Среди врачей, ставивших опыты на себе с целью получения ответа на вопросы, связанные со смертельными исходами тяжелых инфекций, в частности холеры, чумы и проказы, следует выделить тех, кто решался заглатывать или вводить внутрь иным способом какое-либо вещество, о котором можно было предполагать, что оно не вызывает болезнь, а помогает ее лечить. Однако абсолютной уверенности в этом не могло быть, вещество могло скрывать и опасность, даже смертельную. Известно ведь, что природа и химия производят тысячи разнообразных веществ и что есть и такие, которые обладают целительными свойствами, но одновременно несут в себе болезни и смерть. Пока все эти вопросы не были выяснены, ни один честный врач не мог их применить, не мог вложить их в руки больного и просто рекомендовать: «Принимайте это!»

Безопасному решению этих проблем в значительной мере способствовали, конечно, опыты на животных. Эти опыты оказывают неоценимую помощь фармакологическим институтам и лабораториям фармацевтической промышленности.

Эксперимент на животных дает общее представление о возможных опасностях, заключенных в новом химическом препарате. Но сфера применения этого опыта ограничена. Трудно, например, сравнить здоровую лягушку с больным человеком, а результаты опыта на животном можно лишь условно применить к человеку. Иногда это вообще невозможно, ибо некоторые яды вредны и даже смертельно опасны для человека и абсолютно безопасны для животных. Таких примеров много. Опыт на животном, даже если он способствует выяснению того или иного вопроса, не исключает необходимости эксперимента на человеке, когда речь идет о передаче нового химического соединения в клиническую практику и тем самым больному. Но и в этом случае возникает этический барьер, запрещающий давать лекарство, если нет уверенности, что оно поможет больному и что великое правило «Прежде всего не вредить» соблюдено.

Спасение или гибель — вот с каким вопросом приходится сталкиваться при появлении каждого нового средства (каким бы безопасным оно ни казалось), пока оно недостаточно опробовано. Ни один врач, знающий историю своей профессии, не забудет урока, преподанного в свое время науке атоксилом. Нельзя допустить, чтобы фармацевтические заводы второй раз выпустили «атоксил».

История медицины богата именами и событиями, так или иначе связанными с опытами врачей по опробованию неизвестных медикаментов. Эти опыты ставились в разные времена. Не говоря уже о наиболее крупных и значительных опытах экспериментаторов на себе, очень многие врачи, занимавшиеся новыми препаратами, проверяли действие медикаментов на себе. Это, так сказать, неизбежно. Когда сталкиваешься с незнакомым по действию растением или порошком, изготовленным из него или из какого-либо другого материала, возникает вопрос, а каково оно на вкус и как действует. И тогда его пробуют. Таким образом открыли немало важных вещей, хотя, конечно, кое-что было упущено из виду или недостаточно изучено. Во всяком случае, обойтись без этой процедуры невозможно.

Нет ничего удивительного в том, что с развитием химии интерес врачей и вообще естествоиспытателей привлек опиум. Не мог пройти мимо него и Парацельс, великий врач, живший на рубеже средневековья и нового времени. Он предпринял ряд опытов на себе, чтобы проверить действие опиума, таинственного вещества, заслуживающего всяческой похвалы. Уже у древних греков было свое снотворное, которым они пользовались и при оперативных вмешательствах. Это питье состояло главным образом из сока незрелых коробочек мака, то есть из опиума.

Одному молодому аптекарю посчастливилось разложить опиум и выделить вещество, от которого зависит действие препарата. Снотворное древних народов уже давно превратилось в наркотик жителей Востока, а зараза курения опиума принесла огромные доходы некоторым повелителям народов.

Однако что же это было за вещество и чем вызывалось его действие?

Аптекарю Фридриху Вильгельму Сертюрнеру, родившемуся в 1783 году в Нейгаузе, близ Падерборна, было всего лишь 20 лет, когда ему удалось совершить это великое открытие. В лаборатории своего отца, инженера и химика, пытавшегося, как и многие в то время, найти философский камень и постигнуть искусство алхимии, в этом помещении, сплошь уставленном тиглями и бутылями, полном тайн и открытий, молодой Сертюрнер уже мальчиком научился разлагать вещества. «Он должен стать великим ученым», — таково было желание отца. Однако отец рано умер, и Сертюрнер попал в ученики к владельцу придворной аптеки в Падерборне, где мог анализировать и экспериментировать сколько хотел. Возможно, было случайностью, что он обратился к опиуму и попытался его разложить. Быть может, его привлек ореол таинственности, окружавший это вещество. Во всяком случае, вскоре ему удалось получить из опиума белый кристаллический порошок, ставший одним из важнейших препаратов аптеки, который следовало изучить и выяснить его действие на человека. Прежде надо было проверить его действие на животных. Подопытными животными стали собаки, которых Сертюрнер ловил на улице. Приводя их затем в лабораторию, он угощал их кормом, к которому был примешан порошок.

На всех собак, которых он таким способом одолжил у владельцев, порошок производил одинаковое действие: у них быстро появлялись признаки усталости, они впадали в продолжительный и глубокий сон, из которого их не могли вывести даже сильные щипки. Совершенно очевидно, они становились не только сонливыми, но и невосприимчивыми к боли. Аптекарь Сертюрнер сразу понял, какое огромное значение могло приобрести это средство для человечества.

Совершив ряд опытов на себе, Сертюрнер установил размер дозы, необходимой для получения желательного эффекта. В честь греческого бога сна он назвал свой препарат морфием.

В дальнейшем многочисленные врачи проверяли на себе действие морфия, или морфина, как его еще называют. В последующие десятилетия морфий, в начале XIX века хранившийся в изолированном виде лишь в Крамеровской придворной аптеке Падерборна, стал одним из важнейших аптекарских препаратов. Он быстро завоевал признание как главное болеутоляющее средство, хотя врачи в опытах на себе вынуждены были познакомиться и с теневыми сторонами, связанными с употреблением этого средства. Поэтому по мере развития фармацевтической химии неоднократно предпринимались попытки найти заменители, открыть способы их искусственного изготовления и дать врачам препарат, обладающий всеми достоинствами морфия и лишенный его недостатков. Потому что даже среди врачей, проверявших на себе в порядке «маленького» опыта действие этого средства, некоторые становились наркоманами, морфинистами. Был изготовлен ряд аналогичных препаратов, например героин, дионин и другие. Их список еще не закрыт, поиски средств, обладающих лучшими свойствами, нежели найденные, продолжаются. И все эти средства требовали опытов экспериментаторов на себе, и всегда находились врачи, которые шли на риск.

Само собой разумеется, продолжались поиски и заменителей кокаина, так как было установлено, что и его применение может вызывать вредные последствия. Врачи оказались подверженными и кокаинизму. В результате поисков новых средств для местной анестезии был открыт не только превосходный новокаин, но и ряд других веществ. И в каждом из этих случаев находилось много врачей, которые испытывали их действие на себе.

Венский фармаколог доктор Вольфдитрих Вейес, директор государственной комиссии по проверке лекарств, неоднократно производивший опыты на себе, так охарактеризовал проблему подобных фармакологических опытов:

«Кто имеет дело с лекарственными веществами и принужден быстро их различать или определять их действие, очень часто приходит к решению провести опыт на себе. Скачок от обоняния и опробования небольших доз, которые, судя по всему, не сулят ничего худого, к дальнейшим опытам на собственном теле не всегда представляется особенно большим для тех, кто занимается изучением свойств сильнодействующих веществ. В действительности опасность, которой себя при этом подвергают (если с некоторой достоверностью уже выявлено, в какую группу веществ следует отнести новое, и известны опасные дозы этого вещества), гораздо меньше, нежели часто практиковавшаяся еще в средневековье «дегустация» мочи или кала.

При достаточной опытности краткая проба на запах или на вкус неизвестного вещества, к чему, видимо, нередко прибегал любой аптекарь, очень часто позволяет быстрее распознать то или иное вещество, нежели анализ. Следует иметь в виду, что уже маленькой крупицы, как правило, бывает достаточно для безошибочного определения и что существует лишь очень незначительное число веществ, имеющих уже в малых дозах — иногда долях миллиграмма — сильное ядовитое действие.[17] Проба на вкус позволяет не только определить известные вещества, но и судить об их действии. Так, вещества для местной анестезии, лишающие чувствительности слизистую оболочку, легко узнать по характерной реакции языка, который как бы немеет от малейших доз.

Скачок от пробы на вкус к опыту на себе, призванный дать более точный анализ воздействия, наиболее очевиден именно в опытах со средствами местной анестезии. Несколько лет тому назад мне довелось проверить серию новых, еще не апробированных для продажи препаратов, которые, предполагалось, дают эффект местной анестезии. Для этой цели я после предварительной проверки ядовитости на животных вводил себе под кожу предплечья в два приема водные растворы незначительных доз различных веществ. Дозы составляли примерно 0,2–0,5 кубического сантиметра.[18]

Этого было достаточно, чтобы вызвать опухоль величиной в маленькую монетку.

Теперь я мог, покалывая иглой места инъекции, установить их невосприимчивость и ее длительность до момента, когда я вновь чувствовал укол.

Правда, и при таких сравнительно простых и неопасных опытах можно столкнуться с сюрпризами, показывающими, что результаты опытов на животных можно использовать на человеке лишь с известной осторожностью. Так, у ряда химически близких веществ мне удалось установить более или менее значительный эффект местной анестезии. Большей частью он был не столь велик, чтобы говорить о превосходстве этого вещества над другими, уже известными средствами местной анестезии. Одно вещество вызывало легкий зуд после инъекции, однако оказывало удивительное анестезирующее действие, которое продолжалось не 5-20 минут, как после применения большинства веществ этого рода, а 3 месяца. Видимо, в том месте, где была сделана инъекция, она поражала каким-то образом нерв. Лишь после того, как в это место, видимо, вросли новые нервные волокна, уколы иглой вновь стали вызывать болевые ощущения. Уколотое место ничем более не отличалось, кроме разве незначительной розоватой окраски, происшедшей из-за расширения мелких кровеносных сосудов.

Такие неожиданные открытия могут порой привести к новым формам использования тех или иных веществ в медицине. Следует напомнить, что случайное загрязнение зубной щетки африканским ядом для отравленных стрел это произошло во время большой исследовательской экспедиции Ливингстона привело к открытию действия строфантина на сердце. Упоминавшаяся выше длительная местная невосприимчивость не использовалась в лечебных целях. Не исключено, что она таит в себе возможность использования вместо спирта при инъекциях для умерщвления нерва в случаях неустранимых иным способом болей, как это имеет место при невралгии тройничного нерва.

Не все опыты на себе дают такие результаты, которые могут быть использованы затем в медицине. Так, при поисках средства для местной анестезии было найдено вещество, после впрыскивания которого волосы вокруг места инъекции встают дыбом. По-видимому, это вещество возбуждает маленькие и нежные мышцы у корней волос, в результате чего волосы поднимаются. У человека такие мышцы, как правило, развиты очень слабо. Зато, например, у морской свинки гораздо сильнее. И если ей сделать инъекцию указанного вещества, то она начинает выглядеть довольно-таки смешно. Шерсть, взъерошенная на голове и шее, придает морским свинкам вид львов в миниатюре. Использование результатов этого опыта для лечебных целей не представлялось возможным, в то время как результаты ранее описанного опыта все-таки могли бы принести пользу в терапии».

При извлечении из опиума его активных составных частей нашли так называемый папаверин, действие которого было сначала испытано на лягушках. Оказалось, что папаверин вызывает у животных паралич, но это еще ничего не говорило о том, какое действие этот препарат может оказать на человека. И вот врач Гофман стал сам принимать папаверин во все возрастающих дозах, начав с 0,1 грамма и в течение трех дней доведя указанную дозу до 0,4 грамма. Затем после трехдневного перерыва он еще раз принял почти полграмма папаверина, но не почувствовал какого-либо особого действия или влияния на сон.

Опыты на себе предпринимались также и с другим компонентом опиума, а именно — с тебаином. Французский врач Рабюто принял 0,1 грамма тебаина, после чего почувствовал себя как бы опьяневшим, сознание его затуманилось. Как и папаверин, этот компонент опиума действует на животных гораздо сильнее и вызывает у них судороги. Подобные опыты врачей на самих себе всегда были связаны с большим риском, потому что никто не знал, как человеческий организм реагирует на эти ядовитые вещества. Было известно лишь действие опиума как такового, а не его составных частей. Известно, что опиум как наркотик очень распространен в Азии, хотя его употребление в последние годы удалось значительно уменьшить.

Раньше очень распространенным лекарством была вытяжка из семян осеннего безвременника. После того как из них удалось выделить колхицин, потребовалось провести ряд опытов на себе, чтобы решиться применить новый препарат в лечебных целях. В пятидесятых годах XIX века венские врачи провели такие опыты на себе и затем опубликовали их результаты.

Раньше к растениям, дающим болеутоляющие соки, причисляли также и индийскую коноплю. Теперь индийская конопля уже утратила свое значение как лечебное растение. Однако до сих пор она привлекает к себе внимание медиков как источник наркотика, известного под названием гашиша, который настолько распространен в Египте, что стал там национальным бедствием.

Нашлись врачи, которые решились на самих себе испытать действие этого яда, возбуждающего фантазию.

Венский профессор Карл Шрофф в своем руководстве по фармакологии, впервые опубликованном в 1856 году, описывает опыт на себе с индийской коноплей, которую ему привез из Египта профессор Зигмунд. «Я принял 0,07 грамма наркотика. В десять часов вечера я лег в постель и, как обычно закурив сигару, занялся чтением легкого романа. В одиннадцать часов я собирался уснуть, предполагая, что принятая мною доза наркотика слишком мала. Пульс у меня был нормальным, и никаких изменений в организме я не ощущал. Вдруг я почувствовал, как в голове и в ушах сильно зашумело. Казалось, будто шумит кипящая вода. Одновременно все вокруг осветилось приятным светом, который, казалось, просвечивал мое тело и делал его прозрачным. Сознание прояснилось, чувства обострились, и перед глазами быстро промелькнули сказочные видения и картины. К сожалению, у меня не оказалось под рукой ни бумаги, ни карандаша, чтобы попытаться запечатлеть эту красоту, и я не хотел доставать их, боясь нарушить это блаженное состояние и твердо надеясь, что при той ясности мысли и остроте чувств, которые я испытывал, мне удастся полностью сохранить до утра в памяти всю красоту увиденных мною картин. Сравнивая свои ощущения с ощущениями других людей, принимавших гашиш и описавших его действие, я заметил, что он не вызвал у меня никаких эротических чувств. Наутро моей первой мыслью было восстановить в памяти ночные видения. Но, кроме того, что я уже рассказал, ничего больше не удалось вспомнить».

Опыт, проведенный Шроффом, несомненно, сыграл свою роль при изучении физиологического влияния наркотиков на человека.

Немецкий врач барон Эрнст фон Бибра написал в 1855 году работу о наркотиках и тоже рассказал в ней о своем эксперименте с индийской коноплей: «У меня в руках был белый платок, и когда я смотрел на него, то видел в складках удивительнейшие фигуры. Достаточно мне было чуть-чуть изменить очертания этих складок, как возникали новые образы. Я мог видеть все, что мне только хотелось: и бородатых мужчин, и женские лица, и всевозможных животных. Стоило слегка изменить очертания складок на платке, и передо мной появлялся желаемый образ. Таким путем я легко создавал прекраснейшие картины».

Подобные опыты на себе приобретали также определенное значение для медицинской науки в связи с «эпидемией» гашиша, охватившей в середине прошлого века артистические круги Парижа. Это случилось после того, как врач по имени Моро де Тур сообщил об ощущениях, испытанных им во время опыта на себе. Многие тоже захотели попробовать наркотик, но эта мода на гашиш была непродолжительной и коснулась лишь парижской богемы.

Зато на Востоке потребление гашиша продолжается до сих пор, и, хотя число наркоманов определяется в 200 миллионов человек, некоторые полагают, что на самом деле их гораздо больше. Вот почему физиологи и клиницисты заинтересовались гашишем и приступили к производству опытов на себе.

Вред, причиняемый человеку гашишем, чрезвычайно велик. Гашиш разрушает тело, а страсть к гашишу опустошает душу, и, несмотря на все старания, этот порок все еще остается серьезной проблемой, с которой органы здравоохранения никак не могут справиться. Это касается прежде всего Египта, жители которого до сих пор предаются курению гашиша, но много курильщиков гашиша имеется также и в африканских странах к западу от Египта, особенно в Тунисе.

До сих пор речь шла об индийской конопле, с помощью которой человек может мысленно перенестись в рай. Именно из-за такой призрачной возможности на Востоке увлекаются индийской коноплей — гашишем. Теперь следует рассказать также и об ангалонии — американском растении, о котором почти ничего не знали вплоть до 1886 года, когда известный исследователь ядов профессор Луи Левин, наконец, опубликовал о нем интересные сведения. Луи Левин познакомился с этим растением во время своего путешествия в Америку. В Берлинском ботаническом институте оно было исследовано затем Хеннингсом и получило название Anhalonium Lewinii. По словам профессора Левина, ни один другой наркотик не в состоянии повлиять на функции головного мозга таким чудесным образом, как это может сделать ангалоний. Если мак, то есть опиум, как бы отделяет душу и тело от земных ощущений и человек незаметно для себя оказывается как бы в потустороннем мире, то ангалоний возбуждает именно чувства земных радостей, а сознанию человека открывается новый мир. Такое действие ангалония на человека было причиной того, что древние жители Мексики видели в этом растении больше, чем продукт природы. Они видели в нем божество, которое перевоплотилось в растение.

Сотни и тысячи лет жители американских стран, где цветет пейотл — так называют туземцы это растение, — предавались радостям, которые оно в состоянии доставить человеку. Понятно, что в наше время правительства выступили против этого наркотика, поскольку он наносит большой вред организму человека.

Исследования показали, что здесь речь идет о кактусе. В странах, где он произрастает, уборка урожая кактуса происходит при определенных ритуальных церемониях. Как и у всех наркотиков, действие ангалония на человека зависит от индивидуальных особенностей организма. Обычно сначала появляется чувство отрешенности от окружающего мира. Потом перед глазами возникают различные галлюцинации, внешний мир исчезает, остается только жизнь внутренняя, человек погружается в мир фантазий, где он не испытывает никаких огорчений или забот.

После открытия активной составной части — алкалоида мескалина, который затем удалось получить также и искусственным путем, появилась возможность проверить правильность восторженных рассказов путешественников об этом растении. Врачи провели на себе опыты с мескалином, что дало возможность научно объяснить его дурманящее воздействие. Врачи хотели также выяснить, нельзя ли использовать мескалин для лечения душевнобольных.

Гамбургский психотерапевт Вальтер Фредеркинг проделал с мескалином около 40 опытов на себе самом и других людях и затем опубликовал результаты. Опыты на себе он начал с произвольной дозы в 0,5 грамма мескалина, так как он не был знаком с соответствующей литературой. Предварительно Фредеркинг попросил своих коллег понаблюдать за ним во время опыта. Позже он рассказывал: «В состоянии опьянения мескалином мне стали вдруг удивительно понятны мотивы поступков и некоторые глубоко затаенные черты характера, о которых я знал только, что вообще они мне свойственны. Для меня самого и частично для присутствовавших во время опыта коллег это оказалось целым откровением. Многие образы внезапно появлялись и так же быстро исчезали, но некоторые из них то и дело повторялись и стали основной темой видений, проплывавших перед моим взором. Я наблюдал их как во сне, как мысленные образы, постоянно менявшие свои очертания».

Теперь оставалось ответить на вопрос, можно ли считать результаты этого опыта типичными, или же здесь речь идет лишь об исключительном случае. Поэтому Фредеркинг попросил нескольких других врачей повторить его опыт и принять ту же дозу мескалина.

Молодой невропатолог, участвовавший в проведении опыта, рассказал, что в состоянии опьянения он почувствовал, будто его ввели в многоэтажное шаровидное помещение. Постепенно он оказался в центре этого шара, а весь окружающий мир и он сам стали представляться ему только как пространственные образы.

Этот рассказ о фантастических картинах, наблюдавшихся врачом в состоянии опьянения, показал, что он был заранее настроен на трудные обобщающие теоретические исследования действия наркотика. В то же время другой молодой невропатолог в состоянии опьянения наркотиком склонялся только к практическим действиям, старался остаться, так сказать, на грешной земле и не уноситься в другие миры. Однако это не всегда удавалось ему. И, наконец, третий молодой невропатолог — явно медлительный, вялый человек после принятия дозы наркотика почувствовал, как окружающий его мир разросся до бесконечности, а он сам становится все меньше и меньше и, наконец, от него осталась только нижняя челюсть.

Интересно, что этот последний образ, возникший у врача в ходе опыта, был связан с воспоминаниями детства. Когда он был еще совсем маленьким и учился в деревенской школе, его часто дразнили, так как его верхние зубы сильно выдавались вперед. Поэтому он многие годы всеми силами стремился выдвинуть нижнюю челюсть, чтобы скрыть свой недостаток. Таким образом, нижняя челюсть подсознательно стала для него олицетворением всего мира, сутью его самого, и именно это нашло свое выражение в состоянии опьянения наркотиком.

По просьбе Фредеркинга опыт на себе проделал также и один практикующий врач. Врач легко согласился на выполнение этой просьбы, так как с помощью мескалина надеялся избавиться от ощущения подавленности, которое иногда испытывал. Фредеркинг описал воздействие мескалина на врача следующим образом:

«Первые два с половиной часа были прологом, в течение которого он забавлялся с лентой из носовых платков, связанных друг с другом, делая вид, что это веревка, на которой он хотел повеситься. В конце этого 2,5-часового периода врачу еще казалось, что мескалин так и не подействует на него. Затем началась депрессия, однако сознание было гораздо яснее, а мысли содержательнее, чем когда-либо раньше в таком же состоянии. И, наконец, через два часа он начал чувствовать полное одиночество. Оно ощущалось как нечто изначальное и окончательное, безграничное во времени и пространстве и было настолько сверхчеловеческим, что какие-либо земные мерки для него не подходили. Одиночество казалось одновременно прекрасным и ужасным, и низкие звуки органа, точнее нота «ля», заполнявшие его, являлись как бы символом такого абсолютного одиночества. Из него мир возникает, им же и завершается. Слышно, как поют миллионы звезд. Врачу впервые стало ясно, что только глубокая любовь может спасти его от одиночества. И именно такая любовь зародилась в нем в тот момент. Чувство одиночества он испытывал всего лишь несколько месяцев, но в сочетании с сильными психотерапевтическими мерами, принятыми в это же время, оно привело к избавлению от депрессии. И нам обоим было ясно, что этому существенно способствовало опьянение мескалином, позволившее испытать депрессию в ее наиболее полном выражении».

Опыты на себе и подробные описания их результатов свидетельствуют о том, сколько общего между состоянием опьянения наркотиками и сном. Во сне или опьяненный наркотиком человек может оказаться очень проницательным, о чем известно с незапамятных времен. Исследовать эти явления помог не только мескалин, но и диэтиламид лизергиновой кислоты, известный уже многие годы.[19] Этот препарат, названный для краткости LSD, является продуктом спорыньи, то есть грибка, паразитирующего на колосьях ржи. Спорынья издавна применяется в медицине как средство, облегчающее роды. Но лишь совсем недавно стало известно, что спорынья может парализовать симпатический нерв и тем самым избавлять человека от судорог. Некоторые препараты из спорыньи, например дигидроэрготамин, удивительным образом воздействуют на психику человека. Это свойство спорыньи открыто совсем недавно. Медики были ошеломлены, когда это им стало известно.

Между прочим, открытие было сделано совершенно случайно. Сотрудник лаборатории Сандоша доктор А. Гофман 22 апреля 1943 года записал в дневнике, что у него внезапно и без каких-либо видимых причин заболела голова и он был вынужден прилечь. Им овладело странное беспокойство, потом перед глазами поплыли какие-то фантастические видения, причем их формы и цвет постоянно менялись. Такое состояние продолжалось два часа. Почувствовав себя лучше, он прежде всего перебрал в памяти все, что ему пришлось делать в этот день, и вспомнил, что занимался анализом препарата лизергиновой кислоты. Тогда он решил здесь же в лаборатории проделать опыт с этим препаратом и, чтобы испытать на себе его действие, принял небольшую дозу препарата. Через 40 минут он написал на листке бумаги: «Легкое головокружение, ощущение беспокойства, трудно сосредоточиться, зрение ослабло, хочется смеяться». Больше он ничего не мог записать и попросил лаборантку проводить его домой. На этот раз его ощущения были гораздо сильнее, чем во время первого невольного опыта. Все, что он видел, колебалось и представлялось ему искаженным, как в кривом зеркале. Однако на следующее утро после бессонной ночи он снова чувствовал себя вполне здоровым.

Ученый проделал затем целую серию опытов с этим препаратом. Всего им было поставлено 14 опытов. Опыты на себе делали вместе с ним врачи, а также другие лица, в том числе и его лаборантка. Препарат принимали натощак, чтобы он быстрее попал в кровь. После этого они могли делать что угодно: есть, читать или лежать. Наблюдения велись, разумеется, прежде всего за духовным состоянием человека, но отмечались также и все изменения в его физическом самочувствии. Конечно, необходимость вести протокол мешала людям, производившим на себе этот опыт, но в большинстве случаев, по-видимому, без него было трудно обойтись.

Профессор В.А. Штоль из клиники Бургхельцли в Цюрихе подробно описал опыт, проделанный им на себе. Сообщение Штоля дает хорошее представление об интенсивности переживаний, испытываемых человеком после принятия препарата LSD. Препарат оказывает действие уже через 20 минут: сначала появляются ощущения тяжести в конечностях, легкое расстройство движений, недомогание, отмечается понижение кровяного давления. Эти явления сопровождаются галлюцинациями, о которых Штоль писал: «Вначале галлюцинации были элементарно просты: лучи, сноп лучей, дождь, кольца, вихрь, петли, водяные брызги, облака и так далее. Потом галлюцинации стали более сложными: арки, ряды арок, бесконечное море крыш, виды пустынь, горные террасы, мерцающие огни, звездное небо невиданной красоты. Эти сложные картины то и дело перемежались первоначальными элементарными образами… Интересно, что все видения состояли из бесконечного числа повторений одних и тех же элементов: многочисленных искр, кругов, арок, окон, огней и так далее. Ни разу не видел я чего-либо в единственном числе, наоборот, одно и то же все время повторялось в различных сочетаниях…

Мои попытки увидеть по своему желанию какой-либо определенный образ чаще всего не удавались. Наоборот, я видел в этом случае нечто противоположное: вместо церкви — небоскреб, вместо горы — пустыню. Думаю, что мне удавалось следить за временем длительности опыта. Настроение было явно приподнятым. Мне нравилось такое состояние, я был весел и сам активно участвовал в галлюцинациях. Иногда я открывал глаза. Слабый красный свет казался мне на этот раз гораздо более таинственным, чем когда-либо раньше». Опыт проводился в затемненной комнате.

Первый опыт в темноте был прерван, Штоль походил немного по комнате, но чувствовал себя на ногах неуверенно, мерз и поэтому был рад, когда его закутали в одеяло. «Я почувствовал себя беспризорным, небритым и грязным. Комната казалась мне большой и незнакомой. Потом я сидел на высоком стуле, а мне представлялось, будто я сижу на жерди, как какая-нибудь птица».

Вначале Штоль был в состоянии одновременно видеть и галлюцинации и окружающую его действительность, потом это стало уже невозможным, хотя он и сознавал, что видит именно галлюцинации, а не реальный мир. Затемнение было прекращено, и он увидел перед собою ландшафт, действительно существующий пологий холм, но галлюцинации превратили этот холм в руины, он постоянно видел какие-то фигуры и даже пытался зарисовать их, однако дальше грубых набросков дело не пошло. Очертания всех видений постоянно менялись. Представлявшиеся ему картины казались богато украшенными. В его памяти всплыли всевозможные культуры других народов, он видел в этих картинах мексиканские и индийские мотивы, искусно выкованную решетку с масками и идолами на ней. Теперь видения следовали одно за другим не так быстро, как это было в темноте.

Потом был проведен второй опыт в темноте, во время которого Штоль наблюдал, как случайный, а затем и специально устроенный шум влиял на изменение оптических галлюцинаций. Акустическое раздражение вызывало новые видения. После прекращения опыта Штоль чувствовал себя обессилевшим, соображал с трудом и был рад, что ему не надо идти обедать в столовую, так как обед принесли в лабораторию. «Я плюхнулся в кресло у стола и, стуча ложкой о тарелку, начал есть. Аппетита я не чувствовал, однако вкус пищи определял верно». После обеда он с удовольствием лег отдохнуть. В три часа он почувствовал себя уже лучше и, хотя и с трудом, смог сам вести протокол.

Теперь ему захотелось выйти на свежий воздух, настроение у него было подавленное, появились мысли о возможности самоубийства, и он испугался этих мыслей. Вскоре это прошло, и настроение снова стало хорошим. Утренние впечатления переполняли его. «Я испытывал совершенно неизвестные мне ощущения. Мне казалось, будто целая жизнь промелькнула передо мною за несколько часов, и мне хотелось повторить опыт». На второй день после опыта он еще чувствовал себя неуверенно и казался больным, но скоро прошло и это.

Опыт показал, насколько интенсивными бывают переживания человека в состоянии опьянения лизергиновой кислотой, и хотя еще не ясны перспективы ее использования в качестве лекарства, все же можно сказать, что опыты на себе и другие эксперименты с этим наркотиком могут послужить стимулом к его применению в клиниках.

Известно, что яды — и даже самые опасные — находят себе широкое применение в медицине. Пожалуй, преобладающая часть медикаментов может оказывать отравляющее действие. Ученые открыли также и противоположные свойства яда, когда заинтересовались, нельзя ли использовать яд в лечебных целях. Чтобы ответить на этот вопрос, ученым потребовалось провести многочисленные эксперименты и в том числе опыты на себе.

Яркий пример лечебного яда — кураре — яд, применяемый индейцами Южной Америки. В настоящее время кураре играет большую роль в хирургии при операциях под наркозом, хотя и остаемся одним из самых сильных ядов. Он парализует мышцы, не затрагивая мозга. Животное, пораженное стрелой, отравленной этим ядом, падает и беззащитное, беспомощное лежит без движения до тех пор, пока не парализуется дыхательная мускулатура и не наступит смерть от удушья.

Применение кураре при хирургических операциях стало возможным лишь после изобретения современного способа усыпления наркозом, когда научились искусственно поддерживать дыхание больного с помощью введенной в трахею специальной трубки. Тогда ученые задумались о возможности использования парализующего действия кураре на мышцы, напряжение которых сильно затрудняет операции, в частности в брюшной полости. Разумеется, было необходимо произвести массу опытов, прежде чем решиться сделать инъекцию кураре оперируемому и парализовать его мышцы, не опасаясь смертельного исхода, если искусственное дыхание не удастся.

Как всегда после опытов на животных, возник вопрос, можно ли перенести результаты этих экспериментов на человека. Врачебная этика запрещала проводить этот решающий опыт на каком-либо ничего не подозревающем больном, отдающем себя в руки врача и доверяющем ему. И вот врач, по имени Смит, из университета штата Юта решился в 1944 году провести на себе самом опыт, который можно назвать классическим подвигом в медицинской науке. Смит попросил одного из своих коллег сделать ему инъекцию кураре, хотя ни он, ни его коллеги не знали в момент, когда ужасный яд вытекал из шприца под кожу, как закончится опыт и выживет ли Смит.

После опыта доктор Смит описал свое самочувствие в тот момент, когда яд начал действовать и появились первые признаки паралича. Он рассказал, что сначала парализовались мышцы горла. Он не мог больше глотать и думал, что захлебнется собственной слюной. Таково было первое действие яда. Потом парализовались мышцы конечностей. Нельзя было двинуть ни рукой, ни ногой паралич обычно столь послушных мышц быстро прогрессировал. Вот он затронул дыхательные мышцы диафрагмы и межреберные. Хотя поначалу дыхание было только затруднено, врачу все же показалось, что полный паралич не заставит себя долго ждать и вот-вот наступит смерть от удушья. Только сердце и мозг продолжали функционировать нормально. Когда врачи, наблюдавшие за Смитом, увидели, что он стал задыхаться, они все-таки сочли возможным продлить опыт на некоторое время, но дали Смиту подышать кислородом. И лишь когда стало ясно, что продолжение опыта опасно для жизни, он был прекращен.

Доктор Смит рассказывал потом: «Я чувствовал себя так, как будто был заживо погребен». Но зато он мог сказать, что опыт был не напрасным, так как стало известно, какую дозу кураре можно дать человеку, не подвергая его жизнь опасности.

Благодаря опытам Смита стало возможным использование инъекции кураре при операциях в брюшной полости. Инъекция кураре может также избавить человека от мучительных судорог, которые бывают при столбняке.

Не менее страшные минуты пережил женевский врач и зоолог Жак Понто, когда 5 мая 1933 года он дал укусить себя трем черным гадюкам, чтобы на себе самом произвести научный опыт.

Понто открыл предохранительную прививку против змеиного яда и хотел своим опытом доказать, что она дает именно те результаты, которых он ожидал. Известно, что сыворотки с давних пор применяются при лечении от укусов змей. Такие сыворотки были изготовлены в нескольких научных институтах Бразилии, потому что именно в тропиках нередки случаи опасных для жизни человека отравлений от укуса змеи. Понто же захотел открыть такое средство, которое имело бы профилактическое значение и предохранило бы от укусов ядовитых змей всякого, кто особенно нуждается в такой профилактике или из-за своей профессии, или потому, что живет в местности, кишащей ядовитыми змеями. Поэтому Понто, сделав предварительно прививку, дал себя укусить трем ядовитым змеям. Естественно, что при этом эксперименте присутствовали врачи, чтобы в случае необходимости помочь Понто.

Позже Понто рассказал, что он почувствовал, когда ощутил укус змеиных зубов: «У меня было такое чувство, будто меня казнят». Может быть, этими словами он точнее всего охарактеризовал свое моральное состояние во время опыта, в исходе которого не был уверен, несмотря на весь свой оптимизм и веру в прививку.

В настоящее время люди знают очень много об анатомии и физиологии ядовитых змей и, в частности, о тех железах, в которых вырабатывается яд. Между тем раньше считали, что яд содержится не в железах, а в змеиной желчи, и ей приписывалась большая мистическая сила.

Во второй половине XVII века в Пизе жил некий Франческо Рэди, придворный врач великого герцога Тосканского. Он был всесторонне образованным человеком и живо интересовался наукой. Франческо Рэди выдвинул идею, что змеиная желчь и слюна не опасны, так как не ядовиты, и что яд выделяется из зубов змеи. Эту идею Рэди изложил в своей книге. И хотя он не имел ясного представления о ядовитых железах, его догадка оказалась правильной. Чтобы доказать ее, он вместе со своим ассистентом провел на себе ряд опытов.

Однажды в присутствии целой группы ученых Рэди и его ассистент проглотили желчь и слюну гадюки. Оба остались здоровыми, и тем самым было доказано, что мнение Рэди было правильным и что ни в желчи, ни в слюне гадюки яда нет.

Помощника Рэди звали Якоб Строцци, он был родом из Тессина. Когда его шефа заподозрили, будто он перед тем, как произвести на себе известный опыт, принял противоядие и таким образом яд, содержавшийся в змеиной желчи и слюне, не мог оказать своего действия, Строцци заявил, что проглотит столько желчи ядовитых змей, сколько будет угодно противникам Рэди. Такой же опыт на себе он проделал и со слюной гадюки. Он взял большую, как он сам позднее выразился, «бешеную» гадюку, обмыл ее пасть и зубы вином и затем выпил это вино. Тот же опыт он потом повторил с тремя другими ядовитыми змеями. Эти эксперименты вызвали в то время большое удивление, и их посчитали достаточными для доказательства того, что в выпитом Строцци вине не могло быть никакого змеиного яда, иначе Строцци непременно бы умер. Но теперь известно, что вывод был неправильным и что Строцци умер бы, если бы у него случайно оказалась на губах или во рту какая-либо ранка, через которую яд мог проникнуть в кровь.

Строцци рассказал потом про вкус змеиного яда. Он нашел, что яд напоминает своим вкусом сладкий миндаль, и утверждал, будто может, не раздумывая, проглотить целую ложку его. Рэди подтвердил, что Строцци действительно неоднократно принимал яд гадюки без какого-либо вреда для себя.

К другому мнению пришел английский врач Ричард Мид, бывший в свое время, то есть в первой половине XVIII века, одним из самых авторитетных и опытных врачей. Ричард Мид тоже решился провести эксперименты с ядом гадюки на самом себе. Позже он заявил, что пробовать яд гадюки небезопасно и что когда он сделал это, то потом раскаялся, так как «расплата за смелость не заставила себя ждать: язык опух, и в нем появилась боль».

Затем следует упомянуть итальянского врача Феличе Фонтана, жившего несколькими десятилетиями позже. Фонтана преподавал в Пизе и во Флоренции. Его перу принадлежит одна очень ценная работа о змеином яде. В ней он высказал правильные мысли об укусе ядовитых змей и заявил, что яд проникает в прокушенные места через отверстия в определенных зубах змеи. Его тоже заинтересовало, какой вкус у яда гадюки, и Фонтана также проделал опыты на самом себе, хотя и знал, что это не всегда безопасно; экспериментатор «может иметь ранку на языке, сам не подозревая об этом». Фонтана был очень осторожен при проведении опытов на себе, о которых писал так:

«На стеклянную пластинку я капнул каплю змеиного яда, разбавил ее десятью-двенадцатью каплями воды и потом слегка коснулся полученного раствора языком. Сначала я ощутил только холод, но никакого особого вкуса не было. Я подождал немного, думая, что должно возникнуть жжение или такое ощущение, какое вызывают кислоты и другие едкие жидкости. Потом я провел языком по губам, деснам и по нёбу, чтобы лучше почувствовать вкус яда. Но я снова не ощутил никакого особого вкуса. Это придало мне мужества, и я несколько раз повторил опыт, причем с каждым разом я прибавлял к яду все меньше и меньше воды. И все-таки я не нашел в яде ни какого-либо особого запаха, ни вкуса. Это была безвкусная жидкость.

Тогда я взял весь яд, какой только смог выжать у одной гадюки, и рискнул попробовать его без воды. Я смочил ядом губы и сильно натер им кончик языка, потому что именно здесь вкус больше всего ощущается. Теперь я нашел яд несколько более крепким и более густым, чем было до сих пор, когда я разбавлял его водой, но ничего острого, обжигающего, то есть никакого определенного вкуса, в нем не было. Однако он все-таки не так безвкусен, как, например, колодезная вода».

Многие насекомые тоже ядовиты, и их укус может иметь неприятные последствия. Русский исследователь Павловский, преподававший сравнительную анатомию в Военно-медицинской академии в Ленинграде, много занимался вопросом о ядовитых животных. Делал он это частично один, частично вместе с таким же выдающимся специалистом в этой области А.К. Штейном, директором Главной клиники Ленинграда. Так вот, на юге России водится паук тарантул, который, как и скорпион, известен своей ядовитостью. Когда Павловский узнал однажды, что в Южной России от укуса тарантула умер солдат — впрочем, позднее это не подтвердилось, — он решил, что необходимо изучить ядовитость тарантула. В 1929 году он вместе с профессором Штейном выполнил это намерение. Один студент-медик согласился ради эксперимента посадить тарантула себе на грудь. Опыт повторяли несколько раз, и оказалось, что паук не в состоянии прокусить кожу человека. Он смог лишь мало-помалу захватить своими челюстями небольшой участок кожи и поранить ее поверхность. Следствием этого оказались ярко-красные полосы и общее покраснение затронутого участка кожи, которое продержалось сутки и затем исчезло. Укушенные места очень болели, хотя, как уже отмечалось, был затронут лишь роговой слой кожи. Этот опыт показал, что худая слава тарантула неоправданна и его укус не может быть причиной тяжелого заболевания или даже смерти человека, но все же не исключено, что отдельные люди могут особенно остро реагировать на укус этого паука. Достаточно только вспомнить об аллергических явлениях, которые могут вызвать у некоторых людей сильнейшую реакцию.

Количество ядов бесконечно велико, и действие каждого из них было испытано врачами в многочисленных опытах. Врачом, который проделал такие эксперименты на себе не только с одним каким-либо ядом, но и с целым рядом ядовитых веществ, казавшихся подходящими для использования в медицине, был знаменитый Антон фон Штерк. Родившись в Вюртемберге, он ребенком попал в Вену, воспитывался там в сиротском приюте для бедных, а затем под руководством Ван Свитена получил звание доктора медицины и как ученый приобрел большой авторитет. Он написал несколько работ об опытах на себе. Эти работы были опубликованы в Вене на латинском языке и затем переведены на немецкий и английский.

Яды, которыми он занимался, были: яд цикуты (тот яд, который принял Сократ, когда его осудили на смертную казнь «за развращение молодежи»); альпийская трава аконит, в клубнях которой содержится сильный яд; известный осенний безвременник, цветущий поздним летом на всех лугах, яд которого в состоянии вызывать холерину[20] и даже паралич дыхательных центров и который раньше превозносили как средство от подагры; ломонос, охотно применяемый в декоративном садоводстве, несмотря на ядовитость; белена, которая содержит такой яд, что даже в малых дозах он одурманивает, и некоторые другие травы, описанные в травниках XVIII века. Штерк занимался всеми этими травами, делая настойки, и пил их, хотя и знал, что имеет дело с ядовитыми и очень опасными растениями.

Его примеру последовали затем другие врачи, которые также стали производить на себе опыты с ядовитыми растениями, минеральными веществами, растворами и прочими всевозможными субстанциями. Поле для экспериментов было достаточно обширно, и предшественники современной химии старались производить на себе опыты с такими веществами, взятыми из мира растений и минералов, которые применялись в народной медицине и казались полезными также и ученым медикам.

Среди этих медиков следовало бы назвать, например, Ладзаро Спалланцани, одного из самых знаменитых и оригинальных естествоиспытателей XVIII века. Хотя среди его многочисленных и крупных работ опыты с лекарственными средствами на самом себе занимали незначительное место, они все же заслуживают того, чтобы быть хотя бы упомянутыми здесь. Примерно к тому же времени относятся также и опыты на себе, проведенные Джозефом Коллинзом, ставшим последователем Штерка и, подобно ему, испытавшим на себе действие целого ряда ядовитых растений.

Фармакологи древности очень много занимались уже упоминавшейся цикутой, а когда, наконец, удалось добыть из этого растения кониин, интерес к цикуте повысился еще больше. Во многих экспериментах была испробована физиологическая действенность кониина, про который думали, что он мог бы иметь большое значение и как лекарство. В результате опытов скоро было установлено, что этот наркотик вызывает смерть животных от паралича дыхательных мышц, но влияние его на человека еще не было известно. Поэтому примерно в середине XIX века три венских студента-медика приступили к опытам. Каждый из них проделал на себе по 9 опытов, то есть в целом получилось 27 опытов. Они принимали кониин в количестве от 0,003 до 0,08 грамма.

После опытов медики сообщили, что кониин — яд острого вкуса, он вызывает сильное жжение во рту, от него першит в горле и обильно выделяется слюна. Поверхность слизистой оболочки языка оказалась в отдельных местах поврежденной так, что сосочки выступили заметнее, а язык как бы онемел и стал бесчувственным. Студенты рассказывали, что независимо от дозы яда, принятого тем или иным из них, у каждого уже через три минуты после начала опыта голова и лицо становились горячими, сознание затемнялось, появлялось ощущение тяжести в голове. Затем эти ощущения заметно усиливались, появлялось головокружение и становилось невозможным думать и концентрировать свое внимание на каком-либо определенном предмете. Такое состояние сопровождалось сонливостью, плохим настроением, как при настоящем похмелье, причем так продолжалось и на следующий день, хотя и в более слабой степени. Зрение ухудшилось, все предметы расплывались, зрачки расширились, слух ослаб настолько, что казалось, будто уши заткнуты ватой, чувство осязания притупилось, а кожа стала как бы пушистой и по ней бегали мурашки.

Скоро студенты ослабли настолько, что еле-еле могли держать голову прямо. С большим трудом они двигали руками, походка стала неуверенной и шаткой, и даже на следующий день ноги у них дрожали при ходьбе.

Когда опыт, наконец, закончился и студенты смогли отправиться домой, они испытывали еще большую слабость в мышцах, походка была какой-то автоматической, и, по определению Шроффа, она в основном заключалась в подталкивании тела вперед, причем мышцы почти не работали. При подъеме вверх по лестнице и дома, когда надо было снимать обувь, у студентов начинались судороги икроножных и других мышц, которые приходилось напрягать. Особенно болезненны были судороги в кистях рук, когда надо было посильнее согнуть большой палец. Два медика испытывали это болезненное ощущение всякий раз, когда принимали каплю раствора кониина. На свежем воздухе сознание прояснялось и головокружение уменьшалось. У всех экспериментаторов и даже у тех, кто принимал лишь небольшие дозы яда, наблюдалось расстройство желудка, им становилось плохо, появлялись позывы на рвоту, и одного даже стошнило. Руки стали потными, щеки ввалились, лицо выглядело побледневшим. Пульс обычно сначала учащался, а затем становился реже и всегда был ослабленным. Студенты часто зевали, однако сон был потом нормальным и крепким. Таким образом, этот опыт явился слабым подобием смерти Сократа, и можно только представить себе, как мучительна должна быть смерть от яда цикуты.

Медики производили опыты и с уже упоминавшимся осенним безвременником. Пять студентов из Вены согласились произвести опыты на себе. Они ставили опыты в течение мая, июня, июля и августа, и каждый месяц вырывали новые корни осеннего безвременника, чтобы экспериментировать со свежим материалом. В целом они провели 60 опытов, и их наблюдения свелись к следующему. Длительное время во рту ощущался горький привкус и в горле першило, потом эта горечь переходила в сладковатый привкус, а у некоторых студентов появлялась тошнота или позыв на рвоту, аппетит уменьшался, сознание затемнялось. Другие начинали испытывать резкие боли в левой руке и особенно в запястье. Каких-либо изменений в деятельности кишечника никто не чувствовал. Пульс у некоторых студентов был учащенным, но затем его биение замедлялось. Один из них, по имени Фрелих, в октябре продолжил опыты со свежевырытыми корнями растений и принял яд в той же дозе, что и в предшествующие месяцы. Но на этот раз его действие оказалось гораздо более сильным и длилось до четвертого дня, причем уже через полтора часа после принятия яда студент почувствовал себя плохо, а бледность его лица бросалась в глаза всем. На другой день медики жаловались на колотье в различных мышцах; ночью эти болезненные явления усилились и затронули прежде всего диафрагму. Дышать стало трудно. Потом боли перешли в правую сторону живота и стали такими сильными, что во время прогулки один из студентов упал в обморок.

Студенту сделали компресс на живот, покрыли теплыми платками, однако это не помогло: он еще раз потерял сознание. Затем наступило состояние оцепенения, длившееся два с половиной часа и перемежавшееся бредом. Когда студент вновь пришел в себя, лихорадочное состояние продолжало оставаться и появились боли в желудке, хотя до опыта нарушений диеты не было. Пульс был учащенный, а именно 115 ударов в минуту, частота дыхания — 22 вместо нормальной — 16. Температура тела превышала 39 градусов, больной жаловался на сильную жажду, невыносимую головную боль и шум в ушах. Постепенно самочувствие стало нормальным, больной хорошо спал ночь и на следующий день жаловался только на значительную чувствительность нижних конечностей, исчезнувшую лишь на пятый день.

Всем известно, что никотин — сильный яд. По ядовитости он превосходит атропин, кониин и некоторые другие алкалоидные вещества. Он не менее ядовит, чем самые сильные яды этого типа. Собственно говоря, опыты на себе производит каждый курильщик. То же самое делали многие врачи, сообщавшие затем, какое действие оказала на них первая сигарета или сигара и как зачастую возникали неприятные явления отравления при чрезмерном курении. Картина здесь такая же, как и при «опытах на себе» с алкоголем, которые производились и производятся.

В свое время два врача — Дворжак и Хейнрих, работавшие у венского фармаколога Шроффа, решились в научных целях произвести опыты на себе с никотином. Как сообщал Шрофф, Дворжак и Хейнрих приняли без его ведома под наблюдением двух других врачей вначале более двух миллиграммов никотина и во второй раз — двойную дозу, то есть четыре с половиной миллиграмма.

Четыре с половиной миллиграмма — очень большая доза, и вряд ли Шрофф дал бы свое согласие на опыт, если бы знал о нем заранее. Последствия были следующие: уже небольшая доза никотина вызвала резкое раздражение и жжение языка, при глотании врачи ощущали пощипывание в горле. При увеличении дозировки возникало такое чувство, как будто в пищеводе и желудке скребут щеткой. Усилилось слюноотделение. Уже после первой капли раствора никотина возникло чувство тепла во всем теле, распространившееся из желудка на грудь и голову и проникшее вскоре в пальцы рук и ног. Потоотделения не наблюдалось. Сопутствующим явлением было значительное возбуждение и сильная головная боль, появляющаяся уже при небольших дозировках. Принятие больших доз никотина вело к частичной потере сознания. Головокружение, чувство подавленности, сонливость, восприимчивость зрения к световым раздражителям, частичная потеря слуха (уши будто заложены ватой), затрудненное дыхание, чувство скованности (словно в груди застряло чужеродное тело) — таковы были ощущения, сопутствующие отравлению. Через десять минут наступили сильная слабость и вялость. Не было сил держать голову прямо, лицо побледнело, черты его исказились, руки и ноги стали холодными как лед, причем озноб начался с пальцев рук и ног и распространился затем равномерно по всему телу. Оба врача были на грани обморока. Одновременно появились неприятные ощущения в желудке, экспериментаторы почувствовали себя дурно, наступили рвота и сильный позыв к стулу. Затем картина изменилась.

К началу второго часа опыта появились своеобразные судороги во всем теле, усилившиеся в течение последующих сорока минут и прекратившиеся лишь через час. Судороги вначале охватили руки и ноги, затем они распространились и на все тело. Особенно сильно были поражены дыхательные мускулы. В связи с этим дыхание стало затрудненным; каждый выдох складывался из ряда коротких судорожных движений. Воздух из грудной клетки выходил буквально толчками. Так же тяжело проходил и вдох. Во всяком случае, описанная выше картина дыхания наблюдалась у одного из врачей.

В это же время другой врач впал в невероятную слабость; он с трудом мог дышать, некоторое время его тряс озноб. После рвоты наступило некоторое облегчение.

По прошествии трех часов явления отравления ослабли, осталось лишь чувство подавленности, ощущения тяжести в голове, бледность, сонливость и неприятные ощущения в желудке. Экспериментаторам был подан чай с куском белого хлеба, который они съели без всякого аппетита. Возвращаясь домой, оба чувствовали необыкновенную слабость, каждый шаг давался с трудом. Дома ощущение холода не прошло, а у одного из врачей вновь начались судороги. Ночь врачи провели неспокойно, почти без сна, были очень возбуждены и весь следующий день чувствовали себя плохо. Оба не могли сосредоточить внимание на каком-либо определенном предмете, были бледны и сонливы, жаловались на сильную головную боль и плохое настроение, и, как говорилось в отчете об этом опыте, «действие никотина надолго запечатлелось в их памяти». Даже хорошо выспавшись в следующую ночь, они еще на третий день ощущали последствия опыта.

Уже с самого начала при приеме даже небольшой дозы пульс учащался, а по мере увеличения дозировки возрастала и частота ударов. Затем частота пульса начинала колебаться — то учащалась, то замедлялась, причем какой-либо последовательности в этих колебаниях не наблюдалось. Таким образом, стабильного изменения пульса, как при приеме других ядов, например дигиталиса или атропина, в этом случае не отмечалось. После опыта оба врача надолго приобрели характерное отвращение к запаху табака. Один из них, бывший курильщиком, решил уменьшить свои страдания с помощью трубки, однако не смог сделать и нескольких затяжек, столь отвратительным показался ему запах табака. Другой врач — некурильщик — также с отвращением воспринимал запах табака, распространяемый другими врачами-курильщиками, присутствовавшими при проведении опыта.

Интересно также, что выдыхаемый врачами воздух содержал запах алкоголя, причем это чувствовали как сами экспериментаторы, так и другие присутствующие при опыте.

Таковы некоторые последствия этого опыта на себе, показавшего, что никотин более сильный яд, чем, например, чистый кониин. Подробно описав этот опыт, Шрофф одновременно заявил, что он никогда бы не допустил его повторения с большой дозировкой. Таким образом, уже тогда фармакологи и физиологи рассматривали никотин как сильнодействующий яд.

Само собой разумеется, что опыты на себе производились не только с ядовитыми веществами, растительного или животного происхождения. Минеральные ядовитые вещества, а также многочисленные фармацевтические продукты побуждали многих врачей испытать их действие на себе, прежде чем рекомендовать для использования в клинике. Из множества таких опытов мы расскажем об одном, произведенном с мышьяком. Известно, что это близкое к металлам вещество еще в древние времена вызывало большой интерес у врачей. В средние века кислородное соединение мышьяка, известное в быту под названием «мышьяк» и продававшееся в виде белого порошка, с одной стороны, высоко ценилось как лечебное средство и, с другой — вызывало ужас как сильнодействующий яд (нередко его использовали в качестве орудия убийства). Кроме того, в некоторых странах, в частности в австрийской провинции Штирии, мышьяк употребляется в качестве наркотика.

Естественно, возник вопрос: что знает наука о ядовитости мышьяка и какова та доза, которая ведет к заболеванию или даже к смерти? В настоящее время известно, что здесь возможны большие колебания, зависящие от индивидуальных особенностей организма. Решающий опыт на себе, призванный ответить на вопросы, связанные со свойствами мышьяка, произвел в 1809 году Сигизмунд Хермбштедт, в то время профессор фармакологии в Берлине. В начале карьеры Хермбштедт был аптекарем и имел свою аптеку. Одновременно он продолжал занятия фармакологией. В 1791 году он стал профессором медико-хирургического факультета в Берлине. Наряду с этим Хермбштедт возглавлял императорскую аптеку и занимался научно-публицистической деятельностью. Его опыт на себе заключался в том, что в течение часа он принял 40 граммов раствора мышьяка в нашатырном спирте. Опыт чуть было не окончился трагически. Вскоре после приема этого препарата Хермбштедт почувствовал сильные боли в желудке, его руки и ноги охватила дрожь, нахлынуло чувство страха, губы посинели и задрожали. Свидетели опыта с ужасом ожидали худшего исхода.

Некоторое время спустя опыт на себе с препаратом мышьяка невольно произвел один зубной врач, который пытался сам запломбировать себе гнилой зуб мышьяковой пастой. Видимо, он неумело внес пасту в зуб, потому что она отвалилась, и зубной врач непроизвольно проглотил ее. Ночью ему стало плохо: начались рвота и понос — типичные признаки отравления мышьяком. Обезвредить отравление не удалось, и на четвертый день после неудачной попытки самолечения зубной врач скончался.

К этой же категории опытов на себе относятся эксперименты с препаратом мышьяка сальварсаном. Когда в Германии усиленно пытались найти средство против сонной болезни, с помощью которого надеялись одержать победу над этой болезнью, опустошающей африканские селения, напали, как известно, на соединение мышьяка — атоксил. Действительно, атоксил стал не без успеха применяться в качестве лечебного средства против сонной болезни. Однако вскоре обнаружилось, что применение этого препарата влечет за собой катастрофические побочные последствия: исцеленные от сонной болезни негры слепли. Таким образом, выяснилось, что этот препарат мышьяка обладает роковой способностью соединяться с клетками зрительного нерва и умертвлять их.

Однако Пауль Эрлих решился вести исследования по пути, который привел к открытию атоксила, и найти препарат, который, не нанося ущерба жизненно важным клеткам организма, мог бы эффективно излечивать от болезней определенной категории, к которой наряду с сонной болезнью относится и сифилис. Как известно, после долгих поисков Эрлих нашел препарат мышьяка, который вначале был известен лишь как препарат номер 606, а затем получил название «сальварсан» и стал самым действенным средством борьбы с сифилисом.

Однако пока этот препарат не был настолько изучен, чтобы его использовать в клинике, необходимо было провести опыты не только на животных, но и на людях. Не удивительно, что в этой связи врачам пришлось думать прежде всего об экспериментах на себе.

Победный марш сальварсана начался в 1910 году. В монографии Пауля Эрлиха о сальварсане, изданной в следующем году, содержится также доклад, который прочитал психиатр и невропатолог Конрад Альт — директор больницы Ухтшпринге в Саксонии. В этом докладе, прочитанном в Магдебургском обществе, говорится:

«Мы перешли к опытам на больных лишь после того, как два врача проделали опыты на себе. За свой героизм они поплатились лишь многодневными сильными болевыми ощущениями в области несколько припухшей зоны инъекции. Других явлений отравления не наблюдалось».

Поначалу метод инъекции сальварсана был сопряжен с большими трудностями, поскольку требовал сложной техники растворения, и лишь открытие неосальварсана, вводимого в вену, устранило эти затруднения.

Ряд опытов на себе самом произвел венский детский врач Клеменс Пирке, врач с огромными заслугами перед наукой. Он предложил туберкулиновую пробу, с помощью которой можно установить, болен ребенок туберкулезом или нет.[21] Пирке ввел понятие аллергии, чем положил начало большой новой главе в медицине. Ему принадлежат и другие работы по серологии. Изучая сущность сывороточной болезни, что привело его к установлению понятия аллергии, Пирке счел нужным произвести опыты на самом себе.

Сывороточная болезнь представлялась действительно чем-то загадочным. Ребенку, страдающему подозрительным воспалением в зеве, делают предохранительную инъекцию противодифтерийной сыворотки. Ребенок остается здоровым: впрыскивание не принесло ему вреда. Но через некоторое время он снова заболевает вызывающим опасения воспалением зева, и ему снова с предохранительной целью впрыскивают противодифтерийную сыворотку. И вот у ребенка возникает не дифтерия, но другие явления: сыпь по всему телу, одышка, ослабление пульса, симптомы шока — весьма грозная картина. Это и была сывороточная болезнь, как тогда говорили. Как себя вести в таком случае, не знали. Пирке выяснил, что это аллергическая реакция, вызванная изменением составных частей сыворотки крови. Пирке тщательно изучал эту проблему и провел, главным образом в 1902 году, опыты на себе самом.

В то время уже существовало несколько лечебных сывороток, и Пирке мог для своих опытов пользоваться как противодифтерийной сывороткой, открытой Берингом, так и сывороткой против скарлатины, о которой очень хорошо отзывался венский детский врач профессор Мозер. Пирке впрыскивал себе эти сыворотки, чтобы выяснить сущность сывороточной болезни. Через несколько лет Пирке произвел подобные опыты с сывороткой против столбняка, которую тогда постепенно вводили в практику. Он сделал себе такое впрыскивание в левое предплечье. Вскоре появилась припухлость, постепенно увеличивавшаяся. Через тридцать часов рука распухла от запястья и до середины предплечья, покраснела и стала весьма болезненна. По просьбе Пирке руку измерили: объем ее увеличился на семь сантиметров. Наблюдалась и лихорадка, но через восемь дней все явления прошли, и об опыте напоминало только небольшое изменение цвета кожи.

Врачи проводили опыты на себе со всевозможными лекарствами по поводу самых разнообразных нормальных физиологических состояний организма и самых различных заболеваний.

Врачи второй половины прошлого столетия ставили перед собой вопрос, переносится ли чесотка уже открытым чесоточным клещом или же клещи могут возникать в коже сами собой. Этот вопрос ныне кажется нам смешным, но он был поставлен как раз в то время, когда многие еще верили в самозарождение и не представляли себе пути инфекции при чесотке. Профессор Фердинанд Гебра, знаменитый венский специалист по кожным болезням, основатель современной дерматологии, ответил на этот вопрос после опытов на себе самом. Он перенес себе на кожу чесоточных клещей и доказал, что заболевание, представлявшееся тогда весьма страшным (чесотку считали столь же опасной, как и сифилис), вызывается проникновением клещей под кожу, а их самозарождения, в которое Гебра раньше и сам верил, не существует, и достаточно местного лечения, чтобы избавить человека от этого заболевания и тем самым предотвратить все последствия, внушавшие такой страх.

Когда гениальный хирург Август Бир на рубеже XIX и XX века предложил применять с лечебными целями искусственную гиперемию,[22] то провел несколько тщательных и болезненных предварительных опытов на себе, прежде чем считать свой лечебный метод разработанным настолько, что его можно передавать для широкого применения. Сначала он испытал действие горячего воздуха. Он писал: «Я кладу руку в ящик для лечения горячим воздухом и медленно нагреваю воздух в нем. Когда термометр показывает 114°, жар еще можно терпеть. При 115° появляется чувство неприятного жжения под ногтями. Затем я кладу эту же руку с наложенным на нее резиновым бинтом, вызывающим незначительный застой крови, в таком же положении в тот же ящик. Воздух в нем снова медленно нагревают. При 98° появляется сильное чувство жжения под ногтями.

И третий опыт: если я вызываю в той же руке сильный застой (причем пульс в области запястья еще хорошо прощупывается) и кладу при тех же условиях в ящик для лечения горячим воздухом, то уже при 78° я дохожу до пределов терпимого. Для полноты исследования я проделал и противоположный опыт; в течение 16 минут я держал свою руку в обескровленном состоянии. Когда снимешь стягивающий бинт, наступает сильное реактивное переполнение кровью, которое мы, хирурги, хорошо знаем. Оно зависит от очень сильного ускорения тока крови. При обычных условиях я кладу руку в тот же ящик для лечения горячим воздухом, до того уже нагретым до равномерной температуры 145°. Рука очень хорошо выдерживает эту жару и сильно потеет. Я вынимаю руку и жду, пока она не побледнеет, а затем снова кладу в ящик, в котором поддерживается та же температура в 145°. Теперь я переношу эту жару лишь в течение нескольких секунд и должен убрать руку, так как чувствую нестерпимое жжение.

Сюда относятся и следующие наблюдения. Я подвергаю в ящике для лечения горячим воздухом свой таз действию жары, какую хорошо могу терпеть. Если затем я, задерживая дыхание и сильно натуживаясь при выдохе с закрытым ртом и зажатым носом, вызываю у себя во всем туловище застой крови, жара становится нестерпимой». Такие опыты были поставлены Биром, когда он вводил в хирургию свое великое открытие — лечение гиперемией.

Бир продолжал свои опыты и сообщил о них следующее: «Ускоренный ток крови является защитным средством против ожога. Это доказывается следующим изящным опытом. В течение часа я подвергаю свою руку, предварительно вызвав в ней небольшой застой крови, действию горячего воздуха, температуру которого еще можно выдержать. Когда покрасневшая было кожа опять побледнеет, остается тонкая сеть красных полос, несомненно, соответствующая разветвлениям мелких поверхностных кожных вен. Красные полосы исчезают приблизительно через 12 часов. Таким образом, здесь наблюдается легкий ожог, по месту своему точно соответствующий ходу мелких кожных вен».

Бир изучал также и действие только резинового бинта: «Изменения, наблюдаемые в конечностях, подвергнутых действию застоя, мне кажется, лучше всего описать на основании нескольких опытов на себе самом. Я накладываю на левую руку бинт так, что возникает небольшое пассивное переполнение кровью. Рука стянута бинтом лишь настолько, что это не вызывает никаких неприятных ощущений, и занявшись своей обычной работой, о нем совершенно забываешь. Через десять часов бросается в глаза усиливающееся припухание. Через двадцать часов рука и тыльная сторона кисти представляются равномерно припухшими, а объем предплечья теперь почти на три сантиметра больше его объема до наложения бинта.

В отличие от этого умеренного застойного переполнения кровью, главным образом и применяемого на практике, опишу теперь явления, какие наблюдались после очень тугой перетяжки моего левого предплечья бинтом. Он накладывается так туго, чтобы возник максимальный застой крови. Уже через две минуты значительно набухают подкожные вены, цвет кожи изменяется, и через семь минут бульшая часть ее становится красной, как киноварь. На сгибательной стороне под бинтом образуются множественные красные, как кармин, точки, соответствующие мелким кровоизлияниям. В руке появляется ощущение тяжести, усталости, покалывания и холода, сменяющегося ощущением жара. Пальцы холодают. При дальнейшем поддерживании застоя кожа ладони приобретает пепельно-серый цвет с красными, как киноварь, и белыми пятнами. Через сорок минут сильный застой начинает вызывать нестерпимую боль, так что бинт приходится снять».

Когда появился метод поясничного обезболивания, достигаемого впрыскиванием раствора кокаина в спинномозговой канал, благодаря чему теряется чувствительность к боли (к этому методу хирурги охотно прибегают в подходящих случаях), то Бир стал изучать этот вид обезболивания, о котором было много споров. Он рассказал об опыте, который поручил произвести на нем самом:

«У большинства больных, оперированных под спинномозговым обезболиванием, наблюдались весьма значительные нарушения, сходные с теми, какие мы обычно видим после общего наркоза. Чтобы составить себе точное суждение об этом, я решил провести опыты на себе самом. 24 августа 1898 года я поручил доктору Гильдебрандту сделать мне поясничный прокол и ввести полшприца однопроцентного раствора кокаина. Пункционная игла была введена обычным способом, что не вызвало никакой боли. Только в момент, когда игла прошла через оболочки спинного мозга, я почувствовал слабую молниеносную боль в ноге. К сожалению, опыт не удался из-за недосмотра. Игла для прокола не подходила к шприцу Праваца, и при попытках ее укрепить вылилось много спинномозговой жидкости, а с нею и бульшая часть введенного кокаина. Вследствие этого утраты чувствительности не наступило. Небольшие надрезы кожи и уколы иглой я воспринимал как боль. Так как вылилось много спинномозговой жидкости, я отложил повторение опыта на более позднее время».

Но тогда доктор Гильдебрандт предложил немедленно поставить опыт на нем. Вечером, около половины восьмого, профессор Бир обезболил ему место будущего укола между позвонками по способу Шлейха, а затем ввел иглу, что Гильдебрандт воспринял только как давление, но не боль. Затем Бир впрыснул полшприца однопроцентного раствора кокаина; на этот раз опыт вполне удался.

Бир описывает опыт, проведенный на своем ассистенте, так: «Через сорок минут сильное поколачивание ребром ладони по большой берцовой кости безболезненно; слабый пот по всему телу. Через сорок пять минут чувствительность к боли появилась снова, но еще сильно понижена. Она постепенно нарастает и возвращается к норме.

После этих опытов мы оба, не испытывая никаких расстройств, поужинали, выпили вина и выкурили несколько сигар. Я лег спать в одиннадцать часов, проспал всю ночь, проснулся утром вполне свежим и здоровым и гулял в течение часа. К концу прогулки я почувствовал слабую головную боль, усилившуюся в течение дня, во время моих обычных занятий. В три часа пополудни я побледнел, пульс у меня стал слабым, но оставался нормальным — около семидесяти ударов в минуту. Затем появилось ощущение очень сильного давления в голове, а при быстром вставании со стула наблюдалось легкое головокружение. Все эти явления тотчас же исчезали, стоило мне только принять горизонтальное положение, и наступали снова, если я вставал. Поэтому я был вынужден к вечеру лечь в постель и пролежать девять дней, так как при вставании повторялись все описанные явления. Но лежа горизонтально, я чувствовал себя вполне здоровым. Аппетит и сон были нормальны. При продолжительном чтении наступало головокружение. Через девять дней после пункции все эти явления исчезли, а еще через три дня я без всяких затруднений смог совершить далекую поездку по железной дороге.

Доктор Гильдебрандт лег в постель в одиннадцать часов, чувствуя себя превосходно, но не мог заснуть, ощущая беспокойство во всем теле. В двенадцать часов у него появилась очень сильная головная боль, постепенно ставшая нестерпимой. В час ночи была рвота, еще раз повторившаяся в течение ночи. Утром он чувствовал себя очень плохо и лишь с большим физическим напряжением смог выполнить служебные обязанности: главным образом операции и перевязки. После обеда Гильдебрандт должен был лечь в постель, но на другое утро встал и нес службу, хотя в течение трех-четырех дней чувствовал себя плохо. В это время он страдал отсутствием аппетита, а временами и головными болями. Но затем он стал чувствовать себя вполне здоровым, хотя в течение двух-трех недель жаловался на небольшую слабость. На ногах у него появились кровоподтеки и боли в некоторых местах, особенно на большой берцовой кости, где мы исследовали чувствительность к сдавливанию и ударам».

На основании этих опытов на себе Бир пришел к следующим выводам: «Подлинной опасности я, правда, не наблюдал, но последствия были очень неприятны. Самые худшие явления у нас возникали именно потому, что мы отнеслись к себе весьма легкомысленно».

Ныне поясничное обезболивание — важная составная часть современной техники наркоза, и столь продолжительные расстройства, на которые жаловались Бир и Гильдебрандт, без сомнения, были вызваны неосторожностью и, как Бир сам сказал, легкомыслием, с каким они приступили к этим опытам на себе. К тому же теперь вводят не раствор кокаина, как в те времена, когда только начинали применять поясничное обезболивание, а раствор новокаина или ему подобные препараты.

Примечания:

1

В Сети (даже на немецкоязычных сайтах) не удалось найти никаких существенных сведений и фотоматериалов о профессоре Гуго Глязере (кроме даты его смерти — 1976 г.). Приведенные ниже сведения взяты из книжного оригинала (1965 г.).

Данный труд Г. Глязера издавался на русском языке два раза (последняя публикация — эта — 1965 г.). Кроме того, в 1990 г. работу перевели на казахский язык (Глязер Г. Драматическая медицина. Опыты врачей на себе. Издание второе. Пер. с рус. Алма-Ата, Казахстан. 1990. - 255 с.).

Более сведений о переводах трудов Г. Глязера на русский язык не обнаружено, хотя в «Предисловии» (см. ниже) упоминается следующий:

Глязер Г. Исследователи человеческого тела от Гиппократа до Павлова.?

Необходимо иметь в виду, что приведенные ниже автором методы лечения многих заболеваний и соответствующие препараты в настоящее время устарели и заменены на более современные. Сходным образом расширились и даже изменились понятия о молекулярно-клеточных механизмах ряда патологий.

Любопытными, если не сказать странными, кажутся следующие факты, представленные профессором Г. Глязером как бы «между прочим». Часто испытывающие на себе всяких микробов, всякие токсичные препараты, яды, наркотики и другую дрянь доктора прошлых столетий в процессе опыта продолжали спокойно заниматься обычными делами: принимали и лечили больных, делали обходы в клинике и даже проводили операции. Запротоколировано, без оценок и эмоций, какое у этих докторов в процессе их «обычных дел» было самочувствие (нередко весьма плохое, если не сказать больше). Как вам нравится такая фраза о враче, изучавшем на себе эффекты инъекции кокаина в спинной мозг: «Утром он чувствовал себя очень плохо и лишь с большим физическим напряжением смог выполнить служебные обязанности: главным образом операции и перевязки».

Или еще: «Когда обход больных в отделении заканчивался, я внезапно почувствовал сильный жар и упал в обморок» (это доктор Пуркине между делом баловался камфарой в лошадиных дозах).

2

Все иллюстрации книги приведены в каталоге PHOTO[37] (качество почти всех, на взгляд выполнившего OCR, не хуже, чем в книжном оригинале). Только относительно малая часть из них имеет сомнительную информационную ценность, типа фото комара анофелеса, плазмодиев или там платяной вши. Аналогичные фото можно легко найти во многих местах. Но большинство изображений представляют собой фотопортреты великих подвижников медицины. Наверное, и их можно найти где-нибудь в Интернете, однако для этого во многих случаях пришлось бы затратить значительный труд. Тем более, что нужно знать написания фамилий в оригинале; некоторые из написаний, правда, представлены в Большой медицинской энциклопедии (БМЭ).

В БМЭ (последнее, 3-е издание; 4-го уж, наверное, не будет), однако, отсутствуют упоминания о ряде исследователей, про умопомрачительные дела которых поведал Г. Глязер. Так, про французского доктора Антуана Клота, изучавшего чуму в первой трети XIX в. (его опыт приведен в «Вместо эпиграфа») ничего нет не только в специальной статье «Чума», но и во всех 30-ти томах. Похоже, что именно эксперимент доктора Клота, проделанный им в возрасте менее 30-ти лет, может быть назван наиболее самоубийственным из всех известных в истории медицины.

Память о тех исследователях стоит того, чтобы ради их портретов значительно увеличился объем полной электронной версии (в *.doc и с иллюстрациями).

Сейчас многие, наверное, забыли, что первым врачом, побывавшим в космосе, был советский космонавт Борис Борисович Егоров (род. в 1937 г.).

17

Самое ядовитое вещество, это, видимо, амонитин — яд бледной поганки. (Прим. выполнившего OCR.)

18

Наверное, плохой перевод. Дозы растворов (если имеют в виду растворенные твердые вещества) не могут выражаться в миллилитрах, разве что стандартных растворов, типа физиологического. (Прим. выполнившего OCR.)

19

ЛСД. (Прим. выполнившего OCR.)

20

В Большой медицинской энциклопедии такой термин отсутствует. Наверное, неудачный перевод. (Прим. выполнившего OCR.)

21

Не совсем так. Реакции Пирке и Манту показывают возможность инфицирования микобактериями туберкулеза. Положительные реакции не всегда однозначно связаны с наличием заболевания. (Прим. выполнившего OCR.)

22

Медицинский термин «гиперемия» означает увеличение кровенаполнения в каком-либо участке периферической сосудистой системы, вызываемое притоком крови. Бывает и патологическая гиперемия — например, венозная. Поэтому применение наименования «гиперемия» к терапии нагреванием не кажется правильным (наверное, неточный перевод). Правильнее — гипертермия (в медицине также — пиротерапия). (Прим. выполнившего OCR.)