В предыдущих главах я рассказал вам о трех своих опасениях по поводу того, что кибернетический тотализм в конечном счете повредит духовности, морали и бизнесу. Я считаю, что часто люди слишком сильно уважают биты, и это ведет к ползучей деградации их собственных человеческих качеств.

В этой главе я поведаю о другой опасности, которая может возникнуть из слишком уж безоглядной веры в биты. Напомню, что в гл.1 я вывел различия между идеальным и реальным компьютерами. Идеальные компьютеры мы встречаем, когда пишем небольшие программы. Кажется, что они предлагают нам бесконечные возможности и ни с чем не сравнимое чувство свободы. С реальными компьютерами мы сталкиваемся, когда работаем с большими программами. Они способны опутать нас паутиной кода, сделать из нас рабов прошлого — и не только в неясных вопросах технологических решений. Реальные компьютеры материализуют нашу философию путем процесса «фиксации», прежде чем мы к этому будем готовы.

Люди, использующие метафоры из мира вычислений, думая о реальности, естественно, предпочитают думать об идеальных, а не о реальных компьютерах. Таким образом, инженеры связанного с культурой программного обеспечения обычно предлагают нам мир, в котором каждое культурное высказывание выглядит как новенькая маленькая программа, которая может быть чем угодно.

Эти сладкие грезы имеют неприятный побочный эффект. Если каждое культурное произведение есть новенькая маленькая программа, то все они выстроены на одной стартовой линии. И созданы с использованием тех же ресурсов, что и любая другая.

Я называю это плоской глобальной структурой. Она предлагает мир счастья для технологов программного обеспечения, так как каждая маленькая программа в глобальной плоской структуре рождается вновь, давая освежающий глоток свободы крошечного кода.

Люди, связанные с программным обеспечением, знают, что продолжать вечно писать маленькие программы бесполезно. Чтобы сделать что-то полезное, приходится предпринимать трудное погружение в большой код. Но создается впечатление, что они вообразили, будто домен маленьких целомудренных произведений все еще корректно описывает сферы культуры и, как я покажу позже, науки. Это одна из причин, по которым структуры веб 2.0 предпочитают плоские культурные высказывания. Но я уверен, что плоскость в области человеческих занятий приводит к банальности и бессмысленности. Существует и аналогичная проблема, связанная с возрастающей популярностью плоскости в научном мышлении. Когда речь идет о науке, плоскость может привести к смешению понятий методологии и выражения.

Исследуются аномалии в трендах популярной музыки.

Что там настолько застоялось в интернет-культуре, что набор усталых фраз круга старых друзей стал священным? Почему никто молодой не может отбросить наши старые идеи ради чего-то оригинального? Я жажду быть шокированным и преданным истории новыми поколениями цифровой культуры, но вместо этого меня пытают скучными повторениями.

Например, вершиной достижений открытых программных средств было создание Linux, производной UNIX — старой операционной системы 1970-х годов. Аналогично, менее техническая сторона движения открытой культуры преподносит как великое достижение создание «Википедии», которая является копией чего-то, что уже существовало, — энциклопедии.

ЕСТЬ ПРОСТОЕ ПРАВИЛО, НА КОТОРОЕ МОЖНО ПОЛОЖИТЬСЯ В КАЖДОЙ ИЗ ПОСЛЕДОВАТЕЛЬНЫХ ВЕРСИЙ ВЕБ 2.0: ЧЕМ БОЛЕЕ РАДИКАЛЬНЫМ СОЦИАЛЬНЫМ ЭКСПЕРИМЕНТОМ ОНА СЕБЯ ЗАЯВЛЯЕТ, ТЕМ БОЛЕЕ КОНСЕРВАТИВНЫМИ, НОСТАЛЬГИЧЕСКИМИ И ЗНАКОМЫМИ ОКАЖУТСЯ РЕАЛЬНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ.

Все, что я говорю, не зависит от того, соответствуют ли действительности типичные заявления энтузиастов веб 2.0 и «Википедии». Предположим, что Linux так же стабилен и безопасен, как любая другая производная UNIX, и что «Википедия» настолько же точна, как и другие энциклопедии. Все равно странно, что поколения молодых энергичных идеалистов придают такое значение созданию этих вещей.

Предположим, в 1980-е годы я сказал бы: «Через четверть века, когда цифровая революция продвинется далеко вперед, а компьютерные чипы будут в миллионы раз быстрее, чем существующие сегодня, человечество наконец победит и сумеет написать новую энциклопедию и новую версию UNIX!» Это прозвучало бы чрезвычайно жалко.

Истинные верующие в коллективный разум перестали делать различие между оригинальным произведением и производными от него. Оригинальное произведение, произведение первого порядка, появляется, когда кто-то представляет целое — работу, которая объединяет в себе собственные взгляды на мир и эстетику. Это что-то по-настоящему новое.

Произведение второго порядка выполнено из фрагментарных реакций на произведение первого порядка. Такие фильмы, как «Бегущий по лезвию», — произведения первого порядка, как и новелла, лежащая в его основе, но мэшап, в котором сцена из фильма сопровождается любимой песней анонимного мэшапера, — из другой лиги.

Я не претендую на то, что могу сконструировать измеритель, который точно покажет, где пролегает граница между произведениями первого и второго порядков. Однако я утверждаю, что веб 2.0 выдает на-гора массу вторичного и заглушает первичное.

Поразительно, как много сетевых разговоров возникает в результате ответов почитателей произведения, созданного в рамках мира старых медиа, который сейчас уничтожается Сетью. На долю комментариев к телевизионным шоу, известным фильмам, коммерческим выпускам музыки и видеоигр, наверное, приходится столько же трафика, сколько и на порно. В этом, конечно, нет ничего плохого, но, поскольку Всемирная паутина убивает старые медиа, мы стоим перед тем, что культура разбазаривает свой собственный семенной фонд.

Слишком часто все большее количество оригинальных материалов, существующих в открытой Сети, напоминает самые низкопробные артефакты осажденного, старомодного мира копий. Бесконечный парад «Странных новостей», «Глупых трюков домашних животных» и «Самых смешных домашних видео Америки».

Это те вещи, к которым вас направят сервисы-агрегаторы вроде YouTube или Digg. (Они и бесконечная пропаганда достоинств открытой культуры. Какая-то отупляющая, скучная новость о выходе очередной версии Linux обычно занимает место в числе важнейших новостей мира.)

Я не сноб в отношении этих материалов. Я сам иногда люблю их посмотреть. В конце концов, только люди способны делать барахло. Птица не может халтурить, когда поет, а человек может. Поэтому у нас есть экзистенциальная гордость халтурой. Единственное, что я хочу сказать, — в доцифровую эпоху у нас уже были все разновидности халтуры, которые теперь вы можете найти в Сети. Производство копий этих материалов в радикальном, новом, «открытом» мире не имеет совершенно никакой цели. В итоге общий результат таков: сетевая культура зафиксирована на том мире, который был до появления Всемирной паутины.

Большая часть оценок звучит так: примерно половина битов, курсирующих в сети, происходит из телевидения, кино или другого традиционного коммерческого контента, хотя точно посчитать очень трудно. BitTorrent — компания, поддерживающая один из многих протоколов доставки такого контента, — иногда заявляет, что только ее пользователи занимают более половины пропускной способности Интернета. (BitTorrent используется для различного контента, но, главное, он хорошо подходит для распространения больших файлов, таких как телевизионные шоу и полнометражные фильмы.)

Интернет, конечно, был придуман во времена «холодной войны» и задумывался как структура, способная выдержать ядерный удар. Часть Сети можно уничтожить, не уничтожив целого, но это также означает, что можно изучить части и не знать целого. Основная идея называется пакетной коммутацией.

Пакет — это маленький кусочек файла, передаваемый от узла к узлу в Сети примерно так, как передается эстафетная палочка. У пакета есть адрес назначения. Если какой-то узел не подтвердил получения пакета, передающий узел попробует передать пакет другому узлу. Маршрут не оговорен, только адрес назначения. Это механизм, который теоретически позволит Сети пережить ядерный удар. Узлы повторяют попытки найти соседа до тех пор, пока каждый пакет не попадет по адресу назначения.

На практике Сеть в том виде, в котором она развилась, немного менее устойчива, чем в этом сценарии. Но пакетная архитектура все еще лежит в основе конструкции.

Децентрализованная природа архитектуры Сети делает почти невозможным отслеживание того, какая информация передается по ней. Каждый пакет — всего лишь малая доля файла, так что, даже если посмотреть на содержимое пакетов, проходящих мимо, иногда трудно понять, что за файл получится, когда он будет восстановлен в пункте назначения.

В более близкие эпохи идеологии, связанные с неприкосновенностью частной жизни и анонимностью, соединились с возникающими системами, похожими на некоторые концепции биологической эволюции, чтобы заставить инженеров усилить непрозрачность устройства Интернета. Каждый новый уровень кода все сильнее отдалял причину намеренно созданной непрозрачности.

Из-за сегодняшней популярности облачных архитектур, например, стало непросто узнать, на какой конкретно сервер вы входите, когда запускаете какое-то программное обеспечение. В определенных случаях, когда задержка — время прохождения пакета от одного узла к другому — имеет большое значение, это может быть неприятно.

Привлекательность намеренно создаваемой непрозрачности — интересный антропологический вопрос. Ряд объяснений я считаю заслуживающими внимания. Одно из них — желание видеть Интернет живым метаорганизмом: многие инженеры надеются, что это случится, а с мистификацией внутреннего устройства Сети становится легче вообразить, что это уже происходит. Есть и революционная фантазия: инженеры иногда заявляют, что они атакуют коррумпированный существующий порядок медиа, и требуют как сокрытия следов, так и анонимности, чтобы углубить эту фантазию.

В любом случае результат таков: теперь мы вынуждены оценивать Интернет снаружи, как если бы он был частью природы, а не изнутри, как если бы мы изучали бухгалтерию финансового предприятия. Мы должны изучать его так, как будто это неизведанная территория, несмотря на то что мы сами его построили.

Средства изучения несовершенны. Оставив в стороне этические и юридические сомнения, возможно, к примеру, «слушать» все пакеты, проходящие через машину, являющуюся узлом Сети. Но информация, доступная одному наблюдателю, ограничена теми узлами, за которыми он наблюдает.

Я хорошо помню зарождение движения за бесплатное программное обеспечение, которое предшествовало варианту открытой культуры и вдохновляло его. Оно началось как акт гнева более четверти века назад.

ПОЧЕМУ МНОГИЕ САМЫЕ СЛОЖНЫЕ ПРИМЕРЫ КОДА В ОНЛАЙНОВОМ МИРЕ — ТИПА АЛГОРИТМА РАСЧЕТА РАНГА СТРАНИЦЫ В ВЕДУЩИХ ПОИСКОВЫХ СИСТЕМАХ ИЛИ FLASH ОТ ADOBE — ЯВЛЯЮТСЯ РЕЗУЛЬТАТАМИ ПРОПРИЕТАРНЫХ РАЗРАБОТОК? ПОЧЕМУ ОБОЖАЕМЫЙ IPHONE ЕСТЬ РЕЗУЛЬТАТ ТОГО, ЧТО МНОГИМИ РАССМАТРИВАЕТСЯ КАК НАИБОЛЕЕ ЗАКРЫТАЯ, ТИРАНИЧЕСКИ УПРАВЛЯЕМАЯ ЛАБОРАТОРИЯ ПО РАЗРАБОТКЕ ПРОГРАММНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ НА ЗЕМЛЕ? ЧЕСТНЫЙ ЭМПИРИК ДОЛЖЕН ПРИЗНАТЬ, ЧТО, ХОТЯ ПОДХОД ОТКРЫТОГО КОДА МОЖЕТ СОЗДАВАТЬ ИДЕАЛЬНО ОТПОЛИРОВАННЫЕ КОПИИ, ОН НЕ БЫЛ ТАК ХОРОШ В ДЕЛЕ СОЗДАНИЯ ЗАМЕТНЫХ ОРИГИНАЛОВ. ДАЖЕ НЕСМОТРЯ НА ЖАЛЯЩУЮ КОНТРКУЛЬТУРНУЮ РИТОРИКУ, ДВИЖЕНИЕ ЗА ОТКРЫТОЕ ПРОГРАММНОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ НА ПРАКТИКЕ БЫЛО КОНСЕРВАТИВНОЙ СИЛОЙ.

Представьте себе пару самых неправдоподобно неряшливых, волосатых и во всех смыслах эксцентричных молодых нердов на планете. Им было чуть за двадцать. Сценой служила шумная и неопрятная квартира хиппи в Кембридже, штат Массачусетс, недалеко от Массачусетского технологического института (МИТ). Одним из этих людей был я, вторым — Ричард Столлман.

Столлман был расстроен до слез. Он отдал всю свою энергию знаменитому проекту создания радикально нового типа компьютеров, названному LISP-машина. Но это был не просто обычный компьютер, на котором работал LISP, любимый язык программирования исследователей в области искусственного интеллекта.[16] Это была машина, разработанная на LISP от начала до конца, использовавшая радикально новые принципы программирования на всех уровнях, от основной архитектуры до интерфейса пользователя. Через некоторое время каждый уважающий себя отдел информатики считал необходимым иметь этот гаджет размером с холодильник.

В конце концов главным продавцом LISP-машин стала компания Symbolics. Столлман понял, что вся экспериментальная субкультура информатики рискует быть спущенной в канализацию, если произойдет что-нибудь плохое с маленькой компанией Symbolics, и, конечно же, все плохое, что могло случиться, случилось очень скоро.

Поэтому у Столлмана появился план. Никогда больше компьютерный код и культура, которая выросла с ним вместе, не будут заключены в ловушку коммерции и легальности. Он разработает бесплатную версию более старого, пусть и довольно скучного, инструмента — операционной системы UNIX. Этот простой поступок до основания разрушит идею того, что юристы и компании могут контролировать культуру программного обеспечения.

Через некоторое время за Столлманом последовал молодой программист следующего поколения по имени Линус Торвальдс и сделал нечто похожее, но на основе популярных чипов Intel. В 1991 году его усилия породили Linux, основу сильно расширившегося движения за бесплатное программное обеспечение. Но вернемся в выцветшее холостяцкое логово около МИТ. Когда Столлман рассказал мне о своем плане, я был заинтересован, но грустен. Я думал, что код был намного важнее, чем политика, какой бы важной она ни казалась. Если политически обусловленный код будет ограничиваться бесконечными перепевами сравнительно скучного кода вроде UNIX, а не решать дерзкие проекты вроде LISP-машины, то в чем тогда смысл? Хватит ли у простых людей энергии выдержать обе версии идеализма?

Четверть века спустя мне кажется, что мои опасения были небеспочвенны. Движения за открытое программное обеспечение стали влиятельными, но они не способствовали развитию радикального творчества, которое мне больше всего нравится в информатике. Если эти движения чего-то и добились, то лишь того, как препятствовать творчеству. Некоторые из самых острых молодых умов были заперты в интеллектуальном стиле 1970-х годов, потому что их под гипнозом заставили принять старые системы программного обеспечения, как будто те были фактами природы. Linux, идеально отполированная копия антиквариата, блестит лучше оригинала, но все равно определяется им.

Я не против программного обеспечения с открытыми источниками. Я часто выступаю за него в различных конкретных проектах. Но политически правильная догма, утверждающая, что открытый код автоматически является лучшим путем к творчеству и инновациям, не подкрепляется фактами.

Откуда вы можете знать, что именно есть вторичного и порочного в чьем-то чужом произведении? Как вы поймете, что заметили это? Может быть, происходит что-то удивительное, а вы просто не знаете, как воспринимать. Это достаточно сложная проблема, когда рассуждаешь о компьютерном коде, но когда речь заходит о музыке, она становится еще сложнее.

Сама идея музыкальной критики для меня неприятна, поскольку я все-таки действующий музыкант. В принципе есть что-то ограничительное и унизительное в ожиданиях по поводу чего-то столь загадочного, как музыка. Ведь никто точно не знает, что такое музыка. Может быть, музыка — чистый дар? Если появляется магия — прекрасно, если же нет, то какой смысл жаловаться?

Но иногда нужно хотя бы попытаться мыслить критически. Вглядитесь в магию музыки — вы можете превратиться в соляной столп, но вам придется по крайней мере посмотреть, чтобы знать, куда смотреть не следует.

Так обстоят дела с неудобным проектом оценки музыкальной культуры в эпоху Интернета. Я вошел в эту эпоху с чрезвычайно высокими ожиданиями. Я с нетерпением ожидал шанса испытать шок от интенсивности новых сенсаций, окунуться в буйное богатство эстетики, хотел просыпаться каждое утро в мире, более богатом в каждой детали, потому что моему мозгу давало энергию непредсказуемое искусство.

Эти экстравагантные ожидания в ретроспективе могут показаться неразумными, но двадцать пять лет назад они такими не казались. С появлением Интернета были все основания ожидать многого от искусства, особенно от музыки.

Посмотрите на мощь музыки всего лишь нескольких фигур прошлого века. Диссонанс и странные ритмы «Весны священной» Стравинского производили фурор. Джазовые музыканты, такие как Луи Армстронг, Джеймс П. Джонсон, Чарли Паркер и Телониус Монк, поднимали планку музыкального мышления и боролись за социальную справедливость. Параллельно с записями The Beatles развивался огромный культурный сдвиг. Поп-музыка XX века преобразовала сексуальное поведение в глобальном масштабе. На попытки перечислить музыкальные достижения просто не хватает дыхалки.

Роль технологии в рождении наиболее мощных волн музыкальной культуры легко забыть. «Весну священную» Стравинского, сочиненную в 1912 году, было бы намного труднее исполнять, по крайней мере в смысле темпа и тонов, на инструментах, существовавших десятилетия назад. Рок-н-ролл (электрический блюз) в значительной степени был успешным экспериментом в том, что можно сделать небольшому количеству музыкантов в танцевальном зале при помощи усилителя. Записи The Beatles отчасти были молниеносной разведкой возможностей многодорожечной записи, стереомикширования, синтезаторов и аудиоспецэффектов, таких как сжатие и переменная скорость воспроизведения.

Меняющееся экономическое окружение также стимулировало появление музыки в прошлом. С капитализмом пришел новый тип музыкантов. Будучи больше не привязанными к королю, борделю, военным парадам, церкви, кружке уличного музыканта и другим устаревшим и традиционным источникам музыкального патронажа, музыканты получили шанс диверсифицировать, изобретать и быть предприимчивыми. Например, Джордж Гершвин зарабатывал деньги от продажи нотных записей, саундтреков к фильмам и перфолент к механическим пианино, а также традиционными концертами.

Поэтому вполне логично было ожидать многого от музыки в Интернете. Мы думали, произойдет взрывное увеличение богатства и способов разбогатеть, что приведет к появлению супергершвинов. Новые породы музыкантов вдохновятся на неожиданное создание радикально новых видов музыки для исполнения в виртуальных мирах, или на полях электронных книг, или для сопровождения процесса смазки роботов. Даже если пока неясно, какие бизнес-модели приживутся, результат наверняка будет более гибким, более открытым, вселяющим больше надежд, чем тот, что был в неполноценной экономике физического мира.

Во время рождения Всемирной паутины, в начале 1990-х годов, популярным поверьем было то, что новое поколение подростков, воспитанных в консервативные годы правления Рейгана, выросло на редкость примитивным. Представителей «поколения X» описывали как инертных и пустых. Антрополог Стив Барнетт сравнивал их с феноменом «исчерпания образцов», когда культура исчерпывала традиционные дизайны своих глиняных изделий и становилась менее творческой.

Тогда, в оперившемся мире цифровой культуры, общепринятым мнением было то, что мы входим в период переходного затишья перед творческой бурей или что мы уже в центре таковой. Но грустной правдой оказалось то, что мы не проходим через временное затишье перед бурей. Вместо этого мы впали в устойчивую дремоту и поверили, будто выйдем из нее только тогда, когда убьем коллективный разум.

Вот заявление, которое я хотел бы не делать, в котором хотел бы ошибаться: популярная музыка, созданная в индустриальном мире в период с конца 1990-х до конца 2000-х годов, обладала определенным стилем — таким, который должен был стать отличительным признаком молодежи, на ней выросшей. Процесс переосмысления жизни через музыку остановился.

То, что когда-то казалось новым — развитие и принятие неоригинальной поп-культуры от молодых людей середины 1990-х годов (поколение X), — стало настолько распространенным, что мы этого больше даже не замечаем. Мы забыли, насколько свежа может быть поп-культура.

Где новая музыка? Все ретро, ретро, ретро.

Музыка повсюду, но она прячется, как можно понять по маленьким белым штучкам, торчащим, как суслики из норки, из ушей каждого из нас. Я привык видеть людей, строящих смущающие сексуальные физиономии и издающих стоны, когда они слушают музыку в наушниках, поэтому мне потребовалось время приспособиться к каменным лицам в кофейнях, слушающих музыку через наушники-затычки.

Может быть, в музыке ретроинди-группы, которая не была бы неуместна даже тогда, когда я был еще подростком, и бьется некое экзотическое сердце, какой-то энергетический уровень, которого я не слышу. Конечно, я не могу знать своих пределов. Я не знаю, что я не способен услышать.

Но я попробовал провести эксперимент. Всякий раз, когда я оказываюсь в компании «поколения Facebook» и вокруг играет музыка, вероятно, подобранная по нынешней моде искусственным интеллектом или алгоритмом толпы, я задаю им простой вопрос: можете ли вы сказать, в каком десятилетии была написана музыка, которая звучит в данный момент? Даже не слишком музыкальные люди способны ответить на этот вопрос довольно точно, но это касается лишь определенных десятилетий.

Все знают, например, что гангста-рэп в 1960-е годы еще не существовал. И что хэви-метал не существовал в 1940-е годы. Да, время от времени попадается запись, которая звучит так, как будто она родом из прошлого. Например, трек, записанный в 1990-х годах, можно спутать с более ранней записью.

Но десятилетие — это большой промежуток в развитии музыкальных стилей в первый век аудиозаписей. Десятилетие отделяет вас от первых записей блюзов Роберта Джонсона, от выраженно модернистских джазовых записей Чарли Паркера. Десятилетие отделяет эру биг-бэндов и эру рок-н-ролла. Примерно десятилетие разделяет последнюю запись The Beatles и первые значительные записи хип-хопа. Все это говорит о том, что немыслимо, чтобы последний стиль мог появиться во время предшествующего. Я не могу найти десятилетие в первом веке музыкальных записей, которое не ознаменовалось бы радикальной сменой стиля, очевидной для всех слушателей.

Мы говорим не просто о внешней стороне музыки, но о самой ее идее, ее месте в жизни. Передает ли она классовую принадлежность и уверенность, как песни Фрэнка Синатры, или помогает вам выпасть из социума, как рок укурков? Для танцевального зала она или для спальни?

Есть, конечно, новые музыкальные стили, но новые они только с точки зрения техники. Например, есть сложная номенклатура представителей похожих стилей электронного бита (включая все возможные сочетания терминов даб-, хаус-, транс- и т. д.), и если вы выучите детали номенклатуры, то более-менее сможете определить время и место создания записи. В основном это занятие для зануд, а не музыкальная задача, и я понимаю, что, говоря это, высказываю суждение, на которое, может быть, не имею права. Но разве кто-нибудь искренне не согласен?

Мне часто приходилось вести примерно такие дискуссии: кто-то чуть старше двадцати говорит мне, что я не знаю, о чем говорю, а затем я прошу этого человека воспроизвести мне что-нибудь, характерное для конца 2000-х годов, по сравнению с концом 1990-х. Я прошу его проиграть записи для его друзей. До сих пор моя теория не была опровергнута: даже истинные любители, кажется, не в состоянии различить, например, инди-рок или дэнс-микс 1998 и 2008 годов.

Очевидно, я не собираюсь утверждать, что новой музыки в мире не появилось. И я не говорю, что вся ретромузыка разочаровывает. Есть замечательные ретромузыканты, работающие со старыми стилями поп-музыки как с новым видом классики и делающие удивительные вещи.

Но я утверждаю, что такого рода работа носит больше ностальгический характер, чем несет что-то новое. Поскольку истинное творчество человека уникально всегда, поп-музыка новой эры, в которой отсутствует новизна, заставляет меня подозревать, что она лишена и аутентичности.

Конечно, сегодня работают и творческие, оригинальные музыканты. (Надеюсь, что в мои лучшие дни я принадлежу к их числу.) Несомненно, по всему миру скрыты музыкальные чудеса. Но впервые с времен электрификации, главное направление молодежной культуры в индустриально развитых странах заперло себя в основном в ностальгических стилях.

Я сомневаюсь, стоит ли делиться моими наблюдениями, так как боюсь, что приговорю чье-то потенциально хорошее онлайн-произведение. Если вам нравится онлайн-музыка такой, какая она есть, не слушайте меня. Но если говорить об общей картине, боюсь, что в чем-то я прав. Ну и что? Некоторые мои коллеги по цифровой революции возражают, что мы должны быть более терпеливыми, что со временем культура возродит себя. Но насколько терпеливыми нам следует быть? Я не хочу игнорировать темные годы.

Даже на первый взгляд наиболее радикальные онлайн-энтузиасты, кажется, всегда сбиваются на ретроссылки. Тип «свежей, радикальной культуры», которая сегодня наиболее востребована в онлайн-мире, состоит из незначительных мэшапов культуры времен до Всемирной паутины.

Посмотрите на один из больших культурных блогов вроде Boing Boing или бесконечный поток мэшапов на YouTube. Выглядит, как если бы культура застыла перед тем, как стала открытой, и все, что мы сейчас можем сделать, — откапывать прошлое, как старьевщики на свалке.

СВОБОДА СТАНОВИТСЯ СПОРНОЙ, ЕСЛИ ВЫ ЕЮ НЕ ДОРОЖИТЕ. ЕСЛИ ИНТЕРНЕТУ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО СУЖДЕНО БЫТЬ НЕ БОЛЕЕ ЧЕМ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМ ПОСРЕДНИКОМ, ЧТО Я РАССМАТРИВАЛ БЫ КАК ПОЛНОЕ ПОРАЖЕНИЕ, ТО ОН ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО МОЖЕТ, ЧТОБЫ НЕ КУСАТЬ РУКУ, КОРМЯЩУЮ ЕГО, — ТО ЕСТЬ ОН НЕ ДОЛЖЕН УБИВАТЬ ИНДУСТРИЮ КОММЕРЧЕСКИХ МЕДИА.

Это стыдно. Весь смысл объединенных медиатехнологий состоял в том, что мы должны были предложить новые, удивительные культурные ценности. Больше того, мы должны были придумать лучшие фундаментальные типы произведений: не просто фильмы, но интерактивные виртуальные миры; не просто игры, но симуляции с моральными и эстетическими ценностями. Вот почему я критиковал старые подходы к созданию вещей.

К счастью, есть люди, предпринимающие усилия в области новых типов произведений, о которых я и мои друзья мечтали при рождении Всемирной паутины. Уилл Райт, создатель игр The Sims и Spore, без сомнения, создает новые медиаформы. Spore — пример нового произведения, на которое я надеялся, тот вид триумфа, который делает преодоление всех препятствий цифрового века осмысленным.

Игрок в Spore направляет эволюцию симулированных форм жизни. Райт выразил — не словами, а через создание игрового опыта, — что значит быть богом, который не продумывает каждый момент времени каждую деталь своих созданий, а иногда изменяет путь самоувековечивающейся вселенной.

Spore задает древнюю головоломку о причинности и божестве, которая была гораздо менее наглядна до изобретения компьютеров. Она показывает, что цифровая симуляция может исследовать идеи в форме непосредственного опыта, что было невозможно с предшествующими формами искусства.

Райт предлагает коллективному разуму способ играть с тем, что он создал, но он не создает это с помощью коллективной модели. Он полагается на большой штат полностью занятых и оплачиваемых специалистов, чтобы сделать свои создания. Бизнес-модель, позволившая этому произойти, пока единственная, которая доказала жизнеспособность, — закрытая модель. Вы в самом деле платите реальные деньги штату Райта.

Работа Райта — что-то новое, но его жизнь построена по образцу прошлого века. Новый век еще не способен поддерживать собственную культуру. Когда появилась Spore, движение за открытую культуру было оскорблено из-за включения в код программы модуля управления цифровыми правами, что означало, что пользователи не могут делать копии без ограничений. В качестве наказания за этот грех Spore была атакована толпами троллей в откликах на Amazon и подобных местах, загубив ее публичный имидж. Критики также испортили замечательный дебют, поскольку предыдущие работы Райта, такие как The Sims, достигли пика успеха в мире игр.

Некоторые другие примеры включают iPhone, фильмы Pixar и все остальные любимые успехи цифровой культуры, которые представляют новый результат в противоположность идеологии создания. В каждом случае есть персональное произведение. Да, часто мы говорим о больших группах сотрудников, но всегда есть центральный образ — Уилл Райт, Стив Джобс или Брэд Берд придумывают образ и направляют команду людей, работающих за зарплату.

Гипотеза, связывающая аномалии в популярной музыке с характеристиками плоских информационных сетей, подавляющих локальный контекст в пользу глобального.

Легко забыть, что сама идея цифрового произведения заключает в себе компромисс между метафизическими обертонами. Физическое полотно маслом не может нести изображение, созданное в другой среде; невозможно написать картину маслом так, чтобы она выглядела в точности как рисунок, например, пером, или наоборот. Но цифровое изображение достаточно большого разрешения может визуально отражать что угодно — или по крайней мере это то, что вы думаете, если слишком сильно верите в биты.

Конечно, на самом деле это не так. Цифровое изображение холста с рисунком маслом всегда всего лишь отражение, а не реальная вещь. Настоящий холст — бездонная тайна, как и любая другая реальная вещь. Холст маслом меняется со временем, на его поверхности появляются трещины. У него есть текстура, запах и ощущение присутствия и истории.

По-другому это можно объяснить так: не существует такой вещи, как цифровой объект, если он не специализирован. Цифровые представления могут быть очень хорошими, но никогда нельзя предугадать все способы, которыми они будут использованы. Например, вы можете придумать новый стандарт представления холстов маслом вроде MIDI, в котором будут предусмотрены запах, трещины и т. д., но всегда обнаружится что-то, о чем вы забыли, вроде веса или тугости натяжения холста.

Определение цифрового объекта основано на предположениях, какие аспекты окажутся важными. Будет плоское, молчаливое ничто, если вы захотите от него чего-то большего, чем эти ожидания. Если вы не учли вес цифровой картины в определении, она не просто ничего не весит — она меньше чем ничего не весит.

С другой стороны, физический объект будет полным и реальным, что бы вы с ним ни делали. Он будет реагировать на любой эксперимент, который смогут придумать ученые. Нечто является действительно реальным, если его невозможно воспроизвести в точности.

Цифровое изображение или цифровой фрагмент любого другого рода есть полезный компромисс. В нем заключены определенные ограниченные измерения реальности в рамках стандартизованной системы, которая убирает все уникальные черты оригинального источника. Ни одно цифровое изображение в действительности не отличается от другого, их можно преобразовывать и смешивать.

Это не значит, что цифровая культура обречена на анемичность. Просто использовать цифровые медиа надо осторожно.

Компьютеры способны принять ваши идеи и вернуть их в более ограниченной форме, заставляя вас жить в этой ограниченности, если только вы не будете противостоять, прилагая значительные усилия.

Хорошим примером может служить скромная музыкальная нота, о которой я говорил в первой главе. Люди играют музыкальные ноты очень давно. Одним из старейших сохранившихся артефактов, сделанных руками человека, является флейта, которую, по-видимому, создали неандертальцы 75 тыс. лет назад. Флейта воспроизводит примерно правильные звуки. Следовательно, кто бы ни играл на этой старой флейте, он имел представление о дискретных звуках. Таким образом, идея ноты очень и очень стара.

Но, как я отмечал ранее, до появления MIDI в начале 1980-х годов ни одна отдельная, точная идея ноты никогда не была обязательной частью процесса написания музыки. Конечно, различные идеи о нотах использовались и до того — для нотной записи музыки, а также для обучения и анализа, но музыкальный феномен оставался шире, чем концепция ноты.

Похожие трансформации наблюдаются и в неоклассической архитектуре. Первоначально классические здания украшались яркими цветами и декоративными элементами, а их статуи раскрашивали так, чтобы они больше походили на живые. Но когда архитекторы и скульпторы попробовали воссоздать этот стиль после того, как краска и орнаменты давным-давно выцвели, они изобрели новое клише: здания судов и статуи из скучного камня.

С изобретением MIDI неоклассический эффект был формализован в отношении музыки. Впервые приходилось затрачивать усилия, чтобы не поддаваться неоклассическому переизобретению, даже в своей собственной, только что созданной музыке. Это одна из опасностей, которую несут в себе программные продукты.

Лучшая музыка во Всемирной паутине, мне кажется, характеризуется «антипрограммностью». Последним по-настоящему новым основным стилем был, пожалуй, хип-хоп. Это довольно грустно, поскольку хип-хоп уже пережил три поколения музыкантов. Корни хип-хопа лежат во временах до Всемирной паутины, также как и корни всех текущих стилей. Но хип-хоп оставался живым и в эру Интернета или по крайней мере не настолько затормозился, как бесконечные повторения поп-, рок- и фолк-вариаций. В рамках культуры хип-хопа обычно слышишь рассказ, что хип-хоп «поглотил» цифровую технологию, но я слышу иначе. Хип-хоп точно так же заключен в рамки цифровых инструментов, как и все мы. Но он хотя бы неистово стучит в стены своей камеры.

Вне хип-хопа цифровая музыка обычно получается стерильной и пустой. Послушайте то, что выходит из университетского мира компьютерной музыки, мира воспроизводимой ноутбуками чилл-аут-музыки или фоновой музыки нью-эйдж, и вы услышите то, о чем я говорю. Цифровая продукция обычно имеет чересчур регулярный ритм, потому что он генерируется синтезатором. А поскольку он использует сэмплы, вы слышите идентичные микроструктуры звука снова и снова, и кажется, что мир не вполне жив, пока играет музыка.

Но хип-хоп справился с проблемой шокирующим образом. Оказалось, что эти недостатки можно повернуть против них самих и выразить гнев с невообразимой силой. Вновь и вновь воспроизводимый отрывок выражает крушение надежд и застой, также как регулярный ритм. Присущая программам негибкость становится метафорой отчужденной современной жизни, погрязшей в городской нищете. Цифровой звук в гневном рэпе соответствует не граффити, а стене, на которую нанесены эти граффити.

Идеология коллективного разума отнимает у музыкантов и других людей творческих профессий возможность влиять на контекст, в котором будет восприниматься их произведение, если они уйдут из старого мира лейблов и лицензирования музыки. Это одно из наиболее серьезных расхождений между тем, что я люблю в сочинении музыки, и способом ее трансформации сторонниками коллективного разума. Я без конца спорил с предпринимателями в области новой музыки, которые просили меня разместить мою музыку в Creative Commons или в других коллективных схемах.

Я всегда хотел простой вещи, но коллективное отказывалось мне ее дать. Я хотел как поощрять повторное использование моей музыки, так и взаимодействовать с людьми, которые надеются использовать ее часть в более крупных работах. Я мог даже не требовать права вето на планы этих других людей, но я хотел по крайней мере иметь шанс поговорить с ними.

КОНТЕКСТ ВСЕГДА ВЫЛ ЧАСТЬЮ ПРОИЗВЕДЕНИЯ, ПОТОМУ ЧТО ПРОИЗВЕДЕНИЕ СТАНОВИТСЯ БЕССМЫСЛЕННЫМ В ПРОИЗВОЛЬНОМ КОНТЕКСТЕ. МОЖНО ПРИДУМАТЬ КАКОЙ-НИБУДЬ ЯЗЫК, ЧТОБЫ БУКВЫ, ИЗ КОТОРЫХ СОСТОЯТ СЛОВА ПЕСНИ IMAGINE ДЖОНА ЛЕННОНА, ЧИТАЛИСЬ КАК ИНСТРУКЦИЯ ПО ЧИСТКЕ ХОЛОДИЛЬНИКА. СМЫСЛ — ЭТО ВСЕГДА ЗНАЧЕНИЕ В КОНТЕКСТЕ.

хотите сделать с моей музыкой. Если мне это понравится, можете приступать немедленно. Если мне не нравится то, что вы задумали, вы все равно можете это делать, но вам придется подождать шесть месяцев. Или, может, вам придется пройти шесть раундов обсуждения этого со мной, но после вы все равно сможете делать то, что задумали. Или вам придется всегда включать в итоговый продукт уведомление, что мне идея не понравилась, с перечислением моих доводов.

Почему все новые схемы, конкурирующие с традиционным лицензированием музыки, должны почитать удаленность? Нет никаких существенных технологических препятствий для участия музыкантов в контекстуальной части произведения, есть только идеологические препятствия.

Ответ, который я обычно получаю, заключается в том, что ничто не мешает мне сотрудничать с кем-то, кого я найду любым другим способом, так что какая разница, если третьи лица, о которых я никогда не узнаю, будут использовать одни и те же цифровые фрагменты моей музыки независимо?

Каждый художник старается предвидеть или даже поощрить контекст, в котором будет восприниматься его произведение, чтобы искусство приобрело смысл. Это не обязательно вопрос гипертрофированного эго или желание манипулировать, это простое желание иметь смысл работы.

Писатель вроде меня мог бы выбрать вариант публикации книги на бумаге не только потому, что на сегодня это единственный способ получить достойную оплату, но также и потому, что читатель тогда получит всю книгу целиком и может прочитать ее как единое целое.

Когда вы встречаете видеоклип, или фотографию, или выдержку из текста, которую опубликовали в манере веб 2.0, вы практически никогда не можете знать их истории или места, в которой они осмысленно воспринимались анонимным человеком, оставившим их в сети. Песня могла быть нежной, или храброй, или искупляющей в контексте, но эти качества обычно теряются.

Даже если видео песни посмотреть миллион раз, оно станет просто еще одной точкой в огромном выбросе подобных мелодий, если лишить ее мотивирующего контекста. Численная популярность не коррелирует с интенсивностью общения в облаке.

В размытой толпе анонимов люди делают мэшапы записей моей музыки, а затем, когда я представляю свою музыку сам, контекст становится таким, что мое представление попадает в статистическое распределение других представлений. Это больше не выражение моей жизни.

В подобных обстоятельствах абсурдно думать, что существует какая-то связь между мной и мэшаперами или теми, кто воспринимает мэшапы. Эмпатия, то есть связь, замещается статистикой коллективного.

Критикуются плоские глобальные сети как неподходящие среды общения для научных или технических сообществ. Человеческое мышление и естественную эволюцию лучше всего отражает иерархическая инкапсуляция.

Есть некоторые основополагающие принципы, далеко выходящие за рамки культуры и искусства. Разукрупняя любую информационную структуру на слишком мелкие части, вы рискуете потерять связи этих частей с их локальными контекстами, то есть то, как они ощущались людьми, создавшими эти части, что делает саму структуру бессмысленной. Например, те ошибки, которые привели к отупению некоторых недавних цифровых культур, оказались бы разрушительными, будь они совершены в области науки. И тем не менее есть некоторое движение именно в этом направлении.

Есть даже тенденция пытаться думать о природе как о коллективном разуме, которым она не является. Так, природа не может максимально выразить значение генов без существования видов.

Для каждого вида существует локальная система, в рамках которой испытывается творчество. Если бы вся жизнь существовала в недифференцированном глобальном пузыре, эволюции почти не было бы, так как эволюция не смогла бы задавать внятных дифференцированных вопросов.

Иллюзии коллективного разума пока еще не так сильно повлияли на науку, как на музыку, но существует естественная область пересечения Кремниевой долины и научных сообществ, поэтому наука не осталась вовсе незатронутой.

Есть два основных вида кибернетического тотализма. В одном предполагается, что само вычислительное облако станет разумным до сверхчеловеческой степени, а в другом — что толпа людей, соединенная с облаком анонимными, фрагментарными контактами, превращается в ту сверхчеловеческую сущность, которая умнеет. На практике эти две идеи становятся похожи.

Пока в научном сообществе больше внимания заслужил второй подход, подход «Вики». Например, Sci Foo — экспериментальная ежегодная конференция в формате «Вики», куда можно попасть только по приглашению, — проходит в штаб-квартире Google, в Маунтин Вью, Калифорния. На ней практически нет заранее подготовленной повестки дня. Вместо этого в самом начале есть момент, когда толпа ученых спешит к пустым календарям величиной с постер, чтобы зарезервировать комнаты и время для разговоров о том, что первым придет в голову.

Неофициальной, конечно, но постоянно всплывающей идеей на недавней Sci Foo, в которой я принимал участие, была вот какая: наука как нечто целое должна рассмотреть возможность принятия идей веб 2.0, стать больше похожей на общественный процесс, лежащий в основе «Википедии» или операционной системы с открытым кодом Linux. И это вдвойне применимо к синтетической биологии — сегодняшнему названию для сверхамбициозной концепции биотехнологии, использующей информатику. Сессий, посвященных таким идеям, было больше, чем любых других, а выступали в основном молодые люди, то есть идея находится на взлете.

На Sci Foo звучало много призывов развивать синтетическую биологию в стиле программного обеспечения с открытым кодом. При такой схеме последовательности ДНК могли бы свободно перемещаться по Интернету от одного гаражного эксперимента к другому по тем же траекториям, что и пиратская музыка, и рекомбинироваться в бесконечном количестве сочетаний.

Пример квинтэссенции идеала открытости изложен в статье Фримена Дайсона в New York Review of Books, замечательной во всех остальных смыслах. Биоинженер из МИТ Дрю Энди, один из enfants terribles синтетической биологии, открыл собственное примечательное выступление на Sci Foo слайдом из статьи Дайсона. Я не могу выразить степень своего восхищения Фрименом, но в этом случае я с ним не согласен.

Дайсон приравнивает зарождение жизни на Земле к Эдему Linux. Во времена, когда жизнь только зародилась, гены свободно плавали, генетические последовательности передавались от организма к организму способом, очень похожим на тот, которым они скоро смогут передаваться по Интернету. В статье Фримен высмеивает первый организм, собравший свои гены под защитной оболочкой, как «зло» — совсем как Билла Гейтса, заклятого врага движения за открытый код.

Как только организмы инкапсулировались, они изолировали себя в различимые виды и стали обмениваться генами лишь с себе подобными. Фримен предполагает, что грядущая эра синтетической биологии будет возвращением к Эдему.

Думаю, любители, роботы и сообщества любителей и роботов однажды взломают гены в глобальном гараже и будут изменять последовательности ДНК по всему миру со скоростью света. Или это может быть немного более реальный процесс, который имеет место между университетами и стартапами.

Как бы это не произошло, межвидовые границы перестанут работать, все гены будут свободно передаваться, что приведет к оргии творчества. Неизмеримое множество новых биологических организмов будет появляться столь же часто, как новые видео на YouTube.

Естественной реакцией на такое предположение является страх. В конце концов может оказаться достаточно лишь одного вируса Судного дня, произведенного в каком-то гараже, чтобы положить конец истории человечества. Я не буду непосредственно обсуждать эту теорию, зато сосредоточусь на вопросе, может ли предлагаемый стиль открытости когда-либо привести к созданию творческих креатур.

Предположим, вы исследуете что-то сложное, например биологическую клетку или даже нечто гораздо более простое типа устройства компьютера или научной модели. Вы подвергаете объект тестам, и результаты влияют на то, каким образом вы будете менять устройство объекта. Это может происходить в естественной эволюции или в лаборатории.

АЛЬТЕРНАТИВА «РАСПАХНУТОМУ» РАЗВИТИЮ НЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ЗЛО. Я ДУМАЮ, ЧТО ПЛОХО ИНКАПСУЛИРОВАННЫЙ КОММУНАЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ ОРГАНИЗМОВ ПРОИГРАЛ ТЩАТЕЛЬНО ОХРАНЯЕМЫМ ВИДАМ НА ПЕРВОБЫТНОЙ ЗЕМЛЕ ПО ТОЙ ЖЕ ПРИЧИНЕ, ПО КОТОРОЙ СООБЩЕСТВО LINUX НЕ ПРИДУМАЛО IPHONE: ИНКАПСУЛЯЦИЯ ИМЕЕТ ЦЕЛЬ.

Чтобы испытать все возможные комбинации элементов в такой сложной конструкции, как клетка, не хватит жизни вселенной. Таким образом, остается только получить как можно больше из результатов каждого теста и продвигаться постепенно. После серии отдельных тестов может показаться, что магическим образом получается лучший результат, словно его нельзя было достичь, постепенно продвигаясь вперед.

К счастью, инкапсуляция в делах человека не требует наличия юристов или тирана, ее можно получить в рамках различных политических структур. Например, академические исследования обычно хорошо инкапсулированы. Ученые не публикуют результатов, пока те не готовы, но они все равно должны публиковаться. Таким образом, наука, как она практикуется сегодня, уже открыта, но открыта не непрерывно, а дискретно. Период закрытости — время до публикации — работает как оболочка клетки. Он позволяет сложному потоку элементов стать достаточно хорошо определенным, чтобы их можно было исследовать, испытывать, а затем улучшать.

СООБЩЕСТВО ПРОГРАММНОГО ОБЕСПЕЧЕНИЯ С ОТКРЫТЫМ КОДОМ СЛИШКОМ ЗАМКНУТО, ЧТОБЫ СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ НА СВОИХ ТЕСТАХ И ПОДДЕРЖИВАТЬ КРИТЕРИИ В ТЕЧЕНИЕ ПРОДОЛЖИТЕЛЬНОГО ВРЕМЕНИ. ГЛОБАЛЬНЫЙ ПРОЦЕСС НЕ ПРОХОДИТ ТЕСТОВ ВООБЩЕ, ПОСКОЛЬКУ МИР СЛУЧАЕТСЯ ВСЕГО ОДИН РАЗ. ДЛЯ СОСРЕДОТОЧЕНИЯ НУЖНЫ ЛОКАЛИЗАЦИЯ, ЭВОЛЮЦИЯ ИЛИ КАКОЙ-ТО ДРУГОЙ ТВОРЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС.

Политически неверная критика точки зрения Фримена заключается в том, что ограничения, налагаемые межвидовыми различиями, превратили миллиарды лет естественной биологии в оборудование, а не в программы. Оборудование — это такая штука, которая улучшается в соответствии с экспоненциальным демоном — законом Мура, потому что оно заключено в коробку и вы знаете, как оно работает. Программы редко совершенствуются, если вообще когда-нибудь совершенствуются. Вокруг них нет коробки, нет способа предсказать все взаимодействия, которым они могут подвергнуться.

Иначе говоря, не будет никакой оргии творчества в слишком открытой версии синтетической биологии, ведь для того, чтобы секс имел смысл, должны существовать виды.

Если Linux олицетворяет одну модель будущего программного обеспечения с открытым кодом, то «Википедия» — другую.

Многие ученые, особенно молодые, высоко чтят «Википедию». Я не буду оспаривать ее достоинства, заявляемые сторонниками. Проблемы, которые меня беспокоят, наверное, едва различимы, но тем не менее важны.

«Википедия» — замечательный пример дилеммы, с которой я сталкиваюсь, когда заявляю: «Вы не можете знать того, что теряете». Коллективная энциклопедия используется сегодня практически всеми, так в чем суть?

Кажется, нет пределов восхищению «Википедией». Скажем, жуткая новость, например о террористическом акте, фокусирует внимание на том, как удивительно точно подходит ей соответствующая статья «Википедии», как будто это и есть подоплека ситуации.[17]

Я не против какой-то отдельной цифровой технологии. Нет ничего плохого в использовании «Википедии», но умеренно. Я ею пользуюсь сам. Но мне бы хотелось вовлечь читателя в неприятие возвышенной позиции, которую дали «Википедии» в сетевом окружении.

Как источник полезной информации «Википедия» идеальна в двух областях: поп-культура и естественные науки. В первой категории истина в любом случае является выдумкой, поэтому то, что утверждает «Вики», правда по определению; во втором случае на самом деле существует предпочтительная истина, поэтому более уместно говорить от имени группы.

Дуглас Адамс предсказал «Википедию» в своей научно-фантастической комедии «Автостопом по галактике». Механизм работы его фантастического «Путеводителя» был очень похож на «Вики», так как один из его составителей был в состоянии изменить статью о планете Земля целиком (с «Безвредна» на «Почти безвредна») всего за несколько ударов по клавишам. Хотя Земля заслужила статью в два слова, там были объемные тексты о том, поэзия каких внеземных рас наиболее ужасна и как смешивать странные коктейли. Первая мысль часто оказывается наилучшей, и Адамс великолепно отразил дух большей части «Википедии» до того, как она появилась.

Уже отмечалось, что статьи «Википедии», посвященные поп-культуре гиков, длиннее и написаны с большей любовью, чем статьи о реальности. Армия из научно-фантастического фильма или рассказа обычно описана более подробно, чем армия из реального мира; у порнозвезды будет более подробная биография, чем у лауреата Нобелевской премии.[18]

Это не тот аспект «Википедии», который мне не нравится. Замечательно, что сегодня мы переживаем кооперативное согласие поп-культуры. Именно там составители «Википедии» говорят своими собственными голосами: они становятся человечными, когда открываются. Однако мы постоянно слышим, как замечательно полезна и мощна «Википедия» в отношении нефантастических тем. Это не то чтобы неправда, но такие заявления могут дезориентировать.

Если вы хотите выяснить, насколько что-то полезно, попробуйте какое-то время обходиться без этой вещи. Игнорируйте «Википедию» некоторое время. Когда вы разыскиваете что-то в поисковой системе, просто пролистывайте результаты, пока не встретите первый, написанный конкретным человеком, имеющим отношение к теме поиска. Если вы так поступите, то обнаружите, что обычно для большинства тем «Википедия» — первая, но совершенно не обязательно лучшая ссылка, выдаваемая поисковой системой.

У меня такое впечатление, что если бы «Википедия» неожиданно исчезла, аналогичная информация осталась бы по большей части доступной, но в более контекстуальной форме, с более понятными авторами и большим ощущением стиля и присутствия, хотя некоторые могут возразить, что информация не из «Википедии» не организована так удобно и последовательно.

Фактор удобства реален, но отчасти потому, что «Википедия» дает поисковикам способ меньше работать. В реальности уже нет никакой технологии, на которой основывается выбор первого результата для очень многих поисковых запросов. Начинают появляться формы ввода и программные виджеты, посвященные исключительно поиску по «Википедии», которые даже не беспокоятся о включении поиска по Всемирной паутине в целом, особенно на мобильных устройствах. Если «Википедия» рассматривается как всеобъемлющий, основной текст человеческого опыта, тогда, конечно, она станет, как по приказу, «более удобной», чем остальные тексты.

Другая часть фактора удобства — стандартизация представления. Хотя я и встречал несколько невнятных, ужасно написанных параграфов в «Википедии», в целом в ней существует последовательность стиля изложения. Это может быть как достоинством, так и недостатком, в зависимости от темы статьи и того, что вы хотите узнать. Некоторые темы нуждаются в доле человечности, ощущении контекста и личного голоса больше, чем остальные.

Одним из негативных аспектов «Википедии» является этот: из-за метода создания статей процесс может привести к приглушению амбиций или, если быть более точным, к подмене достижений идеологией.

Дискуссии о «Википедии» обычно вращаются вокруг опыта людей, которые используют ее как ресурс. Это важно, но мне хотелось бы также поговорить об опыте людей, которые создают ее. Они не просто набор случайных личностей, даже если они иногда притворяются, что это так. Насколько я могу судить, они часто являются людьми, которые посвятили себя той области, о которой пишут.

Статьи «Википедии» о науке часто тепло ссылаются друг на друга, потому что в научном сообществе принято такое отношение. Поэтому опыт ученых, пишущих в «Википедию», наверное, в среднем больше, чем у других ее составителей.

Типичный автор «Википедии», однако, неявно приветствует идеал превосходства интеллектуальной толпы. «Редакционные войны» «Википедии» названы так неспроста. Задушевны они или нет, составители «Википедии» всегда действуют исходя из идеи, что коллектив ближе к истине, а отдельный голос легко заменить.

Чтобы понять проблему, давайте сосредоточимся на естественных науках — области, не связанной с поп-культурой, где «Википедия» кажется особенно надежным источником. Рассмотрим самое сложное — математику.

Многим людям математика дается нелегко, но тем, кто ее любит, вычисления доставляют громадное удовольствие, которое выходит за рамки очевидной полезности и переходит в область эстетики. Альберт Эйнштейн называл ее «поэзией логических идей».

Математика — та область, в которой вполне уместно ожидать многого от цифровых медиа. Лучшим вариантом, который может потребовать десятилетий и даже веков, было бы возникновение какого-то нового канала коммуникаций, который бы сделал возможным более широкое распространение уважения к математике. Тогда фундаментальное разложение реальности на регулярные схемы, которое можно описать только с помощью математики, стало бы частью более широкого разговора.

Такого рода развитие способно идти примерно так, как шло развитие кинематографа. Позволить себе снимать кино могли только элитные студии, располагавшие дорогим и сложным оборудованием, которое требовалось, чтобы снять фильм. Теперь же каждый может быть режиссером; кинематограф превратился в часть общего опыта.

Причина, по которой кинематограф стал такой же частью поп-культуры, как просмотр фильма, — появление новых гаджетов. Дешевые, простые в использовании видео-камеры, программы редактирования видео и методы распространения типа YouTube — вот что сыграло решающую роль. Раньше могло показаться, что съемка кино — это настолько эзотерическая практика, что, даже если появятся общедоступные инструменты, опыт все равно будет доступен лишь нескольким особым гениям.

И хотя действительно в кино и сегодня есть всего несколько гениев, оказалось, что основные навыки получить так же просто, как научиться говорить или водить машину. То же самое должно когда-нибудь случиться с математикой. Соответствующий инструмент мог бы содействовать тому, чтобы математика стала еще одним способом творчески объединять множество людей в нашей культуре.

В конце 1990-х годов я был очень озабочен, так как казалось, что это начинает происходить. По всему миру математики всех мастей стали создавать веб-сайты, пытаясь выяснить возможности объяснить простым людям, чем они занимаются. В Сети стало легко познакомиться с замечательными геометрическими фигурами, странными поворотами логики и магическими последовательностями чисел. Ни один из материалов не был совершенен, большинство, по правде говоря, были странными и неуклюжими. Но такого рода материалы никогда раньше не появлялись в значительном количестве и в этом процессе никогда не принимали участия настолько разные люди, поэтому все до мельчайшей детали было экспериментом. Процесс оказался медленным, но была тенденция, которая могла куда-то нас привести.

Одной из организаций этого, почти забытого, раннего периода Всемирной паутины был ThinkQuest — проводимый пионерами сети, в частности Элом Вайсом, конкурс, в котором команды студентов соревновались за стипендии, разрабатывая веб-сайты, объяснявшие идеи различных академических дисциплин, в том числе математики.

Поначалу ThinkQuest занимал успешную нишу, похожую на ту, которую сейчас занимает «Википедия». Будучи некоммерческим сайтом, он привлекал такую же огромную аудиторию, что и большие коммерческие сайты того времени, куда входили некоторые организации с названиями вроде AOL. Запись в ThinkQuest часто оказывалась первой в результатах поиска по сети.

Но составители ThinkQuest были гораздо более оригинальны и ценны, чем составители «Википедии». Участники конкурса были вынуждены учиться представлять идеи как целое, помимо того что им приходилось учиться использовать новый инструмент. Их работа включала симуляции, интерактивные игры и другие элементы, бывшие в новинку для всего мира. Они не просто переделывали уже существующий материал в более регулярную, анонимную форму.

ThinkQuest, вероятно, обходился немного дороже, чем «Википедия», поскольку механизм оценки предусматривал использование экспертов — конкурс не задумывался как война или состязание в популярности, — но он все равно был дешев.

Поиск новых способов делиться математикой в сети был и остается невообразимо трудным.[19] Большая часть записей в ThinkQuest была слаба, а те, что оказались сильными, потребовали невообразимых усилий.

Всемирная паутина должна была развиваться в русле модели ThinkQuest, а не модели «Вики» — так и было бы, если бы не идеология коллективного разума.

Довольно часто в течение нескольких лет первые страницы результатов поиска по очень многим запросам в поисковиках вроде Google не содержали ничего, кроме выдержек из «Википедии». Казалось, в Сети не существует больше никаких доступных поиску страниц по обширному срезу знаний и опыта человечества. В последнее время ситуация, кажется, выправляется — я думаю, потому что поисковые машины отреагировали на жалобы.

Люди, вносящие свой вклад в «Википедию», естественно, эмоционально привязываются к тому, что они сделали. Их тщеславные ссылки, вероятно, помогли направить поисковые машины к единственной книге коллективного разума. Но период, когда поиск был искривлен, сделал по-настоящему творческие, борющиеся, экспериментальные веб-разработки менее видимыми и менее оцениваемыми, что часто приводило к смертельной спирали.

Много из старых, более персонифицированных и более амбициозных материалов из первой волны вебпроизведений до сих пор никуда не делись. Если вы проведете поиск на тему математики и проигнорируете первые результаты, которые часто указывают на статьи из «Википедии» и их эхо, вы начнете получать ссылки на странные персональные попытки и даже на старые страницы ThinkQuest. Часто оказывается, что последний раз они обновлялись примерно тогда, когда возникла «Википедия». «Вики» лишила тенденцию силы.[20]

Борьба за включение математики в культуру продолжается, но уже по большей части не в Сети. Огромным шагом в этом направлении стала недавняя публикация книги Джона Конвея, Хайди Бурджил и Хаима Гудмана-Штрауса «Симметрия вещей». Это демонстрация силы, которая объединяет вводный материал с последними идеями с помощью совершенно нового визуального стиля. Меня разочаровывает то, что передовая работа продолжается преимущественно на бумаге и практически заглохла в Сети.

То же самое можно сказать о многих других темах помимо математики. Если вы, например, интересуетесь историей музыкальных инструментов, вы можете покопаться в архивах Сети и найти персональные сайты, посвященные этому предмету, хотя последний раз они обновлялись, вероятно, примерно в то время, когда появилась «Википедия». Выберите тему, в которой вы что-то понимаете, и посмотрите сами.

«Википедия» поднялась до того уровня, который может стать ее постоянной нишей. Она способна застыть, как MIDI или сервис обмена рекламой Google. Чтобы вы знали, это делает важным то, что вы можете пропустить. Даже в том случае, когда существует уже известная объективная истина, такая как математическое доказательство, «Википедия» уводит в сторону от вопроса, как включить ее в общение новым способом. Индивидуальный голос — в противоположность «Вики», — может, ничего и не значит для математической истины, но он является основой математической коммуникации.

Примечания:

1

EFF — основанная в июле 1990 года в США некоммерческая правозащитная организация, которая ставит своей целью защиту заложенных в Конституции США и Декларации независимости прав в условиях появления новых технологий связи. Сфера деятельности включает поддержку, разработку и развитие законопроектов для защиты гражданских прав пользователей, стратегии общих требований цензуры и др. Существует за счет вкладов индивидуальных членов и корпораций. (Здесь и далее — прим. перев., если не указано другого.)

2

General Magic — компания, разработавшая новый тип портативного коммуникационного устройства, «личного умного коммуникатора», предшественника PDA. Xanadu — первый гипертекстовый проект. Проект пытался построить пространственное отображение документов и их связей, основываясь на особом стандарте представления документов.

16

LISP, придуманный в 1958 году, сделал программирование компьютера похожим на написание математических выражений. Это был огромный удар по возникающему в 1960-е миру на перекрестье математики и информатики. Любая реализация моего предложения о формальном финансовом выражении, описанного в гл. 7, вне сомнения, будет чем-то похожа на LISP. (Прим. автора)

17

См.: Коэн Н., «Последние новости о Технологическом институте Вирджинии из „Википедии“», New York Times 23 апреля, 2007 г. В 2009 году Twitter попал в фокус похожих историй, потому что его использовали протестующие против спорных президентских выборов в Иране. (Прим. автора)

18

См.: Брофи-Уоррен И. «О, этот Джон Локк», Wall Street Journal, 16 июня 2007 г. (Прим. автора)

19

Например, придумать, как показать эндекахорон (hendecachoron), представляющий собой четырехмерную форму, которая мне очень нравится, в доступной, интерактивной веб-анимации, — чрезвычайно трудная задача, которая до конца до сих пор не решена. Напротив, дополнить минимальную, сухую, сырую, но правильную статью об эндекахороне в «Википедии» намного проще, но это ничем не поможет тому, кто столкнулся с такой формой впервые.

Это удивительная форма, потому что она симметрична, как куб, у которого шесть граней, но его симметрия — это симметрия простого числа 11, а не числа 6, которое можно делить. Но простые числа не делятся поровну, поэтому довольно странно звучит, что могут существовать их геометрические симметрии. Это возможно только потому, что эндекахорон нельзя вписать в сферу, как куб. Вместо этого он вписывается в близкого родственника сферы, которого называют реальной плоскостью проекции. Эта форма похожа на знаменитую бутылку Клейна в двойном пределе. Не кто иной, как Фримен Дайсон, познакомил меня с эндекахороном, а Карло Секуин и я работали над созданием его первого изображения. (Прим. автора)

20

Я должен подчеркнуть еще раз: там, где «Википедия» полезна, она может быть не единственным полезным источником. Например, существует альтернатива сырым, сухим математическим определениям — сайт, существующий как бесплатный сервис компании, производящей программное обеспечение для математиков. См. http://mathworld.wolfram.com/. (Прим. автора)