сочинения, т. 3. Пер. с англ. Ю. Давидсона. М.: Мысль, 1988, с. 537, § 140).

Подобное утверждение о мнимой незначительности хитрости уже разбиралось в Китае на добрых две тысячи лет раньше Джона Локка и было опровергнуто. В трактате Ханъ Фэй-цзы [гл. 36 «Возражения» («Нань»)], приписываемом Хань Фэю (288–233 до н. э.), мы читаем:

«Князь Вэнь-гун удела Цзинь хотел начать войну с уделом Чу. Призвав своего дядю Цзю Фаня [Ху Янь, цзиньский высокопоставленный сановник], он сказал: «Я намерен воевать с жителями Чу; их много, а у меня народа мало, как быть?» Цзю Фань ответил: «Я слышал, что князь, церемонии которого сложны, не относится с неудовольствием к преданности и верности; в бою и войне же не пренебрегают коварством и фальшью. Вы их обманите, и только». Князь, отослав Цзю Фаня, призвал Юн Цзи и спросил: «Я намерен воевать с жителями Чу; их много, а у меня народа мало, как быть?» Последний ответил: «Если поджечь леса и (тогда) начать охоту, то без особых усилий добудешь много зверя; но потом зверей уже не будет. Если поступать коварно с народом, то удастся приобрести выгоду на один момент; но он уже не повторится». Князь одобрил сказанное. Отказав Юн Цзи, он начал войну с Чу по плану (моу), предложенному Цзю Фанем, и благодаря этому разбил удел. Вернувшись [с похода], он стал раздавать награды. Сначала наградил Юн Цзи, а затем Цзю Фаня. Сановники заметили тогда: «Дело при Чэнпу [результат] плана Цзю Фаня. Возможно ли, воспользовавшись его советом, поставить его самого на второе место?» Князь ответил: «Вам этого не понять. Цзю Фань говорил о выгодах момента (цюань), а Юн Цзи о пользе на многие годы». Конфуций, услышав об этом, заметил: «Князь Вэнь должен быть гегемоном! Он знает выгоду момента, понимая пользу многих лет». Кто-то заметил: «Ответ Юн Цзи не был ответом на вопрос князя Вэнь-гуна». Всякий, отвечающий на вопрос, имеет основания, руководясь в ответе значительностью и спешностью дела. Когда отвечают, говоря о том, что низко и незначительно, на вопрос о высоком и великом — этого не приемлет владыка людей. В данном случае князь спросил о том, как встретиться тому, у кого мало народа, с тем, у кого его много. Ответ гласил: «Впоследствии не повторится»; так не отвечают. Вэнь-гун, однако, не понимал ни значения момента, ни пользы надолго. Если он, вступив в бой, победил, тогда в государстве наступил покой, его положение упрочилось; армия стала сильна, и авторитет утвердился. Даже повторение этого случая не дало бы ему большего. Какое же могло быть беспокойство о том, что не наступает эта польза на многие годы? Если же он не одержал бы победы, то государство его погибло бы, армия ослабла, сам он помер, его имя исчезло, и не спасти его было бы от той смерти. Разве было бы время ожидать продолжительной пользы? Последнее зависит от победы [данного] дня, а это [в свою очередь] от применения коварства к врагу. Оно дает пользу на многие годы. Поэтому я считаю, что Юн Цзи ответил не на вопрос князя Вэнь-гуна. Притом князь не понял сказанного Цзю Фанем. Сказанное последним о приемлемости коварства и фальши не значило, что применяют их к своему собственному народу, а говорилось о враге. Враг — это государство, на которое нападают. Какая беда в том, что его больше не будет?! Разве Вэнь-гун поставил на первое место Юн Цзи за его заслуги?! — Однако победили Чу и разбили войско благодаря плану Цзю Фаня. За его добродетельные речи?! Юн Цзи говорил, что больше не будет [удачного случая]; это не добродетельные речи. Цзю Фань же совместил то и другое. Он сказал: «Государь, церемонии которого многочисленны, не пренебрегает преданностью и верностью». Это значило, что в силу преданности любят своих подданных и не обманывают свой народ благодаря верности. Таким образом, не обманывают ради любви. Кто скажет лучше этого. Он, однако, настаивал: к коварству и лживости прибегают на войне. У Цзю Фаня сначала были добрые речи, а затем победа; таким образом, у него были две заслуги, но его поставили на второе место. У Юн Цзи не было ни одной, и его наградили прежде. Правильно ли в таком случае восклицание Конфуция: «Разве не должен быть гегемоном князь Вэнь-гун?!» Конфуций не понимал, как следует награждать» (Иванов А.И. Материалы по китайской философии. Введение. Школа Фа. Хань Фэй-цзы. СПб, 1912, с. 203–205]…, Обсуждаемую Хань Фэем в 632 г. до н. э. битву при Чэнпу (в современном округе Пу, провинция Шаньдун) относят «к историческим примерам поражений, которые терпели большие и сильные армии, и побед, которые одерживали армии малочисленные и слабые» (Мао Цзэдун, [ «О затяжной войне» («Лунь чицзю чжань»; май 1938), гл. «Инициатива, гибкость, плановость», § 82: Мао Цзэдун. Избранные произведения, т. 2. Пекин, 1969, с. 207]). В начале битвы преимущество было у чуского войска. Но цзиньский Вэнь-гун использовал предложенную Ху Янем стратагему обмана и получения выгоды. Он удалился на 90 китайских миль, выждал благоприятного момента, выбрал своей целью слабые места чуской армии, а именно ее правый и левый фланги, и направил сильный удар против них. Благодаря этому он нанес чуской армии тяжелое поражение. Примечательно в тексте Хань Фэя само оспаривание довода, что хитрость помогает только один раз и затем оказывается никчемной. Если определенная хитрость помогает «только однажды», то единовременное применение в отдельном случае заключенной в хитрости силы может вызвать долгосрочные, необратимые последствия. Западному просвещенному читателю, например, можно напомнить о хитрости Давида против Голиафа. Долгосрочные последствия разового применения хитрости никак не сможет упразднить позднейшее (зачастую крайне запоздавшее) разоблачение хитрости. Впрочем, как раз западный мир бывает настолько слеп к хитрости, чтобы в полной мере разоблачить любую уловку и упразднить ее последствия и тем более отличить «обманщика» от «открытого, честного и мудрого мужа».

Мухаммед Али, или Али-Бей аль-Кабир (1728–1773), мамлюкский правитель Египта [с 1757 (с 1770 султан)], в свое время заказал перевод сочинения Макиавелли «Государь» (II Principe) на арабский язык. Когда первые две главы были переведены, Мухаммед Али начал читать перевод. Прочтя главу, он воскликнул: «Я знаю гораздо больше хитростей, чем этот европейский эмир!» И немедленно повелел прекратить перевод Макиавелли. Указанием на этот исторический анекдот в — оставшемся непереведенным — предисловии Рене Кавама (Khawam) [род. 1917, сириец, с 1947 г. живущий во Франции] к первому изданию As-siyassah wal-hiyah ind al-arab: raqaiq al-hilal fi daqaiq al-hiyal (London, 1988, c. 5) далее цитируемой как Le livre des ruses,[73] я обязан Сами Алдебу (Aldeeb) (род. 1949), специализирующемуся в исламском праве научному сотруднику Швейцарского института сравнительного изучения права (Лозанна).

Мухаммед Али нашел Макиавелли, в котором европейцы видят первейшего специалиста по хитрости, настолько безвредным, что не пожелал иметь перевод его прославленного сочинения. Безусловно, совершенно иначе отнесся бы арабский властитель к переводу первой из глав китайского трактата о 36 стратагемах. Он скорее всего воскликнул бы: «Ни одному арабу не ведомо столько хитростей, сколько знает этот китайский эмир! Переведите-ка мне скорее весь трактат о 36 стратагемах!»

Почему Мухаммед Али повел бы себя именно так, а не иначе? Возникший в Китае около 500 лет назад Трактат о 36 стратагемах ставит хитрость во главу угла, отличаясь от трактата Макиавелли по двум признакам.

Во-первых, хитрость у Макиавелли не выносится на передний план. То, что мы именуем «макиавеллизмом», не является хитростью как таковой. У Макиавелли речь идет в первую очередь о том, что властитель, в частности при условии чрезвычайного положения в государстве, освобождается от жесткого требования соблюдать этические нормы. Макиавелли, по сути, обосновывает, не вводя самого этого понятия, учение о государственных интересах. Он порывает с традиционной христианской метафизической наукой о государстве. Макиавелли ставит на место христианских добродетелей властителя как предпосылки длительного политического господства его способность приобретать и сохранять политическую власть без каких-либо сомнений, как самоцель. Макиавелли, таким образом, в определенной мере ратует за отделение политики от этики.

Во-вторых, Макиавелли, занимаясь этой основной задачей, только в отдельных случаях говорит об уловках, к которым должен прибегать властитель, чтобы завоевать и сохранить политическую власть. Так он выделяет, например, уловку «Разделяй и властвуй». В этом отношении, может быть, особый интерес представляет менее известная, чем «Государь», книга Макиавелли «Рассуждение о первой декаде Тита Ливия». В этой книге Макиавелли повествует о множестве событий, в которых задействована та или иная хитрость. Однако никакой теории хитрости он не разрабатывает и даже не пытается систематически различать разновидности уловок между собой или составлять их перечень.

Поэтому Макиавелли должен был показаться арабскому политику Мохаммеду Али в отношении уловок весьма примитивным. Ведь собрания исторических случаев и рассказов о хитростях были известны арабам уже с давних пор. В 1976 г. в Париже во французском переводе вышла книга Le Livre des Ruses: La strategie politique des Arabes, написанная по-арабски за 100 лет до Макиавелли! Конечно, арабские сборники историй о хитростях или так называемых правовых уловках тоже не содержат никакой систематизации хитростей. Они довольствуются нанизыванием конкретных случаев хитрого поведения.

Вряд ли французский семиолог Ролан Барт (1915–1980) прав, утверждая: «Нам не стоит, изучая Восток, искать… какую-то иную мудрость» (Lempire des signes. Женева, 1970, с. 10). В действительности тот же Китай располагает иной мудростью. Китайская мудрость обширнее западноевропейской мудрости. Это видно хотя бы по китайскому иероглифу, служащему для записи понятия «мудрость». Этот иероглиф, как уже пояснялось выше, одновременно обозначает и «хитрость». Хитрость в Срединном государстве нежится в лучах славы «мудрости». Мудрец в Китае при необходимости должен быть хитрым, тем он и славен. Совершенно иначе к этому относятся на христианском Западе. Здесь хитрость предают проклятию. В Библии ее приравнивают к убийству (Мк 7, 21–23, см. также Рим. 1, 29 в Лютеровой редакции Библии, 1912). Мудрость и хитрость разнятся, как огонь и вода.

Таким образом, на Западе хитрость криминализована и отсечена от мудрости. Хитрость остается в ведении уголовного права и, может быть, полководца на войне. Мудрецы Запада закрывают на нее глаза. Хитрость как бы противопоказана западноевропейскому духу. А потому западная мудрость «слепа к хитрости», и в этом она — полная противоположность китайской. Не ощущая богатства оттенков хитрости, мы неуклюже приравниваем ее ко лжи и обману. Мы вымарываем ее из действительности, низводя до уровня «махинации» или «цинизма». Кто решится говорить открыто о собственных или чужих стратагемах! Когда еще на Западе хоть один политический процесс будет систематически исследован на присутствие в нем хитрости! Мы ведем себя так, будто хитрости не существует. И, однако с незапамятных времен на Западе хитрость применяется инстинктивно, под влиянием обстоятельств — она неприкрыто практикуется, но стыдливо умалчивается. Я опросил сотни людей, в том числе управленцев и университетских профессоров, кто автор высказывания: «Будьте мудры, как змии, и просты, как голуби!» Более 90 % затруднились ответить. Эти слова принадлежат Иисусу (Мф 10:16). Змей является символом хитрости (см., например, в Евангелии: 2 Кор 11:3). «Будьте мудры, как змии» расшифровывается как «будьте хитры, как змии». Но как стать хитрым, подобно змию?

Очевидно, в Евангелии отсутствуют ясные советы по этому поводу. Бессильна тут помочь и вся западная мудрость с ее научными дисциплинами. Хитрость на Западе, похоже, так и принадлежит к вещам, «о которых мы знаем, не зная их. Они дремлют в области бессознательного и должны быть выведены в сознание, чтобы мы действительно узнали их» (Хавьер Мари-ас). До тех пор пока нечто не получит словесного выражения, Оно остается неопределенным. Только слова придают четкие очертания более или менее скрытому кругозору нашего опыта. Недостающие в западном культурном пространстве слова для понятийной области хитрости предоставляет китайский каталог 36 стратагем. При этом я исхожу из предположения, что хитрость — это всеобщее явление, одно и то же как для западного мира, так и для Китая. Макс Вебер ошибается, когда усматривает в Китае высококультурное инаковое бытие, «совершенно противоположную систему регламентации жизни, просто другой мир». Заблуждается и швейцарский писатель Адольф Мушг (Muschg), утверждая: «Ratio китайца или ratio японца, т. е. диктуемые культурой очевидности того, как следует каждый раз поступать японцу, китайцу и т. д., в корне столь отлично от европейского ratio, что объединение или смешение различных rationes возможно только в сугубо отвлеченном плане и/или только в прагматических целях. В лучшем случае, например, в Целях разделения сфер влияния или устранения явлений, угрожающих жизни обеих сторон» («Das Private und der Weltlauf. Ober das Notwendige: ein Gesprach mit Adolf Muschg» [ «Частная жизнь и мир. О насущном: беседа с Адольфом Мушгом»], в Новой цюрихской газете, 9, 10.07.1994, с. 67).

С одной стороны, китайцы — это китайцы с их неповторимым, сугубо китайским культурным достоянием. Но вместе с тем они являются такими же людьми, как все люди с присущими всем им общечеловеческими чертами. К общечеловеческим чертам китайцев относится, без сомнения, и хитрость. За то время, что китайцы, не стесненные христианскими и иными западными предубеждениями, тысячелетиями исследовали хитрость, они выявили кое-что общечеловеческое. Итог китайского исследования хитрости — список 36 стратагем — имеет общечеловеческое значение. Он не знает ни пространственных, ни временных границ, не связан ни с системой общественного устройства, ни с национальной принадлежностью. С этой мыслью я писал и первый, и настоящий тома стратагем. Далее, я сознательно иллюстрировал стратагемы не только примерами из китайской истории и литературы, но и примерами из литературы и истории Запада, США, Африки, из мифологии германских стран, из Библии и т. д. Каждый западный человек может понять объясненные в первом и во втором томах китайские уловки без дополнительной подготовки. Овладевая китайским списком хитростей, перечнем из 36 стратагем, мы восполняем недостаток хитрости в западной мудрости. То, что не только китайцы могут чему-то научиться у европейцев, но и мы можем кое-что взять от них, установил уже Лейбниц (1646–1716):

«Всякая сторона располагает чем-то, что она могла бы сообщать другой к ее пользе…» [habetque utraque pars, quae alteri cum fructu communicare possit] (из Введения к Novissima sinica (1697). Перевод на немецкий Вернера Видмера. Новая цюрихская газета, 3–4.05.1980).

Вслед за Фомой Аквинским я хотел бы с этической точки зрения различить три разновидности стратагем.

При стратагеме нанесения вреда разрушительное начало преобладает над созидательным. Пример — использование стратагемы 3 «Чужим ножом убить человека» Давидом, который таким образом убирает Урию с пути, чтоб заполучить его жену Вирсавию. Бог наказывает Давида за такое действие (см. 3.2). Разумеется, не всякая наносящая вред стратагема осуждается в Библии! «Неверный управитель» в Новом Завете получает одобрение, хотя и применяет стратагему 17 (стратагему приманки) лишь из своекорыстных побуждений — во вред своему господину (см. 17.45).

Пример стратагемы подшучивания — систематическое применение провокационной стратагемы 13 в телевизионном шоу «Понимаете ли Вы шутки? (Скрытой камерой)», посредством чего у жертв вызывали нелепую реакцию, а у зрителей смех, другой пример подшучивающей стратагемы предоставил австриец Вальтер Клир (род. в 1955), который весной 1990 г. под вымышленным именем Люцианы Глазер опубликовал рассказ «Конец зимы», одурачив массу критиков, «которые восхваляли напыщенный кич неизвестной писательницы» (Новая цюрихская газета, 8–9.08.1998, с. 44).

Стратагема услужения подчинена более высоким целям. Так, господь благословляет Юдифь на спасение своего народа с привлечением стратагем. Она отрубает голову охмелевшему Олоферну, тайно проносит ее в свой родной город и вывешивает на городской стене. Это зрелище настолько потрясает ассирийцев, что они, полностью деморализованные, отступают (см. 35. 8), — так одна-единственная женщина, без всякого военного опыта, победила целое войско — сделав это оружием слабых!

Но не являются ли стратагемы, к какой бы из трех этических категорий мы их ни причислили, сами по себе негожим средством, во всяком случае, с западной точки зрения? Вспомним к тому же слова цюрихского профессора философии Георга Колера: «Там, где нет [характеризующегося порядочностью и миролюбием] открытого мира, [где] отсутствуют рамки, «позволяющие надеяться, что всякий благоразумный субъект будет вести себя, не выходя за них» (Роулз), [там] в иных обстоятельствах здравый человеческий рассудок должен стать либо своекорыстно рассудительным и нравственно ущербным, либо предстать в облике героической, исключительной личности, которая Для большинства из нас слишком величественна и крайне обременительна» («Любыми средствами? Доводы Эноны [??????, нимфы, первой супруги Париса] о добродетели и упадке здравого смысла». Новая цюрихская газета, 7–8.11.1998, с. 70). К сожалению, не существует мира, где царит порядочность, миролюбие и благожелательность, где все без исключения люди «готовы забыть о себе и видеть в других равных себе» и где каждый человек самоценен, заслуживает безусловного уважения, и потому «запрещается использовать его ради достижения чужих целей». Реально существующий мир, скорее, таков, что «порядок и закон» там весьма часто оказываются на службе «победителя, кровью утвердившего свое право сильнейшего», и «правила игры» там определяют вовсе не наиболее нравственные личности, а сильнейшие, зачастую скрывающие свою власть. Западный земной рай всюду утвержденного кантонского категорического императива[74] — такая же утопия, как и китайское Великое единение. Поэтому, пока существует человек, будут и стратагемы. То, что в таком мире прибегающие к стратагемам будут «нравственно ущербными», как утверждает Г. Колер, — это далекое от реальности предубеждение западного человека, и излечиться от него смогут те, кто будет достаточно непредвзят, чтобы усвоить китайское искусство стратагем. Как говорил немецкий поэт Фридрих Шиллер (1759–1805):

«…не всегда возможно
столь детски чистым в жизни оставаться,
как учит совесть в глубине души.
В борьбе вседневной против хитрых козней
и честному правдивым быть нельзя…»

(«Валленштейн», трилогия, ч, 2, «Пикколомини» // Шиллер. Валленштейн. Драматическая поэма. М.: Наука, с. 210).

Первый том многих Стратагем вышел на немецком языке 15 изданиями, он был переведен на китайский язык (по одному изданию в Шанхае и в Тайбэе), английский, французский, голландский, итальянский, португальский, испанский, русский и турецкий языки (общий тираж около 400 тыс. экземпляров), удостоившись рецензий на целый разворот, начиная от пекинской Жэньминь жибао, лондонской «China Quarterly», московской «Far Eastern Affairs», Тайбэйской «Sinorama», римской «Mondo Cinese», «Общественной Швейцарской Военной газеты» и до «Спорта», «Шпигеля» и «Плейбоя». Первый том, в котором содержатся только 18 из 36 стратагем, насчитывает более 400 страниц. В Китае также появляются подробные труды на эту тему, например, изданное Ван Си и Бо Хуа Полное собрание 36 стратагем (Саньшилю Цзи Цюаньшу, в трех томах, 1,14 млн. иероглифов, 1541 стр., 2-е изд. Пекин, 1996). Чаще, однако, в Китае выпускаются тоненькие книжечки о 36 стратагемах. Много раз переиздававшийся основополагающий труд У Гу по древнейшему Трактату о 36 стратагемах (36 стратагем с пояснениями. Чанчунь, 1987) включает 135 страниц и 103 000 иероглифов. Всего 111 страницами и 57 000 иероглифов обходится Ли Бинъянь, который составил самую популярную книгу о 36 стратагемах (Новое издание тридцати шести стратагем [ «Саныпилю цзи синьбянь», 1995], 12-е изд. Пекин, 1998, 1 163 100 экземпляров). Следует, однако, учитывать, что китайские читатели этих кратких книг располагают совершенно иным багажом знаний о китайской культуре вообще и культуре стратагем в частности, нежели европейцы. Если мы хотим действительно ознакомить европейцев с 36 стратагемами, требуются совершенно иные объемы книги.

Примечательно поведение нью-йоркского издательства (Viking/Penguin, Нью-Йорк) к выпуску первого тома моей книги. При издании было снято около трети текста оригинала под тем предлогом, что и немногих примеров достаточно для понимания функционирования отдельных стратагем. Меня не удивила ни американская склонность к выгоде, ни потребность в «об-легченнии» «36 стратагем», поэтому я не возражал, лишь втайне сожалея о том, что по ту сторону Атлантики, очевидно, совершенно не поняли построения и замысла моей книги. У меня речь отнюдь не ограничивалась простым объяснением механизма действия стратагем. Кроме этого, я хотел показать их вневременный и наднациональный характер. Поэтому я обдуманно приводил часто весьма схожие примеры, относящиеся, однако, к различным эпохам и культурным средам. Я хотел показать общечеловеческий характер зафиксированных в 36 стратагемах явлений и разъяснить, что синология, то есть наука о Китае, не ограничивается рамками Китая и в китайской культуре можно отыскать нечто присущее и полезное всем людям. Очень многие читатели немецкоязычного издания, а также голландские, итальянские, русские, китайские и турецкие издатели первого тома поняли мои намерения, что доказывает весьма широкий интерес к моей книге и тот отклик, который она нашла у представителей многих областей знаний.

Конечно, и американское издательство Penguin, выпустившее первый том Стратагем карманным форматом, заслуживает моей благодарности. Ни одно другое издательство не оказывало моей книге такой чести, поставив ее рядом с трудами Эзопа, Дидро, Лафонтена, Плутарха, Шопенгауэра, Геродота, Ницше, Фукидида, Клаузевица, Макиавелли, Монтеня, Вольтера и Шекспира («The 48 Laws of Power» by Robert Greene and Joost Elffers: Related Classics, www-penguinputnam.com/48laws/related.htm, интернет-издание от 1.01.2000 [на рус. яз. см.: Р. Грин. 48 законов власти. М.: Рипол Классик, 2001]).

Работая над вторым томом Стратагем, я старался предоставить читателю прежде всего возможность спокойного, делового, беспристрастного, как это принято у китайцев, анализа, механизмов действия стратагем как таковых. В отличие от книг о том, как работают стратагемы, у западного читателя с избытком хватает трудов по религии, этике и морали. Я рекомендую их тем читателям, которые хотели бы знать, как приведенные мною примеры использования стратагем следует оценивать с этих точек зрения. Под влиянием новаторской Книги о стратагемах Юй Сюэбиня (см. § 1) я уделяю в данном томе больше места теории, чем в томе первом. Вновь и вновь я искал параллели между использованием стратагем в различное время и в различных местах. Порой я освещаю западный образ действий прожекторами стратагемного анализа и таким образом позволяю ему проявиться в новом свете. Серьезные и шуточные примеры непрерывно сменяют друг друга. Каждый приведенный пример должен побуждать к размышлению и выявлять потенциал стратагемной науки, недооцененный на Западе. Ни в одной из множества китайских книг о 36 стратагемах не было прослежено употребление отдельных формулировок стратагем в древнейших и новых китайских текстах разного рода, как и историческое становление точных формулировок стратагем, что я частично попытался сделать в первом и в настоящем томах. Так, я впервые привожу древнейшие китайские источники формулировки стратагемы 20, опираясь на рукопись труда пекинского лингвиста Лю Цзесю, которую тот любезно мне предоставил. Как в первом, так и во втором томах проявляется то обстоятельство, что определенные стратагемы являются более многослойными, чем другие, из-за чего некоторые стратагемы были снабжены большим количеством примеров по сравнению с другими. Совершенно очевидно, что только значительное количество примеров, наглядно показывающих истоки и разнообразие возможностей применения с виду простых стратагем, может обратить внимание западной публики на богатство стратагемной фантазии китайцев, которые с младых ногтей более осознанно, чем мы, знакомятся со стратагемами.

Задуманный таким образом первый том Стратагем оказался не только чтивом, но и послужил пищей для ума. 29.12.1990 голландское издание книги стало предметом, пожалуй, первого в мире научного заседания, посвященного хитрости, а именно продолжавшегося полдня междисциплинарного совещания в Амстердаме. В начале 1991 г. по поводу выхода в свет китайского издания подобное совещание состоялось и в Шанхае. В 1995—96 уч. году во Фрейбургском университете состоялся цикл лекций о хитрости, в котором приняли участие более 20 преподавателей самых различных дисциплин из пяти университетов. Итоговый отчет был выпущен издательством Suhrkamp книгой карманного формата под номером 2039 с названием «Хитрость» {Die List. Франкфурт-на-Майне, 1999). В Лозаннском университете приват-доцент Жерар Салем (Salem) основал на отделении взрослой психиатрии совместно с [французским] синологом Жеральдом Беро (Beraud) [род. 1957] и в сотрудничестве с межотраслевой группой психиатров, психологов и др. закрытый семинар по исследованию клинических случаев с точки зрения 36 стратагем (см. также Джорджио Нардоне (Nardone). Kurztherapie bei Zwangen und Phobien («Ускоренная терапия при изнасиловании и навязчивых страхах». Берн, 1997, с. 68 и след., 76 и след., 83). Заведующий кафедрой германистики Александр Шварц (Schwarz) также избрал хитрость одной из основных тем своего исследования. Затеянная им передвижная выставка на тему «Ruses du monde entier» [ «Хитрости со всего мира»] с весны 1997 по весну 1999 г. объехала 10 округов западной Швейцарии. В ее каталоге подчеркивается своевременность появления первой книги Стратагем. В авторитетном издательстве Theologische Verlag швейцарский священник, доктор Ульрих Маух, опираясь на каталог 36 стратагем, опубликовал книгу Der listige Jesus («Хитроумный Иисус») (Цюрих, 1992).

Множество людей помогали мне при составлении первого и второго томов Стратагем. Всем им я премного благодарен. Прежде всего я хотел бы упомянуть здесь своих сокурсников в Тайбэе и в первую очередь госпожу Ши Фунин и господина Шао Идуня, далее госпожу Чэнь Сюин и госпожу Чэнь Минсянь (Пекин), господ Лю Цзесю и Оуян Цзунсин (Пекин), господ Ци Вэня и Гуй Цяньюаия (Шанхай), господ Ян Шуаня и Ху Чжэнцзе (Ухань), а также господина Чжан Шаосюна (Чанша). В Европе необходимую помощь мне оказывала моя дорогая матушка Дорис фон Зенгер (1909–1990), моя дорогая супруга Марианна, господин Владимир Мясников (Москва), господин Ульрих Маух (Mauch) (Метменштеттен), госпожа Ивонна Шайвиллер (Scheiwiller) (Штайнен), господин Вальтер Петриг (Petrig) (Айнзидельн), господин Петер Визендангер (Wiesendanger) (Цюрих), господин Ху Вэньхуэй (Цюрих), господин Сами Альдеб (Aldeeb) (Лозанна), господин Рафаэль Фербер (Ferber) (Захсельн), господа Лутц Биг (Bieg) и Томас Тойбнер (Teubner) (Кельн), госпожа Анне otto (Otto) из Восточного отделения Фрейбургского университета и наряду с господами Петером Грайнером (Greiner), Буркхартом Кинастом (Ktenast), Петером Зитте (Sitte) и Лутцем Рерихом (Rцrich) еще многие коллеги из того же университета, в частности, слушатели моего цикла лекций о хитрости, а также опытные сотрудники издательства Scherz Verlag (Берн).

Примечания:

7

Серия «Моуюн цинхуань чжиши жэньшэн» («Магия стратагем как руководство в жизни»). Изд. «Фанцзун чубаньшэ». Пекин, 2000.

72

Далее извлечения из «Бесед и суждений» (Лунь юй) даются в переводе А. Мартынова по изданию «Конфуцианство. В 2 тт. «Лунь юй», т. 2. СПб: Петербургское Востоковедение, 2001. — Прим. пер.

73

Название арабской рукописи конца XIII — начала XIV в. безымянного автора «Ракаэ'ик аль-хиляль фи дака'ик аль хияль», что примерно означает «Изящные одежды, в [кои рядятся] тонкие уловки», а А. Игна-тенко переводит как «Изысканные одеяния, или Утонченные хитрости». Существует перевод на французский сирийца Рене Кавама без публикации арабской рукописи: Rene R. Khawam, Le Livre des Ruses: La strategie politique des Arabes. Paris, Editions Maisonnoeuve & Larose, 1985 (A. Игнатенко «Интрига в арабо-исламской культуре эпохи Средневековья» (по материалам «княжьих зерцал»)», в книге «Политическая интрига на Востоке». М.: Восточная литература РАН, 2000, с. 103–143). См. также его книгу «Как жить и властвовать. Секреты успеха, добытые в старинных арабских назиданиях правителям». М.: Прогресс, 1994. —Прим. пер.

74

Поступать «так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же, как к цели, и никогда не относился бы к нему только как к средству». И. Кант. Основы метафизики нравственности // Собр. соч. в 6 тт., т. 4, ч. 1. М.: Мысль, 1965, с. 270. — Прим. пер.