Одной из важнейших задач оккупационной администрации, если не считать борьбы с советским подпольем и партизанами, стало использование экономического потенциала СССР в своих интересах. Исходя из этого оккупанты уделяли большое внимание восстановлению промышленных предприятий и пуску их в работу. Интерес к промышленному потенциалу Советского Союза объясняется нехваткой стратегического сырья, материалов, сельхозпродукции, что явилось следствием ухудшения торговых отношений с другими государствами, а также уменьшения выпуска сельхозпродукции на территории Германии ввиду мобилизации[552].

Еще до начала войны был разработан план экономического использования оккупированной территории СССР, отраженный в «Директивах по руководству экономикой во вновь оккупированных восточных областях» («Зеленой папке» Геринга, утвержденной 16 июня 1941 г.), представлявших собой программу экономического обеспечения Германии за счет экономики Советского Союза. Согласно этой программе, планировалось в первую очередь использовать оккупированные территории СССР в сфере продовольственного и нефтяного хозяйства[553].

Если германское руководство имело подробные планы послевоенной эксплуатации СССР, то на период войны столь же подробных планов не существовало – были определены лишь основные оперативные разработки к плану «Барбаросса». В частности: решение транспортных проблем, привлечение к сотрудничеству населения, захват неповрежденных электростанций, в случае повреждения – их быстрое восстановление, пуск в работу промышленных предприятий, обеспечение их сырьем[554]. Однако нацистское руководство рассчитывало оставить на захваченных территориях СССР в основном предприятия добывающей промышленности, первичной переработки сельхозпродукции и по производству мелкого сельхоз-инвентаря[555]. Ввиду того что война против СССР не стала шестинедельным блицкригом, Германия в условиях затяжной войны не могла полностью рассчитывать на собственные ресурсы. Так, даже в мирное довоенное время Германия обеспечивала своих жителей собственным продовольствием лишь на 80 %. Со вступлением Германии в войну выявился недостаток стратегического сырья, сельское хозяйство снизило выпуск продукции ввиду мобилизации занятого в нем мужского населения. Согласно планам Германии, в ходе войны предстояло использовать как сырьевой, так и экономический потенциал СССР. Ввиду этого германские тыловые структуры были заинтересованы в производстве продукции непосредственно на оккупированных территориях для продовольственного и вещевого снабжения своих действующих армий[556]. Доставка же всего необходимого из Германии была затруднена как из-за тяжелого состояния германской промышленности во время войны, так и из-за недостаточных пропускных способностей транспортных коммуникаций.

Еще до нападения Германии на СССР был создан штаб под кодовым названием «Ольденбург», в задачу которого входила экономическая эксплуатация Советского Союза.

В состав штаба входили инспекции и команды, каждая из которых имела свою зону ответственности, структуру. В подчинении штаба на местах состояли 23 хозкоманды и 12 филиалов, которые должны были работать в тыловом районе ОКХ[557]. В частности, территориальное деление СССР предусматривало управление его экономикой четырьмя территориальными инспекциями:

1. Ленинград («Холштейн»);

2. Москва («Заксен»);

3. Киев («Баден»);

4. Баку («Вестфален»)[558].

Промышленность РСФСР, попавшая в руки оккупантов, имела некоторые особенности. Так, в России фактически не было предприятий горнодобывающей и металлургической промышленности – эти предприятия почти полностью располагались в соседней Украине – на территории Донбасса и Днепропетровской области[559]. Промышленность в областях РСФСР, подвергшихся оккупации, оказалась сильно разрушенной. В условиях отступления Красной армии и крушения советской власти местные советские и партийные органы были обязаны строго выполнять директиву ЦК ВКП(б) и Совнаркома СССР от 29 июня 1941 г. В соответствии с ней врагу не должны были достаться ни один килограмм зерна, ни один литр горючего. Об этом же говорил И. В. Сталин в своем выступлении 3 июля 1941 г., указав также, что «все ценное имущество, в том числе цветные металлы, хлеб и горючее, которое не может быть вывезено, должно безусловно уничтожаться»[560]. При этом нужды гражданского населения, остававшегося в зоне оккупации, в расчет не принимались.

Покидая занимаемые немцами территории, партийные и советские руководители стали уничтожать имущество и продовольствие, взрывать и выводить из строя промышленные предприятия. Раздача не подлежащих эвакуации запасов местному населению была строго запрещена. Так, из остававшихся на территории Орловской области к концу эвакуации 30 450 тонн зерна было сожжено 25 285[561]. Сжигался и необмолоченный хлеб в скирдах. К. Л. Таратухин приводит данные об оставлении Красной армией города Ливны Орловской области, согласно которым в городе было уничтожено все ценное имущество, взорваны коммуникации, Адамова мельница, каучуковый завод, спиртзавод, водокачка, солдаты и командиры ломали имущество горожан[562]. 23 ноября последние части РККА, уходя из города, подожгли его в нескольких местах, были предприняты даже попытки поджога жилых домов[563]. Согласно отчету секретаря Трубчевского подпольного райкома ВКП(б) А. С. Бурляева, перед занятием немцами Трубчевска по указанию райкома партии были взорваны сушзавод, пенькозавод, хлебозавод, испорчены водокачка и электростанция[564]. На территории Смоленской области при отступлении Красной армии были разрушены все МТС, угнаны трактора, приведены в негодность или розданы населению инвентарь и запчасти[565]. На территории Орловской области были выведены из строя практически все крупные и средние предприятия[566], причем даже относящиеся к пищевой промышленности, работавшие на удовлетворение потребностей местного населения. В городе Торопец Калининской области на начало войны действовало 16 предприятий, в том числе спиртзавод, утильзавод, маслозавод, льнозавод, кирпичный, черепичный, скипидарный заводы, промкомбинат, МТС, шесть артелей, рыбхоз[567]. Перед оставлением Красной армией Торопецкого района из указанных предприятий были разрушены все, за исключением промкомбината, специализировавшегося на выпуске муки, крупы, досок, столярных изделий, расчесанной шерсти, выделке сукна. Кроме того, промкомбинат имел электростанцию, ток которой питал предприятия и квартиры города[568].

Линия советского руководства и лично Сталина по уничтожению и приведению в негодность предприятий перед уходом Красной армии вполне согласовывалась с отношением советского вождя к населению СССР, с одной стороны, и собственному партийному курсу – с другой. По словам Д. А. Волкогонова, люди для Сталина «никогда не имели значения. Никогда! Сотни, тысячи, миллионы мертвых сограждан давно стали для него привычными»[569]. Приказав уничтожать продовольствие, предприятия, жилые дома, Сталин отдавал приоритет своим конкретным политическим целям, совершенно не считаясь с оставляемым на оккупированных территориях населением. Как заметил А. С. Казанцев, «все, что освобождалось от контроля «любимого вождя и учителя», должно было умереть голодной смертью. Идеалом Сталина было оставить выжженную пустыню, и на ней таких же голых, голодных, обезумевших от ужаса людей. Если бы он мог, он потушил бы и солнце, чтобы доказать, что светить и греть оно может только при советской власти»[570]. «Горят склады, горят поля, горят села!» – писал 20 июля 1941 г. журналист И. Г. Эренбург.

17 ноября 1941 г. вышел приказ за подписью Сталина разрушать и сжигать все деревни и населенные пункты в немецком тылу[571]. 18 ноября 1941 г., как бы подводя итог этой политике, И. Г. Эренбург писал: «Немцы нашли у нас пустые амбары, взорванные верфи, сожженные корпуса заводов. Вместо домов они завоевали щебень и сугробы» ^{4}.

Дополнительный ущерб промышленности был нанесен местными жителями, которые в условиях временного безвластия стали растаскивать все то, что не успели уничтожить отступающие части РККА и что представляло для них хоть какую-то ценность[572].

В обстановке временного безвластия, вызванного отступлением Красной армии и поспешной эвакуацией, некоторые руководители и служащие предприятий явно саботировали приказы о вывозе и уничтожении промышленного оборудования. Так, директор Брасовского маслозавода (Орловская область) И. В. Чуйнов получил указание партийных органов в срочном порядке уничтожить все заводское оборудование, а сам производственный корпус привести в негодное состояние. Однако по приказу Чуйнова рабочими маслозавода все ценное оборудование было разобрано, упаковано и зарыто в землю с целью последующего восстановления предприятия[573]. Арестованный впоследствии и преданный суду военного трибунала директор совхоза «Красный» Ленинского района Тульской области член ВКП(б) Маслов добровольно передал немцам муку, керосин, мясо, бензин, принадлежащие совхозу[574].

Одной из первоначальных задач соответствующих отделов городских и районных управ стало инспектирование промышленных предприятий, в ходе чего проверялось состояние зданий, оборудования, выяснялись возможность и условия их пуска в работу. При этом составлялись списки недостающего оборудования[575].

Первоначально использование промышленности предполагалось почти исключительно в военных целях, для чего было необходимо восстановить обрабатывающую промышленность, уменьшить объем транспортных перевозок и использовать производственные мощности для потребностей германской армии. Однако ввиду перехода войны в затяжную форму в этот план пришлось внести коррективы, ориентируя часть предприятий на удовлетворение потребностей гражданского населения.

Промышленность в оккупированных областях делилась на два сектора: муниципальный, включавший предприятия, находившиеся в ведении городских управ, а также частный и кооперативный, в который входили в основном мелкие и средние предприятия, принадлежавшие отдельным лицам или их объединениям. Крупные предприятия принадлежали частным лицам и кооперативам крайне редко. Что касается муниципальных предприятий, их работу курировали городские управы посредством промышленных отделов.

По объему производства предприятия можно разделить на крупные, средние и мелкие. Так, из крупных предприятий в Курске были восстановлены и пущены в ра боту табачная фабрика, швейно-трикотажная фабрика, изготовлявшая фуфайки и валенки, кожевенный завод горуправы, занимавшийся обработкой кож, хлебозавод № 2, пивзавод, типография № 1, мыловаренное производство горуправы, завод фруктовых вод[576]. Всего же, судя по счетам в хозбанке, на июнь 1942 г. в Курске действовало 24 крупных и средних предприятия. Однако необходимо учесть, что довоенный термин «завод», сохранившийся в период оккупации за некоторыми предприятиями, зачастую не соответствовал их объему производства и количеству рабочих. Обычным было положение, когда ра ботали лишь отдельные цеха этих заводов. Так, на кож заводе Курской горуправы работал лишь один цех по первичной обработке кожи, отправлявшейся затем в Германию, на заводе фруктовых вод на ноябрь 1942 г. работало 27 человек, из которых лишь 6 человек было занято в производстве[577]. Подобное положение складывалось повсеместно. Так, на Брянском молочном заводе на август 1942 г. работало всего 14 человек из числа кадровых рабочих, трудившихся здесь до войны. Из довоенного оборудования молокозавод располагал только сепаратором, маслобойкой и котлом для стерилизации молока, что позволяло перерабатывать 3 тонны молока в сутки[578].

Средние и мелкие предприятия сферы пищевой, легкой промышленности и коммунального хозяйства выпускали мыло, клей, папиросы, кожи, крахмал, замазку, гончарные и роговые изделия. Причем промышленность обеспечивала как потребности германской армии, так и местного населения[579]. Средними предприятиями была представлена промышленность Орла, где, ввиду разрушения при отступлении РККА заводских корпусов и эвакуации оборудования, в течение всего периода оккупации не удалось пустить в работу ни одного крупного предприятия. Из средних предприятий работали мастерские: авторемонтная, две механических, литейно-механическая, машинно-тракторная, часовая, а также пивоваренный завод, тележно-санное производство, гарнизонная прачечная[580].

Ряд промышленных предприятий предназначался именно для удовлетворения потребностей германской армии, или же их продукция после первичной обработки вывозилась в Германию. Лишь крайне незначительная часть продукции использовалась для местного населения. Такие предприятия условно входили в муниципальный сектор экономики, фактически же находились на особом контроле у оккупационных властей, а промышленное оборудование нередко доставлялось из Германии. Так, в селе Волово Курской области открылась колбасная фабрика, оборудование для нее доставили из Германии. Продукция отправлялась в Германию. Хлебный и мясной заводы в селе Вышне-Долгое Должанского района Орловской области почти в полном объеме отправляли продукцию для снабжения германских воинских частей[581].

Необходимо отметить небольшой объем промышленности в период оккупации, незначительное количество рабочих мест на возобновивших работу предприятиях. Так, в оккупированных районах Калининской области сложилось следующее положение. В Идрицком районе на 1 августа 1943 г. работали кирпичный завод, две электростанции, лесопильный завод, сырзавод, хлебопекарня, паровозное депо с общим количеством рабочих и служащих 200 человек[582]. В Опоченском районе на 27 февраля 1944 г. работали: льнозавод – 60 человек, ремонтная мастерская тракторов (бывшая МТС) – 35 чел., кирпичный завод – 130 человек, консервный завод – 20 человек, маслозавод – 25–30 человек, 1-й лесопильный завод – 30 человек, 2-й лесопильный завод – 25 человек, кожевенный завод – 20 человек, электростанция – 35 человек. Всего, таким образом, работающее население района составляло 375–380 человек[583]. В Себежском районе на тот же период работали хлебозавод, лесопильный завод, маслосырзавод, мельница, электростанция, военная автомастерская с общим количеством рабочих 185 человек[584]. По Красногородскому району на 17 февраля 1944 г. действовали льнозавод – 106 человек, кожевенный завод – 18 человек, хлебозавод – 8 человек, маслозавод – 16 человек, ремонтные мастерские – количество рабочих неизвестно. То есть общее количество рабочих по району составляло не менее 148 человек[585]. По Почепскому району Орловской области на конец 1942 г. значилось 2627 рабочих и служащих. Из них в производственной сфере по действующим предприятиям работало: мастерские МТС – 43 человека, кирпичный завод – 44 человека, кузнечная мастерская – 50 человек, лесопильный завод – 25 человек, пенькозавод – 32 человека, столярная мастерская – 10 человек.

Всего – 204 человека[586]. По городу Торопец Калининской области, население которого на конец 1941 г. составляло 7385 человек, из них трудоспособных – 2661 человек (538 мужчин, 2123 женщины)[587], в производственной сфере на тот же период было занято 40 человек. Из них: кузница – 2 человека[588], электростанция – 8 человек[589], промкомбинат – 30 человек[590].

Таким образом, в среднем по оккупированному району в производственной сфере работало 220–225 человек. Если исходить из того, что по каждому району рабочих и служащих, не считая работников сельского хозяйства, было около 2500 человек, включая аппарат местного самоуправления, русских сотрудников германских учреждений, полиции, медицины, образования, кустарей, то приходится признать, что количество производственников не превышало 10 % работающих.

Как следует из приведенного обзора предприятий, наибольшее развитие в период оккупации получила обрабатывающая промышленность, а также средние и мелкие предприятия, ориентированные на удовлетворение местных потребностей.

Тем не менее уровень безработицы в центральных областях России оставался относительно невысоким. Так, население Понуровского района Орловской области на 1 августа 1943 г. составляло 19 749 человек (6275 мужчин и 13 474 женщины). Из них нетрудоспособными были признаны 2889 человек (1012 мужчин и 1877 женщин)[591]. Общее число рабочих и служащих составляло 1333 человека, а количество безработных – 43 человека (15 мужчин и 28 женщин), то есть около 0,25 % населения[592].

В этой связи правомерно предположить, что уровень собственно безработицы удавалось сократить в результате перехода лиц, занятых до войны в промышленности, на службу в полицию, в оккупационные учреждения, органы местного самоуправления и т. п. Немаловажное значение возымело также использование трудоспособных на разовых (временных) работах. Так, население поселка Старая Торопа Калининской области и окружающих сельских населенных пунктов волостного подчинения на осень 1941 г. составляло 1525 человек. Из них мужчин – 560, женщин – 966. Из общего количества населения лиц до 15 лет насчитывалось 721 человек[593]. Если предположить, что количество престарелых, инвалидов и прочих нетрудоспособных составляло около 500 человек, то количество трудоспособных мужчин (около трети от общего количества трудоспособных) составляло около 100 человек. Из них количество трудоустроенных распределялось по староторопецким предприятиям и учреждениям следующим образом: слесарно-кузнечная мастерская – 6 человек; мастерская овчин – 7 человек; склад – до 28 человек; управа – 2 человека; магазин – 2 человека, полиция – 17 человек[594]. Всего, таким образом, число трудоустроенных составляло на сентябрь 1941 г. 65 человек. Однако несколько десятков человек привлекалось к временным работам на лесозаготовках. С учетом этого даже для таких малопромышленных населенных пунктов с неразвитой инфраструктурой, как Старая Торопа, уровень безработицы был невелик.

Немаловажное значение в смысле повышения занятости населения возымело также индивидуальное предпринимательство. Так, по упомянутому Понуровскому району на середину 1943 г. зарегистрировано 164 кустаря[595]. Для наибольшего охвата населения работой, по распоряжению городских и районных управ руководители предприятий использовали надомный труд. Так, на Торопецком промкомбинате (Калининская область) в конце 1941 г. открылось отделение по переработке на дому шерсти и льняного волокна на нитки и другие изделия. Работой по твердым расценкам обеспечивались все желающие, а продукция, после приемки на промкомбинате, поступала на продажу через торговую сеть горуправы[596]. Оплата труда рабочих-надомников производилась два раза в месяц наличными[597]. Существенно сокращало количество безработных использование принудительного труда.

На предприятиях, продукция которых предназначалась для снабжения германской армии, применялись драконовские меры поддержания дисциплины. Обычными были телесные наказания, а за серьезные проступки, трактовавшиеся как нанесение ущерба великой Германии, – смертная казнь. Так, оккупанты расстреляли рабочих сахзавода села Большие Угоны Льговского района Звягинцева и Дорохова за невыход на работу, в Иванинском районе Курской области за самовольный уход с работы были подвешены к столбу 16-летние рабочие сахзавода Г. Дичанский и М. Рыжков[598]. На муниципальных предприятиях, не имевших военного значения, наказания были мягче. В частности, на заводах и фабриках Твери (в период оккупации Калинин вернулся к историческому названию) директорам предоставлялось право в виде наказания отбирать недельный талон на право получения отходов из столовой у работника, совершившего двухсуточный прогул[599].

Что касается кадров рабочих и служащих, их основная часть была представлена довоенным персоналом тех же предприятий, по различным причинам избежавшим эвакуации. Ощущался недостаток специалистов, в связи с чем те из них, кто работал на предприятиях, получали возможности для карьерного роста. Так, обычным было положение, когда на должности директоров ставились вчерашние инженеры и начальники цехов, а инженерные должности занимали руководители среднего звена, например мастера и бригадиры. Однако ввиду нехватки руководящих кадров на ответственные должности иногда приходилось ставить простых рабочих. Так, начальником Себежской ремонтной базы (Калининская обл.) в период оккупации работал член ВКП(б), бывший шофер Себежского райисполкома Медведев[600].

Рабочие и служащие предприятий за свою работу получали как зарплату, так и продовольственные пайки. Однако они были недостаточными. Так, в Курске рабочие большинства муниципальных предприятий, рабочий день на которых длился 12 часов, обеспечивались питанием по второй категории, что составляло 300 г хлеба в день. Для сравнения уместно упомянуть, что паек гражданских коллаборационистов, не связанных с физическим трудом (полицейских, сотрудников горуправы и других оккупационных служб), составлял 500 г хлеба в день[601]. Те же 500 г хлеба в день получали и служащие на советской территории, а нормы снабжения хлебом по первой категории рабочих в советском тылу колебались от 800 до 1200 г в день, иждивенцы и дети получали по 400 г[602]. О тяжком материальном положении производственников, работавших на оккупированных территориях, и членов их семей говорят множественные прошения в городские управы относительно питания. Так, 20 рабочих Скворцовской МТС Калининской области в своем коллективном обращении к коменданту Торопецкого района просят выделить им паек из «неприкосновенных фондов» колхозов, в которых они трудились до войны, весной 1941 г. Характеризуя положение своих семей (всего 83 человека), рабочие пишут: «В настоящее время мы остались совершенно без хлеба»[603]. А рабочий, печник В. И. Кривцов в заявлении в Торопецкую горуправу пишет: «Сейчас у меня плохое материальное положение и есть совершенно нечего, а работать нужно… Я голодаю, а купить негде»[604]. Известны лишь эпизодические случаи, когда руководство районов шло на увеличение продовольственного пайка рабочих. Так, начальник (бургомистр) Стародубского района Клинцовского округа Коваленко к ноябрю 1941 г. нашел возможность увеличить дневную норму выдачи хлеба до 700 г на рабочего и по 200 г на каждого члена семьи[605].

Что касается зарплаты рабочих и служащих муниципальных промышленных предприятий, она в ряде областей лишь незначительно различалась, зависела от должности, квалификации, характера выполняемой работы. Так, в Твери работники предприятий делились на восемь разрядов:

1-й разряд (ученики всех возрастов) – 1 руб. 80 коп. в час;

2-й разряд (неквалифицированная рабсила) – 1 руб. 25 коп. в час;

3-й разряд (малоквалифицированная рабсила) – 1 руб. 50 коп. в час;

4-й разряд (квалифицированные рабочие) – 2–3 руб. в час (по выработке);

5-й разряд (мастера и старшие рабочие) – 3–4 руб. в час;

6-й разряд (служащие-канцеляристы) – до 300 руб. в месяц (по выработке);

7-й разряд (служащие: бухгалтеры, кассиры и т. п.) – до 500 руб. в месяц (по выработке);

8-й разряд (руководящие работники: зав отделением, уполномоченные, инженеры и т. п.) – до 800 руб. в месяц.

При получении работником питания из зарплаты удерживалось: 5 руб. 50 коп. – за суточное питание, 2 руб. 50 коп. – за обед, по 1 руб. 50 коп. – за завтрак и ужин[606].

Вычеты из зарплаты колебались от 6 до 10 %[607].

Население оккупированных территорий, не имевшее постоянной работы, тем не менее несло трудовую повинность, в обязательном порядке привлекаясь через биржи труда и бургомистров к неквалифицированным работам, например к очистке от снега железных дорог, строительным работам. Трудовая повинность закреплялась рядом распоряжений германских инстанций, которые имели первичное значение, и дублирующими их распоряжениями исполнительных инстанций – органов местного самоуправления. Так, вышедшее 5 мая 1942 г. за подписью фон Рока «Постановление о планомерной организации труда» предусматривало для населения тыловых районов группы армий «Север» всеобщую трудовую повинность для населения в возрасте от 14 до 65 лет. Каждое лицо, подходящее под указанный возраст, было обязано получить на бирже труда или в соответствующем отделе городской (районной) управы трудовую книжку и трудиться[608]. Зачастую немецкие коменданты своими распоряжениями усиливали упомянутое постановление. Одним из выразительных документов является приказ коменданта Нарвы полковника фон Гизе от 25 июня 1942 г., вводящий под страхом лишения продуктов питания всеобщую трудовую повинность вне зависимости от возраста и пола. Автор приказа объяснил это «чрезвычайно большой потребностью в рабочей силе на строительстве» и необходимостью скорейшего окончания войны[609]. В некоторых районах Калининской области к работам привлекались «гражданские» заключенные, выпущенные из тюрем ввиду их согласия работать на оккупантов. По распоряжению комендатур таковые поступали в ведение городских или районных управ, которые использовали их по своему усмотрению[610]. Органы местного самоуправления нередко издавали распоряжения о привлечении населения к разовым и сезонным работам. Так, согласно приказу бургомистра Хотынецкого района Орловской области от 26 января 1942 г., к расчистке от снега дорог привлекалось население в возрасте от 15 до 60 лет, независимо от пола. Непосредственное руководство снегоочистительными работами осуществляли старосты и бригадиры[611]. Иногда органы местного самоуправления использовали безработных в зависимости от их прежних специальностей. Так, бургомистр Болхова Орловской области издал 22 декабря 1941 г. приказ, обязывающий в целях обеспечения оккупантов квартирами всех проживающих в Болхове печников и столяров явиться для регистрации и получения работы[612]. В ряде случаев приказы о привлечении нетрудоустроенного населения к разовым или сезонным работам издавались немецкими комендантами. На коллаборационистов из числа уличных старост возлагалась обязанность осуществлять привод трудоспособных лиц своих участков к сборным пунктам. Так, комендант Брянска капитан доктор Шмидт в приказе от 16 января 1942 г. объявил о привлечении к труду трудоспособного мужского населения в возрасте от 16 до 60 лет. Привлечение женщин к труду происходило в случае нехватки мужских рабочих рук. Выход на работу осуществлялся ежедневно с 7 часов утра, не исключая воскресных и праздничных дней. За работу, согласно приказу, «уплачиваются обычные цены»[613]. Лишь в некоторых районах старост обязывали привлекать к принудительным работам не все мужское население, а по одному человеку с каждого двора[614].

Особенностью использования труда безработных были более строгие, нежели для кадровых рабочих и служащих, условия труда. Уклонение от работы рассматривалось как саботаж[615]. Упомянутые выше приказы хотынецкого и болховского бургомистров заканчивались предостережением, что за невыполнение этих приказов «виновные будут караться по законам военного времени», то есть расстрелом. Так, за отказ работать в Орле 15 января 1942 г. были повешены безработные А. Матвеев, И Кочергин, Д. Ключников[616]. При всем при этом безработные, привлекавшиеся к обязательным работам, получали гораздо меньший, чем кадровые рабочие, паек.

Тем не менее это помогало трудящимся и их семьям выжить в условиях оккупации. В этой связи правомерно сделать вывод, что значительная, если не подавляющая часть «промышленных коллаборационистов» встала на путь коллаборации именно по материальным соображениям, стремясь изыскать оптимальный способ прокормиться.

Немаловажное значение отводилось и восстановлению транспортной сети, прежде всего железных дорог, что было связано с необходимостью сохранения транспортного сообщения, необходимого в связи с большой удаленностью линии фронта от границ Германии. В октябре 1941 г. В. Кейтель с согласия А. Гитлера издал приказ об использовании советских военнопленных в вермахте для обслуживания железных дорог[617]. Решение использовать коллаборационистов из граждан СССР именно на железных дорогах стало первым официальным разрешением относительно привлечения на службу в германский вермахт русского населения потому, что ввиду особого стратегического значения железных дорог СССР, отличавшихся большой протяженностью, именно здесь особенно остро обнаружилась невозможность их обслуживания соответствующими службами вермахта. В течение 1942 г. количество русских, обслуживающих железнодорожную сеть, значительно увеличилось, вытесняя немецкий персонал. На 1943 г. количество немецкого персонала, занятого на советских железных дорогах, составляло 111 899 человек, а количество местных жителей и военнопленных, работавших на тех же дорогах, составило 633 935 человек[618].

Ремонтные работы подвижного состава шли крайне медленно. В частности, промывочный ремонт паровозов в курском депо проводился вдвое дольше, нежели в предвоенное время. Одновременно увеличилось количество аварий и диверсий, в связи с чем, согласно докладной записке Курского обкома ВКП(б) в ЦК ВКП(б), в первые месяцы оккупации немцы «приставили по одному конвоиру на двух рабочих», а в ряде случаев заменяли русский персонал немецким[619]. Как бы подводя итог работы железнодорожного транспорта за 1941 г., командующий 2-й танковой армией генерал Г. Гудериан писал, что, несмотря на хороший урожай 1941 г. и большое количество

выращенного русскими крестьянами скота, отправить в Германию из-за плохого состояния железнодорожного транспорта удалось лишь небольшое количество продовольствия[620].

Однако к осени 1942 г. немцы путем репрессий сумели сломать саботаж, что привело к увеличению коллаборационистов. К этому же периоду оккупантам удалось расширить ремонтную базу, привлечь к работам большинство железнодорожников, оставшихся на оккупированной территории. Это вызвало увеличение объема перевозок в восточном от Курска направлении. Как правило, эшелоны водили курские и льговские машинисты, в том числе добровольно поступившие на службу к оккупантам стахановцы М. Н. Уфимцев, В. А. Карачевцев, И. Г. Сердюков. Последний в 1938 г. был отмечен знаком «Почетному железнодорожнику». Некоторые из них, например машинист К. С. Судаков, водили к линии фронта немецкие бронепоезда, участвуя тем самым в обеспечении боевых действий против РККА[621].

Итоги работы железнодорожного транспорта за 1942 г. в тыловых районах группы армий «Север», в частности коллаборационистов из местного населения и военнопленных, по оценкам В. Хаупта, выражаются следующими цифрами. Загружено продуктами питания 3238 эшелонов, боеприпасами – 1291 эшелон, промышленным сырьем – 563 эшелона, прочими военными материалами – 2895 эшелонов. Все это было отправлено как в Германию, так и в распоряжение различных воинских частей и соединений. Кроме того, под руководством строительных подразделений вермахта русским населением и военнопленными было перешито на немецкую колею 6000 км железнодорожных путей, восстановлено после боевых действий и диверсий партизан 6700 км ширококолейных и 500 км узкоколейных путей[622].

Что касается автомобильного транспорта, он не возымел для оккупантов серьезного значения, очевидно, по той

причине, что почти все автомобили были эвакуированы. Так, на всей территории Курской области после отступления Красной армии осталось около 200 единиц автотранспорта, из них менее половины находилось в исправном состоянии[623]. Поэтому основным видом внутреннего транспорта стал гужевой. В частности, в Курске при горуправе была создана гужтранспортная контора, главными задачами которой стали регистрация владельцев лошадей и обеспечение их работой в порядке повинности. Возчики были обязаны работать по пять дней в неделю, выполняя наряды гужтранспортной конторы, которая выдавала каждому из них путевой лист с дневным заданием. Невыезд на работу, опоздание, преждевременное окончание работы влекли наказание в виде штрафа до 5000 рублей или заключения в лагерь на срок до одного месяца[624].

По оценке В. Хаупта, в течение 1942 г. шоферами из числа русских коллаборационистов в тыловых районах группы армий «Север» автотранспортом на фронт было доставлено 1,5 млн тонн грузов[625].

Неотъемлемой частью экономики стала финансовая система. Финансовую политику проводили финотделы городских и районных управ. Они составляли годовые бюджеты, которые утверждались бургомистрами[626]. Лишь в некоторых оккупированных районах получила развитие банковская система. Так, в городе Торопец Калининской области на осень 1941 г. открылось два банка – городской и районный[627]. Штат городского банка составлял 7 человек[628], тогда как общее число городских рабочих и служащих на тот же период составляло 225 человек[629]. В функции банков входило финансовое планирование, хранение денежных вкладов предприятий, организаций и физических лиц, контроль за расходованием муниципальных денежных средств, недопущение беспроектного и бессметного строительства, а также выдача ссуд[630]. Причем таковые выдавались как предприятиям, так и физическим лицам. Так, согласно инструкции Торопецкого районного банка, как предприятиям, так и гражданам ссуды выдавались на срок до 1 года под залог имущества. Гражданин, желающий получить ссуду, обязан был подать заявление, в котором указывал цель ссуды, а также приложить справку из управы с описью имущества и его стоимостью[631]. В ряде вопросов функции финотделов управ и банков пересекались, что можно объяснить неразвитостью системы управления.

Уничтожение и порча промышленных и транспортных объектов являлись одной из задач советских партизан, осуществление которой вело к сокращению численности рабочих мест. В частности, на территории Калининской области партизаны на июль 1943 г. провели следующие операции:

– 17.01.43 на станции Себеж бригадой Лисовского сожжены железнодорожная контора и общежитие;

– 5.04.43 той же бригадой на станции Савкино разрушены маслозавод и мельница;

– 24.05.43 (по другим данным – 22.04.43) бригадой № 2 Шиповалова подожжен Идрицкий льнозавод. Сгорело машинное отделение, в результате чего завод прекратил работу;

– 8.05.43 бригадой Вараксова в селе Усово Красногородского района разгромлен сыроваренный завод и запасное оборудование[632];

– 15.07.43 отрядом Вятковского бригады Вараксова разгромлен маслозавод в селе Полетаево Красногородского района. Уничтожено оборудование и пять бидонов;

– в августе 1943 г. агентом бригады Буторина Даниловичем подожжено железнодорожное депо станции Идрица[633];

– в августе 1943 г. бригадой Шиповалова сожжен кожевенный завод в Пустошкинском районе;

– в августе 1943 г. бригадой Вараксова в пригороде Красный сожжена пекарня, производительностью 1200 кг в сутки[634], разгромлен молочный пункт[635].

Согласно секретной докладной записке командира корпуса охранных войск Центральной административной группы (отдел 1с. Дело 3 (партизаны) № 1924/43) от 31 августа 1943 г., в истекшем месяце особенно распространились диверсии партизан на электростанциях, водокачках и водонапорных башнях, мельницах, фабриках, в том числе на молочных предприятиях[636]. В обзоре командира корпуса охранных войск ЦАГ указывается, что только за август 1943 г. партизанами проведено 154 успешных диверсионных акта на предприятиях[637]. Серьезно пострадали от действий партизан и деревообрабатывающие предприятия. Так, по данным Д. Армстронга, партизаны уничтожили или захватили ряд лесопильных заводов в районах Брянска и Припяти, кроме того, препятствовали сплаву леса по рекам Припять, Днепр и Сож[638]. Суммарно к лету 1943 г. благодаря усилиям партизан объем лесозаготовок уменьшился на 35 %, производство лесоматериалов – на 42 %. Это существенно повлияло на добычу необходимого оккупантам угля в соседней Украине, так как шахты Донбасса, лишившись крепежного леса, не могли работать эффективно[639].

Сокращение в результате этого рабочих мест ставило население перед необходимостью трудоустройства на другие предприятия, временные работы, в полицию или антипартизанские отряды. То есть одна форма коллаборационизма трансформировалась в другую.

Таким образом, на оккупированной территории РСФСР в течение периода оккупации были частично восстановлены промышленность, транспортная сеть. В отличие от других отраслей народного хозяйства, их восстановление производилось лишь в объеме, необходимом для обеспечения нужд германской армии и эксплуатации экономического потенциала «восточного пространства». Восстановленная промышленность хотя и удовлетворяла потребности местного населения, однако по остаточному принципу, в объеме, необходимом для обеспечения его жизненного минимума. Практически все промышленные и транспортные объекты были пущены в работу на базе аналогичных довоенных, создание новых предприятий было редким исключением. Как все восстановительные работы, так и последующая эксплуатация промышленности, транспортной сети стали возможными в результате привлечения труда как рабочих тех же предприятий, так и технических специалистов. Причем принудительный труд в этом отношении не мог дать должного эффекта, поэтому есть все основания считать работу в области промышленности и на транспорте коллаборацией с противником. Однако нельзя исключить и тот факт, что данный вид коллаборационизма стал для части советского населения, оставшегося за линией фронта, единственной возможностью для выживания в условиях оккупации. Ни в коем случае не ставя под сомнение заслуги советских партизан по выведению из строя промышленных объектов и транспортных коммуникаций, следует, однако, отметить, что их действия, хотя и наносили врагу урон, одновременно усугубляли положение наших сограждан, терявших в результате этого рабочие места. В целом же промышленный коллаборационизм следует рассматривать как негативное явление, нанесшее значительный ущерб интересам Советского Союза и в столь же значительной мере послужившее интересам гитлеровской Германии.

Городские и районные управы, а также оккупационные власти приняли меры по созданию условий для развития бизнеса и частного предпринимательства. Считая, что труд работников частных предприятий будет более продуктивным, нежели труд работников муниципальных предприятий, органы местного самоуправления всячески пропагандировали частное предпринимательство и бизнес. Так, оккупационная пресса довольно часто писала об успехах частных предприятий, пропагандируя тем самым частный бизнес.

Частные и кооперативные предприятия принадлежали частным лицам и их объединениям, а создавались, как правило, на базе довоенных государственных предприятий. Однако наибольший размах приобрело индивидуальное частное предпринимательство. Условием для деятельности индивидуальных предпринимателей стал типичный для военного времени дефицит тех или иных товаров или услуг. Способствующим фактором стало освобождение индивидуальных предпринимателей от трудовой повинности – они относились к категории трудящихся, ввиду чего нелегальный бизнес терял для них всякий смысл. Так, в течение первых двух недель оккупации в Орловской горуправе было получено 115 патентов на право заниматься индивидуальной трудовой деятельностью. В основном это были ремесленники, в том числе жестянщики, слесари, портные, сапожники и даже мастера по изготовлению детских игрушек[640].

В середине декабря 1941 г. в оккупированном Курске стали продаваться промысловые свидетельства (лицензии), срок действия которых равнялся одному году[641]. Стоимость лицензии зависела от вида предпринимательской деятельности, инвалидам предоставлялись льготы[642].

С марта 1942 г. жители Курска могли приобретать лицензии, лишь получив справки о предварительном разрешении горуправы, которые выдавал промышленный отдел. После этого желающий заняться бизнесом должен был приобрести саму лицензию на одном из налоговых участков[643], которых в Курске действовало три. О масштабах предпринимательства можно судить по количеству проданных лицензий. В частности, за три месяца, с марта по конец мая, по Курску приобретена 21 лицензия, причем значительная часть предпринимателей предпочитала делать бизнес в области сферы обслуживания. Так, из 21 лицензии, приобретенной за три месяца, семь было выдано на открытие парикмахерских, которые оформлялись как промышленные предприятия 1-го разряда, всего две лицензии – на открытие предприятий 4-го и 5-го разрядов, ни одной – на открытие предприятий 6-го разряда[644].

Из частных предприятий производственной сферы в Курске действовали валяльно-войлочные производства, сапожные, слесарные, швейные, ремонтно-пошивочные, портняжные мастерские[645]. Они различались прежде всего объемом производства. Так, кооперативные предприятия, организованные в форме товариществ, насчитывали несколько десятков рабочих, их месячный оборот достигал нескольких десятков, а то и сотен тысяч рублей.

Так, в Курске 9 февраля 1942 г. открылась портняжная мастерская В. М. Дубовского. Количество работников достигло 50 человек, месячный оборот составлял 23–30 тысяч рублей. 5 ноября 1941 г. образовалось товарищество «Комета» с 10 рабочими. Уже через две недели оно восстановило мукомольное производство, а к июню 1942 г., помимо мукомольного, работали паточный, кондитерский, крупорушечный, просорушечный, овсорушечный, мыловаренный, замазочный, свечной цеха, планировалось открытие новых. Штат сотрудников к этому времени вырос до 58 человек[646]. В декабре 1941 г. образовалось товарищество «Эпоха», специализировавшееся на выпуске жестяных изделий. К июню 1942 г. его оборот составил 50 тысяч рублей, рост объема производимой продукции достиг к этому времени 520 %. Однако к декабрю 1942 г. оборот «Эпохи» упал до 14,5 тысячи рублей[647]. Товарищество «Богатырь» образовалось в декабре 1942 г., быстро расширяя объем производства, в связи с чем горуправа уже 24 июня 1942 г. передала товариществу мыловаренный завод. На июль 1942 г. месячный оборот «Богатыря» достиг 940 тысяч рублей, штат сотрудников составлял 200 человек[648].

В райцентрах оккупированных областей повсеместно открывались частные мастерские, ориентированные на удовлетворение местных потребностей. Во многих из них работал один лишь хозяин, иногда – несколько наемных рабочих. Так, в городе Фатеж Курской области местные предприниматели открыли производство фруктовых вод, сапожные, жестяные, веревочные, столярные мастерские[649]. В пределах города Торопец на начало 1942 г., в соответствии с разрешениями, выданными горуправой, открылось и действовало десять частных мелких предприятий: кузница, две парикмахерские, обозно-бондарная, столярная, жестяная, две слесарные, сапожно-валяльная, портняжная мастерские. Причем большинство из них располагалось в частных домах или надворных постройках их владельцев[650]. Во многих крупных городах и райцентрах количество мелких кустарных предприятий увеличивалось на протяжении всего периода оккупации[651].

Ряд частных предприятий также работал исключительно на нужды германской армии. Ярким примером является валяльная мастерская в городе Рославль, поставлявшая валенки для военнослужащих вермахта[652].

Важной особенностью частных предприятий были гораздо лучшие, по сравнению с муниципальными, условия труда и обеспечение рабочих и служащих. Так, месячная зарплата мастеров портняжной мастерской В. М. Дубовского составляла 650–700 рублей, а рабочие товарищества «Комета» помимо зарплаты получали бесплатные завтраки[653].

По свидетельству дочери бывшего депутата Государственной думы Е. А. Скрябиной, введенному в научный оборот Б. В. Соколовым, большая часть населения Пятигорска приняла оккупацию именно по той причине, что немцы предоставили полную свободу частному предпринимательству: «Процветают не только частные предприятия, но даже и отдельные коммерсанты: они пекут пирожки и продают их на рынках, предлагают свою продукцию в рестораны и кафе, работают в тех же ресторанах официантами и поварами, торгуют квасом и минеральной водой»[654].

В то же время в ряде случаев отдельные категории граждан по распоряжению городских и районных управ переводились в разряд частных предпринимателей в принудительном порядке. Так, на территории Калининской области, вероятно, там, где имелись крупные водоемы, был запрещен лов рыбы без регистрации в качестве частного предпринимателя в горуправе. У лиц, осуществлявших лов рыбы без регистрации, органами полиции отбирались все снасти с передачей их в собственность районной или городской управы[655]. Лица, получившие соответствующие разрешения управ, могли рыбачить с использованием снастей, указанных в разрешении. Весь улов рыбы подлежал сдаче в управу за наличный расчет[656].

В таком же положении оказывались граждане, которым удалось получить лошадей после раздела колхозного имущества. Только по городу Торопец горуправой на середину октября 1941 г. было зарегистрировано 95 частных возчиков[657]. У лиц, осуществляющих частный извоз без регистрации, лошади изымались органами полиции и поступали в собственность районной или городской управы[658]. Возчики, помимо частного извоза, могли быть задействованы как немецкими комендатурами, так и органами местного самоуправления в обязательных работах[659]. Данных об оплате этого вида работ в соответствующих документах не содержится.

В условиях оккупации повсеместно возобновилась торговля, которая делилась на три сектора: муниципальный, находящийся в ведении городских и районных управ, ведомственный, представляющий собой торговые точки, принадлежащие предприятиям, и частный, торговые точки которого находились во владении физических лиц. Что касается муниципального сектора, следует отметить его сокращение по сравнению с довоенным. Выразительным примером в этом отношении является Торопецкий район Калининской области, где до войны работало 37 постоянных торговых точек (магазинов и ларьков) и 10 сезонных ларьков с мороженым и прохладительными напитками[660]. В период оккупации, на конец 1941 г., по городу числились 4 торговые точки, находящиеся в ведении горуправы: лавка для продажи частей к сельхозмашинам, 3 продуктовые лавки, железная лавка[661]. Еще 33 торговые точки были разбросаны по территории шести волостей района – по 4–7 торговых точек на волость[662].

Ассортимент товаров был довольно скудным, отражающим как производственные мощности того периода, так и материальный уровень населения. Так, в магазинах Западнодвинского района Калининской области ассортимент составлял три основных вида товаров: рожь, сливочное и растительное масла. Лишь иногда на магазинных прилавках появлялась соль, считавшаяся дефицитом[663]. Несмотря на это, спрос на товары был высоким. Так, выручка только одного магазина в Западнодвинском районе (поселок Старая Торопа) за ноябрь 1941 г. составила 5410 рублей[664].

Источником поступления товаров было местное население, сдававшее в продовольственные торговые точки продукты питания по резко заниженным ценам. Так, в упомянутом Западнодвинском районе рожь принималась от населения по цене 30 копеек за килограмм, а продавалась по 2 рубля за килограмм – русским покупателям, по 1 рублю за килограмм – немецкой комендатуре[665]. Местные жители сдавали в магазин в основном рожь, сливочное масло, в редких случаях – свиное сало[666].

Некоторую специфику возымела расцветшая в период оккупации рыночная (базарная) торговля. Так, обесценивание советских денег и непопулярность немецкой оккупационной марки породили натуральный товарообмен[667], который стал возможен лишь при базарной торговле. Базары в большинстве областей действовали, как правило, по воскресным дням, и не повсеместно, а в райцентрах и городах не районного подчинения, ввиду чего базарная торговля в основном была оптовой. В ряде районов, в частности на территории Орловской области, торговать на базаре можно было лишь по разрешению. Для этого сельские старосты получали в районных управах пропуска и справки для поездки на базар крестьян своих населенных пунктов. В справке, кроме того, указывался перечень продуктов, вывозимых для продажи[668]. Делалось это, очевидно, с целью недопущения хищения и сбыта продукции «общинного хозяйства». Базарной торговлей пользовалось как местное население, так и германские и венгерские военнослужащие, которые в условиях дефицита выносили на базар товары первой необходимости, обменивая их на сельхозпродукты. Так, 1 кг соли стоил 1 литр сливочного масла, 1 коробка спичек – несколько яиц (точное количество в документах не указывается, очевидно, в связи с изменчивым обменным курсом)[669].

Известны случаи разгона базаров немцами и вспомогательной полицией ввиду опасности их использования агентурой партизан и советским подпольем. При разгоне базаров вынесенные для продажи продукты конфисковывались[670]. Очевидно, с целью стимуляции денежной торговли иногда горуправы брали на себя обеспечение рыночных торговцев дефицитными товарами. Так, привозивших на рынок Орла большое количество товаров поощряли талонами на соль, табак, мыло.

Там, где сохранялась денежная базарная торговля, происходило вздутие цен. Так, на базаре Брянска хлеб стоил 1000–1200 рублей пуд, сало – 1000–1200 рублей килограмм, масло сливочное – 1000 рублей килограмм, масло растительное – 800–900 рублей литр, яйца – 325 рублей десяток[671]. На территории Калининской области стоимость муки доходила до 6000 рублей за пуд, яиц – до 700 рублей за десяток[672].

Тем не менее базарная торговля для значительной части городского населения становилась единственным источником снабжения продуктами. Так, в Брянске, население которого составляло 27 тысяч человек, в период оккупации работало всего три комиссионных магазина, торговавшие непродовольственными товарами. В иных муниципальных торговых точках продовольствия практически не было, в редких случаях оно продавалось по талончикам, выдаваемым горуправой[673]. Подобное положение складывалось и в других областях. Так, доклад представителя ЦШПД на Калининском фронте, составленный в августе 1943 г., гласил, что государственной торговли в оккупированных районах немцами не организовано. Прод товаров для гражданского населения из Германии не завозится, исключая маргарин, патоку, мыло, табачные изделия. Имеющиеся в каждом городе один-два частных магазина торгуют в основном галантерейными товарами – иголками, булавками, брошками, гребешками, гончарными и кустарными изделиями, а также советскими товарами, не вывезенными и не уничтоженными при отступлении Красной армии[674]. Тот же документ указывает на острую нужду населения в товарах первой необходимости: спичках, мыле, табаке, керосине[675].

На фоне этого базарная торговля породила расцвет спекуляции, обогащение одних и тотальное обнищание других. Так, учитывая вышеприведенный уровень цен (см. также приложения), правомерно утверждать, что торгующий продовольствием крестьянин получал доход, превышающий доход самых высокооплачиваемых служащих, включая бургомистров. Упомянутый партизанский доклад, составленный в августе 1943 г., в частности, констатирует: «Широко развита спекуляция. Население голодает из-за недостатка хлеба, променивая свои последние вещи на хлеб»[676].

В то же время ассортимент и качество непродовольственных рыночных товаров оставляли желать лучшего. Эмигрант А. С. Казанцев, посетивший СССР в период оккупации, довольно выразительно описал свое впечатление от посещения рынка в Смоленске осенью 1941 г.: «До слез режет глаза убогость принесенных на рынок для продажи и обмена «товаров». Вот пожилая женщина со скорбным иконописным лицом… На платке, разложенном у ее ног, полдюжины старых костяных пуговиц, видно споротых с отжившего свой век пальто, покрытый зеленой плесенью подсвечник и коробка спичек немецкого происхождения. Рядом другая. У этой два заржавевших замка с ключами к ним, на веревочках, – «хорошие, еще старорежимной работы» – рекомендует продавщица, обращаясь к остановившемуся перед ней крестьянину. Пара самодельных свечей, кусок темного, как земля, мыла и тоже две коробки спичек. И так дальше, целый ряд, – ни одной новой вещи, а только такие, какие на всем земном шаре, кроме Советского Союза, можно найти на любом свалочном месте»[677].

Эту убогость и нищету А. С. Казанцев связывает не с оккупацией, а с самой сущностью советского строя, что отчасти верно: «Пусть жестока немецкая оккупация, но где-нибудь во Франции, Бельгии, Югославии этот «товар» не вынесли бы на базар, продолжайся она хоть двадцать лет. А здесь торгуют, и на все это находятся покупатели… Эта нищета и убогость остались от «счастливой и зажиточной жизни» при советском строе… Родина, до чего тебя довели!»[678]

Зачастую оккупационные власти пытались бороться с дефицитом путем ограничения прав населения на приобретение тех или иных товаров. Ярким примером служит открывшийся 1 июля 1942 г. в Орле центральный магазин для русского населения. Вход в магазин был открыт лишь для горожан, имеющих на руках талоны достоинством 5, 10, 15 и 20 рублей, выдававшиеся соответственно составу семьи. При покупке товара талоны сдавались в кассу магазина вместе с платой[679].

Как бы копируя установки национал-социализма Германии, сфера обслуживания на оккупированных территориях РСФСР стала почти исключительно уделом частных предпринимателей. Наиболее востребованными стали точки общепита, парикмахерские, бани, портняжные, сапожные и валяльные мастерские, открывшиеся практически в каждом крупном населенном пункте. Так, в городе Торопец Калининской области, население которого на начало оккупации составило 7008 человек[680], открылось 2 бани, 1 купальня[681], 2 парикмахерские, 1 сапожно-валяльная мастерская[682]. Все они были зарегистрированы частными лицами. Из гостиничного хозяйства наиболее востребованными стали постоялые дворы, создававшиеся частными лицами в основном при крупных рынках. Так, в Орле при рынке действовал постоялый двор с конюшней.

Лишь в некоторых случаях предприятия сферы обслуживания находились на балансе органов местного самоуправления, в первую очередь – точки общепита. Характерным примером являются столовые в Брянске, отпускавшие обеды по твердым ценам: борщ без мяса – 6 рублей, котлеты – 15 рублей, колбаса – 300–350 рублей килограмм, хлеб печеный – 40 рублей[683].

С определенной натяжкой к сфере обслуживания можно отнести проституцию, проявившуюся в период оккупации преимущественно в городах. О масштабах этого явления точных цифр и сведений нигде не фигурирует, очевидно, по причине тех предписаний, выполнение которых было для проституток обязательным, но ставило на них несмываемое клеймо позора. Так, в Курске проституция была легализована 19 сентября 1942 г. изданием комендантом города генерал-майором Марселем «Предписания для упорядочения проституции в г. Курске». Согласно этому документу, проститутки подлежали регистрации в отделе службы порядка, и только после получения разрешения военного врача. После этого проститутка была обязана зарегистрировать свою квартиру, в которой намерена заниматься проституцией, в жилищной конторе и отделе службы порядка, после чего прибить у входа в свою квартиру на видном месте соответствующую вывеску[684]. Понятно, что данное предписание не способствовало потоку желающих легально заняться проституцией, особенно в России с ее патриархальными моральными устоями. По свидетельствам лиц, переживших оккупацию, проституция в Курске, Брянске, Орле и Твери была довольно редким явлением. Интересно, что из 27 жителей этих городов, переживших оккупацию, 11 человек о проституции не слышали вообще, остальные 16 человек упоминали лишь о единичных ее проявлениях.

Уклонение проституток от регистрации наказывалось заключением в лагерь на срок 6 месяцев. Расстрелом наказывалось заражение германских или союзных военнослужащих венерическими болезнями женщинами, знавшими о наличии у них этих болезней и получившими запрет врача на продолжение проституции[685]. По утверждению Б. В. Соколова, нередко немецкие военнослужащие сами искали встреч именно с больными венерическими болезнями проститутками, получая при этом возможность отбыть на несколько месяцев на лечение в тыловой госпиталь[686].

Таким образом, в период оккупации, в условиях обострения дефицита, произошло сокращение торговой инфраструктуры. Однако в этот период наблюдается развитие видов трудовой деятельности, нетипичных для советского времени, например частного предпринимательства, включая частную сферу обслуживания, зачастую с использованием наемной рабочей силы, проституции. Все эти виды деятельности также правомерно отнести к коллаборационизму, поскольку деятельность указанных лиц не только осуществлялась под контролем германских оккупационных властей, но и способствовала их нормальному функционированию. Так, налоги, уплачиваемые предпринимателями, торговцами, работниками сферы обслуживания, шли на нужды германской армии, а торговые точки и частные предприятия являлись источниками снабжения немецких комендатур и воинских частей. То же можно сказать о сфере обслуживания, работавшей как в интересах местного населения, так и германских военнослужащих. Однако следует признать, что частное предпринимательство, торговля, обслуживание были в значительной степени ориентированы на удовлетворение потребностей местного населения, помогая переносить тяготы оккупации, вести сносный образ жизни, получать рабочие места для трудоспособного населения. Поэтому данные виды деятельности, хотя и являлись одной из форм коллаборации с противником, однако не нанесли значительного вреда интересам СССР.

Сотрудничество с оккупантами в сельскохозяйственной сфере является, пожалуй, самой масштабной областью гражданского коллаборационизма. Достаточно указать, что из 22 млн советских граждан, работавших в период оккупации на немцев, 20,8 млн были крестьянами[687]. Это напрямую связано с социально-демографической структурой советского общества. Ввиду того что СССР являлся аграрной страной, две трети населения на 1941 г. проживало в сельской местности, а в соседней с РСФСР Белоруссией – четыре пятых населения[688]. Специфика сельского населения состоит в том, что в его составе преобладали люди низкого образовательного уровня, так как небольшая часть сельской интеллигенции в основном эвакуировалась при приближении германской армии[689]. Кроме того, крестьянское население имело почти однородный национальный состав. Даже в пограничных с Украиной и Белоруссией районах РСФСР, где преобладало украинское и белорусское население, каких-либо трений в крестьянской среде на национальной почве не возникало. В центральных же областях РСФСР русское население составляло более 95 %[690]. То есть крестьяне представляли собой однородную массу в национальном, социальном и экономическом отношении.

В отличие от интеллигенции и красноармейцев, крестьян в основной массе интересовал вопрос о дальнейшем существовании колхозов и возможности получить в собственность землю. В основной своей массе крестьяне крайне враждебно относились к колхозам. После завершения коллективизации в 1933 г. внешне удалось добиться стабильности сельского хозяйства, однако германская агрессия четко показала, что крестьяне внутренне не смирились с колхозной системой. Согласно выводам А. С. Казанцева, колхозники формулировали свое отношение к оккупантам довольно упрощенно: «Хуже большевиков немец все равно не будет. Главное, чтоб землю народу дали, а там уж заживем…»[691] По мнению А. В. Посадского, «крестьяне оказались наиболее податливой на сотрудничество с оккупантами группой населения»[692]. Будучи движима подобными настроениями, ощутимая часть крестьянства, особенно в первые месяцы войны, пошла на сотрудничество с немцами. Это сотрудничество развивалось в двух основных направлениях: борьба с партизанами и выполнение продпоставок. Касательно масштабности коллаборационизма среди крестьян показательно свидетельство капитана РККА Гончарова, относящееся к 14 января 1942 г.: «Почти половина деревни работала вместе с немцами. Люди не только не поддерживали партизан, а доносили на них и боролись с ними»[693]. Это свидетельство в основном совпадает с данными органов и должностных лиц местного самоуправления, относящимися к этому периоду, согласно которым в течение первых шести месяцев войны немалая часть сельского населения охотно шла на сотрудничество с оккупантами[694]. Интересны данные докладной записки начальника Воловского РО НКВД Тульской области лейтенанта госбезопасности Алексеева, согласно которой только за три дня после освобождения района, пробывшего несколько дней под оккупацией, по его деревням задержано около 50 человек явных изменников Родины, в том числе по одному только Никитскому сельсовету – 7 человек. В состав же созданного РО НКВД истребительного батальона по деревням Воловского района удалось набрать только 75 человек, однако автор докладной записки указывает на ненадежность многих из них, планируемый отсев[695].

Что касается продовольственных поставок для германской армии, охарактеризованных в исследовательской и мемуарной литературе как «разграбление населения», необходимо отметить особенности, отличавшие продпоставки в период оккупации от продпоставок в годы военного коммунизма и колхозного строя. А. С. Казанцев указывает, что в прифронтовых областях РСФСР, находившихся в управлении военных, «процесс ограбления крестьянства не был поднят еще на ту высоту, на какую поднял его на Украине экономический диктатор и гаулейтер Кох. В областях, находящихся в ведении военных властей, население не голодало»[696]. О причинах этого тот же автор пишет: «В технике ограбления села немцы, по сравнению с «рабоче-крестьянской властью», были сущими дилетантами. Коровенка, уведенная хозяином из крестьянского двора на опушку ближайшего леса (дальше нельзя, потому что заберут партизаны), оставалась в хозяйстве до возвращения большевиков. Зерно, ссыпанное в сухом колодце или просто в яме, вырытой во дворе, не могли обнаружить никакие немецкие фуражисты и хозяйственники. Поэтому в годы оккупации хлеб перестал быть в селе редкой ценностью, и в каждом селе, если не в каждом дворе, все годы оккупации дымились самогонные аппараты»[697].

Чтобы понять причины этого, следует сделать обзор политики оккупантов относительно сельского хозяйства. Несмотря на концепцию министра земледелия Германии Дарре о «чуждой расе», «стране рабов», «сельских слуг», практическое следование этим постулатам было бы для оккупантов слишком рискованным шагом, могло затруднить эксплуатацию сельского хозяйства, усилить сопротивление крестьянского населения. По этой причине в течение нескольких месяцев оккупации колхозы продолжали существовать. Более того: роспуск колхозов и раздел их имущества был запрещен приказом германского командования, изданным в декабре 1941 г., согласно которому все продовольствие и колхозное имущество предписывалось взять на учет.

Однако полностью игнорировать «колхозный вопрос» в условиях затяжной войны было невозможно, поэтому германские власти запланировали поэтапную ликвидацию колхозной системы. 16 февраля 1942 г. вышло распоряжение А. Розенберга под названием «Новый порядок землепользования», заложившее новую основу аграрной политики. Документ включал шесть пунктов:

1. Носил название «Упразднение колхозного строя» и провозглашал преобразование колхозов в «общинные хозяйства».

2. Содержал попытку объяснить разницу между колхозами и «общинными хозяйствами», поясняя, что последние являются лишь временными и остаются как бы переходным звеном между коллективным и единоличным землепользованием.

3. Касался совхозов, которые переименовывались в государственные хозяйства (госхозы), а МТС – в государственные базы. Как госхозы, так и МТС переходили в германское управление.

4. Под названием «Переход к единому землепользованию» предусматривал наделение крестьян землей из общинных фондов.

5. Под названием «Единоличное хозяйство на основе земельного товарищества» гласил, что крестьянские хозяйства, получившие из общинных фондов земли, образовывали «земледельческое товарищество», которое могло иметь общую собственность, которую одному крестьянскому хозяйству приобрести затруднительно, например сельскохозяйственную технику. В отличие от «общинного хозяйства», «земледельческое товарищество» хотя и обязано было коллективно обрабатывать все земли, однако после сева проводилось межевание, а урожай каждое крестьянское хозяйство убирало единолично.

6. Провозглашал создание самостоятельных единоличных хозяйств – хуторов и отрубов. Крестьяне по желанию могли отделяться, единолично владеть как землей, так и лошадьми, инвентарем и даже техникой. Единственной повинностью для них оставался сельхозналог.

Для контроля за «общинными хозяйствами» германские власти организовали земельные управления (областные, окружные, районные), подчинявшиеся Главному германскому земельному управлению[698]. Первоначально, вероятно с целью завоевания симпатий крестьянства, было провозглашено его освобождение от налогов, кроме того, пропагандировалось введение частной собственности на землю, но с сохранением общинного землепользования[699]. Территория «общинного хозяйства», как правило, соответствовала территории бывшего колхоза, а руководил общинным хозяйством сельский староста, совмещая обязанности административного и хозяйственного руководителя[700]. На старосту, помимо административных обязанностей, возлагался контроль за выполнением продпоставок, распределение работ, вывод трудоспособного населения на работы, обеспечение и контроль их выполнения. С этой целью на старосту накладывались дополнительные обязанности, связанные с обеспечением производственного процесса, нередко трудновыполнимые. Так, одна из служебных инструкций для старост, выпущенная командованием группы армий «Центр» во второй половине 1941 г., предписывала организацию в каждом «общинном хозяйстве» ремонтной мастерской для починки крестьянских саней и телег. Размеры и возможности общины при этом в расчет не принимались. Одновременно инструкция обязывала немецкие комендатуры – полевые и местные – обеспечить общины необходимыми инструментами и материалами[701].

Земля в общине распределялась по наделам: каждое крестьянское хозяйство (семья), имеющее лошадь и хотя бы одного трудоспособного мужчину, получало полный земельный надел – 2–3 га. Хозяйство, не имеющее лошади и трудоспособных мужчин, получало половинчатый надел, независимо от количества едоков. Никакой помощи таким хозяйствам со стороны общины официально не было предусмотрено[702].

Лишь 15 февраля 1942 г. германское руководство приняло «Положение о землепользовании» («О новом порядке землепользования»), в котором провозглашалась поэтапная ликвидация колхозной системы и переход к частным крестьянским хозяйствам[703]. Последнее было закреплено в распоряжении «Об организации, управлении и ведении хозяйства в крестьянских общинных хозяйствах» от 17 марта 1942 г.[704] Начавшаяся аграрная реформа, по мнению Д. Армстронга, представляла собой лишь номинальный отказ от колхозной системы, ввиду чего снижался эффект ее воздействия на умы крестьян. Последние были разочарованы, поняв, что немцы фактически сохраняют систему, напоминающую колхозную[705].

Что касается раздела колхозной собственности и наделения крестьян землей, это произошло с большим опозданием, практически в последние месяцы оккупации. Так, распределение земли наделами на оккупированной территории Калининской, Новгородской, Псковской, Ленинградской областей началось весной 1943 г. Надел на 1 человека составлял от 2 до 3,5 га, однако семья не могла иметь в пользовании более трех наделов. Наделы могли быть увеличены семьям коллаборационистов, преимущественно служащим полиции, а семьи партизан получали не более 3 га, причем самого плохого качества[706]. Семьи, не имеющие лошадей и трудоспособных мужчин, получали половину установленного земельного надела[707]. План сева на каждую семью устанавливался в размере не менее 3 га. Налоговая ставка после распределения наделов земли составила 150 рублей с каждого трудоспособного. Обработка земли из-за отсутствия конной тяги нередко осуществлялась вручную, а использование при вспашке тракторов, хотя и имело место, было редкостью[708]. В Рудненском районе весной 1943 г. зарегистрированы курьезные случаи решения вопроса с тягловой силой. Немцы сдавали крестьянам внаем провинившихся венгерских солдат с правом впрягать их в плуги вместо лошадей. Плата за наем 1 солдата составляла 10 яиц в день[709]. Наряду с получением наделов в частную собственность сохранялась так называемая система общинных хозяйств на базе частной собственности. Каждая деревня составляла общину, руководил которой сельский староста[710].

Любопытны данные профессора Висконсинского университета Д. Армстронга, согласно которым советские партизаны «получали указания терпимо относиться к раздаче земли крестьянам и даже распространяли слухи об отказе от системы коллективного ведения сельского хозяйства после войны»[711].

В этот же период, с весны 1943 г., начала насаждаться хуторская система, к чему оккупантов, вероятно, подтолкнула низкая производительность «общинных хозяйств». С этой целью проводились так называемые «земские компании». Суть их заключалась в предоставлении крестьянам права свободного выхода из общины, наделении их землей по количеству едоков и разрешении жить обособленно – хуторами. В частности, по Идрицкому району Калининской области к июлю 1943 г. около 200 хозяйств выехало на хутора. В результате этими хозяйствами было засеяно 2500 га озимых и 1500 га яровых культур, что говорит о большей эффективности единоличного хозяйствования[712].

Однако достигнуть довоенного уровня по объему посевных площадей так и не удалось. Так, в среднем по центральным областям РСФСР на весну 1943 г. посевные площади составляли около 60 % от довоенных[713].

Основной формой эксплуатации крестьянства повсеместно стала система налогов. На протяжении всего периода оккупации взимался налог двух видов: натуральный и денежный. Однако последний не оправдал себя из-за низкой платежеспособности села и преобладания в крестьянской среде порожденного колхозной системой натурального хозяйства. Что же касается натурального налога, он делился на несколько видов, ярким примером чего являются годовые ставки, установленные в ряде районов Орловской области:

– военный налог – 6 центнеров зерна;

– мясо – по 1 центнеру с двора;

– молоко – 300–350 л с коровы;

– яйца – 50–75 штук со двора;

– птица – 7 кг живого веса с хозяйства (двора);

– рожь – 3 центнера с гектара;

– пшеница, овес, ячмень – по 2 центнера с гектара.

Ряд натуральных налогов не был фиксированным, взимаясь по мере потребностей германских структур: сено и солома, пенька и лен, шерсть, приплод крупного рогатого скота[714].

Что касается денежных налогов, они, пусть формально, имели следующие размеры:

– подушный – 70 руб. с души в год, с лиц в возрасте от 16 до 60 лет, независимо от пола и работоспособности;

– земельный – 56 руб. с 1 га пахотной земли, независимо от того, в общинном или единоличном пользовании она находилась[715].

В большинстве оккупированных тыловых районах группы армий «Центр», вопреки вышеприведенной оценке эмиграцией жизненного уровня населения, официальные документы характеризуют его как крайне низкий. Так, в 37 сохранившихся анкетах сельских старост деревень Калининской области периода июня 1942 г., носящих форму отчета, стоял вопрос о питании населения. При этом 29 старост указали на плохое питание сельчан, 3 – на среднее, 1 – на хорошее, в четырех анкетах вопрос о питании населения игнорирован[716]. Финансовое положение населения 24 анкеты характеризуют как плохое, при этом старосты указывают на полное отсутствие у жителей их деревень денег, 6 анкет указывают на хорошее финансовое положение сельчан, 1 староста информацией по этому вопросу не владеет, 6 старост данный вопрос игнорировали[717]. 28 опрошенных указали на полное отсутствие товарообмена, 6 – на наличие, 3 – вопрос игнорировали[718]. При этом подавляющее большинство опрошенных указали на большую занятость населения, на минимальное число безработных. В частности, 29 – на полное отсутствие безработных, 5 – на их минимальное количество (от 1 до 5 человек), в 3 анкетах вопрос о безработице игнорирован[719]. На этом фоне часть безработных (4 человека) согласилась выехать на работу в Германию, 3 человека к моменту проведения опроса уже выехали[720].

Что касается состояния деревни, согласно партизанским сводкам, конский состав в большинстве деревень прифронтовой полосы на лето 1943 г. сократился до 10–20 % от довоенного, поголовье крупного рогатого скота – до 20–30 %, мелкого рогатого скота – до 5 %[721]. Лишь в районах военного управления, отстоящих на 150–200 и более километров от линии фронта, положение было несколько лучше. Так, в Красногородском, Пушкинском, Новоржевском, Кудеверьском районах Калининской области поголовье лошадей и крупного рогатого скота составляло на тот же период 45–50 % довоенного[722]

На этом фоне любопытны отраженные в вышеупомянутых анкетах просьбы населения к германскому командованию. В частности, 14 анкет содержат просьбы помочь в сельхозработах, в основном обеспечить лошадьми, 11 – обеспечить население товарами, преимущественно хлебом, 2 – открыть школы, 2 – поскорее окончить войну, 1 – осуществить скорейший перевод крестьян на единоличное землепользование, 1 – очистить Россию от коммунистов и евреев. Только один опрошенный указывает на отсутствие просьб, четверо этот вопрос игнорируют[723].

Что касается практических результатов эксплуатации сельского хозяйства, общий объем дохода Германии в результате изъятия сельхозпродукции на оккупированных территориях СССР за два года – 1942–1944 – превысил сумму в 4 млрд немецких марок.

В этой связи уместно сравнить коллаборационизм в сельскохозяйственной сфере с политикой эксплуатации сельского хозяйства на территориях, подконтрольных партизанам. В то время, когда немцы, по сути, сохраняли колхозную систему, партизаны иногда проводили совершенно противоположную политику. Так, согласно донесениям группы армий «Центр», партизаны уже в декабре 1941 г. «по указаниям из Москвы распределили колхозную землю среди крестьян»[724]. В донесениях 3-й немецкой танковой армии, составленных в марте 1942 г., сообщалось, что в ряде районов к северу от Брянска местные жители на подконтрольных партизанам территориях «получили в собственность землю и часть урожая»[725]. В другом немецком донесении, составленном, по всей видимости, осенью 1942 г., указывается, что практические шаги партизан по ликвидации колхозной системы даже превзошли меры, предпринятые немцами: «В ряде полностью контролируемых партизанами районов по приказу Сталина вводится совершенно новая система поставок. Крестьяне этих районов должны сдавать лишь половину того количества продукции, которое требуется сдавать в контролируемых нами районах. Вместе с тем отмечаются случаи, когда крестьянам отдают землю, при этом наделы земли по площади превосходят выделяемые нами»[726].

Не создав чего-либо нового по части эксплуатации сельского хозяйства, оккупационные власти, сохранив колхозную систему, продолжали, по сути, колхозную политику общинного землепользования, проводившуюся при советской власти. Планы восточного министерства Германии по реформированию сельского хозяйства носили в основном декларативный характер, многие планы не были доведены до завершения. Лишь отчасти российская деревня периода оккупации напоминала деревню периода реформ П. А. Столыпина 1905–1916 гг. Однако намеченный восточным министерством и начавшийся переход к единоличному землепользованию был осуществлен лишь в минимальном объеме ввиду непродолжительности оккупации. В результате отсутствия ощутимых перемен оккупантам не удалось завоевать симпатии крестьянства, предложив ему что-либо лучшее, нежели советская колхозная система. Так или иначе, материальный уровень сельского населения либо остался прежним, либо вырос незначительно. Напротив, правомерен вывод о том, что крестьянство, несмотря на большую занятость в интересах германской армии, являлось самой неимущей категорией коллаборационистов, материальное положение которой даже уступало положению самых низкооплачиваемых городских рабочих и служащих. В свете этого можно усомниться в сохранившемся в течение всего периода оккупации желании основной массы крестьянства сотрудничать с немецкими властями. Однако, к сожалению, не представляется возможным провести четкую грань между коллаборационизмом в среде крестьянства и его вынужденной работой на оккупантов. Как бы то ни было, именно сельское хозяйство стало и оставалось в течение всего периода оккупации основным поставщиком продукции для германской армии.

Примечания:

4

Там же. С. 249. Согласно варианту доклада Чрезвычайной государственной комиссии о злодеяниях немецких захватчиков, за время войны было разрушено 1710 городов и поселков городского типа, более 70 тысяч сел и деревень, взорваны и приведены в негодность 32 тысячи промышленных предприятий, 65 тысяч км железнодорожных путей, опустошено 100 тысяч колхозов и совхозов, тысячи МТС. Прямой ущерб, нанесенный СССР Германией, оценен в 700 млрд руб. в довоенных ценах. В то же время за все послевоенные годы советское правительство не взяло на себя ответственность ни за одно разрушенное в соответствии с приказом Сталина здание, ни за один взорванный партизанами километр железной дороги – нанесенный стране материальный ущерб всецело приписан Германии.