уже вырубленных) неграмотным мужиком, которому для чтения Библии приходилось на...

уже вырубленных) неграмотным мужиком, которому для чтения Библии приходилось нанимать мальчиков. Дня Пришвина, в такого рода герметическом чтении и состоял смысл протестантской реформы; но русские сектанты оказываются в его восприятии радикальнее Лютера. В книге о Заволжье Пришвин иллюстрирует эту мысль дискуссией между керженскими немоляками и местными баптистами: протестантский Христос слишком «плотян», считали немоляки. То же они говорили о знакомом им Мережковском.

Как исторически существовавшую общину, секту немоляк впервые описал чиновник и этнограф Владимир Толстой1, познакомившийся с ними в середине века среди ссыльных раскольников Закавказского края. По сведениям Толстого, это учение изобрел донской казак-беспоповец Гаврила Зимин-, В- №37 году начальство выслало Зимина в Закавказье, где и «открыл» его этнограф. Эти закавказские немоляки в описании Толстого близко напоминают то, что увидел через полвека за Волгой Пришвин2. Но если вера немоляк мало изменилась, то ее интерпретация интеллектуалами претерпела чрезвычайное развитие. С точки зрения Вл. Толстого, немоляки — изуверская секта, рецидив языческого культа. По Пришвину, немоляки проводят новую реформацию внутри раскола, которая параллельна европейской реформации, но идет дальше последней.

СТРАШНЫЙ ДВОЙНИК

Пришвин всячески подчеркивал значение хлыстовства для народа, интеллигенции и вообще для русской истории. «Хлыстовство — это неумирающая душа протопопа Аввакума» (2/591), — с неожиданным пафосом восклицал писатель. «Православие — покой и смирение, хлыстовство — движение, внутреннее строительство и гордость» (2/584). Слишком хорошо знакомое православие застыло на месте. «Хлыстовство — [...] подземная река, уводящая лоно спокойных вод православия в темное будущее» (2/584). Хлыстовство страшно и неведомо, но устремлено вперед, и страх перед ним — это страх перед будущим.

Хлыстовство невидимо стоит за спиной православия, это его страшный двойник (...) Внутри самой же православной церкви [...] возникает огромное царство хлыстов неуловимых, неопределенных [...] Не узнать, где начинается хлыстовство и где кончается православие. И самое страшное для стражей церковных, что там, где вспыхивает наибольшим светом православие, тут же курится и хлыстовство: Иоанн Кронштадтский — и тут же иоанниты3.

В январе 1909 Пришвин готовил членов хлыстовской общины 'чемреков' к выступлению на Религиозно-философском обществе. Выступление не состоялось, но узнал он тогда много интересного: например, чемреки считали Блока одним из своих пророков'. Хлысты настолько интересовали Пришвина и его современников, что, когда он, к примеру, в начале 1909 года случайно встретился в поезде с незнакомым ему Максом Волошиным, писатели сразу заговорили о хлыстах (8/42). «Многие очень искали сближения с хлыстами», — свидетельствовал Пришвин (2/583). Главное отличие хлыста от православного, по Пришвину, связано с пониманием Христа: для православного Христос уже воплотился, для хлыста это воплощение зависит от человека. «Для хлыста мир не спасен, а нужно сделать личное усилие для спасения от мира» (2/583). Пришвин рассказывает, что настоящие вожди хлыстовских кораблей не называют себя христами и богородицами: «Христос через него говорит, но он не Христос» (1/586). Счесть себя Христом для вождя — соблазн; он должен воздерживаться этого и все же часто оказывается на таком пути, потому что Христом его называют последователи, всегда упрощающие идею. Пришвин убеждается в том, что «хлыстовство не есть цельная религия [...]; хлыстовство все в движении, все в исканиях, все в островах. Нет никакой определенности в очертании хлыстовского материка» (1/583). В расколах внутри хлыстовства Пришвин видел те же причины, что «у нас, например, разделение социал-демократов: вожди между собою расходятся» (1/586).

По-видимому, на трактовку Пришвиным хлыстовства повлияло его знакомство с голгофским христианством. В очерке 1910 года, посвященном этому радикально-реформистскому течению светских и церковных интеллектуалов, Пришвин сравнивает голгофское христианство с хлыстовством, приписывая обоим течениям одни и те же черты и вместе противопоставляя их православию (1/747—750). «Христос требует, чтобы каждый был, как он [...] Искупление не совершено до конца. Мир еще не спасен», — учил Пришвина опальный епископ Михаил; не случайно его засыпанная снегом дача в Финляндии напомнила Пришвину заволжские леса, где он встречался с немоляками (1/748).

Больше всего Пришвина интересовал, однако, Павел Легкобытов, лидер одной из сектантских общин в Петербурге, ответвившейся от хлыстовства. В дневниках Пришвина он фигурирует то под собственным именем, то под кличкой «Книжник». Пришвин застает его в октябре 1908 в кабинете Мережковского, в одной компании с Дягилевым, Философовым, Карташевым, Прохановым: «"Книжник", черный лохматый - хлыст» (8/34). Проханов сказал тогда, что хочет заняться «систематизацией сектантского хаоса». Мережковский отвечал интересно: «Но мы как раз и дорожим этим хаосом» (там же).

Стиль Легкобытова Пришвин описывал в дневнике так: «веселые, в пылу признаний похабные слова, в голосе трагизм или удовольст-







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх