Заключение

Одним ударом нападение на Пёрл-Харбор превратило европейский конфликт в мировую войну. Через четыре дня после него Германия объявила войну Америке, и немецко-американские боевые действия стали частью Второй мировой войны. Рузвельт и Гитлер, наконец, оказались противниками на поле боя. По иронии судьбы Гитлер не хотел этого и никогда так до конца и не понял, к каким последствиям это приведет, однако сделал все, чтобы такой поворот событий стал реальностью. В развитии событий, предшествовавших началу военных действий, которые мы раскрыли со всей полнотой, четко проявился ряд общих дефектов, ограничений и парадоксов политики и стратегии фюрера.

Гитлер, как мы уже говорили, готов был отмахнуться от Америки, поскольку она никак не вписывалась в его представления о великой нации, в предлагаемые им способы решения немецкой проблемы и в его стратегический мир. Национальная власть, основанная на крови, власти сильной личности и стремлении к выживанию, требовала, по мнению фюрера, авторитарного государства, а не либеральной демократии, которая всегда является лживой и антирасовой. Проблемы Германии можно было решить не приобретением колоний и не в ходе экономических реформ, а только завоеванием обширного жизненного пространства на Востоке. И наконец, мир для Гитлера ограничивался Центральной Европой и до поры до времени не включал в себя территории за ее пределами. Впрочем, если бы Гитлеру удалось захватить всю Европу, он вполне мог бы приступить и к завоеванию других стран мира.

Мы выяснили, что устные и письменные заявления Гитлера об Америке, как и ожидалось, были весьма расплывчатыми и свидетельствовали о том, что он плохо знал эту страну. Он черпал свою информацию из случайных неофициальных и партийных источников, а потом пропускал ее через фильтр своих предрассудков, которые использовал при любом удобном случае. Он слушал рассказы Лудеке, Ганфштенгля, Росса и других, не скрывая того, что хочет поскорее закончить разговор на эту тему, и выбирал из них лишь то, что казалось ему полезным. Но Гитлеру мало что нравилось в этой стране. Капиталистический материализм, засилье евреев, свобода слова, демократический идеализм Франклина Рузвельта, не говоря уж о ее удаленности от Европы и морских факторах, нарушали почти все критерии национального величия, которые создал в своем мозгу Гитлер. Он с трудом скрывал свое презрение к американцам. Страна находилась в состоянии упадка, а Рузвельт, по его мнению, был главным врагом цивилизации. Не желая признавать решающую роль Америки в Первой мировой войне и используя Вильсона как козла отпущения – ибо Гитлер считал его главным виновником поражения Германии в этой войне, – фюрер убедил себя, что из-за своих внутренних условий и положения на мировой арене США не играют в Европе никакой роли. Будучи уверенным в том, что Америка всегда будет сохранять нейтралитет, поскольку она слаба в военном отношении и разделена на враждующие классы, поскольку ее экономика находится в состоянии упадка, а население не отличается расовой чистотой, Гитлер сосредоточил все свое внимание на проблемах Европы. Он был почти совершенно безразличен к американской военной помощи врагам Германии и даже к возможному вступлению Америки в войну.

Что касается немецких дипломатов, которым фюрер не доверял, но без которых не мог обойтись, то для них Америка всегда была важным политическим фактором, и ей отводили значительное место в докладах и рекомендациях. Люди, занимавшиеся Америкой в Берлине, а также руководители посольства в Вашингтоне в целом отличались уравновешенным и реалистичным взглядом на эту страну. Не питая никаких иллюзий и хорошо понимая, что американцы относятся враждебно к немецкой внутренней и внешней политике, они создавали в своих докладах образ Америки, сильно отличавшийся от того, в который хотел верить Гитлер. Экономическая мощь, потенциальная военная сила, национальное единство и решительное и популярное в народе правительство – эти черты Соединенных Штатов произвели на немецких дипломатов наиболее сильное впечатление. Но, поскольку эти черты, по мнению нацистов, никак не могли быть присущи капиталистической демократии и тому тигелю, в котором переплавлялись в единый народ разные расы, к докладам посольства в рейхсканцелярии относились с недоверием.

Что касается внешней политики, то американский изоляционизм, который Гитлер считал единственно возможной политикой для страны, лишенной национальных достоинств, в депешах послов характеризовался (возможно, слишком поспешно) как явление временное, уже сильно ослабленное резкой реакцией на агрессивную политику Германии. Послы постоянно предупреждали Берлин, что Соединенные Штаты не будут сидеть сложа руки и наблюдать, как погибает Англия, что они сразу же начнут оказывать ей не только экономическую, но, вполне возможно, и военную помощь, что американцы убеждены в существовании мирового заговора агрессоров, который затронет и Западное полушарие, что в 1940 и 1941 годах они отказались от политики нейтралитета и де-факто уже участвуют в войне. Помимо всего прочего, послы предупреждали о том, что не следует преуменьшать последствия американского вступления в войну – для Германии они будут очень серьезными. Дипломаты рекомендовали проводить более сдержанную и осторожную политику, чтобы не спровоцировать вмешательство Америки в конфликт. Совсем другими были депеши генерала Беттихера – в своих приподнятых политических комментариях он выражал уверенность в том, что Америка слаба, что Англия не сможет выстоять, и переоценивал роль изоляционистов и прогермански настроенного «Генерального штаба». Тем не менее Гитлер читал эти депеши с удовольствием. Именно это, а вовсе не трезвые оценки экспертов, заставлявшие его сомневаться в своей интуиции, он желал слышать от своих послов.

В начале войны, поглощенный победами немецких войск, Гитлер не испытывал потребности вносить в свои расчеты США. Изучая концепции и планы политического руководства рейха, стенограммы совещаний, дневники, речи и комментарии того времени, рассматривая дипломатические и военные соглашения и решения, которые приносили Гитлеру в Европе одну победу за другой, убеждаешься, что влияние США было очень скромным. Это можно считать справедливым, пока война ограничивалась пределами Европы. Но в 1940 году Гитлер потерпел свое первое поражение. Британия, с которой он надеялся заключить соглашение, сдаваться не желала. Благодаря ее сопротивлению в игру вмешалась Америка, от которой Гитлер уже не мог теперь с легкостью отмахнуться. По мере того как росла американская помощь Британии, как усиливалось стремление этой страны сопротивляться, со все большей ясностью вырисовывалась перспектива создания англо-американского блока. Для фюрера это был непредвиденный и крайне нежелательный поворот событий, и он не хотел думать, к каким последствиям это приведет. Внимание Гитлера было отвлечено от войны в Европе, и то своеобразное сочетание фанатической приверженности своим целям и оппортунистического чувства тактических уловок, которое сослужило ему хорошую службу в Европе, начало давать сбои.

Гитлер, с одной стороны, продолжал верить своей интуиции, говорившей ему, что Америка – это слабая, раздираемая классовыми противоречиями страна, которая, понимая превосходство Германии, ни за что не решится вступить в войну, а с другой – вынужден был считаться с реальностью, отраженной в докладах посольства из Вашингтона. Эта реальность заставляла фюрера против его воли принимать Америку в свои расчеты. Решение этой дилеммы было типичным для Гитлера. Он спрятался от угрозы полномасштабной морской войны с англосаксонскими странами в умиротворяющие перспективы операции «Барбаросса», в успехе которой не сомневался. Это позволило ему с презрением отвергнуть предложения Рузвельта, поскольку даже дипломаты сомневались в том, что американские вооруженные силы смогут решиться на вторжение на Европейский континент. Здесь, в своей европейской крепости, фюрер чувствовал себя уверенно и считал, что находится в безопасности. Никакие морские или другие сложные проблемы здесь его не тревожили. Однако пока русский вопрос не был решен, надо было проводить какую-то политику в отношении США. Эту задачу он предоставил решать своему флоту (проблем которого совсем не понимал) и японцам (положение которых не мог правильно оценить).

В Атлантике бремя отношений с Америкой упало на плечи немецких военных моряков. На фоне разрушенных морских традиций и относительного безразличия Гитлера к нуждам флота, приведшего к тому, что флот не был готов к войне, а кроме того, считался второстепенным родом войск по сравнению с армией и авиацией, фюрер не позволял своим адмиралам проводить операции, которые могли бы спровоцировать Америку на ответные боевые действия и оторвать его от карт Украины. Просьбы немецких адмиралов разрешить им нарушить поставки американских грузов, сплошным потоком шедшие через Атлантику, Гитлер пропускал мимо ушей. Требования разрешить флоту применять закон о призах и проводить открытые военные операции в американской зоне безопасности безоговорочно отвергались. Проводя совершенно не свойственную ему политику сдержанности, фюрер проявлял непоследовательность – ведь он сам не раз с презрением отзывался о военной мощи Америки. Все это демонстрировало, какая опасность таилась в его увлеченности операцией «Барбаросса», которая не позволяла ему сосредоточиться на чем-нибудь другом. Ибо битва за Атлантику, которую Гитлер считал простой операцией сдерживания, не имеющей никакого отношения к проблемам, которые надо было решать немедленно, вскоре превратилась в решающее сражение всей войны.

В Тихом океане инструментом воздействия на Америку для Гитлера стали японцы. Однако еще в самом начале своей карьеры он заявил о том, что Германия не имеет на Дальнем Востоке никаких интересов, поэтому отношения между Германией и Японией не имели прочного основания. Антикоминтерновский пакт и немецкое предвоенное давление на Японию с целью заключения союза были направлены на осуществление континентальных амбиций Германии. По мере того как продолжалась англо-немецкая война, а американская помощь Британии все увеличивалась, Гитлер снова обратил свои взоры на Тихий океан, поскольку даже посольство в Вашингтоне отмечало, что американцы боятся войны на два фронта. Гитлер делал все для заключения договора стран оси, надеясь запугать этим Рузвельта. И снова интуиция, которая сослужила такую хорошую службу в Европе, на незнакомой территории его жестоко подвела. Для Японии отношения с США имели непосредственное экономическое и стратегическое значение. Для Гитлера же Америка была досадной помехой, которую надо было устранить. Японии нужны были твердые гарантии, но она также понимала, что с американцами надо вести себя очень осторожно. Фюрер не желал связывать Германию никакими обязательствами на Дальнем Востоке, а Япония нужна была ему для того, чтобы служить постоянной угрозой для «слабой, разделенной на враждующие классы Америки». Поэтому Японии было велено блокировать американские военные поставки в Россию и быстро продвигаться на юг, хотя в Берлине прекрасно понимали, что это почти наверняка вызовет ответные военные действия со стороны Соединенных Штатов. Японцам постоянно внушалось, что Америка слаба и потому Япония не должна ни в чем ей уступать, а еще лучше – вообще разорвать всяческие отношения с ней. В конце концов все препятствия для начала японо-американской войны были устранены, и Германия заверила свою союзницу, что ей будет оказана всемерная поддержка даже в том случае, если первый удар нанесут сами японцы.

Гитлер, очевидно, не замечал противоречий между осторожной линией, проводимой им в Атлантике, и совершенно безрассудной политикой, осуществляемой в Тихоокеанском регионе, и потому его действия отличались непоследовательностью, от которой он не мог избавиться. Вне всякого сомнения, эта непоследовательность была порождена вмешательством непредвиденного фактора, нарушившего все расчеты Гитлера с его идеей фикс. Однако в поступках Гитлера была и определенная логика. Американский фактор был порожден британским сопротивлением, но Гитлер надеялся, что разгром России позволит ему одним махом решить все свои проблемы, поэтому с его стороны было вполне разумно соотносить меры, применяемые по отношению к американской угрозе, которую он считал второстепенной, с тем воздействием, которое эти меры могли оказать на ход операции «Барбаросса».

Соединенные Штаты можно было сдерживать в Атлантике или в Тихом океане. С Атлантикой, как представлялось фюреру, Восточная кампания не имела никакой связи. Поэтому не было никакого смысла дразнить здесь американцев, стремясь одержать победу на второстепенном участке фронта. Зато в Тихом океане, в районе, затрагивающем интересы безопасности СССР на Дальнем Востоке, можно было добиться гораздо большего. Здесь Гитлер мог одновременно ослабить Британию, связав американский флот боевыми действиями, и в особенности в тот период, когда наступление на Восточном фронте захлебнулось, добиться того, чтобы русские войска были переброшены с германского фронта на Дальний Восток. Более того, на Тихом океане можно было воевать чужими руками. А ради этого можно было пойти на риск.

Но, хотя все эти рассуждения были весьма разумными и могли стать основой для разработки политики в отношении США, свидетельств того, что у фюрера имелась общая стратегия борьбы с этой страной, нет. Вряд ли Гитлер решился бы уделить много времени изучению ситуации, которой, как подсказывали ему интуиция и достоверная, на его взгляд, информация, вообще не стоило заниматься. Поэтому неудивительно, как мы узнали из предыдущей главы, что у Германии не было никакого плана нападения на США. Не было никаких планов и захвата Америки на тот случай, если бы война в Европе закончилась победой Германии. Так противоречия между неуверенной политикой в Атлантике и безрассудной политикой в Тихом океане, а также отсутствие стратегического плана борьбы с Америкой до момента ее вступления в войну или после победы Германии в Европе, если бы, конечно, история позволила фюреру добиться такой победы, весьма четко характеризуют политическую и военную ограниченность мышления Гитлера. Эти противоречия свидетельствуют также и о его неспособности воспринимать войну как стратегическое целое – на Востоке и на Западе, на суше и на море, в Европе и за ее пределами, – его неумение решать одновременно текущие военные проблемы и думать о более широком конфликте, который неизбежно надвигался и в значительной степени был продуктом его собственной политики и его неспособности отбросить навязчивые идеи при столкновении с суровой реальностью.

Вряд ли все эти мысли приходили фюреру в голову. Ни до, ни после нападения на Пёрл-Харбор он не мог оторваться от карт России, мечтая о ее разгроме, который, по его убеждению, устранит непрошеное вмешательство Америки в его дела и развяжет ему руки для того, чтобы надлежащим образом наказать этот несносный народ. Но русский вопрос оказался не поддающимся решению. И над европейской крепостью все больше и больше нависала тень Америки, на которую Гитлер сначала не хотел обращать никакого внимания, а потом, когда игнорировать ее стало просто невозможно, он уже не знал, как справиться с американской мощью.

В последние свои дни в берлинском бункере Гитлер заявлял, что «война с Америкой – это трагедия, лишенная всякой логики и связи с реальностью». В этом заявлении есть доля иронии, ибо для фюрера вступление Америки в войну и вправду стало самой настоящей трагедией. Однако участие Соединенных Штатов было логическим завершением предвоенного хода событий и политики, проводимой самим Гитлером, поскольку его представления об этой стране до 1941 года не имели «никакой связи с реальностью».