Заметки на тему Знал ли уголовный мир антисемитизм?


Этот вопрос я поднимал в "Истории одного мифа". Русская литература, за редким исключением, замечала еврея в тюремных казематах. Обычно вспоминают "Мертвый дом" Ф.М. Достоевского с малоправдоподобным Исайей Фомичом Бумштейном. У Л.Н. Толстого в романе "Воскресение" тоже есть персонаж, которого можно принять за еврея – Симонсон. "Смазанная" фамилия не должна вводить в заблуждение – среди народовольцев англичан не было:

"…черный лохматый человек с глубоко ушедшими под лоб глазами" – не правда ли, весьма далекая от арийской внешность? Биография, данная Толстым Симонсону, очерчена лишь пунктиром, извлечь из нее что-нибудь существенное трудно: его отец был нечистым на руку интендантом – отсюда уход из семьи в революцию. Симонсон не уголовник, он политический, и отношение к нему идущих по этапу не может приниматься в расчет.

Антон Макаренко и его труд Во времена перестроечные началась продолжающаяся и поныне переоценка прошлого.

Как это обычно бывает в переломные эпохи, из "исторической ванны" вместе с водой нередко выплескивают и младенцев, что, разумеется, обидно…

Педагог и писатель Антон Семенович Макаренко (1888-1939) известен как автор системы перевоспитания в коллективе юных правонарушителей. У этой системы, одобренной некогда на государственном уровне, всегда были сторонники и противники. Макаренко писал, что на заре его педагогической деятельности чиновники вышестоящих инстанций зачастую разговаривали с ним "по-аракчеевски": "Мы этот ваш жандармский опыт прихлопнем. Нужно строить соцвос (социалистическое воспитание. – С. Д.), а не застенок"1. Теперешние критики системы Макаренко называют ее "чекистской". Между тем, не вдаваясь в полемику, отмечу, что труды Макаренко (независимо от давления Советов) были переведены на многие европейские языки и не только в восточноевропейских странах.

Уникальный опыт Макаренко был отмечен даже в Израиле, а его система воспитания признана чуть ли не классической. (Израиль – удивительная страна: переведенную на иврит книгу Александра Бека "Волоколамское шоссе" здесь изучали в военных училищах – никогда не следует пренебрегать полезным опытом других). В конце концов, я думаю, Макаренко займет достойное место в ряду таких великих педагогов, как Ян Амос Каменский, П.П. Блонский, И.Г. Песталоцци, Пауль Наторп, Ж.Ж. Руссо, К.Д. Ушинский.

Как ученый-педагог Макаренко честен. Например, он признался, что потерпел фиаско на ниве перевоспитания женской половины криминального мира. (Да и сексуальная тема у него почти отсутствует – то ли это следствие самоцензуры сформировавшегося на рубеже веков человека, то ли советская цензура – не очень понятно.) "В деле перевоспитания, – писал Макаренко, – нет ничего труднее девочек, побывавших в руках… Другие девушки – зелень против нее, девчонки, в то время когда она уже женщина, уже испытавшая то, что для других тайна, уже имеющая над мужчинами особую власть, знакомую ей и доступную. В этих сложнейших переплетах боли и чванства, бедности и богатства, ночных слез и дневных заигрываний нужен дьявольский характер, чтобы наметить линию и идти по ней, создать новый опыт…"2 Кажется, это единственный пассаж на эту тему.

Главным воспитательным рычагом Макаренко считал труд. Собственно, все его книги посвящены одному – созидательному труду, способному увлечь подростка и дать ему профессию для будущей жизни. Слово "труд" на страницах книг Макаренко повторяется немыслимое число раз. В русской литературе, где Обломов воспринимается как слепок с натуры, Антон Семенович, можно сказать, исключение.

Как ни покажется странным, но его деятельность я сравнил бы с деятельностью С.Ю.

Витте – в другой сфере и с другими задачами, но с общей конечной целью – благом человека. Академик Е.В. Тарле суть характера С.Ю. Витте определил как "пафос труда". И великого педагога всю жизнь окрылял "пафос труда".

В 1920 г. Макаренко организовал под Полтавой маленькую колонию из несовершеннолетних преступников, переживших вместе со всеми ужасы Гражданской войны. Большинство колонистов были украинцами. Евреи-подростки, случайно уцелевшие во время тотальных погромов того времени, составляли незначительное меньшинство, в основном это были круглые сироты, не имевшие даже дальних родственников. Колония, само собой, была заражена бациллой антисемитизма. Рассказ Макаренко, который я привожу ниже, интересен, но в нем много недомолвок: "Неожиданно у нас открылся антисемитизм.

До сих пор в колонии евреев не было. Осенью в колонию был прислан первый еврей, потом один за другим еще несколько. Один из них почему-то раньше работал в губрозыске, и на него первого обрушился дикий гнев наших старожилов.

В проявлении антисемитизма я сначала не мог даже различить, кто больше, кто меньше виноват. Вновь прибывшие колонисты были антисемитами просто потому, что нашли безобидные объекты для своих хулиганских инстинктов, старшие же имели больше возможности издеваться и куражиться над евреями.

Фамилия первого была Остромухов.

Остромухова стали бить по всякому поводу и без всякого повода. Избивать, издеваться на каждом шагу, могли отнять хороший пояс или целую обувь и дать взамен их негодное рванье, каким-нибудь хитрым способом оставить без пищи или испортить пищу, дразнить без конца, поносить разными словами и, самое ужасное, всегда держать в страхе и презрении – вот что встретило в колонии не только Остромухова, но и Шнайдера, и Глейсера, и Крайника. Бороться с этим оказалось невыносимо трудно. Все делалось в полной тайне, очень осторожно и почти без риска, потому что евреи прежде всего запугивались до смерти и боялись жаловаться.

Только по косвенным признакам, по убитому виду, по молчаливому и несмелому поведению можно было строить догадки…

Все же совершенно скрыть от педагогического персонала регулярное шельмование целой группы колонистов было нельзя, и пришло время, когда разгул антисемитизма в колонии ни для кого уже секретом не был…"3 Макаренко оказался в очень трудном положении. Как заявил один из воспитанников, евреев надо было защищать от всей колонии. В свою очередь, положение евреев день ото дня становилось тяжелее: они ходили с синяками, их избивали ежедневно, особенно усердствовал некий Осадчий. По словам Макаренко, он не был антисемитом, но безнаказанность вдохновляла его на очередные дикие выходки, которые воспитанники считали геройством.

Развязка, однако, неумолимо приближалась. После очередного эксцесса в столовой Макаренко вызвал Осадчего в кабинет и, показав на избитых евреев, спросил, не его ли эта работа. Ответ был прост и ужасен: «"Ну что такое! Подумаешь, два жидка.

Я думал, вы что покажете". И вдруг педагогическая почва с треском и грохотом провалилась подо мною. Я очутился в пустом пространстве. Тяжелые счеты, лежавшие на моем столе, вдруг полетели в голову Осадчего. Я промахнулся, и счеты со звоном ударились в стену и скатились на пол. В полном беспамятстве я искал на столе что-нибудь тяжелое, но вдруг схватил в руки стул и ринулся с ним на Осадчего. Он в панике шарахнулся к дверям, но пиджак свалился с его плеч на пол, и Осадчий, запутавшись в нем, упал. Я опомнился: кто-то взял меня за плечи…».

Собственно, на этом рассказ об антисемитизме заканчивается. Макаренко или не мог, или не хотел объяснить природу антисемитизма в обществе изгоев. И борьба с этим злом для него не более чем борьба с любым нарушением дисциплины, как, скажем, обыкновенная драка или игра в карты. Возможно, Антон Семенович искренне считал, что другого не дано. Он не стал проводить душеспасительные беседы, хотя тогда лекции на тему социальной природы антисемитизма были в моде.

Понятно, что сам Антон Семенович принадлежал к славной плеяде филосемитов. В своих записках «Типы и прототипы персонажей "Педагогической поэмы"» Макаренко досказал судьбу евреев-колонистов. И здесь налицо честность гражданина и художника: все они без исключения добились успеха на интеллектуальном поприще:

«Остромухов. Он приходит в Куряж (с 1926 г. – место нахождения колонии, близ Харькова. – С. Д.) стройным колонистом… Мечтает быть инженером. Поступает на рабфак.

Шнайдер. Проводит все время линию на квалифицированного рабочего и добивается своего.

Глейзер. Уже с первой главы в нем проявляются наклонности юриста. Он подает свои советы "в строго официальной форме" во всех конфликтах. Поступает в социально-экономический институт.

Крайник. Он успокаивается после всего пережитого, у него обнаруживается спокойное остроумие типа Векслера. Он музыкален, попадает в оркестр и всегда носится со скрипкой или с другими музыкальными инструментами. На все события отзывается спокойным юмором, его любят. Поступает в музыкальный техникум»4.

Я говорил о главном методе перевоспитания – труде. У героя "Педагогической поэмы" Соломона Борисовича Когана был прототип – Борис Самойлович Клямер. Его появлению на страницах "Поэмы" предшествовал разразившийся над колонией финансовый кризис.

Безымянный "шеф" из ЧК в качестве последнего средства спасения посоветовал использовать "этого энергичного человека".

Возможно, рекомендация этим не ограничивалась, но писатель спрятался за многоточием. "Приобретение" было неоценимое. Через несколько дней по колонии забегал шестидесятилетний еврей с больным сердцем, ожирением, одышкой и прочими болячками, но: «…у этого человека внутри сидит демон деятельности, и Соломон Борисович ничего с этим демоном поделать не может. Соломон Борисович не принес с собой ни капиталов, ни материалов, ни изобретательности, но в его рыхлом теле без устали носятся и хлопочут силы, которые ему не удалось истратить при старом режиме: дух предприимчивости, оптимизма и напора, знание людей и маленькая простительная беспринципность, странным образом уживающаяся с растроганностью чувств и преданностью идее. Очень вероятно, что все это объединялось обручами гордости, потому что Соломон Борисович любил говорить: "Вы еще не знаете Когана!

Когда вы узнаете Когана, тогда вы скажете". Он был прав. Мы узнали Когана, и мы говорим: это человек замечательный»5. В итоге простительная беспринципность демона инициативы привела колонию Макаренко к экономическому "расцвету" – своего рода нонсенс в условиях социалистического реализма. Правда, это было на исходе нэпа. Логика Когана сводилась к тому, что несколько сот трудолюбивых людей в состоянии себя прокормить: "Что такое? Сто пятьдесят коммунаров не могут заработать себе на суп? А как же может быть иначе? Разве им нужно шампанское?

Или, может, у них жены любят наряжаться?" Вот эпизод с приобретением дешевой одежды для детей: "Какой может быть вопрос? Мальчикам же нужны штаны… И не нужно за триста, это плохие штаны, а нужно за тысячу…

– А деньги? – спрашивают хлопцы.

– У вас же есть руки и головы… Прибавьте четверть часа в день в цеху, я вам сейчас достану тысячу рублей, а может, и больше, сколько там заработаете". И действительно, мастерили всё: клубную мебель, кроватные углы, парты, стулья, ударники для огнетушителей, масленки, шили трусики и ковбойки и т. п. Но вершиной бурной деятельности неугомонного еврея стал настоящий завод электроинструментов с импортными станками -"Вандереры", "Самсоны Верке", Тильдмейстеры", "Рейнекеры"; затем он организовал производство фотоаппаратов – знаменитой "лейки". В то время это было равнозначно производству электронной техники. Но самое удивительное, что мудрому Соломону удалось добиться введения зарплаты для коммунаров. Указание на непедагогичность этого шага было мгновенно парировано.

Возможно, под словом "непедагогичность" автор скрыл недопустимое выражение "капиталистические отношения". Диалог не утратил актуальности по сей день: "Мы же должны воспитывать, я надеюсь, умных людей. Какой же он будет умный человек, если он работает без зарплаты.

– Соломон Борисович, а идеи, по-вашему, ничего не стоят?

– Когда человек получает жалованье, так у него появляется столько идей, что их некуда девать. А когда у него нет денег, так у него одна идея: у кого бы занять?

Это же факт"6.

Обвинив великого педагога в насаждении буржуазных отношений и "сугубо меркантильных" идей, его лишили любимого детища: «Советская педагогика стремится воспитать в личности свободное проявление творческих сил и наклонностей, инициативу, но ни в коем случае не буржуазную категорию долга… Мы не можем входить в обсуждение всех заявлений автора, касающихся производства. Может быть, с точки зрения материального обогащения колонии это и полезное дело, но педагогическая наука не может в числе факторов… воспитания рассматривать производство и тем более не может одобрить такие тезисы автора, как "промфинплан есть лучший воспитатель"»7. Удивительно, что в период апогея сталинской диктатуры Макаренко сумел (в печати!) представить полный абсурд идей социализма.

Я не мог поверить, читая эти строки. Заключительные слова "Поэмы" были написаны в 1935 г., и она не раз переиздавалась при жизни Гения всех времен и Отца всех народов. Умеющий читать между строк поймет. Пути Господни неисповедимы.

Макаренко был не единственным чекистом, "брошенным" на перевоспитание неблагополучных детей. Один из самых опытных чекистов, Павел Судоплатов, вспоминал: "…я получил новое – весьма необычное, но весьма важное – задание, которое совместно контролировалось руководителями ОГПУ и партийными органами.

Моя новая должность называлась: комиссар спецколонии в Прилуках для беспризорных детей. После Гражданской войны подобного рода колонии ставили своей целью покончить с беспризорностью детей-сирот, которых голод и невыносимые условия жизни вынуждали становиться на путь преступности. На содержание этих колоний каждый чекист должен был отчислять десять процентов своего жалованья. При них создавались мастерские и группы профессиональной подготовки: трудовой деятельности ребят придавалось тогда решающее значение. Завоевав доверие колонистов, мне удалось организовать фабрику огнетушителей, которая вскоре начала приносить доход". Нелишне отметить, что генерал Судоплатов не был антисемитом, женился на еврейке и осуждал репрессии против евреев и с негодованием писал о квотах для евреев при приеме в вузы и на работу. Первая устная директива подобного рода относится, по словам Судоплатова, к 1939 г.8 Книга Макаренко имела "продолжение". Изначально педагог, а затем писательница и правозащитница Фрида Абрамовна Вигдорова (1915-1965), – автор трилогии "Дорога в жизнь", "Это мой дом" и "Черниговка", посвященной продолжателю дела Макаренко, его ученику Семену Калабалину (в книге он Семен Афанасьевич Карабанов). Конечно, это не биография Калабалина, а "свободно исполненная книга о работе одного из учеников Макаренко", – писала в послесловии Л.К. Чуковская. Трилогия читается "залпом".

Описанные в ней события происходят в основном в годы Великой Отечественной войны.

Как Ф.А. Вигдорова обошлась с "еврейской темой" в заброшенном в эвакуации детским домом, будучи ограничена несравненно более жесткой, чем Макаренко, цензурой? Удивительно! Она мастерски справилась с запретной темой, приравняв антисемитизм к ксенофобии.

Один из трудных и "интеллигентных" воспитанников, Игорь Булатов, столкнувшись случайно в дверях с мальчиком по фамилии Сараджев, бросает: "Эй, армяшка, посторонись!". За Сараджева заступается девочка, похожая на героиню чудного рассказа Аркадия Гайдара "Голубая чашка": «Стоявшая подле Наташа схватила его за галстук: "А еще пионер называешься! Фашист, вот ты кто!"». Между мальчиками начинается потасовка, перевес на стороне "сытого" Игоря, ибо Тема Сараджев – физически слабый блокадный ленинградский ребенок. Тема дрался отчаянно. Бывший воспитанник детского дома Репин, а ныне учитель Андрей Николаевич проводит маленькое расследование и выясняет, что Игорь не стыдится своих слов: «Я ему сказал "армяшка"». Воспитатель прибегает к софистике. Зная, что брат Игоря на фронте, он объясняет, что война ведется за равенство людей, за их достоинство, чтобы никто не мог оскорблять их такими подлыми словами, как "армяшка" или "жид"…

Игорь оправдывается тем, что его самого девочка с замечательной фамилией Шереметьева назвала фашистом и тоже этим его оскорбила. Андрей Николаевич объясняет, что каждый, кто неуважительно отзывается о другой нации – фашист.

Упрямый Игорь не внемлет доводам педагога и повторяет: "Значит, если обзывать фашистом – это ничего, а если армяшкой…" Преподаватель капитулирует и продолжает урок, а вечером, отчитываясь, говорит: "Речь шла о сложноподчиненных предложениях, но я как-то сомневаюсь, усвоили ли они то, что я им толковал…"9. И хотя история на этом не заканчивается, отсылаю заинтересованного читателя к трилогии. Добавлю лишь, что во время объяснения по поводу инцидента с классным руководителем Андрей Николаевич вспоминает рассказ Аркадия Гайдара "Голубая чашка", в нем мальчишка оскорбляет еврейскую девочку подлым словом, которое у Вигдоровой отсутствует.

Вообще Ф.А. Вигдоровой, можно сказать, повезло: ее книга вышла в эпоху позднего "реабилитанса", в 1967 г. Кроме того, автор послесловия Л.К. Чуковская сообщила в нем едва завуалированную крамольную информацию: Ф.А. Вигдорова присутствовала на процессе Иосифа Бродского и стенографировала прения сторон10.

Константин Паустовский Много лет назад мне попалась добротно написанная книга Ч.У. Геккерона "Тайные общества всех веков и стран" (СПб., 1876). Мое внимание в ней привлекла фраза – по сути ключ к пониманию того "положительного", что можно увидеть в таком обществе: "Каждое тайное общество есть действие размышления, следовательно совести. В таком случае, тайные общества в некоторой степени служат выражением совести в истории"11. Слово "положительное" я не случайно заключил в кавычки: были и есть тайные общества, ничего общего с совестью не имеющие. Впрочем, и сам Геккерон оговаривается, что практикующие мистерии, скажем перуанские и мексиканские общества, весьма далеки от европейского понимания слова "совесть".

Существуют и воровские и бандитские объединения, строго соблюдающие тайну и иерархию, но ничего общего с благородными целями, скажем масонов, не имеющие.

Есть и еще один пример организации – это союзы нищих. Геккерон их не касается.

Вообще вся литература о тайных обществах неубедительна, в ней много недосказанности, что, как мне кажется, обусловлено вовсе не внешними или внутренними запретами. Ведь, существуют такие понятия, как "государственная военная тайна". Промышленные концерны и маленькие кустарные предприятия также имеют свои тайны. Короче, существует множество тайн – судебные, врачебные, семейные (не обязательно позорные), тайны природы и бытия…

Я очень люблю книги Константина Георгиевича Паустовского (1892-1968). Какое-то время он был одним из самых читаемых советских писателей и едва ли не единственным в своем цехе, кому удалось избежать – во всяком случае в творчестве – компромиссов и социальной демагогии.

В то же время жил-был советский ученый, специалист по этимологии О.Н. Трубачев.

Ходили слухи, что именно он составил для соответствующего ведомства словарь "подозрительных" фамилий. Из опубликованного в 1968 г. в виде статьи фрагмента якобы именно этой работы я почерпнул много интересного – например, что художник Куинджи не грек, а, вероятно, крымчак. Прямо не сказано, говорится лишь о татарском происхождении фамилии. В одной из биографий Куинджи сказано, что его предки жили в районе Чуфут-кале (еврейском городе) в Крыму и фамилия его обозначает "золотых дел мастер" (по типу Гольденман)12. Кстати сказать, антисемиты прошлых времен причисляли Куинджи к евреям.

В "святцы" попала и фамилия Паустовский. С фамилией или писателем (сказать наверняка не могу) автор расправился на славу: выдал с головой евреям:

"Паустовский… – образование на -ский по распространенному среди еврейских фамилий географическому типу от названия населенного пункта Паустов в Бессарабии…

Фамилеобразование осуществлено здесь по славянской (польской) модели, тоже весьма популярной в фамилиях евреев Восточной Европы…"13.

Ну что ж, филосемитствующий писатель, несмотря на свою убедительную польско-малороссийскую генеалогию, удостоился быть причисленным к племени гонимых.

У Паустовского во второй книге автобиографической эпопеи "Повесть о жизни" есть пассаж, имеющий отношение к тайным обществам.

Тогда я впервые услыхал удивительный рассказ о знаменитых могилевских дедах.

После этого рассказа время сдвинулось и перенесло меня на сто лет назад, а может быть, и еще дальше – в средние века.

Издавна, еще со времен польского владычества, в Могилеве на Днепре начала складываться община нищих и слепцов. У этих нищих – их звали в народе "могилевскими дедами" – были свои старшины и учителя – майстры.

Они обучали вновь принятых в общину сложному своему ремеслу -пению духовных стихов, умению просить милостыню – и внушали им твердые правила нищенского общежития.

Нищие расходились по всему Полесью, Белоруссии и Украине, но майстры собирались каждый год в тайных местах – в корчмах на болотах или в покинутых лесных сторожках – для суда и приема в общину новых нищих.

У могилевских дедов был свой язык, непонятный для окружающих.

В неспокойные времена, в годы народных волнений, эти нищие представляли грозную силу. Они не давали погаснуть народному гневу. Они поддерживали его своими песнями о несправедливости панской власти, о тяжкой доле замордованного сельского люда14.

Речь, вне всякого сомнения, идет о масонской ложе. Во-первых, этот союз тайный, в котором соблюдается иерархия – старшины, майстры и ученики, что соответствует гроссмейстерам, мастерам и непосвященным (профанам) какого-нибудь закрытого ордена. Во-вторых, есть свой, тайный язык, дабы сберечь от посторонних свою деятельность, и суды и обряды для посвящения новых членов. В-третьих, "нищие не давали погаснуть народному гневу" против сильных мира сего. (Вспомним донос опального вельможи М.Л. Магницкого*, поступивший на имя Николая I в феврале 1831 г., в котором говорилось, что цель масонов – "низвержение алтарей и тронов".) Паустовский считал, что "могилевские деды" появились в средние века. (Вспомним картину Питера Брейгеля "Слепые", 1568: времена "гёзов" – нищих.) Посмею предположить, что общины нищих и слепцов существовали задолго до средневековья, а по антимасонским мифам их, пожалуй, можно "обнаружить" во времена древних ессеев. Я думаю, что первым настоящим врагом масонов был легендарный воложский господарь Дракула: собрав всех нищих и попрошаек Трансильвании, он их попросту истребил. Думаю, нужно избрать его почетным членом какого-нибудь современного отнюдь не тайного общества – вроде общества "Память"…

Нелишне отметить, чтo пели "народные рапсоды". Историк Н.И. Костомаров (1817-1885) доказывал, что поэт, музыкант и нищий философ Григорий Саввич Сковорода (1722-1794) "был лицо народное", и «странствующие слепцы усвоили его песни; на храмов праздник на торжище нередко можно встретить толпу… окружающую группу этих рапсодов и со слезами умиления слушающих "Всякому граду свой нрав и права"».

Некоторые песни Сковороды вошли в сборники народных песен анонимно. По некоторым сведениям, Сковорода был масоном или, во всяком случае, находился под сильнейшим влиянием немецкого философа-мистика Якоба Бёме (1575-1624), труды которого перевел на свой, смешаный русско-малороссийский язык. Как писал архиепископ Филарет, эти произведения Бёме "навеяли нечистую пыль на его (Сковороды. – С. Д.) душу". Вл.Д. Бонч-Бруевич считал украинского философа одним из главных теоретиков "духовных христиан"15.


***

* Подробно о нем см.: Дудаков С.Ю. История одного мифа. М., 1993. С. 56-60.


***

Ну, а как прослеживается пресловутая связь между "союзом нищих" и евреями в рассказе Паустовского? Прежде всего – место! Действие происходит в еврейских местечках, где на синагогах приколочены деревянные звезды Давида (Моген Довид), а тайная встреча "дедов" происходит в корчме старого еврея Лейзера – ну прямо съезд мировых заговорщиков в духе Гёдше, Шабельской или Вагнера. И еще одна любопытная деталь: в еврейском местечке по заросшим мхом крышам домишек разгуливали козы – оказывается, Марк Шагал не фантаст…

Загадка Афанасия Фета Война 1812 года – это не только слава России. Это еще и некий рубеж, пожалуй, культурный взрыв. Сколько военнопленных французов осталось в России? Никто не считал. Но у очень многих российских господ тогда появились гувернеры-французы, уцелевшие от кораблекрушения, называемого наполеоновскими войнами. Случалось, однако, что из заграничных походов русские офицеры привозили себе жен. Так, дворянин Афанасий Шеншин, имевший странное отчество Неофитович (от греч. пео-phytos – новообращенный, которым мог быть перешедший в православие выкрест), во время марша русских войск на Париж в буквальном смысле слова умыкнул прекрасную еврейку у мужа. В России она родила мальчика – в будущем известного поэта. Все было хорошо: мальчик носил фамилию Шеншин, но когда в результате доноса выяснилось, что он родился до заключения его родителями официального брака, Афанасию Афанасьевичу Шеншину (1820-1892) пришлось превратиться в Фета. Всю сознательную жизнь он боролся за возвращение родовой фамилии. В конце концов великий князь Константин Константинович (тоже известный в свое время поэт К. Р.) помог учителю вернуть отцовскую фамилию:


И пусть он в старческие лета
Менял капризно имена:
То публициста, то поэта.
Искупят прозу Шеншина
Стихи пленительного Фета.

А. Жемчужников

Фет был крайне правым публицистом, писал для катковского "Русского вестника", порицал "за вольности" студентов и евреев. Женился по расчету на Марии Петровне Боткиной сестре миллионеров-чаеторговцев, был рачительным хозяином, умел считать копейку и очень сдержанно отнесся к реформе 1861 г. (Относительно недавно появилась весьма хвалебная статья о хозяйственной деятельности Фета16.) Те, кого это интересовало, знали, что поэт еврейского происхождения. Но документы? Фет тщательно скрывал свои корни. Правда, в Германии встречался с родственниками по материнской линии…

Вероятнее всего, любопытство подвигло Николая Николаевича Черногубова (1873-1942),

"человека особенного, не на каждом шагу встречающегося", проникнуть в тайну происхождения поэта. Будучи хранителем Третьяковской галереи, он через художника и коллекционера Илью Остроухова, родственника жены Фета (т. е. Боткиных), выяснил следующее: "…отец Фета, офицер русской армии двенадцатого года Шеншин, возвращаясь из Парижа через Кенигсберг, увидел у одной корчмы красавицу еврейку, в которую влюбился. Он купил ее у мужа, привез к себе в орловское имение и женился на ней. Не прошло несколько месяцев, как она родила сына, явно не от Шеншина, который и стал впоследствии знаменитым поэтом, взявшим в качестве псевдонима фамилию матери. Отцу стоило больших усилий усыновить его, что удалось лишь много лет спустя благодаря связям. Официально считалось, что Фет – законный сын Шеншина. Что он был сыном кёнигсбергского корчмаря, было секретом полишенеля, но сам поэт это категорически отрицал". Однако объективных доказательств, что он сын Шеншина, противного не существовало.

Черногубов задался целью их добыть. Заручившись рекомендациями Остроухова, он отправился к нелюдимому Фету в имение, сумел снискать его полное доверие и прожил там целое лето. Старик не подозревал, с какой целью поселился у него этот милый, с приятным вкрадчивым голосом и пушистыми русыми усами остроумный человек.

Он бывал у Фета и после еще не раз, был даже в день смерти Афанасия Афанасьевича и присутствовал на его похоронах. Черногубов знал, что в спальне поэта, под подушкой, лежит конверт с надписью "Вскрыть после моей смерти", что и было сделано родными без посторонних, после чего конверт положили в гроб, тоже под подушку. У Черногубова хватило духа достать конверт и ознакомиться с его содержанием. То было письмо матери поэта, на конверте он прочел те же слова: "Вскрыть после моей смерти". "Фет не был Шеншиным и больше его не интересовал…"17.

Н.Н. Черногубов опубликовал весьма пространный очерк о происхождении Фета, но ни разу не обмолвился о его еврейском происхождении, в то же время сообщая об этом своим знакомым. О покупке жены отцом Фета читаем: "Знакомые и дворовые Шеншина говорили мне, что жену свою Елизавету Петровну он купил за сорок тысяч рублей у ее мужа"18.

Легенда о письме матери с некоторыми вариациями кратко пересказана в книге И.Г.

Эренбурга "Люди, годы, жизнь" (место действия не Кенигсберг, а Гамбург).

Просветил Илью Григорьевича племянник поэта Пузин: "…Фет завещал похоронить письмо вместе с ним, видимо, хотел скрыть от потомства правду о своей яблоне"19.

Серьезный исследователь творчества Фета Борис Яковлевич Бухштаб назвал сущим вздором сведения о купленной шинкарке. Возможно, полагал он, это следствие того, что И.-П. Фет шантажировал бывшую жену, требуя денег за развод. Достоверно лишь то, что семьи Фетов, живших в Германии, поддерживали отношения с Шеншиными20.

Есть несколько, на мой взгляд, неординарных свидетельств о жизни Фета. Например, один из биографов иронически заметил, что Фет считал себя русским и «оборонял свою национальность от неметчины (!) умно и деятельно. Занимался физическим трудом, на собственноручно изготовленном станке точил шахматные фигуры. Был уверен, что, если разорится, сумеет себе заработать хлеб "пятью ремеслами"»21. И еще: мать Фета оставила в Германии дочь Лину (Каролину), которая приезжала в Москву для встречи с матерью и братом и прожила в родовом имении Шеншина Новоселках почти год, а затем вернулась в Дармштадт. Дальний родственник Шеншиных Александр Павлович Матвеев (1816-1882), профессор Киевского университета, известный специалист по женским и детским болезням, автор одного из первых в России руководств по акушерству, будучи в командировке в Германии, познакомился с Линой, влюбился и сделал предложение. Правда, и в этой истории много неясного, много неточностей и путаницы, в частности с городами (Дармштадт, Кенигсберг); род занятий настоящего отца Фета – корчма или городской совет?..

Принадлежность к лютеранской конфессии. Видимо, родители Фета были давно крещеными евреями – в Германии это практиковалось не реже, чем в России. В Москву приезжал и родной дядя Фета – поэт Эрнст Беккер, адъютант принца Александра Гессенского.

Внешность Фета у современников не вызывала никаких сомнений: "Наружность Афанасия Афанасьевича была характерна: большая лысая голова, высокий лоб, черные миндалевидные глаза, красные веки, горбатый нос с синими жилками, окладистая борода, чувственные губы, маленькие ноги и маленькие руки с выхоленными ногтями. Его еврейское происхождение было ярко выражено…"22 Пожалуй, никакое другое стихотворение Фета не породило столько эпиграмм, как это:


Когда мои мечты за гранью прошлых дней
Найдут тебя опять за дымкою туманной,
Я плачу сладостно, как первый иудей
На рубеже земли обетованной.
Амос Шишкин [А.Л. Ситкин]:
Когда в ночной тиши я вспоминаю вдруг о ней,
Как с ней ложились мы вдвоем на это лоно,
– То плачу я тогда, как плакал иудей,
Влекомый в дальний плен от стен родных Сиона…

Дм. Минаев:


Когда наплыв противных мне идей
К нам ворвался, смирить не в силах стона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда меня журнальный асмодей
Преследовал как лирика салона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда табун соседних лошадей
Топтал мой хлеб, – увидя то с балкона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда один из нынешних судей
Оправдывал работника Семена,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона.
Когда в мой сад явился гусь-злодей
Для похоти гусиного мамона,
Стал плакать я, как плакал иудей,
Лишенный стен родимого Сиона23.

К.Г. Паустовский, неистовый адепт и пропагандист поэзии Фета, писал: «Ядов (одесский поэт Яков Петрович Давыдов, 1874-1940. – С. Д.) показал мне тростью на гряду облаков и неожиданно сказал:

И как мечты почиющей природы,

Волнистые проходят облака.

Я посмотрел на него с изумлением. Он это заметил и усмехнулся: "Это Фет… Поэт, похожий на раввина из синагоги Бродского"»24. Порой доходило до анекдота: одного из своих знакомых К.Г. Паустовский, сидя "в деревенской баньке, намыленный, читая его дивные строфы" убеждал в том, что поэзия Фета необычайно мудра 25.

Терпсихора и Купидон Много лет назад, читая биографию великой балерины Анны Павловой, я обратил внимание на ее двойное отчество и "социальное происхождение": "Анна Павловна (Матвеевна) (31.1(12/2) 1881, Петербург – 23.1.1931, Гаага), рус. артистка. Дочь солдата из крестьян и прачки. В 1891 г. принята на балетное отделение Петерб. теат. уч-ща…"26.

Вспомнив закон "о кухаркиных детях", я удивился тому, что правительство действовало порой в обход собственных законов. В конце концов Петербургское балетное училище, как утверждали злые языки, было борделем Зимнего дворца, и социальное происхождение жриц Афродиты не имело значения: первыми ученицами училища были дочери слуг и певчих. Но меня ожидали "маленькие" открытия.

Очутившись в 1971 г. на Западе, я обнаружил источники, в которых сообщалось, что Анна Павлова была внебрачной дочерью банкира и еврейского общественного деятеля, тайного советника Лазаря Соломоновича Полякова (1842-1914). При этом американская "Юдаика" и "Краткая еврейская энциклопедия" ссылаются на труды О.

Керенского и С. Юрока*. Впрочем, эти данные повторяются в десятках изданий.

Кажется, первым об этом сообщил представителям прессы вдовец Павловой Владимир Дандре.


***

* Соломон Юрок (1888-1974) эмигрировал из России в 1905 г. Был известен на Западе как крупный антрепренер и пропагандист русского балетного и музыкального искусства. Автор, вероятно, имеет в виду его книгу "Impressario" (N.Y., 1946). – Примеч. ред.


***

Я вспомнил, что черносотенная пресса называла Анну Павлову "жидовкой". Вот тебе и дочь отставного солдата из крестьян! Почему из крестьян? Да потому, чтобы никто не подумал, что балерина – дочь еврея-кантониста. Но вот мать прачка?..

Странно. Однако через какое-то время в книге Остина Стюарта о Рудольфе Нуриеве я прочел, что и мать балерины была еврейкой27. Сообщая эту подробность, автор ссылается на свидетельство известного балетного критика Ричарда Бакла.

Гроза 1812 года…

Мне уже приходилось писать об участии евреев в Отечественной войне: это и военные поставки, и денежные средства, и разведданные, наконец, посильное участие в боях. Были среди них и волонтеры. Канцлер Пруссии писал своему посланнику в Гамбург: "Обстоятельства последней войны против Франции недавно доказали, что они (евреи. – С. Д.) выказали свою преданность государству, принявшему их в число своих сынов. Юноши из евреев были товарищами по оружию их сограждан христиан, и мы имеем среди них примеры геройского мужества и самопожертвования в минуты военной опасности; прочие из их населения, в том числе и женщины, отличались разного рода самопожертвованиями наравне с христианами"28.

Война пришлась на царствование Александра I, который относился к еврейской проблеме как миссионер. Его правительство еще раз (со времени Екатерины Великой) предоставило еврейскому меньшинству немало прав, в частности на духовную свободу, открыло двери учебных заведений, привлекло к земледельческому, ремесленному и фабричному труду, расширило торговые права, упразднило двойные подати (введенные Екатериной), уравняло повинности и даже несколько "отодвинуло" черту оседлости.

Кроме того, государь поощрял переход в православие и оказывал покровительство неофитам. Историк Н.Н. Голицын, кстати сказать, недоброжелатель еврейства, писал:

«… он (Александр I. – С. Д.) смотрел на потомков Израиля с уважением, как на живые остатки ветхозаветного народа "избранного", к которому он – прилежный читатель Св. писания – не мог не питать чувства удивления и благоговения; его занимали мысли о величии иудаизма, о будущности его, о призвании царей и народов по отношению к судьбам этого племени»29.

Один из участников заграничного похода в Европу, офицер царской свиты С.Г.

Хомутов, записал в дневнике 3 января 1813 г.:

"Пришли в Краснополь… Жиды вышли с ковчегом на встречу с императором и были нам очень рады… 6-го января. Пришли в Роски. Жиды приняли нас с большой радостью, а тот Жид, у которого мы стояли, напился пьян, чтоб лучше доказать нам свое удовольствие и надоел нам своими россказнями и похвалами… 5-го февраля.

Пришли в Коло. Жиды устроили великолепный балдахин для императора и многие поехали ему навстречу в богатых одеждах…"30. Ему вторит официальный историк: "…евреи каждого местечка, лежащего по дороге, где проходили войска, выносили разноцветные хоругви с изображением вензеля государя; при приближении русских они били в барабаны и играли на трубах и литаврах"31. Это же место из книги Н.К.

Шильдера процитировал в своей книге об Александре I великий князь Николай Михайлович. (И даже будущий император Николай I, путешествуя в молодые годы по западным губерниям, внес в свой журнал следующую запись: "В Белоруссии дворянство, состоящее почти все из весьма богатых поляков, отнюдь не показало преданности к России, и, кроме некоторых витебских и южных могилевских дворян, все прочие присягнули Наполеону. Крестьяне их почти все на тяжелом оброке и весьма бедны, притом общая гибель крестьян сих провинций, жиды здесь совершенно вторые владельцы, они промыслами своими изнуряют до крайности несчастный народ.

Они здесь все – и купцы, и подрядчики, и содержатели шинков, мельниц, перевозов, ремесленники проч… так умеют притеснять и обманывать простой народ, что берут даже в залог незасеянный яровой хлеб и ожидаемую незасеянную жатву; они настоящие пиявицы, всюду всасывающиеся и совершенно источающие несчастные сии губернии. Удивительно, что они в 1812 году отменно верны нам были и даже помогали, где только могли, с опасностью для жизни"32.) Налицо неприязнь Николая I к полякам и евреям. Возможно, он читал "Мнение…" Г. Державина. Может быть, кто-то из читателей сочтет, что Николай был прав, осудив "пиявиц" края. Спор на эту тему бессмыслен. Приведу, однако, такой факт: внутренние губернии России, куда евреи не допускались, жили неизмеримо хуже, беднее, невежественней, чем угнетаемые белорусы и малороссы. И лишь сравнив уровень жизни Западного края и Великороссии, можно сделать соответствующие выводы, но вряд ли они убедят антисемитов…

Будущий декабрист генерал-майор Сергей Григорьевич Волконский (1788-1865) свидетельствовал, что при наступлении на Витебск, недалеко от Бабиновича, к генералу Ф.Ф. Винценгероде явились несколько евреев с захваченным французским кабинет-курьером, имевшим при себе важные документы, присланные из Парижа Наполеону.

Депеша была доставлена в Петербург, а "преданному еврею" пришлось остаться в русском отряде, ибо его местность была занята французами и он боялся мести. "Я его взял и содержал при себе, – писал Волконский. – Я об этой частности упоминаю как о факте преданности евреев в то время России; и точно, большая смелость для трусливых евреев, несмотря на неопределенность еще событий, решиться… схватить курьера и представить его в русский отряд; это было смелое и заслуживающее быть упомянутым; жаль, что не помню его имени, но помню то, что он был в том местечке, где жил, близ Витебска, неаттестованным медиком"33.

О том, что евреи помогали русской армии доставкой информации, писал и генерал А.П.

Ермолов: "Чрезвычайной важности сообщения о дислокации войск маршалов Виктора и Удино от графа Витгенштейна князю Кутузову было доставлено неким Евреем"34.

Вероятно, многие помнят историю кавалерист-девицы Дуровой. Но вряд ли известен факт участия в военных действиях против Наполеона кавалеристки Эстер Манюэль, служившей во втором Кёнигсбергском ландверном уланском полку. Ее муж служил в русской армии, был участником заграничного похода и погиб в перестрелке под Парижем35.

От того далекого времени остались некоторые статистические данные. Известно, например, что евреи собирали средства на нужды армии. Маленький городок Дубосары выставил для ополчения 30 ратников, которым евреи выделили "на харчи и водку" 122 рубля. Всего горожане-христиане собрали 2117 рублей, иудеи – 2742 рубля. В Одесском архиве хранятся документы, относящиеся к созданию эскадрона добровольцев неким Скаржинским. Среди набранного им пополнения в количестве семи человек значится один из "выкрещенных евреев"36.

Интересные сведения о жизни евреев Западного края сообщают мемуаристы, побывавшие в России с Великой армией. Русские евреи Литвы и Белоруссии физически превосходили своих немецких единоверцев. Они не трусливы и то и дело вступали в драки с названными пришельцами (можно предположить, что в данном случае евреи защищали честь своих женщин): "Они не боятся никакой опасности, умны и изворотливы", а кроме того, прекрасные наездники и знают извозное дело37. Этот же источник сообщает, что евреи – не только торговцы и мастера по изготовлению водки и меда, но и ремесленники, среди которых есть настоящие художники. К сожалению, нам известно немного личных еврейских имен того времени. Среди богачей города Могилева славился миллионер Орлов.

В одной правительственной листовке сказано следующее: «При вступлении армии нашей в Белоруссию торжественная и всеобщая радость евреев превосходит наше ожидание. По вернейшим и достоверным разведываниям дознано, что во время бытности края сего в узах чуждой власти они постились, прося Всевышнего о пособии русскому оружию и о погибели врага. Здесь помещается пример, достойный сведения и служащий важным доказательством на приверженность рода людей сих к престолу всеавгустейшего монарха: один из евреев, явясь к командующему авангардом генералу от инфантерии Милорадовичу, предложил ему свои услуги.

Добрая воля его была не отринута, и он тотчас был употреблен к собиранию некоторых сведений; а дабы более приохотить его к сей обязанности, генерал Милорадович, по известной его щедрости, приказал выдать ему несколько денег, но еврей, отвергая милость сию, сказал: "Теперь такое время, ваше превосходительство, что и жиды должны служить без денег". Последствие оправдало ревность сего доброго жида, и он с точностию выполнил свое дело»38. Сохранился лишь один экземпляр этой листовки, датируемый 7 ноября 1812 г. Ссылка на генерала М.А. Милорадовича подтверждается другими источниками. Будучи генерал-губернатором Петербурга, М.А. Милорадович сквозь пальцы смотрел на незаконное проживание евреев в столице. Доносившим об этом чиновникам он неизменно отвечал, что евреи являются самыми преданными слугами государя и, если бы не их усердие, он лично не имел бы тех многочисленных наград, которые получил за кампанию 1812 года39.

Но, увы, слова из песни не выкинешь. Война – жесточайшая, сословные предрассудки сильнейшие. И посему адъютант великого князя Константина Павловича полковник А.С.

Шульгин "выпорол шестерых жидов без причины, а только для примера другим, как он говорил"40. Для какого такого примера, неизвестно. Историк С.М. Гинзбург не без иронии отметил, что лишь еврейки находились в сравнительно безопасном положении.

Ирония понятна: там, где проходила армия, обычно не оставалось ни одной неизнасилованной женщины, но по крайней мере их не убивали. Этот же историк считает, что опыт войны 1812 года привнес в русскую литературу два образа – прекрасной еврейки и омерзительного жида, продающего все и вся и мешающего счастью дочери, успевшей оценить все преимущества христианского общества41.

В иностранных источниках зафиксированы жалобы на жестокое обращение евреев с отступавшими солдатами, хотя описаны случаи и обратного порядка. Один из отечественных мемуаристов, тайный советник и администратор A.M. Фадеев поведал о зверском истреблении раненых французов в Коломенском госпитале: «Между прочим, брат мой возил нас в село Коломенское, где жили удельные крестьяне… показали нам огромные чаны, в которых обыкновенно крестьяне квасили капусту на продажу в Москву. В 1812 году, при неприятельском погроме, они лишились этого дохода по причине истребления капусты французами. В отмщение им за то, когда французы выходили, а русские команды еще не вступили, крестьяне вытащили из находившихся в Коломенском лазарете нескольких больных французов, бросили их в чаны и искрошили вместо капусты. Кровь так и въелась в стенки и дно чанов, что следы ея еще были видны. Я не понимал бессмысленной жестокости крестьян. Мое недоумение рассеял рассказ Дворы Цайхнер, родом из Польши: эти действия были "целесообразны" – польские крестьяне в 1945 г. ловили отступавших немцев и превращали их в крошево в капустных чанах»42. (Фадеев недоговаривает: человечьим мясом откармливали свиней… И это христиане… Что сказал бы по этому поводу Иван Аксаков?..) Судковские. Еще одна загадка Много написано об ужасах рекрутчины во времена Николая I и об "игрушечной" армии малолетних еврейских кантонистов. Меня потряс опубликованный в сборнике "Пережитое" рассказ о судьбе отца известного художника Руфина Гаврииловича Судковского (1850-1885).

Его отец, Гавриил Дионисович, священник из Аккермана, не скрывал своего еврейского происхождения. Мать Гавриила Дионисовича, чтобы избавить его от военной службы, отрезала ему большой палец правой руки. Батюшка демонстрировал свое увечье как печальный факт "еврейского изуверства". Конечно, это был не единственный случай сознательного членовредительства, причина которого не в изуверстве, а в самой военной службе, напоминавшей скорее каторгу. В рассказе довольно подробно описана леденящая душу процедура ампутации пальца. По свидетельству очевидца, доктора С.А. Вайсенберга, за короткое время таким образом были искалечены сотни еврейских мальчиков!43

Гавриил Судковскии родился в 1816 г. По окончании Одесской духовной семинарии был рукоположен в священники в Очаковский собор и прослужил в нем 60 лет. В чем загадка? А в том, утверждает другой источник, что его отец, тоже священник, служил в этом соборе 36 лет! Здесь какая-то неувязка. Отец Гавриила Дионисовича не мог быть священником. Объяснение может быть лишь одно – речь идет о крестном отце кантониста. Тогда все становится на свои места. Отмечу, что Гавриил Дионисович был участником Крымской войны. 22 сентября 1854 г. союзная эскадра подвергла ожесточенной бомбардировке Очаков. Отец Гавриил добровольно явился на батарею и, "войдя в самое пекло сыпавшихся неприятельских снарядов", с крестом в руке ободрял защитников города. За свои заслуги перед отечеством он удостоился многих наград, включая орден св. Анны I степени. Авторитет пастыря был очень высок, начальство ценило его проповеди. В адресе, поднесенном ему по случаю юбилея, говорилось, что он олицетворяет собой образец высокого служения, будучи выдающимся законоучителем и примерным семьянином. Что же для престарелого священника (судя по опубликованной в "Ниве" фотографии, похожего на ветхозаветного пророка), столь высокая оценка была, вероятно, своего рода бальзамом для души44.

Сын священника Р.Г. Судковский поначалу пошел по стопам отца, поступив в Очаковское духовное училище (по другим сведениям, в херсонское), а затем перевелся в одесскую семинарию. Как это бывает с настоящими подвижниками, он буквально разрывался между семинарией и рисовальной школой одесского Общества любителей искусств. Чарующая красота моря, певцом которого он стал, победила. В 17-летнем возрасте он поступил в Академию художеств в Петербурге, в которой проучился три года, получив за время обучения две серебряные медали. Он заканчивал Академию в несколько приемов. В 1873 г. совершенствовал свою технику в Германии, что принесло результаты: в 1877 г. он получил звание классного художника 2-й степени, а в 1879 г. – художника 1-й степени. Наконец, в 1882 г.

Академия присудила ему звание академика. Судковский прожил короткую жизнь (35 лет), но оставил заметный след в изобразительном искусстве. (На мой взгляд, он является русским "аналогом" француза Эжена Будена.) Поэт Яков Полонский посвятил Судковскому восторженную статью. Художник А.А. Рылов (1870-1939) высоко оценил его известное полотно "Мертвый штиль"45. Незадолго до смерти Р.Г. Судковского в Петербурге состоялась его персональная выставка, заставившая говорить о нем как о большом мастере. После смерти художника в Академии была отслужена панихида, а в Одессе учреждена стипендия его имени.

Я.П. Полонский писал, что Р.Г. Судковский "был в полном смысле слова добрый, честный человек, на все отзывчивый, вечно сомневающийся в своем таланте и в то же время вечно порывавшийся вперед, чтоб создать что-нибудь достойное мaстерской кисти"46. Как всякого настоящего художника, его мучила неуверенность в себе и преследовала зависть. По поводу картины "Прозрачная вода" ("…каменистый мелкий берег моря в тихую солнечную погоду, когда сквозь кристалл тихо набегающих волн видно уходящее и постепенно исчезающее дно его, покрытое каменьями и водорослями",

– Я. Полонский) в печати разгорелась полемика, кто раньше начал изображать в подобной манере воду – Куинджи или Судковский, что отравляло жизнь обоим живописцам.

Так "Миниатюра из еврейского мартиролога" доктора С.А. Вайсенберга вывела меня на еще одного потомка крещеного еврея, и, видит Бог, небесталанного. Сохранился портрет художника, снятый известным фотографом Шапиро (тоже крещеным евреем, о судьбе которого стоило бы рассказать). На фото симпатичный молодой человек с необыкновенно пышной курчавой шевелюрой и внимательным, задумчивым взглядом.

Макашов, Кожедуб и Покрышкин Когда однажды по телевидению я услышал выступление генерала Альберта Макашова, то испытал нечто похожее на шок. Генерал Макашов свои звезды наверняка заслужил в послевоенные годы – за участие в походе на "братскую" Чехословакию в 1968 г. или бесславной войне в Афганистане, или за кровавую вакханалию в Тбилиси. Если бы он был участником Отечественной войны, то, возможно, не опустился бы до уровня столь примитивного юдофобства: солдатское братство этого не допустило бы.

Я далек от мысли, что среди военных не было антисемитов. Но это были главным образом бойцы тылового фронта. Большинство же тех, кто имел хоть какое-то образование, определяли в связь, в артиллерию и т. п. Боже, сколько интеллектуалов полегло в 1941 г. во время обороны Москвы и на подступах к Ленинграду, принеся ничтожнейшую пользу! Но и в окопах были евреи…

Известный историк шахмат Яков Исаевич Нейштадт, попав в окружение в июле 1942 г., вышел к своим с оружием в руках во второй половине января 1943 г., дважды бежав из немецкого плена. Его лицо напоминало слепок с карикатуры на Геббельса: прямо два еврея. Летом 1943 г. в районе Кривого Рога командир пехотной роты лейтенант Нейштадт принял на себя командование батальоном в критической ситуации: немцы нанесли контрудар, советские танки горели, как свечки, и пехота побежала. Нейштадт с трудом пресек панику, приказал занять оборону и окопаться. Ночью прибыло дивизионное начальство. В темноте послышались крики: "Кто командир?" Кто-то указал на окоп, где находился наш герой. Его лицо осветил фонарик, и невидимый обладатель властного баритона, видимо, приняв его за взятого в плен Геббельса, произнес: "И они еще говорят, что мы не воюем!" и тотчас скрылся в непроницаемой тьме. Сам Нейштадт все с ним случившееся считает кафкианской историей. Это сейчас, но 55 лет тому назад бравый защитник отечества (без иронии) и не слышал о Кафке…

Шашист, литератор и бывший рядовой Борис Миронович Герцензон, провел в окопах все четыре года войны. Что касается фразы "Они в тылу сражались за Ташкент", она правдива: большинство бежавших от немецкого наступления людей были евреями, к сожалению, бежали не все. Участь оставшихся на оккупированных территориях всем известна. Многочисленный контингент беженцев составляли польские евреи ("Полька Моисеева Закона", как сказано в одном стихотворении о беженках). Почти все они оказались в Средней Азии и поначалу их даже не брали в армию. Лишь время спустя значительный процент евреев пополнил ряды польской армии, а в латышской бригаде и литовской дивизии их процент достигал более половины состава, из коих 90% были рядовыми пехотинцами. Кроме того, евреи составляли 75% 1-го Чехословацкого отдельного батальона генерала Людвика Свободы.

В 60-80-е годы в издательстве Министерства обороны вышли в свет мемуары нескольких участников Второй мировой войны, главным образом маршалов и генералов.

Все они, не сговариваясь, написали о бойцах-евреях. Конечно, цензура к ним, мягко говоря, придиралась. Приведу анекдотичный случай. Один генерал перечисляет фамилии своих фронтовых друзей: здесь и русский Иванов, и украинец Петренко, и татарин Ахметов, и белорус Петрункевич, и даже некий инженер Абрамович по национальности – ленинградец!

Кажется, абсолютный рекорд в перечислении еврейских фамилий в книге воспоминаний на 350 страницах принадлежит генерал-лейтенанту А.Д. Окорокову – около 100 фамилий.

В процентном отношении они занимают первое место. Это не случайность. В свое время моя "краткая" аннотация этой книги заняла почти две страницы. В этой же книге есть редчайшее описание научных экспериментов нацистов, например в "Анатомическом институте" в Данциге. Под этой вывеской творились чудовищные преступления: "Мы видели обезглавленные трупы, огромные чаны для вываривания жира, куски человеческой кожи. Самое страшное находилось в подвале-холодильнике… сотни… голов мужчин, женщин и детей. Они стояли в строгой последовательности – русские, поляки, узбеки, казахи, евреи, грузины, цыгане…"47 Жаль, что ни Макашов, ни Баркашов этого не видели…

Кто в России из числа моих ровесников и людей постарше не слышал имен двух прославленных летчиков Великой Отечественной войны – Ивана Никитовича Кожедуба и Александра Ивановича Покрышкина? Трижды Герои Советского Союза и настоящие патриоты в самом высоком смысле слова. Пожалуй, юдофобы, но судите сами.

Перед самым началом войны А.И. Покрышкин (1913-1985) попал в только что присоединенную к СССР Молдавию. Снимал с товарищами комнату у бывшего торговца-еврея, который не любил пришельцев. Он избегал встреч с квартирантами. За несколько дней до войны немецкие "юнкерсы" летели над территорией СССР, приказа их сбить не было, да и угнаться за ними на отечественных самолетах было нелегко. В один из таких дней на пороге комнаты Покрышкина появился хозяин. Далее цитирую их диалог, не избежавший, разумеется, цензуры:

– Видели их?

– Кого? – пожал я плечами, хотя сразу понял, о ком идет речь.

– И ваши ничего им не могут сделать. Ничего! – горячо продолжал хозяин. – Как-то в разговоре с вами, господин офицер, я наугад сказал, что через год немец будет здесь. И не ошибся: год прошел – и вот он появился.

– Что ж, – притворно вздохнул я, – все складывается по-вашему. Может быть, и магазин вам скоро вернут.

– Не шутите, господин офицер. Я всегда считал вас серьезным человеком. О них, – он… поднял руку вверх, имея в виду пролетевшего фашистского разведчика, – мы, евреи, кое-что знаем. Немец мне возвратит магазин? Ай, зачем вы это говорите?..

Я старый человек и готов дожить свой век при какой угодно власти, только не при Гитлере.

– Но вы же рады тому, что немцы пролетают над Бельцами?

– Кто вам сказал, что я рад?

– По вас вижу.

– Зачем так говорить? Я думаю о Румынии. Там остались мои братья, сестра…

Спустя некоторое время старик сообщил о близком нападении на Советский Союз:

– Послушайте, на этой неделе Германия нападет на Советский Союз.

Мне пришлось изобразить на лице безразличие к его сообщению, назвать эти слухи провокационными. Но старик не унимался:

– Это не слухи! Какие слухи, если из Румынии люди бегут от фашиста Антонеску.

Они все видят. Армия Гитлера стоит по ту сторону Прута, и пушки нацелены на нас!

Что будет, что будет? Куда нам, старикам, податься? Если бы я был помоложе, сегодня же уехал бы в Россию. Мы сейчас молимся за нее, за ее силу. Гитлер здесь должен разбить себе лоб, иначе беда…

Я поспешил на аэродром. По дороге думал о старике, о его словах. Сколько пренебрежения к нам было в нем раньше! Потом оно сменилось безразличием, а теперь вот искренними симпатиями… В этот город я вернулся лишь через три года.

Вся семья старика была убита немцами48.

Ясно, что старику не нравилась советская власть. Александра Ивановича, понятное дело, это коробило. Правоту еврея он смог понять лишь в ходе и после войны.

В полку А.И. Покрышкина служил некий капитан Яков Жмудь. Как ни странно, но человек с такой фамилией был евреем. Рассказ относится ко времени освобождения Северного Кавказа: "Однажды ко мне на аэродроме подошел инженер по вооружению капитан Жмудь. Разрешите, говорит, обратиться по личному вопросу. На нем лица не было, бледный, осунувшийся, даже руки дрожат. Я сразу догадался, о чем он меня попросит. Вчера наши войска освободили Ногайск. А там перед войной жили родители, жена и дети инженера. Он ничего не знал о них. Очевидно, они остались в оккупации. Я тоже полагал, что это так, но очень не хотел, чтобы инженер сам узнал страшную правду о гибели своих родных и близких. Мне было жаль этого замечательного человека. А на радостную весть ему было трудно рассчитывать. Ведь в Таганроге, Жданове и Осипенко немцы уничтожили всех евреев. Ногайск стоит на той же большой дороге. Но, подумав, решил, что мой отказ будет еще более бесчеловечным.

– Что ж, дорогой, – сказал я инженеру, – если такая беда случилась, ее уже не поправишь. Надо крепиться. Бери машину и поезжай.

Он ушел, подавленный горем. И у меня защемило сердце". Действительность была страшной: "Вечером, возвратившись с задания, я увидел инженера Якова Жмудя в окружении однополчан. Он рассказывал им о своей поездке в Ногайск. Голос у него был тихий, надломленный, глаза красные. За один день он, казалось, постарел на несколько лет.

– И детей постреляли? – услышал я чей-то возмущенный вопрос.

Стало тихо.

– Все в одной яме лежат: сестра, старики, дети… Все…

– Вот изверги!

Жмудь заплакал. Гнетущая тишина, казалось, давила на плечи. Все стояли окаменев, словно видели перед собой могилу, заваленную окровавленными телами"49.

– Не плачь. Слезами горю не поможешь… Обещаю тебе завтра же в отместку за гибель твоей семьи уничтожить несколько немецких самолетов. Инженер поднял заплаканное лицо, посмотрел на меня и молча протянул руку. Я крепко пожал эту трудовую руку, умеющую так искусно налаживать наши пулеметы, пушки и навигационные приборы…50. (Жаль, что этот искусный инженер не сидел в одном окопе с Астафьевым. Дело в том, что Яков Жмудь усовершенствовал убойную силу пушек и пулеметов, соединив их одной кнопкой).

Ясно, что Покрышкин сочувствует капитану, называет его замечательным человеком, которого он не вправе был не отпустить на пепелище. Собственно, на этом можно было бы и оборвать рассказ. Но Покрышкин его не обрывает, он рассказывает, как при посадке самолета случайно обнаружил могилу расстрелянных советских военнопленных, в которой без различия национальностей лежали русские и татары, евреи и украинцы – всех их уравняла смерть.

Покрышкин сдержал обещание, правда, не обошлось без "приключения"… Вспомнив, как немцы расстреляли его друга, спускавшегося на парашюте, он без жалости расстрелял экипаж сбитого им "юнкерса"… На аэродроме его ожидал капитан Жмудь.

– Как я волновался за вас, товарищ гвардии майор… При всех такое пообещали, а могло быть…

А.И. Покрышкин был незаурядной личностью, мужественным солдатом и гражданином – редкое сочетание качеств в одном человеке. Он о многом сумел рассказать в своей книге – и о бездарном сталинском командовании, и о том, как его исключали из партии, и о том, как те, кто его хаяли, потом хвалили. "Вечером меня вызвали на заседание партийного бюро… Жалкими выглядели те товарищи, которые два месяца тому назад… голосовали за исключение меня из партии. Сегодня они как ни в чем не бывало выступили в мою защиту. Я ненавидел их беспринципность…"51 Поведал прославленный летчик и о своей дружбе с начальником штаба дивизии полковником Абрамовичем, который помог Покрышкину, когда он принимал на себя командование этой дивизией. Советую всем моим читателям прочесть эту правдивую книгу.

Есть одно место в Библии – диалог между Господом и Авраамом, когда патриарх умоляет Всевышнего о прощении грешного града, если в нем найдутся десять праведников. Тяжкий грех совершили украинцы перед Богом, подняв руку на Его народ, они запятнали свою совесть неслыханными и жестокими убийствами евреев во времена хмельнитчины, "колииевщины"*, Гражданской войны. Они были приспешниками немцев и добровольными убийцами мирного населения. Но и среди малороссов найдется десять праведников, которые спасут свой народ от гнева Всевышнего.

Одним из этих праведников был Иван Никитович Кожедуб (1920-1991), да будет благословенно его имя.

Во время учебы Кожедуба в летном училище ему очень помог преподаватель тактики ВВС майор Гуринович, который, изучив опыт боев, составил по данному предмету альбом. Некоторые выводы Гуриновича звучали как афоризмы и посему легко запоминались: спустя 20 лет Кожедуб их привел по памяти. Под стать этому майору был старший инженер полка Фрайнт, опытнейший специалист, энтузиаст своего дела, воевавший с первого дня войны и погибший в самом ее конце. Много теплых слов в адрес этих людей было сказано летчиком. Но самый удивительный рассказ "Сын полка" – о прибившемся к полку и исполнявшем должность ординарца Кожедуба мальчике Давиде Хайте. История мальчика из Риги трагична. Его семья погибла в фашистском концлагере Саласпилс. Давид спасся, отступая с советскими частями. Вначале он очень плохо говорил по-русски и был очень слаб физически, но все летчики, все – от командира до моториста ему помогали. Я выделил эти слова, чтобы подчеркнуть, что среди этих людей не нашлось бы места Макашову. Смею думать, что после первой же антисемитской выходки его пристрелили бы. Мальчик работал на аэродроме не покладая рук. Кожедуб научил его водить машину, а во время наступления при захвате военнопленных мальчик был незаменимым переводчиком. При передислокации полка в район Прибалтики Давид не отходил от Кожедуба и наконец решился попросить его отомстить немцам за смерть своих родителей. Летчик обещал и выполнил просьбу мальчика. Когда однополчане Кожедуба пленили группу немецких офицеров, первым, кто ворвался в их землянку, был Давид Хайт. Кожедуб с ненавистью пишет о нацистах и сетует на то, что часть из них избежала наказания52.


***

* От украинского слова "колiй" – повстанец; крестьянско-казацкое восстание на Правобережной Украине в 1768 г. против крепостничества и национального гнета. – Примеч. ред.


***

Думаю, попадись ему тогда его земляк Иван Демьянюк, он расстрелял бы его на месте…

Жаль, что оба знаменитых летчика ушли из жизни до "перестройки". Им по праву принадлежит почетное место среди праведников – оба могли бы посадить дерево в "Яд вашем".

Как создаются сюжеты В свое время я писал об ашкеназах Средней Азии. Есть еще одна история, не вошедшая в повествование о завоевании Русского Туркестана, рассказанная советским драматургом Александром Петровичем Штейном (1906-1993). Его отец, влекомый неизвестностью, бежал на окраину империй из Каменец-Подольска, не поладив с отчимом. "Влекомый неизвестностью"? Может быть, юноша начитался рассказов Николая Николаевича Каразина?* Поступил конторщиком на строительство Закаспийской железной дороги. 15 мая 1888 г. в Самарканд прибыл первый поезд и, возможно, на нем и приехал Петр Штейн. Со строительством среднеазиатских дорог начался хлопковый бум, в Туркестан хлынули дельцы, предприниматели, авантюристы.

В эти же годы П. Штейн и женился на дочери николаевского солдата, который в составе экспедиционного корпуса генерала К.П. Кауфмана прошел путь завоевателя имперских окраин. К.П. Кауфман, с 1867 г. Туркестанский генерал-губернатор, благоволил евреям и наделил их правом иметь земельные участки. При его преемниках началось постепенное вытеснение евреев с земли и ограничение их гражданских свобод. (После погромов 1882 г. родилось "палестинофильство" – прототип будущего сионизма, и, как в сионизме, появилась идея "Уганды", так в противовес "палестинофильству" возникла идея переселения евреев в Сибирь или Среднюю Азию.) Авторами проекта переселения евреев в только что завоеванные Кауфманом и Скобелевым Ахалтекинские степи были отец и сын Цедербаумы, пославшие сей гениальный проект министру внутренних дел графу Н.П. Игнатьеву. За "игнатьевский план" ухватился профессор Ис.Г. Оршанский, сочинивший переселенческий устав и получивший за это от критиков кличку "лжемессии". Что это был не полный бред, свидетельствует тот факт, что проект одобрил известный миллионер Лазарь Поляков53.


***

* Подробно о нем см.: Дудаков СЮ. Парадоксы и причуды филосемитиз-ма и антисемитизма в России. М., 2000. С. 380-388.


***

Вернемся, однако, к деду А.П. Штейна, к солдату. Выйдя на поселение, он выписал из родных мест невесту, которая "вместе с другими солдатскими невестами, оберегаемая казачьим конвоем от нападения кочевников, продвигалась на верблюде в глубь Средней Азии. В новых местах пообвыкла. Женщина деловая и, видимо, прижимистая. Когда умер мой дед, она стала домовладелицей, построила номера для приезжающих, вела дела уверенно, детей обучала в гимназии, посылала учиться в Россию и даже во Францию". Ну чем не гимн еврейской женщине. На всю жизнь будущий драматург запомнил ее афоризмы: "Давать в долг все же лучше, чем в долг брать", "Нарядное платье – это еще не барыня", а особенно поговорку: "Кто жалуется, что у него суп жидкий, а кто, что жемчуг мелкий". "Направленность бабушкиной мудрости была очевидна": замужество дочери, которая связала судьбу с неимущим человеком, считала мезальянсом. Неприятие этого брака усугублялось тем, что дед, несмотря на длительный отрыв от еврейства, был глубоко верующим человеком. А зять – безбожник, глумился над религией – знакомая по многим воспоминаниям семейная драма.

Вспомнил драматург и о своих бухарских туземных сородичах: "Здесь издавна жили бухарские евреи, будто бы прямые потомки испанских беглецов, скрывшихся от очередных гонений то ли испанского короля, то ли великой инквизиции. В кривых, пыльных, нищенских кварталах прозябали ремесленники, извозчики, мелкие торговцы, неизвестно чем и на что существовавшая голь, в мутных арыках плескались грязные ребятишки. Жили скученно, дурно, однообразно, храня фанатическую верность Древней религии и всем ее установлениям; переселялись из дома в ивовые шатры, когда наступал Судный день; покупали только мясо, клейменное своими мясниками; одевались, как узбеки и таджики, в стеганые ватные или шелковые халаты, но перепоясывались не кушаками, а веревкой – упрямо сохранявшийся след средневекового унижения, каковое, как известно, паче гордости. Обитавшие в русской части города (Ташкента) приехавшие из России евреи, главным образом потомки николаевских солдат, вполне обрусевшие и ассимилировавшиеся, относились к своим единоплеменникам снисходительно, но чаще – высокомерно. Разбогатевшие бухарские евреи при первой же возможности переселялись в Новый город"54.

В этом описании есть несколько неточностей, в частности в том, что касается происхождения бухарских евреев (я писал об их происхождении в статье, посвященной К.П. Кауфману, которого А. Штейн не раз упоминает, причем вполне нейтрально), не сведущ автор и в названиях еврейских религиозных праздников: Иом-Кипур путает с Шавуотом (Судный день и праздник Кущей, отсюда "ивовые шатры"). Но последнее понятно: комсомольская молодость несколько потеснила в памяти прошлое, и к тому же мальчик был крещен "вольнодумцем отцом". Родители Штейна в 1912 г. отправились в Латвию, точнее в Юрмалу, а еще точнее, в Майоренгоф (ныне просто Майори), но не с целью перехода в лютеранство. История каждого "мешумида" грустна, вот как ее описал А. Штейн: «Смутно помню двор хлопкоочистительного завода богатых бухарских евреев, братьев Потеляховых…

Здесь, в хлопке, полиция искала прячущихся людей, не имевших права жительства…

На этом заводе служил мой отец, которого я помню так же смутно, как и двор, все сквозь далекую-далекую дымку…

Однажды у хлопковых гор появились люди в белых форменных рубахах, с красивыми кокардами на фуражках, с шашками, бившими по черным штанам, заправленным в белые полотняные сапоги.

Обнажив шашки, стали протыкать хлопок, то в одном, то в другом месте. Меня очень развлекало это зрелище, и я не мог от него оторваться. Мать стояла рядом, судорожно сжимая мою руку в своей, – это я тоже запомнил. Потом люди с шашками ушли со двора. Мать все стояла недвижно, по-прежнему до боли сжимая мою руку.

Темнело.

Мать подошла к горке хлопка со стороны глиняного дувана, ткнула в него рукой.

Отряхиваясь, вылез из хлопка отец. Помню, в чем он был – костюм чайной китайской чесучи – тройка. Покрытый неочищенной хлопковой ватой, бледный, молчаливый, не взглянув ни на мать, ни на меня, закурил. Руки тряслись. Чуть пошатываясь, пошел к дому. Мы медленно поплелись за ним.

Городовые искали отца. Кто-то донес на него. Он не был революционером. Просто у него не было права жительства в Туркестане. Оно, это право, было у братьев Потеляховых, "туземцев", на которых не распространялся этот закон (вспомним Кауфмана, закрепившего за бухарскими евреями эти права. – С. Д.), было это право и у моей матери, поскольку посчастливилось ей родиться дочерью бывшего николаевского солдата из кантонистов, отслужившего двадцатипятилетнюю службу, и оно, это право, было у нас, детей, поскольку были мы внуками деда, завоевывавшего Туркестан, и мы, дети, пользовались наравне с матерью всеми полагающимися завоевателям и их семьям льготами… Потому-то в 1912 году родителям пришлось развестись. А затем – вновь обвенчаться.

Мне было пять лет тогда, но я запомнил, как шел отец после облавы, не глядя на нас с матерью, шел, чуть пошатываясь…

Вскоре после этого происшествия отец, устав от вечной и унизительной боязни быть пойманным и высланным из Средней Азии, надумал сменить иудейское вероисповедание на христианское. Он не признавал ни того, ни другого – он был атеистом. Его фанатически религиозные хозяева братья Потеляховы и моя верующая бабушка резко осуждали отца за это решение, однако их реакция еще более его ожесточила.

Приняв решение, позвал к себе моих брата и сестру – двенадцатилетнего гимназиста и десятилетнюю гимназистку. Разумеется, меня не позвал, я еще ничего не смыслил.

Сказал им он так:

– Вообразите себе, дети, попали вы на остров, где живут дикари. Дикари предложили бы вам выбор: либо стать такими же дикарями, как они, то есть подчиниться их дикарским законам, принять их веру и поклониться их идолам, либо вам тут же отрубят головы. Как вы бы поступили?

– Я бы сделала вид, – подумав, ответила сестра, – что поклоняюсь их идолам, а сама тихонько загнула бы мизинец, то есть это значило бы, что моя клятва недействительна.

Помолчав, отец посмотрел на брата.

– А ты?

– Я бы умер за веру! – воскликнул брат со всей пылкостью.

– Ну и дурак, – сказал отец и, озлившись, уехал в Майоренгоф – креститься»55.

Добавить к этому рассказу нечего. Назвав свои воспоминания "Повестью о том, как возникают сюжеты", А. Штейн процитированный сюжет еще и комментирует, вкладывая комментарий в уста своего близкого друга драматурга Александра Вампилова (1937-1972):

"Да, это драматургия, негромко говорит Вампилов, внимательно выслушав мой рассказ, бросая чайкам хлебные корки, поглядывая на остроконечный шпиль лютеранской церкви, торчащий в прибрежном леске…" Певец театральной Москвы «Меня часто спрашивали: "Вы ярый филосемит?" – Нет, но несть для меня ни эллин, ни иудей. – "Кто же вы?" Я отвечал: рассказчик, желающий быть искренним».

Человек, которому принадлежат эти слова, историк театра и критик, долгие годы был директором Императорского театра. Он происходил из старинного русского рода (основатель рода некий Владислав Каща из Нилка Неледзевского, гордого герба Правдзии, муж знатный короны Польской, участник Куликовской битвы). Исторический анекдот: их прозвище волею великого князя Ивана III было "Отрепьевы", и лишь в 1671 г. им позволили вновь именоваться Нелидовыми. Были Нелидовы стольниками, постельничьими, послами, генералами, фрейлинами. Пожалуй, самая знаменитая в этой фамилии Екатерина Ивановна Нелидова, подруга императора Павла I и, безусловно, одна из самых образованных женщин XVIII в. (ее заброшенную и почти утраченную могилу незадолго до своей смерти в 1905 г. восстановил философ князь С.Н. Трубецкой).

Наш герой Владимир Александрович Нелидов (1869-1926), родившийся в Москве и умерший в Нью-Йорке, никогда не кичился своим происхождением. Московский старожил, блестящий рассказчик, он не конкурент "дяде Гиляю". Конечно, интеллектуальный уровень В.А. Нелидова не сравним с таковым автора "Трущобных людей", хотя зачастую он писал о тех же персонажах, что и В.А. Гиляровский (1853-1935), – похоже, но не так… Читать В.А. Нелидова – истинное наслаждение.

Есть у Нелидова рассказ о театре "Габима", к судьбе которого в советское время он имел отношение. Привожу этот редкий текст полностью: «Был в Москве и существует и по сейчас (писалось до переезда театра на Запад и в Палестину. – С.

Д.) еврейский театр Габима. Габима по-древнееврейски "подмостки театра".

Произносится это слово с ударением на третьем слоге, а первая буква мягко, как французское "h". О Габиме необходимо рассказать.

В 1917 г. явился к Станиславскому человек, по фамилии Цемах, еврей, и заявил, что хочет организовать театр на древнееврейском языке, а учиться актерскому творчеству у него, Станиславского. Ответ был: год работать, и потом показательный спектакль. Работать не со Станиславским, а с его помощником Вахтанговым. Условия были приняты.

Первый показательный спектакль был осенью 1918 г. в студии на Кисловке.

Приглашены были люди театра и печать. Входим в прекрасно оборудованное помещение, человек на сто. Скромно, но с огромным вкусом. Большинство приглашенных – ни звука по-еврейски. Кто-то успел усвоить, что "да" по-древнееврейски "кэн". В программе три одноактных пьесы: драма, лирическая драма и веселая комедия.

Вахтангов хотел изложить нам содержание пьес. Ему говорят: не надо. Коли работа правильна, мы и так должны понять. И вот после первой же пьесы мы, не знающие языка, все верно сами передали ее общее содержание. Со второй и третьей пьесой было то же. Три одноактных вещи люди, не покладая рук, более года разрабатывали по системе Станиславского. Победа Габимы была полная.

Я, к сожалению, видел потом только одну их постановку – "Вечный жид". Помню, как в начале был показан базар. "Где это я раньше видел?" И чем дальше, тем мысль все назойливее. Вспомнил: в Иерусалиме. Пересчитал "толпу". Девять человек. А не выходят из головы шум Иерусалимской толпы, ее красочность, зной востока и т. д.

Я надеюсь, что высокодаровитый руководитель студии Цемах пишет ее историю.

Габима – живой пример достижения системы Станиславского. Был поднят вопрос о предоставлении этой студии небольшой субсидии, как и прочим академическим театрам, как бывшие Императорские, Художественный, Частная опера и Драма. Евреи-коммунисты подняли бунт и через влиятельных друзей достигли того, что был поднят вопрос о закрытии Габимы.

Решено было публично, "коллегиально" решить, нужен или нет, этот театр. Место решения – Камерный театр. Председателем собрания выбирается его директор А.Я.

Таиров. Ораторам предоставлено каждому по десяти минут. Один из нас предложил выпустить сначала противников. Они вздору наболтают, а мы воспользуемся.

Докладчик Цемах временем ограничен не был. Помню конец его речи: "Габима – это наша весна, это ледоход наших душ, мы не хотим больше слез, мы хотим песен радости и веселья". Много веселья потом доставили нам наши противники. Один, например, заявил (прочие были не лучше): "Почему надо поощрять Древнееврейский язык и культуру, а не готтентотскую?" Когда наступила моя очередь, я заявил "моему глубокоуважаемому противнику", что, разумеется, как только у готтентотов окажутся Соломон и пророки, появится Библия, культура в 6000 лет, Рубинштейны и Спиноза, то, думаю, все мы, "буржуазные недоумки", как вы в своей талантливой речи нас назвали, горой станем за культуру готтентотов. Вдруг реплика "места": "оставьте, это идиоты!" Кончаю и подсаживаюсь к подавшему реплику, сидевшему рядом с князем С.М. Волконским, тоже, конечно, из числа защитников.

Сидит с нами четвертый, коммунист бухаринского толка, но на сей раз он поддерживает "буржуазное скудоумие". Сидим и мирно беседуем. Кстати, наше мнение победило. Сказавший "идиоты" оказался милым собеседником, очень любезным, но с виду калабрийским бандитом, с черной как уголь бородой. "Знаете, с кем Вы сидите?" – слышу шепот сзади. "Нет!" – "Это Блюмкин, убийца Мирбаха, первого германского посла".

Я обратился к своей компании с заявлением: "А ведь только в России могут подобраться подобные единомышленники – гофмейстер, князь Рюриковой крови, его бывший сослуживец и подчиненный, а ныне друг, политический террорист и, наконец, коммунист, для которого "Ленин – белый". Мое непонимание не уменьшилось.

Напротив»56.

Приведу еще одно свидетельство на тему "Габимы" – упомянутого Нелидовым "Рюриковича" князя С.М. Волконского (1860-1937), в свое время управляющего Императорских театров (после революции преподавал в театральных студиях актерское и сценическое мастерство): «"Габима"… студия, ставящая пьесы на древнееврейском языке. Председателем ее был некто Цемах, он же был и отличный актер. Я был ими приглашен для того, чтобы ознакомить их с моей теорией читки. Я нашел такое внимание, такое понимание не только приемов моих, но и их воспитательного значения, как ни в одной из знакомых моих студий; а знал я их штук двадцать пять, если не больше. Когда я увидел, что они освоили мои принципы, я им откровенно заявил, что дальше нам продолжать занятия ни к чему; они по-русски все-таки никогда читать не будут, акцент им всегда будет мешать, а теперь их задача в том, чтобы применить к их древнееврейской читке то, что я им по-русски показал. Мы расстались, но остались в добрых отношениях; они всегда приглашали меня на свои репетиции и спектакли. Они в то время… дали интересную пьесу, "Пророк". Должен родиться Спаситель мира, но в момент рождения ребенок пропадает. Народ у подножия городской стены в волнении ждет вести о рождении и потом с ужасом слышит весть об исчезновении. Встает Пророк, берет свой посох и объявляет, что он идет его искать. Это "Вечный жид", это неутомимая жажда, неугасимое искание Мессии…

Цемах был прямо прекрасен в роли Пророка. Но сильнейшее впечатление было не от отдельных лиц, а от общих сцен. Это сидение народа перед стеной, суета и говор базарного утра, – кто только знает восток, тот не мог не восхититься красочностью… одежд, образов, говора, шума. И затем – переходы! Восхитительны своею незаметностью и своим нарастанием переходы от радости к ужасу, от всхлипываний к рыданию… Незабываемы некоторые подробности: синее платье жгучей прелестницы, фигура нищего, грязного, в рубищах, валяющегося в пыли базарной площади… Должен сказать, что это представление дало мне давным-давно уже не испытанное чувство настоящей трагедии. Незнание языка облегчалось розданной на руки русской программой…

Я сказал, что с "Габимой" связано интересное воспоминание. "Габима" получала государственную субсидию. Некоторая часть московского еврейства восстала против субсидирования такого учреждения, которое играет на древнееврейском, для многих непонятном, языке. Это-де никому не нужно, это "буржуазная затея". Они сильно действовали в правительственных кругах, дабы сорвать эту ассигновку и добиться ассигновки для театра, где бы давались представления на жаргоне. Тем временем "Габима" разослала приглашения на диспут, который она устроила в одном из театров, и пригласила представителей театрального мира и своих недоброжелателей на генеральное сражение. И вот тут я увидел картину, которая раскрыла мне неизвестные для меня стороны еврейства. Нужно ли говорить, что противники "Габимы", восставшие против "буржуазной затеи" и требовавшие театра на жаргоне, были коммунисты? Здесь, что было интересно, во-первых, картина евреев-коммунистов.

Много я видел людей яростных за эти годы, людей в последнем градусе каления, но таких людей, как еврей-коммунист, я не видал. В его жилах не кровь, а пироксилин: это какие-то с цепи сорвавшиеся, рычащие, трясущиеся от злобы. Но затем, второе, что было интересно, – ненависть еврея-коммуниста к еврею не коммунисту. Опять скажу: много я видел распаленных ненавистью, и в жизни… и на сцене… видел расовую ненависть, ненависть классовую, ненависть ревности, но никогда не видал, на что способен родич по отношению к родичу только за разность убеждений. В далеких, тайных недрах истории должны лежать корни этой ненависти. До чего доходило! Габимистов обвиняли в "деникинстве"… в спекулятивных целях: постоянно выплывало в качестве ругательного слово "сухаревцы"; это потому, что на Сухаревке был тайный рынок в то время, когда продажа имущества была запрещена. Но самое страшное для них слово, даже только понятие, при далеком ощущении которого они уже вздымались на дыбы, это – "сионизм". Это стремление некоторой части всемирного еврейства устроить в Палестине свое государство, это стремление к национализму, перед глазами евреев-коммунистов-интернационалистов вставало каким-то чудовищным пугалом. Можно себе представить, что для них зарождение национальной идеи, идеи отечества в самом чреве, в самой матке коммунизма… Было много интересных моментов. Помню великолепную речь Цемаха… он говорил о жизненной… силе, которую они черпают из соприкосновения с древнееврейским духом…

Немало было блестков еврейского юмора. Один старичок сказал: "Много здесь спорят о том, что древнееврейский живой или мертвый язык? Собственно, не так это важно; но думаю, что если бы он был мертвый, то о нем бы не говорили или говорили бы одно хорошее"… В результате "Габима" получила правительственную субсидию. И это была победа культуры над бескультурьем. А для меня результат: интересный вечер и несомненное убеждение, что есть два еврейства. Одно ищет пробуждения всех сил своей древней природы:

Кто скажет мне, какую измеряют

Подводные их корни глубину? для того чтобы положить их угловым камнем того национального здания, которое должно из Палестины встать соперником прочих народов. Другое еврейство ищет напряжение всех своих способностей для того, чтобы, не теряя своего духа, спрятать свой лик, просочившись в другие народности…»57 Воспоминания Нелидова и Волконского во многом перекликаются. Но князь, пожалуй, иносказательно говорит об участии евреев в революции, неистовстве, ненависти коммунистов. Безусловно, для него евреи – дрожжи революции. Конечно, не все. Он это подчеркивает. И пытается найти источник ненависти евреев не только друг к другу… Ему ясно, что эта ненависть выше классовой и расовой. Так какую же ненависть должно испытывать еврейство по отношению к "гоям"?! Думаю, эта ненависть ассоциировалась у князя Волконского с расправой над Иисусом. Князь убежден в существовании еврейского заговора, несмотря на разность взглядов противоборствующих сторон. Перечитаем еще раз: сионисты хотят построить свое государство в Палестине, чтобы стать "соперником прочих народов", а интернационалисты, "не теряя своего духа", спрятать свой лик, просочившись в другие народности.

Браво, князь! Вы читали "Протоколы Сионских мудрецов" и усвоили их. И вправду, кто еще может подсказать князю глубину подводных течений иудаизма?

Нелидов и Волконский безоговорочно сходятся в одном: борьба против "Габимы" – это дуэль культуры с бескультурьем. Нелидов упоминает человека, застрелившего императорского посла, Якова Блюмкина, который был не только убийцей, но и поэтом и большим поклонником театра "Габима". А знание древнееврейского языка помогло ему создать просоветскую агентуру в Палестине. Таковы уж превратности судьбы: "нам не дано предугадать", что, где и когда пригодится…

Довольно подробно рассказал В.А. Нелидов об участии евреев в театральной жизни столицы, назвав множество имен ныне почти забытых актеров. Порой он иронизирует над их "общечеловеческими" слабостями, но при этом не скупится на похвалу их профессиональных достоинств. "Чисто русскому таланту Рыбакова" Нелидов противопоставляет талант актера Малого театра Осипа Андреевича Правдина. Еврей Иосиф Трайлебен, изменив «свою фамилию на русскую, сообщал окружающим, что он швед по происхождению, блестяще этим языком владел, но за его спиной наивно злословили, что Правдин имеет предком одного из пленных после Полтавского боя, где Петр I разбил шведа Карла XII, что будто этот предок остался жить по капризу судьбы в черте оседлости для русских евреев.

Человек блестяще образованный, владеющий в совершенстве многими… языками… культурный, Правдин может быть назван "европейцем" Малого театра. Европеизм сказывался у него во всем…» Нелидов считает Правдина выдающимся актером, если не бриллиантом "дома Щепкина", то, безусловно, украшением. Лучшие его роли – прекрасный Шуйский в "Борисе Годунове" Пушкина и Растаковский в гоголевском "Ревизоре".

А его игру в "Талантах и поклонниках" (он играл Васю) хвалил сам Островский.

Этот швед или "полтавец" сроднился с Москвой и, бывало, вполне по-российски пускался в загул. Выбранный управляющим Малым театром, он ходил туда каждый день и после Октябрьского переворота, не боясь быть застреленным поставленным у входа часовым. Пьяная солдатня ограбила театр. Правдин умер в своем кабинете на 74-м году жизни от голода и холода. По мнению Нелидова, после смерти Правдина осталось лишь два актера его калибра – Ермолова и Южин58.

Другой актер из "золотой" плеяды Малого театра, Федор Петрович Горев (1850-1910), сыграл более 300 ролей. Горев – еврей, приемный сын помещика Алферова. Этот красавец, "с лицом старинной камеи", пишет Нелидов, был человеком "трагически необразованным, наивным и даже глуповатым. Энциклопедия сообщает о нем лаконично: недюжинный актер, вызывавший восторги одних и строгую критику других. Любопытная деталь: в молодости Горев был судим за подделку векселей, причем в это время он уже работал в театре!..

Среди его ролей критика выделяет героев Шиллера – Карла, Фердинанда, Дон-Карлоса и других. Нелидов подробно комментирует игру Горева в "Плодах просвещения" (он играл Григория) и роль еврея-миллионера в неназванной им современной пьесе: «Герой пьесы – добрый человек, но когда его затронули, тысячелетняя ненависть потомков (Израиля), ненависть к "гоям" проснулась и не знает пощады. "Мщу до седьмого колена", – чувствовал зритель». И далее о Гореве: в нем были задатки гения, казалось, он мог сыграть Шейлока, Мефистофеля, Грозного, но он даже не претендовал на такие сложные роли.

Сын Горева, Аполлон Федорович Горев (1887-1912), тоже талантливый актер, сыграл в поставленном К.С. Станиславским "Ревизоре" Хлестакова – мэтр отзывался о нем с похвалой. Увы, карьера Горева-младшего прервалась очень рано: в 25 лет он умер от туберкулеза59.

Существуют различные точки зрения на отношение театрального мира к еврейству.

Без всякой натяжки можно констатировать, что эта среда менее других… заражена антисемитизмом. Вот что писал по этому поводу известный до революции антрепренер и актер Вениамин Никулин (Ольковицкий): «…считаю уместным выразить мое глубокое чувство преклонения перед тогдашней русской актерской громадой.

Торжественно подтверждаю, что у русских актеров никакого юдофобства вообще и никаких признаков антисемитизма не было. Даже если встречался молодой актер -еврей из южан, говоривший вместо "вы" – "ви", вместо "барыня" – "бариня" и так далее, то русские актеры добродушно посмеивались и настойчиво советовали таким начинающим товарищам сделать все возможное, чтобы выбраться из родной Одессы, Елизаветграда, Родомысля или Каменец-Подольска – на север, поближе к Москве, Волге, Сибири. Но тут-то и возникал трагический вопрос о праве жительства вне черты оседлости.

С одной стороны, евреи являлись очень желательными актерами в русском театре.

Трезвые, трудолюбивые, аккуратные, не картежники и никак не хулиганы. Часто они обладали к тому же выразительной хорошей наружностью, приятным голосом, темпераментом и чуткостью. Будучи в большинстве начитанными и умственно развитыми, они сильно способствовали и оздоровлению закулисных нравов.

С другой стороны, они оказывались загнанными в злополучную черту оседлости, где преобладала южная, не чисто русская литературная или бытовая речь. Конечно, это было трагично…

Еще раз с радостью и гордостью отмечаю, что русские актеры за малым уродливым исключением были вполне на высоте, относясь к евреям и другим инородцам идеально по-товарищески»60.

Пожалуй, нелишне процитировать и сказанное В. Никулиным о Е.Б. Вахтангове, который вместе с Никитой Балиевым (будущим директором московского театра "Летучая мышь") начинал свою театральную карьеру во Владикавказе с участия в бесплатных гимназических постановках Никулина: «Потом, много лет спустя, я имел счастье видеть его гениальную работу в "Потопе", "Принцессе Турандот" и бессмертном, благодаря его, Вахтангова, воплощению, "Дибуке" в Габиме. Невозможно постичь и понять, как кавказец по рождению, армянин по национальности и христианин по вере, этот великий ясновидец Вахтангов мог… выявить тот дух народа, показать до осязаемости тот таинственный цемент, которым спаяна эта стойкая и вечная библейская нация»61. (Неточность: Вахтангов наполовину русский.) Вернемся, однако, к воспоминаниям В.А. Нелидова.

При чтении большинства мемуаров или иных сочинений я ощущаю некое напряжение авторов (если угодно – натяжки), когда они пишут о евреях или еврействе. Нелидов подобного ощущения во мне не вызывает. Он совершенно свободно говорит о евреях, об их достоинствах и недостатках, правда, слишком уж часто подчеркивает их национальность. Например, для Нелидова миллионер Лазарь Поляков, которого ненавидел московский генерал-губернатор великий князь Сергей Александрович, – гениальный делец и "идеальный человек". Нарушая все законы, Поляков стоял на страже интересов умирающей княгини: "мягкий и добрый Поляков был в этом вопросе, как скала, и спас состояние для законных наследников". И далее: «Фигура Полякова настолько интересна, что о ней стоит сказать… Маленький еврейчик из черты оседлости, он начал с содержания небольшой почтовой станции, стал крупнейшим железнодорожником, председателем Земельного банка и десятков других учреждений, а от Александра III получил дворянское достоинство. На редкость гуманный и просвещенный, он был горячо любим и почитаем всеми, кто его знал. Его похороны напоминали похороны великого князя. Около ста придворных мундиров явилось его хоронить. Трудно себе представить тогдашнюю Москву без Полякова. Его доброта была безгранична. Рассказывали, например, что когда у него сидели по делам в кабинете, то часто за спущенной драпировкой восседала его супруга Розалия Павловна и, когда Поляков начинал по доброте поддаваться на просьбы, из соседней комнаты раздавался предостерегающий оклик его благоверной: "Лазарь!" И Лазарь бил отбой.

Сия Розалия, верная Сарра своего Авраама, ни разу за свою жизнь не проглотила куска ни в одном христианском доме, отклоняя приглашения великих князей, министров и послов. Поляков являлся на обеды один, а Розалия Павловна "всегда очень сожалела", у нее "болела голова", и она на следующий день делала визит хозяйке дома»62.

Краткий комментарий: Лазарь Соломонович Поляков (1842-1914) действительно был выдающимся предпринимателем и филантропом. Он дружил с генерал-губернатором Москвы князем В.А. Долгоруковым и с публицистом М.Н. Катковым. Отстоять права евреев во времена губернаторства великого князя Сергея Александровича ему не удалось. Нелидов оговорился: похороны Полякова напоминали похороны не великого князя, а князя Долгорукова, которого москвичи обожали.

Жена Полякова свято чтила кашрут и поэтому избегала посещать дома христиан. И, пожалуй, самое интересное в контексте нашего "театрального" повествования: внучка Полякова – великая балерина Анна Павлова. Так что вклад семейства Поляковых в русскую культуру весьма велик!

На мой взгляд, интересен рассказ Нелидова о его пребывании в стенах Катковского лицея. Одним из самых любимых преподавателей лицеистов был преподаватель немецкого и древнегреческого языка и директор лицея Владимир Андреевич Грингмут (1851-1907), впоследствии стяжавший печальную славу погромщика. (В свое время С.Ю.

Витте жаловался Теодору Герцлю на выкреста Грингмута, препятствовавшего гражданской эмансипации еврейства.) Вот что пишет о нем В.А. Нелидов: «Директор был тот самый Грингмут, проклинаемый впоследствии всеми прогрессивными кругами, когда он сделался главным редактором правительственного органа "Московские ведомости". Статьи любимого учителя мне было больно читать. Я отправился к нему и спросил его: "Как вы, который так нас учили, можете так писать? Вы, который добились от нас добровольной просьбы давать на лишний час больше греческого языка в неделю?" Мне отвечено было: "В чем же разница того, чему я учил тогда и пишу теперь?" Я увидел, что тот, прежний Грингмут умер, и после этого я видел его только раз в жизни, когда он лежал в гробу»63.

С неменьшей теплотой, чем об отечественных актерах, рассказывает Нелидов о гастролях в России их зарубежных коллег, причем, когда того требует материал, оговаривает их еврейское происхождение, если ему об этом известно. Так, великому немецкому актеру Эрнсту Поссарту он посвятил целую главу, не преминув отметить:

"Его враги-немцы считали его евреем", и далее в скобках: "Заметили ли вы, что, когда возражения слабы, упрек в еврейском происхождении – якорь спасения для ничтожеств?". Что ж, мудрое замечание видавшего виды человека. И еще о Поссарте:

«Сам он упорно выдавал себя за германца, но любимыми его ролями были "Meine drei Iuden" (Мои три еврея), "Шейлок", "Натан Мудрый" и раввин Зихель в пьесе "Друг Фриц"». Далее Нелидов дает, на мой взгляд, один из самых интересных анализов образа Шейлока в пьесе "Венецианский купец". Со времени Шекспира и до конца XVIII в. пьесу играли как водевиль. Английский актер Дейвид Гаррик (1717-1779), новатор и просветитель, первым оценил роль купца. После него образ трактовали либо позитивно, либо негативно. Нелидов был с этим не согласен, полагая единственно правильным – не отступать от замысла автора. (Существует мнение, что по-новому купца в 1814 г. сыграл другой англичанин, Эдмунд Кин (1787-1833), согласно старой Еврейской энциклопедии, он еврейского происхождения. Возможно, фамилия Кин, искаженное Кон. В сцене суда Кин-Шейлок достигал максимального драматизма: "Отнимая у меня имущество, вы отнимаете у меня жизнь". С тех пор эта трагическая нота во многих постановках доминировала. В XX в. Макс Рейнгардт, тоже еврей, трактовал эту пьесу как легкую интригу, затеянную на фоне знаменитого Венецианского карнавала.) Великий Поссарт играл не просто мстителя, а самого бога мести. В московской околотеатральной и интеллектуальной среде этот спектакль живо обсуждался. Не случайно на страницах книги появляется симпатичная фигура философа: «Я – тогда юноша – с несколькими товарищами был в одном доме, где об этом спектакле беседовали сам B.C. Соловьев и молодой приват-доцент князь С.Н. Трубецкой. Мы, молодежь, слушали. Соловьев, всегда к молодежи милостивый (мы его обожали за доступность и не боялись "учить его", что футбол, только что родившийся лаун-теннис, лапта и прочее "есть вещь", причем Соловьев любил это слушать)… обращаясь к одному из нас сказал: "А вы что скажете?" И получил в ответ: "Злой он, противный, а его жалко". -"Вот видите, – продолжал Соловьев разговор с Трубецким, – молодежь говорит жалко, а не думаете ли вы, что еврейским вопросом, антисемитизмом мы обязаны католичеству? Оно евреев гнало и возбуждало их ненависть 2000 лет. Конечно, у евреев есть недостатки и даже пороки, как у всех. Они обращались с нами всегда по-еврейски, ну а мы с ними никогда по-христиански, – вот и вырыли пропасть". Мысль этой фразы повторяется в статье Соловьева "Христианство и еврейский вопрос"»64. Нелидов обращает внимание на то, что эту мысль – о вине католичества – Соловьев постулировал, несмотря на свою многим известную тягу к католичеству. Мы же обратим внимание на то, что "старику"-философу тогда минуло аж 33 года…

Драматическую поэму Готхольда Эфраима Лессинга (1729-1781) "Натан Мудрый" (1779) Поссарт интерпретировал как задушевную беседу о свободе духа в костюмах своего века. Рассказывая об этом спектакле, Нелидов делает два отступления, имеющие отношение к нашей теме.

Будучи уже в эмиграции, он с актрисой О.В. Гзовской и актером В.Г. Гайдаровым был приглашен в Мюнхене на просмотр фильма "Натан Мудрый", освистанный в Баварии прессой католической партии. Нелидов по этому поводу пишет: «Плохой христианин, я тем не менее восхищаюсь евангельским: "Несть вам эллин, ни иудей" и принимаю эту истину. Но, смотря на ленту "Натан Мудрый", у меня буквально "стояла шерсть"… против еврейства, ибо Натан был выведен одной краской (жертвой всеблагой и всепрощающей), а христиане и магометане – чудовищами жестокости. Другими словами, тут исказили идею Лессинга. По-моему, много мужества и… честности проявила Гзовская, сказав еврею – хозяину фирмы и еврею-режиссеру (артистка впоследствии в этой фирме работала): "Ваша преступная ошибка в том, что Вы поставили умышленно не "Натана Мудрого", а "Натана Святого"»65.

Еще одна роль Поссарта – реб Зихель, человек, творящий добро. В 1918 г., т. е. много лет спустя после того, как он видел Поссарта в ролях Натана Мудрого и Зихеля, Нелидов, встретившись со знаменитым московским раввином Мазе на постановке "Габимы", спросил его, что он думает о бурной деятельности Троцкого.

Ответ известен из разных источников: «Векселя-то выдает Лев Давидович Троцкий, а боюсь, что платить по ним придется Лейбам Бронштейнам… Я почему-то вспомнил Зихеля – Поссарта. Мудрое ли добродушие моего собеседника-реба, картина ли подлости и ужаса, когда этих Зихелей Бронштейнов громят, само ли поссартовское исполнение – не знаю, но милый теплый спектакль "Друг Фриц" через 22 года воскрес в моей памяти»66.

Свидетель роковых лет, Нелидов вряд ли без горечи констатировал, что обыск у него в доме проводили три молодых еврея.

"Еще один" факт участия евреев в революции, но в данном случае без педалирования… (Иногда Нелидов, вероятно по незнанию, не сообщает национальность актеров. Так, в одной постановке М. Реингардта играл великий Моисеи – оба принадлежат германской культуре, оба еврейского происхождения, Моисеи – редчайшего, албанский еврей! Можно привести еще несколько случаев подобной "забывчивости" – но, повторюсь: Нелидов не писал мемуары о евреях-актерах или евреях-режиссерах, он писал о пережитом.) Много страниц посвятил В.А. Нелидов биографии и творчеству Антона Григорьевича Рубинштейна. Однако все по порядку.

Если судить по воспоминаниям современников, Рубинштейн был лучшим пианистом XIX в. Например, князь С.М. Волконский, выросший в музыкальной семье и серьезно занимавшийся композицией (эти занятия, в общем, одобряли А. Рубинштейн и П.

Чайковский), писал: "Рубинштейн был, конечно, высшее, что я слышал, в смысле фортепиано. Его прикосновение к клавишам было совсем особенное; и его туше я мог бы узнать на расстоянии годов (курсив мой. – С. Д.). Я не слышал Листа, но не могу себе представить, чтобы он был лучше. Что это бывало в концертах Дворянского собрания! Какое расстояние было у него от ласки до ударов, от шепота до грохота; как он умел распределять незаметность своих нарастаний. Казалось, уже дошел он до высшей степени возможного, – нет, еще и еще возрастала его мощь.

Изумленно раскрывались глаза слушателей, вытягивались шеи; какое-то неверие поднимало людей, вся зала вдруг начинала вырастать, привставать со стульев, глаза впивались в движение рук, и под внешней затаенностью внимания накипала буря, которая наконец разражалась громом, когда он умолкал". Далее весьма редкое описание внешности артиста: "Его голова была изумительна. Совсем бетховенский лоб, с сильно развитым рельефом; проницательные глаза, проницательность которых еще увеличивалась тем, что верхняя часть века свисала, он смотрел как бы из-под завесы; рот большой, очень сжатый и крепко притиснутая челюсть; длинные волосы, откинутые назад, своенравно топырились над левым ухом, и пряди часто спадали на лоб в пылу музыкального увлечения"67. Пожалуй, это описание дает большее представление об Антоне Рубинштейне, чем его портреты кисти Перова или Репина.

Но более всего в рассказе Волконского меня поразила фраза, что он спустя годы мог бы узнать игру волшебника, которому были присущи прямота, суровость и даже резкость, впрочем, все эти качества, по свидетельству Волконского, очень ценились его друзьями.

Певец Москвы Нелидов в первую очередь вспоминает о кумире москвичей Рубинштейне-младшем, Николае. Он называет его богом Москвы. В частности, он описывает его грандиозные похороны – около 200 тысяч человек провожали в последний путь своего любимца. "Голова процессии входила в старинный, XII в., Даниловский монастырь, а хвост тянулся на много верст".

Антон был обожаем Москвой не менее. (Сообщая некоторые биографические данные о Рубинштейнах, Нелидов не забывает упомянуть, что по документам они евреи из Одессы.) Рисуя словесный портрет старшего брата, Нелидов, подобно многим, отмечает схожесть его львиной головы с изображениями таковой Бетховена. Он пишет о его необыкновенной "царской щедрости" и называет "венценосцем искусства". Молодое поколение было "отравлено" его игрой: "Рубинштейна можно назвать убийцей всех исполненных им вещей: никогда никакой потом самый архизнаменитый виртуоз вас в этой вещи не удовлетворял. Когда я теперь хочу слушать рояль, я закрываю глаза и слушаю… умершего в 1894 году Антона Рубинштейна". И далее по поводу исполнения Рубинштейном шопеновского "Marche funibre": «Вся зала чувствует, что жизнь погибла, шествует неумолимая судьба, человеческие слезы (адажио) слышны не только в музыке, они льются из глаз четырехтысячной толпы, заполнившей все, до эстрады включительно. Когда Рубинштейн заканчивал тем, что он называл "веяньем ветров над могилой", без носового платка у глаз слушателя не было. Пауза, зовущаяся "вечной", а потом энтузиазм… представьте его себе сами». И еще Нелидов рассказывает, как в 1914 г., застигнутый войной в Германии, он был арестован как русский шпион и посажен в камеру смертников. Соседа его расстреляли. Трудно поверить, но в эти трагические часы он утешал себя тем, что в ином мире услышит волшебную игру Рубинштейна68. Я же, в свою очередь, признаюсь, что за всю свою жизнь никогда и ни о ком таких восторженных и благоговейных слов не слышал и не читал…

Поэт и литератор Николай Минский (1855-1937) посвятил Антону Рубинштейну, на мой взгляд, прекрасное стихотворение, но вряд ли оно может конкурировать с панегириком В.А. Нелидова:

Рубинштейну


Когда перед столичного толпою
Выходишь ты, как лев, уверенной стопою,
И твой небудничный, величья полный вид
Приветствует она восторга громким гулом, –
Мне кажется: опять Давид
Играть явился пред Саулом…
Явился в этот век, безумный и больной,
Чтоб в гордые умы пролить забвенья чары,
Чтоб усыпить вражду, чтоб разогнать кошмары,
Чтоб озарить сердца надеждой неземной…
И вот ты сел играть, вот клавиши проснулись,
И полились, журча, хрустальные ключи.
От мощных рук твоих горячие лучи
Ко всем сердцам незримо протянулись,
И растопили в них забот упорный лед.
Средь моря бурного столицы многолюдной
Ты вдруг создал, как Бог, какой-то остров чудный.
Ты крылья дал мечтам – и молодость вперед
На этих крыльях полетела,
Вперед, в страну надежд, где силам нет преград,
Измены нет в любви и счастью нет предела.
А старость грустная умчалася назад,
В заглохший край воспоминаний,
Невинных слез и трепетных признаний.
И высоко над бездной суеты,
Прильнув к твоей душе, взнеслась душа поэта,
Туда, перед лицом бессмертной красоты,
В эдем негаснущего света.
Ты в мертвые сердца огонь любви вдохнул,
Ты воскресил все то, что опыт умерщвляет.
И молится толпа, и плачет, как Саул,
И гений твой благословляет…69

1886 г.

Аннибалова клятва Сколько литературы о погромах? Несть числа. И все же, каждый раз натыкаясь на описание погрома, я испытываю боль и ненависть…

Шесть суток продолжался страшный погром в Одессе. Обыватели одного из домов открыли у себя лазарет, собрав общими усилиями минимум необходимого, – кто-то дал подушку, кто-то простыню, кто-то посуду; оборудовали 16 или 18 лежачих мест, которые уже на следующий день были заполнены. Постоянно дежурила одна медсестра, забегали врачи из соседних больниц, которые, надо думать, были переполнены. Свидетель, великий русский актер Николай Федорович Монахов (1875-1936), вспоминал: "Среди раненых нашего лазарета мне запомнилась еврейская девушка, жившая на Молдаванке. К ней ворвалась толпа хулиганов и разгромила ее нищенскую, убогую квартиру; кто-то ударил ее чем-то тяжелым по голове, она упала и дальнейшего не помнила… Дальнейшее нам рассказала уже сестра милосердия, которая привезла ее к нам в лазарет".

Девушка эта зарабатывала на жизнь себе и престарелому отцу шитьем рубашек и штанов, которые продавала на рынке. Молдаванка – и поныне самый бедный квартал Одессы – подверглась тогда полному разгрому: "Стены этого квартала были обрызганы кровью растерзанных евреев (здесь и далее курсив мой. – С. Д.). В тот момент, когда девушка упала от удара, в комнату вбежала сестра милосердия и, присев над ней, прикрыла ее своим платьем, тем самым спасая ее от убийства.

Затем она с трудом выволокла раненую и в бесчувственном состоянии привезла к нам…

В наш лазарет привозили, в общем, легкораненых. Все раненые через десять-двенадцать дней уже уходили; в конце концов, в лазарете осталась одна девушка, не решавшаяся уйти. Она поправлялась… Гораздо больше опасений внушало состояние ее психики. Она боялась выйти из лазарета". Организаторы лазарета не знали, что делать с девушкой, прописать? Но у нее не было даже паспорта, и посему студенты гостиницы, где был размещен лазарет, уступали несчастной по очереди каждый день свою комнату…

Рассказ о девушке имеет "счастливый конец": ее нашел старик-отец. При этом потрясение, пережитое обоими, да и самим свидетелем, навсегда осталось в его памяти: "После погрома, который и без того достаточно растрепал мои нервы, я еще съездил на еврейское кладбище, где были выставлены обезображенные трупы для опознания. Я не хочу говорить о деталях этой ужасной выставки, но никогда не забуду громадной площади, на которой были рядами выложены сотни трупов, окруженных плотным кольцом стонущей, плачущей толпы. В течение многих месяцев я видел во сне эту ужасную выставку и кошмарные подробности одесского погрома…

Я дал себе слово никогда больше не приезжать в Одессу. Мне казалось, что, если я опять увижу этот изумительный город, ужасные картины пережитого погрома снова оживут в моем мозгу и лишат меня покоя"70. И эту Аннибалову клятву Н.Ф. Монахов сдержал.

У рассказа об одесском погроме есть продолжение. Потеряв душевный покой, Н.Ф.

Монахов бежал в Киев, но и там бесчинствовали погромщики, правда, менее организованные, чем в Одессе, они в основном грабили магазины и лавки, обошлось без жертв. Однако во время Гражданской войны головорезы "наверстали упущенное": на Украине не осталось ни одного местечка, где не пролилась бы еврейская кровь.

Преждевременная смерть избавила великого актера от того, чтобы быть свидетелем убийства шести миллионов евреев, к которым он испытывал искреннюю симпатию.

Потомок Аввакума Владимир Пименович Крымов (1878-1968) родился в семье староверов. Его родословная по материнской линии восходит к неистовому протопопу Аввакуму Петрову (1620/1621-1682). Крымов прожил долгую и интересную жизнь. Здесь и путешествия в Южную и Центральную Америку, и два кругосветных плавания. Учился в Петровской лесной академии, окончил Московский университет, был успешным предпринимателем. Не разделял взглядов своего патрона А. С. Суворина, будучи коммерческим директором "Нового времени". Самый значительный вклад Крымова в культуру – издание "роскошного журнала" "Столица и усадьба" (1914-1916). Человек незаурядный, он умел делать деньги, общался с сильными мира сего и даже… писал письма тов. Сталину, призывая его не отдавать власть, "никого не щадя", укреплять армию и не преследовать за веру. Насколько тов. Сталин внял его советам, известно. К счастью, призывал он Отца всех народов из далекого зарубежья…

Книги В.П. Крымова имели некоторый успех, в частности заметки о прошлом, в которых он широко использовал фрагменты газетных сообщений. Не чурался Крымов и еврейской темы; например, забавно читать такую запись: «В Петербурге, среди многих других вырезок, у меня хранилась одна из "Ведомостей С. Петербургского градоначальника". Для руководства полицейских чинов напечатано: "Штундистов, баптистов, гугенотов и прочие малоупотребительные вероисповедания считать за евреев"»71. Доступно для невежд, просто и убедительно. Но чутье ищеек безошибочно: любой "протестантизм" следует искать "в нише" между Новым и Старым заветом, тенденция очевидна.

Земля Офирская и земля российская Дед объявленного по "высочайшему повелению" сумасшедшим философа П.Я. Чаадаева князь М.М. Щербатов (1733-1790), известный в свое время историк и публицист, был автором первой в России антиутопии "Путешествие в землю Офирскую" (1784). Правда, сам князь свою землю Офирскую считал идеалом человеческого общежития. Меня привлекла одна деталь, характерная не только для утопий, но и для российского бытия. Какую роль в своей утопии историк отвел религии и духовенству? Роль эта, согласно Щербатову, такова: религия необходима лишь для охранения порядка, как часть полиции нравов, и чины полиции являются для офирцев священнослужителями! "Во имя этой религии, проникнутой действительно полицейским духом, ее служители имеют право вступаться в частную жизнь людей"72. Вывод Щербатова однозначен: эта религия идеального государства.

Прошло 100 лет, и другой писатель, И.А. Гончаров, отнюдь не радикальных взглядов, в одном из черновиков своих воспоминаний записал следующий анекдот: «…священник, исповедуя умирающую девяностолетнюю купчиху, между прочим, спрашивает, "не принадлежит ли она к тайному обществу"»73.

Шашечница и пирамида Когда в январе 1862 г. в Петербурге образовался шахматный клуб, то, согласно его уставу, доступ туда был ограничен числом членов, не превышавшим числа клеток шашечницы – 64. Бдительное око полиции следило за этим собранием, и осведомитель сообщал, что клуб – лишь прикрытие для политической пропаганды, проводимой его членами, например Н.Г. Чернышевским. Я имею в виду вторую попытку официально основать в России шахматный союз. Клуб был открыт в доме Елисеева у Полицейского моста (символическое название). Вот выписка из агентурного донесения в III отделение от 12 января 1862 г.: "Подозревая в учрежденном ныне вновь шахматном клубе какую-нибудь тайную цель (курсив мой. – С. Д.), так как члены, записавшиеся до сих пор, принадлежат исключительно к сословию литераторов и ученых, приложено было старание узнать, на каком основании образовался этот клуб"74.

Агенты полиции утверждали, что клуб был открыт по инициативе А.И. Герцена, который передал покойному Н.А. Добролюбову свой план. Ясно, что сей "шахматно-масонский" форум существовал всего пять месяцев, с 10 января по 9 июня 1862 г., и был закрыт военным генерал-губернатором Петербурга на следующем основании: "…считая в настоящее время своею обязанностью принимать все меры к прекращению встревоженного состояния умов и к предупреждению между населением столицы, не имеющим никакого основания для толков о современных событиях, признал необходимым закрыть, впредь до усмотрения, шахматный клуб, в котором происходит и из коего распространяются… неосновательные суждения"75.

В развитии международных связей шахматистов решающим было создание в июле 1924 г.

FIDE (Federation Internationale des Echecs) – Международной шахматной федерации.

Основанная во Франции, она впитала в себя многое из французского масонства, равно как идеи всеевропейского и мирового сообщества, вплоть до введения единой шахматной нотации – общего разговорного языка всех адептов древней игры.

Основной целью учредителей FIDE было объединить человечество, о чем, в частности, свидетельствует ее масонский девиз "Gens una – sumus" (Мы – одна семья). Девиз этот побуждает вспомнить просветителя, писателя и масона Н.И. Новикова (1744-1818), вице-президента Императорской академии художеств масона и мистика А.Ф. Лабзина (1766-1825), профессора и масона И.Е. Шварца.

Один из современников великого шахматиста А.А. Алехина, Лев Любимов, писал о его парижской жизни 20-30-х годов: «По-настоящему Алехин царил в Париже лишь в белом, обвитом растениями павильоне, где в саду Пале-Рояль помещался шахматный центр французской столицы, там постоянно слышалась русская речь и тон задавали, кроме Алехина, Л. Бернштейн, С. Тартаковер, Е. Зноско-Боровский и еще другие эмигранты. (Среди других поэт Петр Потемкин и гроссмейстер Виктор Кан – инициаторы создания FIDE, Потемкин еще предложил тот самый девиз "Gens uns – sumus"76.) Встречал я Алехина и в парижской русской масонской ложе "Астрея", но скоро масонские "радения" надоели ему, и он нередко превращал и ложу в шахматный клуб, усаживаясь за шахматную доску с гроссмейстером Бернштейном. И в домашней обстановке, и в масонской ложе я наблюдал в Алехине надрыв, неудовлетворенность собой»77.

Увлечение Алехина масонством несомненно. Об одном из основателей в 1922 г. в Париже упомянутой ложи "Астрея", Осипе Соломоновиче Бернштейне (1882-1962), написала в своей книге "Люди и ложи. Русские масоны XX столетия" Н.Н. Берберова.

На вопрос, почему Алехин и ему подобные (из числа спасшихся в эмиграции от революции, вину за которую они не раз возлагали на пресловутых жидомасонов) хлынули в масонские ложи, один из современников, бывший белый генерал Н.

Белогорский, ответил так: «Теперь… в эмиграции братьев стало больше; и все прибавлялось.

Мода. Короткая и тоже обманчиво иллюзорная. Но она была.

Причем – по самому составу зарубежья – широкий офицерский наплыв в ложи.

Особенно много, кажется, масонов было между кавалергардов…

Нет сомнения, что некоторые вступали в ложи по той причине, что были в глубине души родственны духовной сущности масонства. Но большая часть новых братьев, военных, пришла не по этому, а по другому…

Потому, что верно правильным казалось изъяснение высоких градусов масонских того, почему мы не победили, а вот сидим по заграницам; и что требуется, чтобы победить завтра.

Формулировка наияснейшая.

Не победили, главным образом, потому, что не поддержал нас должным образом Запад, французы с англичанами. А… всего лишь кое-как, между прочим, оттого, что у них в Париже и Лондоне на первейшем месте масоны; мы же "белые" масонам чужды и подчас враждебны.

Так для того, чтобы победить завтра, надо сойтись, чтоб помогли.

И для сего русское масонство. Для союза и будущей победы. В общем, хоть и каменщики, а в своем роде полувоенная проповедь»78.

Что Белогорский – человек неординарного мышления, ясно из следующего примера.

Генерал сел играть в шахматы с банкиром Куффелером: "Ибо несправедливо мнение, будто евреи – это только ростовщическая проза с процентами. И Давид, и Соломон, кроме всего остального, великие поэты, знаменитость которых самая длинная в мире.

Куда длинней, чем не только у Шекспира, но вот даже у воображаемого Гомера. И вчерашний сионизм, как и сегодняшняя израильская Палестина, – хоть она и не всем нравится, – опять в высшей степени поэзия. Подумайте: пронести это в душе своей народной две тысячи лет…" В сыгранной партии генерал победил. Конец был красив, и банкир произнес: "Благодарю вас… я восхищен. Романтическая партия. Впрочем, русские очень сильны в шахматном искусстве". Ответ генерала был объективен: "Русские и евреи: Стейниц и д-р Ласкер"79.

Помогли ли масоны эмигрантам? Некоторым да! Именно с помощью масонов смог сыграть матч с Капабланкой А.А. Алехин, а Иван Бунин получил Нобелевскую премию благодаря масону высокого посвящения президенту Чехословакии в 1918- 1935 гг.

Томашу Масарику.

Один из упомянутых ранее шахматистов, Савелий Григорьевич Тартаковер (1887-1956), он же "Гомер шахматной доски", вероятно, тоже был членом масонской ложи.

Доказательством его масонского подвижничества служит анализ партии Мароци-Эйве во время Шевенингенского турнира 1923 г., приведенный в третьей части книги Тартаковера "Ультрасовременная шахматная партия". При анализе совершенно неожиданно появляется графическое изображение партии в виде масонского треугольника-пирамиды. Поле "al" предоставлено неусыпному оку вечности (подобно антуражу масонской ложи), наблюдающему за постройкой пирамиды белыми фигурами: "Винтообразное восхождение на вершину пирамиды…"80.

Процентная норма О процентной еврейской норме при поступлении в гимназии и высшие учебные заведения писали много раз. На какие только ухищрения не шли родители, чтобы дать своим детям образование.

Самый известный рассказ на эту тему "История моей голубятни" Исаака Бабеля.

Мальчик готовился к поступлению в приготовительный класс Николаевской гимназии, где была жестокая 5-процентная норма. Из 40 поступавших могли принять лишь двух.

Мальчик был способен к наукам и сдал экзамены на две пятерки. Но приняли маленького Эфрусси, сына богатого хлеботорговца, который дал взятку в 500 руб.

На этом дело не кончилось: "родные тайком от меня подбили учителя, чтобы он в один год прошел со мною курс приготовительного и первого классов сразу, и так как мы во всем отчаялись, то я выучил наизусть три книги". Далее следует рассказ об экзамене, когда помощник попечителя гимназии Пятницкий спрашивает мальчика о Петре I. Выучивший "от строки до строки" учебник истории Ф.Ф. Пуцыковича и стихи Пушкина о Петре (вероятно, из "Медного всадника" или "Полтавы") герой "навзрыд" в забытьи их прочитал: "Я кричал их долго, никто не прерывал безумного моего визга, захлебывания, бормотания. Сквозь багровую слепоту, сквозь неистовую свободу, овладевшую мной, я видел только старое, склоненное лицо Пятницкого с посеребренной бородой. Он не прерывал меня и только сказал (учителю. – С. Д.) Каратаеву, ликовавшему за меня и за Пушкина:

– Какая нация, – прошептал старик, – жидки ваши, в них дьявол сидит"81.

Это литература. Но жизнь была точной копией этого рассказа. Писатель Виктор Азарьевич Гроссман (1887-1972?) констатировал: "В гимназии и в университет евреев принимали в пределах процентной нормы: 10 процентов от всех учащихся одесских гимназий и университета, 5 процентов в Петербурге и в Москве и соответственно в других университетских городах. Конечно, чаще всего это были дети богатых родителей, которые имели возможность лучше подготовить своих сыновей, пригласить лучших учителей, обычно из преподавателей той гимназии, куда богатый папаша собирался отдать сынка. И эта обидная несправедливость преследовала с первых дней жизни. Почему? За что? Необходимость сравнивать, обсуждать вызывала ранние непосильные раздумья, ставила неразрешимые в юном возрасте задачи, иногда закаляла волю, а чаще развращала. Одни протестовали и боролись, другие хитрили и приспосабливались. Но как трудно доставалось и то и другое! Невольная мысль отравляла добрые товарищеские отношения мальчиков: а чем он лучше меня?

Мы должны были учиться лучше всех, потому что иначе не примут в гимназию. Но разве можно было заглушить в себе мысль: почему я на экзамене должен получить все пятерки, иначе меня не примут, а Володя Леонтович и с тройками пройдет?

Володя драчун и лентяй, но он сын чиновника, а главное православный, и он будет принят… а я буду сидеть дома и ждать, когда судьба надо мною сжалится и придет мой черед занять парту в первом классе"82.

Далее рассказ сродни детективу: единственный мальчик, который правильно ответил на каверзный вопрос директора гимназии "Что значит седой как лунь?" (все ответили – луна, Виктор сказал – птица), не был принят. Опечаленную мать мальчика директор гимназии урезонивал так: "Сударыня, у вас и так двое сыновей учатся в нашей прогимназии, а есть еврейские семьи, в которых не учится никто!" Это была вторая неудача… В первый раз вместо ее мальчика был принят сын фабриканта Ваховского, который за свой счет организовал гимназический оркестр, купив 30 инструментов – от флейты до барабана. Теперь же преуспевающий доктор Чудновский, дабы обеспечить поступление сына, за свой счет обеспечил одеждой десять русских мальчиков из церковно-приходской школы. На самом деле не десять, а меньше, но "остаток" еще мог пригодиться – над своими детьми не экспериментируют. Правда, юный Гроссман благодаря ловкости родителя, сумевшего уговорить своего патрона-подрядчика выстроить новое здание гимназии, тоже попал в гимназию. Разумеется, не обошлось без мзды. И, конечно же, столь неравные условия побуждали еврейских детей учиться только на отлично. Виктор Азарьевич не исключение – он окончил гимназию с золотой медалью, а затем с отличием Лейпцигский университет.

Лишь окончание гимназии с золотой медалью открывало евреям путь в университет. К.Г.

Паустовский вспоминал, что выпускники Фундуклеевской гимназии в Киеве устроили перед выпускными экзаменами сбор класса, о котором евреи не должны были знать.

Гимназисты решили, что лучшие ученики из православных и католиков должны на экзаменах "схватить" минимум по одному предмету четверку, чтобы все золотые медали достались евреям: "Мы поклялись сохранить это решение в тайне. К чести нашего класса, мы не проговорились об этом ни тогда, ни после, когда были уже студентами университета. Сейчас я нарушаю эту клятву, потому что почти никого из моих товарищей по гимназии не осталось в живых"83. Первую часть "Повести о жизни" (Далекие годы) Паустовский написал в 1946 г. К этому времени поколение его ровесников и друзей было почти полностью "выбито" войнами и репрессиями. Погибло множество деликатных, порядочных и честных людей. Потеря невосполнимая…

Моя дочь оказалась в Израиле в шесть лет, воспитывалась бабушкой на книгах Л.А.

Чарской (1875-1937) и А.Я. Бруштейн (1884-1968) – так сказать, советский вариант Чарской. Из автобиографической трилогии Бруштейн "Дорога уходит в даль…" можно узнать, как принимали девочек-евреек (девяти-десяти лет) в Виленский институт благородных девиц. Православным, католичкам и магометанкам на вступительном экзамене задавали простейшие вопросы. Девочек "иудейского вероисповедания", как говорила классная дама, или "жидовок", как говорила одна из абитуриенток, экзаменовали отдельно (их было всего семь), если бы их экзаменовали вместе, то конкурс был бы явно не в пользу "правоверных". Экзамен был чрезвычайно сложен: вместо простых и коротких рассказиков, предлагавшихся "правоверным", с инославных требовали знания отрывков, например из "Горя от ума". Так, Александра Яновская (сама будущая писательница) читала монолог Чацкого и объясняла, кто такой "французик из Бордо"; какие еще есть города во Франции; что такое "надсаживая грудь" и т. д. Кроме того, следовало выдержать экзамен по французскому языку.

Все семь девочек отвечали несравненно лучше, чем их конкурентки, но приняты были лишь две. Надо думать, что для непоступивших это была душевная драма.

Далее Александра Яковлевна рассказывает о своем дедушке, сумевшем неимоверным трудом дать семи своим сыновьям высшее образование. У нее же есть рассказ об учителе Фейгеле: получив образование в Париже, он был вынужден преподавать в двухклассном начальном еврейском училище. Другие высшие учебные заведения для этого в высшей степени образованного педагога были закрыты84.

Моя теща Евгения Ефимовна Левина, да будет благословенна ее память, родилась в 1903 г. в городе Николаеве, что на Черном море, вне черты оседлости. (В течение без малого 40 лет, начиная с 1866 г., город считался чертой оседлости, но постановлением Сената в 1903 г. был из нее выведен. К 1914 г. почти 20% обитателей города составляли евреи.) Ее отец (дед моей жены) был экспертом по зерну и необыкновенно честным человеком, возможно, он работал у богача Харитона Эфрусси. Но речь не об этом. Дочь должна была учиться. В этой многодетной семье все дети получили ту или иную профессию или образование: первая, старшая дочь – белошвейка, вторая – музыкальный педагог, третья дочь и сын – фармацевты; самый талантливый, Мотя, – первая скрипка Большого театра – 18 лет провел в лагерях за анекдот о Крупской; наконец, младшенькая – "мизинец"… Была выбрана Мариинская гимназия для девочек (так назывались училища, открытые по инициативе вдовы Александра III Марии Федоровны). Экзамены Женечка (Евгения Ефимовна) сдала блестяще и поступила в первый класс. За обучение нужно было платить немалые деньги, кажется 300 рублей, причем вперед – за полугодие. На первый взнос деньги дала старшая сестра, преподаватель музыки. О дальнейшем не думали. Первая оценка, полученная Женечкой, была единица, кол! Напуганная непривычной обстановкой, она растерялась на уроке арифметики… Боже, какой иерусалимский плач стоял в доме.

Но это была лишь первая оценка, а дальше Женечка училась только на пятерки… не прошло и полугода, когда ее пригласили в кабинет инспектриссы гимназии. Она вошла, сделала книксен и стала ждать. Наконец инспектрисса властным четким голосом проговорила: "Левина! Передай своим родителям, что за отличную учебу и примерное поведение ты освобождена от оплаты за обучение". Теща заканчивала гимназию уже в советское время, посему золотую медаль ей не дали – в аттестате зрелости было написано: "достойна золотой медали". (Позже стала замечательным зубным врачом.) Конечно, дети состоятельных родителей могли получить образование в заграничных университетах (Борис Пастернак, Иона Якир, Эфраим Склянский, внуки Высоцкого – Гоцы и Цейтлины – первые пришедшие на ум имена. И, конечно, филер Евно Азеф, получавший деньги в департаменте полиции). Но большинство стояло перед дилеммой, что же делать? Самый простой путь – принять Святое крещение, и перед тобой открыты все двери. Многие так и поступали. Например, в 1913 г. крестились 1147 человек, из них лишь 38 вернулись в иудаизм85. В данном случае речь идет лишь о перешедших в православие, несоизмеримо больше переходило в протестантство – проще и с тем же результатом.

Один из братьев Трубецких*, а именно князь Евгений Николаевич (1863-1920), преподавал в 1886 г. в Ярославле в Демидовском юридическом лицее. В тот год в лицее, который хирел, обреталось всего 80 студентов, ибо он не мог равняться с близко расположенной Москвой и ее университетом. Обычно в Ярославле учились те, кому было не по средствам жить отдельно от семьи. Почти все студенты были местными. Однако, возобновив в 1887 г. чтение лекций, Трубецкой вместо двадцати слушателей обнаружил полтораста. Это было следствием введения министерского циркуляра, которым устанавливалась процентная норма для евреев, поступавших в университеты. В циркуляре ни слова не говорилось о лицее, но «когда стали поступать еврейские прошения, директор, не имея никаких распоряжений от начальства, сначала всех принимал. Когда же было принято около сотни и прошения продолжали прибывать, он, видя, что лицей превращается в еврейское учебное заведение, испугался, обратился с запросом в министерство и получил предписание – немедленно прекратить прием. Всего еврейских прошений было подано около трехсот. Один еврей, который запросил лицей еще летом о возможности быть принятым и получил ответ "о неимении препятствий", приехал на этом основании в Ярославль из Восточной Сибири; когда на основании нового распоряжения министерства ему отказали в приеме, он заявил, что будет искать с лицея путевые издержки. Мне пришлось читать целый год слушателям курчавым, черноглазым и с кривыми носами. Тот год волей-неволею вызывал ветхозаветные воспоминания, так как он пестрел библейскими именами: Аарон, Самсон, Соломон, Самуил, Моисей и т. п.». Евреи составляли треть курса, остальные – православные – были сплошь шалопаи, желавшие как можно скорее получить дипломы86. К сожалению, Евгений Николаевич ничего не сообщает о качестве "человеческого материала" – курчавость, черноглазость и кривизна носов (почему кривые?) ничего общего с успеваемостью не имеют…


***

* Напомню, что Трубецкие – потомки еврея П.П. Шафирова по линии его дочери, княгини Е.П. Хованской.


***

Шел 1908 год. Еврейская процентная квота неукоснительно соблюдалась тогдашним (1908-1910) министром народного просвещения А.Н. Шварцем. Что же касается огромного числа православных неофитов, а главное протестантов, то Синод бдел. Особенно усердствовал иеромонах Иллиодор (Сергей Труфанов). Восемнадцать евреев, поступавших в Новороссийский университет, оказались "за бортом". Способ, к которому они прибегли для исправления в паспорте графы "вероисповедание", был неординарный. Никто еще в России до этого не додумался. "Как еврей, привыкший в каждом явлении прежде всего ценить его остроумную сторону, не могу отказать коллективному уму этих восемнадцати в изобретательности. Они выдумали новое слово… за которое им можно выдать патент". Что же это за способ? Оказывается, восемнадцать не принятых абитуриентов восприняли магометанскую веру!

Действительно – такого еще не было.

Фельетонист журнала "Рассвет" Давид Иосифович Заславский (1880-1965), печатавшийся под псевдонимом Ибн-Дауд, не скупясь на иронию, продолжает: каждому "мусульманину" обеспечен диплом, квартира, сытный кусок хлеба, невеста с приданым и даже, ведь они исламисты, не одна, а несколько жен, как "подобает приличному эффенди". А далее сетует по поводу равнодушия еврейской среды, спокойно относящейся к тому, что ее лагерь оптом и в розницу в поисках лучшего местечка покидают единоверцы. Ибн-Дауд мечет громы и молнии в адрес малодушных и безропотных евреев, в адрес русской либеральной прессы, имеющей привычку "копаться своими грубыми холодными пальцами… в нашей душе… У нас есть и преимущества, и недостатки. Мы первыми не хвастаем, а последними не стесняемся и вообще не требуем ни от кого плохой или хорошей отметки"87. Эта, на мой взгляд, прекрасная статья достойна пера большого публициста. К сожалению, Д.И. Заславский, в свое время много писавший на еврейскую тему, скурвился, став преданным псом сталинского режима, в частности участвовал в травле О. Мандельштама и Б. Пастернака.

Обвинять правительство в антисемитизме правомерно, но не следует забывать, что и российское общество, даже передовое студенчество, не гнушалось юдофобства. Когда в 1909-1910 гг. в Петербургском технологическом институте студентов попросили ответить на несколько вопросов анкеты, в том числе на вопрос, как они относятся к еврейству, ответы были неутешительными. Антисемитами себя признали студенты-октябристы – 32,6%; беспартийные – 44%; кадеты – 31,4%; просто левые – 24,8%; эсеры – 11,3%; социал-демократы – 4%. Студенты-демократы высказались против равноправия евреев!88 А вот пример из недалекого советского прошлого. Я проходил педагогическую практику в школе № 229 города Ленинграда, в том самом знаменитом здании, где "львы сторожевые", – на одном из них спасался от воды герой Пушкинского "Медного всадника" Евгений. Каждое утро я подходил к окнам и с высоты нескольких школьных этажей любовался Исаакием Далматинским; точнее, иным, чем из окна моей квартиры, ракурсом собора. Школа была объявлена математической (первой математической школой в Ленинграде). Если я не ошибаюсь, принимали сразу в восьмой класс. Набор был конкурсный – по аттестатам и собеседованию, равному экзамену. Все еврейские родители бросились в школу: принимали со всего города, а не по району (Октябрьскому).

Не надо объяснять, что конкурс выиграли те ученики, которые имели репетиторов, среди них – почти 100% еврейских детей. Способные от природы да еще натасканные репетиторами, они доминировали. В какой-то момент директор школы спохватился и, почти как директор Демидовского лицея, полетел в Гороно. Ответ соответствовал духу времени: "отдавать предпочтение детям рабочих и крестьян (?)" – правда, последних в Питере отыскать было сложно. Этот первый набор был черноглазым, курчавым, с нестандартными носами. Позднее приняли Соломоново решение: в каждом районе города открыли математическую школу, намного разбавив таким образом концентрацию черноглазых и курчавых, ибо они устремились в эти школы.

Дочь моего шефа Аркадия Борисовича П. (о, мои любимые и нелюбимые шефы – о них надо писать отдельно!) Марина была круглой отличницей, победительницей математических и физических олимпиад, но беспокойный родитель попросил меня "подстраховать" дитя при приеме в ту самую школу "со львами". Мое вмешательство не потребовалось, Марину приняли одной из первых, школу она закончила блестяще, с золотой медалью, и была приглашена в Ленинградский университет как победительница городских и союзных олимпиад. Каково же было мое удивление, когда мой шеф попросил меня "найти концы" в университете. "Аркадий Борисович! – взмолился я, – Зачем? Она медалистка и прочее. "- Савва, запомни: никаких экспериментов со своими детьми не производить!

Нельзя полагаться на случай, тем паче, ты знаешь, кто они". Проклиная все на свете, я нашел "ход" и собственноручно вручил 500 рублей (год 1963-й – солидная сумма!), как я полагал, за воздух. Марину приняли на физико-математический факультет, а спустя короткое время Аркадий Борисович сказал мне: "Марина – единственная еврейка на ядерном отделении! Уразумел?" Я уразумел… Где теперь мудрый Аркадий Борисович, где его милая дочь Марина? Ничего не знаю…

Через много лет в Израиле я познакомился и подружился с профессором Ленинградского университета Соломоном Борисовичем Могилевским. Как партийный работник среднего уровня, карьера которого началась в 30-е годы, он пользовался особым уважением. По долгу службы он присутствовал на приемных экзаменах. Когда входили еврей или еврейка, председатель комиссии (русский) обычно вежливо просил:

"Соломон Борисович! Отдохните, идите покурить", и тот покорно покидал аудиторию, оставляя соплеменника в руках душегубов… В Израиле же судьба меня свела с замечательным историком и теоретиком шахмат Яковом Исаевичем Нейштадтом. Он мне на многое открыл глаза, что касалось процентной нормы в советских учебных заведениях. Она существовала всегда и, вероятно, устно доводилась до сведения университетского или институтского начальства. Свидетельство хорошо информированного П.А. Судоплатова: "Мне припоминается, что в 1939 г. мы получили устную директиву, обязывающую нас (внешнюю разведку. – С. Д.) – это происходило уже после массовых репрессий – следить за тем, какой процент лиц той или иной национальности находится в руководстве наиболее ответственных, с точки зрения безопасности, ведомств. Но директива эта оказалась куда более глубокой по своему замыслу, чем я предполагал. Впервые вступила в действие система квот"89. (Депутат израильского Кнессета мадам Солодкина училась на Восточном факультете Московского университета, причем в те времена, когда евреев туда вообще не принимали – любопытная подробность.) Я.И. Нейштадт рассказал мне, как его сын поступал в Медицинский институт. Приятель Нейштадта, русский,один из вершителей судеб в этом институте, спросил друга Яшу, хочет ли он, чтобы его сын поступил в институт. Желание было – сын прекрасно окончил институт.

Распределение. Друг спросил: "Яша, а почему бы твоему сыну не поступить в аспирантуру?" "- А разве это возможно?" – "Возможно!" И сын поступил в аспирантуру. Я люблю Советскую власть, хотя нынче она называется иначе, ибо она вечна!

И еще о музыке В 1850 г. немецкий композитор и дирижер Рихард Вагнер (1813-1883) опубликовал некое подобие (анонимного) памфлета под названием "Жидовство и музыка"*.

Основной постулат этого "сочинения" сводился к тому, что евреи напрочь лишены творческого начала, максимум, на что они способны, – добросовестное исполнительство. Но даже это утверждение Вагнера многие антисемиты восприняли в штыки… А все очевидные успехи еврейских музыкантов приписали (и до сих пор приписывают) умело организованной рекламе, которая якобы не допускала "гоев" (русских) на музыкальный Олимп. С тех пор тема "евреи и музыка" не покидала страниц ни филосемитских, ни антисемитских изданий…

В 1914 г. один из анонимных читателей журнала крайне правого толка "Прямой путь" прислал в редакцию письмо, точнее, заметку под названием «К сведению журнала "Прямой путь"» по поводу содержавшегося в уставе российских консерваторий отказа ограничить прием евреев в музыкальные заведения, который мотивировался тем, что без них "музыка может много потерять" (курсив автора письма), с чем аноним был категорически не согласен, так как «евреи ничего не дали русской музыке. Вот имена знаменитостей современных: Рахманинов, Глазунов, Скрябин, Падеревский, Зилоти, Шаляпин, Собинов, Фигнеры, Нежданова, Кусевицкий, Металлов, Лавровская, Направник, фон Глен, Брандуков, Збруева, Смирнов, Лядов, оба Танеева, оба Калинникова, Черепнин, Гречанинов, рус. балет. Вот имена знаменитостей недавняго прошлого: Чайковский, Римский-Корсаков, Рубинштейн (?), Серов, Балакирев, Мусоргский, Вержбилович, Давыдов. Если взять всю русскую музыку от Глинки до Глазунова, то найдем одно только еврейское имя: Рубинштейн. Но и тот интернационален, потому что выкрест третьяго или больше поколения, обрусевший, выродившийся (так в тексте. – С. Д.). Евреи хорошие муз. обезьяны, это правда; перенимают, подделываются они ловко, но их музыка груба, уродлива.


***

* "Памфлет" был переиздан в 1870 г. с указанием имени автора.


***

Кого дали они миру? Одного Мендельсона. Что дали они выдающегося в музыке?

Мелодию "Кол-нидре". А больше ничем не знамениты, беднее малороссов, в музыке непризнанных. Это вся их польза музыке, а почему не рассматривают их вред? Они грубы, не эстетичны, смешны, и все это вносят в музыку… Следовало бы сделать призыв к тем, кто может это сделать, чтобы спасти музыку от евреев. За что им столько благодеяний за счет русских, к тому же более способных, как это доказывает история музыки? Все имена, которыми горда русская музыка, это русские имена. Раздаются голоса, СПб. консерватория благодаря Глазунову уже есть первая в мире по количеству знаменитостей. Что ни профессор, то европейское имя:

Глазунов, Лядов, Черепнин, Сакети, Цезарь Кюи, Есипова и др. В текущем году С.-Петербургскою консерваториею золотая медаль присуждена Софье Меттер… С.-Петербургская консерватория со времени директорства Глазунова занимает едва ли не первое место в Европе, особенно в классах композиции и рояля, а в числе этих выдающихся талантов нет ни одного еврея»90.

Комментировать сей "спич" весьма сложно, ибо очевидно, что мировая культура создается совокупным усилием всех народов, в том числе евреев и русских.

«Евреи не дали миру ничего, кроме мелодии "Кол-нидре"». На мой взгляд, даже если это так, то и этого вполне достаточно для маленького народа. Евреи пришли в этот мир четыре тысячи лет назад. Историю восточных славян исчисляют 1100 годами, со дня крещения Руси. Автору процитированной заметки, человеку, скорее всего, верующему, возможно, было неведомо, что духовную музыку на православную почву перенес еврей Роман Сладкопевец91 – автор 85 так называемых кондаков, 60 из которых подлинные. Этот главный жанр ранневизантийской церковной гимнографии, род поэмы на религиозный сюжет, достиг расцвета в VI в. именно в его творчестве.

Православная церковь причислила Романа Сладкопевца к лику святых. В VIII-IX вв. кондак был вытеснен каноном, однако в позднейшем православном обиходе сохранился в качестве короткого песнопения на тему праздника (например, "Дева днесь" – образец ясности, простоты и целомудрия, реликт бывшего кондака).

В мировой музыке XIX в. невежда находит одно еврейское имя – Феликс Мендельсон, тогда как имен этих было значительно больше, и все они получили мировое признание: Жак Галеви, Джакомо Мейербер*, Антон Рубинштейн, Жак Оффенбах**, Иоганн Штраус, Густав Малер, Карл Гольдмарк (автор колоритной оперы "Царица Савская" и знаменитой увертюры "Сакунтала"), Камиль Сен-Санс, а по некоторым весьма достоверным сведениям еврейского происхождения были и великий Россини, и Жорж Бизе, и даже (о ужас!) самый главный музыкальный антисемит Рихард Вагнер. (Его настоящим отцом был актер и, увы, еврей Гайер, но и этого мало – его мать происходила из семьи еврейских банкиров Бетман-Гельвиг; из этой же семьи вышел впоследствии канцлер Германии.) Что касается композитора и музыкального критика Александра Николаевича Серова (1820-1871), то его отношения с Мировым кагалом явно не сложились. Он был убежден, что ему не дали преподавать в Петербургской консерватории в угоду всесильному Синедриону, не признавшему Серова за своего. Подтверждение этому находим в воспоминаниях B.C.

Серовой: «"Меня очень обозлила эта синагога", – промолвил он, указывая на соседнее здание (Серов прозвал синагогой консерваторию, преподаватели которой почти все были евреями). – Ни одного русского не пригласили»92. Странно, конечно, что это сказал человек, мать которого была еврейкой – из семейства сенатора Таблица. Но и с отцом Александра Николаевича – дело темное. Не мог же маститый критик Владимир Стасов за здорово живешь назвать Серова евреем?..93 В заключение рассказа о А.Н. Серове, пожалуй, нелишне напомнить, что Петербургская консерватория была создана усилиями и трудами крещеного еврея Антона Рубинштейна, а Московская – стараниями его брата Николая.

Вернемся, однако, к цитированной записке. "Если взять всю русскую музыку от Глинки до Глазунова, то найдем только одно еврейское имя: Рубинштейн". И далее:

«Что дали они (евреи. – С. Д.) выдающегося в музыке? Мелодию "Кол-нидре". А более ничем не знамениты, беднее малороссов, в музыке непризнанных». Не скверный ли это анекдот, подумает образованный читатель: украинцу Глинке отказано в национальности, а малороссам – в музыкальных способностях. Еще нелепее выглядит приводимый автором перечень музыкальных знаменитостей. Род Рахманиновых явно татарского происхождения, Падеревский – поляк, Зилоти – итальянец, Цезарь Кюи, – француз, Фигнеры – Николай французского происхождения, а Медея, урожденная Мей, какого? Не очень понятно… Вержбилович поляк, Мусоргский и Чайковский тоже польского происхождения. Давыдов, если это певец Александр Михайлович, то он, увы, урожденный Левенсон, т. е. еврей; Направник – чех; фон Глен не знаю кто, но, похоже, не русский. Кусевицкий? О нем ниже. Остается чуть ли не один Скрябин, но и он по матери… Дочь Скрябина приняла иудаизм и погибла в нацистском лагере.


***

*Настоящие имя и фамилия Якоб Либман. **Настоящие имя и фамилия Якоб Эбершт.


***

Получившую золотую медаль за исполнительство пианистку Софью Меттер (вероятно, Софья Метнер, 1877/78-1943, из семьи известных музыкантов Гедике-Метнер) дореволюционная Еврейская энциклопедия причислила к евреям, а ее брата композитора Николая Карловича Метнера (1879/80-1951) Новый энциклопедический словарь (М., 2001) считает немцем по происхождению. Так что весь этот "интернационал" (слово, использованное автором записки) представляет – к вящей ее славе – российскую музыкальную культуру без различия вероисповедания и происхождения.

Все тот же журнал "Прямой путь" (почивший как только началась Первая мировая война, ибо государственная субсидия кончилась, деньги понадобились на другое) в одном из последних номеров за 1914 г.94 опубликовал подписанную инициалами NN небольшую статью под названием "Мирное завоевание евреями России (Одесская консерватория)". Основная мысль ее автора сводилась к тому, что музыка – один из инструментов евреев, с помощью которого они достигают власти: "Музыка в руках евреев не невинное занятие, но опасное… Евреи, как более ловкие, заберут в руки всю музыку, как забрали уже: 1) печать: еврейская печать очень сильна, она везде первенствует. Газеты богаты, таланты куплены и направляются куда надо… 2) литературу: современные писатели все заискивают у евреев, видя в их печати силу, от которой зависит успех, потому что иудействующие писатели возносятся до небес (напр. второстепенный писатель Короленко уже назван заместителем Льва Толстого); 3) искусство. Масса красивых и ловких актрис наводняют сцену, умея влиять на меценатов и сановников, часто очень мягких и гуманных, а также на лиц официальных, а через них и в высших сферах. Покровительство артисткам всегда в моде, а каждая еврейская актриса (обыкновенно скрывающая свою национальность под русской фамилией), если она на виду, имеет за спиной не только отдельных лиц, но и целые еврейские учреждения. Евреи следят за успехами своих артистов, помогают и направляют их. Из Одесских (так в тексте) евреев уже есть на Императорской сцене в СПб.: Юренева, Долинов, Мейерхольд (оба режиссерами, т. е. распоряжаются сценой)"95. Названные лица действительно еврейского корня. Далее автор объясняет причины, по которым евреи (при попустительстве православных) устремляются в музыку. Речь не идет о природном влечении, как, скажем, у цыган: «Музыка расчищает евреям широкую дорогу всюду. Музыка считается у русских делом политически невинным и на нее мало обращают внимания. Но евреи смотрят на нее как на средство, "открывающее двери" в домах, куда они не могли бы пролезть иначе». Зачем это евреям нужно? А такова уж эта нация нечистых на руку стяжателей и профессиональных шпионов (вспомним "Жидовку" Тургенева): "В Одессе с учителями музыки были случаи воровства и шпионства, но дети генералов в большинстве учатся у евреев – за спиной еврейки кагал, который обойдет кого угодно". Евреи начисто вытеснили русских учителей в Одессе, их просто нет – все музыканты или евреи, или иностранцы с подозрительными фамилиями, вроде чеха Пермана. Забавно, что на сцене появляется кагал, написанный, правда, со строчной буквы. Здесь кстати вспомнить писателя Глеба Успенского (1843-1902), объяснившего, почему чернь еврейской Одессы чуть не устроила линч великой французской актрисе Саре Бернар (1844-1923). И снова на сцене появляется кагал.

Слово современнику: «В Одессу приезжает… Сара Бернар, чтобы дать несколько спектаклей, а толпа так называемой черни начинает по случаю этого приезда побоище. Стекла в карете артистки разбиты камнями при криках: "Сурка, гевалт!" На улицу являются солдаты и несчастную Фру-Фру конвоирует казачья сотня». Как ни странно, Успенский в этой хамской выходке толпы находит логику по сравнению с обыкновенным бессмысленным погромом еврейской нищеты: «Но как все это ни нелепо в данном случае, однако можно еще найти кой-какую связь между разбиванием еврейских домов и лавок и приездом французской актрисы. Прежде всего она "Сурка", т. е. еврейка. Затем газеты протрубили, что она получает ежедневно несметные суммы денег; толпе известно, что кагал, имеющий, разумеется, и над Суркой власть, точно такую же, как и над всяким другим из своих членов, не преминет попользоваться частью этих несметных богатств для еврейской партии. При некотором усилии можно даже объяснить и то, что "Сурка", в которую, по-видимому, ни с того ни с сего народ бросал камни, благодаря шуму и грому газетных фельетонов и оваций превратилась во мнении волнующихся масс в "еврейскую царицу" и в качестве таковой и была избиваема» 96. Итак, всесильный кагал не уберег великую актрису от оскорблений и насилия в Одессе. Существует предание, согласно которому Сара Бернар оправила камень, кинутый в нее толпой, и хранила его как талисман. Менее известно, что спутник "царицы" французский актер был изувечен этим камнем…97 Тот же одесский корреспондент черносотенного "Прямого пути" с пеной у рта доказывал, что, выражаясь современным языком, еврейское лобби "проваливало" гастроли неугодных музыкантов-иноверцев в Одессе: Рахманинова, Гофмана, Годовского, Есиповой, Яна Кубелика, Марто, Кусевицкого. Успеха никто не имел.

Любой непредвзятый человек может этому только удивляться, и не столько их общему неуспеху в Одессе, сколько тем, что они неугодные иноверцы. Бесспорно, за русского может сойти Рахманинов (о нем у нас отдельный рассказ). Но остальные?

Например Леопольд Годовский (1870-1938), родившийся в местечке Сошлы Виленской губернии, еврей, названный современниками "чудом XX века". Или Сергей Александрович Кусевицкий (1874-1954), тоже еврей, кстати сказать, завещавший Иерусалимской музыкальной академии им. Рубина свою замечательную коллекцию музыкальных инструментов!

О еврейском влиянии на успех того или иного виртуоза одним из первых обратил внимание О.А. Пржецлавский (1799-1879), антисемит и бывший масон, автор "Разоблачения великой тайны франкмасонства"*. В начале 1859 г. в Варшаву приехали сестры-скрипачки чешки Вильма Мария Франтишек Неруда (1839-1911) и Амалия Неруда (1834-1890). Их первые концерты, к сожалению, успеха не имели. Варшавская публика была избалована гастролями всевозможных знаменитостей, на их фоне сестры "не смотрелись". Один из современников так и писал, что пресыщенная частыми в то время концертами публика отнеслась к чешкам весьма прохладно. В "Gazeta Warszawska" (популярной среди читателей Привислинского края) была опубликована статья, автор которой утверждал, что евреи составляют тайный союз, опутавший всю Европу. Они поддерживают друг друга, будь то банкир, тенор, скрипач или спекулянт. Тут же рассказан "пророческий" анекдот о скупке евреями акций строящегося Суэцкого канала, дабы вернуть с их помощью евреев в Палестину. Сама идея возвращения евреев в свою "ойчизну" автору представлялась смешной.

Оскорбленная еврейская общественность, имевшая к этому времени весьма сильные позиции в банковской, финансовой и культурной сферах, отреагировала мгновенно, опубликовав подписанный несколькими десятками весьма почтенных граждан протест. Как ни странно, после этого состоялось несколько дуэлей.


***

* Подробно о нем см. в моей книге "История одного мифа" (М., 1993).


***

Дискутировался вопрос: можно ли драться на дуэли с евреем? Далее уместно рассказать о бессилии еврейского кагала…

Антон Рубинштейн завещал крупную сумму денег на проведение конкурса своего имени в Петербурге. В 1910 г. состоялся пятый и, увы, последний конкурс. "Русские ведомости" от 12 августа 1912 г. познакомили читателей с предысторией и правилами этого конкурса: 20 лет тому назад Антон Григорьевич сделал вклад в Государственный банк с тем условием, чтобы каждые пять лет устраивать конкурс на соискание двух премий – одной для композитора, второй для исполнителя в размере 5 тыс. франков. «Свободолюбие Рубинштейна и его воззрение, что в области искусства "несть эллин или иудей", сказалось в том, что участвовать в конкурсе может всякий юноша независимо от своего подданства, религии и образовательного ценза, лишь бы только возраст конкурента был не менее 21-го и не более 26-ти лет.

По воле покойного, выразившейся в Высочайше утвержденном 17 июня 1889 года Положении о международном конкурсе на музыкальные премии, в конкурсе могут принять участие лица мужского пола всех наций, религий и сословий, но в конкурсе текущего 1910 г., по воле Министерства внутренних дел, лица, не имеющие права постоянного жительства в столицах, лишены возможности участвовать в конкурсе, так что в сущности воля покойного Рубинштейна может осуществиться полностью только тогда, когда по условиям конкурсов они будут иметь место за рубежом, т. е. в Берлине, Вене или в Париже, где поочередно они устраиваются…»98 (Напомню, что в это время в газете "Русские ведомости" сотрудничали П.Д. Боборыкин, В.

Вернадский, В.Г. Короленко, П. Кропоткин, Т. Щепкина-Куперник и другие известные литераторы.) Первый конкурс состоялся в 1890 г. в Петербурге при жизни Антона Рубинштейна – тогда трудно было пренебречь его волей; следующие проходили за границей: второй в 1895 г. в Берлине, третий в 1900 г. в Вене, четвертый в 1905 г. в Париже и, наконец, последний на родине основателя фонда.

Однофамилец знаменитого композитора и пианиста Артур Рубинштейн (1887-1982), концертировавший с 1894 г., не знал, как ему поступить – принять или нет участие в конкурсе, причем на правах российского подданного. Молодой пианист перестал колебаться после прочтения статьи, в которой сообщалось, что композитор А. К.

Глазунов (1865-1936) обратился к государю с просьбой разрешить на время конкурса проживание в Петербурге участникам-евреям, поскольку закон запрещал им находиться в столице более 24 часов. Возможно, уязвленный тем фактом, что большинство участников и победителей прошедшего в Петербурге в 1909 г. международного турнира по шахматам были евреями (в частности, чемпион России Акиба Кивелевич Рубинштейн), Николай II не удостоил А.К. Глазунова ответом. За него категорическое "нет" молвил председатель Совета министров П.А. Столыпин, очень почитаемый ныне некоторыми российскими реформаторами.

Много усилий потратил сенатор и видный шахматный деятель П.А. Сабуров, чтобы преодолеть все препоны и допустить "вечных жидов" к участию в конкурсе, некоторые даже ночевали у него в доме – чего не сделаешь для чистого искусства…

Далее – справедливости ради – позволю себе отступление.

История империи второй половины XIX в. так или иначе, связана с фамилией Рубинштейн, ибо ее представители внесли весомый вклад в отечественную и мировую культуру. Кроме родных братьев Антона и Николая, назову двоюродных – дирижера Эдуарда Гольштейна (1851-1887) и знаменитого химика и педагога Михаила Юльевича Гольштейна (1853-1905), зверски убитого черносотенцами. Цензура советского времени оттеснила братьев на второстепенное место. Но в начале XX в. они были заметными участниками общественных событий, живой истории, и это участие, судя по всему, особенно раздражало русских националистов. В одном из трогательных рассказов Шолом-Алейхема (1859-1916) – "От пасхи до кущей. Удивительная история, рассказанная страстным шахматистом в теплой компании в холодную зимнюю ночь после веселой игры в картинки и хорошего ужина" – фамилия героя Рубинштейн по сути нарицательная: "Одним словом, где Рубинштейн – там шахматы, а где шахматы – там Рубинштейн". Рассказ этот объединяет вариации на темы произведений Н.

Лескова ("Левша" и др.), а также подлинные истории попавшего в узилище Залмана Шнеерсона (любавического раввина) и знаменитого математика и изобретателя первой вычислительной машины (арифмометра) Авраама Якова Штерна (1762/9-1842) 99.

Вернемся, однако, к пятому конкурсу имени Антона Рубинштейна. Спустя десятилетия великий интерпретатор Шопена Артур Рубинштейн писал: "Эта скандально наглая несправедливость превзошла меру того, что я мог вынести. Помимо унижения, какое я испытал лично как еврей, я остро чувствовал оскорбление, нанесенное памяти моего великого однофамильца, который никогда бы не потерпел подобной дискриминации.

Я горел жаждой реванша". Артур нелегально приехал в Петербург. Встретивший его Глазунов с горечью сообщил, что вряд ли полиция позволит ему оставаться, часть конкурсантов-евреев имеет дипломы об окончании российских консерваторий, иностранцы-евреи имеют паспорта своих стран, а он (Рубинштейн) единственный, кто беззащитен. «"Что бы ни случилось, – сказал я умоляющим голосом, – прошу вас разрешить мне участвовать в конкурсе". – Он согласился…»100. Сразу же выяснилось, что конкурсный отбор проходил с гандикапом: немецкому пианисту Альфреду Гену (Хену) покровительствовала императорская семья. Но конкурс начался, и Артур с упоением сыграл концерт своего предшественника и однофамильца.

Двенадцать членов жюри, нарушив традицию, стоя ему аплодировали. Среди них растроганная Анна Николаевна Есипова, расцеловавшая претендента. Глазунов сказал:

"Мне казалось, я слышу Антона Григорьевича". Утренние газеты поместили восторженные отклики. И Артур забыл о полиции и о Столыпине. Дальнейшие туры лишь подтвердили его преимущество. Играя сонату Бетховена (Ор. 90), он помнил слова профессора Барта, что Антон Рубинштейн доводил ее исполнением слушателей до слез. Дух великого пианиста словно переселился в Артура. Обезумевшая публика, затаив дыхание, слушала его игру, затем зал взрывался неистовым громом аплодисментов, овации продолжались десять-двадцать минут, в перерывах Артур и члены жюри с трудом пробирались сквозь возбужденную толпу до артистической. Его прошлые триумфы, по свидетельству современников, по сравнению с этим были детским лепетом. Одна из газет поместила информацию о конкурсе под огромным заголовком "Глас народа – глас Божий" и "Понадобился Рубинштейн, чтобы завоевать приз имени Рубинштейна". Победа была рядом, но…

Решение жюри было отложено на 24 часа, затем еще на час. Наконец его члены вернулись в зал и бледный, весь в поту Глазунов огласил результаты. Эмилю Фрею была присуждена первая премия по композиции в размере 2000 рублей, первую премию за исполнительское мастерство получил Хен, Рубинштейн – специальный почетный приз первой степени. Начался, правда недолгий, скандал. Больше всех негодовал Андрей Романович Дидерихс, представитель знаменитой фирмы "Бехштейн", кричавший "Позор!", "Позор!", а при встрече с Артуром выложивший весь запас русских ругательств по адресу членов жюри, поддавшихся давлению сверху.

После окончания церемонии награждения Артура ждал еще один "сюрприз": в дом, где он жил во время конкурса, явилась полиция с предписанием покинуть столицу в 24 часа. Мир не без добрых людей – С.А.

Кусевицкий устроил молодому пианисту турне по России, причем за концерты в Харькове и Москве ему полагался гонорар, равный первой премии конкурса – 2000 рублей, который был вручен Артуру в домашней обстановке на даче Сергея Александровича. Этим в данном случае завершилась победа Мирового кагала над посредственностью. Сам Артур соперника таковым не считал, утверждая, что он превосходный пианист. Преданный забвению калиф на час, Альфред Хен (1887-1945), вероятно, был добротным профессионалом. Интересно, как воспринял итоги конкурса он сам? Вопрос риторический, ибо история об этом умалчивает…

А вот слава Рубинштейна росла из года в год, миллионные тиражи пластинок, записи на радио, позже на телевидении, до которого немец не дожил. Другой немец, действительно великий (Томас Манн), писал: «На ту же пору… пришлось и общение с Артуром Рубинштейном… Наблюдать жизнь этого виртуоза и баловня судьбы мне всегда просто отрадно. Талант, повсюду вызывающий восторг и поклонение и шутя справляющийся с любыми трудностями, процветающий дом, несокрушимое здоровье, деньги без счета, умение находить духовно-чувственную радость в своих коллекциях, картинах и драгоценных книгах – все это, вместе взятое, делает его одним из самых счастливых людей, каких мне когда-либо случалось видеть. Он владеет шестью языками – если не больше. Благодаря космополитической пестроте своих речей, усыпанных смешными, очень образными имитациями, он блистает в салоне так же, как на подмостках всех стран, благодаря своему необычайному мастерству. Он не отрицает своего благополучия и, конечно, знает себе цену. Однако я записал характерный случай, когда естественный обоюдный респект к "иной сфере" вылился в некий диалог между ним и мной. Однажды, после того как он, его жена, Стравинский и еще несколько человек провели вечер у нас в гостях, я сказал ему на прощанье:

"Dear Mr. Rubinstein (Дорогой мистер Рубинштейн), я почел за честь видеть вас у себя". Он громко рассмеялся. "You did? Now that will be one of my fun-stories!" (В самом деле? Теперь это станет одним из моих анекдотов!)»101.

Я уже комментировал антисемитскую статью, посвященную музыкальной Одессе 1914 г., в которой утверждается, что все юные дарования – евреи-одесситы (кроме этой, статья полна других нелепостей). Возвращаюсь к ней потому, что "за кадром"осталась социальная природа "вундеркиндства". Зачастую учить одного из детей музыке (или чему-то еще) для еврейской семьи являлось единственным способом выбиться из нищеты. Семья не покладая рук работала на будущую знаменитость, увы, не всегда оправдывавшую надежды, затраченные средства и усилия. Исаак Бабель вспоминал: "Все люди нашего круга – маклеры, лавочники, служащие в банках и пароходных конторах – учили детей музыке. Отцы наши, не видя себе ходу, придумали лотерею. Они устроили ее на костях маленьких детей. Одесса была охвачена этим безумием больше других городов. В течение десятилетий наш город поставлял вундеркиндов на концертные эстрады мира. Из Одессы вышли Миша Эльман, Цимбалист, Габрилович, у нас начинал Яша Хейфец"102.

Обычно говорят о вундеркиндах-музыкантах, но они были и в других областях.

Шахматист Самуил Решевский (1909-1992), научившийся играть в 5 лет, в 7 лет давал сеансы одновременной игры, а в 12 был уже сложившимся мастером. К 1920 г. о нем знала вся просвещенная Европа. Благодаря его дарованию семья смогла покинуть богоспасаемое местечко Озерково в русской Польше и переселиться в Новый Свет.

А.А. Алехин (1892-1946) считал Решевского дутой величиной. Вундеркиндом. Сколько уж было у евреев этих несостоявшихся юных гениев! Вот появился и в шахматах. "Бедная Америка", – сокрушался гроссмейстер. В статье 1933 г. о Решевском сказано немного по-другому: "Мальчик этот… был на самом деле подлинным шахматным вундеркиндом; поражала не только сила его игры… но, быть может, главным образом скорость и острота мышления". Затем вундеркинд исчез, предварительно неплохо заработав ("они" всегда умеют устраиваться!). Он должен был получить образование, и решение родителей было мудрым. Все ждали с нетерпением, состоится ли бывший вундеркинд. Да, состоялся, но не в шахматном плане: «Скажу прежде о "человеческом" впечатлении от общения с ним – оно было самое благоприятное. Ни тени заносчивости». Но стиль Решевского Алехину не нравился: оправдывая будущую оценку, он употребил слово "бездарность". (Невозможно представить, чтобы это слово в чей бы то ни было адрес произнес, а тем паче написал двухкратный чемпион мира по шахматам Эм. Ласкер, 1868-1941, – другое воспитание, другая мораль.) Впрочем, "бездарность" в игре с гением комбинаций добьется в будущем неплохого результата. Их общий счет ничейный. Кроме того, "бездарность" затмила Алехина на некоторых соревнованиях: Ноттингем (1936 г.), Кемери (1937 г.), а на АВРО-турнире (1938 г.) они стали вровень.

Но вернемся к статейке. С нескрываемой завистью автор пишет об успехах Миши Эльмана, ученика "еврея Столярского, который сам мало учился", а также о том, что 18-летний Миша "имеет свои дворцы (?) в Лондоне и покровительствуем королевской Англией"103. Нет спору, Миша (Михаил) Саулович Эльман (1891-1967) – скрипичный гений – был принят в Петербургскую консерваторию в возрасте 10 лет!

Что же касается "малограмотного" Петра (Пейсаха) Соломоновича Столярского (1871-1944), крупнейшего и талантливейшего педагога России и СССР (его ученики Давид Ойстрах, Буся Гольдштейн, Эмиль Гилельс, М. Фихтенгольц и др.), то его необразованность несколько преувеличена. С детства он учился музыке у отца-скрипача, два года работал в Севастопольском городском оркестре, в 1890 г. окончил Одесское училище Русского музыкального общества по классу скрипки у известного музыканта И.

Карбульки, брал уроки у Э. Млынарского и у С.К. Барцевича в Варшаве. Да, Петр Соломонович скверно говорил по-русски, но как музыкант он получил солидное образование, что в сочетании с его природными педагогическими способностями позволило ему создать в Одессе ставшую знаменитой школу. Столярского Исаак Бабель "обессмертил" в рассказе "Пробуждение" – сам он, как водится в Одессе, какое-то время в школе Столярского "вундеркиндствовал". Увы, быть вундеркиндом – тяжелейшая задача, она большинству не по плечу. Талант давит. Не случайно Николай Гумилев посвятил музыканту-вундеркинду такие строки:

Не владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ И погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!

Происки кагала по части угнетения русских автор цитируемой статьи подтверждает тем фактом, что пианист Петров, православный, блондин русского типа, страшно подумать, выдает себя за выкреста! И лишь благодаря этому, несмотря на молодость, в скором времени получит профессорское звание. Здесь какая-то неувязка. Чаще всего выкресты меняли свои неблагозвучные фамилии на сценически благородные, преимущественно русские. Так, первый исполнитель партий Германа и Ленского Михаил Медведев – в "девичестве" Бернштейн; Лев Сибиряков – урожденный Спивак, актер Правдин – увы, Трейлебен и т. д.

Продвижение Петрова к профессуре было связано с его крещением, а не с тем, что он скрывал свою русскость – это бессмысленно. Кстати сказать, из современных пианистов известен Николай Арнольдович Петров (1943), сын виолончелиста А. Феркельмана и внук по матери певца В. Петрова. Не родственник ли он и пианиста Петрова?

И еще немного об Эльмане. Великая балерина Матильда Феликсовна Кшесинская (1872-1971), несмотря на свою скандально известную близость ко двору, была человеком культурным и лояльным. Она давала концерт в Лондоне под аккомпанемент Миши Эльмана. Юдофобы писали, что "корыстный" еврей сорвал огромный денежный куш.

Сама балерина писала, что он играл бесплатно. Она отблагодарила пианиста красивым подарком. Но не только. Репетируя с Кшесинской, Миша обратился к ее мужу великому князю Андрею Владимировичу с просьбой помочь получить разрешение на поездку в Петербург, чтобы дать несколько концертов в честь своего учителя Леопольда Ауэра. Кшесинская объясняет западному читателю своих мемуаров: Эльман эмигрировал из России и поэтому не имел права на въезд без особого разрешения.

Выступления Миши с огромным успехом прошли в Дворянском собрании, они с профессором Ауэром блестяще сыграли концерт для двух скрипок. "Картина их совместного выступления была очень трогательной", – писала Кшесинская. К месту сказать, Матильда Феликсовна всегда дружила с евреями и однажды с мужем даже присутствовала на еврейской свадьбе в синагоге. Ее рассказы о друзьях-евреях – о тезке Матильде Ивановне Витте, о храбром Рауле Гюнсберге, импресарио, герое русско-турецкой войны в высшей степени тактичном человеке, о подруге-коммунистке и т. д. – полны симпатии и участия. Кшесинская осуждала как красный, так и белый террор. Во время войны семья великого князя заняла патриотическую позицию. За антинемецкие высказывания сын Матильды Феликсовны и Андрея Владимировича Владимир был взят гестапо и выпущен из тюрьмы лишь через четыре месяца104.

Считается, что большевистская диктатура вытолкнула Сергея Рахманинова за границу.

Это не совсем так. Отсчет, как и во многих других случаях, надо вести не с 17-го, а с 1914 г. Именно тогда началось "отщепление" Сергея Васильевича от собственного народа и родины. Из письма С. Рахманинова А.И. Зилоти от 22 июля 1914 г.: "…третьего дня апофеоз моих терзаний! Мне дали знать, что меня призывают как ратника ополчения и что я должен явиться на смотр. По правде сказать, мне даже смешно стало в первый момент. Плохой из меня вояка выйдет! Как бы то ни было, сел в автомобиль и поехал в Тамбов являться. ‹…› чуть не все сто верст мне пришлось обгонять обозы с едущими на смотр запасными чинами – мертвецки пьяными; с какими-то зверскими, дикими рылами, встречавшими проезд автомобиля гиканьем, свистом, киданием в автомобиль шапок; криком о выдаче им денег и т. д., то меня взяла жуть и в то же время появилось тяжелое сознание, что с кем бы мы ни воевали, но победителями мы не будем" (курсив мой. – С. Д.)105.

"Конкурент" Рахманинова композитор Игорь Федорович Стравинский писал в мемуарах о своем "Болдино": «Устилуг – название села, расположенного при слиянии небольшой речки Луга с большой рекой Буг… Это было всего лишь "местечко"… В 90-х гг. прошлого столетия доктор Гавриил Носенко, муж сестры моей матери (а с 1906 г. мой тесть) купил там винокуренный завод и несколько тысяч гектаров земли…

После женитьбы я выстроил новый дом непосредственно на берегу Луги… С 1907 г. и вплоть до 1914 г., когда война отрезала меня от России, я проводил там хотя бы часть каждого лета. Устилуг был райским уголком для творчества, и я перевез туда из Санкт-Петербурга свой большой рояль Бехштейна…

Население Устилуга – около 4000 душ – было чисто еврейским. Это патриархальная община, непохожая на описанные у Исаака Бабеля или Шагала, самая уютная и дружная община, какую только можно себе представить. Я пользовался популярностью среди крестьян, так как Носенки дали им участок земли под кладбище, а моя жена основала деревенскую больницу и пригласила туда врача… Устилуг был религиозной общиной. Мужчины носили бороды и пейсы, одевались в лапсердаки. Должно быть, однако, община не была строго правоверной; я помню свадьбу, на которой гости танцевали с керосиновыми лампами в руках вместо канделябров. В Устилуге я особенно любил человека, некоего г-на Бернштейна, который в свое время эмигрировал в Америку, разбогател там и вернулся обратно, чтобы стать самым большим патриотом местечка и владельцем особенно процветавшего тамошнего предприятия – кирпичного завода… Я покупал у него кирпич и другие материалы для постройки дома и запомнил день, когда мы заключили сделку. Когда в его присутствии я стал бесцеремонно обсуждать по-французски с моим шурином запрошенную цену, он внезапно сказал: "Господин Стравинский, вы можете говорить по-французски, и я не пойму вас, но предупреждаю вас – не говорите по-английски", – что я счел весьма умным упреком. Не могу вспомнить, он или кто-либо другой из обитателей местечка дал мне скрипку, но, во всяком случае, я научился немного играть на скрипке именно в Устилуге.

Симфония в Ми-бемоль мажоре и два этюда для фортепиано были написаны там же, в доме Носенко, а "Фейерверк", "Погребальная песнь", первый акт "Соловья" и "Звездоликий" – в моем новом доме. "Звездоликий" – непосредственно перед "Весной Священной" и частично в период ее сочинения. Не могу сказать точно, какая часть "Весны" появилась в Устилуге… но знаю определенно, что на начальную мелодию фагота я напал незадолго перед моим отъездом оттуда…»106. Местечко Устилуг Волынской губернии Владимиро-Волынского уезда, по переписи 1897 г. 3590 жителей, в том числе 3212 евреев, сообщает Еврейская энциклопедия107.

Длинная цитата требует пояснения. В свое время я писал об отношении П.И.

Чайковского к своей "Ясной Поляне", своему "Абрамцеву" – селу Каменка. Иногда оно его раздражало. Чем? Ответ находим в письме от 3(15) января 1883 г. Н.Ф. фон Мекк: "…несмотря на всю мою привязанность к каменским родным, самая Каменка – это лишенное всякой прелести жидовское гнездо, очень мне стала тошна и противна".

И это не случайно вырвавшаяся фраза. Он не раз сетовал на свою каменскую жизнь:

"…мы живем там не среди зелени и не на лоне природы, а рядом с жидовскими жилищами, что воздух там всегда отравлен испарениями из местечка и из завода, что под боком у нас; центр местечка, с лавками, с шумом и жидовской суетней"108.

Историк подскажет, что еврейское местечко Каменка Чигиринского уезда Киевской губернии получило привилегии от польского короля Августа III в 1756 г. В середине XIX в. в нем проживало порядка 1700 душ; по переписи 1897 г. – 6746, из коих 2193 евреев109.

В отличие от Петра Ильича его родственник довольно тепло описывает это местечко: широкая главная улица с одноэтажными кирпичными строениями, которые принадлежат евреям, в них – магазины с многочисленными и разнообразными товарами. Конечно, все остальное взор не ласкает: еврейские лачужки на грязных улочках, синагога и хедер. Местечко как местечко. Но оно вошло в историю по многим причинам – здесь и Хмельницкий, и декабристы, и Денис Давыдов, и Пушкин, и, разумеется, великий композитор. Вопреки всему, что он писал фон Мекк, Чайковский Каменку любил. Ибо это место было связано с людьми и событиями любимого им XVIII в. – века Екатерины, с боготворимым Пушкиным. В письмах родственникам он с сожалением констатировал, что не может часто бывать в Каменке. Кто-то считал, что здесь, в Каменке, Чайковский черпал малороссийские мотивы. Но это не так: "…несмотря на широко распространенное мнение о том, что Петр Ильич высоко ценил украинские народные напевы и многое из них взял для своих сочинений, в действительности его постигло большое разочарование. То, что он услышал в Каменке, было лишено оригинальности, а по красоте уступало великорусским песням"110.

Понятно, что еще меньше прислушивался он к еврейским мелодиям. Впрочем, уроженка Одессы литератор Руфь Александровна Зернова утверждала, что за скрипичным концертом Чайковского в ее родном городе закрепилось название "Сима, я тебя люблю"…

Тесть композитора Игоря Федоровича Стравинского (1882-1971) Гавриил Трофимович Носенко имел приватный и необычный для врача заработок: он в начале 90-х годов XIX в. владел винокурней. В это же время, в 1892 г., вышел в свет роман Иеронима Ясинского "По горячим следам". Один из героев романа врач-еврей, он же управляющий спиртным заводом. Другой персонаж по фамилии Онуприенко – тоже еврей и тоже работник завода (ипостась писателя И.Н. Потапенко). Обитателей села Устилуга Стравинский в воспоминаниях назвал крестьянами – это не описка: евреи здесь, кроме торговли и ремесла, занимались хлебопашеством. Кладбище принадлежало еврейской общине (православным в нем большой нужды не было). Эти детали, почерпнутые из воспоминаний Стравинского, я привожу для того, чтобы показать, как по-разному великие люди подчас воспринимают и оценивают, казалось бы, одно и то же. В письмах Чайковского – там, где о Каменке, – явная брезгливость, его обоняние возмущено. У Стравинского ничего подобного нет, и вовсе не из отсутствия обоняния, напротив, его воспоминания, может быть, как никакие другие полны всяческих запахов… кроме смрада. Его Игорь Федорович просто не замечал.

Как известно, Модест Петрович Мусоргский (1839-1881) мелодию одного из самых знаменитых своих творений – кантаты для соло и хора "Иисус Навин" (Стой, солнце!) – подслушал у соседа. Обстоятельства, при которых была создана кантата, не раз описывались, опишу их и я.

Осенью 1874 г. Мусоргский жил в бедном районе Петербурга, примыкавшем к Сенному рынку (так называемые места Достоевского). Здесь же жили немногочисленные евреи: отставные солдаты, ремесленники, аптекари… В квартире одного из соседей композитора, бедного еврея-портного, располагалась молельня. Однажды во время праздника Суккот (Кущей) Мусоргский через открытое окно услышал очаровавшее его канторское пение. Вдохновленный, он тотчас переписал свою "Боевую песнь ливийцев" для хора из оперы "Саламбо" (1876 г.), включив в нее заимствованные из еврейских молитв мелодии. Среднюю часть сочинения – "Плачут жены Ханаана" – он написал заново. (Один музыкальный критик 30-х годов теперь уже прошлого века констатировал, что это произведение, основанное на народных еврейских напевах, – жемчужина в творчестве композитора.) Такова история создания одного из самых красивых произведений русского хорального искусства. Кантату "Иисус Навин" Мусоргский иногда называл "Про Иисуса Навина". Позднее он переписал ее в соло для рояля, и с неизменным успехом исполнял сам на концертах. (На полях нотной тетради рукой Мусоргского проставлена дата транскрипции – 2 июля 1877 г.) Мусоргский неоднократно возвращался к истории создания "Навина", о чем в воспоминаниях о Модесте Петровиче поведали и Владимир Стасов, и Н.А. Римский-Корсаков111.

Во время работы над "Симфонией псалмов"* И.Ф. Стравинскому было важно ощутить стихию древнееврейского языка. Поэтому, скажем, над "Авраамом и Исааком" он работал с текстом на иврите. Стравинский писал, что псалом 40 (в славянской традиции) – не что иное, как мольба о новом песнопении, которым является "Аллилуйя".

Этот восхваляющий Бога припев воскрешал в его памяти Петербург и празднующего, как и сосед Мусоргского, "Суккот" (Кущи) соседа-еврея. Он не был бедным портным из района Сенного рынка, он был богачом, почти европейцем, жившим на Миллионной:

«Слово "Аллилуйя" до сих пор напоминает мне торговца галошами, еврея Гуриана, жившего в Санкт-Петербурге в квартире под нами; по большим религиозным праздникам он сооружал в своей гостиной палатку для молитвы… Стук молотка при сооружении этой палатки и мысль о купце-космополите, воспроизводящем в санкт-петербургской квартире молитвы своих предков в пустыне, производили на меня столь же глубокое впечатление, как свой собственный религиозный опыт»112.

Рассуждая о том, что сближает его с австрийским композитором Арнольдом Шёнбергом (1874-1951) (отношения между ними были сложными), Игорь Федорович на первое место поставил веру в Бога. Какого Бога? Вот ответ: "1. Общая для обоих вера во Власть Божества (Divine Authorite), в иудейского Бога, библейскую мифологию, католическую культуру"113.


***

* Официальное название "Симфония псалмов для хора и оркестра в трех частях на латинские тексты Ветхого завета: Псалтирь: Пс. 38; 13, 14(1); Пс. 39; 2-4(2); Пс. 150 (3). Эта симфония сочинена во славу Бога…" Первое исполнение – Ницца 1930 г.


***

(Отмечу удивительное для советского времени написание с заглавной буквы имени Господа.) Далее, в четвертом пункте, он говорит о схожести судеб:

"Общее у нас изгнанничество к одной и той же чуждой культуре, где мы написали некоторые из наших лучших вещей (его IV квартет, мой "Авраам и Исаак") и где нас все еще играют гораздо меньше, чем в изгнавшей нас Европе".

Он сравнивает Шёнберга с Моисеем, а себя иронично уподобляет Аарону. Подоплека иронии связана с тем, что в опере Шёнберга "Моисей и Аарон" последний потворствует поклонению золотому тельцу…

Это подчеркивание примата Ветхого завета над Новым доводится до логического конца: оба они отцы многодетных семейств. Отсюда почти нескрываемое презрительное отношение к содомитянам – к Дягилеву и иже с ним.

Знал Игорь Федорович и Каббалу, ибо в пункте шестом писал, что для обоих (для него и Шёнберга) "числа – это вещи". Равно и преданность "Слову", ибо каждый написал либретто к своей музыке – "Моисей и Аарон", "Лестница Якова" и т. д. Так что врагам жидомасонов следует бдеть: Стравинский – чуждый элемент, каковым и числился в "космополитические" времена.

Для Стравинского "Симфония псалмов" была как песня для танца, поскольку Давид плясал перед Ковчегом. В другом месте он подчеркнул, что для Давида "музыка способна славить Его (Бога. – С. Д.) в той же мере или даже лучше, чем архитектура и все убранство церкви; это ее лучшее украшение…"114 На библейские сюжеты написаны и другие произведения Стравинского: "Вавилон", кантата на слова из Первой книги Моисеевой (XI, 1-9) для мужского хора и оркестра с чтецом; "Nhereni", Плач Иеремии для солистов, смешанного хора и оркестра; "Потоп", музыкальное представление для чтецов, солистов, хора, оркестра и танцоров (интересно перечисление действующих лиц: Ной, жена Ноя, Люцифер – сатана, тенор, Бог – два баса и т. д.); наконец "Авраам и Исаак", священная баллада для высокого баритона и камерного оркестра, "Посвящается государству Израиль". Первое исполнение 23 августа 1964 г. в Иерусалиме115.

Удивительный человек Игорь Федорович! Его юдофильство беспримерно. Возможно, оно зиждется на происхождении. Потомок рода Сулима, – Стравинский, вероятно, имел какие-то еврейские корни. Он был родственником Дягилева. Но по какой линии? Если по линии матери Сергея Павловича, урожденной Евреиновой, то все ясно. Стравинский был настолько похож на еврея, что престарелый Артур Никиш перепутал его с художником Львом Бакстом, как иронически заметил композитор, из-за большого носа. Но это мелочь. Хуже было в Германии еще в донацистские времена. Вот как описывает ситуацию сам Стравинский: «Хотя мои зрительные впечатления о мировых событиях были в значительной мере почерпнуты из фильмов, они также коренились и в личном опыте. Однажды в 1932 году в Мюнхене я видел группу коричневорубашечников, появившихся на улице под балконом моей комнаты в гостинице… и напавших на группу штатских. Штатские пытались укрыться за скамьями на тротуарах, но вскоре были разгромлены за своими неуклюжими заграждениями. Наконец появилась полиция, но к тому времени нападавшие уже рассеялись. В тот же вечер я обедал с Верой де Боссе и фотографом Эриком Шаллом в маленьком ресторане на Аллее. В комнату вошли три человека со свастикой на нарукавных повязках, и один из них принялся оскорбительно отзываться о евреях, обращая свои замечания в нашу сторону. Мы поспешили к выходу, так как у нас перед глазами все еще стояла дневная уличная драка, но оравшие нацисты и их подпевалы последовали за нами, попутно понося и угрожая нам. Шалл запротестовал, и тогда они принялись пинать и избивать его.

Мисс де Боссе побежала за угол, нашла полицейского и сказала ему, что убивают человека, но это заявление не подвигло его на какие-либо действия. Мы спаслись только благодаря своевременно появившемуся такси, и хотя Шалл был избит и окровавлен, мы прямо отправились в полицейский суд, однако судья был так же мало взволнован нашим рассказом, как полицейский. "Теперь в Германии такие вещи случаются каждую минуту", – все, что он сказал»116. Комментарии излишни… Разве что вспомнишь поездку Ивана Алексеевича Бунина в Швецию за Нобелевской премией, пролегавшую через Германию, где нацисты, принимая его за еврея, создавали писателю всякого рода трудности.

Я начал эту главу с упоминания статьи в журнале Пуришкевича "Прямой путь", который неоднократно возвращался к теме "Евреи в искусстве" и все статьи которого так или иначе повторяют одна другую, разумеется, с нюансами. Например, опубликовал статью под названием "Евреи и искусство". Она интересна тем, что автор, как унтер-офицерская вдова, сам себя высек. Судите сами.

«Почему-то в обществе установилось ложное мнение о необыкновенной даровитости евреев в музыке; между тем, если просмотреть все события в истории музыки, т. е. все сочинения, изображенные музыкально, словом все то, что двигало искусство музыки, мы увидим, что ни один еврей не принимал участия во всех этих событиях (здесь и далее курсив мой. – С. Д.).

Вот… краткое обозрение истории музыки: 1) Светская музыка средних веков развивалась благодаря трубадурам (французы) и миннезингерам – немецкие трубадуры (певцы-аристократы). 2) Вершина церковной музыки – Палестрина (итал.). 3) Перенесение главной мелодии от тенора в дискант имело громадное влияние на развитие многоголосной музыки – Лука Озиандр (немец). 4) Изобретатель органного пункта – Людовик Виадано (итал.). 5) Первую оперу "Дафна" написал Пери (итал.). 6) Творец кантаты – Кариссими (итал.). 7) Творец оратории – Гендель (немец). 8) Установил форму увертюры и драматический стиль в пении – Скарлатти (итал.). 9) Первые скрипачи-виртуозы – Карелли и Тартини (итал.). 10) Первые знаменитые певцы – Синезино и Фаринелли (итал.). 11) Ввел темперированный строй (современная тональность). Вершина полифонической музыки (фуга) – Бах (немец). 12) Ввел литавры и обращение аккордов – Рамо (француз). 13) Ввел тематизм (лейтмотив) – Гретри (француз). 14) Величайшая оперная вершина. Исчерпал оперу во всех отношениях. Подчинил музыку требованию текста – Глюк (француз). 15) Творец национальной немецкой оперы – Моцарт (немец). 16) Родоначальник инструментальной и камерной музыки – Гайдн (немец). 17) Вершина симфонической и сонатной музыки – Бетховен (немец). 18) Знаменитый музыкальный романтик – Шуман (немец). 19) Гений фортепианной музыки – Шопен (поляк). 20) Музыкальная драма – Вагнер (немец). 21) Величайший пианист – Лист (австр.) и т. д.

Из этого краткого обозрения ясно и определенно видно, что в истории звуков в широком смысле евреи ничего не дали».

Прервем цитирование и обратим внимание на то, что автор обнаружил завидную эрудицию относительно основных этапов развития музыкального искусства. Но есть и лакуны, явно не случайно им забытые. Ну, например, в создании библейской, или духовной (церковной), музыки участвовали все-таки евреи, начиная от псалмопевца царя Давида до Романа Сладкопевца (Мелодоса) и Гвидо из Ареццо. У истоков балетной музыки тоже стоял еврей (история современного балета началась в Италии в XV в.) – Гульельмо из Пезаро (Гульельмо Эбрео), композитор, поэт и исполнитель – одним словом, фигура ренессансная. Он же автор по сути первого пособия о балете "Трактат о танце" (1463); он же постановщик первого шахматного представления живыми фигурами (отсюда мой к нему интерес: шахматы мне намного ближе балета).

Вся история музыки рассматривается "уважаемым специалистом" как история музыки европейской. Другой он попросту не знает. А зря! Выходит, что вклад народов в мировую музыкальную копилку неравновелик. На первом месте даже не итальянцы, а немцы (Лист назван австрийцем), затем французы и поляк Шопен. А где же русские первооткрыватели? Их нет и не могло быть. Первые российские композиторы появились во второй половине XVIII в., причем все они учились в Италии, например Бортнянский и Турчанинов. Отсутствие русских имен в поступательном движении музыкального искусства вовсе не свидетельствует об отсутствии музыкальных талантов у русского народа, равно как испанского или английского, также отсутствующих в перечне автора процитированной статьи.

Но вот евреи в этом списке быть должны, в частности среди труверов XI-XIV вв. – певцы Матье де Жюнф и Бонифас из Нарбонны, знаменитый миннезингер Зюскинд из Тримберга. Или вот польский гений Шопен. Согласно последним изысканиям, он еврейского происхождения, как по линии матери (неофитка из франкистов), так и по линии отца – еврея из белорусского местечка Шупы117. Ну и даже создатель жанра музыкальной драмы Рихард Вагнер, присяжный антисемит, тоже еврейского происхождения, о чем, собственно, уже говорилось…








 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх