Итак, мы убедились, что отношение Гитлера к Америке отражало его политические допущения и стратегические ограничения. Его убежденность в том, что могущество страны должно строиться на расовом и культурном фундаменте, исключающем либеральную демократию; его мышление «пехотинца», которое так возмущало Эрнста Ганфштенгля; его уверенность в том, что все немецкие проблемы можно решить только путем захвата жизненного пространства в Восточной Европе, и его стремление концентрироваться только на сиюминутных проблемах Европы – все это проявилось в его презрительных высказываниях о США. Как показала жизнь, дипломатические депеши никак не влияли на мнение фюрера. Но это еще не все. После 1939 года Гитлеру пришлось вести войну, и, несмотря на привычку заниматься самообманом, ему постоянно надо было оценивать противостоящие силы. В эти силы входили, пусть не напрямую, но зато постоянно, и Соединенные Штаты, а точное представление об этой стране можно было получить только из докладов дипломатов.

В своей европейской крепости, окруженной старыми, хорошо знакомыми политическими и стратегическими факторами, Гитлер чувствовал себя в относительной безопасности и не боялся американской угрозы. В стратегических планах фюрера Америка почти не упоминается. Он сконцентрировался на своей идее Drang nach Osten (поход на Восток), будучи уверенным, что завоевание России чудесным образом разрешит все остальные проблемы, включая подчинение своей воле непонятных для него британцев и наглых американцев. Это была гонка между неизбежным завоеванием России и стойкостью англосаксонского блока. Мечтая о дне своей окончательной победы, Гитлер проводил арьергардные сдерживающие операции в Атлантике, а с помощью своего союзника Японии – в Тихом океане. Его политика в этих регионах была различной. В Атлантике, которая, по его мнению, почти не имела никакой связи с операцией в России (планом «Барбаросса»), он вел себя осторожно. Япония же находилась на восточном фланге России, и здесь он был готов пойти на риск. Но операции в обоих этих регионах все больше и больше привязывали Гитлера к США, стране, которая, по его мнению, вообще не должна была участвовать в мировой политике.

Внешняя политика Гитлера основывалась на двух взаимоисключающих факторах: элементах строгого планирования и надежде на случай. Большая часть его планов касалась Европы – здесь он рассчитывал получить то, что ему нужно. Континентальные установки Гитлера служили для него стандартом, по которому он оценивал даже те факторы, которые находились за пределами Европы и которыми манипулировал в своей политике. Свидетельства этому будут приведены в следующих главах, где мы рассмотрим военно-морскую и дальневосточную политику фюрера, то есть те области, в которых Гитлер в своих стратегических планах должен был учитывать политику США. Но оказывала ли Америка непосредственное влияние на немецкую континентальную политику? В предыдущих главах мы уже говорили, что в начале своей карьеры Гитлер раздумывал о роли США в европейской политике, а в 1939 году одобрительно отнесся к предложениям Рузвельта по разоружению, «приветствуя вмешательство Соединенных Штатов в европейскую политику в качестве гаранта мира»[67].

Однако позже он нигде уже больше об этом не говорил и, несмотря на предупреждения своих послов в Вашингтоне, решил, что Америка всегда будет придерживаться политики нейтралитета. Таким образом, и Гитлер, и его дипломаты понимали, какое фактическое и потенциальное влияние могут оказывать США на политику Европы, но по различным причинам в тот период времени этой стране не придавали особого значения.

О том, что Гитлер следил за внешней политикой США, говорит тот факт, что фюрер и его помощники время от времени использовали ее для оправдания действий Германии. Примерами этого были критика Версальского договора («ни одному вождю племени сиу никогда не навязывали более позорного мира») и «предательства» четырнадцати пунктов, отказ от признания Маньчжурии и выход из Лиги Наций[68].

Позже, во время судетского кризиса, Гитлер в своих публичных выступлениях и личных беседах использовал доктрину Монро для оправдания своей политики («Мы, немцы, придерживаемся аналогичной доктрины в Европе»). Более того, американская политика «недопущения войны», выразившаяся в помощи Британии, рассматривалась как пример, которому ради Германии должна последовать Япония в своих отношениях со странами Запада[69].

Оправдание немецкой политики с помощью сомнительных ссылок на действия других стран было, как известно, одним из излюбленных пропагандистских трюков фюрера[70].

Мы уже успели убедиться, что Гитлер хорошо знал о речах Рузвельта, касающихся ситуации в Европе, и его различных предложениях о способах решения возникших проблем, но реагировал на них таким образом, что всем становилось ясно, что он не принимает американского президента всерьез. Предложения Рузвельта о созыве конференции для решения судетского кризиса никак не повлияли на Гитлера и на дальнейший ход событий. Посол Вильсон записал в октябре в своем дневнике, что у него сложилось впечатление, будто первое послание Рузвельта привлекло внимание Гитлера к могуществу и силе США, но потом «если быть честным, то я не верю, что второе послание оказало какое-либо влияние на ход событий». Согласно французским источникам, первой реакцией Гитлера на призывы Рузвельта в апреле 1939 года было вообще не отвечать на обращение «этого презренного создания». Но он все-таки ответил, не потрудившись даже скрыть свое презрение («При всем моем уважении к заботе господина Рузвельта о проблемах и нуждах других стран…»).

Если верить Риббентропу, последние предложения Рузвельта, поступившие в августе 1939 года, заставили Гитлера изменить сроки нападения на Польшу, и Вильсон вспоминал, как «рассержен» был за это Гитлер на президента. Но хотя некоторые предполагали, что он уже в 1938 году опасался участия Америки в войне против Германии, нет никаких доказательств тому, что Гитлер в своих планах европейской войны учитывал американский фактор в предвоенные годы и в недели, предшествовавшие ее началу.

В конце сентября 1939 года Гитлер понял, что Великобритания связывает все свои надежды с американской помощью. В марте 1940 года он жаловался американскому бизнесмену Муни, что не может заключить мир из-за того, что Англия не желает дать нам надежду воспользоваться помощью других стран, «например Соединенных Штатов». Значение этого фактора сначала принижалось из-за уверенности фюрера в том, что он сумеет быстро завоевать всю Европу, а затем поставит Англию на колени, прежде чем американская помощь станет по-настоящему эффективной. Потом все эти цели отошли на второй план, к ним Гитлер надеялся вернуться после завершения операции «Барбаросса». В любом случае укреплявшийся англо-американский союз не рассматривался как исключительно континентальная проблема; мы поговорим о нем позже в связи с военно-морской политикой Германии и отношениями с Японией.

Что касается других регионов Европы, то мы уже видели, что министерство иностранных дел Германии хорошо понимало, как сильно влияние Америки в Европе, особенно во Франции, Испании и на Балканах, а также в Африке. Гитлер тоже время от времени упоминал о влиянии США в этих регионах, но, повторяю, это влияние, по его мнению, было вещью второстепенной. Например, в мае 1941 года в беседе с адмиралом Дарланом он выразил опасение, что американский империализм заставит Францию уступить свои африканские колонии Соединенным Штатам. Предотвратить это сможет только сама Франция, подчеркивал он. Вальтер Шелленберг утверждал, что Гитлер рассуждал о возможных операциях в Африке и на испанских и португальских островах еще до начала войны. Испанский министр иностранных дел Серрано-Суньер обнаружил, что Гитлер очень обеспокоен возможными действиями Америки в этом регионе, а в июле 1941 года фюрер заметил, что «если США займут испанские и португальские острова, я вторгнусь в Испанию и пошлю танковые и пехотные дивизии в Северную Африку».

Хотя нападение на Советский Союз представляет собой возвращение к первоначальным целям Гитлера, переход к активным действиям после английского тупика и конечное звено в цепи господства на континенте, есть определенные свидетельства того, что на решение оккупировать Россию в определенной степени повлиял и американский фактор. 8 января 1941 года Гитлер сообщил своим адмиралам, что «если Россия падет, то это сильно облегчит положение Японии и, наоборот, значительно увеличит опасность войны для США». В начале вторжения он сказал Муссолини, что после разгрома России у Америки поубавится желания вступать в войну. В ходе наступления на Москву, Гитлер, как отмечают свидетели, заявлял, что «победоносное завершение кампании на Восточном фронте окажет благоприятное влияние на всю ситуацию и, возможно, также на политику США».

Но если бы Америка оказывала непосредственное сильное влияние на ход немецких операций в Европе до 1942 года, то следовало бы ожидать, что она постоянно упоминалась бы в военных планах, директивах, меморандумах и дневниках. Однако изучение источников вовсе не подтверждает этого, во всяком случае, в отношении авиации и армии. Нам известны лишь некоторые высказывания Геринга, связанные с послевоенной авиационной мощью Америки. У посла Вильсона сложилось впечатление, что шеф люфтваффе отдавал должное американскому авиационному потенциалу.

Некоторое подтверждение обеспокоенности Геринга можно найти в странном деле американского нефтяного магната В.Р. Дэвиса. Как оказалось, Дэвис, человек с большими амбициями и связями среди американских политиков, с 1939 по 1941 год активно помогал немецкому военно-морскому флоту получать нефть из Мексики, еще до того, как Соединенные Штаты и Германия оказались в состоянии войны. За время своей деятельности он в сентябре 1939 года несколько раз встречался с Герингом. Вполне возможно, что он в тот период виделся и с Гитлером. О чем он беседовал с рейхсмаршалом, никто не знает, но Дэвис, очевидно, предполагал, что Рузвельт выступит посредником в случае европейской войны. Согласно докладу, который он предоставил помощнику Государственного секретаря Адольфу Берле, Геринг, которого Дэвис считал реальным правителем Германии, проявил большой интерес к урегулированию, спонсируемому Соединенными Штатами и основанному на возвращении Германии того, что она потеряла по Версальскому договору, и установлению «нового экономического порядка». Геринга, по мнению Дэвиса, очень беспокоило, какую роль будет в будущем играть Америка на Европейском континенте. Однако доклад не произвел на Госдепартамент никакого впечатления, и из этого ничего не вышло. С другой стороны, когда один из руководителей Главного имперского управления безопасности (РСХА) Вальтер Шелленберг заговорил о возможности американского присутствия в Европе, шеф люфтваффе посоветовал ему обратиться к психиатру.

После войны Шелленберг утверждал, что в Германии очень опасались проникновения американских шпионов в ряды военной разведки европейских стран. Он приводил в пример адмирала Канариса, шефа военной контрразведки, который «постоянно говорил об этом». Йодль после войны тоже утверждал, что «Америка долгое время занимала особое положение», но ни в его дневнике, ни в его стратегических предложениях об этом ничего не говорится.

В других военных источниках Америка упоминается очень редко. Во время сделки с эсминцами Гальдер записал в дневнике, что «стремление Америки купить Британию становится все более очевидным». Он записал также несколько замечаний, о которых мы поговорим позже, о том, что договор оси был направлен против США. В том же самом месяце, августе 1940 года, высшее командование армии сделало запрос руководству военно-морского флота, существует ли опасность высадки американских войск в Западной Африке, а в мае 1941 года, в связи с разработкой планов операции «Изабелла» (оккупации Португалии), в директиве ОКВ упоминался возможный захват Испании британскими войсками для того, чтобы компенсировать потери на Балканах и создать «США благоприятные условия для вступления в войну». Генерал Варлимонт, заместитель генерала Йодля в ОКВ, безуспешно пытался в ноябре 1940 года развивать франко-немецкое военное сотрудничество, надеясь избежать войны с Россией и «повлиять на Соединенные Штаты в нашу пользу». Но все эти отрывочные, случайные упоминания Америки только лишний раз подчеркивают, что США в 1941 году не являлись фактором немецкой сухопутной и воздушной стратегии на Европейском континенте. Полковник Хоссбах, вспоминая более важные совещания, на которых Гитлер обсуждал с военным командованием долгосрочные планы, подтверждает: на них не было произнесено «ни одного слова о реальной военной и политической ситуации в Соединенных Штатах и об их намерениях».

Однако был один генерал, который с самого начала хорошо понимал, какую опасность представляет для Германии Америка. Это был Людвиг Бек, руководивший Генеральным штабом армии до своей отставки, в 1938 году. Выступая против планов решения судетского вопроса силой, Бек весной и летом 1938 года написал несколько очень резких и пессимистических по тону меморандумов, в которых предсказывал, что если Германия пойдет по пути «национал-социалистических авантюр», то ее ждут неисчислимые беды. Главным в мрачном анализе Бека было предположение о том, что в случае нападения на Чехословакию против Германии выступят не только Англия и Франция, но и Америка. Он также утверждал, что США уже сейчас являются членом потенциальной антигерманской коалиции. 5 мая в записке, озаглавленной «Наблюдения по поводу современного военного и политического положения Германии», он напоминал, что во время прошлой мировой войны Америка служила для Англии и Франции базой снабжения, и выражал сомнения в том, что Германия сможет выдержать длительную войну, даже если роль США ограничится только снабжением ее врагов сырьем и продовольствием.

Три недели спустя Бек выразился еще откровеннее. «Германии, – писал он, – противостоит сегодня коалиция Чехословакии, Франции, Англии и Америки, и сотрудничество этих стран уже сейчас гораздо более тесное, чем в 1914 году». В своем «завещании» в июле и августе Бек снова вернулся к этой теме. Америка уже сейчас является поставщиком определенных видов вооружения для Англии. Он предсказывал, что США в случае войны будут поставлять в Англию все, что ей будет нужно, дополнив экономическую помощь пропагандистской и политической поддержкой. Американское общественное мнение уже подготовлено к этому, предупреждал он, а экономика страны сейчас в двадцать раз мощнее, чем в 1914 году. В заключение он писал:

«Если Америка бросит весь свой огромный военный потенциал на чашу весов Англии и Франции (что, к сожалению, вполне возможно), то военная мощь, направленная против Германии, особенно в случае длительной войны, возрастет в такой мере, что Германии нечего будет ей противопоставить».

Мы не знаем, читал ли Гитлер все эти записки целиком, хотя он конечно же знал о точке зрения Бека. Однако фюрер не ценил ни самого Бека, ни его мнение и на совещании 10 августа 1938 года дал ясно понять своим военным советникам, что, невзирая на пораженческие настроения Генерального штаба, он будет осуществлять свои планы. Об Америке не было сказано ни слова, а неделю спустя последовала отставка Бека[71].

Легко понять, почему Америка так редко учитывалась в континентальных планах рейха. Мы уже говорили о том, что Гитлер испытывал глубочайшее презрение к американским военным и полностью разделял взгляды Беттихера на военную промышленность США. Ранее мы уже видели, что Гитлер с течением времени стал рассматривать вступление Америки в Первую мировую войну как фарс, перевооружение американской армии как «чистой воды надувательство», а сведения об объемах производства «гигантским преувеличением». По мере того как Германия усиливала свою континентальную крепость, Гитлер стал считать военное вторжение Америки в Европу совершенно невозможным, и, по его мнению, без своего военного присутствия США не могли играть в Европе никакой роли. Существует масса доказательств того, что взгляды фюрера разделяли и высшие руководители нацистской партии. Министр иностранных дел заявил в ноябре 1940 года Молотову, что вступление Америки в войну «не имеет для Германии никакого значения», по-скольку «Германия и Италия никогда не позволят англосаксам высадиться на европейском берегу». Таким образом, любая попытка вторжения с самого начала была обречена на провал. Американскому посетителю Риббентроп охарактеризовал американское вторжение в Европу как «комедийную катастрофу», как «совершенно смехотворное», «абсолютно безумное» предприятие. Геббельс, Гесс и другие высказывали аналогичное мнение[72].

Поэтому трудно избавиться от мысли, что, хотя в Берлине и признавали влияние Америки на Европейский континент, важным политическим и военным фактором его не считали. При составлении своих планов немецкие политики и военные могли учитывать Америку при определении сроков своих действий или ссылаться на ее пример, но она всегда являлась для них второстепенным фактором. Только тогда, когда континентальные операции стали зависеть от положения дел на море, а также из соображений помощи своему союзнику на Дальнем Востоке, Гитлер начал, и то против своей воли, оглядываться на Соединенные Штаты.

Что касается Европы, то, когда, несмотря на уверенность Гитлера, Америка все же вступила в войну, в ОКВ все оказались в полной растерянности, что, впрочем, вовсе не удивительно. На следующий день после нападения японцев на Пёрл-Харбор генерал Йодль позвонил своему заместителю Варлимонту и потребовал у него информацию о том, какова вероятность американского вмешательства в европейскую войну. Варлимонт ответил, что «мы до этого никогда даже не рассматривали возможности войны с Соединенными Штатами и поэтому не имеем никаких данных, на основе которых можно было бы составить подобный прогноз». Ответ Йодля («попробуйте все-таки что-нибудь сделать») породил у Варлимонта такой комментарий: «Только после этого, и никак не раньше, начали мы разрабатывать стратегию немецких действий против Америки».

Европейский конфликт за годы, прошедшие с момента вторжения немцев в Польшу до нападения японцев на Пёрл-Харбор, перерос постепенно в мировую войну. Гитлер не смог ограничить боевые операции знакомым ему театром военных действий. Главной причиной того, что война перекинулась на те районы, которые он очень плохо знал – Атлантический океан и Дальний Восток, – стало вступление в нее Америки.

Политика Германии в отношении США и ее военно-морская политика с 1939 по 1941 год представляет собой борьбу Гитлера за то, чтобы избежать осложнений, которые принес бы с собой столь неожиданный поворот событий. Он был уверен, что битва за Атлантику – это всего лишь операция сдерживания, в то время как на самом деле она стала главной ареной боевых действий, в чем безуспешно пытались убедить фюрера его же собственные адмиралы.

Для характеристики фона, на котором разворачивались все эти события, мы должны кратко рассмотреть три основных фактора, действовавшие в годы, предшествовавшие началу мировой войны: личное отношение Гитлера к военно-морскому флоту, немецкую морскую традицию, которую унаследовал фюрер, придя к власти, а также планы и подготовительные меры, осуществленные военно-морским флотом Германии к 1939 году.

Гитлер, как мы уже писали раньше, не был поклонником военного флота. Он считал старый флот открытого моря, воевавший в Первую мировую войну, «парадным соединением», «романтической игрушкой» и «мишенью для вражеских артиллерийских учений». Его боязнь моря и дискомфорт, который он испытывал, когда при нем говорили о морской политике, отмечал не только Ганфштенгль. Командующий подводным флотом Германии Карл Дёниц писал, что «для Гитлера война на море была чем-то страшным и непонятным». А фюрер сам однажды признался: «На суше – я герой, на море – я трус».

Гитлер считал, что роль флота – вспомогательная и заключается в поддержке операций на суше. Впервые встретившись с командующим немецким флотом адмиралом Эрихом Редером, он дал ему ясно понять это. «Роль флота, – заявил Гитлер Редеру, – заключается в рамках его ответственности перед европейской континентальной политикой». Семь лет спустя он придерживался той же точки зрения и на совещании руководителей флота заявил, что «только решение всех наших проблем на суше позволит нам выполнить свои задачи в воздухе и на море». Эту точку зрения не следует считать сбалансированным взглядом на взаимоотношения между сухопутными и морскими силами. Адмирал Редер писал, а другие поддерживали его мнение, что Гитлер «плохо понимал опосредованный характер воздействия морских сил и то давление, которое он мог оказать на врага на суше в случае благоприятного географического положения». Гитлера, по словам адмирала, интересовало только одно: «сравнительные данные о скорости, размерах, вооружении и огневой мощи кораблей». На основе этого он и делал свои теоретические заключения. Он совершенно не понимал таких элементов морской стратегии, как наличие базы флота, зависимость от доступности портов, от союзников и географического положения».

Однако не следует думать, что Гитлер совсем ничего не знал о морском флоте и не разбирался в морской тактике. Он проявлял большой интерес к техническому оснащению кораблей, понимал значение морской блокады, а отдельные критические высказывания фюрера по поводу чрезмерного увлечения коммерческим рейдерством являются весьма дельными. Дело заключается в том, что он часто не был способен понять роли морского флота, проблем, стоящих перед его адмиралами, или проявить стойкий интерес к условиям функционирования своего флота и его возможностям. Он искренне признавался Дёницу, что не имеет «общего представления об этих вещах и чувствует себя в этих вопросах неуверенно».

Следует также отметить, что интерес Гитлера к флоту, и без того не слишком большой, в различное время то усиливался, то опять ослабевал, в зависимости от того, с кем он готовился воевать. Пока целью его завоеваний были Франция и Советский Союз, он мог позволить себе не обращать внимания на флот и следовать своим континентальным устремлениям. Когда же в 1938 году Гитлер понял, что его врагом стала Англия, он вынужден был признать, что война с ней означает войну на море. То, что он понял это, мы докажем чуть позже.

Безразличие Гитлера к морскому флоту частично проистекало из его огромного интереса к картам. Даже случайный взгляд на положение Германии на карте подскажет любому человеку, что военно-морские амбиции немцев лишены всякой почвы, и Гитлер, как мы знаем, не имел подобных амбиций. Адмирал Редер был не первым человеком, кто заметил, что природа дала Англии огромные преимущества перед Германией для развития флота. «Не сделав ни единого выстрела, – писал Редер, – она отрезала нас почти полностью от всех наших морских коммуникаций». Но, несмотря на это, а может быть, благодаря тому, что немецкий военно-морской флот был несколько искусственным образованием, немцы уделяли ему очень много внимания.

Стратегическое наследие, которое деятели прошлого передали гитлеровским флотоводцам, было противоречивым и не совсем ясным. Мечты о превращении Германии в могучую морскую державу, способную использовать свой флот в стратегических операциях, в ходе которых он мог бы навязывать свою инициативу врагу и добиваться полного господства на море, разбивались о географическую реальность и численное превосходство британского флота. Сам адмирал фон Тирпиц, главная фигура, ассоциирующаяся с океанскими амбициями Германии в эпоху императора Вильгельма, оказался вовлеченным в военно-морское соперничество с Англией, в котором он не мог победить. Поэтому ему пришлось умерить свои аппетиты и ограничиться флотом, способным нанести достаточно мощный удар по врагу для того, чтобы предотвратить нападение, продемонстрировав, что победа достанется ценой невосполнимых потерь. Это была так называемая «теория риска»: средство предотвращения войны политическим путем, которую нельзя выиграть из-за недостатка сил.

Опыт Первой мировой войны не помог прояснить ситуацию и создать фундаментальную стратегическую теорию на будущее. Впрочем, в 20-х годах в кругах военных моряков усиленно критиковали и изучали все эти проблемы. Были выдвинуты предложения резкого сокращения сферы деятельности флота и отказа от доктрины стратегических ударов немецкого флота в открытом море. В 1926 году появился меморандум капитана Вегенера, который предлагал вместо этого привести первоначальные амбициозные планы Тирпица в соответствие с требованиями сегодняшнего дня. Критикуя операции немецкого военно-морского флота в Первую мировую войну, Вегенер назвал свою теорию господства на море «господством на коммуникациях». Один из авторов уверяет нас, что книга Вегенера была «военно-морской библией» Гитлера, а сам Вегенер сделался его неофициальным тайным советчиком в делах флота.

Гитлер остановился на этой идее, но среди теоретиков флота разрабатывалась совершенно новая концепция будущих немецких ВМС. В 30-х годах предлагалось вообще отказаться от идеи флота как военного соединения и превратить все его корабли в коммерческие рейдеры. Сторонником этой концепции был капитан Вальдейер-Гарц. В своей статье «Флот будущего», опубликованной в 1936 году, он предлагал отказаться от идеи господства на коммуникациях и заняться экономической войной, которая должна стать основой современной военно-морской стратегии. Он предсказывал, что в будущем главная задача немецкого флота будет заключаться в нападении на торговые суда противника и защите своих, а не в полном уничтожении вражеского военно-морского флота. Это потребует широкого рассредоточения кораблей немецкого ВМФ на торговых линиях семи морей, в результате чего различия между торговым и военным судном должны будут исчезнуть.

В 30-х годах эта концепция, очевидно, пользовалась большой популярностью у верховного командования ВМФ. Адмирал Ассман, официальный историк верховного командования флота (ОКМ), к примеру, настаивал на том, что надо, наконец, признать, что господство на море принадлежит Англии, и свести все военно-морские операции к стремлению потопить как можно больше торговых судов (война тоннажа). Именно в ходе осуществления торговой войны, начавшейся после 1939 года, немецкой военно-морской политике пришлось учитывать роль США. Однако, как мы убедимся позже, Гитлер не разделял взглядов ОКМ на политику в Атлантике, и корень этих разногласий лежит, вероятно, в неспособности фюрера до конца понять взгляды своих адмиралов на военно-морское будущее Германии. В свете этого можно предположить, что, несмотря на то что Гитлер признавал британское господство на море, подобный ограниченный, коммерческий взгляд не был близок его стратегическому мышлению. Скорее всего, подчинение военных задач экономическим, отсутствие в планах ОКМ решающих битв или крупных ударов по флоту врага, а также ограничение действий флота одной лишь поддержкой операций на суше имели в глазах фюрера весьма сомнительный характер. Но самое главное то, что все эти концепции появились на фоне глубокого безразличия Гитлера к флоту, и его интересы распространялись на более крупные и важные цели. Для его адмиралов эти идеи конечно же имели более важное значение.

Военно-морская политика Германии в период с 1933 по 1939 год основывалась на ожиданиях, связанных с англонемецкими отношениями. Согласно Редеру, Гитлер в 1933 году выразил свое искреннее желание избегать «осложнений с Англией». Поэтому развитие флота определилось не идеей соперничества с Британией, а лишь тем объемом, «которого требовала континентальная европейская политика». Стремление Гитлера достичь соглашения с Англией путем признания ее превосходства на море нашло яркое отражение в англо-немецком военно-морском договоре 1935 года, по которому размер немецкого ВМФ должен был быть равен одной трети британского флота, а в июле 1937 года были приняты и качественные ограничения.

Нет сомнений в том, что Гитлер придавал этим соглашениям очень большое значение, а все возражения со стороны руководства флота отметались им под предлогом того, что понимание между Англией и Германией важнее флотских амбиций.

И хотя Гитлер уже с ноября 1937 года включил Англию в число «ненавистных противников Германии», он в том же 1937 году подтвердил свое твердое намерение жить в мире с Италией, Японией и Англией и продолжал заявлять, что в намерения Германии не входит «оспаривать положение Англии на морях, соответствующее ее мировым интересам». Поэтому следует отметить, что до мая 1938 года планы военно-морского командования строились на основе предполагаемого столкновения с Францией, Россией и Чехословакией и главной задачей считалось строительство флота в пределах тех ограничений, которые предусматривались двумя договорами с Англией. Однако после «кризиса в выходные дни» в мае 1938 года, во время которого Гитлер почувствовал себя униженным чехами и англичанами, предпринявшими демарш в их защиту, он объявил о своем намерении «сокрушить» Чехословакию. Вероятно, именно после этого кризиса Гитлер в душе изменил свое отношение к Англии, что, в свою очередь, отразилось на немецком флоте.

Верховному командованию военно-морского флота (ОКМ) было приказано разработать план строительства такого флота, который был необходим для изменившейся внешней политики Германии. Внимание теперь переключалось с небольшого флота для специализированных рейдовых операций на сбалансированный флот, способный решать стратегические задачи, но создать который можно было только в течение нескольких лет. Редер в своих мемуарах пишет, что Гитлер «заверил меня, что флот потребуется ему не раньше, чем в 1944 году» и что фюрер «и предположить не мог», что очень скоро Германии придется воевать с Англией. Когда в апреле 1938 года был заложен линкор «Тирпиц», Гитлер еще раз заверил Редера в том, что немецкому флоту не придется воевать с английским. В своих показаниях на Нюрнбергском процессе Редер утверждал, что эта же мысль была повторена и 22 августа 1939 года. Дёниц подтвердил высказывание Редера о том, что немецкому флоту не сообщили, кто станет его противником[73].

Тем не менее командование флота к тому времени уже думало о том, что в конце концов ему придется столкнуться с Англией. В марте 1938 года Редер в речи перед немецкими судостроителями, произнесенной по поводу новой программы флота, заявил, что ее цель – создать «необходимые мощные средства, в которых он [Гитлер] нуждается для выполнения своих внешнеполитических задач». Он назвал главными противниками Францию и Англию и упомянул, что Россия и «большое число заморских государств» (Соединенные Штаты?) тоже могут быть вовлечены в военные действия.

С такими врагами у руководства немецкого флота не могло быть иллюзий о том, каков был бы результат новой Ютландской битвы, если бы она состоялась в ближайшее время. Это обстоятельство и породило увлечение концепцией капитана Вальдейер-Гарца о господстве на коммуникациях. Редеру нужен был временный флот, который нападал бы на британские коммуникации – это могли делать как надводные корабли, так и подводные лодки, заставляя врага распылять свои силы. Но он был заинтересован и в создании сбалансированного военно-морского флота, который в конечном счете мог бы потягаться силами с самим британским флотом. Находясь в плену иллюзий, что до 1944 года еще далеко, Редер и его коллеги разработали план «Зебра», или План-З строительства флота, способного не только вести войну на коммуникациях и завоевать господство на море, но и стать «действующим флотом». Крупные корабли, включая авианосцы и особенно карманные линкоры, поддерживаемые крейсерами и эсминцами, а также подводными лодками, должны были обеспечить к 1945 году полномасштабную воздушную, надводную и подводную войну против британских коммерческих судов, а также проведение диверсионных операций против британского военного флота. В октябре 1938 года Гитлер потребовал от Редера, чтобы «каждый корабль, построенный нами, был сильнее соответствующего ему английского корабля».

В январе 1939 года Гитлер одобрил план Редера, но отверг его предложение по немедленному усилению флота на случай, если война разразится раньше, чем они рассчитывают[74].

Тем не менее к тому времени флот занимал уже большое место в расчетах Гитлера. В меморандуме, составленном для комиссара, отвечавшего за выполнение четырехлетнего плана, фюрер потребовал, чтобы «расширение флота, о котором я распорядился, стало приоритетным направлением среди всех прочих, включая и вооружение двух других родов войск вермахта». Следующий шаг был сделан в апреле 1939 года, когда Гитлер отказался выполнять условия англо-немецкого военно-морского договора, отвечая на требования Рузвельта предоставить гарантии, что Германия не будет совершать новых актов агрессии. В том же апреле, одновременно с составлением плана «Белое дело» (ликвидации Польши), флоту было приказано подготовиться к возможным действиям против британских судов. Впрочем, Редера это не сильно встревожило. В меморандуме, составленном в следующем месяце, он писал, что это была предосторожность, которую «ни в коем случае не следует считать предвестницей вооруженного столкновения с оппонентом на Западе».

Тем не менее флот начал свое развертывание, и министерство иностранных дел было очень встревожено (причем не в последний раз) тем, что ОКМ готовилось к проведению неограниченной подводной войны после начала боевых действий. На главных британских морских путях должны были действовать субмарины, а карманные линкоры предполагалось использовать для нанесения независимых друг от друга ударов в Северной и Южной Атлантике. Остальные силы флота оставались в резерве.

4 августа были изданы оперативные приказы, которые содержали анализ политической ситуации, составленный ОКМ: в случае войны Англия и Франция станут противниками Германии, какую позицию займет СССР, неизвестно, и только Испания и Япония будут относиться к Германии благожелательно. Об Америке не упоминалось вообще. В случае войны предлагалось по возможности избегать контактов с военными кораблями противника. Что касается нарушения коммуникаций и уничтожения вражеских торговых кораблей, то этого надо было добиваться любыми возможными средствами, соблюдая, однако, закон о призах и уважение к нейтральным странам. Эти общие принципы были подтверждены в директиве № 1 от 31 августа, и цель Плана-З была официально изменена – в течение шести – восьми лет флот должен был превратиться в мобильную ударную силу. В настоящее время он должен был оказывать поддержку немецкой военной операции в Польше и защищать побережье Германии.

Мы не знаем, были ли Редер и его коллеги сильно удивлены, когда разразилась война, но нет никаких сомнений в том, что немецкий флот в сентябре 1939 года был совершенно не готов к выполнению поставленных перед ним задач и что высшее морское командование охватило уныние. «Подводный флот еще слишком слаб, чтобы оказать решающее влияние на ход войны. Надводный флот может только показать, что немецкие моряки знают, как умереть с честью»[75].

Неготовность флота к войне объяснялась ограничениями Версальского договора, скромными возможностями немецких верфей, а также тем, что на создание армии требуется гораздо меньше времени, а Гитлер торопился начать войну. Однако главная причина, вероятно, заключается в том, что Гитлера интересовали только операции на суше и он сделал создание флота приоритетным направлением развития только перед самым началом войны.

Следует отметить, что в немецком довоенном военно-морском планировании США вообще отсутствуют. Что бы ни думали по этому поводу немецкие адмиралы, в меморандумах, планах и директивах, посвященных вопросам флота, Америка как возможный противник никогда не упоминалась, за исключением весьма туманной ссылки Редера на «большое число заморских государств» в речи, произнесенной им в 1938 году перед кораблестроителями. А между тем в плане рассредоточенной атаки на коммуникационные линии дальнего фланга Британии, который Гитлер своим поспешным развязыванием войны навязал флоту, таилась опасность конфликта с Америкой на просторах Атлантического океана. После того как Британия решила продолжать сражаться, надежды на то, что с ней можно будет договориться и тем самым быстро завершить войну, рухнули. И теперь уже ни предпочтение, отдаваемое Гитлером сухопутным войскам, ни его нежелание принимать во внимание военно-морской фактор, а также страны, находящиеся за пределами Европы, не могли спасти его от столкновения с державой, которую он раньше сбрасывал со счетов, в тех условиях и регионах мира, которые его совершенно не привлекали.

Сухопутные предрассудки Гитлера, сыгравшие свою роль в неготовности флота к войне, сохранились и после ее начала – он уделял почти все свое внимание операциям на континенте и нуждам армии и авиации, с помощью которых надеялся добиться победы. В своем стремлении уступить Британии господство на море в качестве желаемого дополнения к немецкой мощи на суше Гитлер не мог понять, как указывал Хинсли, одной простой вещи – именно сильный морской флот помог бы ему установить господство в Европе, о котором он так мечтал. Тем не менее устойчивые предрассудки Гитлера в отношении флота усиливались теперь еще одним фактором, из-за которого он вынужден был сдерживать пыл своих адмиралов. Этим новым фактором стали Соединенные Штаты.

Обычное представление об осторожном Генеральном штабе, прилагающем все усилия, чтобы сдерживать импульсивные порывы фюрера, совершенно не подходит для характеристики его отношений с адмиралами, как во всей военно-морской политике в целом, так и в политике в отношении США. В этом случае наблюдалась совершенно противоположная картина: умеренный, колеблющийся фюрер был так не похож на вояку, рвущегося в бой, каким его знали в Германии, особенно в свете его хорошо известного пренебрежения к американской мощи. Однако мы вернемся к этой проблеме в конце нашего описания битвы за Атлантику.

Несмотря на все послевоенные заявления немецких адмиралов о том, что у них не было никакого намерения втягивать США в конфликт, стенограммы совещаний фюрера по делам флота, меморандумы самих адмиралов и дневники военных моряков свидетельствуют об обратном – ОКМ всячески стремилось устранить все ограничения, наложенные на военно-морские операции, и добиться разрешения освободить моря от коммерческого судоходства союзников. Защищая этот курс, военно-морские советники Гитлера демонстрировали законную обеспокоенность действиями Америки и настаивали на проведении политики, которая на самом деле привела бы к немедленному вступлению в бой ВМС США.

Реакция Гитлера на эти просьбы (и здесь его полностью поддерживало министерство иностранных дел) заключалась в том, что он либо сразу же отвергал то или иное предложение, либо откладывал свое решение, либо шел на незначительные уступки. Он оправдывал свою осторожность общими соображениями о том, что в первую очередь надо обеспечить безопасность на континенте, а также постоянными ссылками на угрозу со стороны Америки. Яростнее всего Гитлер отвергал именно те предложения ОКМ, которые в чем-то могли ущемить интересы США. Однако из этого вовсе не следует, что осторожность фюрера вытекала из реалистичной оценки фактов, которую он противопоставлял безрассудности своих адмиралов. Решения Гитлера могли основываться на его безразличии или неуверенности в том, как лучше поступить. Вполне возможно, что неограниченная, полномасштабная война против британского торгового флота, начатая с самого начала, как и предлагали немецкие адмиралы, привела бы к быстрой капитуляции Британии и тем самым устранила бы единственную реальную причину для вторжения Америки на континент. Все дело заключалось в том, что в военно-морской политике не было единодушия – между ОКМ, с одной стороны, и Гитлером и министерством иностранных дел, с другой, существовали разногласия, главной причиной которых как раз и были Соединенные Штаты.

Эти разногласия в военно-морской политике, а также превращение Соединенных Штатов в важный фактор этой политики стали особенно заметны в последние месяцы 1939 года. Менее чем через неделю после начала войны Гитлер и его советники пришли к соглашению, что, поскольку Америка является нейтральной («по крайней мере, внешне»), следует проводить политику ограничений до тех пор, пока ситуация не прояснится. Эти ограничения включали в себя отзыв ряда субмарин, запрещение атаковать пассажирские корабли Франции. Однако к 23 сентября Редер потерял всякое терпение. Он заявил, что необходимо постепенно отказываться от ограничений, делая это незаметно. Он особенно настаивал на отмене приказов, запрещавших атаковать британские и французские суда, а также требовал увеличить производство подводных лодок. Гитлер согласился с рядом высказанных им предложений, и в конце сентября появились директивы, дававшие кораблям немецкого флота больше свободы в нападении на корабли союзников, хотя по-прежнему запрещалось атаковать пассажирские суда и суда нейтральных стран[76].

Министерство иностранных дел было недовольно перспективой усиления войны на море, и причиной этого беспокойства были Соединенные Штаты. В меморандуме ОКМ от 7 сентября Верман из политического отдела писал, что суда нейтральных стран должны предупреждаться о переговорах по радио, тактике отступления и о кораблях, идущих без огней, и что операции в море должны быть ограничены, чтобы «американцы не могли заявить, что мы воюем с ними». Верман предлагал избегать «грубых» маневров подводных лодок до тех пор, пока не прояснится американское законодательство о нейтралитете и не будет определено, имеют ли американские пассажиры право находиться на борту тех судов, которые могут подвергнуться нападению.

Однако предупреждения, поступившие с Вильгельм-штрассе, совсем не отвечали намерениям ОКМ. К октябрю Редер был готов устранить все ограничения в отношении английских судов. Он настаивал, чтобы Гитлер разрешил флоту приступить к боевым действиям максимальной интенсивности. Даже угроза вступления в войну Америки, в чем Редер не сомневался, если война затянется, не должна была ограничивать действия военного флота Германии, поскольку они только затянут конфликт. В стенограмме было отмечено, что Гитлер «полностью согласился с этим». Однако, когда дело дошло до конкретных решений, таких как объявление первоочередной задачей строительство подводных лодок, Гитлер тут же пошел на попятную, пообещав рассмотреть этот вопрос позже.

Министерство иностранных дел снова встревожилось. Вайцзеккер напомнил Риббентропу, что решение о начале неограниченной подводной войны было не только военным, но и политическим. Государственный секретарь спрашивал, стоит ли обзаводиться новыми противниками в войне, не имея еще достаточного числа подводных лодок, чтобы поставить Англию на колени. Он хотел, чтобы министр иностранных дел был лучше информирован в военно-морских делах. Риббентроп сам 27 декабря поднял вопрос о нейтралах и войне на море. Он считал, что потопление американских судов и судов других нейтральных стран будет иметь такие политические последствия, что он решил сам сообщить об этом Гитлеру, а также «об общих проблемах усиления войны на море».

Поняв, что в несговорчивости Гитлера по этому вопросу виноваты США, Редер 10 ноября передал ему меморандум, в котором объяснил, какой точки зрения придерживается ОКМ в отношении Америки. Назвав законы о нейтралитете «ловким прикрытием самого воинственного из американских президентов», Редер соглашался с тем, что действия флота не должны дать Рузвельту повода для нарушения этих законов. Однако командование флота было уверено, что война с Британией в Атлантике может быть усилена и без провоцирования Соединенных Штатов, хотя конечную стадию этого усиления можно отложить до того момента, когда немецкий флот станет достаточно сильным, чтобы не бояться вмешательства США. На Гитлера этот меморандум не произвел особого впечатления, ибо, хотя ноябрьские директивы и предоставили флоту больше свободы, в них подчеркивалось, что права нейтралов (и среди них особенно подчеркивались США) должны строго соблюдаться. Последнее совещание 1939 года оставило вопрос нерешенным. Попытки Редера заставить Гитлера выступить с заявлением о том, что если Британия будет нарушать международное право, то Германия ответит на это потоплением всех судов, которые окажутся в районе боевых действий, были безоговорочно отвергнуты. Как записал Йодль в своем дневнике 30 декабря 1939 года, «суда нейтральных стран, которые будут вести себя корректно и идти без конвоя, трогать запрещалось».

На немецкую военно-морскую политику большое влияние оказывало беспокойство Гитлера по поводу Великобритании, что неизбежно привело его к проблеме Соединенных Штатов, которые, как он теперь считал, виноваты в отказе англичан подчиниться его воле. Гитлер никак не мог понять, почему британцы продолжают воевать, хотя надежды на победу у них нет, но при этом он не хотел использовать свой флот на полную мощность, чтобы заставить их это понять. Отсюда и смятение фюрера по поводу битвы в Атлантике и вторжения в Англию (операция «Морской лев»), и утерянные возможности в Дюнкерке, и постоянный поиск более подходящих континентальных альтернатив (захват Норвегии и Франции, планы нападения на Гибралтар и СССР). Желая добиться быстрого решения всех своих проблем, но не желая спустить с поводка флот, который помог бы ему достичь этого решения, Гитлер в 1940 году внес пораженческие настроения в немецкую военно-морскую политику.

Эта политика развивалась в условиях постоянного давления со стороны ОКМ, стремившегося освободиться от пут континентальных устремлений, и все более увеличивающегося беспокойства по поводу американской политики. Интерес США к Средиземноморью и Африке, неудобства, вызванные созданием панамериканской зоны безопасности, а также помощь Англии (особенно сделка с эсминцами и провозглашение ленд-лиза), которые, по мнению руководства флота, могли стать решающими факторами в длительной войне, – все эти проблемы были порождены Америкой. Они постоянно упоминались в меморандумах ОКМ, о них постоянно говорилось Гитлеру в надежде, что он разрешит начать неограниченную морскую войну. Но Гитлер и слышать об этом не хотел.

В январе Редер написал Гитлеру об этих проблемах. Он критиковал высшее командование вооруженных сил (ОКВ) за то, что оно придает слишком большое значение «континентальной идее», и требовал, чтобы люфтваффе оказывало военно-морским операциям более мощную поддержку. Редер настаивал, что главным врагом Германии является Британия, и жаловался, что руки флота связаны недостатком техники и личного состава, поскольку главной целью немецкой промышленности было производство вооружения для других родов войск, а пополнение тоже шло в первую очередь туда. Отмечалось, что Гитлера все это «нисколько не тронуло». Он просто еще раз повторил, что намерен сначала обеспечить завоевание континента, и выдвинул аргументы в пользу того, чтобы все ресурсы направлялись на достижение этой цели. Редеру пришлось уступить, но через месяц он обратился с просьбой, чтобы флоту разрешили хотя бы открывать огонь по судам, идущим в американских водах без огней, и проводить операции в территориальных водах Галифакса. Но фюрер отверг и эти просьбы, объяснив это тем, что они произведут неблагоприятный «психологический эффект на США». Когда же Гитлер отверг предложения послать подводные лодки в Средиземное море, Редер в огорчении назвал результаты совещания как «самое настоящее отступление» и сообщил американскому военному атташе в Берлине, что немецкий флот получил приказ избегать любых контактов с американскими судами.

То, что Редер не преуспел в своих попытках заставить Гитлера обратить более пристальное внимание на флот, подтверждают планы операций на Западе («Желтое дело»), которые разрабатывались весной 1940 года. Из них хорошо видно, что в сухопутных и воздушных операциях флоту отводилась второстепенная роль. В связи с этим снова возникли разногласия между военно-морским флотом и авиацией по поводу того, какие страны следует оккупировать (руководство ВМС возражало против вторжения в Центральную Европу и предлагало создать базы для подводных лодок на западном побережье Франции и Норвегии) и какую тактику использовать[77].

Фактор Соединенных Штатов присутствовал даже в этих тактических спорах. На совещании 7 мая Гитлер встал на сторону руководства люфтваффе, которое считало, что линкоры беспомощны против воздушных атак, поскольку чувствовал, что гибель линкоров «может повлиять на планы США». Впрочем, флоту обещали дать большую свободу действий, а в июне Гитлер заверил своих адмиралов, что после падения Франции флоту будет уделяться первостепенное внимание. Но этот счастливый для флота день так и не наступил – сначала надо было подчинить себе Францию, а потом, как мы увидим, всю Европу, включая Россию.

Тем временем в Норвежской кампании Гитлер использовал флот для поддержки вторжения. Однако руководству ВМС пришлось преодолеть нежелание фюрера положиться на флот для достижения своей цели. Как свидетельствовал один из его военно-морских советников, «провести операцию, преодолев такое большое водное пространство, было для него очень странным». Однако после этого Норвегия стала для Гитлера навязчивой идеей – он стал опасаться, что англо-американские войска изберут ее местом своего вторжения. И задачей номер один для флота стала теперь охрана Норвегии, а Северная Африка и Атлантика отодвинулись на второй план.

В июне и июле в штабе ВМФ занимались подготовкой операции вторжения в Англию, которая получила название «Морской лев». Но в этом случае неуверенность Гитлера дополнялась неуверенностью его советников. Гитлеру не нравилась сама идея столь крупной военно-морской операции, а его адмиралы растерялись перед обилием технических деталей, которые надо было предусмотреть. Гитлер согласился на проведение этой операции, только убедившись, что это самый лучший способ достижения победы над Англией, о которой он так мечтал. Но даже в операции «Морской лев» флоту, по-видимому, отводилась роль угрожающей силы или силы, наносящей завершающий удар по стране, уже обескровленной воздушными налетами[78].

При обсуждении деталей операции разногласия между Гитлером и ОКМ и ОКМ и другими родами войск еще больше усилились.

Редер опасался, что вместо вторжения будет осуществлена морская блокада Британии, поскольку задание, которое получил флот, «никоим образом не соответствовало его мощи и никак не было связано с задачами, поставленными перед армией и военно-воздушными силами». Поведение Гитлера тоже не внушало надежд – он постоянно обсуждал с представителями этих родов войск сроки операции, дату ее начала и тип фронта, который надо было создать. К августу стало ясно, что фюрер обдумывает альтернативы для этого сомнительного предприятия, а в сентябре операция вообще была отложена на неопределенный срок. У нас нет прямых доказательств тому, что в расчетах Гитлера, связанных с операцией «Морской лев», фигурировали США, но все понимали, что надо срочно сломить сопротивление Англии до того, как американская помощь достигнет своего полного объема[79].

Впрочем, во время обсуждения альтернатив вторжению в Британию много говорилось о том, какую роль может сыграть Америка.

Когда подготовка операции «Морской лев» была прекращена и осенью 1940 года обсуждались другие варианты удара по Британии, ОКМ сосредоточил свое внимание на четырех географических регионах: Средиземноморье, Африке, испанских и португальских островах, а также Атлантике и Западном полушарии. Во всех этих регионах Америка имела определенное влияние. Гитлер не проявил равнодушия к этим вариантам, но после июля 1940 года у него появилась собственная континентальная альтернатива «Морскому льву» – операция «Барбаросса» (план вторжения в Россию). В связи с этим он планировал опереться на Францию и Испанию в Средиземноморье и ограничить немецкие договорные обязательства. Изменение приоритетов стало ясным во время его разговора с адмиралами. 9 сентября руководство флота в качестве альтернативы «Морскому льву» предлагало нанести удар по Гибралтару и Суэцу, поскольку, по мнению адмиралов, Британию надо было «изгнать из Средиземноморья». Более того, эти операции надо было разработать «до того, как вмешаются Соединенные Штаты». Это были не второстепенные операции, предупреждало ОКМ, а главный удар по Британии. Редер повторил этот аргумент две недели спустя, когда в разговоре с Гитлером охарактеризовал Средиземноморье как «опорный пункт их империи» и подчеркнул значение немецкого удара, который надо нанести до того, как вмешается Америка[80].

В Германии хорошо понимали, что Африка, Испания и португальские острова представляют для Америки непосредственный интерес. ОКМ не исключало даже возможность американской военной операции в этом регионе. В большом меморандуме, озаглавленном «Проблема США», представленном на совещании в сентябре, ОКМ предупредило о том, что Америка может оккупировать испанские и португальские острова и британские и французские колонии в Западной Африке. В качестве превентивной меры было предложено захватить Канары и использовать французский флот для защиты французских колоний[81].

Редер постоянно подчеркивал решающее значение Северо-Западной Африки, он предвидел англо-американо-французское сотрудничество в этом регионе. Гитлер согласился, что и для Средиземноморья, и для Северной Африки существует опасность, но не предложил ничего иного, кроме как заключить договоры с Францией и Испанией. 20 ноября фюрер сообщил Муссолини, что его задача в Афро-Средиземноморском регионе – «выгнать британский флот из его убежища», но Редер по-прежнему был уверен, что Германия делает большую ошибку, не принимая всерьез англосаксонского вторжения в этот регион.

Но больше всего, конечно, беспокоило ОКМ укрепление отношений между США и Англией и угроза, которую они представляли для военно-морских операций в Атлантике. Адмиралы не были уверены в том, какие цели преследует в данном случае Америка. Они полагали, что американский флот имеет экспансионистские устремления и надеется унаследовать британскую военно-морскую и имперскую мощь. Поэтому в представлении ОКМ, увеличивая свою помощь Великобритании, Соединенные Штаты могли преследовать не только свои интересы, но и надеялись создать англосаксонское господство в океане. Но каковы бы ни были цели или мотивы США, немецкие адмиралы не меньше, чем Томсен или Дикхоф, были поражены желанием Америки усилить английский флот, что особенно ярко проявилось в договоре об аренде эсминцев («акт неприкрытой враждебности по отношению к Германии»). В ОКМ росло убеждение, что английское сопротивление Германии в значительной степени базировалось на уверенности, что США не оставят Британию без поддержки. И хотя выражались сомнения в том, что Америка сможет доставить нужные Англии товары немедленно, штаб ВМС Германии охарактеризовал американскую помощь как «исключительно важный фактор» в долгосрочной перспективе, поскольку США, Великобритания и Канада все теснее сплачивались в борьбе против нацизма[82].

В декабре 1940 года адмиралтейство делало все, чтобы убедить Гитлера в том, что американская помощь Англии и перспектива ее значительного увеличения требовали, чтобы с Британией было покончено как можно скорее. С помощью решающих ударов по Англии, как было записано в одном из военных дневников, Германия сможет убедить американцев, что их помощь Британии – «никому не нужное дело». Пришло время «использовать все имеющееся под рукой оружие для того, чтобы сокрушить сопротивление британцев и заставить их запросить мира». Объявление Рузвельта о ленд-лизе, последовавшее в декабре, только подтвердило эту мысль. По мнению ОКМ, эта мера имела «далекоидущие последствия для продолжения английской борьбы», поскольку она поставила весь огромный военный потенциал Соединенных Штатов «на службу врагам Германии». Представив себе мрачную картину кораблей, продовольствия, самолетов и даже военно-морских соединений, идущих через Атлантику все более увеличивающимся потоком, немецкие адмиралы безо всяких обиняков назвали этот шаг «вступлением в войну без тех политико-милитаристических осложнений, которое дает ее официальное объявление». ОКМ удивлялось: неужели «политическое руководство рейха не может принять хотя бы дипломатических контрмер»? Нет ничего более важного сейчас, писалось в заключение меморандума, чем пресечение поставок из Америки и скорейшее покорение Англии.

Эти мысли из военного дневника были переданы Гитлеру Редером во время последнего совещания у фюрера 27 декабря 1940 года. Предупредив, среди прочих других вещей, что с помощью Америки Англия с лихвой заменит корабли, потерянные во время ограниченных подводных операций, что объемы поставок сырья возросли «во много раз» и что производство военных самолетов в США может резко усилить воздушный флот Англии, Редер потребовал «как можно скорее» бросить против нее все силы Германии. Он заявил, что прежде, чем нападать на Россию, надо разделаться с Англией, и пожаловался, что ОКВ никак не хочет этого понять. Редер подвел четкий итог своему выступлению: «Главная наша проблема теперь – это американская помощь Британии и нехватка у нас субмарин». Гитлер снова выразил свое согласие и снова разбил все надежды Редера рассуждениями о том, что сначала надо обеспечить континентальную базу[83].

После этого он дал Редеру обещание, которое тот уже не раз слышал, что флот дождется своего часа. Когда же Редер, находившийся, должно быть, на грани отчаяния, напомнил Гитлеру, что они вернулись к тому, с чего начали, фюрер отмел его слова ссылкой на какие-то «новые политические факторы». Редеру пришлось удовольствоваться теми подводными и надводными силами, которые он имел в Атлантике, и постараться выжать из них все возможное.

В конце 1940 года само Западное полушарие и вступление Америки в войну начали интересовать немецких разработчиков военно-морских операций. Особенно раздражала их панамериканская зона безопасности, создание которой было провозглашено на панамериканском конгрессе в сентябре 1939 года. Установление трехсотмильной зоны вокруг обеих Америк, в которую не допускались военные корабли, с самого начала было встречено в штыки, хотя и были изданы директивы, запрещавшие вторгаться в эту зону[84].

Признав стратегическое значение Западного полушария для США, немецкие адмиралы тем не менее были встревожены тем, что район крейсерских операций значительно уменьшился, и привлекли внимание фюрера к этому вопросу на совещании 1 ноября. Они также утверждали, что, раз США уже фактически отказались от нейтралитета, который был единственным оправданием для создания зоны, немецкие надводные корабли должны получить право нападать на их суда в пределах этой зоны. Однако Гитлер отказался дать им это право, добавив, что он рассмотрит это предложение позже. В декабре 1940 года вопрос был поднят снова. Теперь уже, после сделки с эсминцами, не могло быть и речи о нейтралитете Америки, и существование зоны потеряло свое значение[85].

Относительно вступления Америки в войну мы говорили выше, что, по мнению немецкого военно-морского командования, отход США от политики нейтралитета зашел уже так далеко и можно было считать, что Америка уже де-факто находится в состоянии войны с Германией. Тем не менее в военный дневник за 1940 год были занесены высказывания по поводу ее официального вступления в войну. Вначале в дневнике было отражено мнение Беттихера о том, что главным препятствием для него стало влияние «Генерального штаба» Америки на политиков и неуверенность в действиях Японии, однако к августу выводы стали более мрачными: «По всем признакам США будут готовы к войне в начале 1941 года и к этому времени, если не раньше, вступят в нее».

Бывший адмирал Вагнер, давая после войны показания в Нюрнберге, утверждал, что «все военные решения в 1941 году принимались с учетом того, какое впечатление они произведут на США». Адмирал говорил истинную правду, хотя осознание американской мощи не заставило немецкое военно-морское командование проявлять осторожность в своей политике. В течение этого года до начала военных действий ОКМ волновали те же проблемы, которые возникли еще в 1940 году. Адмиралы постоянно жаловались на споры с руководством люфтваффе и на то, что флот играет второстепенную роль, а неудачами в подводной войне флот обязан недостаточной поддержке с воздуха.

На совещаниях у фюрера и в военных дневниках все чаще упоминалось англо-американское влияние в Африке. Появление американских войск в этом регионе рассматривалось как «огромная опасность», и предлагались меры для того, чтобы не допустить этого[86].

Но совершенно очевидно, что главной мишенью войны на море был «мост», переброшенный через Атлантику, по которому в Англию шли поставки из Америки. Американская оккупация Исландии, осуществление закона о ленд-лизе и приказ Рузвельта «открывать огонь при первом же появлении», – и все это на фоне постоянных столкновений между немецкими и американскими кораблями, по мнению ОКМ, уничтожило все различия между статусом Соединенных Штатов и Великобритании. Флот, как и раньше, только теперь с удвоенной силой, настаивал на отмене всех ограничений. Но все внимание Гитлера было поглощено операцией «Барбаросса», и адмиралам снова заткнули рот, дав туманное обещание разрешить неограниченную войну после разгрома Советского Союза.

Таким образом, для ОКМ главным врагом оставалась Англия, поддерживаемая Америкой. Впрочем, некоторые адмиралы считали главным врагом США. «Чем дальше, тем больше Рузвельт становится антиподом Гитлера» – так была сформулирована эта идея в военно-морском дневнике в январе 1941 года. Участие американских самолетов в воздушных налетах на Германию, ремонт британских судов в американских верфях, а также разведывательная деятельность и сообщения по радио о появлении немецких кораблей – все это свидетельствовало о военном сотрудничестве двух англосаксонских стран, об укреплении которого предупреждали не только адмиралы, но и немецкие дипломаты. Предсказывалось создание совместной англо-американской оборонительной линии от Гибралтара до Сингапура. Сотрудничество этих стран стало таким тесным к концу 1941 года, что и до и после нападения на Пёрл-Харбор военные дневники отмечали, что официальное вступление Америки в войну уже ничего не изменит.

В начале года у военно-морского руководства появилась надежда убедить в своей правоте ОКВ и самого Гитлера. В директивах говорилось о возобновлении борьбы с Англией и выражалась надежда, что «старые концепции» этой борьбы будут отброшены. Гитлер в своей директиве от 5 марта заявлял, что флот должен помочь армии и авиации «быстро завоевать Англию, чтобы удержать от вступления в войну Америку». Редер получил даже задание от Гитлера дать интервью в прессе, в котором он, помимо всего прочего, осудил политику США («адмирал Редер предупреждает американских поджигателей войны»). Но когда флот потребовал снять все ограничения в операциях против Британии, Гитлер снова стал непреклонен, потому что это могло заставить США вступить в войну. Он не собирался идти на риск и приобретать еще одного военного противника до того, как будет решена русская проблема.

Если говорить конкретно, то флот потребовал отменить неприкосновенность американских судов и разрешить немецким кораблям атаковать их в соответствии с законом о призах, а также разрешить немецким военным кораблям действовать в пределах панамериканской зоны безопасности. Вопрос о применении закона о призах был поднят в апреле, но разрешения не получил. Кроме того, вероятно, в ответ на заявление Рузвельта, последовавшее в том же месяце, о расширении зоны безопасности и мерах по усилению англо-американского сотрудничества[87] в Атлантике флот разработал ряд документов, проясняющих его позицию.

В одном из таких докладов, составленном в мае, перечислялись преимущества, которые получали американцы и англичане: американские суда на прямых торговых путях были неуязвимы и служили источником разведывательных данных для врага; британские корабли могли маскироваться под американские. Если же будет дано разрешение применять закон о призах к американским судам, то число их судов уменьшится; американский флот вынужден будет искать обходные пути и доставка грузов замедлится; американский флот не сможет обеспечить полную защиту торговых судов, а британцы не смогут больше маскироваться под американцев. Что касается моряков, то руководство немецкого флота признавало, что не может гарантировать всем сохранение жизни, но будет очень стараться. И наконец, если политическая ситуация позволит применить эту меру, то «абсолютно необходимо» разрешить флоту, по крайней мере, захватывать пароходы США, чтобы помешать англичанам маскироваться и продемонстрировать, что ситуация складывается очень серьезная.

Через три недели в приложении к материалам совещания у фюрера, состоявшегося 22 мая, был подготовлен меморандум, озаглавленный «Современные проблемы ведения войны в Атлантике в свете позиций США». Назвав американскую помощь «вливанием новой крови в Англию» и «центром всей битвы за Атлантику», меморандум затем перечислял проблемы, с которыми в этих обстоятельствах столкнулся флот, добавив к перечисленным прежде усиление патрулей и превращение торговых судов в авианосцы. Руководство немецкого флота называло «непростительным» тот факт, что правительство США разрешало американским гражданам, включая женщин и детей, плавать на кораблях, несущих оружие.

В связи с политическими соображениями флоту не позволялось ни захватывать суда США, ни вести против этой страны коммерческую войну, а оружие разрешалось использовать только для самообороны. «В свете долгосрочных перспектив это нельзя считать приемлемым решением». Флот должен, по крайней мере, получить право обстреливать суда, идущие без огней. В чем же теперь заключаются различия между войной и миром, спрашивалось в меморандуме. Альтернативы ясны: либо продолжать нынешнюю политику, дающую США свободу действий и тем самым вообще отказаться от битвы за Атлантику, либо прояснить ситуацию, разрешив флоту применять закон о призах в отношении американских «купцов», обстреливать американские военные корабли, если они будут угрожать немецким кораблям, атаковать все неосвещенные суда без предупреждения, а также американских «купцов», идущих в составе конвоя, обстреливать суда нейтральных стран, если они будут мешать проведению операций немецкого флота. На все эти предложения Гитлер ответил, что позиция Рузвельта слаба и Германия ни при каких обстоятельствах не должна допустить вступления Америки в войну в результате морских столкновений. Фюрер в лучшем случае мог рассмотреть вопрос о том, чтобы послать Рузвельту предупреждение, что же касается остальных предложений, то их надо отложить и посмотреть, как будет вести себя Америка[88].

27 мая Рузвельт провозгласил «неограниченное чрезвычайное положение», сославшись на все усиливающуюся угрозу войны и постоянные столкновения в океане («если страны оси не смогут добиться господства на море, они будут обречены»). Все это было несколько смягчено тем, что президент не объявил об ожидаемом введении конвоев. Поэтому руководство флота, не испугавшись безразличия Гитлера к тем вопросам, которые оно поднимало, решило в течение лета 1941 года добиться своего, поскольку считало, что ситуация постоянно ухудшается. В июле, отметив, что «только уважение к высшим политическим соображениям» заставляет воздержаться от нападения на американские корабли, оперативное командование флота в своем докладе заявило, что «деятельность американцев ведет к необычайному усилению подводной войны». Далее в докладе писалось, что, если американские поставки будут продолжены, потребуется признать «жестокую правду» и принять соответствующие меры. Эти слова снова стали гласом вопиющего в пустыне. В обзоре директив, переданном 17 сентября командованию подводным флотом, американские военные и торговые корабли снова были исключены из числа целей. Ни отсутствие огней, ни радиопереговоры не считались поводом для нападения.

Добиваясь от Гитлера разрешения действовать в рамках закона о призах, военно-морские советники продолжали настаивать на изменении немецкой политики по отношению к расширению панамериканской зоны безопасности. Гитлер и Риббентроп в апреле обсудили этот вопрос, и Гитлер отказался даже послать ноту протеста по поводу ее расширения[89].

Редер понимал, военные соображения требуют, чтобы он возобновил свои просьбы разрешить немецкому флоту проводить операции в пределах зоны для того, чтобы заставить противника распылить свои силы. Он заявлял, что достаточно только дать флоту оперативную свободу в зоне – и не потребуется никаких нот или заявлений. США не имеют права жаловаться, поскольку Британия с самого начала не обращала на зону никакого внимания.

Эти идеи, зафиксированные в военных дневниках, были сообщены Гитлеру на совещании, состоявшемся 17 сентября. Редер предупредил его, что теперь надо ожидать боевых столкновений «на каждом шагу». «В настоящее время, – пояснил он, – нет никакой разницы между британскими и американскими кораблями». После этого Редер высказал ряд подробных предложений, среди которых было предложение о том, что подвергаться нападению не должны только одиночные американские военные корабли[90].

Несмотря на послевоенные уверения Риббентропа о том, что речь Рузвельта произвела на Гитлера «огромное впечатление», фюрер отказался менять свою позицию до середины октября, а сам Риббентроп, хотя и назвал речь президента «лживой от начала до конца» и «не имеющей ни малейшей связи с угрозой со стороны Америки», заверил своего японского коллегу, что Германия будет проводить в Атлантике политику «благоразумия».

Реакция ОКМ на различные инциденты в Атлантике между немецкими и американскими кораблями свидетельствует о том, что, настаивая на более агрессивной политике, командование немецкого ВМФ хорошо понимало, на какой риск оно идет. Адмиралы реально оценивали опасность постоянных стычек и возможного полномасштабного столкновения с американским военно-морским флотом. Тем не менее они сильно сомневались, что стремление во что бы то ни стало избегать стычек сможет удержать Америку от вступления в войну. Эта политика в лучшем случае считалась проблематичной[91].

Редер, к примеру, с удовлетворением воспринял весть о столкновении между немецкой подлодкой и эсминцем «Гриер». Потопление американского корабля «Робин Мур» продемонстрировало, что Германия не намерена шутить и что «решительные меры всегда более эффективны, чем очевидные уступки», как выразился адмирал[92].

Тем не менее на совещании у фюрера, состоявшемся за три недели до нападения на Пёрл-Харбор, на котором обсуждались все эти вопросы, несмотря на явную готовность ОКМ идти на риск дальнейших столкновений, было решено, что флот «в соответствии со стратегической необходимостью» будет вести себя сдержанно. Даже если законы о нейтралитете будут полностью отменены (о чем предупреждал Редер), Гитлер решил быть непреклонным: приказ избегать провокаций остается в силе и будет изменен только «в зависимости от обстоятельств», что бы это ни означало.

Опасалось ли руководство немецкого флота, что столкновения между подводными лодками и американскими кораблями приведут к официальному вступлению Америки в войну? Очевидно, нет, поскольку упоминания о такой возможности очень редки. Вера в то, что быстрая победа над Британией исключит вмешательство Америки, ссылки на недовольство американского общественного мнения, а также появление Японии в военно-морских планах ОКМ в течение 1941 года – все это, без сомнения, заставляло некоторых адмиралов верить в то, что Америка в войну не вступит[93].

Впрочем, складывается такое впечатление, что руководство флота на тот момент просто не задумывалось над этим вопросом. Как постоянно повторял Редер, война на море была уже в полном разгаре, несмотря на то что официально она не была объявлена. И в течение всего этого года он пытался убедить в этом Гитлера[94].

В этом конкретном аспекте политики Гитлера постоянно поддерживало министерство иностранных дел, и совещания Редера с дипломатами были столь же разочаровывающими, как и совещания у фюрера. Министерство, например, было очень встревожено потоплением «Робина Мура», а также тем, как отнеслось к этому руководство флота. В меморандуме, составленном по этому случаю, писалось, что подобные инциденты относятся не только к компетенции ОКМ, но и дипломатов, и подчеркивалось, что флот не должен подталкивать министерство иностранных дел. За две недели до нападения на Пёрл-Харбор, толкая японцев на проведение агрессивного курса против Америки, Риббентроп предупредил ОКМ, что флот должен проявлять особенную осторожность за пределами панамериканской нейтральной зоны, чтобы избежать политических осложнений с Америкой. Поддавшись на провокацию, предупреждал он, мы только дадим американцам повод для вступления в войну. Экипажи подводных лодок должны проявлять сдержанность, поскольку нападения на суда могут привести к началу боевых действий между Америкой и Германией.

Нам осталось рассмотреть последний вопрос: почему Гитлер не давал своим адмиралам свободы действий? Трудно представить себе сомневающегося Гитлера, требующего строгого соблюдения международного морского права. Было ли это результатом реалистичного понимания американской мощи? Вряд ли. Хорошо известное презрение Гитлера к роли США в мировой политике резко контрастирует с его стремлением проявлять крайнюю осторожность и ни в коем случае не ущемлять интересы этой страны на просторах океана. Но если он не считал угрозу со стороны Америки серьезной, почему же он так боялся спровоцировать ее? Здесь мы сталкиваемся с одним из парадоксов гитлеровской внешней политики и его военных планов, который становится еще более выпуклым на фоне того безрассудного курса, который он навязывал Японии. Здесь присутствует определенный элемент непоследовательности и, изучая поступки такого человека, как Гитлер, нельзя сбрасывать со счетов этот элемент. Однако следует повторить те факторы, которые породили эту непоследовательность.

Во-первых, сдержанность фюрера в битве за Атлантику была, без сомнения, отражением его общей неуверенности в морских делах в отношениях с заморскими странами. Во-вторых, непоследовательность его реакции возникла в результате удивления, которое он испытал, когда страна, которую он не хотел принимать во внимание, в 1939 году неожиданно вторглась в его стратегический мир. В-третьих, военно-морская политика Гитлера вполне могла отражать его неспособность принять или, по крайней мере, допустить рейдерскую войну, которой ограничились действия его флота из-за того, что он в предвоенные годы почти не обращал на него внимания. Но скорее всего, необычная осторожность фюрера в отношении Атлантики была результатом его одержимости идеей жизненного пространства, которую он превратил в фетиш; его неспособности оторвать взгляд от карты Украины; его сосредоточенности на приобретении континентальной базы. В июне 1940 года это означало завоевание Франции. Теперь же Гитлер обратился к своей первоначальной цели: Советскому Союзу. И он дал ясно понять, что все другие вопросы для него – лишь помехи, отвлекающие его внимание от главной задачи. Одержимость фюрера операцией «Барбаросса» также дает ключ к пониманию кажущейся непоследовательности военно-морской и дальневосточной политики в отношении Америки, поскольку деятельность Японии на восточном фланге России соответствовала планам Германии в отношении этой страны. Зато для немецких адмиралов вторжение в Россию являлось чем-то вроде крупной стратегической помехи. Но Гитлер уверил их, что, как только одержит победу на Востоке и его континентальные планы будут выполнены, он спустит свой флот на англосаксов. В течение всего 1941 года он настойчиво уверял в этом своих адмиралов[95].

На первом совещании с руководителями флота в 1941 году Гитлер признавал, что если Германии придется воевать одновременно с Соединенными Штатами и Россией, то «ситуация очень сильно осложнится». Однако он тешил себя надеждой, что завоевание Советского Союза устранит не только русскую, но и американскую угрозу. И хотя эти надежды проистекали из той радости, которую фюрер испытывал, вновь ввязавшись в боевую операцию на суше, он требовал избегать столкновений с американскими кораблями до тех пор, пока не будет решен восточный вопрос. На совещании 21 июня Гитлер снова потребовал избегать инцидентов в море, пока операция «Барбаросса» не подойдет к концу. То влияние, которое крушение России окажет на Японию, по мнению фюрера, должно было отразиться и на Америке. Поэтому приказ ОКМ был таков: «Фюрер требует всячески избегать столкновений с США, пока не станет ясен исход операции «Барбаросса», то есть в течение нескольких недель». Эти «несколько недель» упоминались и на совещании в июле. Гитлер уверял, что победа над Россией произведет такое впечатление на американцев, что все их мысли о вмешательстве в войну исчезнут сами собой. На совещании 25 июля Гитлер сказал Редеру, что он согласен с анализом ситуации, представленным ОКМ, но не хочет, чтобы Америка объявила Германии войну, пока не завершится Восточная кампания. Впрочем, она закончится еще до того, как помощь Америки станет эффективной. После победы он оставил за собой «право предпринять серьезные действия и против США…». Несмотря на то что число столкновений все увеличивалось, «постепенно убеждая фюрера в том, что рано или поздно они приведут к тому, что Соединенные Штаты начнут против нас войну», в течение всего года он требовал не провоцировать Америку, «хотя несколько недель» превратились в месяцы.

Конечно же стремление Гитлера сдерживать свой флот не помешало США вступить в войну еще до победы над Россией, и проблема одновременной борьбы с двумя прежде нейтральными колоссами, которая, как он говорил раньше, будет «очень сложной», и в самом деле осложнила положение Германии. Как мы увидим в следующих главах, Гитлер частично сам напросился на это, заставляя Японию вести более агрессивную политику по отношению к Соединенным Штатам, чего он никак не хотел позволить своему собственному флоту. Но и в этих изменившихся обстоятельствах фюрер продолжал считать операции на суше главными и упорно шел к маячившему вдали миражу континентальной безопасности. Фюрер был уверен, что достижение этой цели сразу же решит все его проблемы с морскими державами. Адмиралы Гитлера, которым, как и Ганфштенглю, так и не удалось «смыть пыль сухопутных дорог» с глаз Гитлера, в августе 1942 года снова услышали знакомую песню: «Когда мы достигнем своей цели на Востоке, а именно завоюем жизненное пространство, тогда мы сможем довести войну на море против англосаксов до победного конца».

Соединенные Штаты стали для Адольфа Гитлера не только досадной помехой, но и фактором, привлекшим его внимание к Тихому океану. Нет никаких сомнений, что влияние Америки на международные отношения Германии было самым большим в районе Дальнего Востока и реакция Гитлера на него стала интересным контрапунктом его морской политики, описанной в предыдущей главе.

В месяцы, предшествовавшие нападению на Польшу, Америка, маячившая на горизонте как побочный продукт немецкой подготовки к войне против стран Запада, стала играть все большую и большую роль в политике Германии на Дальнем Востоке. К лету 1940 года она сделалась главной темой немецко-японских отношений, основной целью, против которой был направлен подписанный в сентябре этого года пакт Берлин – Рим – Токио, и главным предметом нацистской политики в Азии до самого нападения на Пёрл-Харбор. Свидетельств о том, что до конференции в Мюнхене 1938 года Соединенные Штаты играли какую-нибудь роль в этом аспекте немецкой политики, нет, хотя отношение Японии к Америке, без сомнения, косвенным образом влияло на действия Германии на Дальнем Востоке. Тем не менее странный характер немецких отношений с Японией, различное представление о том, каким должно быть будущее мира, различное значение, которое вкладывали обе стороны в свои непрочные, но обставленные с такой помпой соглашения, и разные цели, которые они при этом преследовали, – все это проявилось уже тогда, когда разразилась европейская война. Поэтому следует держать это в уме, чтобы понять ту решающую роль, которую Америка играла в немецкой политике по отношению к Японии в годы, предшествовавшие Пёрл-Харбору.

До возникновения Третьего рейха оснований для немецко-японского союза практически не было. Взаимоотношения с Японией не были ни тесными, ни сердечными. Влияние немецкой науки, армии и политической системы Бисмарка, проявившееся в период правления Вильгельма и эпоху Веймарской республики, сошло на нет. Этому способствовало участие Германии в европейских санкциях против японских завоеваний в Китае в 90-х годах XIX века, одержимость кайзера Вильгельма идеей «желтой угрозы», захват Японией бывших немецких островов после Первой мировой войны, а также определенная прокитайская ориентация дипломатических, военных и коммерческих кругов Берлина. Многие эти факторы продолжали играть свою роль и в период правления нацистов.

С другой стороны, в Германии были люди, которые выступали за более тесные отношения с Японией в качестве географического императива. Еще в 1913 году будущий геополитик Карл Хаусхофер предсказывал создание союза Германии, России и Японии, который держал бы под своим контролем Евразию и стал бы противовесом англосаксонскому господству в мире. Хаусхофер, который, возможно, оказал в 20-х годах влияние на Гитлера через Рудольфа Гесса и который в последующие десятилетия стал довольно крупной фигурой, занимая пост директора Института геополитики, наиболее полно выразил свои идеи, касающиеся Дальнего Востока, в книге «Геополитика в районе Тихого океана». Подчеркивая необходимость установления континентального контроля над Евразией, Хаусхофер рассматривал Японию как естественного партнера Германии и России. Он считал, что эти страны должны объединиться в союз, который никто не сможет победить. Япония и Германия, писал он, имеют общих врагов, – эти идеи подхватят потом Гитлер и Риббентроп. «Они жаждут разорвать одни и те же цепи», и это была причина, по которой Германия не должна была терять контакта со страной, расположенной в Тихом океане[96].

Отношение Гитлера к Японии до 1933 года было высказано им в «Майн кампф», в которой он отнес японцев не к «создателям культуры, а скорее к ее носителям».

Он искренне считал, что японцы полностью зависят от западной культуры и технологий. Однако он не мог их ненавидеть, поскольку японцы, как и немцы, были жертвами версальской системы и евреев, боявшихся коммерческого соперничества страны. Тем не менее, хотя Гитлер и не верил в «желтую угрозу», на его взгляды в отношении японцев оказывали определенное влияние расовые идеи.

В развитии немецко-японских отношений с 1933 по 1936 год проявились три особенности: значительное число идеологических и пропагандистских спекуляций по поводу возможной роли Японии во внешней политике Германии; целый ряд политических, культурных и пропагандистских жестов, направленных на сближение двух стран; незначительная дипломатическая активность в этом направлении, несмотря на то что усиленно распространявшиеся слухи твердили об обратном. Конечно, в нацистских кругах того времени преобладали японофильские настроения. Хаусхофер, печатавшийся теперь в «Фёлькишер беобахтер», объяснял: «Опыт Японии доказал, что фашистский способ борьбы за существование далеко превосходит все другие». Альфред Розенберг, идеолог нацизма[97], а также выдающийся журналист доктор Иоахим фон Леерс не нашли никаких расовых препятствий для участия Японии в международных делах. «Мы не можем надеяться на то, – писал Леерс, – что в политике все наши друзья сделают нам одолжение и обзаведутся голубыми глазами и светлыми волосами».

Нацистам нравилось, что японская политическая система, хотя и не носила тоталитарного характера, как в нацистской Германии, не была либеральной и отличалась антикоммунистической и шовинистской направленностью. Кроме того, из геополитических соображений необходимо было иметь связь со страной, расположенной на тихоокеанском фланге Советского Союза[98].

Однако главную роль в сближении двух стран, скорее всего, сыграло сходное положение Германии и Японии вне Лиги Наций. Обе эти страны отличались не только экспансионистскими стремлениями и имели антикоммунистические правительства, но были изолированы от организованного международного сообщества и вынуждены были играть в мировой политике ревизионистскую роль. Так, Германия и Япония в глазах некоторых людей занимали странное положение антиреволюционных (противостоящих коммунизму) стран и стран, выступающих против сложившегося мирового порядка (противостоящих Лиге Наций).

Есть отдельные свидетельства того, что Гитлер в начале своей карьеры рассматривал Японию как фактор немецкой внешней политики. Согласно Эриху Кордту, после маньчжурской авантюры Гитлер проявил интерес к японской армии, «воинственным духом которой он восхищался». Когда Япония вышла из Лиги Наций, Кордт писал: «Гитлер испытывал сочувствие к этой стране». Сам Гитлер в 1935 году говорил генералу Отту, который отправлялся в Японию в качестве военного атташе Германии, а позже стал послом в Токио, что, по его мнению, японское военное давление на русский Восточный фронт ограничит активность Советского Союза в Европе[99].

Мы еще увидим, что, стремясь сблизиться с Японией, Гитлер думал не об усилении немецкого влияния на Дальнем Востоке, а о той роли, которую Япония могла бы играть на Европейском континенте. Гитлер уже провел прямую линию между русско-немецкой войной и активной политикой Японии; это была как раз та связь, которая не прослеживалась между планом «Барбаросса» и битвой за Атлантику.

Однако другие круги не разделяли интереса нацистов к Японии. Многие ведущие дипломаты не скрывали своей прокитайской ориентации; такая же ориентация прослеживалась и в деловых кругах Германии, они уже давно имели там свои экономические интересы. Между двумя странами процветала бартерная торговля. Многие военные тоже были настроены прокитайски, поскольку немецкие советники играли большую роль в организации китайских вооруженных сил[100].

На фоне возобновившегося интереса к Японии, невзирая на трения между прокитайскими и прояпонскими кругами в Берлине, которые продолжались и в будущем, недипломатические круги нащупывали возможность сближения между Японией и Германией. Развивался технический и культурный обмен, военные корабли обеих стран наносили визиты, выражая при этом взаимное уважение и одобрение политики. Повсюду ходили слухи, которые дошли и до посольства в Америке, что военные завязывают более тесные и обширные связи. Однако никто не торопился заключать официальные соглашения. Только после того, как возник франко-российский союз, Коминтерн заявил о создании Народного фронта, произошло сближение Германии и Италии после Абиссинской кампании и Гражданской войны в Испании, начались переговоры, завершившиеся заключением в 1936 году Антикоминтерновского пакта.

Антикоминтерновский пакт и немецкое отношение к японо-китайской войне, начавшейся в 1937 году, ярко продемонстрировали непрочность и противоречивость той базы, на которой строились немецко-японские отношения. Несмотря на обычное для Риббентропа экстравагантное заявление при подписании пакта («эпохальное событие»), договор, включавший в себя туманное заявление о том, что страны будут обмениваться информацией о деятельности Коминтерна и создадут для этого постоянную комиссию, был всего лишь поспешным военным соглашением[101].

В этом пакте содержались намеки на изменения традиционно прокитайской политики Германии на Дальнем Востоке. Позиция реального влияния в этом регионе сменялась простой зависимостью от страны, которую не так-то легко было запугать или контролировать. Более того, заявления о внутренней коммунистической угрозе в Германии и Японии, для устранения которой якобы и был заключен этот договор, были притянуты за уши и сразу же наводили на мысль, что они прикрывают скрытые мотивы и секретные соглашения. Так думали люди, которые, не будь этого пакта, присоединились бы к антикоммунистическому фронту. Как и договор Берлин – Рим – Токио, заключенный позже, этот пакт, скорее всего, был обыкновенным блефом и пропагандистским трюком. Однако немцы и японцы так никогда и не смогли договориться о том, для кого был предназначен этот блеф и что должна была замаскировать пропаганда. Для японцев главным врагом была Россия, они опасались того влияния, которое она могла оказать на Британию и Америку, в то время как Гитлер к ноябрю 1937 года дал понять, что он намерен шантажировать Британию, а о Соединенных Штатах вообще еще не думал[102].

Что касается пропагандистского значения соглашения как прикрытия для экспансии, проблема заключалась в том, что эта экспансия рано или поздно должна была затронуть интересы таких стран, как США, с которыми ни один из партнеров не хотел вступать в войну. Ревизионистские державы могут объединиться в своем недовольстве существующим порядком вещей, но их представление о порядке, не говоря уже о времени его установления, приоритетах и арены действий, могут быть совершенно различными. Именно это с самого начала и подрывало немецко-японский союз[103].

Япония боялась, что ее вовлекут в европейские дела, а Германия хотела избежать осложнений в Азии. Одна японская газета очень удачно назвала пакт «рамой, в которую можно вставить любую картину». Партнеры никак не могли договориться, что это за картина: Япония хотела вставить морской пейзаж, а Гитлер – пейзаж континентальной Европы.

Разногласия выявились, когда в июле 1937 года Япония напала на Китай. Бесполезное провозглашение Германией нейтралитета и неудачная попытка посредничества продемонстрировали, что новый дальневосточный партнер вовсе не собирается считаться с мнением Берлина. Призыв посла Отта, пришедший в январе 1938 года, о том, что надо «подогнать немецко-японские отношения к современной ситуации», был повторен Гитлером в следующем месяце. «Я не могу согласиться, – сказал он, – с теми политиками, которые думают, что оказывают услугу Европе, нанося вред Японии… Я не считаю Китай достаточно сильным в духовном и военном отношениях, чтобы бороться с большевизмом». Германия теперь быстро уступала требованиям Японии: было признано Маньчжоу-Го, из Китая были вывезены военные советники и материалы, а в июне был отозван Траутман, посол в Нанкине, боровшийся за возвращение к прокитайской политике. Однако эти меры не вызвали у японцев ни малейшего чувства благодарности – когда Германия обратилась с просьбой предоставить ей экономические привилегии в Северном Китае, Япония отказала.

Так сложились отношения, в которых выявилась слабость Германии по отношению к Японии. Такой поворот событий предвидели многие, особенно после того, как нацисты уступили японцам тот регион на Дальнем Востоке, на который Германия оказывала реальное влияние, – Китай, надеясь завоевать их дружбу. Гитлеру нужен был Дальний Восток не как таковой, а то влияние, которое союз с азиатской державой мог оказать на будущую войну в Европе. Ревизионистская рамка была уже готова, но стороны еще не договорились, какую картину туда вставить. По мере того как в 1938 и 1939 годах война становилась все ближе и ближе, Гитлер понял, что эта картина должна соответствовать его континентальным устремлениям. Когда же главным препятствием для достижения его целей стала Британия, в рамке немецко-японских отношений появились первые наброски будущей картины.

1938 год стал переломным в немецкой внешней политике. Переход от подготовки к действиям, обретение Гитлером полного контроля над страной, символом которого стало назначение на пост министра иностранных дел Иоахима Риббентропа, а также провозглашение главным потенциальным врагом Британии – все это повлияло на отношения с Японией. С января 1938 года до начала сентября 1939 года, не обращая внимания на проблемы, выявившиеся во время японо-китайской войны, Гитлер делал все, чтобы превратить Антикоминтерновский пакт в военный союз. Однако ему удалось сделать это только в отношении Италии и, потеряв всякую надежду договориться с японцами, он обратил свое внимание на Восточную Европу. И в мировую войну он вступил не в союзе со своим партнером по Антикоминтерновскому соглашению, а с коммунистической Россией.

Осторожность японцев, которую они проявили в вопросе о заключении военного союза, не помешала Риббентропу обрабатывать итальянцев. Его переговоры по этому вопросу представляют для нас большой интерес, поскольку в них немецкий министр иностранных дел впервые упомянул США в качестве фактора немецких расчетов на Дальнем Востоке. В июне 1938 года Риббентроп объяснил Аттолико, способному итальянскому посланцу в Берлине, что «простой, открытый военный союз» испугает не только Англию и Францию, но и США[104].

28 октября Риббентроп прибыл в Рим и сообщил, что Гитлер считает войну неизбежной и намерен добиться заключения союза с Италией и Японией. Мюнхен продемонстрировал фюреру слабость Запада, а также изоляционизм Америки. Теперь же настало время заключить настоящий военный союз, чтобы еще больше усилить эту слабость и американский изоляционизм. Это соглашение, как с восторгом объявил Риббентроп, станет «самым великим союзом в мире». Но итальянцы в то время относились к этому соглашению весьма скептически («Этот Риббентроп, он всегда преувеличивает» – такова была реакция Чиано) и стали воспринимать эту идею положительно только после нового года. К тому времени, однако, новое японское правительство, возглавляемое принцем Конойе, отнеслось к пакту с гораздо большей сдержанностью, чем предыдущее.

И снова каждый партнер преследовал свои собственные цели. Немцам нужен был немедленный дипломатический эффект, а не помощь союзников в будущей войне. Союз должен был стать блефом для запугивания противника, чтобы добиться решения проблем на Востоке без вмешательства Запада. Поэтому соглашение должно быть полным, незасекреченным и открыто обсуждаться в прессе. Более того, мы знаем из разговоров Риббентропа с Аттолико и Чиано, которые мы уже цитировали, что Германия не включала в число западных стран США. Для японцев же главным врагом была Россия, и Япония не хотела без особой нужды раздражать страны Запада, включая и Соединенные Штаты, а также стремилась избежать участия в европейской войне. Поэтому японцы настаивали на ограничениях, которые позволили бы им действовать в соответствии со своими целями и в особенности убедили бы США в том, что они не намерены с ними воевать[105].

Немцы выступали против ограничений, которые с немецкой точки зрения свели бы на нет весь смысл этого пакта. И хотя Япония сняла ряд своих предложений, терпение Германии лопнуло. Риббентроп выразил свои сомнения по поводу надежности Японии как партнера, а Гитлер заявил, что поведение японцев становится «все более и более непонятным»[106].

Не отказываясь от дружбы с Японией[107], Гитлер стал искать других партнеров.

21 июня послу Германии в Токио Отту приказали ослабить давление на японцев по поводу договора. Причиной этого стали переговоры, которые велись в то время в Москве и закончились подписанием пакта Риббентропа – Молотова в августе 1939 года[108].

Поскольку Япония в августе 1939 года не собиралась оказывать Германии ни военной, ни дипломатической помощи, Гитлер обратился к Советам. К 14 августа он уже принял решение. Он говорил о «неполноценности» Японии. «Япония, – заявил он, – не хочет заключать с нами союз без дополнительных условий. В связи с этим я решил объединиться со Сталиным»[109]. Кроме всего прочего, Фюрер добавил несколько своих излюбленных ругательств по поводу восточного союзника. Теперь японцы уже не были для него арийцами Азии, а превратились в «лакированных полуобезьян, которые нуждались в кнуте». Япония испытала настоящий шок, узнав, что ее антикоминтерновский партнер заключил, не предупредив ее об этом, союз с коммунистической Россией[110].

Что касается роли США в японо-немецких отношениях в этот период, мы уже видели, что Америка рассматривалась как фактор в этой немецкой прелюдии к военному союзу. В добавление к этому, поскольку Америка для Японии имела гораздо большее значение, чем для Германии, немцы во время переговоров постоянно подталкивали японцев к столкновению с ней. Вынужденная обратить внимание на американский вопрос в своих отношениях с Японией, Германия расходилась с ней во мнениях по вопросу о том, как устранить американскую угрозу. В мае Риббентроп велел Отту заявить японцам, что боязнь войны с Америкой – не повод для откладывания подписания соглашения, поскольку оно станет самым надежным средством удержания Америки от вступления в войну. Отвергая все японские предложения об ограничениях в предполагаемом пакте, Риббентроп заявил Ошиме, что только открытый союз заставит Америку и Советскую Россию остаться нейтральными. Стремление запугать американцев четко видно и из инструкций, которые получил адмирал Ферстер, отправившийся в Японию в июле 1939 года. Он должен был убедить руководство японского флота, что «только совершенно ясное соглашение обеспечит нейтралитет Америки».

Таким образом, США перед войной стали фактором, хотя и не главным, в немецкой политике по отношению к Японии.

В первые месяцы после начала войны Германия, постоянно отрицавшая наличие интересов на Дальнем Востоке, тем не менее возобновила свои попытки заставить Токио подписать договор. Сила давления напрямую зависела от развития событий в Европе и в особенности от отношения к Англии. Когда Гитлер, наконец, признал, что война с ней будет долгой, он велел своему Генеральному штабу заняться подготовкой операции «Морской лев» и предпринять шаги для скорейшего заключения соглашения с Италией и Японией (ось Берлин – Рим – Токио). Затянувшаяся война с Британией оказала еще одно воздействие на политику Германии: она поставила Соединенные Штаты в центр немецко-японских отношений. Заявления Гитлера о том, что благодаря изоляционистским настроениям народа Америка для Германии «не представляет никакой опасности», сделанные в июле и ноябре 1939 года, были опровергнуты в 1940 году, когда американское руководство дало понять, что война с Британией в долгосрочной перспективе означает столкновение с Соединенными Штатами.

Любая активизация немецко-японских отношений должна была включать в себя и американский фактор, как постоянно подчеркивали послы Отт и Курусу, из-за той огромной роли, которую эта страна играла в японских расчетах. Америка, по словам Отта, взяла на себя «задачу оказания помощи западным державам на Дальнем Востоке» и «настойчиво защищала их интересы». Германии, в ее стремлении наладить близкие отношения с Японией, приходилось принимать этот факт во внимание, поскольку правительство Токио «все еще гонялось за фантомом урегулирования отношений с Америкой». Еще в октябре 1939 года Отт предупреждал, что целью немецкой политики должно стать блокирование японо-американского соглашения. К январю 1940 года эту точку зрения разделял и Вайцзеккер. Выражая решительный протест итальянцам по поводу того, что их посол якобы помогал японцам и американцам достичь понимания, государственный секретарь Германии заявил, что «оказание воздействия на Японию для того, чтобы она могла достичь соглашения с Америкой, является нарушением немецких интересов». В марте Гитлер самолично сделал по этому поводу выговор Муссолини. Германия рассматривает Японию, сказал он дуче, как «необходимый противовес» Соединенным Штатам. С этого времени не было, пожалуй, такого аспекта в отношениях Японии и Германии, который не включал бы в себя ссылки на Америку.

Примером этого может быть отношение Германии к японской экспансии. Немецкие победы в Европе открыли для Токио новые возможности для освобождения от экономической зависимости от США путем захвата новых источников сырья на юге[111].

Японцев очень беспокоило отношение Германии к этим захватам, и они стали требовать от Берлина заявления о том, что Германия не имеет в этом регионе своих интересов. Вайцзеккер в мае 1940 года предложил Риббентропу информировать японцев о том, что угроза для Голландской Ост-Индии исходит от союзников и Соединенных Штатов, а не от Германии. Более того, им надо было заявить, что американская активность в Тихоокеанском регионе является подтверждением немецкой теории о «тайном сговоре» между Соединенными Штатами и союзниками[112].

Отказ Риббентропа от претензий на земли в Ост-Индии был, хотя бы частично, попыткой спровоцировать столкновение Японии с англосаксами путем подталкивания правительства Йоная к проведению экспансионистской и потому антиамериканской политики или к отставке под давлением японских экстремистов[113].

Требуя от Германии аналогичного заявления в отношении Индокитая после разгрома Франции, японцы напирали на то, что они оказали Германии «большую услугу», привязав американский флот к Тихому океану. Отт, отсылая это требование японцев в Берлин, добавил, что Германия может сделать «дружеский жест», чтобы усилить враждебность Японии в отношении Британии и США[114].

Присутствие Америки в расчетах Германии было подтверждено послом, когда он сообщил японцам, что у Германии нет интересов в Индокитае и Япония может действовать здесь совершенно свободно. Однако в ответ на этот жест Японии пришлось заверить своего партнера, что она «привяжет Америку к Тихому океану», пообещав напасть на Филиппины или Гавайи в том случае, если США вступят в войну против Германии. Именно это Япония и делает, заявил специальный министр Сато Риббентропу в июле. Его страна, сказал он министру иностранных дел Германии, «отвлекает внимание британского, французского и американского правительств на себя», что способствует немецким победам в Европе, которые, в свою очередь, открывают новые возможности для сотрудничества.

Разве удержание Америки в пределах ее полушария не является благоприятным фактором для обеих сторон?» – спросил Сато[115].

Спустя несколько недель после падения Франции внимание Германии было отвлечено другими заботами, и Риббентроп ничего не ответил на предложения Сато[116].

Это, без сомнения, было иллюстрацией уверенности Гитлера, что вслед за падением Франции запросит мира и Британия. Такое развитие событий конечно же оказало бы огромное влияние на развитие немецко-японских отношений. 1 июля фюрер сообщил новому итальянскому послу, что он «не может себе представить, чтобы кто-нибудь в Англии еще всерьез надеялся на победу». А 13 июля он сказал своим генералам, что Германия не нуждается в гибели Британской империи. «Зачем напрасно проливать кровь немецких солдат – все равно все достанется японцам и американцам».

Однако терпение фюрера истощилось, и в тот же самый день в письме Муссолини он выразил огорчение по поводу гибели всех своих надежд («Со мной так гнусно обошлись»). Когда Британия отклонила предложение, которое он высказал в своей речи в рейхстаге 19 июля, Гитлер понял, что ему предстоит длительная война, а, как мы уже видели, чем дольше она будет вестись, тем значительнее будет роль Америки. Фюрер пока еще не отказался от мысли о достижении взаимопонимания с Англией, но оно перестало быть немедленной стратегической альтернативой. Одновременно, будучи хотя бы номинально связанным с Советским Союзом пактом о ненападении, заключенным в августе 1939 года, Гитлер уже задумывался о вторжении в эту страну. Деятельность Японии на Дальнем Востоке имела самое прямое отношение к этому вторжению, и хотя в договоре стран оси особо оговаривалось, что он не направлен против СССР, Адольф Гитлер не испытывал бы никаких угрызений совести, если бы представилась благоприятная возможность для нападения на СССР. Поэтому мы не можем исключить советский фактор из попыток Гитлера активизировать связи с Японией.

В конце июля Гитлер сообщил своим военным советникам, что Британия надеется на Россию и Америку. «Если надежда на Россию окажется напрасной, то не станет надежды и на Америку, поскольку падение России увеличит эффективность японских действий в Азии». «Россия, – заявил он, – это восточноазиатский кинжал англосаксов, которым они угрожают Японии». Фюрер снова обратил свои взоры на Дальний Восток, надеясь, что Япония поможет ему решить все его проблемы в Европе. Основные усилия теперь должны быть направлены на блокирование американской помощи Англии, и способ достижения этой цели был еще несколько месяцев назад описан американским послом в Токио Джозефом Грю. «Они [немцы] стремятся создать ситуацию, – писал он секретарю Халлу, – при которой вступление Соединенных Штатов в войну с Германией приведет к неминуемому столкновению с Японией».

В то же самое время события в Токио развивались в благоприятном направлении для проведения серьезных переговоров между Германией и Японией. На совещаниях кабинета министров 12 и 16 июля были разработаны планы «гармонизации» японской политики и политики стран оси. В добавление к общему заявлению, в котором Германия и Япония признавались господствующими в своих сферах влияния, большое внимание было уделено отношениям с Америкой. За этими совещаниями последовало падение умеренного правительства Йоная и назначение Мацуоки министром иностранных дел в новом кабинете. Мы не знаем, чем он руководствовался в своих действиях – стремлением ли проводить профашистскую и антиамериканскую политику, желанием ли поскорее покончить с китайской войной, а может быть, просто следуя концепции японского национализма (Гитлер считал, что он обладал «лицемерием американского библейского миссионера»), но Отт охарактеризовал Мацуоку как человека, который «искренне стремится к союзу со странами оси»[117].

Теперь все было готово для заключения антиамериканского соглашения, как и предвидел Грю. Американский посол не сомневался, что Япония сделает все, что потребуют от нее страны оси, и займется установлением в Азии нового порядка, «пройдясь подкованными шипами копытами по правам, интересам, принципам и политике Соединенных Штатов и Британии». Огромное значение Америки, которое давно уже осознала Япония, было признано и Германией. Понимание этого заставило обе страны заключить военный союз, хотя и этого оказалось явно недостаточно, чтобы превратить формальное соглашение в искреннюю общность интересов.

Несмотря на подчеркнуто осторожный тон правительственных кругов Токио, посол Курусу и министр иностранных дел Мацуока заверили Германию, что новое правительство настроено на заключение союза со странами оси, и задали конкретные вопросы о том, как отреагирует Германия на японские планы установления в Азии нового порядка и на возможную японо-американскую войну. Профашистский настрой нового кабинета, сомнения в том, что операция «Морской лев» позволит решить британский вопрос, Огденбургская декларация президента Рузвельта и премьер-министра Канады, слухи о сдаче в аренду эсминцев, а также желание усилить изоляционистские настроения накануне ноябрьских президентских выборов – все это заставило Гитлера добиваться скорейшего заключения пакта с Японией. 13 августа Курусу доложил Мацуоке, что Риббентроп готов к переговорам, а через два дня в Японию был отправлен специальный посланник Штамер.

Однако, несмотря на грандиозные заявления Конойе и Мацуоки, из инструкций, данных японским дипломатам, которые должны были вести переговоры, становится ясно, что позиция Японии была очень сдержанной[118].

В общей части говорилось о взаимном сотрудничестве «в процессе установления нового порядка в Европе и Азии». Что касается Соединенных Штатов, то соглашение должно было преследовать определенные цели: ограничить действия этой страны Западным полушарием, а в случае если одна из сторон окажется в состоянии войны с Америкой, то другая сторона должна будет помогать ей «всеми возможными способами». Япония желала также занять такое положение, при котором она могла бы оказывать экономическое и политическое давление на США. По этим пунктам у обеих стран расхождений не было. Однако в заявлениях о том, что по отношению к Америке должны применяться только мирные способы решения конфликтов, уже прорастали семена будущих разногласий. Япония соглашалась начать военные действия против США только в том случае, если соответствующие внешние и внутренние обстоятельства сложатся благоприятно. Право решать, благоприятны обстоятельства или нет, Япония оставила за собой. Подобные общие, а не конкретные военные обязательства и нежелание отказываться от свободы действий по отношению к США стали характерными чертами японской политики до Пёрл-Харбора. Эта политика сводила на нет все усилия Германии запугать Соединенные Штаты. Как и раньше, только ясный, публичный, безоговорочный военный союз отвечал интересам Гитлера в Европе[119].

Окончательный документ, в котором излагалась позиция Германии, был послан в Токио в сентябре[120].

В нем были отражены идеи Риббентропа, «характеризующие сотрудничество Германии, Италии и Японии как средство нейтрализации Америки», а также подчеркивающие необходимость быстрого решения этого вопроса. Документ состоял из пятнадцати пунктов, основное содержание которых сводится к следующему:

1. Германия не хочет, чтобы война превратилась в мировую и в особенности заинтересована в том, чтобы в нее не вмешались США.

2. Германия не настаивает на японской военной помощи против Англии.

3. Главная роль Японии – всеми мерами сдерживать Соединенные Штаты и не допустить их вступления в войну.

4. Вероятность войны между Германией и Америкой в ближайшем будущем невелика, но японо-американский конфликт – «неизбежен».

5. Только сильный и решительно настроенный союз стран оси может стать «мощным и эффективным средством» удержания Соединенных Штатов от вступления в войну.

Таким образом, как и для Японии, сдерживание Америки для Германии стало главной целью пакта. Самое главное, чего немцы требовали от японцев в обмен на признание гегемонии Японии на Дальнем Востоке, было не военное участие в европейской войне, как опасались в Токио, а твердая линия в отношении Америки. А твердость в политике, как хорошо было известно японцам, поддавалась различному толкованию.

В ходе переговоров, последовавших за передачей документа, выяснилось, что японцы настаивают на применении более общих и консультативных средств, немцы же добивались более решительных военных мер. Риббентроп прилагал особые усилия, чтобы исключить из пакта статьи, касающиеся нападения на СССР, чтобы ни у кого не оставалось сомнения, что он направлен только против Соединенных Штатов. Он также (безуспешно) пытался добиться от японцев обещания, что они объявят войну США. Он хотел немедленно показать американцам, что, если их страна вмешается в конфликт, «она тут же окажется в состоянии войны с тремя великими державами». Эти попытки подтверждаются отчетами немецких дипломатов о тех энергичных усилиях, которые предпринимали американцы для того, чтобы заставить Японию вообще отказаться от подписания соглашения с Германией. Более того, на Мацуоку оказывали большое давление руководство флота, деловые и придворные круги, выступавшие за проведение умеренной политики в отношении Америки и за свободу действий в военных вопросах. Японо-немецкие переговоры продемонстрировали, что единство цели (сдерживание США) не распространялось на методы ее достижения. Привычное расхождение во мнениях сохранилось и тут.

Пакт был подписан 27 сентября 1940 года в Берлине. Он состоял из преамбулы, в которой указывалось, что целью сотрудничества трех стран является поддержание нового порядка в Азии и Европе. За ней шло шесть статей. В двух первых признавалось главенство Германии и Италии в Европе, Японии – на Дальнем Востоке. В третьей статье стороны обещали развивать сотрудничество и оказывать помощь «всеми политическими, экономическими и военными средствами, в случае если одна из сторон подвергнется нападению страны, не принимающей в настоящее время участия в европейской войне или в японо-китайском конфликте». В четвертой статье говорилось о создании совместной технической комиссии, а в пятой указывалось, что «политические отношения» сторон с СССР остаются неизменными. В последней статье указывалось, что соглашение будет действовать в течение десяти лет.

Операционные условия (статья 3) являлись компромиссом между немецким требованием об объявлении войны и японским стремлением ограничить свои обязательства консультативными функциями. Более того, в пакте не была указана страна, против которой он направлен, – Соединенные Штаты. Однако исключение СССР из оперативных намерений пакта делало его цель очевидной. Как мы уже видели, немецкие инструкции для дипломатов, которым были поручены переговоры, не оставляли сомнения, что целью соглашения было запугать Америку. Более того, и Гитлер, и Риббентроп во время переговоров постоянно твердили итальянцам, что пакт позволит «удержать Америку от вступления в войну, а если это все-таки произойдет, то сделать его совершенно неэффективным». Министр иностранных дел Германии признался Чиано, что соглашение может когда-нибудь пригодиться и против России, но сначала надо было «во что бы то ни стало парализовать Америку» и заставить ее «тысячу раз подумать», прежде чем вступить в европейскую войну.

Риббентроп на церемонии подписания пакта не говорил об Америке (возможно, по совету японцев), сведя свою речь к общему предупреждению о том, что любому государству, напавшему на одно из государств оси, «придется иметь дело с объединенной мощью трех стран, с населением в двести пятьдесят миллионов человек». За два дня до этого, однако, в письме графу Шуленбургу, немецкому послу в Москве, он был более откровенен: «Этот союз направлен исключительно против американских поджигателей войны. Его главная цель – привести в чувство людей, требующих, чтобы Америка вступила в войну. В договоре эта задача не будет упомянута, но о ней легко можно будет догадаться по контексту».

Не менее трех японских государственных деятелей разделяли мнение Риббентропа, хотя один из них после войны отказался от него. Грю, Халл и Рузвельт сразу же поняли, что пакт направлен против Америки. Показания немецких дипломатов на суде тоже подтвердили, что соглашение было составлено против США, хотя и подчеркивали его оборонительный характер[121].

Соглашение и вправду носило в своем роде оборонительный и превентивный характер. Главной его целью было не спровоцировать США на вступление в войну, а, наоборот, удержать их от этого. Это, однако, не умаляет того факта, что Соединенные Штаты, по мнению участников пакта, должны были безучастно наблюдать, как агрессоры захватывают одну страну за другой. Постоянное упоминание в тексте о новом порядке свидетельствовало о том, что этот пакт был заключен для того, чтобы никто не мешал агрессорам устанавливать в захваченных странах этот новый порядок. Более того, как мы увидим в следующих главах, оборонительный характер соглашения не помешал Германии навязывать своему партнеру курс, который и привел его к столкновению с Соединенными Штатами. Япония проводила этот курс все те несколько недель, которые предшествовали нападению на Пёрл-Харбор. И наконец, нет никаких сомнений в том, что «оборонительный» пакт легко мог стать «наступательным», если бы страны оси добились победы.

Не все условия соглашения были отражены в тексте. В добавление к нему Отт и Мацуока обменялись нотами, которые выявили непрочный характер японских обещаний. В письме Отта Мацуоке от 27 сентября после обычных пышных фраз («новая решающая фаза в мировой истории») немецкий посол заверил японского министра, что если Япония подвергнется нападению, то Германия будет считать своим долгом предоставить ей «полную поддержку и помочь ей всеми военными и экономическими средствами». Немцы, вероятно, надеялись, что японцы в ответ на это дадут аналогичное обещание, но жестоко просчитались. Мацуока ответил, что он «с радостью» прочитал послание немецкого посла.

Гораздо более серьезной проблемой было то, что японцы вносили в условия договора оговорки. Это подтверждают стенограммы заседаний кабинета 16 и 26 сентября, во время которых они оставили за собой право самим определять сроки выполнения условий договора. «В этом случае наша империя сможет действовать независимо». В ту пору существовало три уровня реальности в рамках пакта: текст, известный всем, ноты, которыми обменивались правительства, и соображения японцев, известные только им самим[122]. Эти три уровня давали им возможность для дипломатически-толковательных жонглерских трюков, как назвал эти действия один исследователь, которые они применяли, когда это было нужно.

Пока велись переговоры о заключении пакта, Грю телеграфировал в США, что японцы начинают понимать, что Германия никогда не сможет разбить Британию, и все это благодаря американской помощи.

После известия о передаче в аренду эсминцев немецкие победы, согласно свидетельству посла, перестали ударять им в голову, как «крепкое вино». И не только это, японцы начали даже «сомневаться, не создаст ли окончательная победа Германии новой угрозы для их экспансионистской программы»[123]. То, что Риббентроп, не питавший особых иллюзий в отношении Японии, не смог с первой попытки заставить японцев ясно изложить свои обязательства, является еще одним доказательством, что для Берлина пакт был лишь пропагандистским трюком, обставленным как военный союз. Если бы он оказал надлежащее впечатление на Америку, японские оговорки в случае войны стали бы помехами к его осуществлению, как еще в июле говорил Гитлер. Но до этого дело не дошло. Союз стран оси продемонстрировал свою неэффективность еще до начала 1941 года.

Соглашение по сути своей было самым настоящим блефом и игрой. Ставкой в этой игре была быстрая немецкая победа над Британией, а блеф был направлен против Америки. Игра сорвалась, а Соединенные Штаты ничуть не испугались. Удар трех стран, который должен был вывести из игры американское правительство, имел обратный эффект – он сыграл Рузвельту на руку, придав дополнительный вес его заявлениям о существовании мирового заговора. Узнав о заключении пакта и о том, что, поверив слухам о том, что помимо него достигнуты были далекоидущие секретные соглашения, американцы отреагировали совсем не так, как ожидал Гитлер и надеялись японцы. Грю еще во время переговоров послал из Токио свою «телеграмму, которая получила зеленый свет», предложив проводить в отношении Японии более «позитивную» политику, даже если это и приведет к войне. После этого сразу же последовало введение эмбарго на сталь, новый заем Китаю, переговоры англо-американских штабов, усиление американского флота на Филиппинах и эвакуация американских граждан из контролируемых Японией районов Азии. Энергичная и дерзкая речь Рузвельта по случаю Дня Колумба в октябре вовсе не производила впечатления речи запуганного человека.

Резкие заявления японских чиновников, содержавшие угрозы в адрес США и включенные в пакт, только усилили решимость американцев, а Берлину было заявлено, что связь Германии с Японией привела к тому, что гнев США обратился теперь и на них. Гитлер мог сказать в октябре, что американцы «получили предупреждение» и что влияние изоляционистов усилилось, но все заявления фюрера на фоне убедительной победы Рузвельта в ноябре оказались пустым звуком. Все дело заключалось в том, что ни желание Гитлера отвлечь внимание США от Атлантики, ни план Мацуоки заставить Америку согласиться со статус-кво в Тихом океане не увенчались успехом.

Немцы могли утешать себя надеждами, что американская помощь поступит в Англию слишком поздно из-за налетов немецких ВВС, что мощь Германии не позволит Америке совершить военное вторжение в Европу, что заслон из немецких подводных лодок сделает вступление США в войну «совершенно бессмысленным». У японцев же не было и этого утешения. Во-первых, Соединенные Штаты представляли для них непосредственную военную угрозу, и беспокойство Токио по поводу американской политики в октябре значительно усилилось. Во-вторых, японцы надеялись, что пакт предоставит им благоприятные возможности для экспансии в южном направлении и в особенности поможет им решить китайский вопрос, а также заключить соглашение с СССР. Но пакт оказался столь же бесполезен в этих вопросах, как и в отношении Америки. Германия по просьбе Японии оказывала сильное давление на Китай, но Чан Кайши, так же как и Рузвельт, не испугался пакта, и китайский «инцидент» продолжался, причем помощь Англии, Америки и Советской России Китаю все увеличивалась.

Не менее разочаровывающим для Японии было и то, что ей не удалось заключить соглашения с Советским Союзом. С его помощью Япония надеялась изолировать Китай и обезопасить свой северный фланг для развития наступления на юг. Японцы ожидали, что в этом вопросе Германия проявит инициативу. И она ее проявила, поскольку просьба Японии совпала с возрождением стратегической идеи Риббентропа о большом четырехугольнике, в котором Россия должна была дополнить страны оси с целью «ликвидации Британской империи» и «создания мирового сочетания интересов». С этими фантастическими идеями был ознакомлен Молотов во время своей знаменитой встречи в Берлине. Японцы меньше радовались бы этой увертюре, если бы узнали, что русские трофеи в Азии обсуждались безо всякого учета японских интересов. Молотов потребовал обсудить не общие, а конкретные вопросы, кроме того, он вообще скептически отнесся ко всей этой идее (его скептицизм, без сомнения, усилился от того, что разговор проходил в бомбоубежище). Из-за этого переговоры зашли в тупик. Идея союза, объединяющего четыре страны, улетучилась с появлением директивы от 18 декабря, посвященной операции «Барбаросса» (разработка которой на самом деле началась тремя месяцами ранее), а с ней все шансы для Японии использовать этот союз для улучшения отношений с СССР. Отсутствие доверия между партнерами и нежелание делиться своими планами еще раз было продемонстрировано всему миру – Германия не сообщила Японии о подготовке нападения на Советский Союз. У Гитлера, конечно, были свои планы использования Японии, когда дело дошло до вторжения в Россию в 1941 году.

Тем временем, завершая картину разногласий, в Берлине стало известно, что в Италии растут сомнения в эффективности пакта и надежности японцев[124].

И наконец, немецко-японские отношения запутались окончательно, когда зашла речь о создании комиссии, упомянутой в четвертой статье договора, стороны принялись обсуждать вопросы поставок сырья в Германию из Голландской Ост-Индии, немецкие переговоры с Виши по Индокитаю и долго откладываемое торговое соглашение.

Так, события тех нескольких недель, которые последовали за заключением пакта, показали, что между партнерами нет взаимопонимания. Существуют свидетельства того, что этот урок не пропал для Гитлера даром. После войны Риббентроп вспоминал, что к концу года Гитлер понял, что запугать Соединенные Штаты не удалось, а намерения Японии так и не прояснились («мы не знаем, какую позицию она займет»). Гитлер сказал адмиралу Редеру, что он сомневается в том, что японцы «предпримут какие-нибудь решительные действия». Поэтому, если верно, как отмечал адмирал Ассман, что «для Адольфа Гитлера развитие немецко-американских отношений тесно связано с отношением Японии к договору стран оси», то становится ясно, что в начале 1941 года это основание стало для Берлина очень шатким.

Оно стало бы еще более неустойчивым, если бы немцы знали, что проамериканские силы Японии уже развернули кампанию, которая завершилась переговорами Халла и Номуры в Вашингтоне в феврале 1941 года. Принц Конойе зашел так далеко, что в неофициальном разговоре заявил, что его правительство может при определенных обстоятельствах аннулировать договор де-факто и даже заключить аналогичный договор, направленный против Германии, с Соединенными Штатами[125]. Для Америки было исключительно важно прорваться через туман общих слов и уклончивых ответов, чтобы выяснить реальные намерения Японии относительно пакта[126].

Американское давление, направленное на выяснение истинного отношения Японии к соглашению, усилило стремление Германии давить на японцев, чтобы сохранить главную цель пакта – запугивающую. Это стало особенно важно в 1941 году в связи с приближением срока вторжения в СССР. Немецкое давление приняло форму подталкивания Японии к тому курсу, который в значительной степени усилил угрозу того, против чего и было заключено соглашение, а именно вступление Америки в войну.

В судьбоносном 1941 году в войну вступили две ведущие нейтральные державы, подвергшиеся внезапному нападению участников договора стран оси. Европейская война превратилась во Вторую мировую. Ни в том ни в другом случае партнеры по Антикоминтерновскому пакту не были предупреждены о готовящемся вторжении, которое изменило саму природу конфликта, и можно сказать, что и Советский Союз, и Соединенные Штаты вступили в войну, перешагнув через труп японско-немецкого соглашения. Первый шаг в расширении войны, а именно нападение Германии на СССР, не мог не оказать влияния и на немецко-американские отношения. Одержимость Гитлера планом «Барбаросса» заставляла его воздействовать на Японию, требуя, чтобы она проводила агрессивную политику. Развитие Восточной кампании сформировало отношение Германии к японской экспансии. Более того, в Тихом океане, по сравнению с Атлантикой, для завоевания России фюрер готов был пойти на большой риск (или, по крайней мере, заставить японцев пойти на этот риск). Целью этого было устранение угрозы со стороны Америки. Но главным событием стало нападение на Пёрл-Харбор. Роль, которую сыграла Германия в событиях, приведших к «бесславному дню», является частью более общего вопроса о том, как политика США влияла на политику рейха в отношении Японии в 1941 году. Чтобы понять это, мы должны выяснить два вопроса: с одной стороны, как немцы представляли себе внешнюю политику Японии и воздействие ее на Америку; а с другой, какие советы давала Германия Японии и какое давление оказывала на нее. Ибо для Германии 1941 года отношения с Японией нельзя отделить от проблемы Америки.

Основу немецко-японских отношений в 1941 году составлял договор стран оси. Однако следует иметь в виду, что, несмотря на американские заявления, делавшиеся в течение всего года, что этот союз представляет собой четко скоординированный заговор, на самом деле недоверие между Германией и Японией, проявившееся уже в 1940 году, продолжало расти. В течение года с пакта сдували пыль и манипулировали им в интересах того или иного партнера: немцы пытались надавить на японцев, чтобы те ударили по Британии на Дальнем Востоке, по России во Владивостоке и всегда придерживались четкой линии в отношениях с Америкой; японцы же пытались увильнуть от этих требований и продолжать подготовку к войне, а сами настаивали, чтобы немцы оказали им поддержку в приближающейся японо-американской войне. Но как действующий военный союз пакт умирал.

Конечно же с обеих сторон не было недостатка в заверениях о лояльности и проявлениях солидарности. Японцы объявили, что соглашение «неподвластно переменам», что оно составляет основу внешней политики Японии, что Япония «полностью доверяет Гитлеру» и готова «разделить с Германией горе и радость». Мацуока договорился до того, что союз с Германией был заключен «по велению свыше», чтобы разрушить Британскую империю. Подобные заявления, очевидно, произвели на Гитлера и Муссолини определенное впечатление, поскольку немцы не остались в долгу. «Мы с вами в одной лодке, – сказал Риббентроп японцам. – Пакт объединил судьбы обеих стран на грядущие века». Много говорилось об «уникальности исторического момента для совместных действий» и «железной решимости» со стороны Германии помочь Японии в установлении нового порядка в Азии, а также о всемирном разделении трофеев, которые будут захвачены в результате нерушимого пакта стран оси.

Однако реальность немецко-японских отношений заключалась не в этих громогласных заявлениях, а в более прозаичных вопросах. Экономические отношения между двумя странами оставались напряженными, и у немцев появилось даже «определенное недоверие» к японцам, как выразился Отт. Немецкое руководство начало сомневаться в верности дальневосточного союзника взятым на себя обязательствам по договору. Это недоверие чувствовал японский посол Ошима, который в октябре откровенно признался министру иностранных дел Тойоде, что «сотрудники министерства иностранных дел от Вайцзеккера до самого последнего чиновника, а также все в целом, крайне недовольны Японией». Это отсутствие доверия, как мы увидим, проявлялось и в постоянных требованиях Германии совершить нападение на колонии Англии и в особенности в ее требовании проводить твердую политику в отношении США. Оно проявилось и в заявлениях японских лидеров, которые пытались развеять тревогу немецких партнеров по поводу того, что Япония не испытывает желания выполнять взятые на себя обязательства, и даже по поводу того, что Япония якобы решила стать посредником в европейской войне[127].

Со своей стороны Германия не сообщила Японии о готовящемся нападении на СССР, что не могло вызвать в Токио особого доверия к союзу. Приказ Гитлера от 5 марта запрещал передавать японцам какую-либо информацию о плане «Барбаросса»[128].

Риббентроп в марте сообщил Мацуоке лишь то, что отношения Германии с Советским Союзом «не очень дружественные», что конфликт с Россией всегда возможен и что Германия сокрушит Сталина, если он окажется настолько глуп, что не будет проводить политику, «которую считает правильной фюрер»[129].

Это были достаточно общие намеки на будущие события, которые никак нельзя считать подробным посвящением в военные планы, как мог бы ожидать союзник, учитывая, что событие такого огромного значения произойдет всего через три месяца. Так что неудивительно, что известие о вторжении в Россию было воспринято в Японии с некоторым недоверием, несмотря на то что оно избавляло Японию от опасности нападения со стороны Советского Союза.

Вторжение в СССР в глазах японцев поставило под угрозу одну из конечных целей пакта, а также окутало отношения Германии и Японии еще более густым туманом недоверия. Отт сообщал, что действия Германии привели к усилению в Токио стремления сохранять нейтралитет и толковать статьи пакта точно в соответствии с японским видением. Трудно сказать, не понимал ли это Гитлер или просто не хотел принимать японцев во внимание[130].

Удивительнее всего то, что он, очевидно, ожидал, что, несмотря ни на что, Япония будет выражать верность Германии и продолжать доверять ей в своих отношениях с Америкой.

По мере того как ось Берлин – Рим – Токио разъедало недоверие, можно было бы подумать, что Германия перестала оказывать влияние на Японию. Такую линию защиты проводили обвиняемые в своих показаниях в суде в Нюрнберге. Вайцзеккер заявил, что мощное влияние Германии на своего союзника в 1941 году «сильно преувеличено», а Эрих Кордт, служивший в Токио, утверждал, что не разделяет мнения о том, что Германия оказывала какое-либо влияние на политику Японии[131].

Правда заключается в том, что между двумя странами не проводилось регулярных консультаций и отсутствовала координация политики, и с каждым разом становилось все яснее, что Германия и Япония следуют совершенно независимыми друг от друга путями. Тем не менее факт остается фактом – обе эти страны стремились сохранить хотя бы видимость союза, и каждая из них время от времени требовала от другой подтверждений своих обязательств. А это говорит о том, что обе стороны были заинтересованы хотя бы в том, чтобы иметь возможность манипулировать соглашением. Ощущение того, что Япония и Германия имеют общую судьбу, сохранилось надолго, и это давало Германии определенные возможности для влияния на своего дальневосточного партнера[132].

Вопрос о том, насколько эффективно было это влияние, требует более детального изучения. Но бесспорно то, что Германия в течение 1941 года сознательно и упорно пыталась оказывать на Японию давление с целью активизировать и направить ее политику против США. «Мировой треугольник» давно уже превратился в прямую линию, но немецкая политика на Дальнем Востоке требовала, чтобы видимость этого треугольника сохранялась как способ оказания давления на японцев, которые должны были бороться со все более увеличивающимся влиянием Америки.

Обратимся теперь от разрушающегося, но все еще действующего союза к немецкому представлению о японской внешней политике и давлению, оказываемому на Токио в результате этого представления. Рассмотрим сначала вопрос в целом, а потом – три более конкретные проблемы. Общая картина японской внешней политики, какой ее представляли в Берлине, была изложена в инструкциях, подготовленных министерством иностранных дел для немецкой делегации, отправлявшейся в марте и апреле на переговоры с министром иностранных дел Мацуокой. Япония характеризовалась в них как страна, проводившая экспансионистскую политику. Эта экспансия осуществлялась под лозунгом Великой восточноазиатской сферы, которая состояла из Японии (как возглавляющей ее страны), Маньчжурии, Китая и, возможно, Малайзии, Сингапура и Бирмы. В добавление к этому более широкая территория, «Океания», включавшая в себя острова, расположенные между Америкой и Азией, помимо Австралии и Новой Зеландии, должна была быть открыта для освоения все более растущим населением Японии и других стран. Мотивы этой экспансии были экономическими, хотя в некоторых кругах важную роль играли и политико-идеологические моменты, вращающиеся вокруг идеи о предназначении Японии.

Японские планы осуществлялись по двум направлениям: политика и действия по отношению к другим странам, имеющим свои интересы в этом регионе, с одной стороны, и внутренняя политика Японии – с другой[133].

К счастью, интересы Японии и Германии нигде не пересекались, по крайней мере политически или территориально, и Германия, таким образом, поддерживала японскую политику издалека[134].

Однако, согласно данным немецким дипломатам инструкциям, Японии необходимо было закончить войну с Китаем, освободить свой тыл от возможного удара со стороны Советов и подготовиться к войне с Британией, то есть к «военной операции, целью которой станет прорыв на юг в направлении Гонконга, Филиппин и Сингапура».

Отношения с Соединенными Штатами имели особое значение, поскольку американский Тихоокеанский флот представлял собой угрозу с Гавайев и Филиппин для Великой восточноазиатской сферы и поскольку Япония экономически зависела от этой страны. Соединенные Штаты занимались перевооружением своих сил в Тихом океане и проводили политику экономического давления на Японию и поддержки независимости государств Юго-Восточной Азии, поэтому императорское правительство в Токио столкнулось с очень серьезной проблемой: как обзавестись альтернативными источниками сырья, не спровоцировав при этом войну с США.

У Японии открывались новые возможности для проведения политики по отношению к этим странам, с помощью которой она могла попытаться достичь условий, необходимых для экспансии, писалось в заключение в инструкции. Выбор тактики зависел от второстепенных факторов: создания и падения кабинетов министров и в особенности судьбы министра иностранных дел Мацуоки. Все это придавало политике Японии «определенный оттенок нерешительности» в глазах Германии и приводило к той «фундаментальной непоследовательности в политике, из-за которой Японии не доверяли и не любили ее во всем мире».

Однако изменчивость японской политики, какой бы неприятной она ни была для ее партнеров, давала, по крайней мере, пространство для маневра и возможность оказывать на Токио давление. Проблема заключалась в том, что Берлину почти нечего было предложить Японии, кроме своих европейских побед, в награду за выполнение немецких требований. Тем не менее давление Германии на Японию не прекращалось. Несмотря на характерные особенности японской политики, линия, которую Германия заставляла ее проводить в 1941 году, была ясной и последовательной. Если говорить кратко, то японцев побуждали захватывать все новые и новые территории. Немцы настаивали на том, чтобы Япония оказывала давление на Индию и Индокитай, атаковала Сингапур, а «позже, когда операция «Барбаросса» захлебнулась, совершила нападение на Владивосток». Немцы хотели, чтобы она двигалась на юг, захватывала источники сырья и чтобы флот Японии своими действиями связал американский флот. Более того, Япония должна была быть твердой и неуступчивой в отношении США. Заключение японо-американских соглашений сорвалось.

Беспокойство Японии по поводу реакции Америки заставляло ее требовать у Германии обещаний, что она будет делать все, чтобы Америка не вступила в войну. Германия уверяла своего партнера, что американская политика в значительной степени представляет собой блеф, и что даже если она вступит в войну, то это ничего не изменит, поскольку США очень слабая в военном отношении страна, а державы оси, наоборот, сильные. Токио дали понять, что Германия не будет провоцировать Америку, но если все-таки США вмешаются, то Германия сразу же выполнит все свои обязательства по договору. Однако в течение года тон немецких советов переменился – теперь Гитлер хотел, чтобы Япония нанесла удар в Азии и тем самым облегчила положение немецких войск в Европе. Гитлер, проводя свою дальневосточную политику, вероятно, не желал японо-американской войны, но он толкал своих партнеров на такие поступки, которые в свете того, что нам известно о намерениях Японии, как раз и привели к развязыванию войны.

В добавление к общим соображениям по вопросу о том, какую политику проводила Германия в отношении Японии в 1941 году, скажем, что немцев особенно интересовали три аспекта японской политики: ее отношения с СССР, планы экспансии на юг и отношения с Америкой. В первых двух американский фактор присутствовал в гораздо меньшей степени, чем в третьем. Но по всем этим трем аспектам Германия оказывала большое давление на Японию, заставляя ее проводить такой курс, который должен был повлиять на положение США.

Мы уже выяснили, что до нападения Германии на Советский Союз у японцев были веские причины стремиться к улучшению отношений с этой страной. Немцам в феврале было заявлено, что японцы не считают себя обязанными участвовать в немецко-советском конфликте. В апреле 1941 года Япония даже подписала с русскими пакт о нейтралитете. Однако этот договор не привел к переброске советских войск с Дальнего Востока на Европейский театр военных действий, чего так боялись немцы, готовившиеся напасть на СССР. После вторжения Германии в Россию в июне 1941 года японцы, как и было оговорено, заявили о своем нейтралитете, который они сохраняли до 1945 года, когда СССР объявил им войну. Несмотря на явное нежелание Гитлера избежать осложнений на Дальнем Востоке, пока операция «Барбаросса» развивалась благоприятно для немцев, Риббентроп прилагал все усилия, чтобы заставить японцев отказаться от своего нейтралитета. Он велел Отту информировать Токио, что с Россией покончено, и настаивать на сотрудничестве Японии в окончательном решении русского вопроса «во всей его полноте и на все времена». Отт должен был сообщить японцам, что Японии не будет прощения, если она не воспользуется предоставляемой ей возможностью обезопасить свой северный фланг и не двинет свои войска навстречу немецким армиям. «Требование дня» было ясным: немедленное нападение на Владивосток. Это станет не только смертельным ударом для России, но и приблизит решающий удар по Англии. Что касается Америки, то Риббентроп не сомневался, что действия Японии против России парализуют любое желание этой страны вмешаться в войну[135].

Но японцы ответили на это, что их движение на юг, которое связывало здесь силы англосаксов, принесет больше пользы, чем вторжение в СССР.

Но Риббентроп не желал отступать. Он пригласил Ошиму на Восточный фронт, чтобы тот своими глазами убедился в неизбежности победы Германии, и велел Отту возобновить давление на Токио с тем, чтобы Япония напала на Советский Союз «чем скорее, тем лучше». Рейхсминистр иностранных дел (возможно, для того, чтобы замаскировать истинную причину немецких требований – замедление наступления на Востоке) все сильнее и сильнее подчеркивал то воздействие, которое нападение Японии произведет на Британию и США. Он опасался, что японцы упустят уникальную возможность обезопасить свой тыл и занять совершенно новое для себя положение – лицом к лицу с англосаксами. Позже, предупреждал он, у Японии будет менее выгодная позиция, чтобы противостоять нападению «усилившихся в военном отношении США». Но ни это, ни возможность «принять участие в решающей битве с большевизмом в Сибири» не тронуло японцев[136]. Они не только не собирались начать войну по требованию Германии, но не осмеливались даже настраивать против себя Америку, нападая на американские корабли, которые доставляли американские грузы во Владивосток. Хотя Мацуока в июне дал кое-какие обещания по этому поводу, в августе Отт упрекнул японцев в том, что они нарушают договор с Германией, пропуская американские корабли в порты воюющей с рейхом страны. Он также заявил министру иностранных дел, что в Вашингтоне создастся впечатление слабости Японии, если она и дальше будет позволять судам приходить во Владивосток целыми и невредимыми[137].

В августе Риббентроп решил надавить на союзника посильнее. Если японцы пропустят во Владивосток еще хотя бы один корабль, то будет создан неприятный прецедент. Все начинается с обыкновенных грузов, а закончится поставками «топлива, пушек, самолетов и вооружения всякого рода». Разве это соответствует духу пакта? Неужели японцы так наивны, что верят словам Рузвельта? Он предложил японцам создать дальневосточную зону безопасности и начать «играть с американцами по их же собственным правилам». Не беспокоили Риббентропа и возможные столкновения между судами Японии и США. Мы знаем, что одновременно Риббентроп требовал от немецких адмиралов проявлять сдержанность в Атлантике. Говорил ли он японцам о сдержанности? Ничего подобного. Он заявлял японцам, что конечно же лучше было бы просто разгружать суда и отпускать их, но не будет ничего плохого, если им придется отправить несколько судов на дно, «если американцы не подчинятся». Но, несмотря на туманные обещания японцев, первый американский корабль в сентябре беспрепятственно прибыл во Владивосток. Доклад немецкого посла в Вашингтоне по этому по-воду (американцы испытывают «удовлетворение от того, что им удалось запугать японцев») оправдал самые худшие опасения Гитлера.

У немцев были свои стратегические причины настаивать на вторжении Японии в Россию, особенно после того, как осенью наступление на Москву захлебнулось, а Америка еще не занимала главного места в немецкой дальневосточной политике. Но им и здесь пришлось принимать ее во внимание, и одна из главных причин, почему не удалось убедить японцев вступить в войну, заключалась в том, что Германия и Япония по-разному оценивали то влияние, которое это событие оказало бы на США.

Вторым аспектом японской политики, который интересовал Германию в 1941 году, было ее продвижение на юг, имевшее непосредственное отношение к планам Соединенных Штатов. К марту японцы далеко продвинулись к обретению вожделенного влияния в Индокитае и Таиланде, хотя Голландская Ост-Индия все еще не желала подчиняться им, частично под давлением Великобритании и США. Что касается Сингапура, то немцам было сообщено, что хотя «желание напасть на него» не исчезло, эта операция откладывается из-за того, что Япония не знает, как отреагируют на это Англия и Америка, а кроме того, что необходимо было решить китайский вопрос[138].

В конце июня и июле японцы всячески стремились возобновить свое продвижение на юг, и Мацуока сообщил Отту, что напряжение в Голландской Ост-Индии стало невыносимым и что Сингапур будет оккупирован в недалеком будущем.

В течение осени Отт сообщал, что нанесение удара в южном направлении возможно «в любое время». Осознав неизбежность столкновения с англосаксонскими странами и испытывая серьезную тревогу по поводу снабжения нефтью, вооруженные силы Японии, по сообщению Отта, были готовы начать блокаду Сингапура, оккупировать Таиланд и Филиппины и нанести удар по Борнео и Суматре. Вашингтонское посольство также сообщало, что нехватка сырья толкает Японию на юг, причем в это понятие надо включить и Филиппины. В ноябре передвижение японского флота в юго-западном направлении отмечало немецкое консульство в Сайгоне, а посол Ошима сказал Риббентропу, что, хотя операция против Сингапура отложена до следующей весны, движение на юг стало теперь «неизбежным» и что японцы должны быть готовы и к нападению на Филиппины. 21 ноября Отт телеграфировал в Берлин, что наступило время принятия решения о сроках начала этих операций, включая и «внезапное нападение на Филиппины».

Учитывая все это, немцы не сомневались, что главным фактором в расчетах японцев были США и что действия Японии неизбежно приведут к столкновению с ними, возможно даже вооруженному. В январе 1941 года Отт писал, что планы японцев полностью соответствуют немецким интересам, за исключением того, что они «могут спровоцировать войну с Америкой». Американцев изображали как людей, стремящихся «саботировать» установление нового порядка в Азии, и в Токио хорошо знали о том, что Америку очень тревожит японская экспансия. Мацуока лично объяснил Гитлеру положение вещей и предсказал пятилетнюю войну с Америкой как вполне реальную.

Берлин в течение всего лета постоянно предупреждали о возможности американской интервенции на Дальнем Востоке в ответ на японские экспансионистские действия. Немецкий военно-морской атташе в Токио особенно подчеркивал опасность американского ответного удара в случае нападения на Филиппины, а Томсен заявлял, что любая подобная операция «вне всякого сомнения, приведет к тому, что Америка объявит Японии войну». Из Вашингтона и Рима в сентябре и октябре пришли доклады о том, что Америка решительно настроена защитить от посягательств Японии Сингапур. Отт, комментируя планы Японии, предупреждал, что в долгосрочной перспективе она не сможет устоять перед постоянным давлением со стороны США и, возможно, ей потребуется немецкое оружие, чтобы защититься от этой страны. В ноябре Отт сообщал, что военные приготовления к экспедиции на юг воспринимаются теперь вооруженными силами «со всей серьезностью», а мирное решение проблемы уже не считается возможным. Посол был глубоко убежден, что предстоящие военные операции Японии приведут к вступлению в войну Америки, поскольку японцы не смогут избежать нападения на Филиппины «по стратегическим соображениям». Германия должна принять это во внимание и быть готова подписать соглашение о помощи. Тем временем Отт предупреждал, что теперь идут разговоры не только о нападении на Таиланд и Сингапур, но и об устранении угрозы японским планам со стороны Гуама, Филиппин и Гавайских островов.

Таким образом, хорошо зная об экспансионистских планах Японии, которые повышали риск вмешательства Америки в войну, какие же советы давали немецкие лидеры своей союзнице? Политический курс Германии на 1941 год изложил 8 января Адольф Гитлер. Он сообщил своим адмиралам, что Германия должна поощрять экспансию Японии, «даже если в ответ на это США предпримут решительные меры». Через десять дней он добавил, что «не верит больше в угрозу со стороны Америки, даже если она и вступит в войну». Мы знаем, что равнодушие фюрера к вмешательству США не разделяли в министерстве иностранных дел, хотя оттуда не поступало возражений против навязывания Японии столь опасного курса.

В феврале Риббентроп снова начал оказывать давление на японцев, требуя, чтобы они напали на Сингапур. Это была постоянная тема немецкой политики в отношении Японии, несмотря на столь же постоянные предупреждения, что это нападение может вызвать вооруженный конфликт с США. Удар по Сингапуру, по мнению Риббентропа, должен был решить три проблемы: он стал бы решающим ударом по Англии, позволил бы Японии сразу же захватить то, что она надеялась получить только после войны, и не позволил бы Америке вмешаться в войну (если, конечно, Япония не нападет непосредственно на американские позиции и не даст тем самым Рузвельту повода для вступления в конфликт). Но даже если США и вмешаются, продолжал далее Риббентроп, это им не поможет, поскольку японский флот легко справится со слабым, разделенным американским флотом[139].

В любом случае японцы должны дать Америке ясно понять, что если она будет мешать установлению нового порядка в Азии, то ей придется столкнуться с «железным фронтом». Через десять дней министр иностранных дел надавил на Ошиму еще сильнее. Если Япония уклонится от своих обязательств, то это будет «преступлением перед духом будущего». Он подчеркнул, что Америка находится в невыгодном стратегическом положении, и этот факт должен вселить в японцев уверенность в своей победе. Количество и качество немецкого оружия поможет устранить американскую угрозу в Европе, но японцы должны совершить стремительное нападение на Сингапур, чтобы поставить Америку и в Тихоокеанском регионе перед свершившимся фактом. Ошима заверил министра иностранных дел, что Япония готовится напасть на Сингапур и, если потребуется, на Филиппины. Но Риббентроп предостерег японцев от этого. Не лучше ли, спросил он, сконцентрироваться на одном Сингапуре, лишив, таким образом, Рузвельта повода для вмешательства в войну? Если Америка и после этого вступит в нее, то это станет доказательством того, что она с самого начала собиралась это сделать. В любом случае, что бы ни решили делать японцы, им не надо опасаться Америки, ибо, если ее руководители оказались так глупы, что услали свой флот на Гавайи, то японский флот «завершит работу, проделанную армией», и война быстро закончится.

Более точные директивы, направленные на активизацию японской политики на Дальнем Востоке, содержались в основном приказе № 24 от 5 марта. «Цель сотрудничества, осуществляемого в рамках договора оси, заключается в том, чтобы как можно скорее заставить Японию приступить к активным действиям на Дальнем Востоке». Все это должно было устранить Англию и удержать Америку от вступления в войну, поскольку она не имеет сил для борьбы с Японией. Через три недели Гитлер сообщил своим адмиралам, что Япония должна напасть на Сингапур «как можно скорее», не опасаясь Америки, поскольку та никогда не сможет справиться с японским военно-морским флотом.

В марте в Берлин прибыл Мацуока, что дало немцам возможность оказать давление лично на него. После их первой встречи 29 марта Риббентроп почти все оставшееся время убеждал японского коллегу в слабости американцев. Американские подводные лодки, например, по его мнению, были так слабы, «что японцам не стоило даже беспокоиться о них». Во время переговоров в следующие два дня Мацуока высказал японские опасения по поводу Америки и описал опасность пяти-или даже десятилетней войны с США. Но Риббентроп и слышать об этом не хотел. Америка, заверил он Мацуоку, позабыв о своих прежних предупреждениях, не будет воевать, даже если Япония нападет на Филиппины. Американцы не посмеют и носа высунуть с Гавайев, и потому японцы должны смело идти вперед, «иначе упустят уникальную возможность в истории» (вся история для Риббентропа была полна «уникальными возможностями»).

1 апреля Гитлер сам беседовал по этому вопросу с министром иностранных дел Японии. «Никогда еще в человеческом воображении не было лучших условий для совместных действий стран оси… редко, когда риск поражения был так мал». Англия воюет, США безоружны, на границе СССР стоят сто восемьдесят дивизий, а Германия не имеет на Дальнем Востоке никаких интересов – чего же еще японцам нужно? Заговорив об Америке, фюрер объяснил, что перед этой страной открыты три возможности: вооружаться, помогать Англии или ввязаться в войну на два фронта. Первые две требуют слишком много времени, а третья просто стратегически немыслима. Поэтому Америку можно вообще не принимать во внимание. Мацуока согласился со всеми этими доводами, но заметил, что, к сожалению, не все в Японии так думают. «Определенные круги» в Токио сильно осложняют ему жизнь, объяснил он, и поэтому сейчас он не может дать никаких обещаний по поводу Сингапура. Он может сказать лишь одно: Япония нападет на него, но когда – неизвестно. Разочарование Гитлера было таким явным, что Мацуока поспешил заверить его, что вся проблема Японии заключается в том, что она «пока еще не нашла своего фюрера».

4 апреля состоялась еще одна встреча Гитлера с Мацуокой, которая представляет большой интерес. Мацуока снова заговорил о том, что Америка вполне может ответить ударом на удар, если Япония нападет на Сингапур. Гитлер заявил, что это нежелательно, и заверил министра иностранных дел Японии, что Германия все предусмотрела. Это было уже что-то новое – Гитлер заявил, что «Германия со своей стороны немедленно примет меры, если Японии придется воевать с США». Обстоятельства и причины, которые могут привести к военному столкновению с ними, не имеют значения. «Не важно, с кем США начнут воевать первыми – с Германией или Японией. Германия нанесет свой удар без промедления». Тогда Мацуока сообщил Гитлеру, что Япония на самом деле уже готовится к войне с Америкой и, поскольку конфликт неизбежен, обдумывает вариант нанесения первого удара. Гитлер полностью одобрил это решение.

Несмотря на то что после войны отрицалось, что Гитлер во время этой беседы одобрил решение Японии напасть на США[140], совершенно очевидно, что Гитлер, по крайней мере, прекрасно понимал, что экспансия Японии на юг приведет к вмешательству Америки в войну, и был не только готов к этому, но и подталкивал японцев к вооруженному столкновению с США.

Немецкое военное командование тоже проявляло активность, убеждая японцев начать войну именно в это время. Когда в апреле адмирал Номура сказал Редеру, что японцы не могут вступать в войну с Британией и США, пока не будут решены все ее восточноазиатские проблемы, Редер назвал это «большой стратегической ошибкой». Япония должна воспользоваться представившейся ей «уникальной возможностью» захватить Сингапур. А в Вашингтоне, как мы уже видели, Беттихер убеждал японского военного атташе в том, что Америка слаба и вся ее политика – чистый блеф[141].

В течение лета 1941 года Риббентроп делал все, чтобы поддержать интерес Японии к Сингапуру, а в октябре уделил много внимания попыткам Америки напугать Японию. Все это, уверял он, «одна лишь маска». Америка уже сейчас истощена до предела и не представляет никакой опасности. Не трогая Филиппин, Япония может наносить «решительные удары» на Дальнем Востоке, не боясь вмешательства Америки. В ноябре, когда немецкое наступление в России захлебнулось, немцы стали особенно напирать на то, что американцы не смогут помешать японцам, в каком бы районе Дальнего Востока они ни нанесли удар. Сообщениям Беттихера об американской слабости придавалось теперь особое значение. Риббентроп беспокоился, что японцы не воспользуются «слабостью Америки» и упустят свой шанс. Ссылаясь на оценки Беттихера, касающиеся объемов американского производства, он велел Отту дать понять японцам, что они могут нанести удар в любой момент, не опасаясь, что Америка вмешается в войну[142].

В этом втором аспекте японской политики Америка стала центральным фактором, и, соответственно, на это были направлены расчеты немцев. Не обращая внимания на многочисленные признаки того, что японская экспансия на юг вызовет вооруженную акцию со стороны Америки, немцы толкали своего союзника на путь агрессии. Случайные предупреждения о том, что в отношении Филиппин надо действовать крайне осторожно, тонули в общем подстрекательском тоне. Берлину было заявлено, что Филиппины будут представлять собой главную угрозу для существования нового порядка и должны быть включены в Великую восточноазиатскую сферу. Японцы хорошо понимали, как, впрочем, и немцы, что США не останутся в стороне даже в том случае, если Япония захватит один Сингапур. Гитлер и Риббентроп охотно верили докладам Беттихера, но если они и вправду верили в то, что Америка из-за своей слабости не вмешается в войну, то почему же они так боялись японского нападения на Филиппины? Вполне возможно, была определенная надежда на то, что японцам удастся повторить в Азии немецкий блицкриг, хотя японцы смотрели на дело более реалистично – они понимали, что их ждет длительная война. Кроме того, события развивались очень быстро, и все планы немцев смешал провал операции «Барбаросса». Немцы надеялись, что быстрые удары в Европе будут подкреплены столь же быстрыми ударами на Дальнем Востоке, и поэтому Америка лишится всяких оснований для вмешательства в войну. В любом случае по реакции Германии на амбициозные планы Японии было хорошо видно, что немцы готовы были пойти даже на риск вступления в войну Америки, лишь бы только заставить японцев воевать.

Немецкая реакция на японскую политику в отношении СССР и экспансию на юг, несомненно, учитывала и США. Нам осталось теперь рассмотреть третий аспект внешней политики Японии: японо-американские отношения как таковые и немецкие попытки повлиять на них. Эти отношения вызывали в Берлине большое беспокойство[143].

Стремление японцев достичь соглашения с Америкой не вызывали в Берлине особой радости. С февраля, с началом переговоров между Госсекретарем Халлом и послом Номурой, которые продолжались до самых последних дней перед нападением на Пёрл-Харбор, тревога немецкого правительства еще больше усилилась. Нацистов больше всего беспокоил тот факт, что в ходе переговоров пакт утратит в американских глазах свое устрашающее значение[144].

Японцы всячески пытались успокоить своего союзника. Они поторопились заверить немецкую сторону, что главная цель переговоров – предотвратить вмешательство США в войну и что адмиралу Номуре было дано задание всячески подчеркивать верность Японии своим союзническим обязательствам. В мае Мацуока снова заверил Отта в этом, предоставив дополнительные доказательства. Отт сообщил, что Мацуока, по его словам, ясно дал понять американскому и британскому послам, что любые действия Америки в Атлантике, направленные против Германии, могут в любое время быть названы актом агрессии[145].

Несмотря на это, Отт обнаружил, что японцы всерьез рассматривают новые американские предложения, которые, будучи принятыми, превратили бы пакт в пустой звук и привели к тому, что Япония в течение всей войны оставалась бы нейтральной. Он добавил, что эти предложения были с радостью встречены в военно-морских и коммерческих кругах Японии[146].

Более того, немецкий посол передал в Берлин слух о том, что после встречи с Номурой Рузвельт якобы сказал, что «японцы желали бы постепенно отказаться от пакта»[147].

Отту было велено сообщить японцам о том, что Германия «удивлена», что американцам не было сообщено о конкретных обязательствах Японии перед странами оси, а Риббентроп в личном письме заявил Мацуоке, что он не считает переговоры «хорошим делом». Японцы ответили новым потоком заверений в лояльности. Они обещали держать Германию в курсе дела и заявили, что не обманываются по поводу намерений Америки. Рузвельт настроен воевать, но японцы в ходе переговоров делают все возможное, чтобы не допустить вмешательства Америки в войну и привязать американский флот к Тихому океану. Однако Отт сильно сомневался, что японцы вообще намерены выполнять свои обязательства по договору, если из-за американской помощи Англии разразится немецко-американская война.

В течение лета доклады об увеличении американского давления и публичные заявления японцев, в которых расхваливалась дружба между японцами и американцами и отрицалось какое-либо участие в «немецких планах установления мирового господства», чередовались с постоянными уверениями Мацуоки в верности договору стран оси. Столь непоследовательная политика Токио вызвала целый поток запросов из Берлина. Возможно ли, спрашивал Риббентроп, чтобы Япония давала Америке словесные гарантии того или иного типа? Какова реакция японцев на американские провокации по отношению к Германии? Могла ли та «неприличная быстрота», с какой американцы захватили Исландию, быть результатом гарантий, которые им дали японцы? Почему японцы не сообщают в Берлин обо всем, что у них происходит? Однако лето шло, а тревога немцев не уменьшалась.

В августе, когда доклады из Вашингтона рисовали картину грубой американской политики экономических санкций и передавали слухи о новых японо-американских соглашениях, Берлин был шокирован антинемецким заявлением, которое сделал в Америке член японского парламента, заявивший, что заключение пакта было «большой ошибкой». Он публично заверил американцев, что, хотя ряд стран и желает японо-американской войны, японский флот «не позволит, чтобы его использовали как инструмент в руках третьей стороны для борьбы с Соединенными Штатами». Томсен добавлял, что в результате этого «неслыханного» выпада Соединенные Штаты полны теперь решимости и будут глухи к японским мирным предложениям, поскольку политика устрашения дает лучшие результаты. Хуже всего, что японцы объявили о том, что планируют возобновить переговоры в Вашингтоне (которые были прерваны 31 июля), чтобы «прояснить обстановку». Японцы открытым текстом объяснили немцам, что до сих пор они вели по отношению к Америке более жесткую политику, чем сами немцы. Это не дало желаемых результатов, и теперь Токио считает, что надо попытаться применить более мягкий «немецкий» подход. Но если это объяснение было направлено на то, чтобы обезоружить Германию, то японцы просчитались.

Мы не знаем, насколько подробно немцы знали о предложении, сделанном позже, в августе, премьер-министром принцем Конойе Рузвельту о переговорах по урегулированию самых сложных проблем[148].

Риббентропа подробности проекта принца Конойе, узнай он их, встревожили бы до крайности, поскольку, убеждая американцев согласиться с их предложением, японцы исходили из идеи о том, что немецко-японские отношения можно будет уладить «разными способами», а угроза со стороны англосаксов будет существовать постоянно, вне зависимости от судьбы Германии. Чтобы заставить американцев сесть с ними за стол переговоров, японцы зашли очень далеко – они готовы были свести соглашение с немцами, по крайней мере на словах, к тому, что посол Грю назвал «мертвой буквой». Американскому послу было сказано, что, хотя японцы и не могут взять на себя обязательство не обращать внимания на действия США против Германии, между двумя сторонами была достигнута договоренность, позволявшая принцу Конойе дать непосредственно президенту устные заверения о позиции Японии, которые бы полностью его удовлетворили[149].

Однако к октябрю Отт сообщал об усилении в Токио настроений в пользу оси, и в последний мирный месяц депеши из Токио аккуратно отмечали неуклонное ухудшение японо-американских отношений[150].

С начала ноября до 7 декабря события развивались очень быстро и в конце концов обогнали дипломатов. Но перед тем как описать, что произошло в эти судьбоносные недели и какова была роль Германии в нападении на Пёрл-Харбор, мы должны еще раз подчеркнуть, какие советы давала своей союзнице Германия в отношении Америки.

Это были два типа советов: во-первых, японцы должны проявлять твердость и не допускать никаких соглашений с Америкой, а во-вторых, как мы уже убедились, когда рассказывали о поощрении Германией японской экспансии на юг, были приложены все усилия, чтобы убедить Токио в том, что бояться Америки нечего, поскольку американские угрозы – это блеф, направленный на то, чтобы скрыть военную слабость. Ошима после войны говорил, что «Германия одобряла японо-американские переговоры только в той мере, в какой они могли заставить Соединенные Штаты соблюдать нейтралитет». Однако это заявление не подтверждается документами. Риббентроп, как мы знаем, не только заявил Ошиме, что переговоры не являются «хорошим делом», но предлагал даже не только прекратить их, но и разорвать дипломатические отношения, «чтобы пробудить к действию американский народ».

Вайцзеккер также не доверял этим переговорам. В меморандуме, составленном в мае, он заявил, что «политические соглашения любого рода между Японией и Соединенными Штатами в настоящее время нежелательны…», поскольку «предоставят нам одним возможность воевать с Англией и Соединенными Штатами, а сам пакт будет дискредитирован». Пока шли переговоры Халла с Номурой, Гитлер и Риббентроп требовали от японцев, что если они действительно хотят их продолжать, то пусть, хотя бы из солидарности со своими союзниками, проводят жесткую политику по отношению к администрации Рузвельта. «Соединенные Штаты, – заявлял Ошиме Риббентроп, – должны понять, что любые агрессивные намерения натолкнутся на железную стену решительно настроенных наций, которая окружает практически весь мир».

Первоначальная надежда, что Япония будет использовать переговоры для устрашения Америки, была вдребезги разбита при известии об интервью, которое Номура дал американским журналистам в Вашингтоне. В нем он охарактеризовал вопрос о том, означает ли война Америки с Германией одновременно и войну с Японией, как вопрос «истолкования условий договора, в которое я не хочу вдаваться». Риббентроп немедленно послал гневную телеграмму Отту, требуя объяснений. Вопрос, как должен был сообщить японцам Отт, «изложен в тексте пакта совершенно однозначно». Было бы гораздо лучше, если бы Номура в своем ответе просто сослался на него.

Во время визита Мацуоки в Германию в конце марта ему постоянно внушали, что надо быть твердыми с американцами, а также, как мы уже говорили, убеждали продолжать экспансию на юг, не обращая внимания на Соединенные Штаты. Министр иностранных дел Германии напомнил своему японскому коллеге, что цель пакта заключалась в том, чтобы «напугать Америку до такой степени, чтобы она отказалась от выбранного ею курса». Чтобы достичь этой цели, японцы должны были быть неуступчивыми и отказываться от подписания любого соглашения с США. О том же самом 4 марта японскому дипломату говорил и Гитлер. На этой встрече он заверил Японию, что, вне зависимости от того, какая страна первой начнет войну с Америкой, Германия или Япония, Германия «тут же предпримет необходимые меры». Он предупреждал, что американцы всегда будут «заинтересованы в том, чтобы сначала избавиться от одной страны, но не с целью заключения соглашения с другой, а для того, чтобы избавиться от нее потом». Поэтому все члены пакта должны выступать единым решительным фронтом, иначе они будут разгромлены поодиночке.

11 мая Риббентроп велел Отту сообщить японцам, что война, которую ведут в настоящее время Германия и Италия, является также и «смертельной схваткой» за Японию. Разгром Германии и Италии оставил бы Японию один на один с мощной англосаксонской коалицией, в которую может войти и Советский Союз. Необходимо было максимально осложнить жизнь Рузвельту. Япония просто не могла позволить президенту ввести элемент неуверенности в это предложение посредством уклончивых ответов Японии. Позже Риббентроп выразился еще конкретнее. Японцы, писал он, должны понимать, что Рузвельт уже де-факто ведет войну с Германией, совершая поступки, которые никак нельзя назвать действиями нейтральной страны. В данных обстоятельствах японцы должны прямо заявить Соединенным Штатам, что, по их мнению, Америка не является нейтральной страной и что, если она и впредь будет проводить прежнюю политику, заключающуюся в патрулировании или организации конвоев, то это будет «рассматриваться как преднамеренный шаг к развязыванию войны» и, соответственно, заставит Японию немедленно начать военные действия. И наконец, Риббентроп велел Отту потребовать, чтобы ему показали текст любого ответа, который Япония даст на американские предложения[151].

Однако, несмотря на «энергичные действия с моей стороны», Отт не смог добиться, чтобы его ознакомили с текстом инструкций, отсылаемых Номуре. Когда он увидел их, уже после того, как они были посланы, то пришел в ужас. «Эти инструкции, – сообщил он Мацуоке, – пропитаны духом, исключающим даже самую легкую критику в адрес Америки, поведение которой несовместимо с ее нейтральным статусом». Отт назвал это «узакониванием американской политики устрашения», поскольку она предполагала уничтожение нового порядка, который провозглашался целью заключенного пакта, и, кроме того, заходила «очень далеко, развязывая Америке руки в Тихом океане». Мацуока заявил, что эти инструкции – всего лишь «ничего не значащие слова», и просил немцев доверять ему. Но эти объяснения не удовлетворили Отта, хотя, учитывая воинственный тон, в котором Мацуока в тот же день разговаривал с послом США Грю, просьба о доверии была, возможно, вполне оправданна. Однако Риббентроп назвал поведение японцев «непростительным» и боялся, что Токио уже «сдает назад»[152].

В течение лета Риббентроп постоянно слал в Токио напоминания. Если японцы решили, что настал удобный момент для заключения соглашения с англосаксами, то они проводят «крайне близорукую политику» и он должен сообщить им об этом. Проблема заключалась, по мнению Риббентропа, в том, что японцы не осознавали своей силы и слабости США и Великобритании. Отту было велено разъяснить японцам, что Германия одержала в России победу («ядро Красной армии уничтожено»), США не смогли ничем ответить на японскую оккупацию Индокитая. А это, в сочетании с тем, что атлантические переговоры не привели ни к каким результатам, дает реальное представление о ситуации, в которой оказалась Америка. Теперь уже всем ясно, что американские угрозы Японии – «очевидный признак слабости и доказательство того, что Америка не осмеливается предпринять никаких серьезных военных действий против Японии». Также хорошо известно, что американский народ выступает против войны – это «только в еврейских газетах» он за нее. Поэтому у Японии есть все причины считать американские угрозы блефом.

Речь Рузвельта, произнесенная в сентябре, в которой он приказывал американским кораблям открывать огонь по немецким субмаринам «при первом появлении», сильно встревожившая военно-морское командование Германии, предоставила новую возможность напомнить японцам об их роли в отношении США. Риббентроп охарактеризовал эту речь как попытку выставить Германию в роли агрессора, освобождая, таким образом, Японию от ее обязательств, в случае немецко-американской войны. Президент хотел «взорвать треугольник» и устранить угрозу войны на два фронта, которой «американский народ боялся больше всего». Германия не поддастся на эти провокации в Атлантике, продолжал Риббентроп, но японцы должны уже, наконец, понять, что в данных обстоятельствах переговоры с Америкой «ни к чему не приведут». Японцы должны в конце концов дать понять американцам, что еще один шаг, сделанный Рузвельтом по дороге агрессии против стран оси, неизбежно приведет к войне «против победоносного союза». Министр иностранных дел Тойода мог только снова попросить немцев «верить Японии, что переговоры, которые она ведет с Германией, проходят в духе [верности] договорным обязательствам»[153].

В октябре японские дипломаты в США и Токио жаловались своим американским коллегам, что немецкие требования быть твердыми в отношении Америки «значительно усилились», что немцы «нажимают» на японцев, требуя от них, чтобы они заявили, что в случае немецко-американского конфликта Япония объявит Америке войну. Немцы в течение октября прилагали все усилия, чтобы противодействовать любым шагам Америки, направленным на запугивание Японии или ослабление ее решимости. Отмена законов о нейтралитете и вооружении торговых судов заставила страны оси проводить еще более жесткую линию, поскольку, как выразился в начале ноября Риббентроп, чем слабее будет казаться Япония, «тем сильнее будет угроза со стороны мистера Рузвельта».

Наступали последние, наполненные лихорадочной деятельностью недели перед войной. Немецкая политика на Дальнем Востоке оказалась подчиненной подготовке и осуществлению нападения на Пёрл-Харбор. Заседание кабинета министров в Токио 5 ноября 1941 года как бы подтолкнуло события, которые привели к войне. На этом заседании японское правительство решило продолжать переговоры с американцами до 25 ноября и одновременно вести подготовку к войне на случай, если переговоры зайдут в тупик. По мере того как перспектива заключения соглашения с американцами становилась все более туманной, японцы стали прощупывать своих партнеров по договору, смогут ли те оказать им помощь в случае японо-американской войны. Впрочем, решение о ее начале японцы примут сами, независимо от того, согласятся союзники оказать помощь или нет.

Выполняя эти директивы, в Вашингтон были посланы предложения – «в качестве последней возможности для достижения соглашения»[154].

Через неделю после этого в Вашингтон прибыл бывший японский посол в Берлине Курусу, который должен был помогать Номуре. Немцы не знали о решениях кабинета, принятых 5 ноября, но депеши Отта в течение всего этого времени постоянно предупреждали руководство Германии о том, что общественности и официальным кругам Японии усиленно внушается мысль о неизбежности конфликта, что проамериканские настроения испарились и ход военных приготовлений ускоряется. Министр иностранных дел Того лично заверил Отта, что Курусу будет вести переговоры «в твердых рамках пакта, через которые теперь переступать нельзя». Посол в Берлине Ошима подтвердил, что миссия Курусу, без сомнения, потерпит крах, после чего внешняя политика в отношении Америки «будет активизирована». Публичная речь премьер-министра Тойо, текст которой был отослан в Германию, подтверждала это: в ней восхвалялся пакт, англосаксы назывались «угрозой для существования» Японии, а японо-американские отношения рисовались такими черными красками, что «катастрофы» избежать было нельзя.

Еще более зловещим признаком в дни, последовавшие за совещанием 5 ноября, стало то, что страны поменялись местами – теперь уже японцы начали давить на немцев, требуя выполнения союзнических обязательств в случае начала японо-американской войны. Дипломатические и военные представители принялись зондировать почву, готовы ли страны оси оказать Японии помощь в надвигающейся войне. 21 ноября Риббентроп дал ответ. Он велел Отту сообщить японцам, что в случае начала войны с США Германия автоматически вступит в нее, что «если между Германией и Японией и Соединенными Штатами вспыхнет война, то ни по каким причинам» не будет заключен сепаратный мир и что Германия готова подписать письменное соглашение по этому вопросу. Японский военный министр заверил Отта, что в случае войны Япония «не останется в стороне от событий». Однако он хотел уточнить один вопрос: правильно ли поняли японцы, что Германия останется верна Японии «даже в том случае, если Япония сама нападет на США»? (Курсив мой. – Авт.) Ответ Отта был однозначным: «Я сослался на его [Риббентропа] заявление и на нашу готовность подписать взаимное соглашение по этому вопросу».

Такова была ситуация за две недели до нападения на Пёрл-Харбор. Решение о нападении было принято японцами 27 ноября. И снова немецкие дипломаты не узнали о нем, но доклады, поступавшие в эти две недели в Берлин, не оставляли никаких сомнений в том, что японо-американский конфликт надвигается. Борьба внутри японского правительства достигла «решающей стадии», сообщалось в Берлин. Если Соединенные Штаты сейчас не пойдут на уступки, «станут неизбежными самые тяжелые последствия, за которые будет нести ответственность одна Америка». Реакция японцев на американское предложение «о всеобъемлющем урегулировании» (которое, среди всего прочего, фактически свело бы на нет участие Японии в договоре стран оси) была встречена «с мрачным сопротивлением» и усилила военные приготовления, согласно докладу Отта.

Единственный вопрос, который задавал себе посол, не считают ли американцы, что японцы блефуют? 30 ноября японский посол в Берлине получил от министра иностранных дел Того приказ официально сообщить Гитлеру и Риббентропу, что переговоры в Вашингтоне прерваны и Японии придется применить военные меры, чтобы устранить американскую угрозу, что между двумя странами возникла «непосредственная угроза войны, которая может начаться быстрее, чем многие думают». 3 декабря Отт телеграфировал в Берлин, что «критический момент приближается», грубость американского ультиматума уничтожила всякую надежду на мир и начала военных действий можно ожидать «в самом ближайшем будущем»[155].

5 декабря в своих последних депешах перед Пёрл-Хар-бором Отт сообщал о гибели «последних лучей надежды» и «неизбежности конфликта с Соединенными Штатами»[156].

Тем временем, прекрасно зная о крайне напряженных отношениях между Японией и США, получив в предыдущую неделю сообщение Отта о том, что возможной целью нападения будут Гавайи, Риббентроп продолжал обещать японцам все, о чем они просили. 29 ноября состоялась решающая беседа посла Ошимы на Вильгельмштрассе. Риббентроп вызвал посла, чтобы сообщить ему о том, что «Японии жизненно необходимо установить в Восточной Азии новый порядок – сейчас для этого представилась благоприятная возможность». Ошима сначала напомнил министру иностранных дел, что надежды на мирное урегулирование между США и Японией не осталось, а потом прямо спросил его, будет ли война между этими странами при любых обстоятельствах означать автоматическое начало немецко-американской войны. Риббентроп на мгновение опешил и ответил только, что «Рузвельт – фанатик, и предсказать, как он себя поведет, совершенно невозможно». Однако в ходе дальнейшего разговора Риббентроп заверил Ошиму, что «Германия конечно же немедленно вступит в войну». А вступив в нее, она не подпишет сепаратного мира. «Фюрер, – добавил он, – убежден в этом».

После войны Риббентроп обвинил Ошиму в том, что он неправильно понял его слова, а Ошима во время суда в Токио заявил, что ничего не помнит об обещаниях Риббентропа, добавив, что даже если он (Риббентроп) и говорил такое, то только для того, чтобы «произвести нужный эффект». Если это правда, то непонятно, какого «эффекта» хотел в данном случае добиться министр иностранных дел рейха. В нашем распоряжении есть более раннее заявление Риббентропа по этому вопросу, переданное Отту в Токио, и собственная телеграмма Ошимы о разговоре с Риббентропом, в которой он выразил уверенность в том, что, учитывая заявление министра иностранных дел, «Германия не откажется от борьбы». Чтобы еще больше прояснить позицию сторон, скажем, что когда Отта 30 ноября вызывали в японское министерство иностранных дел и сообщили, что «японцы не боятся разрыва отношений и надеются, что Германия и Италия со своей стороны примут сторону Японии в соответствии с условиями пакта», Отт ответил, что в позиции Германии в случае начала войны между Японией и Америкой «сомневаться не приходится». Когда Того спросил его, можно ли считать, что Германия в этом случае «рассматривает свои отношения с Японией как полное единство судьбы», Отт ответил утвердительно и повторил, что Германия готова в любой момент подписать соглашение по этому вопросу.

Именно этого японцы теперь и добивались. 2 декабря японскому послу в Берлине было велено начать переговоры о заключении пакта, не допускающего «никакого сепаратного мира». Следует напомнить, что немцев к тому времени предупредили о «крайней опасности войны», которая может начаться «быстрее, чем можно подумать», однако Берлин согласился заключить такой пакт. Риббентроп 5 декабря в принципе одобрил соглашение о полных взаимных обязательствах, охватывающих все аспекты войны между Соединенными Штатами и любым из членов договора стран оси, включая всеобъемлющую военную поддержку[157].

В тот же самый день Отт сообщил по телеграфу, что война с Америкой стала «неизбежной» и Япония решила, что ее начало при любых обстоятельствах будет сопровождаться актом агрессии. Теперь уже дипломатические меры не поспевали за развитием событий (Гитлер уехал на фронт и получал сообщения от Риббентропа с задержкой) и еще до того, как пакт был подписан, телеграмма из Токио, пришедшая 7 декабря, пояснила, почему эта формальность была уже больше не нужна.

Руководители Германии были искренне удивлены нападением на Пёрл-Харбор. Отто Дитрих, руководитель пресс-службы Гитлера, первым сообщивший об этом фюреру, говорил, что Гитлер был «крайне изумлен», а Вайцзеккер в своих показаниях в Нюрнберге заявил, что фюрер даже сначала отказывался в это поверить. Генерал Йодль вспоминал, что Гитлер, находившийся в тот вечер в комнате, где висели карты, был «поражен» этой новостью. Риббентроп утверждал, что все министерство иностранных дел было «изумлено до глубины души» и что сам он думал, что это розыгрыш союзников. Вайцзеккер тоже считал сообщение о нападении Японии чем-то вроде очередной «газетной утки» и настаивал во время суда, что «никто не предвидел такого поворота событий [нападения на Пёрл-Харбор]». Томсен в Вашингтоне и Отт в Токио были словно «громом поражены». Дёниц, Редер и Йодль – все заявляли о своем изумлении, а в военно-морском журнале было отмечено «всеобщее удивление», хотя адмиралтейство было задето тем, что не германский, а японский флот нанес первый удар.

Нападение на Пёрл-Харбор было односторонним, в том смысле, что немцам не было сообщено о том, куда будет нацелен удар. Поэтому удивление, охватившее Берлин, было совершенно искренним. Однако это удивление не вызвало никаких сомнений в том, что Германия должна объявить войну Америке, хотя, поскольку агрессором была Япония, имела право с точки зрения закона не делать этого[158].

Риббентроп был согласен с ним с юридической точки зрения. До сих пор не ясно, почему Гитлер так быстро объявил войну, не дождавшись, пока это сделает Америка. Согласно Риббентропу, Гитлер к декабрю решил, что американская политика в Атлантике «создала уже практически состояние войны» и поэтому ее объявление было простой формальностью. В добавление к этому Риббентроп привел слова Гитлера, что японцы «никогда не простят нам, если мы не вмешаемся». Более того, в этом случае, скорее всего, были затронуты и вопросы престижа Германии. Эрих Кордт приводил слова Гитлера о том, что «великая держава вроде Германии должна сама объявлять войну, а не ждать, пока войну ей объявят». А вот у переводчика доктора Шмидта сложилось впечатление, что Гитлер хотел опередить Рузвельта из соображений личного престижа.

Следует вспомнить, в каком состоянии находился Гитлер в начале декабря. Замедлившееся в октябре из-за дождей и неожиданно мощного русского сопротивления немецкое наступление с началом зимы совсем выдохлось. 24 ноября была окончательно разгромлена танковая группа генерала фон Клейста, и в первые недели декабря немецкие войска перестали наступать и были даже отброшены назад, утонув в русских снегах. Впервые за всю войну Гитлер потерпел поражение – и это в России, разгром которой должен был привести к капитуляции Англии и решению всех других проблем. Когда Гитлер обдумывал создавшуюся ситуацию, ему, несомненно, приходили на ум воспоминания о великой армии Наполеона, замерзшей в снегах России. В этих обстоятельствах неожиданное нападение на Пёрл-Харбор стало для суеверного Гитлера подарком судьбы, от которого «исторический деятель мирового масштаба» не имел права отказываться[159].

В любом случае удивление в Берлине быстро сменилось «радостным экстазом», а вступление Японии в войну рассматривалось как «облегчение» и «возрождение надежд». Речь, которую Гитлер произнес в рейхстаге 11 декабря, как мы уже говорили ранее, была полна оскорблений в адрес Рузвельта в сочетании с явным облегчением по поводу того, что немецко-американские отношения наконец-то вышли на первое место. Объявление войны было надлежащим образом передано в Вашингтон, и Гитлер, очевидно, ощутил гордость за нападение на Пёрл-Харбор, как верный способ осуществления международных отношений[160].

«Так и надо начинать войны», – заявил Гитлер Ошиме. Сама Германия поступала точно так же. В Вашингтоне Гитлеру отдавали должное как главному организатору этого судьбоносного события. Описывая события в Белом доме в воскресное утро 7 декабря, Гарри Гопкинс писал: «Совещание проходило совсем не в напряженной атмосфере, поскольку, я думаю, все мы были уверены, что нашим главным врагом является Гитлер».

Когда Риббентроп выразил свое мнение о том, что «наш союз привел к тому, чего мы хотели всеми способами избежать, – к войне между Германией и Америкой», он придавал слишком много значения договору стран оси. Вся слабость этого союза, столь наглядно проявившаяся в немецко-японских отношениях с момента подписания Антикоминтерновского пакта до создания оси, была хорошо видна и в 1941 году. Стороны так и не смогли договориться о структуре союза. Даже общая цель – устранение Америки – рассматривалась ими с различных точек зрения. Стороны не имели общих интересов, ибо японцы восприняли немецкие предложения, исходя из нужд своей собственной политики и благодаря тому, что в правительстве наблюдалось равновесие между сторонниками оси и ее противниками. Однако немецкое давление оказало определенное влияние на решения японского правительства, а судьба Германии была сходной с судьбой Японии. Если мы хотим выяснить, как немцы использовали свое влияние на японцев, то должны изучить их намерения, а также тенденции немецкой политики.

По словам прокурора на Нюрнбергском процессе, «Японию постоянно подталкивали к проведению политики, которая неизбежно должна была привести ее к войне с Соединенными Штатами». Неудивительно, что это заявление оспаривалось в суде и в других послевоенных источниках. Риббентроп заявил трибуналу, что Германия до самого нападения на Пёрл-Харбор делала все, чтобы удержать Америку от вступления в войну, и несколько других дипломатов, выражая редкое согласие со своим бывшим шефом, поддержали его точку зрения. Вайцзеккер утверждал, что Германия была заинтересована в том, чтобы Япония вступила в войну против Великобритании и Советского Союза, а не против США. Генерал Йодль, говоря об обстоятельствах японского вступления в войну, заявлял, что «мы бы предпочли получить нового могущественного союзника, чем нового могущественного врага». Единственное послевоенное свидетельство с немецкой стороны, противоречившее всем этим заявлениям, было получено от капитана Рейнеке, бывшего сотрудника оперативного штаба ОКМ. Давая показания в суде над дипломатами, он вспомнил, что слышал о планах подталкивания Японии к войне против «врагов и потенциальных противников Германии, включая и Соединенные Штаты».

Документы в целом подтверждают, что Германия желала бы, чтобы Япония нанесла удар в любом удобном для нее месте. Однако никто не собирался толкать Японию на нанесение удара по Соединенным Штатам[161].

Добиваясь единства стран оси, немцы вполне могли совершенно искренне верить, что Америка останется в стороне. Более того, определенное безразличие к вмешательству Америки было основано на уверенности в ее военной слабости, а также на отрицании реальной причины для ее вступления в войну после быстрой победы Японии. Однако это вовсе не означает, что заявление нюрнбергского прокурора по поводу немецкого давления не соответствовало истине. Нельзя также признать Берлин невиновным в подталкивании Японии к войне на том основании, что руководители Третьего рейха не понимали, что курс, который они навязывали Японии, мог спровоцировать Америку на вступление в войну. В Тихом океане риск этого был ничуть не меньше, чем в Атлантическом. Но на Тихом океане Гитлер был готов идти на этот риск, особенно после того, как его мечта о жизненном пространстве на Востоке потерпела крах.

Убеждая Токио в неизбежности японо-американской войны, подчеркивая американскую военную слабость и утверждая, что все ее угрозы – блеф, заставляя Японию напасть на Россию и на американские корабли, доставлявшие грузы в эту страну, поощряя экспансию на юг, прекрасно понимая, что это затронет жизненные интересы Америки, требуя, чтобы японцы проводили бескомпромиссный жесткий курс в своих отношениях с Америкой, и, наконец, перед лицом постоянных зловещих предупреждений о неминуемой войне, обещая Японии полную военную и политическую поддержку даже в том случае, если акт агрессии совершит сама Япония, Берлин стал соучастником событий, которые завершились нападением на Пёрл-Харбор 7 декабря. Удивление немцев, узнавших об ударе по Пёрл-Хар-бору, было совершенно искренним, но это всего лишь грустное подтверждение того, что руководство Германии не способно было осознать, к каким осложнениям может привести его намеренно безрассудная политика на Дальнем Востоке. Эта политика, несмотря на заявления о том, что никто не собирался расширять конфликт, сыграла ведущую роль в превращении европейского конфликта во Вторую мировую войну.