Хумаюн

Говорят, что последние слова Бабура, обращенные к Хумаюну, были такие: «Не причиняй зла твоим братьям, даже если они того заслуживают». Впоследствии историографы Хумаюна приводили эти слова по поводу каждого из многих случаев, когда он проявлял необъяснимую иными причинами мягкость по отношению к троим своим непутевым единокровным братьям Камрану, Аскари и Хиндалу. То был фатальный совет для человека, от природы столь склонного к сентиментальности, как Хумаюн, поскольку он придавал чисто внешнюю видимость сыновнего послушания столь им любимым слезливым сценам семейного примирения. Когда он, беспомощный, приехал в Персию как беженец и от своих настоящих врагов в Индии, и от братьев в Афганистане, шах спросил, что вынудило его предпринять подобный шаг. Хумаюн не задумываясь ответил: «Вражда моих братьев». Он мог бы добавить, что его собственное нежелание противостоять этой вражде. История его правления полна сцен, во время которых его братья, после очередного мятежа, являлись к нему вымаливать прощение, в знак покорности и смирения повесив, совсем не по-воински, сабли себе на шею; Хумаюн, со слезами на глазах, поднимал их, усаживал за праздничную трапезу, осыпал подарками и тотчас назначал на очередные высокие должности. Наставление Бабура было столь полезно ему и его историографам именно потому, что служило скорее оправданием, а не объяснением его поступков.

Хиндустан, оставленный Бабуром Хумаюну, был прекрасным, но шатким владением. К моменту смерти Бабура завоевание страны длилось уже четыре года, и присутствие Моголов все еще оставалось не более чем военной оккупацией, которая при Бабуре удерживалась в основном благодаря его личной славе как победителя двух самых могущественных правителей, султана Ибрахима и Рана Санги, и благодаря преданности его сподвижников, относившейся только к нему лично. Хумаюн не обладал этими преимуществами, а преданные сподвижники теперь распределились по выбору между троими его братьями. В довершение всего вряд ли можно было найти личность менее подходящую для решения такой сложной задачи, как сохранение новых владений династии. Хумаюн был достаточно смелым, что он не раз доказал в битвах своего отца, но не обладал способностями стратега. Одна из его слабостей состояла в том, что после выигранного сражения или захвата славной крепости он неизменно находил наиболее привлекательными первые плоды победы, а не возможные долговременные выгоды, и устраивался на долгие месяцы с удобствами, предаваясь таким своим удовольствиям, как вино, опиум (он принимал его в виде шариков, запивая розовой водой) и поэзия. Он был суеверен до смешного. Никогда не вступал в дом или мечеть с левой ноги, а если кто-нибудь при нем так делал, он приказывал тому выйти и войти снова. Бабур однажды принял важное решение на основании астрологического прогноза, но тотчас раскаялся в этом и написал: «Я теперь понял, что предсказания эти ничего не стоят». Хумаюн долгие часы проводил, пуская стрелы с обозначенным на одних своим именем, а на других – именем персидского шаха, пытаясь судить по тому, где стрела упадет, какой из двух народов сильнее. Он несомненно обладал определенным обаянием и благодаря собственному слуге, который впоследствии написал о нем книгу, сделался вошедшим в поговорку персонажем. Однако обаяние Хумаюна носило почти детский характер и сочеталось с ошеломляющей сентиментальностью. Его сестра Гульбадан описывает невероятную сцену, которая разыгралась после того, как младший брат Хумаюна Хиндал убил одного из любимых советников императора, почтенного старого шейха, и после этого бежал из Агры. Хумаюн посетил мать Хиндала, которая находилась в обществе Гульбадан и еще четырех женщин из ее окружения. К величайшему изумлению всех этих дам, он принялся клясться на Коране, что не питает зла к Хиндалу и хотел бы, чтобы тот вернулся в Агру. Говорил, что не отречется от своей клятвы и хотел бы просить мать Хиндала съездить за ним и привезти назад.

Немедленно после восшествия на трон Хумаюн позаботился о том, чтобы преобразовать двор в соответствии со своим вкусом, и его новые правила превратили дело управления в сложнейшую астрологическую игру. Общественные учреждения были разделены на четыре ведомства соответственно четырем стихиям. Ведомство Земли занималось сельским хозяйством и строительством, ведомство Воды – каналами и винными погребами, ведомство Огня – делами военными; здесь существовало некое символическое соответствие, но поелику символика не всегда хорошо сочетается с практикой, ведомству Воздуха пришлось иметь дело с весьма пестрым набором сюжетов, таких, как «гардероб, кухня, конюшни и необходимая забота о мулах и верблюдах». Каждый день недели был отведен определенным делам или удовольствиям – в соответствии с превалирующей планетой, в связи со значением которой Хумаюн надевал платье того или иного цвета. К примеру, в воскресенье он появлялся в желтых одеждах и занимался государственными делами, в понедельник – в зеленых и веселился. Среди тех, кто претерпевал от такой системы не просто неудобства и проволочки, были преступившие закон, ибо они имели несчастье появляться перед Хумаюном во вторник, «когда его величество надевал красные одежды в честь Марса и восседал на троне гнева и мщения», и потому мера назначаемого наказания превосходила меру преступления. Суеверие и ребячество достигали своего пика в действах на так называемом «ковре увеселений» Хумаюна – огромном круглом ковре с изображениями всех астрологических параферналий. Хумаюн усаживался на Солнце, окруженный своими военачальниками и придворными, которые бросали кости с рисунками человеческих фигур – стоящих, сидящих или лежащих. Играющие должны были принимать позу, какая им выпадала, и это, как утверждает свидетель, «служило поводом для бурного веселья».

Однако император лелеял и весьма серьезные планы для своей столицы, соответствующие культурным и прогрессивным традициям Тимуридов. В 1553 году Хумаюн лично заложил первый камень в основание нового города в Дели.[19] По количеству городов в этом регионе с Дели может соперничать только Троя, и современный Новый Дели по меньшей мере двенадцатый. Город, заложенный Хумаюном, получил название Дин-Панах, то есть Прибежище Веры, и после его основания по всему мусульманскому миру распространился слух, что здесь находится столица свободной империи, в которой философы и поэты – независимо от того, к какому толку ислама они принадлежат, – будут желанными гостями, не в пример фанатизму и преследованиям, осуществляемым правящими династиями в Персии и Турции. Ученые изгнанники и впрямь начали приезжать из этих стран, и Хумаюн, должно быть, полагал, что создает культурный центр, достойный традиций Самарканда и Герата. Увы, ему на это было отпущено слишком мало времени, хотя его наследники осуществили впоследствии его мечту в Фатехпур Сикри и Агре. От Дин-Панаха Хумаюна до наших дней сохранились только высокие стены цитадели, известные под названием Пурана-Кила, или Старый форт. По иронии судьбы два здания, уцелевшие среди этих стен, были построены злейшим врагом Хумаюна Шер-шахом.

В первые пять лет правления Хумаюна два опасных врага неуклонно расширяли сферу своего влияния. На юго-западе правитель Гуджарата султан Бахадур, а на востоке – Шер-хан, позднее объявивший себя Шер-шахом. Последний был вождем множества афганцев, спустя годы осевших по берегу Ганга в Бихаре. От султана Бахадура сравнительно легко отделались, правда, не только силами армии моголов. В 1535 году Хумаюн решил-таки выступить против него и быстро добился успеха, захватив такие известные крепости, как Манду и Чампанер, и оттеснив султана Бахадура к морскому побережью, откуда тот бежал вместе с португальцами, обосновавшимися на острове Диу. Однако после этого Хумаюн предался долгому празднованию победы в двух завоеванных крепостях и праздновал до тех пор, пока сведения о деятельности Шер-хана на востоке не стали настолько тревожными, что он был вынужден спешно вернуться в Агру. Султан Бахадур тем временем преспокойно вернулся в собственные владения. Но спустя всего несколько месяцев его новые союзники португальцы добились успеха там, где Хумаюн потерпел неудачу. На дипломатических переговорах, во время которых Бахадур намеревался похитить португальского вице-короля, а вице-король строил планы захвата Бахадура, разразилось, что и неудивительно, сражение, в котором султан был убит. Европейцы доказали, что более чем способны усваивать местные обычаи.

Главной задачей Хумаюна на востоке было предотвратить захват Шер-ханом Бенгалии, овладение которой значительно увеличило бы его богатство и мощь, но император только к началу дождливого сезона 1537 года подготовился к выходу на судах по Джамне и далее по Гангу в сопровождении двоих своих братьев, Аскари и Хиндала, и большей части гарема. Экспедиция задержалась на полгода в Чунаре, сильной крепости на высоком берегу Ганга, которую удерживал сын Шер-хана и которую Хумаюн считал нужным захватить, чтобы обезопасить свой тыл. Проволочка привела к тому, что Хумаюн достиг Бенгалии слишком поздно. Когда он прибыл в столицу Бенгалии Гаур, город, славившийся своим богатством и огромными хлебными амбарами, то обнаружил, что улицы усеяны трупами, а зернохранилища пусты. Шер-хан побывал здесь до него, вывез из города все ценное и занимал теперь позиции позади Хумаюна, отрезав его от Дели. Вопреки этой очевидной опасности Хумаюн по своему обыкновению, как свидетельствуют его личные слуги, «весьма нерасчетливо уединился на длительное время в своем гареме и окружил себя всевозможной роскошью».

Однако на этот раз известия, которые дошли до него из центра, были куда более тревожными, чем те, что вынудили его покинуть Манду. Брату Хумаюна Хиндалу, теперь уже девятнадцатилетнему, было приказано стать лагерем на полпути по Гангу именно с целью оберегать тылы Хумаюна, но он покинул свой пост и вернулся в Агру, где поселился в королевском дворце и вел себя как настоящий император. Хумаюн послал почтенного шейха Бахлула урезонить Хиндала, но тот убил старика и начал уже открытый мятеж, повелев упоминать в хутбе свое имя и двинув войско против Дели. В то же время другой брат, Камран, более старший по возрасту и более коварный, чем Хиндал, тоже устремился к Дели из своих владений в Пенджабе – якобы с целью помочь Хумаюну, но в действительности, как показали его дальнейшие действия, с намерением предъявить свои претензии на гибнущую империю брата. Он отговаривал Хиндала от дальнейшего открытого неповиновения, но его истинные намерения стали ясными после того, как оба брата пренебрегли настойчивыми призывами Хумаюна прийти ему на помощь во время опасного прохода по территории, которую Хиндал, по существу, уступил Шер-хану. Зловещий характер событий усугубило то обстоятельство, что именно в это время Шер-хан принял решение именовать себя Шер-шахом, претендуя таким образом на имперский статус.

Армии Хумаюна и Шер-шаха сошлись на берегах Ганга возле Чаусы, на восток от Бенареса. По тактическим соображениям того времени атака, вероятнее всего, кончилась бы неудачей, главным образом потому, что артиллерия, наиболее мощное оружие в сражениях на открытом пространстве с тех пор, как его ввели Моголы, была практически немобильна и могла быть использована только при оборонительных действиях. Стало быть, первая задача армии состояла в том, чтобы укрыться за ограждением из повозок, связанных между собой, – так поступил в свое время Бабур при Панипате. Теперь, при Чаусе, армии просидели рядышком целых три месяца, укрепляя оборонительные сооружения, в то время как их предводители вели вялые дипломатические переговоры. Сохранился живой и яркий рассказ о том, как посол Хумаюна, некий мулла Мухаммед Азиз обнаружил Шер-шаха в следующем виде: закатав рукава, тот с заступом в руках помогал укреплять оборонительный вал. Посол и военачальник уселись прямо на землю для обмена мнениями, и переговоры их в конечном счете привели к соглашению, по которому Шер-шах получал Бенгалию и Бихар, но только в виде жалованных земель от законного императора Хумаюна. Типично для Хумаюна было настаивать на этом совершенно мальчишеском, пусть внешне и благопристойном решении вопроса, хотя его армия могла атаковать войско Шер-шаха, и тот отступил бы в страхе и раболепстве; не менее типично было и для Шер-шаха согласиться на подобную роль при столь печальных для него обстоятельствах, а потом использовать ее для того, чтобы ошеломить и разгромить Хумаюна, бессердечно предав его и нарушив только что заключенное соглашение. Хумаюн вывел свое войско с подготовленных оборонительных позиций, а Шер-шах, отойдя со своей армией всего на несколько миль, вернулся ночью и обнаружил лагерь Хумаюна спящим и неготовым к отпору.

Тех солдат, которые не были убиты на месте, оттеснили к Гангу и сбросили в реку; большинство из них утонули. Сам Хумаюн спасся лишь потому, что один из его водоносов надул для него воздухом бурдюк, за который император держался, пока плыл через реку. Использование наполненных воздухом бурдюков для переправы по воде не было такой уж новостью, как о том говорят свидетели бегства императора, – к примеру, крестьяне из Ахмедабада постоянно пользовались этим способом, переплывая реки в сезон дождей, – но Хумаюна это настолько поразило, что он обещал водоносу по имени Низам, что возведет его на трон в Дели. Одной из печальных подробностей позора Хумаюна было то, что несколько знатных женщин из его гарема и одна из его юных дочерей исчезли во время всеобщего хаоса и, видимо, утонули. С другими, захваченными Шер-шахом, обращались исключительно хорошо и препроводили их с почетным эскортом к Хумаюну в Агру. Уважительное и бережное отношение к семьям противников было в обычае у мусульманских царевичей – после Панипата, как мы помним, Бабур принял на себя заботу о семье Ибрахима, – однако подобная любезность не распространялась на немусульман. Когда Шер-шах взял в плен детей одного раджи, он отдал его дочь «каким-то бродячим музыкантам, чтобы она плясала на базарах», а малых сыновей велел оскопить, «дабы не плодилось племя притеснителя».

Хумаюн пробрался в Агру, где впервые после его восшествия на престол собрались все четыре брата. Мятеж Хиндала был официально и публично обсужден в саду, где похоронили их отца, и Хумаюн простил брата. История с водоносом свидетельствует со своей стороны о напряженном положении в семье. Хумаюн настаивал на том, чтобы сдержать слово, данное им столь незначительной личности, как Низам, и в этот высший момент семейного кризиса позволил тому воссесть на трон и отдавать повеления в течение срока, который варьирует в разных источниках от двух дней до двух часов. Сестра Хумаюна Гульбадан, как правило во всем поддерживавшая брата, на сей раз отмечает с неудовольствием, что «император на целых два дня доверил царскую власть этому прислужнику», и приводит краткое, но вполне справедливое суждение их брата Камрана: «Что вынудило ваше величество заниматься подобными делами в то время, когда Шер-хан у порога?»

Было очевидно, что неотвратима еще одна битва с Шер-шахом, который продолжал медленно продвигаться к западу, – и битва, решающая судьбу империи, поскольку она должна была произойти на близком расстоянии от столицы. Но даже перед лицом такой опасности два старших сына Бабура не объединили силы. Камран выступил из Лахора с войском в двенадцать тысяч человек, преданных ему лично. Он был готов употребить их против Шер-шаха, но, скорее всего, ради интересов собственных, а не ради помощи Хумаюну. Осознав угрозу своему положению, Хумаюн, частично из гордости, а частично из осторожности, воспротивился плану Камрана действовать немедленно и попытался убедить того помочь в создании более крупной армии под началом Хумаюна. После нескольких месяцев взаимных препирательств и обид Камран отступил к себе в Лахор. Те из его воинских частей, которые оставались при Хумаюне, вскоре дезертировали, и со своей достаточно большой, но деморализованной армией Хумаюн двинулся на восток, навстречу Шер-шаху – тот находился в это время всего в ста пятидесяти милях к востоку от Агры. Армии сошлись при Канаудже 17 мая 1540 года. И снова Хумаюн умудрился расположить войско, имея в тылу Ганг; снова он после тяжелого поражения вынужден был с немалыми трудностями переплывать Ганг, на этот раз на слоне. Его братья Аскари и Хиндал оставались при нем, и все трое кое-как добрались до Агры. У вестей о поражении быстрые ноги, и местные жители начали тревожить спешно проходившие мимо отряды Хумаюна. Они задержались в Агре лишь настолько, чтобы забрать свои семьи и сокровища, а затем с наивозможной скоростью продолжили путь на запад, пока не достигли Лахора. Шер-шах спокойно двигался следом за ними. В середине июня он вошел в Дели и основал новую для Хиндустана династию Сур – по названию племени, из которого был родом.

В Лахоре все пребывали в смятении. Сестра Хумаюна Гульбадан пишет, как ежедневно приходили известия о том, что Шер-шах прошел еще столько-то миль; он приближался не слишком быстро, но неотвратимо, пока не достиг Сирхинда. Тогда Хумаюн отправил к нему посла с таким предложением: «Я предоставил тебе весь Хиндустан, оставь же мне Лахор, и пусть Сирхинд станет границей между нами», на что Шер-шах ответил коротко и ясно: «Я оставил тебе Кабул. Отправляйся туда». К несчастью, именно это Хумаюн не мог сделать. Кабул был владением Камрана, и тот вовсе не собирался предоставить брату, потерявшему свою империю, собственные старательно обрабатываемые и приносящие доход земли. «Правитель находился во дворце в Лахоре в полном бездействии и не знал, что ему предпринять и куда податься», – писал «подаватель кувшинов» Джаухар, а выражаясь на современный лад, лакей Хумаюна, который подавал ему умываться и помогал одеться. В довершение к прочим опасностям, угрожавшим Хумаюну, Камран предпринял тайную и предательскую попытку войти в сношения с Шер-шахом, предложив ему поддержку в обмен на Пенджаб, однако Шер-шах в помощи не нуждался и отклонил предложение. Именно в связи с этими событиями источники впервые упоминают о том, что сподвижники Хумаюна уговаривали его убить Камрана, а тот в ответ привел слова Бабура о милосердии.

В конечном счете Хумаюн решил направиться на юго-запад, к Инду, и попробовать собрать силы в провинции Синд, а оттуда ударить на Гуджарат, пока Камран ретировался в относительно безопасный Кабул. Пути братьев разошлись, и в результате по принципу наиболее тесных семейных связей образовались враждующие группы – двое против двоих, – борьба между которыми продолжалась последующие десять лет. Аскари был родным братом Камрана и последовал за ним в Кабул. Хумаюн и Хиндал были сводными братьями, но Хиндала воспитывала мать Хумаюна. С этого времени интересы их объединились против Аскари и Камрана – если не считать нескольких случаев отступничества Хиндала.

Хумаюн надеялся на помощь правителя Синда Хусейна, который, по существу, был его вассалом, однако Хусейн был слишком умен для того, чтобы выступить против Шер-шаха, и отклонил притязания Хумаюна при посредстве ряда дипломатических уверток. Попытки Хумаюна увеличить свое войско успеха не имели, не сумел он и овладеть двумя мощными крепостями на Инде в Бхаккаре и Сехване. Восемнадцать месяцев, с начала 1541-го до середины 1542 года, были растрачены попусту в Синде, и единственным счастливым событием за это время была женитьба Хумаюна на Хамиде, будущей матери Акбара. Но и здесь Хумаюн едва не упустил случай. Он увидел четырнадцатилетнюю девушку, дочь учителя и советника Хиндала шейха Али Акбара, на богатом пиру в лагере Хиндала – изгнанники все еще наслаждались роскошью в преддверии грядущих бед. Вскоре Хумаюну пришлось покинуть Лахор в сопровождении войска около двухсот тысяч человек. Ему пришлось потратить целый месяц, чтобы уговорить Хамиду выйти за него замуж. Ее противостояние казалось невероятным пятьдесят лет спустя, когда она, почтенная старая женщина, занимала высокое положение при великолепном дворе ее сына Акбара, однако в то время Хумаюн не представлялся особо подходящим претендентом на ее руку: на девятнадцать лет старше ее, зачастую одурманенный опиумом, он обладал аурой неудачника. В первые два года брака он не мог предложить жене ничего, кроме изнурительных и опасных переездов по пустыне и по горам. Возможно, с ней связывал свои надежды Хиндал; во всяком случае, он по причинам не вполне ясным настолько гневался по поводу этого брака, что в очередной раз покинул Хумаюна и ушел со своим войском в Кандагар. В конце концов девушка позволила себя уговорить. Хумаюн сам взялся за астролябию, чтобы определить наиболее благоприятный день и час для заключения брака. Это оказался полдень в понедельник 21 августа 1541 года.

Хумаюн покинул Синд в мае 1542 года в связи с приглашением Мальдео, раджи Марвара (теперь он именуется Джодхпуром), наиболее могущественного из правителей Раджастхана; Мальдео явно подумывал о союзе против Шер-шаха. Однако дипломатический ход последнего в соединении с первым же взглядом на ослабленное войско Хумаюна, видимо, изменил умонастроение раджи. По мере приближения Хумаюна к Марвару начали поступать предостережения об опасности и советы спасаться бегством. Отряд был вынужден изменить свой путь и пройти двести миль по пустыне в самое жаркое время года, а в довершение бед сын раджи Джайсалмер двигался со своими людьми впереди беглецов и засыпал и без того нечасто встречающиеся колодцы песком – в наказание за то, что люди Хумаюна по неразумию убили нескольких коров в этой индусской провинции.[20] Яростные драки начинались возле обнаруженных источников, и солдаты были вынуждены питаться ягодами. Произошло одно маленькое чудо, но именно оно только и могло подбодрить такого человека, как Хумаюн, попавшего в бедственное положение. Хамида была уже почти восемь месяцев беременна, и вдруг она почувствовала, как это бывает с женщинами в таком состоянии, неукротимое желание отведать определенный вид пищи; в данном случае это был гранат – в самом центре пустыни! И вскоре они повстречали купца, в сумке у которого, как выяснилось, лежал большой сочный гранат.

Позже стал известен особенно возмутительный случай, подтверждающий, насколько отчаянными были условия этого перехода. Хамида однажды осталась без лошади, и, несмотря на ее положение, никто не предложил ей свою. Это сделал сам Хумаюн и взобрался на спину одному из верблюдов, состоявших на попечении упомянутого выше Джаухара. По общему мнению, то была позиция, недостойная особы царского рода. Хумаюн проехал таким образом три или четыре мили, прежде чем один из его военачальников, Халид-бек, предложил ему своего коня.

На этом одолженном животном Хумаюн и въехал в Умаркот, маленький городок среди пустыни, где положение неожиданно сменилось к лучшему. Раджа и его сыновья выехали навстречу отряду моголов, приветствовали их со всяческим уважением и предложили Хумаюну семь тысяч конного войска, с которым он мог бы выступить против Хусейна. Поводом к этому новому, неожиданному альянсу послужило то, что Хусейн убил отца раджи. Однако Умаркот стал знаменитым в истории Великих Моголов в связи с несравненно более значительной и долговременной переменой в судьбе семьи. Это здесь 15 октября 1542 года пятнадцатилетняя Хамида подарила жизнь Акбару.

Личный друг и биограф будущего императора Абу-ль-Фазл описал знаменательное событие в присущих ему неподражаемых выражениях – его манера вызывала насмешки и пренебрежение многих читателей на Западе, однако таков был чисто условный стиль тогдашней персидской прозы, и Абу-ль-Фазл пользовался им с гораздо большей живостью, чем многие и многие собратья по перу. Он говорит нам, что «родовые муки пришли к ее величеству, и в благоприятный миг единственный в своем роде перл, хранимый Господом, явился в своей славе»; после этого царственный младенец «был омыт и успокоен руками осененных тенью, но излучающих сияние, целомудренных, совершенных телом дев», а затем «добронравные, правоверные няньки завернули божественную форму и священное тело в благотворные пеленки и приложили медовые уста младенца к плодоносным грудям, и рот его усладила животворная влага».

Груди Хамиды были плодоносными весьма недолго. Положение кормилицы было политической должностью немалого значения, так как ее собственные сыновья считались молочными братьями будущего монарха, и в этом заключался восхитительно дешевый способ, при помощи которого Хумаюн, еще недавно вынужденный занимать деньги под двадцать процентов, чтобы заплатить жалованье солдатам, мог вознаградить кое-кого из своих приближенных. Абу-ль-Фазл перечисляет имена девяти знатных женщин, которым была предоставлена честь кормить царского отпрыска до тех пор, пока его не отнимут от груди, и добавляет, что было и много других, однако особа, удостоенная особой чести возглавить очередь, плохо рассчитала сроки и была все еще беременна, когда в ней возникла необходимость; в результате она осталась в списке, но только на пятом месте. Рождение сына было событием, которого окружение Хумаюна дожидалось годами. Ему уже исполнилось тридцать четыре года, и потребность в наследнике становилась столь настоятельной, а отношение к любой забеременевшей женщине из его гарема столь лестным, что Гульбадан рассказывает об одной наложнице, ухитрившейся изображать фальшивую беременность целых двенадцать месяцев (на том основании, что одна из ее родственниц будто бы родила ребенка с опозданием на три месяца), прежде чем ее разоблачили.

Этот недостаток наследников, проблема, которая в будущем станет мучить Акбара до двадцати семи лет, кажется тем более удивительной, что в царском гареме находилось до нескольких сотен молодых женщин и сын любой из них мог оказаться вполне приемлемым в качестве наследника императорского трона. Детская смертность играла определенную роль, но о смерти отпрысков царского рода обычно упоминалось в хрониках или дневниках, и число таких упоминаний недостаточно для объяснения дела. По-видимому, в беспокойной жизни императора моголов секс играл куда менее значительную роль, чем нас вынуждают предполагать чисто условные представления о гаремах. Само собой разумеется, что Хумаюн лично занимался составлением гороскопа для наследника, который в перепечатанном тексте Абу-ль-Фазла занимает около шестидесяти страниц, и каждое указание истолковывается в благоприятном смысле, что, кстати сказать, оправдалось в дальнейшем.

Хумаюн при содействии своих новых союзников из Умаркота добился кое-каких успехов в борьбе против Хусейна, однако Хусейн теперь был настолько раздражен затянувшимся пребыванием Хумаюна в Синде, что предпочел избавиться от него посредством подкупа. Получив две тысячи вьюков зерна и триста верблюдов (большинство из них были такими дикими, «словно не знали они ни города, ни вьюка, ни человека семь, а скорее даже семьдесят поколений»), Хумаюн переправился через Инд 11 июля 1543 года и двинулся на северо-запад, к Кандагару – навстречу самому большому из всех унижений, каким братья когда-либо подвергали его.

Камран изгнал Хиндала из Кандагара за то, что тот отказался читать хутбу на имя Камрана, и Хиндал жил теперь в насильственном изгнании в Кабуле, практически под домашним арестом. Кандагаром по воле Камрана правил Аскари, получивший от старшего брата приказание схватить Хумаюна. В начале декабря Хумаюн достиг провинции Кандагар и получил известие, что Аскари с большим войском направляется ему навстречу с весьма враждебными намерениями. Хумаюн решил, что единственный выход для него – перебраться в Персию в надежде на помощь шаха, и поспешно покинул свой лагерь вместе с сорока преданными сподвижниками и Хамидой, которую сопровождала одна-единственная женщина. Наступил декабрь месяц, предстояло ехать по горам, через засыпанные снегом перевалы, и потому маленького Акбара, которому исполнилось четырнадцать месяцев, оставили в лагере на попечении всей домашней прислуги; когда через несколько часов сюда прибыл Аскари, Джаухар сам вручил ребенка его дяде, и Аскари «взял дитя на руки и обнял его». В европейской истории начала XVI века было бы фатальной ошибкой допустить, чтобы чей-то наследник попал в руки другого претендента на трон, но тимуридские царевичи, кажется, были способны соблюдать некий неписаный кодекс в борьбе за верховенство, и кодекс этот охранял младенца Акбара и, кстати сказать, несомненно служил Хумаюну руководством в его отношениях с братьями. Аскари передал ребенка на попечение собственной жене, а она – и это общепризнано – относилась к нему с величайшей добротой.

Отряд Хумаюна был плохо подготовлен к переходу в столь суровых условиях. В первую ночь, обходясь без прислуги и даже не имея котла для приготовления пищи, они были вынуждены сварить конину в воинском шлеме, но, тем не менее, в начале января пробились в Персию и, должно быть, с великим облегчением обнаружили, что шах Тахмасп настроен по отношению к ним благожелательно. Он послал местному правителю подробные указания – они сохранились до нашего времени – о предоставлении царственным гостям соответствующей одежды, продовольствия, средств передвижения, жилья и приспособлений для купания. Даже дорогу, по которой они ехали, приказано было перед ними подметать и поливать водой.

Хумаюн мог теперь путешествовать в условиях, к которым не привык, но вначале он целый месяц провел, осматривая Герат. Как и Бабура до него, Хумаюна покорили культурные традиции Тимуридов в их наиболее утонченной форме, и эта сторона его пребывания в Персии имела большое значение для истории Индии в будущем. Художник Бехзад перенес свою мастерскую из Герата в Тебриз примерно сорок лет назад, но пока Хумаюн гостил у шаха, он познакомился с двумя достойными учениками Бехзада – ходжой Абд-ус-Самадом и Мирсаидом Али. Хумаюн пригласил их приехать к нему, когда – возможно, из-за недостатка уверенности в себе он употребил слово «если» – он вернет свой трон. Они так и сделали. Именно у них Хумаюн и юный Акбар брали впоследствии уроки рисования (предмета, которому нынешний хозяин Хумаюна, шах, тоже обучался), именно под влиянием этих двух персов индийские художники предприняли «Дастан-и-Амир-Хамза» – первые большие серии картин в стиле, который сейчас именуется могольской школой.

Следующие сорок дней были проведены в Мешхеде, с посещением усыпальницы имама Ризы[21] и встречами с местными священнослужителями; только в июле гости прибыли к шаху Тахмаспу в его летнюю резиденцию на запад от Казвина в Сурлике. Встреча двух монархов была ознаменована великим множеством пиров и выездами на охоту. Дары сыпались на Хумаюна как из рога изобилия, а он в свою очередь обратился к тайному хранилищу легко перевозимых сокровищ – драгоценных камней, спрятанных в зеленом, с вышитыми цветами кошеле, который Хумаюн носил под одеждой. За три года скитаний он немало камней роздал вождям местных племен – с целью подкупа или в награду, но в кошеле еще оставалось достаточно драгоценностей, достойных теперешнего особо важного случая. Хумаюн взял перламутровую шкатулку и положил в нее среди других, менее крупных бриллиантов и рубинов «Кохинур». Абу-ль-Фазл немедля отметил с особым ударением, что стоимость этих даров превысила затраты шаха на Хумаюна «более чем в четыре раза».

Однако за всеми этими празднествами скрывалась серьезная напряженность. Тахмасп, как и отец его Исмаил, был фанатическим приверженцем распространения шиитской доктрины. Трудно было бы найти менее вызывающего раздражение гостя-суннита, нежели Хумаюн, поскольку жена его Хамида была шииткой, так же как и Байрам-хан, один из главных приближенных Хумаюна, которого тот отправил перед своим прибытием послом к Тахмаспу. Но шах хотел, чтобы Хумаюн открыто принял шиизм, – того же, чего в свое время его отец хотел от Бабура. Уговорами, лестью и даже угрозами пытались принудить Хумаюна надеть на голову шиитский колпак и остричь волосы на шиитский манер. Наконец ему преподнесли запечатленную на бумаге шиитскую доктрину; он проявил к ней вежливый интерес и сказал, что охотно скопировал бы текст. Этого оказалось недостаточно. От него ожидали подписи под этим документом. К великому потрясению Джаухара, сбежавшего из Кандагара, чтобы присоединиться к повелителю, Хумаюн поставил свою подпись.

В дополнение к религиозным неурядицам ко двору Тахмаспа явились посланцы от Камрана, который предложил шаху Кандагар в обмен на Хумаюна. К счастью, любимая сестра шаха Султанам оказалась пылкой сторонницей Хумаюна и в результате Тахмасп решил поддержать его в нападении на владения Камрана, при условии, что после взятия Кандагара этот город будет отдан Персии. Он объявил это решение своему новому другу способом, соответствующим духу Средневековья с его пышностью и романтизмом. Он пригласил Хумаюна на торжество, ради которого на площади, устланной коврами, было установлено триста шатров; двенадцать военных оркестров исполняли музыку; затем наступила тишина, и шах объявил, что все это, вместе с двенадцатью тысячами отборных конников, принадлежит Хумаюну, дабы он мог вернуть себе свои владения. Сын шаха Мурад, младенец, еще не отнятый от груди, должен был сопровождать войско и представлять своего отца в Кандагаре.

Хумаюн двинулся в поход кружным путем на восток, к вящему неудовольствию нетерпеливого шаха осматривая достопримечательные места. Он в особенности хотел увидеть Каспийское море, хотя Джаухар твердил ему, что оно постоянно скрыто в тумане; посещение Тебриза, прекрасного города, разрушаемого частыми землетрясениями, навеяло ему мысли о превратностях судьбы. Где-то в феврале 1545 года он соединился с царевичем Мурадом и его армией в восточной Персии, откуда они вместе и выступили на Кандагар.

Кандагар, обороняемый Ас кари, сдался Хумаюну 3 сентября 1545 года и был, как и следовало по договору, передан персам. Однако по известному закону прилива и отлива сил в результате этого первого успеха знать начала переходить на сторону Хумаюна – «в истинном соответствии с тем, что большинство обитателей мира подобны овцам в стаде, куда ринется один, туда за ним и остальные», как выразился историк того времени, описывая именно эти события. Когда маленький царевич Мурад внезапно скончался, Хумаюн оказался настолько сильным, что вошел в Кандагар и отвоевал город у персидского гарнизона. По сути дела, в соответствии с тем же принципом Тахмасп отправил в качестве номинального главы военной экспедиции маленького ребенка, но после его смерти образовался вакуум, который Хумаюн, так же нетерпимо, как и любой другой, относившийся к подобному положению вещей, поспешил заполнить.

Теперь Хумаюн вознамерился овладеть Кабулом и оказался в состоянии сделать это без кровопролития – главным образом потому, что недовольство жестким правлением Камрана привело к дезертирству из его лагеря, возрастающему с каждым днем по мере приближения войска Хумаюна. В конце концов Камран решил бежать из города. Таким образом, Хумаюн и Хамида вновь обрели своего сына, трехлетнего Акбара. То был сам по себе подходящий повод для празднества, а по случаю обрезания мальчика состоялась и торжественная публичная церемония, после которой люди знатные не отказали себе в удовольствии устроить состязания по борьбе, и сам Хумаюн принял в них участие. Обучение искусству борьбы начиналось в этих кругах общества с очень раннего возраста. За несколько месяцев до того Акбар, которому тогда еще не исполнилось трех лет, выиграл свою первую схватку с немного старшим, чем он, двоюродным братом Ибрахимом, сыном Камрана. Два царских отпрыска поспорили из-за расписного барабана, и Камран предложил им решить спор борьбой. Абу-ль-Фазл рассказывает, что Акбар, «несмотря на нежный возраст, по Божественному вдохновению и Небесному внушению немедленно препоясал чресла, закатал рукава, схватился с Ибрахимом-мирзой в соответствии с правилами этого искусства, поднял его и бросил на землю, так что собравшиеся единодушно вскрикнули». Камран воспринял это как дурное предзнаменование.

Дальнейшая борьба между Хумаюном и Камраном продолжалась восемь лет. Хумаюн одерживал верх, но он, как всегда, выступая в поход, не обеспечивал тылы, и в результате Камран дважды захватывал Кабул, и Хумаюну дважды пришлось вновь отвоевывать город. Но периоды воцарения Камрана отличались все большей жестокостью по отношению к местным жителям, и большинство предпочитало иметь своим правителем Хумаюна. Вельможи из его непосредственного окружения уговаривали Хумаюна действовать более решительно, хотя загадочная церемония, во время которой они приносили клятву хранить верность Хумаюну в обмен на его обещание подчиняться им в вопросах политических, свидетельствует, что многие его по-настоящему жесткие решения на деле были их решениями. Он, кажется, все еще наслаждался слезливыми примирениями и продолжительными празднованиями воссоединения с братьями, однако они уже не могли рассчитывать на его милосердие. Хиндал после возвращения Хумаюна неизменно хранил ему верность и погиб в 1551 году, сражаясь за него. Но Аскари много времени провел в цепях, и его держали при лагере Хумаюна, пока не отправили в паломничество в Мекку. Он умер в пути где-то поблизости от Дамаска.

Камран столько раз обманывал доверие Хумаюна, что предложения убить его делались все более настойчивыми год от года. Наконец в 1552 году он попытался вступить в предательский союз с Ислам-шахом, сыном Шер-шаха и тогдашним императором Хиндустана; но император, хоть и пораженный познаниями Камрана в поэзии (тот сразу угадал, кому принадлежат три приведенные Ислам-шахом стихотворных отрывка), одарил его всего лишь тысячей рупий – сумма унизительно малая и говорящая о том, что никакой серьезной помощи не последует. Камран бежал от двора Ислам-шаха и, переодевшись в женское платье, направил свои стопы во владения султана Адама Гхаккара, правителя Пенджаба. Но Адам выдал беглеца Хумаюну.

На этот раз Хумаюн был вынужден согласиться, что брат его заслуживает по меньшей мере ослепления, но прежде чем такое решение было окончательно принято, состоялись обычные празднества в честь воссоединения. Возможно, эти предварительные торжества были куда более изматывающими для их участников, чем представляется в ретроспективе. Камран предчувствовал, что это происходит в последний раз. Джаухар, которого отрядили прислуживать Камрану в его шатре, рассказывает, что в то время, как он делал царевичу массаж, тот вел с ним «меланхолический разговор» о смерти. На следующий день Джаухар присутствовал при том, как за Камраном пришли воины, чтобы ослепить его, и описал, как непосредственный свидетель, эту в высшей степени жестокую сцену. Мужчины сели на Камрана, чтобы удерживать его, пока они наносили удары кинжалами в глазницы и потом наполняли их солью и лимонным соком. Хумаюн снабдил Камрана средствами на паломничество в Мекку. В отличие от Аскари он совершил это паломничество и умер в Аравии в 1557 году.

С точки зрения официальных историографов Великих Моголов, Камран был законченным предателем и злодеем, и он действительно представлял собой куда менее привлекательную личность, нежели его мягкий старший брат. Однако похоже на то, что, с его собственной точки зрения, он вел борьбу за свои права. Как у потомков Чингисхана, так и у потомков Тимура существовала традиция делить унаследованные владения, а уж потом, в пределах согласованных ограничений, подобных тем, какие удержали Камрана от умерщвления Акбара, бороться за увеличение своей доли. На этом основании Камран, который изначально получил во владение Кабул, видимо, считал себя вправе не принимать лишившегося своей собственности брата, а Хумаюн, вероятно, полагал немыслимым, да, собственно, так оно и было, карать брата за предательство. Но Камран следовал древним кочевым обычаям монголов и тюрков, в то время как Хумаюн был вынужден руководствоваться установлениями сильных централизованных государств, таких, как Индия и Персия, для которых унаследование одним правителем всего владения было установившейся системой. Без сопровождающего такую систему принципа наследования старшим сыном это неизбежно приводит к братоубийству в борьбе за трон после смерти каждого правителя: так, например, враг Хумаюна султан Гуджарата Бахадур систематически истреблял своих братьев после того, как занял престол в 1526 году, а турецкий султан Мухаммед после своего воцарения в 1595 году уничтожил не менее девятнадцати своих братьев – простой исторический факт, ошеломивший Акбара, когда он об этом услышал. В централизованных государствах это было нормой. Хумаюну не повезло, так как он вырос в рамках одной системы, а вынужден был иметь дело с совершенно иной, хотя и весьма сомнительно, чтобы он при своей натуре оказался в состоянии хладнокровно убивать своих братьев. К счастью для будущей империи его семьи в Индии, его сын и внук унаследовали трон, не имея братьев, способных на сильную конкуренцию. Но после них братоубийственная борьба за трон Великих Моголов происходила так же, как и в других государствах.

После вынужденного отъезда Хумаюна в 1543 году все связи с Индией практически оборвались, если не считать последней поездки Камрана в поисках помощи и квазисимволического жеста Шер-шаха, который обеспечил безопасный перевоз тела Бабура из Агры в Кабул, тем самым как бы окончательно изгоняя его династию из страны. Но в 1554 году Исмаил-шах умер, и его империя немедленно распалась. Три претендента на трон в Дели выступили друг против друга, мелкие правители начали борьбу за независимость, и точно так же, как в свое время беспорядки в империи Туглакидов[22] побудили Тимура преодолеть Хайберский проход, эти самоубийственные междоусобицы династии Сур неожиданно открыли ворота Хумаюну для возвращения в Индию – и открыли их так широко, что его армия под непосредственным командованием Байрам-хана прошла через Пенджаб, не встретив сколько-нибудь серьезного сопротивления и достигнув Сирхинда прежде, чем к нему подступил Сикандар-шах, наиболее сильный из всех претендентов. Даже Рохтак, великолепная крепость на берегу реки Джелам, воздвигнутая Шер-шахом всего несколько лет назад именно с целью предотвратить нашествие с этой стороны, сдалась без боя. Под Сирхиндом армия Сикандар-шаха численно превосходила армию Хумаюна, но блестящая тактика, которой моголы были целиком обязаны военному таланту Байрам-хана, принесла им ошеломительную победу 22 июня 1555 года. Главная хитрость Байрам-хана, поскольку после уроков Панипата в 1526 году было уже невозможно преследовать врага с целью атаковать прочные оборонительные позиции, состояла в том, чтобы отвести армию с открытого поля боя в заранее подготовленные укрепления, что и привело к тому же результату. Сам Сикандар бежал, но победа оказалась достаточно полной, чтобы открыть Хумаюну ворота Дели. 23 июля он вновь воссел на отцовский трон.

Этот его период пребывания на троне был необыкновенно спокойным. Хумаюна по-прежнему окружали его враги афганцы, поддерживающие династию Сур, но теперь он был в состоянии посылать против них армии под командованием надежных военачальников в разные стороны одновременно. Одно из его главных затруднений в первые десять лет правления в Индии заключалось в том, что, когда он сам вел войско в одном направлении, перед ним отступал только этот враг. Тогда у Хумаюна не было военачальников, которым он мог бы в достаточной степени доверять. Теперь, когда его братья были мертвы или изгнаны, у его сподвижников не осталось возможности перейти на службу к одному из них.

Настало время вознаградить тех немногих, кто делил с ним столь многие опасности. Байрам-хан стал «ханом над ханами», властителем над властителями, а скромный слуга Джаухар, быстро поднявшись по ступенькам нескольких не слишком значительных административных должностей, сделался казначеем Лахора и человеком достаточно состоятельным, чтобы принимать в собственном доме какого-нибудь посла. Он кончил свою жизнь таким же преданным, как всегда, и завершил свою книгу молитвой о том, чтобы «весь обитаемый мир перешел во власть потомков великого императора Тимура и стал зависимым от царства в Дели навсегда».

В это время Дели посетил первый из многих иностранных путешественников, оставивший полученные им самим из первых рук сведения о Великих Моголах. Это был турецкий адмирал Сиди Али Рейс, и он застал Хумаюна за его излюбленным занятием. Император выбрал места для расположения нескольких обсерваторий и теперь собирал необходимые инструменты. Поэзия была почти что lingua franca[23] придворной жизни и, разумеется, дипломатии. Даже императорский лучник – «прекрасный юноша», как утверждает Сиди Али, и особый наперсник Хумаюна – был постоянным участником литературных обсуждений. Когда Сиди Али впервые был представлен Хумаюну, на него гораздо большее впечатление произвели преподнесенные ему два стихотворения и хронограмма[24] на новое завоевание Индии, нежели сопровождающие их подарки. И он вскоре утвердил свою репутацию, написав два стихотворения в похвалу прекрасному лучнику. «Боже, это поистине великолепно!» – будто бы воскликнул, услышав стихи, монарх… если слова эти не присочинил не отличающийся скромностью турок.

Дискуссии о поэзии, вероятно, проходили в возведенном при Шер-шахе изысканно красивом здании, называемом Шер Мандал, которое Хумаюн приспособил под свою библиотеку. Здесь его драгоценные манускрипты наконец обрели безопасное прибежище. Многие из них еще Бабур привез из-за Хайбера, и они сопровождали Хумаюна во всех его опасных странствиях. После победы над Камраном одну из величайших радостей Хумаюну доставило открытие, что два из захваченных верблюдов были нагружены теми самыми книгами, которые Камран захватил во время одной из давних стычек, – значит, эти свои сокровища царевич повсюду возил с собой и как истинный Тимурид особенно высоко ставил рукописи в ряду принадлежащих ему ценностей. Кстати сказать, именно в здании библиотеки Акбар теперь учился рисованию у Мирсаида Али.

У Хумаюна были проекты перестройки управления империей, намного более разумные, чем его прежние астрологические фантазии. Разница заключалась в том, что на сей раз он имел отличный пример для подражания. Шер-шах, которого Хумаюн знал до сих пор лишь как блестящего, но неразборчивого в средствах противника на поле боя, в течение пяти лет своего пребывания на троне императора проявил себя как талантливый администратор. Он создал усовершенствованную систему управления провинциями и сбора налогов, и хотя все это рухнуло во время недавних беспорядков, сама концепция сохранилась. Хумаюн намеревался восстановить систему и сделать ее своей, однако несчастный случай внезапно оборвал его жизнь. На долю его сына выпала задача осуществить намерения отца и установить прочную и долговременную систему государственного правления по образцу Шер-шаха.

Смерть Хумаюна была такой же несчастливой, как и большинство событий его горестной жизни, но сами обстоятельства ее в точности соответствовали натуре этого человека. В пятницу 24 января 1556 года он сидел на крыше своей библиотеки в красивой открытой беседке и выслушивал рассказы паломников, недавно вернувшихся из Мекки, а также обсуждал со своими астрологами вопрос об ожидаемом часе восхождения Венеры, ибо намеревался именно в этот благоприятный момент провести государственный совет и объявить о назначениях на должности. Затем он встал и начал спускаться по ступенькам почти отвесной лестницы, идущей вниз от прямоугольного отверстия на плоской крыше. Хумаюн поставил ногу на вторую ступеньку, когда услышал донесшийся из расположенной неподалеку мечети Шер-шаха призыв муэдзина к молитве. Хумаюн повернулся, чтобы в знак благоговения преклонить колени, однако наступил ногой на подол одежды. Он упал, покатился вниз по ступенькам и ударился правым виском об острый угол камня. Через три дня Хумаюн скончался. Немедленно отправили чрезвычайного гонца к Акбару, теперь уже тринадцатилетнему, который участвовал в боевых действиях в Каланауре, в трехстах милях от Дели; были приняты соответствующие меры, чтобы успокоить население вплоть до времени прибытия царевича и провозглашения его императором. Мулла по имени Бекаси, внешне похожий на покойного императора, предстал на установленном в достаточном отдалении помосте перед собравшимися у берега реки возбужденными толпами.

Среди первых шести Великих Моголов личность Хумаюна неизбежно кажется незначительной, он выглядит неудачником. Разумеется, он являл собой характер менее сильный, чем его отец и его непосредственные потомки. Он мог быть в той же степени стремительным, как и нерешительным, но и для того и для другого неизменно выбирал неподходящие моменты. В семье со склонностями к пагубным привычкам его пристрастие к опиуму среди императоров сравнимо лишь с пристрастием его внука Джахангира к алкоголю. Кроме того, Хумаюн обладал чрезмерной склонностью к самоуничижению. Выслушав хвастливые рассказы Сиди Али Рейса о том, что турецкая империя занимает все земли, покоренные в свое время Александром Македонским, и даже более того, Хумаюн, если верить писаниям Сиди Али, сказал: «Единственный человек, достойный носить титул падишаха, – это правитель Турции, он один, и никто более во всем мире». Никто из других членов династии Хумаюна не позволил бы обсуждать столь провокационный вопрос в своем присутствии. При всей своей апатичности, непомерной суеверности, сентиментальности, недостатке уверенности в себе Хумаюн производит общее впечатление человека ребячливого, но обаятельного – качества, быть может, не самые лучшие для императора. Однако стоит добавить, что его жизнь, которая выглядит цепью неудач, имеет примечательные параллели с течением жизни его отца, бесспорно являющей собою путь к успеху. Каждый из них унаследовал царство; каждый утратил его – в основном в результате появления на сцене более могущественного завоевателя; каждый в последние годы жизни овладел Хиндустаном. Общеизвестно, что Хумаюн начинал с большего, общеизвестно и то, что ему противостоял значительно ослабленный Хиндустан, однако сама параллель как бы определяет некую перспективу его неудач. И он оставил Индии благое наследство – Акбара.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх