Святая земля глазами русских паломников


Палестина описана, переписана, но не дописана, но это не значит, что каждый может сказать о ней свое слово.

Неизвестный знаток Святой земли* К выражению "Москва – Третий Рим" мы уже привыкли. Со времен старца Филофея, жившего в XVI в., об этом писали множество раз. В XVII в. к этой формуле плотно прилепилась другая: "Россия – новый Израиль". Л.Н. Толстой в романе "Война и мир" довольно точно описал состояние российского общества во время Отечественной войны 1812 г. Героиня романа Наташа Ростова присутствует на службе в домовой церкви графа Разумовского, неожиданно старый священник, опустившись на колени, вопреки канону начинает читать только что составленную Синодом молитву о спасении России от вражеского нашествия: "Господи Боже сил, Боже спасения нашего! …Се враг смущаяи землю Твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се люди беззаконнии собрашася, еже погубити достояние Твое, разорити честный Иерусалим Твой, возлюбленную Твою Россию… Владыко Господи! Услышь нас молящихся Тебе: укрепи силою Твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду Его и кротость, воздаждь ему по благости Его, ею же хранит ны, Твой возлюбленный Израиль… подаждь Ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа"1.

В этой молитве несложно уловить связь с прошлым, влияние ветхозаветной лексики и ветхозаветных примеров, на которых в основном и зиждется обращение к народу.

Россия приравнивается к Израилю, Москва – к Иерусалиму. На слушающих молитва производит подавляющее впечатление. Наташа переживает каждое слово – о победе Моисея, Гедеона и Давида, о разорении Иерусалима, все трогает ее сердце. Речь священника, вероятно, была необходима Толстому для того, чтобы передать душевное состояние народа.


***

* Из кн.: Елисеев А.В. По белу-свету. СПб., 1894. С. 312.


***

Лесть авторов патриотических писем, приходивших в то время Александру I, превышала все пределы. В письме членов Синода, приложенном к посылке образа преподобного святого угодника Сергия и читанном в петербургских гостиных, говорилось: "Первопрестольный град Москва, Новый Иерусалим, приемлет Христа своего"2. Рассуждая о труднообъяснимых поворотах истории, Толстой удивлялся тому, что крестовые походы прекратились именно тогда, когда была поставлена ясная, разумная и святая цель: освобождение Иерусалима3.

В.О. Ключевский так иронизировал по поводу православного благочестия: "В одной былине древнерусский богатырь, собираясь под старость в Иерусалим, чтобы пристойно завершить свои неблаговидные подвиги, говорит:

Смолоду было много бито, граблено,

А теперь пора душу спасти"14.

Кажется, эта мысль близка и атаману Кудеяру Н.А. Некрасова. Свое "исправление" главарь шайки начал с двойного убийства, в том числе женщины, в духе Стеньки Разина: "Голову снес полюбовнице и есаула засек". Но даже паломничество в Иерусалим не дает Кудеяру отпущения грехов – лишь новым убийством дано ему избавление. Любопытная мораль и, конечно, не случайная…

Прежде чем приступить к обозначенной мной теме, хочу остановиться на психологическом аспекте посещения Святой земли. Для христианина прибыть в Палестину значит внутренне подготовиться к встрече со страной, где прошла земная жизнь Иисуса – другими словами, предстать перед Богом.

Обычный маршрут паломника:

1. Киево-Печерская Лавра;

2. Почаевская Лавра;

3. Константинополь;

4. Афон, Мителена, Смирна, Эфес, о-ва Хиос, Патмос, Родос, Кипр; Бейрут, Триполи, Яффа, Иерусалим и далее по Святой земле.

Н.В. Гоголь, долго не решавшийся на паломничество, писал А.О. Смирновой 20 февраля (4 марта) 1846 г. из Рима: "Теперь же ехать в Обетованную Землю не могу по многим причинам, а главное, что не готов – не в том смысле, чтобы смел думать, будто могу быть когда-то готовым к такой поездке, да и какой человек может так приготовиться?"5. В итоговом письме В.А. Жуковскому, который просил у него изображений Палестины для использования в поэме "Вечный жид", Гоголь печально констатировал, что ему невероятно трудно передать свои впечатления. Какие дополнительные краски можно еще представить? Все давно пересказано, перерисовано со всеми малейшими подробностями. "Я удостоился провести ночь у Гроба Спасителя, я удостоился приобщиться от святых тайн, стоявших на самом Гробе вместо алтаря, – и при всем том я не стал лучше, тогда как все земное должно бы во мне сгореть и остаться одно небесное". Н.В. Гоголь увидел абсолютно опустошенную страну, в то время как в древности это был цветущий сад: "Что может сказать поэту-живописцу нынешний вид Иудеи с ее однообразными горами, похожими на бесконечные серые волны взбугрившегося моря? Все это, верно, было живописно во времена Спасителя, когда вся Иудея была садом и каждый еврей сидел под тенью им насажденного древа…" Странная теплота закоренелого скептика. В конце письма Гоголь вернулся к теме духовного посещения Святой земли. Собственно, для чего Жуковский просит рассказать о Палестине? Он хотел оживить рассказ об Агасфере деталями, но, чтобы проникнуться духом Евангелия, совсем не надо было ехать так далеко. "Друг, – вопрошал Гоголь, – сообразил ли ты, чего просишь, прося от меня картин и впечатлений для той повести, которая должна быть вместе и внутренней историей твоей собственной души? Нет, все эти святые места уже должны быть в твоей душе.

Соверши же, помолясь жаркой молитвой, это внутреннее путешествие, – и все святые окрестности восстанут пред тобою в том свете и колорите, в каком они должны восстать. Какую великолепную окрестность поднимает вокруг всякое слово в Евангелии! Как беден перед этим неизмеримым кругозором, открывающимся живой душе, тот узкий кругозор, который обозревается мертвыми очами ученого человека" (курсив мой. – С. Д)6. Кажется, что Николай Васильевич сожалел о своем путешествии в Палестину. И это почувствовал его корреспондент, который решился ответить Гоголю лишь год спустя. Романтику было тяжело отвечать разочарованному человеку.

Возможно, Жуковский чувствовал неверие Гоголя, он писал ему 1(13) февраля 1851 г.:

"…На твое письмо о Палестине совсем не отвечал; оно чрезвычайно оригинально и интересно, хотя в нем одно, так сказать, негативное изображение того, что ты видел в земле обетованной. Но все придет в свой порядок в воспоминании. То, что не далось в настоящем, может сторицею даться в прошедшем. И со временем твои воспоминания о святой земле будут для тебя живее твоего там присутствия"7. К сожалению, надежды Жуковского не оправдались: Гоголь не нашел примирения с самим собой на этой земле и скоро сошел в могилу.

Я очень почитаю писателя, историка и публициста Даниила Лукича Мордовцева (1830-1905) за искреннюю любовь к еврейскому народу, но не только за это. Потомок старинного казацкого рода, он знал истинную цену "шановой Украины". Он описал страшные еврейские погромы, учиненные малороссами; он один из немногих, кто не опустился до того, чтобы объяснять социальные причины невероятной жестокости хмельнитчины и колиевщины.

Мордовцев не упустил ни единого случая, чтобы не сказать доброго слова о еврейском народе и не подчеркнуть злобу и ненависть к нему малороссийского люда.

Вот удивительный пример.

Мордовцев отправился в Святую землю морем. На корабле среди множества разноликих пассажиров он увидел группу сефардийских евреев, описав свое впечатление следующим образом: «…самая палуба вся вповалку завалена арабами, турками, сирийцами, друзами, маронитами, сирийскими, палестинскими и иерусалимскими евреями, не похожими на наших (преследуемых свирепыми хохлами) (курсив мой. – С.

Д.), хотя и выдающими ту же неизменную, характерную, как бы застывшую историческую типичность, против которой так же бессилен "полет времен", как против вековечных пирамид, быть может – да и по всей вероятности – сооруженных этими же самыми вековечными сынами Израиля во времена "египетского рабства"»8.

Курсивом я выделил пассаж, отнюдь не обязательный в описании палубного человеческого Вавилона. Но Мордовцеву он необходим. Ему важно подчеркнуть греховность того, кто покусился на жизнь Божьего народа, вызывая на себя безусловный гнев Всевышнего.

Берег Суэцкого канала вызывал в памяти Даниила Лукича ассоциацию с переходом древними евреями Черного моря: «…перед моими глазами песчаная равнина есть именно та, по которой когда-то "посуху пешествовал Израиль", уходивший из Египта…

Из-за этой ровной, песчаной косы так, кажется, и видишь, как робкие, но умные евреи, с свойственною им умною храбростью, ошибочно и несправедливо называемою трусостью, а вернее, благоразумной осторожностью, как эти умнейшие из всех исторических людей – "люди Божий", преотлично улепетывают по этой вот ровной, песчаной косе, улепетывают во все иерусалимские лопатки от глупых, то есть храбрых, хотя и честных и поэтических ефиопов – "фараонитского воинства", и как седой, с длинною раздвоенною бородой, гениальнейший и даровитейший из историков всего мира – историк, поэт, законодатель, а вдобавок и гениальнейший полководец бен-Мойше, подняв свой камышевый – непременно камышевый – жезл, сделанный из того нильского тростника, в котором его, маленького гениального Мойше, когда-то нашла в корзине прелестная дочь Фараона, из тростника… как седой, гениальный Мойше, махнув этим тростниковым жезлом в самый момент прилива моря, призывает его волны на храбрых, но глупых фараонов, и топит их с конями и колесницами… в том… "Чермне море"…

Да, тут, вот именно там, за песчаною равниною море потопило "фараонитское воинство", гнавшееся за "народом Божиим", ведомым пророком и вождем Моисеем…»9.

Нетрудно понять, каких глупых фараонов имел в виду писатель. Конечно, Д.Л.

Мордовцев – российский патриот. Ему приятно вспоминать победу империи над турками в последней войне (1876-1877). Он рад слышать, что "два царевича" – сыны "старого царя" на двух фрегатах прибыли в Святую землю, но самая главная мечта – въехать на русской тройке в Иерусалим! Волшебная мечта, но мечта: "Сегодня мне кажется, что Палестина становится русскою землею: везде слышу русскую речь". И даже природа Палестины напомнила ему южную Русь и стихи автора "Ветки Палестины" М.Ю. Лермонтова: "Когда волнуется желтеющая нива…" А еще Мордовцеву представлялись нелепыми капризы москвичей и петербуржцев называть свои окрестности Поклонными горами и даже Новым Иерусалимом10. Это и понятно – Святая Земля одна.

Другому путешественнику, добравшемуся из Синайской пустыни в "русское место" в Хевроне, приобретенное незабвенным архимандритом Антонином Капустиным, показалось, что он добрался до родины: "С той самой минуты, как я вкусил хлеба под сенью тысячелетнего дуба Авраамова, я считал себя уже на русской земле…"11 Александр Васильевич Елисеев (1858-1895), врач, антрополог, этнограф, побывал в Палестине в 1884 г.; по поручению Палестинского общества посетил в 1886 г. Малую Азию с целью исследовать путь из России в Святую землю. (Небезынтересен отмеченный Елисеевым факт, что совсем недавно русских паломников арабы в Хевроне избивали палками. С 80-х годов XIX в. ситуация улучшилась, но доступ в гробницу патриархов стал свободен для всех без исключения лишь после Шестидневной войны.) Елисеев обратил внимание на кучку евреев, стенавших и молящихся с внешней стороны Маарат Хамахпела. Внутрь ни евреев, ни христиан фанатические мусульмане не допускали. Наш путешественник туда, конечно же, не попал. Правда, и австрийскому эрцгерцогу Рудольфу, несмотря на приказ султана и многочисленный конвой, это тоже не удалось. Елисееву, не имевшему воинского прикрытия, пришлось бежать из негостеприимного города… Кроме того, арабы пытались его ограбить, угрожая оружием. Разбой – старейшее ремесло арабов12.

А вот впечатление от молящихся евреев генерала, историка, председателя Военно-исторического общества Дмитрия Антоновича Скалона (1840-1919): "Была пятница, и я вспомнил, что в этот вечер евреи собираются у стены Соломонова храма. Мы взяли проводника и пошли шагать по неровным, извилистым и гористым улицам. В иных местах, где приходилось проходить под сводами, при быстро наступающей темноте, нам казалось, что мы идем длинными тоннелями. Но вдруг, совершенно неожиданно мы остановились…

Пред нами возвышалась громадная стена, сложенная из монолитов и обросшая в скважинах между кладкой пучками растений, висящих как клочья гигантской бороды; снизу стена была освещена красноватым пламенем от лампад и свеч молившейся толпы евреев, сверху вся посеребрена голубовато-белыми лучами луны. Я хорошо знал прекрасную картину Молитва евреев Поль-де-Роша, но тем не менее был поражен действительностью. У основания стены евреи в меховых шапках и длинных с широкими рукавами кафтанах восточного покроя, под предводительством раввина, усердно молились, почти с ожесточением покачиваясь, потрясая рукавами кафтанов, головой и жалко взывая на различные голоса. Сколько противоречий в этой картине!.. По-видимому, забитый, ничтожный, разбросанный по лицу всей земли народ, вспоминая о минувшем могуществе и величии, жалобно взывает у стен своего прежняго храма, а в действительности, разойдясь по всем странам света, этот же, с виду угнетенный, народ захватил в свою власть капитал и в сущности стал неизмеримо могучее своих предков"13. Потрясающая, в духе и Достоевского, "Нового времени" и "Протоколов Сионских мудрецов", картина – ни убавить, ни прибавить…

Григорий Ефимович Новых (1864-1916) – фигура скандальная и достаточно изученная.

Останавливаюсь лишь на одном факте его земного бытия, именно земного, ибо как фантом он продолжает "существовать" в исторических трудах, беллетристике, театре, кино, на телевидении… Факт этот – путешествие в Святую землю – я ограничиваю рамками описаний его современников, приблизительно в то же время побывавших в Иерусалиме.

Для начала немаловажный вопрос, кем был Распутин? Православным или принадлежал к какой-нибудь секте? Чаще всего указывают на хлыстов. Так, известный антрепренер и артист Л.М. Леонидов, описывая свою встречу со "старцем" (в скобках заметим, что "старец" умер 52 лет от роду), не преминул заметить, что он в первый и единственный раз в жизни очутился лицом к лицу с "демонами и хлыстами", доканавшими империю14. Самому крупному специалисту по расколу Владимиру Бонч-Бруевичу (будущему большевику) обер-прокурор канцелярии Святейшего Синода поручил выяснить, к какой секте принадлежит Распутин. У Бонч-Бруевича сложилось убеждение, что Распутин ни к какой из сект не принадлежит, имел о них весьма поверхностное представление, равно как, впрочем, и о православии15. Кое-кто из заинтересованных лиц утверждал, что расследование Бонч-Бруевич провел недобросовестно, якобы с "партийных" позиций, это маловероятно.

Скорее всего, весьма скромно образованный, но от природы не глупый крестьянин был православным, не очень-то разбиравшимся в догматах ортодоксии. Тот же Леонидов, кроме природного ума Распутина, отметил его хитрость, склонность к "театральности" и невероятную приспособляемость к любым ситуациям.

Связь Распутина с хлыстовцами иногда пытаются доказать его гиперсексуальностью, но вряд ли это так. В рассказах Леонидова и литератора Вл. Крымова о сексуальности Распутина и философа В. В. Розанова много общего, но нет ничего присущего сектантским радениям16.

Свою принадлежность православию Распутин декларировал в оставленных им записках.

Наблюдая за католической Пасхой в Иерусалиме, он волей-неволей сравнил ее с православной. В данном случае в искренность Григория Ефимовича легко поверить: "Вот еще большое событие – Пасха католиков в Иерусалиме. Я был очевидцем и сравнивал их Пасху с нашей – у них неделей раньше она была. Что же сказать про их пасху? У нас все, даже не православные, радуются, в лицах играет свет и видно, что все твари веселятся, а у них и в самом храме никакой отрады нет, точно кто умер и нет оживленья: выходят, а видно, что в них нет в душе Пасхи, как у избранников, а будни. Какое же может быть сравнение с Пасхой Православия, совсем это другое!" И далее: "Ой, мы счастливые православные. Никакую веру нельзя сравнить с православной! У других есть ловкость – даже торгуют святыней, а видно, что у них нет ни в чем отрады; вот обман, когда даже в Пасхе служат и то лица мрачные, поэтому и доказывать можно смело, что если душа не рада, то и лицо не светло – вообще мрак, а у православных, когда зазвонят и идешь в храм, то и ногами Пасху хвалишь, даже вещи и те в очах светлеют!".

Образ, радующийся вещи, бесподобен. Но и вывод, сделанный в пользу православия, однозначен: "наша религия лучшая": "Я не берусь судить, а только рассуждаю и сравниваю… как я видел во святом Граде служили Пасху у Гроба, а премудрости глубину не берусь судить! Я чувствовал, как у нас ликуют православные, какая у нас величина счастья, и хотелось бы, чтобы нашу веру не унижали, а она без весны цветет над праведниками, для примера указать можно на отца Иоанна Кронштадтского и сколько у нас Светил – тысяча мужей Божиих!" Распутин восхищается Вифлеемским храмом Рождества Христова, в котором много "наций" имеют свои престолы, но для "русских паломников – одни неудобства"17. Пожалуй, Григорий Ефимович эти "неудобства" и отсутствие "русскости" в святых местах несколько преувеличивает. Даже в Святая Святых – на Голгофе, под престолом, где серебряный круг обрамляет отверстие, в которое был водружен Крест Христовый, прямо над этим кругом висит икона Спасителя в терновом венце и узах с двумя славянскими надписями, сверху: "Аще веруеши, узриши славу Божию", снизу: "Веруем, Господи и благодарим Тя". Это пожертвование из России. Текст Евангелия. (Недавно эту икону поместили в серебряный оклад.) Над церковью Сорока Мучеников, которая находится рядом с Храмом Гроба Господня, где покоятся кости всех патриархов Иерусалима, возвышается воздвигнутая еще крестоносцами колокольня. И хотя она пострадала во время землетрясения в XVI в., по утверждению знатоков, нет на Святой земле лучшего звона, чем звон ее колоколов. Почти все они русского происхождения.

Главный колокол был подарен купцом Каверзиным. Отлиты колокола в Москве; в Патриаршем дворе стоит поверженный колокол, отлитый в Москве на заводе купца Самгина.

Религиозный настрой вынуждал Распутина забыть о "разных монастырских интригах", но вывод, к которому он пришел в конце паломничества, безрадостен: "Зло и зависть до сих пор в нас, между большим и более великим, и интрига царствует в короне, а правда, как былинка в осеннюю ночь, ожидает восхода солнца, как солнце взойдет, то и правду найдут!" А.В. Елисеев именно у Гроба Господня наблюдал глубокую рознь, существующую между христианскими конфессиями, вражду и профанацию святыни. И еще хуже – общее небрежение к чистоте и благолепию этого святейшего места на земле, где пилигримы не могут отрешиться от всего земного даже в пылу религиозного экстаза18. Отсюда мой интерес к распутинскому описанию Святой земли, ибо я почти не располагаю никакими другими свидетельствами представителей низших слоев общества. Правда, мне могут возразить, что распутинские записи подправлены рукой профессионала. Да, но в очень незначительной степени – просто снята малограмотность письма. Вряд ли больше. Образность речи Распутина, отмеченная великим множеством мемуаристов, подтверждает мое мнение; язык его записок красочен и афористичен, вот, например, эпиграф к одной из глав: "Святые места – опыт жизни и кладезь мудрости"; или о море: "Безо всякого усилия утешает море" и "Море пространно, а ум еще более пространен" (С. 15, 18).

Распутин посетил Иерусалим в 1911 г. Тогда, по некоторым данным, здесь проживало 100 тыс. человек, в том числе 65 тыс. евреев, т. е. абсолютное большинство. 18 тыс. представляли христиан всех конфессий. Как ни странно, но мусульман было всего 17 тыс., причем в их число, кажется, входил турецкий гарнизон. (Эти цифры вполне могут служить дополнительным аргументом в споре о Сионе.) Христиан – православных и католиков – насчитывалось по 7,5 тыс., армян и протестантов – по 1,5 тыс. 60% еврейского населения составляли ашкеназы (в основном выходцы из России), 35% – сефарды; 5% приходилось на долю экзотических общин Йемена и Бухары. Кстати сказать, современный источник указывает, что выходцы из Марокко в сефардское население не входили. Путеводитель Карла Бедекера за 1912 г. определяет общее число жителей города в 70 тыс. человек, из коих евреев 45 тыс., мусульман около 10 тыс., а христиан 15 тыс. Среди христиан доминируют ортодоксы – около 7 тыс. Католиков, или, как тогда говорили, латинян, около 4 тыс.

Остальные распределены между другими конфессиями. Другой современник, известный в будущем историк И.Л. Клаузнер, писал, что к 1913 г. население Иерусалима достигло 90 тыс. человек, из них 60 тыс. – евреи, 13 тыс. – мусульмане19. Он же отметил, что после прокладки железной дороги еврейское население города за пять лет удвоилось! Разница цифр в статистике налицо, что, вероятно, обусловлено неразберихой, царившей в Турецкой империи в последние годы ее существования. Но в любом случае (по разным данным) евреи составляли почти 65% населения города, в котором их проживание строго регламентировалось.

Большинство живших в Иерусалиме евреев являлись гражданами Российской империи, что вызывало протесты крайне правых. Посетивший Иерусалим корреспондент "Нового времени" (в свойственной этому журналу манере) писал по поводу выселения из Святого града Реуф-пашой русских евреев: "…в Палестину не стали пускать русских евреев, снабженных нашими паспортами. Я помню, какой гвалт поднялся в Европе, когда одного английского еврея выслали из Петербурга на основании закона, запрещающего жить евреям в столице долее известного срока; здесь без всякого закона губернатор своей властью сотни лиц русских подданных не пускает на турецкую территорию, хотя их паспорта визированы турецкими консулами… Неужели мы не можем заставить уважать права русских подданных, будь они евреи, армяне или татары. Нарушение же прав русского подданного затрагивает наше достоинство…"20 Пилигримы вплоть до конца XIX в. пользовались гужевым транспортом, шедшим из Яффы в Иерусалим, что было небезопасно. Приходилось нанимать стражников и из-за жары выезжать рано утром:


Пред рассветом, пустыней
Я несусь на коне
Богомольцем к святыне,
С детства родственной мне.
Шейх с летучим отрядом –
Мой дозор боевой;
Впереди, сзади, рядом
Вьется пестрый их рой.
Недоверчивы взгляды
Озирают вокруг:
Хищный враг из засады
Не нагрянет ли вдруг?

П.А. Вяземский. "Палестина" (1850?) Под давлением европейских правительств турки вынуждены были на всем пути от Яффы до Иерусалима установить в 1860 г. восемнадцать сторожевых башен, так как дорога стала опасной, особенно для пеших пилигримов. Деньги (500 золотых) на это пожертвовала какая-то благодетельная англичанка. Впрочем, многое зависело от местной администрации. Деятельный паша 60-х годов приказал проложить дорогу для колесного транспорта и завел дилижансы, но в начале 70-х годов сменивший его паша счел это излишней роскошью, продал дилижансы, а дорогу запустил21.

Тогда здесь бесчинствовал разбойник, ютившийся в гнезде Абу-Гош, ныне знакомом израильтянам как место ежегодного музыкального фестиваля литургической музыки.

По-гречески

Абу-Гош называется Кириа?іарим, легко определяются ивритские корни. Сейчас неподалеку от Абу-Гош находится кибуц Кирья Анавим. Вообще эти окрестности – пристанище разбойников. Так, расположенный рядом Латрун – место, где родился один из двух, а именно добрый разбойник, распятый рядом с Иисусом на кресте и уверовавший в Него22.

Особо опасным слыло место в теснине вади Али (вероятно, у нынешнего Шаара-Гай) – место, как писал Елисеев, "облитое кровью многих путников, не дошедших до Иерусалима"23. Ему вторит славянофил, писатель, переводчик, путешественник, редактор "Варшавского дневника" и автор "Путеводителя по Иерусалиму и его окрестностям" (СПб., 1863) Николай Васильевич Берг (1823-1884), рассказывая, что у арабов были излюбленные места для нападения на несчастных и безоружных путников, в частности место крещения на Иордане Иисуса Христа. "По ту сторону реки находилось вполне разбойничье село Эль-Коран"24. Не спасала от арабских убийц нанимаемая стража, так называемые башибузуки, о чем повествует тот же Берг.

Самое страшное преступление в Палестине было совершено в ночь с 14 на 15 января 1909 г., когда арабами-грабителями был зверски убит один из самых деятельных подвижников на Святой земле, друг и соратник архимандрита Антонина Капустина отец Парфений (в миру Пармен Тимофеевич Нарциссов, ветеран русско-турецкой войны 1877-1878 гг. – служил братом милосердия при Рязанском обществе Красного Креста, в 1879 г. прибыл в Палестину). За свои "неусыпные труды" на Елеоне отец Парфений был возведен в сан игумена. Жил в маленькой келейке. Следствие, как водится, ни к чему не привело. Это не единственное преступление, совершенное в это время. За четыре дня до гибели отца Парфения в Бет-Сахуре, близ Вифлеема, арабы отрезали голову местному пономарю и убили русскую женщину, проживавшую в его доме в качестве прислуги. Как отмечал современник, ночные и дневные разбои стали повседневным бытом25.

Тот же Петр Андреевич Вяземский в стихотворении "Дорогою" (1858?) выражал надежду на то, что "затейливый" XIX век будет способен перебрасывать паломников из "Петербурга в Яффу" "по телеграфу" и, "вскочив как Ариэль", на коврике-самолете лететь за тридевять земель. Все сбылось. Но успехи техники не гарантируют путешественникам полной безопасности и в наши дни. Вяземский в своем путевом дневнике сетовал на тяжесть путешествия из Рамле в Иерусалим. Путь, который ныне преодолевается за 30 минут, занимал тогда (в середине XIX в.) семь или десять часов. После столь утомительного путешествия, констатировал князь, не было сил радоваться встрече с Иерусалимом. Постоялые дворы при монастырях по совету князя были построены позднее, равно как в Рамле спустя два десятилетия был построен странноприимный дом, называемый Москов-хан, расположен он возле самой большой мечети города. Это обширное помещение давало приют сотням русских паломников, в основном идущих в Святой град пешком. "При выезде из ущелья, – писал А.В. Елисеев, – стояла небольшая гостиница, принадлежавшая еврею. Здесь обязательно останавливаются на отдых люди и караваны"26.

Впрочем, путешествие из Яффы в Иерусалим не всем паломникам казалось трудным, даже если они добирались до места не семь или девять, а двенадцать часов!

Известный историк своего родного Пермского края, член Палестинского общества и автор многочисленных трудов о Святой земле Дмитрий Дмитриевич Смышляев (1828-1893) не без грусти отметил, что большинство странствующих по Палестине русских паломников склонны к бродяжничеству и тунеядству27.

Стараниями многих лиц с 1 марта по 14 апреля 1860 г. был организован сбор денег на нужды православных паломников в Палестину – 270 тыс. рублей. В списке жертвователей я нашел отца известного шахматного мастера Ивана Степановича Шумова – Степана Матвеевича Шумова и еще две "шахматные" фамилии – князя Кушелева-Безбородко и графа Сабурова. Деньги жертвовали не только православные, но и католики (помещик Людвиг Петкевич), лютеране (купец 1-й гильдии Густав Адельсон) и даже (дважды) "инородцы Балаганского округа Аларского ведомства", внесшие лепту в 2 рубля 75 копеек(!), а также представители Знаменской инородной управы. Возможно, под анонимной рубрикой "разные лица" скрывались и евреи, вроде жителей г. Речица и вполне легального барона Г.Е. Гинцбурга, который пожертвовал 50 рублей на "славянское дело"28.

Лет за двадцать до создания Императорского Палестинского общества среди русского населения глубинки возникла легенда о "миллионе", который пожертвовал царь на паломников в Иерусалим. «Эта легенда гнала из самых отдаленных уголков империи серый люд, самого страшного обломова – обломова в армяке… поставщика строителей империи, вроде Ермака или разбойника Степана Разина. Волны самых разнообразных "туристов и туристок" хлынули… в Иерусалим, хлынули без денег, в надежде разживиться на месте». Шествие этого воинства по России мне несколько напоминает один из средневековых крестовых походов. Дорога в России понятная, но в беспокойной Палестине убийства происходили каждый год, но и это не останавливало пилигримов.

Рассказывают о некоем отставном сибирском солдате Михееве, который умудрился, имея в кармане всего-навсего 9 рублей, "задаром" посетить Святую землю и испросить у тамошнего русского священника причитающуюся ему сумму из "царского миллиона", т. е. развязать государеву мошну29. Этот рассказ Н.В. Берга достоин пера Лескова, а ответ священника солдату подобен ответу шолом-алейхемовского горе-миллионера. Берг, по несложному подсчету, знал 28 языков и был человеком имперским; его восхищало стихийное движение русских странников в Иерусалим: "…они составляют для нее (России) политическую точку споров в том краю". Кажется, замечание Берга, автора "Записок об осаде Севастополя" и "Записок о польских заговорах и восстаниях с 1831 по 1863 г.", актуально – русская речь, слышимая в Палестине, для него слаще меда30. Берг рассказал о том, что известно и по другим источникам, например, как аборигены вполне освоили язык российских паломников, которые, естественно, никакого другого языка не знали и которые даже наладили производство кваса, о чем сообщала вывеска на "Давидовой улице" под аркой древних ворот… Он явно гордился тем, что Иерусалим и Вифлеем заговорили по-русски:

«Я лежал и вслушивался в этот русский бабий говор. Он так приятен и оригинален в "Мидбар-Егуде!"»31.

Берг сомневался, что лишь религиозный экстаз двигал толпами русских паломников:

"Что же подымает и уносит так далеко этих матушек, эти зипуны и тулупы? Откуда такой странный, невероятный зуд путешествия? Обыкновенно принято объяснять это религией. Действительно, религия играет тут некоторую роль. Иные точно отправляются движимые чисто религиозным чувством, но это самая незначительная часть. Для главной же массы поклонников, религия только личина и больше ничего…

Он просто пошел себе гулять, смотреть чужие земли, ничего не делать… Первый ухорь земного шара" (курсив мой. – С. Д.)32. Иначе говоря, движет этим людом дух бродяжничества, не раз описанный Гиляровским и Горьким и многими другими.

Что же касается прокладки в Святую землю железной дороги, то еще П.А. Вяземский по этому поводу писал следующее: "Не желаю, чтобы устроена была тут железная дорога и можно прокатиться в Иерусалим легко и свободно, как в Павловский воксал…"33 Но с мнением князя не посчитались, и в 1893 г. была построена железнодорожная ветка, соединяющая Яффу и Иерусалим, который, следовательно, был уже связан железной дорогой с Александрией, Каиром, Бейрутом, Дамаском и Стамбулом. (Ветку Бейрут-Багдад франко-бельгийская компания проложила в 1894 г.). Число пилигримов в 10-е годы XX в. достигало 20 тыс. человек в год. Вероятно, статистика учитывала лишь европейских туристов. Мы привыкли к цветам европейских вагонов:


Вагоны шли привычной линией,
Подрагивали и скрипели;
Молчали желтые и синие;
В зеленых плакали и пели.

А. Блок. "На железной дороге" (1810) Вагоны железнодорожной ветки Иерусалим-Александрия были белыми. Ежедневно два поезда – в 7 часов утра и в 2 часа 30 минут пополудни – отправлялись из Яффы в Иерусалим и соответственно дважды – в 7 часов 40 минут утра и в 1 час 30 минут пополудни – из Иерусалима в Яффу. Дорога занимала 3 часа 35 минут. В Палестине было всего два класса вагонов, первый и второй. Дотошный Карл Бедекер в своем "Путеводителе" указывает, что второй класс соответствует третьему классу европейских стандартов, и ехать им не рекомендует. Стоимость второго класса – 20 турецких пиастров, первого – почти в три раза дороже. (Кстати сказать, на плане Палестины в Путеводителе Святой город назван по-арабски Эль-Кудс – написано крупным шрифтом, а мелким италиком снизу – Jerusalem!34. Вряд ли кто из русских паломников знал в 1912 г. – год издания Путеводителя – арабское название Вечного города.

Вернемся, однако, к путешествию Гр. Распутина, которое он начал в марте 1911 г.

Современник писал, он уехал "отмаливать свои какие-то тяжкие грехи". Можно предположить, что одновременно с Распутиным в Палестину отправился религиозный писатель отец Павел Иванович Кусмарцев. Возможно, они познакомились во время путешествия. Как бы то ни было, но в конце 1911 г. вышла в свет брошюра Кусмарцева о пребывании на Святой земле. Не исключено, что, будучи спутниками в длительном путешествии, они если не подружились (ибо "старец" был слишком одиозной фигурой), то в любом случае обменивались впечатлениями. Длинное название брошюры Кусмарцева имеет вклинение "Мысли и чувства паломника в Святой земле…" Он же автор книг, посвященных паломничеству, начиная от Киево-Печерской лавры, путешествия по Черному морю, греческим островам вплоть до Иерусалима.

Этим же путем прошел Распутин.

Первая часть путевых заметок Распутина увидела свет в 1915 г. в Петрограде под названием "Мои мысли и размышления. Краткое описание путешествия по святым местам и вызванные им размышления по религиозным вопросам" с анонимным предисловием.

Предисловие наполнено приметами времени. Недавно ушел из жизни великий писатель.

Как не противопоставить крестьянина и графа, пожелавшего быть крестьянином! "На пространстве небольшой книжки у Распутина все сведено к одному, точно в фокусе собирающем все его помышления, началу: к началу кротости и смирения. В нем нет элемента непротивления злу и опрощения до конца, до безразличия, но горят ярким светом начала примирения и самоуглубления, которое делает человека радостным, не бегущим от жизни, а возвращающим его к жизни".

Далее анонимный автор предисловия усматривает в "Мыслях и размышлениях" попытки философского обобщения, полагая таковым, например, предсказание неминуемого и скорого единения церквей. Между прочим, за единение ратовал и покойный граф Толстой (Суратская кофейня). "Я вот убедился в том, что платье у турок такое же, как у христиан и у евреев. Можно ожидать исполнения слова Божьего над людьми, что будет единая церковь, невзирая на кажущиеся различия одежды. Сначала уничтожить это различие, а потом и на веру перейдет", – писал Распутин35.

Все паломники стремились прежде всего увидеть стены Иерусалима и побывать у Гроба Господня. Переживания у всех схожие: радость и умиление. У одних это выражалось в восклицаниях, молитвах, в преклонении колен или падении на землю; у других – в трепетном молчании. А. В. Елисеев, прибывший в Иерусалим по Хевронской дороге, описал восхитивший его неземной красоты пейзаж.

У некоторых первое чувство – оценить град Давидов, который насчитывает сорок веков, вспомнить прочитанное об осадах Тита и крестоносцев. И тогда на сцене появляется древний иудей – храбрец из храбрецов: "Осада Иерусалима Титом Веспасианом в 68 году по Р.Х., – писал генерал Д.А. Скалон, – самая славная осада по той упорной защите, которою встретило римлян иудейское племя. В Иерусалиме сосредоточились тогда остатки евреев в защиту своей самостоятельности и пали геройскою смертью под неотразимыми ударами римлян, после борьбы славной, почти беспримерной по упорству… Нельзя не удивляться героизму евреев, полных величия в минуты предсмертных содроганий своего погибавшего царства"36. Я не без трепета и страха перечитал эти строки, и у меня возникали уместные (или неуместные) ассоциации…

А.В. Елисеев вошел в Старый город через Яффские ворота. Он позитивист, посему его коробит профанация: "Несколько еврейских лавочек, содержимых русскими евреями и торгующих русскими товарами, а также ряд немецких мастерских, расположенных на пути до ворот, неприятно резали мой глаз, так что я поспешил скорее миновать их". В городе его поразил страшный смрад – это восточный город со всеми прелестями традиционного быта, мало чем отличающийся от других городов Востока. (Замечу в скобках, что, войдя в 1971 г. впервые в стены Иерусалима, я также был поражен смрадом и зловонием. Лишь спустя несколько лет городской голова Иерусалима Тедди Колек привел канализацию в порядок и замостил кривые улочки камнем, превратив их в удобный и тогда безопасный променад. Впрочем, в церкви Гроба Господня общественный туалет до сих пор в жутком состоянии, но это не вина евреев, а постоянные межконфессионные дрязги.) И опять в красочной и пестрой толпе доминируют евреи, с длинными пейсами и в лисьих шапках, снующие туда-сюда, несмотря на удушающую жару. Далее, за воротами, доктор Елисеев увидел здания гостиницы и банка – все резало слух и глаз: перебранка погонщиков, жадные взоры лавочников, наживающихся на пилигримах, и, слово из песни не выкинешь, "масса грязных евреев"37. У Гроба Господня его внимание привлекла русская вывеска "Белая харчевня". И вновь лучшие чувства доктора оскорблены: "Все окружающее эту великую святыню до того сильно профанирует религиозное чувство, что как бы ни сильно было оно у посетителя, оно неминуемо должно ослабеть". С первых же шагов на Святой земле сердце неутомимого путешественника, преисполненное благоговением и трепетом, было уязвлено и смущено. Ясно, что, употребив десятки раз слово "профанация", он имел в виду его древнее значение: оскорбление святыни, ее опошление или даже осквернение. Доктор Елисеев многое предвидел и все же не смог сохранить в своем сердце крупицы того, что хотел донести до ступеней святилища, он даже не дает описания Гроба, отсылая читателя к другой книге. Он пишет, что из Кувуклии, часовенки, вмещающей самую большую святыню христианского мира, он вышел негодующий и потрясенный опять же профанацией величайшей святыни, противоречащей всем его представлением. Максимум, что он чувствовал, – это интеллигентское приятие увиденного, на уровне помещения какого-нибудь музея. От себя добавлю, что это было не так уж плохо: важного туриста сопровождали два каваса*, консул и два греческих монаха, дававших ему пояснения. Он обошел всю церковь, поднялся на Голгофу, спустился в грот Обретения Христа и т. д., слушал и смотрел, не понимая, что делается в его душе, не ощущая душевного трепета, заставлявшего безмолвствовать ум. Да, это не описание тех двенадцати паломничеств в Святую землю в допетровский период и даже не посещение Палестины Авраамом Норовым… К чести Александра Васильевича Елисеева нужно сказать, что он не делал разницы между конфессиями: все служители культа, за малым исключением, не соответствовали, по его мнению, месту, будь то муллы с неприятными жадными физиономиями или по цензурным соображениям им не названные стяжатели-греки.

Повторю, православных в Иерусалиме жило столько же, сколько католиков, или немного больше. Художник Василий Верещагин заметил, что сии арабы христиане лишь по названию: за мзду они охотно переходят из одной религии в другую. Это же подтвердил ему палестинский патриарх Никодим, не постеснявшийся сказать русскому эмиссару: "Денег мало, дайте больше денег, через десять лет я всю Палестину обращу в православие"38.

Здесь уместно сослаться на частное письмо крупного ученого ориенталиста и славяноведа, в будущем академика Украинской Академии наук Агафангела Ефимовича Крымского (1871-1942). Два с половиной года (1896-1898) он провел на Ближнем Востоке, в основном в Бейруте. 16 (28) апреля 1898 г. он писал в Киев брату о посещении Кувуклии. Первое, что от него потребовал служащий монах, так это мзды.

Затем появился другой монах, и вскоре их разговор перешел в перебранку. Каждый тащил деньги с тарелки к себе, и они громко ругались по-гречески; разумеется, Крымский понимал, о чем они говорят. Пришедшая богомолка узнала бранящихся, сказав, что они братья и что она неплохо провела с ними время в Уозевитском монастыре. Когда Крымский отходил от Гроба, его проводник-негр, говоривший по-русски, обратил внимание на то, что ученый как-то подозрительно нюхает воздух, и объяснил ему, что здесь, в церкви, отхожее место, и повел его это место посмотреть. Грязь и вонь. Эти слова Крымский повторяет много раз. Весь Храм представляется ему образчиком нищеты, грязи и художественной безвкусицы. Все впечатления Крымского согласуются со свидетельствами других паломников39. Кроме того, Храм, по словам ученого, является местом массового заражения людей кожными заболеваниями: «Место, где был поставлен подлинный "животворящий" крест Иисуса, все входящие целуют. Я это принужден был исполнить, но со страхом», так как у одной его знакомой губы после "прикладывания" к святыне "попрыщили"! О том, что на Голгофе между католиками и православными происходят постоянные стычки, писал еще генерал Д. Скалон, Крымский это подтверждает. По свидетельству Скалона, службы в Храме Гроба Господня происходят по ночам, люди запираются на ночь, отчего во многих местах храма "невыносимый воздух". Что же касается "баталий" между конфессиями, то Скалон приводит дату "знаменитого сражения", происходившего в 1846 г. между греками и латинянами, говоря проще – драка, многие ее участники были смертельно ранены кадилами и подсвечниками… Еще генерал сообщает, что истинное место захоронения Готфрида и его брата Болдуина греки от католиков скрывают, ибо могилы первых иерусалимских королей напоминают о правах латинян40.


***

* Кавас – полицейский, а также стражник при аккредитованных в Турецкой империи посольствах и консульствах. – Примеч. ред.


***

Писатель Д.Л. Мордовцев в предвкушении встречи со Святым градом, подобно тысячам и тысячам паломников до него, прочитал сотни книг и, по его словам, топографию Иерусалима знал лучше, чем топографию Москвы или Саратова. Для него вечный город – это средоточие Вселенной, ее "сердце, которое колотится в груди тысяч и миллионов". В отличие от других христиан Мордовцев не отдает предпочтение ни Ветхому завету, ни Новому. Ему интересно все – от камня Авраама и пращи Давида до стана Готфрида Бульонского. Все его волновало, все наполняло душу какою-то горечью от сознания исторического всеразрушения и бессмертия. Из путешественников прошлого ему ближе всех Шатобриан. Ведь верно, что пустыня, окружающая Иерусалим, "до сих пор дышит величием Иеговы и ужасами смерти" (Шатобриан).

Мордовцев вынес из осмотра города скорбное, удручающее чувство. Поначалу кажется, что оно обусловлено несоответствием действительности прошлому. Но нет!

Мордовцева угнетает время: "Я видел кругом смерть во всех ее оттенках, если можно так выразиться – полную историческую смерть, которая кладет свою разрушительную руку на все, даже как бы на самое бессмертие"41. Естественно, что в этот момент он вспомнил слова Спасителя относительно обреченности Святого града (Лк., 19:41-44).

Когда Даниил Лукич шел по Крестному пути, то вспомнил своего предшественника Андрея Николаевича Муравьева (1806-1874), посетившего Палестину в 1830 г. и с негодованием писавшего, что "искупленные Им не должны бы дерзать преступною стопою беспечно попирать священные следы Его страсти (муки)". Муравьев приводит перечень "лишних людей" на этом скорбном пути, включая себя грешного, разъезжавшего на осле от станции к станции (места остановок Иисуса на Крестном пути). В этом списке "лишних" есть и еврей. Миникомментарий по этому поводу Мордовцева: "Ныне презренный, порабощенный еврей малодушно идет по сему поприщу, где его преступные предки призвали ему на главу ту священную кровь, которою некогда оно дымилось… Робко идет он, как бы по острию меча, заглядывая украдкою на открывающийся сквозь арки зданий зеленый луг древнего Соломонова храма, вечный предмет его тщетных слез и желаний". И далее: "Ну чем же виноват этот бедный еврей?" Впрочем, познакомившись с хозяином иерусалимского отеля гером Горнштейном, писатель сразу признал в нем прямого потомка тех горланов (так писали тогда слово горлопан), которые в неведении своем усердно кричали: "Распни, распни его! кровь его на нас и на чадах наших". Кроме того, сей гер Горнштейн оказался земляком из Одессы. Мордовцев добавляет, что и хозяйка отеля "Royal" в Каире m-me Roland тоже из Одессы, и иронизирует по поводу весьма специфических воспоминаний бывшего одессита о России: во-первых, он помнил, что русские любят чай, а во-вторых, изрядное число слов, а именно "купить, продать, дорого, дешево, счет, золото и т. п.", но дело свое Горнштейн знает, подает чай и даже mit Milch, т. е. с молоком от одной из иерусалимских коров и с маслом, как полагал Даниил Лукич, из одной из тех коз или овец, которых купали в "Овечьей купели", ибо масло оказалось необыкновенно нежного вкуса, "какое-то невиданное"…42 Другой путешественник, побывавший в Святой земле раньше, отсылает туристов за помощью к владельцу иерусалимской лавки еврею Шпитлеру, который всегда поможет найти надежного проводника из новообращенных христиан и снабдит полезными советами, столь необходимыми путешествующему по Палестине. Однако предупреждает, что самый грязный квартал – "…еврейский, на юго-востоке, на склоне Сионской горы, в древней Тиропеонской долине. Это темная и зловонная клоака, обитаемая евреями, живущими в домах, сбитых из грязи". Правда, владелец самой сносной гостиницы в Яффе English Hotel тоже еврей по фамилии Блатнер43.

По мере продвижения по Via dolorosa Д.Л. Мордовцева обуревали смешанные чувства:

"так много горького в истории этой бедной земли и в истории бедных, глупых, живущих на ней людей". На самой знаменитой в мире улице он видел "все, в чем только может проявиться грязь и гадость человека и животных, и немало попадалось мне под стенами дохлых котят и кошек, видимо, тут же и околевших и никем не подобранных". Смрад немилосердный. На этой же улице он воочию наблюдал знаменье времени: дрались дети – "евреята с арапчатами". Оказывается, евреи вовсе не были такими "малодушными", как их увидел Муравьев.

Мордовцев воздерживается от описания Гроба Господня, ссылаясь на общеизвестность этого места – "сердца вселенной".

У Распутина тоже нет описания Гроба Господня, но по другой причине. Он был не в состоянии его описать, ибо испытывал лишь восторг искренне верующего человека: "Что реку о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа. Так я чувствовал, что Гроб – гроб любви, и такое чувство в себе имел, что всех готов обласкать, и такая любовь к людям, что все люди кажутся святыми… Сколько с ним воскреснет посетителей! И какой народ? Все простячки, которые сокрушаются, – ведя их по морю, Бог заставил любить Себя разным страхом; они постятся, их пища – одни сухарики, даже не видят, как спасаются".

Доктор Елисеев, тоже наблюдавший за русскими простолюдинами у Гроба Господня, отметил, что "смущение" перед профанируемою на каждом шагу в Иерусалиме святынею у него постепенно прошло. Он перестал удивляться. У камня миропомазания лежала группа русских паломников, освящавших на нем свои перламутровые крестики, образа, иконы, писанные на кипарисных дощечках, четки и тому подобные производимые в Иерусалиме атрибуты. К этому времени туземные торговцы почти все хоть немного понимали и говорили по-русски. Как и ныне, за исключением того, что русский рубль тогда легко принимался в оборот, русак себя чувствовал на иерусалимском базаре свободно, как на какой-нибудь ярмарке. Покидая "благословенную" Палестину, Елисеев писал: "Мир тебе! Святая земля! Ты навсегда останешься таковою, как бы тебя ни загрязнили неверные мусульмане, как бы ни профанировали твои святыни даже те, которые призваны их оберегать, как бы ни наводняли тебя своими колониями, фабриками и разными учреждениями космополиты-европейцы… К тебе одной всегда будут с верою и любовью устремляться сердца и взоры всего христианского мира!.. К тебе всегда будут плестись нехитрые умом, но крепкие в вере русские паломники", а далее пассаж в духе Вяземского: "хотя бы всю Палестину прорезали железные дороги…"44 Евреев Распутин в Новом Иерусалиме не увидел. Древние евреи – это да, правда, с намеком на современность. По дороге в Вифлеем, недалеко от города, находится могила Рахили, которая "плачет о детях своих" и не хочет утешиться. Или вот еще посещение Патриаршего двора, где паломников усадили рядами и "наставили старого завета кувшины Иудейские". У Распутина это, казалось бы, малозначительная деталь вызывает ассоциацию с Тайной Вечерей45.

Современных евреев увидел спутник Распутина отец Кусмарцев. С раннего утра на Елеонскую гору приходят паломники, в основном русские, но среди богомольцев есть люди и других "национальностей": "В стороне толпятся еврейские мальчики со своим учителем".

Стена Плача вызвала у А.В. Елисеева представление о древнем Иерусалиме, стены которого, по свидетельству Страбона, были видны с самого берега моря. Для Елисеева это сооружение выше всяких похвал, оно достойно строителей пирамид и доныне поражает своей грандиозностью. Сохранилась еще ничтожная часть его прошлого величия. А рядом с этим Величием – кучка евреев, буквально бившихся о холодный камень Стены Плача, обливших ее горячими слезами. Контраст с исполинской руиной, которую воздвигли их могущественные предки, налицо. И далее, на мой взгляд, тонкое замечание о том, что современный Харам-Эш-Шариф, несмотря на свою красоту, лишь блестящая игрушка46.

Описание Распутиным церкви Воскресения полнее, за исключением Гроба Господня.

Вероятно, здесь, у Гроба, он со своими спутниками провел всю ночь: «Повели нас ночевать. По нотам пели у Гроба акафисты и на Голгофе. Боже, какая отрада! Так сердце трепещет от умиления и слез. Потом утром в двенадцать часов – обедня и запели Пасху. Тут я посмотрел вокруг и сказал: "Рай земной, не отступи от меня, будь во мне!"». Искренность "старца" очевидна. Далее он вспоминает церковь св.

Елены и место обретения Честного Креста и рассказывает, как определили, какой крест принадлежал Спасителю. Рассказ наивен. Память иногда его подводит; так, коптскую часовенку он называет арабским алтарем. Но точно указывает место захоронения Никодима, но забывает о второй пещере с могилой Иосифа Аримафейского.

Сентенция Распутина по поводу Никодима: "Никогда не бойся делать добро и за добро всегда попадешь в честь"47.

Более всего Григория Ефимовича поразила трещина на одной из четырех колонн, подпирающих святую арку у входа в церковь. Его рассказ – не что иное, как фольклор, настоящий апокриф: "Не могу всего описать, многое рассказывают, как, когда не поверили и затворили храм и стали у Гроба католики, а разини армяне на улице, на паперти, в колонну Благодать сошла и один турка плюнул в колонну и там зубы его остались, и видать, как Бог наказует неверующих. Боже, спаси и помози!"48 На эту тему существует несколько вариаций – одну из них, почти "научную", расскажу. Как известно, у Гроба Господня на Страстной неделе, в Великую субботу, на Гроб нисходит Небесный огонь. В это верят представители всех конфессий, даже магометане, исключение составляют латиняне и, понятно, евреи. Этот Небесный огонь нисходит только Иерусалимскому патриарху. В XVI в., т. е. во времена вполне просвещенные, произошло следующее. Армяне попытались соперничать с православными и, подкупив турецкую стражу, проникли к Гробу Господню, в то время как греческое духовенство и православный клир вообще не были допущены внутрь.

Толпа молящихся и плачущих людей заполнила небольшую площадь у дверей Храма.

Армяне в течение нескольких часов пытались проникнуть в тайну Небесного огня, но безуспешно. Как вдруг произошло чудо: в положенный час молния ударила в одну из колонн, пламя вырвалось, и греческий патриарх стал "раздавать огонь". Узрев чудо, турецкая стража с позором изгнала армян из Кувуклии, и с тех пор армянский епископ со смирением испрашивает у православного патриарха благословения на вход вслед за ним в Кувуклию, где и ждет появления Небесного огня в приделе Ангела, не посягая на большее49. Приблизительно то же самое сообщает благочестивый иеромонах Саровской обители Мелетий (умер в 1805 г.), совершивший в 1793-1794 гг. паломничество в Святую землю, и добавляет, что один из турецких стражников уверовал в Христа50.

Профанация Святого огня как никакая другая возмутила доктора Елисеева, но из боязни цензуры он оставил в тексте лишь намеки по поводу увиденного. А.Е.

Крымский обратил внимание на архитектуру Гроба: он помещен в пещеру таким образом, что ни из ротонды, ни даже из смежного притвора Ангела никто из находящихся в Страстную субботу в церкви не может увидеть, что делает у Гроба греческий патриарх… Скепсис ученого очевиден. Он же рассказывает о распрях, доходящих до драк, между греками и армянами за право первыми добыть огонь, в частности о произошедшей за три года до посещения им церкви Воскресения баталии.

В кулачном бою сошлись две стенки – армянская и православная. Первые были в меньшинстве. У вторых ударной силой были русские паломники. С греческого патриарха сорвали митру, а армянского бравые чернецы-греки повалили на землю и били кулаками по лицу! С трудом турецкие солдаты разняли дерущихся. Русские паломники, в основном женщины, вопили в святом месте "благим матом". Теперь, в 1898 г., во время очередной армянской резни, несчастные армяне безропотно отдали право возжигания огня греческому патриарху.

Аналогичная картина наблюдалась и в Вифлеемском храме. Как известно, одной из формальных причин Восточной войны была кража из вертепа вифлеемской звезды.

Чтобы разрешить спор между греками и латинянами, султан Абдул-Меджид подарил храму новую серебряную звезду51. Хотя католики терпимее православных, но иногда они запирают свою дверь (всего их две: одна православная, вторая латинянская), чтобы подчеркнуть свое право на часть вертепа. Греческое духовенство с дарами стоит перед закрытой дверью, притч волнуется и проклинает католиков, "русские матушки визжат необходимым и полезным дополнением к беспорядку". Турецкие солдаты с трудом сдерживают толпу. Проходит несколько часов, пока извещенный об инциденте русский консул не нанесет визит французскому и не привезет его с собой в Вифлеем. Тот велит католикам открыть двери… Заметим от себя, что распря случилась во времена франко-русского союза…

У Распутина, как и у тысяч молящихся, нет и мысли о профанации, для них это чудо, а самое потрясающее – его ожидание: "О, какое ожидание благодатного огня, как томятся все богомольцы до крестного хода! Более суток ожидают этого благодатного огня. Тысяча народов и множество наций. Многие плачут, а арабы хлопают в ладоши, скачут и что-то поют в исступлении; кругом войска турецкие и кавасы. Приходит главная минута: патриарх раздевается, остается в одном белье и входит в Кувуклию, где гроб Христов… Народ со слезами и с сильным напряжением ожидает, когда патриарх выйдет с огнем… Вот он выскакивает, неся огонь, и бежит во храм Воскресенья, зажигает свечи неугасимые, а потом выходит к народу и от его пучка свеч зажигают свечи, и поклонники с большим рвением, все вне себя от радости и не чувствуют утомления, жгут свечи пучками: тридцать три свечи… Дивное событие совершилось и совершается. Боже, дай память, чтоб не забыть такое обновление!"52.

Распутин очень точно описывает великую церемонию в надежде, что его восторг разделят сотни миллионов верующих, об этом слышавших или читавших.

Эта эксплуатация народного суеверия не раз раздражала русскую интеллигенцию. Л.Н.

Толстой особенно резко осудил профанацию "священного огня", в частности в обращении "К духовенству" (1903 г.), приведя ее в качестве примера недобросовестности и злоупотребления церкви: "Довольно вспомнить в доказательство этого о продолжающемся веками мошенничестве зажигаемого в Иерусалиме огня в день воскресения…"53.

Для любителей романа Михаила Булгакова "Мастер и Маргарита" отмечу "историческую" сентенцию, высказанную Распутиным в отношении Понтия Пилата: "Видели дом Иуды и Пилата, они недалеко друг от друга – соседи, и теперь о Пилате неизвестно, а Иуда – пример всех недостатков"54. Лакуна о "неизвестном Пилате" заполнена…

К 1914 г. Палестинскому обществу принадлежало три подворья в Иерусалиме, где можно было одновременно разместить до 7 тыс. человек, плюс Назаретское (вместимостью до 1 тыс. человек) и Хайфское55.

Поток русских пилигримов постоянно возрастал, в нем преобладали уже не подданные России евреи, а собственно православные. Доктор Елисеев был принят в "роскошно обставленной комнатке дворянского корпуса, вмещающего покои привилегированных паломников". Атрибут роскоши – золоченое зеркало, бархатная мебель, прекрасная кровать, крытая чистым бельем и узорным одеялом. Комнаты для простонародья путешественник не описывает. Но он хорошо знает, каково истинное положение, ибо, зайдя в австрийскую "странноприимницу" под названием Hospitum Austro-Ungarikum, он был поражен царившим здесь порядком. Из трех классов номеров первые два были платными, а третий бесплатным. Описание платных номеров явно не в пользу "дворянского покоя" Елисеева. Третий класс представлял собой чистые светлые комнаты с кроватями и бельем от "странноприимницы". После посещения старейшей гостиницы города, католической "Casa Nova", где в третьем классе имелись отдельные комнаты, кровати, столовые и другие удобства, его временное "дворянское" пристанище показалось Елисееву неуютным56.

Ознакомился Елисеев и с деятельностью протестантов, содержавших школы по обучению ремеслу сотен мальчиков и девочек, больницы, общежитие для слепых и т. п. Русский патриот, он с горечью почти дословно повторяет слова патриарха Никодима: "…я понял, чем сильны латинская и протестантская пропаганда и отчего они ежегодно приобретают сотни прозелитов среди не только магометан, но и православных туземцев Палестины". И добавляет, что греки как бы умышленно отталкивают православных от веры своей бесконечной междоусобной борьбой и профанацией святыни. (Например, в 1886 г., после окончания строительства русского Елионского храма во имя Спасителя, патриарх иерусалимский Никодим отказался именовать его храмом Вознесения57.) А.Е. Крымский приводит следующие факты недоброжелательного отношения греков к русским: "Русской церкви, т. е. с славянским богослужебным языком, нет нигде, потому что греческое духовенство не допускает этого. Только в прошлом году (1896) по случаю коронации султан, помимо патриархов, дал разрешение царю построить в Иерусалиме церковь Александра Невского с приделами. Это первая, но и то греческое духовенство Святого Гроба добилось того, что в церкви Александра Невского служба не может совершаться в воскресенье, а только раз в неделю, в четверг…"58 Но были и есть противоречия и внутри русской православной церкви. Так, мало кто знает, что в Гробе Господнем, в приделе Скорбящего Ангела, алтарем служит камень часовни, покрытый серебряным столом. Рисунок образа сделан чернью и, возможно, итальянской работы. Этот серебряный стол был подарен Храму гетманом Мазепой, которого Московская патриархия предала анафеме (данный факт в православных путеводителях умалчивается…). Несколько лет тому назад ко мне обратился профессор-еврей, поклонник малороссиян, с просьбой рассказать, какой украинский след есть на Святой земле. Его любопытство было удовлетворено59. Восемь негасимых лампад из хрусталя, висящих над Камнем помазанья, были подарены Храму, каждой конфессии по два: "Грекам, Франкам, Армянам и Коптам" Николаем Владимировичем Адлербергом (1819-1892), финляндским генерал-губернатором, побывавшим в Палестине в 1845 г., и автором воспоминаний "Из Рима в Иерусалим" (СПб., 1853). На Вербное воскресенье у входа в Кувуклию обычно вывешивали усыпанную дорогими камнями большую лампаду с пятью стаканами из чистого золота, подаренную императором Николаем I и привезенную, вероятно, тоже Адлербергом60. В наши дни я этой лампады уже не видел.

Положение рядовых русских паломников мало изменилось со времени путешествия Распутина, который с горечью писал: "Надо обратить побольше внимания на паломников – возить их подешевле и так устроить, чтобы миссия не брала бы с них за кипяток, за номера, за барак и раз в день давала бы кушать, и не возили бы, как скот, в трюмах, иногда до семисот вместе, а в этом году пятьсот, менее чем всегда. А то с паломником обращаются, как со скотом, а деньги отдай и за кипяток, и за барак, и за все! Паломники ради святыни едут, но много им приходится терпеть. Богатым хорошо, денег много и номер хороший! Да, надо постараться, чтобы посвободнее возили бедных паломников, очень они поддержат Россию верой простой, расскажут про Гроб Христов – это ничем неоценимая для… народа великая доброта!"61 Елисеев в отличие от многих русских туристов замечал евреев и с удивлением констатировал существование еврейского Рабочего дома, основанного обществом Alliance Israilite Universelle. Никаких мировых заговоров. Все просто: "Здесь призревается и обучается свыше сотни еврейских мальчиков, собранных из разных уголков света: мне показывали детей из Архангельска, Польши, Кавказа, Абиссинии, Алжирии, Марокко и Йемена. Призреваемые четыре часа в день занимаются науками, а четыре ремеслами. Большинство детей говорило по-французски, и я задавал им некоторые вопросы, на которые они бойко отвечали. Среди учителей мы встретили нескольких и из русских евреев, с которыми могли говорить на родном языке. В виду того, что в этом учреждении собрана целая коллекция еврейских типов из различных местностей земного шара, я, не желая пропустить такого редкого для антрополога случая, просил позволения у директора заведения произвести несколько антропологических наблюдений и, получив разрешение, немедленно принялся за дело, причем убедился, что, несмотря на общее единство еврейского типа, различные представители еврейской национальности представляют ряд второстепенных отличий, отчасти свойственных тем расам, среди которых они обитают. Так, еврейский мальчик из Габеша имел мелкие курчавые волосы, свойственные абиссинцам; еврейские дети из Европы были гораздо более короткоголовы, чем африканские евреи, и т. п."62 Распутин тоже заметил несоответствие Святого места и его обыденного окружения, что на языке Елисеева называется профанацией. "Святыня любит страх, – писал Распутин. – Для Иерусалима нужно побывать везде раз только: посетить все места и оценить". Почему только один? А потому, что трепетно лишь первое чувство, а при вторичном глаз замечает несоответствие людей Святому месту. Короче: "Только утро любви хорошо". Посетив единожды места поклонения, ты всегда будешь вспоминать их с благоговением: «Дома, при работах и трудах, перенестись духом к Гробу и к прочим местам святыни. Первый раз непонятная для тебя радость является, а во второй раз начнем хулить и безверие в нас вкоренится. Кто не бывал, попросит тебя, съезди за послушанье и расскажи ему с трепетом, как много ошибок там для молодых послушников и послушниц. Монахиням бывает очень трудно, лучше бы их не отпускали, громадный соблазн, очень враг завидует и из них делаются многие приживалками и торговками святыни, бегают, говорят "у нас батька святой" и записывают вас. Вино продают "ракичку на паричку" и пьют его, потому что дешево. Это более делают чернички Афонские (келиоты); поэтому нельзя черничкам туда ездить, большая часть их помимо Иерусалима живет, объяснять не полагается, а кто был там, тот знает». Нетрудно заметить, что в данном случае Григорий Ефимович выступает в несвойственной ему роли праведного наставника, вероятно, руководствуясь принципом, что позволено ему, то не позволено не осененным благодатью. Но в словах его есть житейская истина. Со "второго раза" его коробит профанация, и он повторяет обвинение в адрес греков: "…Иоанн Предтеча и другие подвижники из библейских сказаний совершали подвиги постом и безмолвием, так и потом около Иордана жили иноки, только греки все искалечили, но сама пустыня в сердце остается"63.

В конце своих "Размышлений" Распутин призывает людей к миру, любви и терпению, к смирению национальной гордыни: "Много разных народов и все умные в своем духе, но веры у всех и во всех нациях мало и любви нет. С ними очень нужно быть ласковым, они не понимают, но на любовь твою смотрят как на диковину. И вот в то время, когда мы указываем им на небо, они с любовью смотрят и на лице у них делается перемена и сейчас говорят о пророках. Очень много умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о любви, спаси их Бог!

Критиковать и указывать на свою веру, как она высока, не надо, а сперва расположить их, а потом и сеять осторожно и кротко свою веру, но на это годы нужны. Надо показать пример любви и иметь любовь яркую, вот тогда будут христиане, как в первые годы, и миссия христианская будет не за деньги служить, а по доброте. Они очень понимают, когда говоришь, и удивительно на них слова отражаются – сейчас садятся кругом и смотрят на тебя. Надо обязательно знать язык их и характер их наций, а всего короче любовь к Богу иметь как к другу, а то хоть и постимся, а не умеем с Богом беседовать, то и на людей подействуем!

Как колокол без серебра плохо звучит, так и неопытный всегда только напортит.

Если любишь, то никого не убьешь – все заповеди покорны любви, в ней великая премудрость, больше чем в Соломоне, и такая высота, что только одна любовь и существует, а остальное все, как дроби в ней и через нее выход на небо".

Шла мировая бойня. Распутин считал, что война погубит империю, погубит династию, ввергнет страну, где не решены социальные проблемы, в еще более кровопролитную гражданскую войну. Впрочем, ему казалось, что гражданская война уже идет: "Тяжелые воспоминания о мучителях иноплеменниках, но в настоящее время большее мучение – брат на брата и как не познают своих… Тех мучили инородцы, а теперь сами себя… брат на брата и сын на отца – конец приближается". Памятуя о военной цензуре, могущей инкриминировать ему антивоенные настроения, он прибег к следующему тропу:

"Насколько один маленький кусочек хлеба дороже для человека большого корабля! А сколько денег на корабль надо! Кто уразумеет, тот и разумей"64. Ясно, что Григорий Ефимович был против "морской программы" Думы, ибо как раз в 1914 г. в России был очередной недород.

На корабле масса народа, несколько сотен человек, они могут стать рассадником веры, хотя многих "попутал бес". Но ведь огромное человеческое большинство – "золото и жемчуг, опора государства". Именно они, эти пилигримы, разнесут в глухие государства свои рассказы о хождении в Иерусалим; молодежь должна возлюбить Иерусалим, в ней появится страх, но самое важное для Распутина – вместе с верой она обретет любовь к родине и монарху.

Здесь я позволю себе отступление и напомню, что до гражданской войны была другая великая война, в которую Россия вступила с вполне определенными целями. Эти цели касались Стамбула (упорно именуемого Константинополем или Царьградом), Ближнего Востока, Палестины, Сирии, Ливана и, в первую очередь, Святого града. В 1916 г., когда казалось, что благополучный исход войны предрешен, в Священном Синоде обсуждался вопрос о том, кому будет принадлежать Константинополь: "делили шкуру неубитого медведя". Возникла проблема юридического статуса Константинопольского (Вселенского) патриарха. Предлагалось оставить ему титул экзарха Константинопольского, но подчиненного Синоду (в свое время таким образом Синодом был "подмят" Грузинский католикос). Учитывая важность проблемы, в Петербург был вызван митрополит Антоний (Храповицкий) (1863-1936), один из самых образованных и одиозных деятелей русского православия. В столице его недолюбливали, но обойти в данном случае не могли. Митрополит резонно объяснил Синоду, что он впал в теологический абсурд, ибо Синод должен войти в состав Константинопольского патриархата, а не наоборот: "…для нас, русских, только тогда получится нравственное удовлетворение в случае победоносного исхода войны, если священный град равноапостольного Константина и кафедра первенствующего иерарха всего мира опять восстановит свое значение как светильник православной веры, благочестия и учености и будет собою объединять славянский север, эллинский юг и сиро-арабский восток, и также привлекать к возвращению в Церковь русских раскольников, болгарских отщепенцев, австрийских униатов и восточных еретиков – монофизитов разных наименований". Сия имперская идея была недостаточна для фанатика. Мысль Антония сводилась к тому, что не Запад, а Восток является притягательной силой, и потому следует очистить его от мусульман и евреев. Сионизм и возможность возвращения евреев на свою историческую родину не нашла у митрополита поддержки. Послушаем его: «Не радует меня девиз: "изгнание турок из Европы". Что такое Европа? Кому она нужна? С какими нравственными ценностями совпадает это географическое понятие? Изгнать турок из Европы и оставить им всю православную Анатолию? Св. землю? Антиохийский патриархат? Или даже предоставить Палестину евреям, как советуют некоторые глупцы националисты, не понимая того, что русскому народу легче было бы отдать евреям Харьковскую губернию или Нижний Новгород, чем отечество отвергнутого ими Спасителя». Освобождение православного Востока не мыслилось без воссоздания Византийской империи, которая объединила бы Грецию и Царьград под мирской властью самодержца-грека и духовной властью вселенского патриарха. Все это напомнило так называемый Греческий проект Екатерины II с поправкой на XX в. (К тому же митрополит был правнуком секретаря Екатерины А.В. Храповицкого.) Создание сильной эллинской империи митрополит мотивировал необходимостью завоевывать громадное пространство от южного Кавказа до Дамаска и Яффы, овладеть Сирией и Палестиной, открыв для России Средиземное море и соединив его с Кавказом железной дорогой. Без преданного и сильного союзника это невозможно.

Посему надо отдать Константинополь грекам, взамен которого Россия должна получить компенсацию на Святой земле. Здесь в двух патриархатах православных всего 500 тыс., прочие почти все арабы. Их язык "должно тоже оберегать", но главная задача колонистская: следует переселить сюда русских мужичков, чтобы в течение 10 лет Сирия и Палестина превратилась бы во Владимирскую или Харьковскую губернию!

«Народ наш так и ринется поселяться в ту страну, где жил наш Спаситель, Его пречистая Матерь, Апостолы, Пророки и Мученики. Там будет уже место для чисто русской культуры, для русской речи, для русской торговли и промышленности, в частности, две последние отрасли обильной лавой польются по Волге и Каспию через Кавказ к Средиземному морю и обратно. Пустынная местность вновь процветет, как "земля, текущая медом и млеком", а всякий русский христианин сочтет долгом не раз в своей жизни отправиться на поклонение Живоносному Гробу; даже наши баре и барыни постепенно забудут о Карлсбадах и Парижах и будут знать Иерусалим, Вифлеем, Назарет…»65 Митрополит Антоний был образованным человеком и, конечно же, читал и Ф.М.

Достоевского, и Н.Я. Данилевского, которые в свое время полемизировали по поводу будущего занятия русскими войсками Константинополя. Данилевский, как бы мы сейчас сказали, ратовал за международный статус города, т. е. за равные права в нем представителей всех народов, в том числе русского. Достоевский, напротив, ратовал за русскую гегемонию: "Какое тут может быть сравнение между русскими и славянами? И кто это будет устанавливать между нами равенство? Как может Россия участвовать во владении Константинополем на равных основаниях с славянами, если Россия им неравна во всех отношениях – и каждому народцу порознь и всем им вместе взятым?.. Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и остаться нашим навеки"66.

"О, мечты! О, волшебная власть Возвышающей душу природы!" Несбыточные мечты! В феврале 1917 г. казачий отряд разведчиков с фельдфебелем Семеном Буденным был в 15 верстах от Багдада. А впереди уже маячила катастрофа. Да и у самой мечты был некий хронический недостаток. Например, утверждение о наличии в пределах двух патриархий, Иерусалимской и Антиохийской, полумиллиона христиан-арабов. Откуда митрополит взял эту цифру? И что делать со многими миллионами арабов-мусульман?

"Блаженнейший" митрополит не сказал о них ни слова. Уничтожить? Но пастырь такое предложить не может. Депортировать? Но куда? И как поведут себя "презренные" латиняне и многочисленные монофизиты и протестанты? И, наконец, евреи-сионисты и несионисты, желающие обрести Обетованную землю? Нет и не может быть ответа на эти вопросы. Что же касается Воскресения Иудейской пустыни, то оно произошло.

Правда, совсем не так, как сказано в Священной Библии. К сегодняшнему дню сотни тысяч пилигримов из России посетили возрожденный Израиль.

Распутин был убит в ночь с 16 на 17 декабря (н. ст.) 1916 г. После революции слово "распутинщина" стало нарицательным – синонимом гнилости прежнего режима и продажности. Казалось, что писания Григория Ефимовича будут погребены в "спецхранах" библиотек. Но в 20-е годы идеологи "светлого" будущего, дабы разоблачить "язвы" проклятого прошлого, опубликовали дневники и мемуары царской семьи, кстати сказать, весьма незначительно цензурированные. В "чистом" виде, скажем, дневник Николая II или его переписка с женой вполне могли служить антицаристской пропагандой. Но распутинские "Мысли и размышления" служить таковой никак не могли… Но произошло чудо. В 1925 г. в Ленинграде вышла в свет замечательная книга "За кулисами царизма. Архив тибетского врача Бадмаева" в количестве 8 тыс. экземпляров. В эту книгу в качестве приложения были полностью включены "Мысли и размышления" Распутина. Без купюр. Единственная уступка цензуре – Гроб Христов был написан со строчных букв. Я сверил строку за строкой – никакого изъятия, даже там, где говорится о любви к царю. Редактор и автор вступительной статьи Владимир Петрович Семенников (1885-1936) был историком литературы, библиографом.

Одним словом, в течение 50 лет единственным путеводителем (в прямом и переносном смысле) по Святой земле, вышедшим в советское время, являлся малый труд Григория Распутина. И лишь в послеперестроечное время "Мои мысли и размышления" были переизданы, правда без комментариев67.

В течение многих лет неподалеку от Сионской горы, в Испанской колонии, функционировал ресторан "Распутин". Символично, что напротив него, над шотландской церковью, развевался Андреевский флаг, правда не голубой крест на белом поле, а наоборот… Этот ресторан закрылся, но другой под таким же названием появился в Хайфе…

Закончу рассказ о иерусалимских паломниках достойными упоминания стихами отца Павла (Петра Ивановича Кусмарцева), написанными в форме диалога между пилигримом и Святым градом.

Прощальный час в Иерусалиме


Путник:
Сердцу милый вожделенный,
Иерусалим святейший град,
Ты прощай, мой незабвенный,
Мой поклон тебе у врат.
О тебе, моей Святыни,
Глас с мольбою возношу:
И всевышней благостыни
От небес тебе прошу.
Я с отрадой и слезами
Отплываю по морям:
Ты же будешь за горами,
Светлый трон, Царя царям.
Правдой землю ты наполнил,
Возвестил Христа закон:
Нам же живо ты напомнил,
Что страдал в тебе Сам Он.
Этим сердцу ты дороже,
Выше всех мирских красот:
Как я счастлив, дивный Боже,
Видеть верх твоих щедрот.
Так прощай, я отплываю,
Град, сокровище веков,
Тебя с Сионом величаю,
Чту превыше облаков,
Даже славы до чертога,
Град известен в небесах,
Даже имя носишь Бога,
Град, ты весь, весь в чудесах!
Ответ Иерусалима:
Прощай и ты, любимец мой,
Благополучный тебе путь:
Когда приедешь ты домой,
Меня и там ты не забудь.
Путник:
Забуду ль я тебя денница,
Иерусалим славный град;
Забвенна будь моя десница,
Коль не вспомнишься сто крат.

Коротко о сотрудниках и истории русской духовной миссии в Палестине.

Василий Андреевич Левисон (1807-1869) родился в Пруссии. Под влиянием главным образом книги князя А.Н. Муравьева "Письма о богослужении Русской церкви", приехав в 1839 г. в Санкт-Петербург, принял православие. С 1840 г. профессор, преподаватель еврейского языка в Петербургской духовной академии, преподавал также и немецкий язык, а в Римско-католической академии – древнееврейский. Состоял при духовной миссии в Иерусалиме. Автор (вместе с Хвольсоном) записки по Саратовскому ритуальному процессу, согласно которой евреи не употребляют кровь. Свое состояние завещал на нужды крестившихся евреев. Перевел на еврейский язык литургию св. Иоанна Златоуста, а по просьбе Лондонского библейского общества – с еврейского на русский Ветхий завет (1869).

Место на Елеонской горе приобретено митрополитом Антонином Капустиным в 1870 г. (по некоторым источникам чуть раньше – в 60-е годы). Церковь и колокольня сооружены в 1886 г. При открытии обители архимандрит Леонид распорядился построить ограду и корпус для приюта богомольцев. "Животворящий" крест виден за десятки километров со всех сторон. Высота колокольни 65 м (219 ступеней).

После Первой мировой войны, в 1922 г., Синод Русской зарубежной церкви поручил ведение дел епископу Апполинарию (Кошевому). В 1924 г. в связи с его отъездом дела были переданы архиепископу Кишеневскому Анастасию. Он находился в звании наблюдателя в течение 11 лет. В 1926 г. английское правительство приняло закон об управлении российским имуществом в лице английского губернатора. Благодаря хлопотам епископа Анастасия российское имущество, в первую очередь святые места, не были проданы, а лишь сданы в долгосрочную аренду. Это позволило решить проблему долга Российского правительства церкви на Святой земле, возникшего в результате войны и прекращения потока пилигримов. После войны за независимость 1948 г. Израиль передал советскому правительству 15 мест, принадлежащих русской православной миссии. Из них 10 весьма значительных (Монастырь Горний, собор Святой Троицы, постройки в Иерусалиме, Яффе, Хайфе, церковь Марии Магдалины в Тверии и т. д.). Состав русской миссии между двумя войнами колебался от 200 до 450 человек. После раздела Палестины делами русской церкви в Иордании управлял архимандрит, пребывающий в женском монастыре на Елеоне, где находилось примерно 130 человек.

Русские пришли в Палестину поздно: к тому времени все знаменитые святые места были захвачены и распределены между разными конфессиями. Правда, по некоторым сведениям, русский монастырь в Иерусалиме появился в XII в. Какой монастырь и какова его история, неизвестно.

На участок земли с дубом Мамре, принадлежавший некоему арабу Ибрагиму Шелуди, обратил внимание архимандрит Антонин (Капустин). Приобрести его могло только частное лицо, так как консульство или впоследствии Палестинское общество Турцией юридическим лицом не признавалось. Переговоры вел драгоман русского консульства Я.Е. Халеби. В 1878 г. он под видом богатого арабского купца из Алеппо совершил купчую за 3000 франков (по другим сведениям, покупка была оформлена 1 ноября 1868 г.). Халеби ворвался в русскую миссию со словами: "Дуб русский!" Всеобщее ликование. Так как мусульмане угрожали поджечь реликтовое древо, его тотчас обнесли каменной оградой. Попутно Капустин стал скупать соседние участки, платя астрономические суммы. В 1874 г. им был построен приют. Общая площадь русских владений в Хевроне составила 72,355 м2. Под видом строительства якобы загородной виллы началось строительство церкви, как только рабочие-арабы поняли, что строят храм, они разбежались. Их заменили итальянские рабочие, которых охраняла нанятая турецкая стража. Церковь была освящена лишь в 1925 г…








 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх