ПОСЛЕДНИЙ ПОЛЕТ «МАКСИМА ГОРЬКОГО»

Революция. Гражданская война. Интервенция. Потрясшие Россию политические и военные катаклизмы резко разделили население страны в зависимости от общественного темперамента на две категории. В то время как одни, охваченные пафосом грядущего духовного и физического раскрепощения, обретения свободы, ради «сияющих вершин» бросались в пекло сабельных атак, лихих кавалерийских рейдов, покинув опостылевшие окопы мировой войны, бежали навстречу друг другу с трехлинейками наперевес и скакали с шашками наголо, шли в красные или белые, а то и просто в банды, другие бросали оружие, брели «до хаты», отплывали и отъезжали в эмиграцию, наконец, просто затаились в пассивном ожидании конца.

Судьбу России решили пришедшие к власти большевики. Завороженные лозунгами и мечтами о сверхсправедливом общественном строе россияне переключили свой энтузиазм на строительство светлого будущего. Родившаяся в боях кадровая Красная армия, и особенно ее авиация, хлебнув ветра вольности, долго еще почитала доблестями ухарство, браваду, неоправданный риск.

Один из лучших советских летчиков Михаил Михайлович Громов вспоминал: Тогда к пилотажу на высоте выше 100 метров относились снисходительно, чуть ли не с презрением. Лихость тогда воспевалась как храбрость. О летчиках отзывались только так: «Лихой пилот!» или «Трус»... Когда хоронили погибшего, над процессией летали сопровождающие его в последний путь самолеты, летали так низко, что струей воздуха от винта сдувало цветы, лежавшие на гробе... Тот, кто шел в авиацию, готов был к любым неожиданностям... В словах: «Я готов, я полечу!» – заключалось могучее самовнушение. Такие были времена на дворе.

Именно в те дни родилась ставшая на долгие годы расхожей фраза: там, где кончается порядок, начинается авиация. Потребовалось немало лет и много могил с застывшими винтами и сломанными крыльями на обелисках, чтобы доказать всю абсурдность и нелепость такого положения. Плата оказалась слишком дорогой.

Не рискуя впасть в преувеличение, заметим, что одним из самых драматических следствий воздушного ухарства была гибель самого большого в мире (разумеется, по тем временам) самолета «Максим Горький». Судьба этого воздушного гиганта – с рождения идеи о его создании и до трагического эпилога – складывалась неординарно.

Я написал: «Максим Горький» и почувствовал, как мысль уводит меня в сторону от воспоминаний о судьбе самолета. Почему новый, уникальный самолет был назван именем великого русского писателя? Ответ на этот вопрос не так очевиден, как может показаться.

В самом деле, как могло случиться, что вопреки установившейся традиции все лучшее называть именем «великого и мудрого, родного и любимого вождя и учителя» (вспомните: имя «Иосиф Сталин» носили лучший советский ледокол, самый мощный советский танк, самый современный советский паровоз, не говоря уже о городах и весях, заводах, колхозах и шахтах, сталинской конституции, сталинских премиях, сталинских стипендиях, сталинских планах преобразования природы и т. д., и т. п.), лучшему не только в СССР, но и во всем мире самолету не присвоили имя «вождя»? Тут же следует сказать, что весь состав Политбюро (при одном голосе против) высказался за присвоение самолету имени Сталина. Против был сам Сталин. И объяснялось это, конечно, не скромностью. Иосиф Виссарионович отлично понимал, что самолет, и особенно новейший, уникальный, – объект повышенной опасности, и не хотел услышать или прочесть: «„Иосиф Сталин” потерпел аварию (разбился, погиб)». Недаром его звали мудрым!

Но чье же имя украсит борт самолета, если не Сталина? Кого можно пусть не уравнять, но хотя бы сравнить со светлейшим? Кто рискнет предложить вариант?

Решение принял сам вождь.

А дело складывалось так. Приближалось шестидесятилетие Сталина. Подготовку к этому светлому празднику всего советского народа новоявленный император решил не пускать на самотек. Он хорошо понимал, что самый весомый вклад в прославление юбиляра может внести искусство, прежде всего – литература. Будучи крупнейшим в стране специалистом по кадрам и великолепно зная свою преданную паству, Сталин хорошо понимал, что многочисленные портреты будут сняты через день-два после похорон, скульптуры покинут пьедесталы через год-два, а то и раньше, кинофильмы и живописные полотна осядут в хранилищах или запасниках музеев, елейные песнопения и марши затихнут сами по себе. А вот талантливое произведение всемирно известного поэта или писателя бессмертно, сколько ни уничтожай тиражи, часть книг осядет в семейных библиотеках и сохранит потомкам образ великого человека на все времена. И Сталин начал действовать.

Обстановка на поэтическом фронте тревоги не вызывала. Напечатаны массовым тиражом прочувствованные строки Маяковского:

Я хочу, чтобы к штыку приравняли перо,
С чугуном чтоб и с выплавкой стали.
О работе стихов, от Политбюро
Чтобы делал доклады Сталин.

Страна учила стихи наизусть, а поэт – застрелился. Стало быть, мнение свое он уже не изменит, и Сталин с большой убежденностью провозгласил, что Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей эпохи.

Высокий накал всенародного обожания надежно и постоянно поддерживал государственный поэт Ефим Придворов (Демьян Бедный), рапортуя ежедневно, еженедельно про образ Сталина гигантский на фоне сказочных побед.

Не будем цитировать Джамбула Джабаева, Сулеймана Стальского и прочая, и прочая – десятки, если не сотни, пиитов ежедневно, как могли, прославляли Сталина на страницах газет, журналов своими песнями, одами, поэмами, былинами...

Публицистика тоже обнадеживала. В январе 1935 года завершил работу над панегириком в честь «кавказского Ленина» Анри Барбюс. Чего стоит одно название: «Сталин. Человек, через которого раскрывается новый мир»!

Что представляет из себя это произведение?

359 страниц беспардонной лести в адрес «человека, сдвигающего с места вселенную», человека, без совета и указаний которого, оказывается, Ленин не мог, не хотел и не сделал ни одного шага, особенно после революции!

359 страниц, обливающих грязью всех, чьи взгляды или высказывания (с точки зрения автора) отличны от взглядов и высказываний «Ленина сегодня»!

359 страниц лживой демагогии, преследующей, в частности, цель теоретически обосновать необходимость и целесообразность репрессий в стране!

359 страниц, при чтении которых постоянно ощущаешь чувство гадливости и стыда.

Этот опус, возносящий до уровня земного божества человека, который обогатил практически революцию как ни один другой революционер и сделал при этом так мало ошибок (Он осторожен, как лев!), очевидно, есть смысл переиздать в наши дни в качестве учебного пособия для студентов-гуманитариев, в качестве уникального образца политической трескотни, лжи и софистики.

Книжка была срочно переведена на русский язык (переводчик вскоре расстрелян) и издана огромным тиражом для единственного в мире народа, народа, изумительно нового, народа, не похожего на другие народы...

С драматургией получился неожиданный конфуз. Пьеса, восхваляющая вождя, была заказана автору «Дней Турбиных», столь любимых Сталиным, Михаилу Булгакову. Однако последний нашел соломоново решение: он обратился к молодым годам Сталина. Написанная им пьеса не понравилась главному персонажу. Сталин вообще не терпел, когда кто-либо вспоминал о его молодых годах. Очевидно, слишком свежи были в памяти те времена, когда после провала революции 1905 года недоучившийся семинарист быстро превратился в видного организатора грабительских налетов на кавказские банки, оказав этим заметную финансовую помощь партии, за что и заслужил похвалу от самого Ленина, назвавшего его «чудесным грузином». И хотя Булгаков изобразил в своей пьесе идеального грузинского юношу-революционера, Сталин не смог скрыть своего раздражения при ознакомлении с пьесой. В итоге творение Булгакова не увидело ни сцены, ни типографии.

Сталин решает «использовать» Горького. Нужно было как-то склонить бескомпромиссного автора «Матери» создать к грядущему юбилею столь же талантливый роман «Отец». Начинается хорошо продуманная «обработка» писателя. Алексею Максимовичу создаются буквально райские условия. К его услугам особняки в столице, за городом, на юге, уникальная обстановка, многочисленная прислуга, деликатесные продукты. Идет полным ходом и идеологическое «приручение»: Горькому ежедневно докладывают о больших успехах в стране. Сталин лично поручает Алексею Максимовичу создать Всероссийскую писательскую организацию. Это поручение, кстати, совпадало с заветной мечтой Горького, о чем Сталин, конечно, знал. Иосиф Виссарионович соблаговолил даже провести одно из заседаний Политбюро не в Кремле, а на квартире у Алексея Максимовича, заставив приехать туда всю свою послушную свиту.

Вершиной «дружеских» чувств к писателю явилось решение Сталина присвоить его имя центральной улице столицы, родине Горького – Нижнему Новгороду и Нижегородской области. Московскому Художественному театру.

Можно ли утверждать, что «обработка» возымела свои плоды?

По крайней мере, до весны 1934 года Алексей Максимович питал очень непростые, но все же с оттенком теплоты чувства к «великому и мудрому».

Что возбуждает в нашей молодежи энергию, которая, проявляясь все более часто и ярко, вызывает изумление и восхищение даже у врагов? – задавал сам себе вопрос Алексей Максимович на страницах «Комсомольской правды» 12 марта 1934 года и тут же отвечал на него: Ее возбуждает сознание высокой цели, поставленной перед ними гением Ленина, цели, по пути которой так решительно и успешно ведет нас Иосиф Сталин с товарищами...

Не хотелось бы создать у читателя превратное впечатление, что автор взял на себя отчаянную смелость в нескольких строчках обрисовать эволюцию мировоззрения великого писателя в самый тяжелый период его жизни. Однако можно утверждать, что Горький не был наивен и уж тем более не пытался «заигрывать» с вождем. Он верил. Видел все, понимал, но верил: приход к власти правящей группировки – роковая случайность для молодой социалистической страны, беда тактического уровня, стратегической ошибки в теории и практике строительства пролетарского государства нет.

Но дни идут. Реалии не вдохновляют. События, одно другого кровавее, грязнее, подрывают эту веру великого гуманиста. Все попытки писателя вмешаться в ход событий, защитить людей, в заслугах которых перед русской революцией нет и тени сомнения, разбиваются о стену, в лучшем случае – стену молчания. Алексей Максимович начинает четко понимать всю призрачность своих надежд: Сталин со товарищи не аномалия, не ирония революционной судьбы России. Сталин – самый сильный и самый подлый паук в банке с пауками, захватившими власть в стране и провозгласившими себя освободителями человечества. Понимает Алексей Максимович и цели кампании, развернутой вокруг его имени.

Все чаще после разговора с глазу на глаз со Сталиным у обоих собеседников лица хмуры. Все реже происходят эти встречи.

Мы не располагаем сведениями, решился ли Сталин с глазу на глаз просить Горького написать роман о самом выдающемся человеке всех времен и народов. Судя по довольно крутой перемене отношения Сталина и иже с ним к писателю, как раз с весны 1934 года, он или получил отказ, или поведение Горького заставило воздержаться от этого разговора.

Однако вернемся к концу 1932 года.

Советская пресса полна панегириков в адрес Алексея Максимовича. Страна широко отмечает сорокалетие его творческой деятельности. Выпущена даже специальная серия почтовых марок – факт немаловажный. (Филателисты хорошо знают, что это был второй за всю историю русской почты случай, когда в обращение выпустили серию марок в честь здравствующего человека. Первый случай имел место с Николаем II, и то марка с портретом царя входила в серию, посвященную 300-летию дома Романовых.) Серия же из двух марок 1932 года была посвящена только А. М. Горькому и, стало быть, являла собой случай, беспрецедентный для русской почты.

Наконец, было объявлено о решении отметить вклад Алексея Максимовича в русскую литературу созданием специального агитсамолета, самого большого в мире. По инициативе известного в те годы журналиста Михаила Кольцова, горячего поклонника авиации, очень энергичного по натуре, в державе нашей был создан комитет по сбору денег на проектирование и строительство самолета. Быстро собрали шесть миллионов рублей. Работать над проектом будущей машины начало конструкторское бюро А. Н. Туполева. Самолет был сделан в рекордно короткие сроки. Цельнометаллический восьмимоторный моноплан начали строить в марте 1933 года, и выкатили готовый самолет на аэродром в апреле 1934 года. На человека, впервые увидевшего АНТ-20, он производил прямо-таки ошеломляющее впечатление. Размах крыльев достигал 63 метров, а длина фюзеляжа – 33 метров. Во взлетном варианте машина весила 53 тонны, из которых более 24 тонн отводилось полезной нагрузке. На борту была оборудована мощная радиостанция, способная в полете, заглушая гул 900-сильных моторов, транслировать на землю музыку, лозунги и призывы, долженствующие поднимать и без того высокий энтузиазм народа. Станция так и называлась: «Голос с неба». Кроме нее на самолете были фотолаборатория, типография для печати листовок прямо в полете, внутрисамолетная телефонная станция, электростанция и даже кинозал. Всем этим огромным хозяйством управлял экипаж из 20 человек – роскошь, недоступная на сегодняшних авиалайнерах.

Летные испытания самолета-гиганта (кстати, машина, большая по размерам, чем «Максим Горький», была построена только через 16 лет) с июня по август провел шеф-пилот КБ Туполева М. М. Громов. Кроме прочих талантов Михаил Михайлович обладал прекрасным слогом. Написанную им уже в конце пути книгу «Через всю жизнь» читаешь буквально на одном дыхании. Вот как Громов описывает свое первое знакомство с «Максимом Горьким»: Сначала я чувствовал себя, как кот на заборе: очень высоко находился летчик над землей (высота самолета достигала 9 метров. – А. Б.)... Самолет летал прекрасно, был устойчивым по всем осям, прост в управлении. Я пролетел два больших круга над аэродромом и отлично приземлился.

Во время парада в честь встречи челюскинцев 19 июня «Максим Горький», пилотируемый Громовым, впервые гордо проплыл над Красной площадью в сопровождении двух истребителей И-4. Москвичам было сброшено 200 тысяч листовок-приветствий челюскинцам.

После завершения летных испытаний машина стала флагманом агитэскадрильи имени Максима Горького. Некоторое время на воздушные прогулки в пассажирский салон АНТ-20 приглашали ударников труда, зарубежных гостей. В частности, с большим восторгом отзывался о своем полете на его борту знаменитый французский писатель и летчик Антуан де Сент-Экзюпери: ... Все было непохоже на привычную для меня воздушную обстановку. Но еще более, чем техническим совершенством самолета, я восхищался молодым экипажем и тем порывом, который был общим для всех этих людей. Я восхищался их серьезностью и той внутренней радостью, с которой они работали. Чувства, которые обуревали этих людей, казались мне более мощной движущей силой, нежели сила восьми великолепных моторов гиганта...

Беда пришла 18 мая 1935 года. В это солнечное воскресенье с раннего утра к Центральному аэродрому столицы потянулись москвичи, рассчитывающие «прокатиться» или хотя бы полюбоваться красавцем-самолетом. В командирское кресло и кресло второго пилота сели опытные летчики-испытатели И. С. Журов и И. В. Михеев. На борт взяли 33 пассажира. Экипаж в этом полете состоял из 12 человек. Басовито гудя всеми своими моторами, воздушный гигант легко и даже как-то грациозно взлетел и стал набирать высоту. Следом за ним ушли в воздух еще три самолета. Каждый из них имел свою задачу. АНТ-14, пилотируемый летчиком Чулковым, сопровождал «Максима Горького», следуя за ним на некотором расстоянии. Двухместный Р-5 летчика Рыбушкина поднял в небо кинооператора Щекутьева, который собрался снимать АНТ-20 в полете. Третий самолет – истребитель И-5, пилотируемый Н. П. Благиным, – по замыслу кинодокументалистов должен был во время съемок лететь рядом с АНТ-20, чтобы мизерностью своих размеров подчеркнуть размеры колосса.

Сделав широкий круг над аэродромом, «Максим Горький» пошел на второй заход. Щекутьев снимал и снимал его величавый полет в утреннем московском небе. Чулков с АНТ-14 наблюдал за всеми тремя самолетами. Очевидно, его рассказ можно считать наиболее объективным, так как он не отвлекался на выполнение других задач и был всецело занят наблюдением.

Чулков вспоминал: С первых минут полета рядом близость двух машин приобрела грозный характер. Благин носился рядом с «Максимом Горьким» буквально бесшабашно. В его полете не было никакой продуманности. У меня создалось впечатление, что под объективом кинокамеры он хочет враз приобрести славу великолепного летчика. Весь его пилотаж поражал ужасающей безграмотностью: был торопливым, грубым, неосмотрительным, лишенным трезвого профессионального расчета. Казалось, что летчик находился в каком-то ослеплении. С бесшабашной отчаянностью бросил Благин свой истребитель в короткое пике за хвостом «Максима», пронесся под его животом и, оказавшись впереди, круто рванул ручку управления на себя, намереваясь описать вокруг гиганта мертвую петлю. Начальная скорость истребителя была недостаточной, ввод в петлю грубым. В верхней точке мертвой петли самолет завис и, потеряв скорость, неуправляемой глыбой рухнул вниз, на медленно проплывающий под ним корабль...

Истребитель Благина врезался в средний мотор правой группы моторов и выбил его ударом. Тот отвалился и полетел вниз, а машина Благина застряла в образовавшемся рваном отверстии крыла.

Гигантский самолет перенес этот страшный таран, и не исключено, что Михеев с Журовым посадили бы его, если бы вдруг у И-5 не оторвалась хвостовая часть. Она нанесла второй, уже смертельный удар по «Максиму Горькому», врезавшись в органы его управления. Медленно заваливаясь на правое крыло, «Максим Горький» как-то вяло «лег на спину» – перевернулся в воздухе – и, падая, стал на глазах у наблюдавших за ним людей разваливаться в небе. Через несколько секунд страшный взрыв подвел итог полету.

Почему так случилось? Кто такой Благин? Справедливо ли, что в эпитафии 46 жертвам катастрофы (включая Благина) на Новодевичьем кладбище в Москве виновником катастрофы назван Благин? Почему сегодня, спустя полвека с момента гибели АНТ-20, мы снова возвращаемся к этой трагедии?

Автор этой книги не знал Благина, но хотел бы познакомить читателя с мнением старейшего русского летчика Алексея Константиновича Туманского, который практически всю летную жизнь Благина являлся его командиром. Постараемся передать его отзыв о Благине дословно: Индивидуалист, гордец, никогда не умевший считаться с мнением других. Я не помню других его объяснений (случаев нарушения летной дисциплины. – А. Б.) кроме: «А так веселее, я скучать не люблю!»

Туманский вспоминает, что он часто отстранял Благина от полетов за нарушения летной дисциплины. В конце концов Благин был уволен из ВВС «за воздушное хулиганство и недисциплинированность».

Когда заходил разговор о Благине, Алексей Константинович не переставал удивляться, как и благодаря чему (а скорее, благодаря кому) Благин стал летчиком ЦАГИ, куда с трудом попадали действительно хорошие летчики. Как ему могли доверить полет вблизи уникального самолета?

Не случайно, видимо, И. В. Михеев перед роковым взлетом сказал Благину: «Не вздумай фигурять!»

Говоря обо всей этой печальной истории, хотелось бы заметить, что с недавних времен в советской периодической печати, уже не единожды, появляются утверждения, что Благин-де имел приказ свыше (чуть ли не от Сталина) на пилотаж вокруг «Максима Горького» и по этой причине в гибели его... не виноват. Аргументация, мягко выражаясь, странная. В конце концов, какая разница, по приказу или без оного резко рванул ручку управления самолетом на себя пилот, неудачно сделавший петлю? Вряд ли Благин мог получить приказ уничтожить «Максима Горького» ценою собственной жизни.

Сегодняшние реабилитаторы Благина утверждают также, что он не мог быть виновником гибели АНТ-20 хотя бы и потому, что, имея более чем пятнадцатилетний стаж летной работы, он был опытнейшим летчиком, мастерство которого в небе ценил даже Чкалов. Так ли это?

Сохранилась кинопленка, отснятая Щекутьевым. К сожалению, он снимал лишь до момента тарана истребителем «Максима Горького». Далее, видимо, потрясенный трагедией, разыгрывающейся у него на глазах, он перестал вести съемку. Отснятые кадры показывают, что Благин попытался выполнить рядом с АНТ-20 три фигуры: «полубочку» и две «мертвые петли». Все три неудачно. Любой человек, овладевший индивидуальным пилотажем, согласится с тем, что потеря скорости при выполнении такой простейшей, азбучной фигуры пилотажа, как «мертвая петля», – это грубая ошибка для курсанта и позор для летчика, ибо эта потеря скорости четко ощущается не только по снижению эффективности рулей самолета, но еще и тем местом, на котором сидит летчик. Очевидно, что полтора десятка лет летной работы гарантируют высокое мастерство не всем летчикам. Здесь, на наш взгляд, уместно вспомнить ставшую знаменитой фразу видного английского флотоводца адмирала Нельсона: «Мой сундук проплавал со мной более тридцати лет, но от этого опытным моряком не стал».

Хотелось бы, чтобы читатель понял нас правильно. Мы совсем не преследуем цель позорить так или иначе погибшего летчика. Мертвые сраму не имут. Но во имя полусотни людей, ставших жертвами легкомыслия, обойти молчанием эту тему было нельзя...

Май 1934 и май 1935 годов стали роковыми месяцами в судьбе Алексея Максимовича Горького. Еще первого мая 1934 года, обняв за плечи любимого сына, великий русский писатель любовался с трибуны на Красной площади ликованием советских людей, в абсолютном большинстве своем считавших себя вполне, по-настоящему счастливыми. А спустя несколько дней, 11 мая, не без помощи Генриха Ягоды, на тридцать седьмом году жизни сын скончался от воспаления легких совершенно неожиданно для отца. В 1899 году, даря А. П. Чехову свою фотографию, где у него на плечах запечатлен фотографом улыбающийся малыш, Горький надписал ее так: «Горький и его лучшее произведение». И вдруг Максима не стало. Близкие к писателю люди, вспоминая те невыносимо тяжелые минуты, когда убитый горем отец стоял у постели умирающего сына, рассказывают, что он как-то совершенно неожиданно возбудился, засуетился и громко заговорил о нелепости гибели молодой жизни, о чудовищной противоестественности этого и несправедливости рока, повелевающего иногда родителям переживать своих детей. Это был вопль отчаявшейся души.

Смерть сына для меня – удар действительно тяжелый, идиотски оскорбительный. Перед глазами моими неотступно стоит зрелище его смерти, кажется, что я видел вчера и уже не забуду до конца моих дней эту возмутительную пытку человека механическим садизмом природы. Он был крепкий, здоровый человек, Максим, и умирал тяжело, – писал Алексей Максимович Ромену Роллану.

Страшное горе буквально раздавило писателя. Осиротевший, притихший дом, который когда-то наполняли голоса родных и близких людей, на Малой Никитской в Москве как бы замер в предчувствии новой беды. Здоровье Горького стало резко ухудшаться. Писатель слабел день ото дня.

Гибель «Максима Горького» в мае 1935 года нанесла еще один тяжелейший удар по душе писателя. Несмотря на то что всю зиму 1935-1936 годов он провел в Крыму, здоровье не восстанавливалось. Скорее, наоборот. В конце мая, как только в Москве стало по-весеннему тепло, Горький вернулся в столицу. Чувствуя, что ему уже не оправиться от болезни, он часто сокрушался, что не удастся завершить работу над «Жизнью Клима Самгина». Конец романа – конец героя – конец автора, – стал часто повторять Алексей Максимович, ни к кому не обращаясь, как бы разговаривая с самим собой. 18 июня 1936 года, в 11 часов 10 минут, его не стало...







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх