• Часть I. Смотрите, кто пришел
  • Глава первая. Начало пути
  • От Шклова до Шклова
  • Беларусь просыпается
  • Рабочие выходят на площадь
  • На волне перестройки
  • «Вот какие люди сволочи…»
  • Глава вторая. Разминка перед забегом
  • Раунд первый: Лукашенко против Кебича
  • Глава третья. Депутат от Шклова ищет себя
  • Первые ставки и первый прокол
  • Так с кем же он?
  • Всякое лыко — в строку
  • Выкарабкиваясь из противоречий
  • «Ребята, идите к нам!»
  • Глава четвертая. «Молодые волки» сбиваются в стаю
  • Кто защитит демократию?
  • КПБ начинает и проигрывает
  • Все недовольны «беспартийным» Шушкевичем
  • Новое поколение ищет «таран»
  • Всем сестрам по серьгам
  • Референдум первый, несостоявшийся
  • Стая выбирает вожака
  • Расстановка сил перед схваткой
  • Схватка начинается: Лукашенко нашли работу
  • Глава пятая. Драка бульдогов под ковром
  • На кону — российская карта
  • «Эрогенная зона» белорусской политики
  • Кто разрушил «Союз нерушимый»?
  • Оратору рукоплескали стоя
  • Глава шестая. Тема всей жизни
  • Лиха беда начало
  • «Что за рожь без васильков?..»
  • «Илья Муромец» вступает в схватку
  • «Все ждали взрыва бомбы…»
  • Что прикажете делать с этими разоблачениями?
  • Страна застыла у «брахучки»
  • В ожидании «справедливого» царя
  • Глава седьмая. Перед решающим стартом
  • К «стае» тянутся
  • Клинтон помогает Шушкевичу
  • «Первый зубр пал!»
  • Мечислав Гриб исполняет миссию
  • «Волки» снова идут в атаку
  • Глава восьмая. На старте
  • Перед сражением
  • Сам себе имиджмейкер
  • Самые дешевые выборы
  • Все ищут, на кого сделать ставку
  • ЦИК дает отмашку
  • Сквозь козни — к цели
  • Глава девятая. Окончательный выбор
  • В российской Госдуме
  • Кебич начинает беспокоиться
  • Стороны постигают «черный пиар»
  • Выстрел в Лиозно
  • Ни с левыми, ни с правыми
  • Главный помощник — Кебич?
  • Три слова о финансах
  • Простите, дорогой Вячеслав Францевич…
  • «Народ свой выбор сделал»
  • Часть II. Царь или не царь
  • Глава первая. «Свои люди»
  • Не торопитесь делить портфели
  • «Саши больше нет»
  • Чтобы другим неповадно было
  • Сломанный — значит, пригодный
  • Первая громкая отставка
  • Глава вторая. Цены, назад!
  • Доярка из совхоза «Беларусь»
  • «Тут будут стоять танки и пулеметы»
  • «Подстава»
  • «Так что же мы будем строить?»
  • Чему он учился
  • Глава третья. Закрепляясь на позициях
  • Послушно гибкая «вертикаль»
  • Надо бы «опустить» и Верховный Совет
  • Разобрались с банкирами
  • Глава четвертая. Прощай, свобода слова!
  • Он не простит им эти слезы
  • «Белые пятна» в газетах
  • Вот, пожалуй, и все…
  • Глава пятая. «Утилизация»
  • «Глаза боятся — руки делают»
  • Акт отчаяния
  • «Главком» принимает решение
  • «Эвакуация»
  • «Это уже не парламент»
  • Зачем «дразнить гусей»?
  • «Все — по нормам закона»
  • «Дети лжи»
  • Подло, но честно
  • Человек слаб
  • Самый опасный враг
  • Лукашенко «обрубает концы»
  • Часть III. Противостояние
  • Глава первая. Что-то неспокойно при дворе
  • «Вы только мне не мешайте»
  • Шарецкий не хочет конфронтации
  • «Оказывается», Конституцию нарушают
  • «Как же так, Юра?..»
  • Президент беспокоится
  • Оппозиция на улицах
  • Ельцину не откажешь
  • «С парламентом я разберусь…»
  • Глава вторая. Быть или не быть
  • Депутаты собирают подписи
  • Тихиня «держит слово»
  • «Выбор» был у всех
  • За что боролись?
  • У каждого своя «свадьба»
  • Возможность компромисса отвергнута
  • Глава третья. Топор и плаха
  • Два «волкодава»
  • Виктор Гончар пытается взять реванш
  • Демократия на плахе
  • Все надежды на Москву
  • А судьи — кто?
  • «Компромисс» кролика и удава
  • Почему россияне так поступили?
  • Мышеловка
  • Конституционный суд «сдает» Конституцию
  • Без народа
  • На этом и закончили…
  • Глава четвертая. Кто виноват?
  • «О Лукашенко не волнуйтесь!»
  • Успехи в экономике — против экономики?
  • Непослушание — наказуемо
  • Единственный защитник
  • Глава пятая. Под этот мир не стоит прогибаться
  • Вокруг — враги
  • «Может, поймет?»
  • «Да куда они денутся?»
  • Скандалом больше, скандалом меньше…
  • Книга первая. Шкловский парень

    Часть I. Смотрите, кто пришел

    Первую биографию Александра Лукашенко я прочитал (по долгу службы) буквально через месяц после избрания его президентом. Я работал тогда начальником Управления общественно-политической информации Администрации президента. И преисполнен был делового оптимизма и радужных надежд.

    Началось все так.

    В январе 1994 года я работал первым секретарем Центрального Комитета Союза Молодежи Беларуси. СМБ представлял собой достаточно жалкое подобие ЛКСМ Белоруссии, оказавшегося без партийной и правительственной поддержки и государственных дотаций. Единственное, что у нас осталось от ЛКСМБ, это пятиэтажное административное здание Центрального Комитета. Но оно многим мозолило глаза: шел передел собственности, а это был очень лакомый кусочек, удержать который самим нам было не по силам.

    Тут, на втором году нашего беспартийного и беспросветного существования, мне пришла в голову шальная мысль: а что если все-таки найти себе партию? Ну, не партию в полном смысле этого слова, а некую политическую «крышу». То есть ввязаться в президентскую предвыборную кампанию на стороне какого-нибудь кандидата помоложе и с перспективой. Тогда мне казалось, что таким политиком с прицелом на президентство может быть юрист и всеми признанный парламентский трибун, член президиума Верховного Совета депутат Дмитрий Булахов. К нему я и пошел.

    Булахов внимательно выслушал мой сбивчивый рассказ и понял главное: вот пришло соседнее здание, готовое себя предложить. При этом здание, во-первых, настолько глупо, что не понимает, куда оно лезет, во-вторых, настолько не информировано, что совершенно не знает раскладки сил. Мне вежливо обещали подумать и попросили прийти завтра.

    Назавтра Булахов принял меня с видом усталого актера после спектакля. Тихим голосом он сообщил, что не собирается выставлять свою кандидатуру.

    — Мы с Виктором Гончаром (тоже молодой политик, тоже юрист и тоже парламентский трибун) договорились, — сказал он, — решили, что на этих выборах работаем на Сашу Лукашенко.

    Я молчал.

    — У Саши Лукашенко неплохие шансы, высокий рейтинг, и его любят в деревне. У него хватит сил сломать старую машину и привести к власти новое, молодое поколение. Кстати, места в будущем правительстве еще не заполнены.

    И здесь он многозначительно на меня посмотрел…

    Тут открылась дверь, и как бы случайно вошел депутат Гончар.

    — А вот и Виктор Иосифович, — сказал Булахов и представил меня Гончару. — А это Александр Иосифович. Не хотите ли кофе?

    Подали кофе. Булахов начал рассказывать Гончару то, что, вероятнее всего, они успели трижды обсудить накануне.

    Снова открылась дверь, и уже совсем как бы случайно вошел депутат Лукашенко.

    — Познакомьтесь, — голосом режиссера-постановщика сказал Булахов.

    Лукашенко подошел ко мне и, глядя исподлобья, представился:

    — Саша. Будем на ты.

    — Это я — Саша. А вы — Александр Григорьевич. Будущий президент, — ответил я, пожимая протянутую мне огромную, лопатой, ладонь Лукашенко.

    Лукашенко глянул мне в глаза, как показалось, с некоторой благодарностью.

    — Саша… — обратился к нему Гончар. — Александр Григорьевич, — нехотя поправил он себя, — вот человек пришел в нашу команду, обещает предоставить нам помещение и телефоны под предвыборный штаб. Вы согласны… Александр Григорьевич?

    Лукашенко кивнул: он был согласен. Точно так же, вероятно, он в знак согласия кивнул спустя восемь месяцев наших бурных предвыборных баталий, о которых речь впереди, в ответ на предложение главы Администрации Президента Леонида Синицына назначить меня начальником Управления общественно-политической информации Администрации президента3.

    Менее чем через месяц после этого назначения меня вызвал Синицын, достал из папки увесистую рукопись и протянул ее мне:

    — Иван принес. Прочти. Будем печатать.

    Иваном в «команде», приведшей Лукашенко к власти, называли Ивана Ивановича Титенкова, бывшего первого секретаря Краснопольского райкома компартии, затем депутата, бизнесмена, а в описываемые времена — Управляющего делами президента.

    Рукопись оказалась первым вариантом документально-художественной повести «Александр Лукашенко». Автор ее, бывший партизан Владимир Якутов, зарабатывал на хлеб, создавая жизнеописания белорусских руководителей разных эпох. Я читал до этого написанную им биографию Машерова — слащавую донельзя. Но, к моему ужасу, биография Лукашенко была еще хуже! И это при том, что реально сделать что-либо для страны ее герой еще просто не успел и воспевать его пока было не за что. О чем я и заявил Синицыну, возвращая рукопись.

    — Ты думаешь? Ну-ну… — и глава Администрации, смерив меня внимательным взглядом, небрежно швырнул папку в ящик стола. Больше я ее не видел.

    Позднее, когда ни меня, ни даже Синицына в Администрации президента Беларуси уже не было и в помине, повесть была опубликована и переиздана.

    Но она, как, к слову, и другие книги, посвященные Лукашенко, не отвечала на главные вопросы: как и почему Лукашенко смог прийти к власти, что он хотел сделать, что обещал и что на самом деле из этого получилось.

    Хотя я и принимал участие во многих из описываемых событий, знал я, разумеется, далеко не все. Поэтому мне и пришлось включить в эту книгу стенограммы бесед с очевидцами.

    Глава первая. Начало пути

    От Шклова до Шклова

    Саша Лукашенко родился 30 августа 1954 года в поселке Копысь Оршанского района Витебской области. Был он безотцовщиной, поэтому мать, Екатерина Трофимовна, в том же году переехала на свою родину, в Шкловский район Могилевской области, где они и поселились в деревне Александрия неподалеку от райцентра. Здесь жила родня, а потому было легче в одиночку растить сына… Таким образом, Сашу вполне можно считать парнем шкловским…

    Шклов — город исторический. Здесь был когда-то извлечен из земных пластов «шкловский идол» — тупоголовый каменный истукан, вытесанный неизвестным умельцем еще до нашей эры. Судя по названию, изготавливали в Шклове стекло («шкло» — по-белорусски и по-польски). Отсюда наступал на Москву Лжедмитрий I, а затем и его преемник, Лжедмитрий II, по прозванию Тушинский вор, также обладал Шкловом. Спустя двести лет, после разделов Речи Посполитой, Екатерина II подарила Шклов отставному фавориту сербу Семену Зорину, который открыл здесь кадетский корпус, создал театр, а заодно дал приют всевозможным авантюристам, включая знаменитых фальшивомонетчиков братьев Дзановичей… Впрочем, в детские годы об историческом прошлом города будущий президент Беларуси вряд ли задумывался.

    Детство у Саши Лукашенко было не из легких. Во-первых, отца нет — некому заступиться. Деревенские мальчишки, народ жестокий во все времена, шпыняли байстрюков. Во-вторых, в деревне 50-х — начала 60-х годов вообще жить было трудно. Голода в белорусской деревне не было, но не было и сытости.

    Судя по обрывочным воспоминаниям самого Лукашенко, семья была не просто бедной, а очень бедной, чтобы не сказать нищей. Конечно, ни Екатерина Трофимовна, ни сам Саша никогда не побирались, но денег не хватало сильно. Позже, говоря о своей студенческой молодости, Лукашенко будет раз от раза повторять: «Я был вынужден учиться на стипендию». Автор упомянутого нами жизнеописания Лукашенко Владимир Якутов выбросит фразу из цитируемою выступления героя, но ее продолжение приведет правильно: «У нас стипендия была рублей 35–40 общая, "общественник" получал 42, а если еще учился на "отлично", то примерно под 58 рублей. И поскольку мне не у кого было попросить помощи, то я всегда стремился получить лишний рубль»4.

    В 1975 году он закончил исторический факультет Могилевского педагогического института. В институте активно занимался общественной работой. «В течение ряда лет Александр Григорьевич редактировал стенную газету института, был лектором Могилевского обкома комсомола»5, — со слов декана истфака П. Ф. Дмитрачкова утверждает все тот же Якутов. А вот что говорит журналист Анатолий Гуляев6, хорошо знавший будущего президента по Шклову:

    «Моя жена, которая училась в институте вместе с ним, говорит, что он действительно хорошо учился и был активным членом штаба "Комсомольского прожектора". Отвечал, если я правильно помню, за общественное питание. И вот когда Лукашенко появлялся с какой-нибудь проверкой в институтской столовой, то там все повара тряслись, потому что каждый кусок мяса взвешивался».

    «Комсомольский прожектор» в те годы был одним из самых неформальных дел комсомола, в котором проявляли себя наиболее настырные, въедливые, боевые и рвущиеся наверх ребята. Сашу Лукашенко к таким вполне можно было отнести. Вообще его комсомольская юность проходила в духе времени, недаром после окончания института его распределили в школу на должность освобожденного секретаря комсомольской организации. Это была низшая из ступенек номенклатурной лестницы, что-то вроде пионервожатого, только для старшеклассников, но первая ступенька в карьере. Ведь он стал номенклатурой райкома комсомола. Впрочем — всего на три месяца, выпавшие на самое начало учебного года. В ноябре его призвали в армию.

    На фотографиях из «дембельского альбома», сделанных во время его службы на границе, Лукашенко хорошо узнаваем. Упрямый жесткий взгляд, чуть припухшие губы, высокие скулы. Все мы мало меняемся после того, как окончится детство.

    В Брестском погранотряде он вступил в партию и даже стал инструктором политотдела по комсомолу. Оттуда, после демобилизации, пошел работать секретарем первичной комсомольской организации Могилевского горпродторга, потом — инструктором Октябрьского райисполкома в Могилеве. И, через пять месяцев, — штатным ответственным секретарем Шкловской районной организации общества «Знание» (в советские времена это была организация, призванная под видом удовлетворения «интеллектуального голода» трудящихся проводить идеологическую работу с населением). Это была уже номенклатура райкома партии. Лукашенко «попал в обойму».

    Выработанная со студенческих лет привычка во все вмешиваться и во всем наводить порядок, как в кастрюле на институтской кухне, сочеталась у Лукашенко с высокими амбициями. Вот на сельхозработах студенты «по его предложению, прямо возле костра стали выполнять специальные физкультурные упражнения для тренировки позвоночника. "Вечером очень помогает массаж спины, — советовал Александр, — делайте его друг другу"»7. Вот инструктор политотдела погранотряда беседует с бойцами: «Он читал доклады и лекции, беседовал как с большими группами солдат, так и с отдельными воинами. Иногда простой вопрос разрастался в содержательный и задушевный разговор»8. Выступать Лукашенко научился, причем на любую тему.

    В нем не было ничего бунтарского. Он был вполне советским и намеревался сделать обычную советскую карьеру. Те из студентов, у кого не было ярко выраженных профессиональных способностей, но энергия била через край, начинали активно заниматься общественной работой и попадали в комсомольские структуры. И уже там «руководили» теми, кто проявлял талант инженера, учителя, агронома. Так начинал и Саша Лукашенко.

    Но устроить его это никак не могло. Хотелось чего-то конкретного.

    Тогдашний секретарь Могилевского обкома партии, курировавший вопросы сельского хозяйства, Василий Леонов9 вспоминает о своей первой встрече с Лукашенко в 1979 году:

    «Шло совещание в Шклове, и первый секретарь райкома партии Вера Костенко подвела ко мне Лукашенко и представила: дескать, вот он хочет быть председателем колхоза… "А кто вы по специальности?" — "Учитель". — "А почему не хотите работать в своей сфере, по своей профессии?"

    Лукашенко ответил привычно:

    — Я родился в деревне и хочу руководить хозяйством»10.

    Председатель колхоза — это в советское время власть и определенная независимость, самостоятельность. Как на своем рабочем месте председатель распоряжается судьбами людей, Саша Лукашенко видел еще в детстве. Стать председателем колхоза для него — предел мечтаний.

    Леонов дал совет получить специальное образование. И Лукашенко тут же послушался. Поступил на заочное в Горецкую сельскохозяйственную академию. Учился, работал, было нелегко. Но своего добился. Двадцать седьмого марта 1987 года решением бюро Шкловского райкома КПБ его рекомендовали на должность, правда, не председателя колхоза, а директора совхоза «Городец» Шкловского района Могилевской области.

    В совхозе — государственном сельхозпредприятии — свободы, конечно, поменьше, чем в колхозе. Зато никакой тебе коллегиальности, никакой пусть даже формальной подотчетности общему собранию колхозников. Тебя назначили — и ты руководишь, подотчетный лишь тем, кто тебя назначил.

    Понял молодой и энергичный директор и другое: как тут с коллективом ни упирайся, как на земле ни вкалывай, хозяйство не поднимешь. Без влиятельной поддержки сверху.

    «Городец» традиционно считался «лежачим» совхозом, предшественник Лукашенко отработал в нем десять лет, не добившись серьезных изменений. Даже активная поддержка всесильного в таких вопросах главы облагропрома не помогла ему вывести отстающее хозяйство в «маяки». А ведь и на традиционно отсталой в аграрном производстве Могилевщине были действительно крупные руководители. В тени крепкого еще старика, дважды Героя труда Василия Старовойтова куда расти в общественном мнении какому-то Лукашенко? С какими результатами?

    Ему помогла перестройка.

    Беларусь просыпается

    Советскую Белоруссию, жившую посытнее, а значит и поспокойнее, чем Рязанщина или Тамбов, волны перестройки захлестнули значительно позже, чем остальную часть СССР. В Москве уже вовсю полемизировали Ельцин с Лигачевым, а белорусский политический маятник еще даже не качнулся. Алесь Адамович11 как-то в сердцах сравнил Беларусь с Вандеей. Как Вандея была самой монархической из французских провинций, так Беларусь была самой советской и, пожалуй, самой благополучной из советских республик.

    Последний доперестроечный (хотя уже при Горбачеве избранный) первый секретарь ЦК КПБ Ефрем Соколов, старомодно добропорядочный, из числа тех, кого принято было называть «крепкими хозяйственниками», на роль политического лидера никак не тянул. Как и коммунистическая партия «не тянула» свою роль руководящей и направляющей силы белорусского общества. Это стало очевидным, когда Беларусь проснулась. Разбудили ее Алесь Адамович и Зенон Позняк12. Первый сказал правду о Чернобыле, второй — о Куропатах.

    Алесь Адамович жил в Москве, был широко известен, общался с самим Горбачевым, хотя считался почти диссидентом. Он мало зависел от партийных чиновников, а потому мог позволить себе многое. Голос Адамовича, заговорившего о политической ответственности «центра» перед «республиками», услышала вся страна.

    Услышанное потрясало. Четверть территории республики попала под радиоактивные осадки. К такому не был готов никто. У Беларуси не хватало медикаментов для лечения пострадавших, стройматериалов, чтобы возвести дома для переселенцев на чистой территории, продовольствия, чтобы возместить урожай, не убранный с зараженной земли.

    И главное — людям не говорили всей правды. А потому они не могли защититься от страшной, но невидимой и непонятной радиоактивной угрозы.

    Люди были вправе ждать помощи от власти. Но власть бездействовала. Хотя в Уголовном кодексе и была статья, определявшая наказание за бездействие. А властью была Коммунистическая партия, лидером которой был недавно избранный Михаил Горбачев.

    Аварию и «списали» на Горбачева. Белорусская партийная организация за него не вступилась. Здесь «молодого» генсека не любили за все — особенно за говорливость. О том, что он принес свободу слова и свободу мысли, в Беларуси не вспоминали: о какой свободе можно думать, когда продуктов в магазинах становится все меньше, а народ не хочет, чтобы им управляли по-старому? На этих вот настроениях, да еще под влиянием московских веяний в спокойной Беларуси неожиданно для властей возникла оппозиция…

    Тогдашнюю оппозицию звали Белорусским народным фронтом в поддержку перестройки «Адраджэньне». Оргкомитет БНФ был создан 19 октября 1988 года, но еще до этого появились первые ростки того, что можно было назвать национально-демократическим движением.

    Это были молодежные неформальные объединения — «Талака», «Тутэйшыя» и различные экологические организации. Первые ласточки национально-культурного возрождения, они занимались пропагандой белорусского языка и литературы, изучением фольклора. Экологи боролись с загрязнением окружающей среды, проводя акции не слишком шумные и многолюдные, но и их хватало для сонной сытой республики. Партия вяло указывала на них комсомолу, комсомол столь же вяло вел какие-то переговоры с лидерами неформалов. Весь этот «плюрализм» казался несерьезным, очередной кампанией, проводимой по указанию сверху.

    …Бомба разорвалась 10 июня 1988 года, когда в газете «Літаратура і мастацтва», органе правления Союза писателей БССР, появилась статья кандидата искусствоведения Зенона Позняка и историка Евгения Шмыгалева «Куропаты — дорога смерти». В ней рассказывалось о том, как в урочище Куропаты под самым Минском в 30-е годы возили расстреливать людей. Потом Минск разросся, и урочище стало соседствовать с жилым микрорайоном Зеленый Луг.

    «Сделав обмеры и подсчитав все данные, можно приблизительно вычислить первоначальное количество похороненных в исследованных могилах. Оно колеблется от 150 в "зимней" могиле № 1 до 260 в могиле № 5. Если взять среднюю цифру 200 покойников в могиле и сделать простое умножение на количество выявленных сегодня захоронений (510), то получим 102 тысячи человек»13.

    Эти цифры потрясли белорусскую общественность.

    Статья получила колоссальный резонанс. Ее даже перепечатала тогдашняя главная газета перестроечной советской интеллигенции — «Московские новости». Куропаты сделались местом паломничества. Республиканская прокуратура была вынуждена начать расследование и пришла к неутешительному для компартии выводу: да, в Куропатах погребены останки жертв не фашизма, а довоенных репрессий.

    Этого не могли вынести даже белорусы. Еще совсем недавно, в марте 1953 года, им сквозь слезы казалось: небо обрушилось на землю оттого, что Сталин умер! Потом со слезами на глазах они хоронили другого коммунистического вождя — собственного, белорусского, Петра Машерова. Компартия, вроде бы в Беларуси ничем себя не скомпрометировала: никого, считалось, не сажали, никого не расстреливали, не считая убийства Михоэлса — да и его убили не по местной инициативе и не партийные органы, а НКВД, которое всегда было московским… Белорусские коммунисты — чуть ли не святые. И тут — на тебе. Под самым, можно сказать, домом — жертвы коммунистической системы! Как жить после этого?

    А ведь Позняк говорил и о другом. Он будил национальную гордость. Все лучшее, что было в Беларуси, он объяснял ее собственными заслугами (о том, сколько союзных денег было вложено Москвой в восстановление разрушенной белорусской экономики, разбомбленных городов и сожженных деревень, просто не упоминалось). А все худшее — как раз влиянием России, этой «империи зла». И казалось: стоит только отделиться, освободиться от российской власти и от коммунистической идеологии — и сытость свою сохранишь, и свободу обретешь…

    Все это предвещало столкновение. Оно и произошло 30 октября 1988 года, когда пришедшие на кладбище минчане, собравшиеся отметить там день поминовения усопших «Дзяды», оказались лицом к лицу с милицией, вооруженной дубинками и баллончиками со слезоточивым газом.

    Зенон Позняк произнес пламенную речь: «Чтобы перестройка не двигалась, бюрократия хочет создать конфронтацию в нашем народе. Поэтому я еще раз обращаюсь к вам: будем осторожными и будем ответственными! Будем мудрыми, если им не хватает мудрости. …Посмотрите, что творится. Они даже здесь нас боятся, на этом поле. Это агония! …Победа за перестройкой!»14.

    Голос Позняка оказался в тот день главной силой, способной объединить вокруг себя людей. И когда власти применили дубинки и газы, они превратили скромного этнографа и театроведа в фигуру общенационального значения.

    С ситуацией разбиралась специальная комиссия во главе с тогдашним спикером Верховного Совета БССР Георгием Таразевичем15. Комиссия большинством голосов применение газов не подтвердила, а действия милиции оценила как правомерные (при особом мнении входившего в нее поэта Пимена Панченко). Но дело было сделано: газовая атака стимулировала создание первой альтернативной политической структуры — Белорусского народного фронта.

    Он вырос мгновенно, сконцентрировав на себе ненависть всех антиперестроечных сил республики. Но точно так же мгновенно вобрал он в себя силу всех тех, кто протестовал против застоя и партийной бюрократии в Беларуси. Стало понятно, что именно БНФ — единственно возможная в тот момент альтернатива компартии.

    Тут как раз подошло время выборов.

    Во всем мире оппозиция приходит к власти либо революционным путем, либо на выборах. Горбачев в 1989 году создал такие условия выборов, что люди поверили: можно голосовать и за альтернативу. Съезд народных депутатов СССР показал, что происходит, когда выбирают наиболее активных, умных, непослушных — тех, кому верят. Их голоса благодаря прямым трансляциям сессий слышали все. Я помню, как сам, будучи школьным учителем, отпускал детей с уроков, чтобы они — и я, конечно, — увидели это зрелище. Как плакала моя мать, слушая выступления Анатолия Собчака, Андрея Сахарова, Ильи Заславского, Галины Старовойтовой…

    Стало понятно: можно говорить то, что думаешь. Пожалуй, эти две недели телевизионного эфира без цензуры всколыхнули всю страну, безвозвратно повернув ее на новые рельсы.

    Нет, все-таки не всю страну. Беларусь не торопилась к переменам. Хотя на улицу новые идеи и выплеснулись, но на выборах народных депутатов СССР 1989 года кандидатов от БНФ общепартийными усилиями еще удалось сдержать. Кого-то, как Позняка, отсеяли на окружных собраниях избирателей, кого-то, как профессора Михаила Ткачева, просто избили в подворотне, вынуждая сняться «по состоянию здоровья». В результате депутатами Съезда народных депутатов СССР стали только несколько белорусских «неформалов», которых лишь поддерживал БНФ, — Александр Добровольский, Александр Журавлев, Станислав Шушкевич, Сергей Габрусев, Виктор Корнеенко, прокурор Николай Игнатович. От творческих союзов депутатские мандаты получили писатели Алесь Адамович и Василь Быков. В остальном Белорусскую Советскую Социалистическую Республику на Съезде народных депутатов СССР представляла вполне традиционная партийная номенклатура. Хотя в Минске Народному фронту удалось прокатить первого секретаря горкома партии Галко.

    Но авторитет БНФ продолжал расти день ото дня. Вся вторая половина 1989 года в Беларуси прошла под знаком митингов и манифестаций. Бело-красно-белые флаги, позаимствованные БНФ у так и не состоявшейся Белорусской народной республики16, реяли над толпами людей, приходившими на митинги. Нет, «толпа» — слово в данном случае крайне неточное. Народу собиралось много, тысячи, десятки тысяч.

    Реванш за проигранные в 1989 году выборы народных депутатов СССР БНФ взял в следующем, 1990 году. На выборах в белорусский парламент прошло около тридцати «неформалов», причем главенствующую роль во впервые легализованном в высшем законодательном органе республики оппозиции играли представители Фронта.

    Двадцать пятого февраля 1990 года в Минске состоялся самый массовый митинг за всю новейшую белорусскую историю. Около ста тысяч человек вышли на улицу, выказывая поддержку идеям Зенона Позняка и его единомышленников. БНФ стал главной альтернативой белорусской компартии. О том, что Фронт был создай в поддержку перестройки — то есть, инициативы, исходившей от коммунистического руководства страны, — Позняк быстро забыл. Его позиция предельно четко сформулирована на сессии Верховного Совета 20 июня 1990 года:

    «За всю историю человечества не было еще такой системы, такого тоталитарного режима и такой партии, при правлении которой было бы столько преступлений против человечества… Что касается ответственности каждого коммуниста за эти преступления, то человек, который находится в партии, не несет юридической ответственности за ее коллективные действия. Юридическую ответственность он несет только за свои действия и отвечает по суду… Что касается политической ответственности, то политическую ответственность несет каждый член партии, который носит билет»17.

    Так и сложилось: на одном полюсе — КПБ, на другом — анти-КПБ, или БНФ.

    Рабочие выходят на площадь

    В КПБ во всем винили Москву. Но вслух партаппаратчики противоречить Горбачеву не решались. Он все еще был высшим руководителем партийного механизма, хорошо отлаженного в сталинские времена.

    Несогласные уходили сами — по возрасту.

    Ушел и Ефрем Соколов. На съезде КПБ его сменил первый секретарь Минского обкома партии Анатолий Малофеев, который считался одним из лидеров белорусских консерваторов. На деле он, вероятно, просто хотел власти. Ему казалось, что пост первого секретаря ЦК власть дает, но вскоре стало очевидным, что это не так. Потому что власть — это когда ты можешь изменить ситуацию в соответствии со своими представлениями о том, как она должна развиваться.

    А Малофеев ничего не мог изменить. Просто потому, что у партийного аппарата, которым он руководил, власти уже не было.

    Впервые кризис дал о себе знать в марте 1991 года. В то время во всем СССР начались павловские реформы: цены подскочили, а товаров на пустых полках не прибавилось. И тогда в Минске рабочие вышли на площадь. Причем — в буквальном смысле слова — на площадь Ленина. Это были не бунтари из БНФ, не молодежь, а действительно рабочие — шли строгими колоннами, собранные, решительные, только гул стоял на улицах. От человека к человеку передавали: «Тракторный на подходе. С "Интеграла" идут». Почему они вышли? Есть было нечего. Нескончаемые очереди в магазинах. Даже те, у кого были деньги, не могли на них ничего купить, — да и денег, в общем-то, было немного. Премьер-министр СССР Валентин Павлов вначале объявил обмен денег и таким образом изъял у населения крупные купюры, хранившиеся «на черный день» в заветном ящике бельевого шкафа, а затем ввел так называемый президентский пятипроцентный налог с продаж, отчего на эти же пять процентов повысились цены в пустующих магазинах.

    Все это и переполнило чашу терпения. Никто не знал, что делать. Знали только, что во всем мире в таких случаях протестуют и организовывают забастовки. Так, стихийно, сумбурно, не понимая, чего следует требовать, вышли на площадь, что называется, «проявили гражданскую активность». Хотя ничего «гражданского» в этой активности не было — просто холодильники совсем опустели.

    Массы «проявляли активность» более месяца. Разогнать их было невозможно: около двадцати тысяч человек приходили к Дому правительства, как на работу. Выдвигались все новые и новые требования. Департизация заводов. Декоммунизация профкомов. Отставка правительства и Горбачева.

    ЦК КПБ не знал, как реагировать. Мне — тогда секретарю ЦК ЛКСМБ — довелось присутствовать на единственном заседании бюро ЦК КПБ, когда обсуждался вопрос о забастовках, перекинувшихся уже и в провинцию — в Солигорск, в Оршу. Помню стон председателя Верховного Совета БССР Николая Дементея: «Проблема не в нас, проблема в Москве!». У этих людей уже не было власти, конструкция, на вершине которой они оказались, обречена была рухнуть.

    Она и обрушилась. В августе 1991 года, после провала московского путча, тихо поддержанного ЦК Компартии Беларуси, в одночасье все обвалилось. Первого секретаря ЦК, народного депутата СССР Анатолия Малофеева демократически настроенные депутаты буквально стащили с трибуны республиканского Верховного Совета. Секретаря ЦК КПБ Валерия Тихиню18, тоже депутата, на подходах к зданию Дома правительства в буквальном смысле слова оплевала толпа, и спасать его пришлось руководителю одной из дружин Белорусского народного фронта Вячеславу Сивчику19. Тихиня не мог прийти в себя и только повторял: «Спасибо, спасибо…» — пока его выводили из толпы, а потом вели в больницу (он слег с острейшим сердечным приступом).

    Трясясь от страха, бывшие партийные руководители приостановили деятельность КПБ — КПСС на территории Беларуси, за что проголосовало абсолютное большинство парламента20.

    В этом составе парламента оказался и бывший партийный пропагандист и агитатор Александр Лукашенко.

    На волне перестройки

    Михаил Горбачев не только принес на советскую землю — от Бреста, как говорится, до Курил — свободу слова, но и развязал хозяйственную инициативу. Хотя вряд ли он мог себе представить, что появится целое поколение руководителей-ораторов, которым слово заменит дело.

    Но, при всей своей склонности к «говорильне», Александр Лукашенко красивые слова не только произносил. Искренне поверив в одно из таких магических слов, он взял его на вооружение, и сразу «попал в струю». Это было слово «аренда». Производственные бригады или цехи, а на селе — бригады животноводов или полеводов, звенья механизаторов брали в аренду помещения, средства производства, землю, при этом часть полученной продукции отдавали хозяйству, а остальное могли распределять между работниками арендного предприятия… Естественно, люди работали лучше: появлялся хоть какой-то стимул. О частной собственности, о свободных рыночных отношениях речи не шло. По тогдашним социологическим опросам, не более двадцати процентов поддерживали введение в стране частной собственности на средства производства, а большинство было решительно против. И половинчатые горбачевские преобразования с этой точки зрения учитывали психологию «советского человека».

    По свидетельству Анатолия Гуляева, «одним из самых больших сторонников введения аренды в Беларуси был секретарь обкома Василий Леонов. Он создал команду людей, которым это нравилось. В их числе оказался молодой директор совхоза "Городец" Александр Лукашенко».

    Молодой директор совхоза сразу увидел, что аренда раскрепощает его как хозяйственника. Он получал реальную возможность распоряжаться землей, продукцией производства, деньгами, полученными от ее продажи. И чем больше свободы, чем меньше контроля — тем лучше. Тем более что тебя за инициативу не только не ругают, а даже хвалят, поддерживают, рукоплещут: давай еще, еще!

    О сути этих методов и опыте совхоза «Городец» подробно рассказывала вышедшая в 1990 году в белорусском издательстве «Ураджай» книга за подписью А. Лукашенко «Городецкие уроки». Как ни странно, в «житии» нашего героя, подготовленном Владимиром Якутовым, об этой книге не говорится ни слова. А книга чрезвычайно интересна для понимания логики хозяйственного мышления нашего героя, хотя это лишь «литературная запись» рассказов директора совхоза журналистом Ремом Ткачуком:

    «Основные беды исходили от административно-командной системы ведения хозяйства и в связи с этим порочной организации труда. Командовали чиновники и по вертикали, и по горизонтали, щедро раздавая "полезные советы". По указанию сверху пахали, сеяли, убирали, сокращали или увеличивали количество голов скота… Бесконечными понуканиями и указаниями отучили людей думать, соображать»21.

    С арендой связано и еще одно событие в жизни нашего героя. Лукашенко оказался в числе участников совещания по вопросам внедрения аренды в сельском хозяйстве, которое проводил генеральный секретарь ЦК КПСС. «По команде Генерального собирали человек пятьдесят-шестьдесят: несколько первых секретарей обкомов, членов республиканских правительств, из исполкомов различных уровней — и так вплоть до руководителей хозяйства. Это называлось "посоветоваться"»22.

    На одно из таких совещаний был приглашен и куратор совхоза «Городец», руководитель Могилевского облагропрома Евсей Корнеев. И в качестве «живого примера» (вдруг понадобится?) он рекомендовал пригласить на совещание и директора совхоза Александра Лукашенко23.

    Во время той поездки директор совхоза «Городец» был по отношению к своему «куратору» вежлив и предупредителен: даже за чаем для обоих к проводнице ходил сам. Оно и понятно: моложе, рангом пониже. Кроме того, сам факт участия в таком совещании имел огромное значение для Лукашенко, как для любого человека, делающего карьеру. И он выжал из него все возможное: «По телевизору все земляки видели Александра Григорьевича Лукашенко как участника Всесоюзного совещания по арендному подряду. И особенно один момент притянул их внимание: с трибуны Александр Григорьевич Лукашенко во время выступления повернулся к Михаилу Сергеевичу Горбачеву, который находился в президиуме, и уточнил:

    — Я так говорю, Михаил Сергеевич?

    — Так, так, — согласно закивал тот головой»24.

    Шутка ли, сам генсек соглашается с директором совхоза! По-другому и быть не могло: Горбачева-то спросили, согласен ли он с собственными мыслями, собственными идеями. Разумеется, он согласился. Но выстроил Лукашенко все мастерски25.

    Конечно, далеко не каждый директор совхоза смог бы в советские времена вот так запросто обратиться к генсеку. Лукашенко смог — он и сам сумел ощутить себя властью, а не просто директором. Такой же властью, как Горбачев. Только подвластная ему территория несколько меньше Советского Союза. А в остальном — равные… Во всяком случае, когда они вместе с тем же Евсеем Корнеевым ехали обратно Лукашенко, по словам Василия Леонова, уже не пошел к проводнице за чаем, а отправил своего «куратора» Корнеева: мол, я тебе, когда в Москву ехали, чай носил, а теперь ты мне неси.

    «Вот какие люди сволочи…»

    Во времена хозяйствования в совхозе «Городец» проявилось и еще одно человеческое качество Александра Лукашенко, о котором нельзя не сказать. В книге Якутова читаем:

    «На другой день своего директорства встретил Лукашенко двоих механизаторов. Оба навеселе.

    — Куда путь держите, друзья? — строго спросил директор.

    — В магазин, — бодро, в один голос, сообщили рабочие. — Надо кое-чего подзакупить…

    — В магазин, конечно, вы идти можете, — твердо сказал директор, — а к технике я вас больше не допущу. Поколдуете пока лопатой и вилами.

    Следом заработали наказания еще несколько выпивох и лодырей»26.

    Прочитав, каждый поймет: суров, но справедлив.

    А как же было на самом деле?

    «В тот момент Шклов лихорадили разговоры о том, как директор "Городца" побил местного тракториста Василия Бандуркова по кличке "Муркин"»27. Вот что рассказывал мне собкор главной аграрной газеты Советского Союза «Сельская жизнь», уже знакомый читателю Анатолий Гуляев, по долгу службы разбиравшийся с этим случаем:

    «Против него возбудили уголовное дело за избиение механизатора. Он ко мне приехал домой: вот эти партократы, они хотят свести со мной счеты. Я спрашиваю: "Саша, ты бил этого механизатора?" — "Нет, не бил". — "Поехали!" Сели в мою машину, поехали в Шклов в больницу — там врачиха была, не помню, как зовут. Она выдала справку механизатору о побоях. Я говорю: "Как это было?" — "Вот, пришел механизатор. Мы его обследовали — травма нанесена тупым тяжелым предметом". Я вышел от врачихи и попросил: "Саша, чтобы я знал, как себя вести, скажи: ты его бил или нет?" — "Нет, не бил".

    Ладно. Поехали в Шкловскую прокуратуру. Там юный сотрудник прокуратуры говорит: "Тайна следствия — я ничего не могу вам сказать". Я предъявил мандат, на нем написано "Орган ЦК КПСС". Он пожал плечами и достал документы, показания соседей, которые видели, как бил. Я, выходя оттуда, говорю: "Саша, соседи показывают". — "Нет, соседи — сволочи".

    Приехали в деревню, заходим к соседу. Сосед рассказывает, как было дело. Они с соседом-механизатором вышли из трактора. Правда, до этого выпили бутылку вина. Вышли из трактора, и тут появляется на белой "Ниве" директор совхоза, стал, говорит, на нас орать и вот этого механизатора Бандуркова начал бить. Бил кулаком, кинул на землю и начал бить ногами. И жена его, и дети подтверждают это. А мы сидим в хате, и по хате видно, что хозяин и хозяйка пьянчуги. Мне жена избитого механизатора говорит: "Ну, мы пьющие. Я знаю, что нам не поверят". И на крик срывается: "Так бил же! Мы все видели, что бил! Вот дети видели, что бил". И дети: "Бил!"

    Я выхожу, говорю: "Саша, ну вот все говорят, что бил ты этого механизатора". — "Нет", — говорит и смотрит на меня совершенно ясными глазами. Ну что мне делать? А поскольку возможности тогда были, я попросил, чтобы бригадир мне собрал местных механизаторов на машинном дворе. Он собрал 12 человек. Я говорю: "Саша, подожди меня в машине". Он остался в машине.

    Я спрашиваю: "Мужики, вот так, не для печати, я не буду записывать ваши фамилии. Как вы считаете: мог Лукашенко бить данного конкретного механизатора?" Они мялись, мялись. Я показываю: "Не для печати. Вот выключил диктофон — ничего не записываю". Они говорят: "Ну, если не для печати, то и меня бил, и меня бил, и меня…" Оказалось, что из двенадцати человек восемь человек он бил тоже.

    Я вышел оттуда. "Саша, ты же мне только что говорил, что не бил?!" Он говорит: "Вот какие люди, сволочи. Я им столько хорошего сделал, а они не могут забыть, как пару раз не сдержался"».

    Вся эта история стала достоянием гласности во время предвыборной кампании 1990 года, когда Александр Лукашенко баллотировался в депутаты Верховного Совета БССР. Но тогда на нее никто не обращал внимания, считая происками номенклатуры, в страстного борца с которой решительно обратился наш герой. А потом и уголовное дело закрыли — депутаты всех уровней в те времена обладали статусом неприкосновенности.

    Но Анатолия Гуляева, как мы видим, занимает не столько даже склонность молодого хозяйственника к традиционным в советские времена репрессивным методам, когда мало просто отстранить от работы пьяного механизатора, а надо его еще перевоспитать — хотя бы даже и кулаками, сколько совсем иное. Гуляев, пожалуй, первый из пишущей братии, кто понял: «Смотрит на тебя Александр Лукашенко совершенно ясными глазами — и лжет».

    Потом о «честности» нашего героя будут слагаться легенды. Известен случай с земельным наделом, который Александр Лукашенко получил, еще не будучи депутатом. Затем был принят закон, согласно которому руководители аграрных хозяйств не могли иметь в собственности землю. Все та же шкловская журналистка Ольга Павлова описывает, что когда кто-то из депутатов «проехался» по Лукашенко, обвинив его в невыполнении только что принятого закона, тот лихо парировал:

    — Опоздал, братец, от земли я давно уже отказался.

    Как утверждает Павлова, трансляцию той сессии слушал районный землеустроитель Александр Гордеев, который был поражен такой беспардонной ложью: уж он-то лучше всех знал, что в тот момент Лукашенко от своего надела не отказывался. При встрече он и спросил земляка-депутата:

    — Как же вас понимать, Александр Григорьевич, как же так можно — лгать в микрофон, на всю республику! Где же ваша совесть?

    Александр Григорьевич ответил просто:

    — Где, Саша, была совесть, там вырос хрен.

    Хрен вместо совести — это и есть та главная «ботаническая» особенность, без которой во все времена — и в те, и в наши — путь наверх начинающему политику был бы заказан.

    Глава вторая. Разминка перед забегом

    Раунд первый: Лукашенко против Кебича

    Первая политическая кампания, через которую прошел Лукашенко, — это выборы народных депутатов СССР в 1989 году. Волею судьбы его главным соперником оказался будущий премьер-министр Республики Беларусь, а тогда председатель Госэкономплана БССР Вячеслав Кебич28.

    «В том составе Совета Министров Вячеслав Францевич был наиболее энергичным. Молодой, деловой — особенно на фоне своих коллег, большинство из которых просто ничего не могли решить. Кебич без проволочек решал многие вопросы, с которыми я к нему обращался. А нам тогда предложили несколько кандидатов из Москвы, из состава членов Политбюро, особенно рекомендовали секретаря ЦК КПСС Вадима Медведева. Мы с первыми секретарями райкомов обсудили кандидатуры, приняли решение выдвинуть Кебича — и поставить всех перед фактом. Это был настоящий шок в республике. И не только в республике»29.

    Подобного рода «самодеятельность» могла плохо закончиться и для первого секретаря Могилевского обкома партии Василия Леонова, и для выдвинутого им кандидата. Впрочем, позиция Леонова была понятна: до Бога высоко, до Политбюро далеко, а иметь «своего» депутата очень даже удобно. В конце концов, предложили-то вполне благонадежную кандидатуру — члена бюро ЦК КПБ, заместителя главы республиканского правительства. Что тут возразишь? Тем более что «Кебич сам не знал, что мы его выдвигаем. Его тоже просто поставили перед фактом. Я позвонил ему после собрания и сказал: "Вячеслав Францевич, мы тебя выдвинули"»30.

    Нет сомнений в том, что Леонов говорит правду. Не будь основательной поддержки областной номенклатуры, Кебич никогда бы не рискнул баллотироваться. Шел мощный информационный накат на коммунистических функционеров, Горбачев постоянно давал понять, что считает номенклатуру главным тормозом перестройки, что партийные и хозяйственные чиновники в большинстве должны уйти на покой. Разумеется, «неформалы» на местах также пугали Москву, но они, в отличие от чиновников, были хуже организованы и не контролировали экономику, а потому не представляли собой реальной силы.

    Выборы народных депутатов СССР представлялись ситом, пройдя через которое у власти должны были остаться только те партийные функционеры, кто принимал перестройку и сумел получить поддержку народа. Не случайно каждый первый секретарь обкома партии обязан был баллотироваться в депутаты. Только на победивших и делалась ставка наверху, только они могли на что-то рассчитывать. И Кебич понимал, что избрание в честной борьбе депутатом союзного парламента даст ему шанс стать руководителем белорусского правительства.

    Альтернативой Кебичу выступил директор совхоза «Городец» Александр Лукашенко. Я спросил у Анатолия Гуляева, как это было.

    «Очень просто. Тогда впервые появилась возможность выдвигаться не номенклатурно, вот его коллеги ему и предложили. В частности, его бывший директор Володя Малиновский, председатель колхоза имени Ленина, еще группа была.

    — А почему выдвинули именно его?

    — Я у ребят тогда интересовался. Ай, говорят, у него характер нарывастый — он будет лезть всюду, шуметь, пусть попробует…»

    Кампанию 1989 года Лукашенко вел, что называется, от Бога — интуитивно и точно. Леонид Синицын позже будет говорить об особой лукашенковской «чуйке»: мол, нутром чует, когда и что говорить. Он знал, что хотят услышать люди, — о том и говорил. А люди были настроены воинственно.

    Василий Леонов вспоминает «предвыборное собрание в Быхове, когда дословно сказали: "Тебя выбирать нельзя. Ты нас заставляешь работать. А вот мы тебя провалим, разгоним партию, не будем работать и будем получать деньги"»31. И здесь Леонов не преувеличивает. КПСС уже казалась источником всех бед, и больше всего шансов получить массовую поддержку избирателей было у того, кто громче всех критиковал партию.

    Именно это бесстрашно и делал Лукашенко, как бы забыв на время собственное партийное прошлое.

    Анатолий Гуляев:

    «Я с ним ездил на встречи с избирателями. Его там давили, и давили активно, чтобы любой ценой не пропустить. Например, мы приезжаем в одну из деревень Белыничского района, на клубе написано: "Встреча с кандидатом в депутаты". Эта афиша зачеркнута. Возле клуба стоит кто-то из должностных лиц колхоза, совершенно нахально улыбается и говорит: "Встречу отменили". — "Как отменили?" — "Ну, вот отменили — и все". И дальше как хочешь. Потом еще были встречи…

    — А как вели себя районные руководители?

    — На каждой встрече шумели: "Посмотрите, кого вы двигаете: за ним же ничего нет!" Лукашенко, размахивал руками, говорил, что вот, все прогнило, хватал стул: "Вот этот стул — и то прогнил!"»32.

    Свидетельствует Ольга Павлова:

    «Меня интриговал Лукашенко своей манерой вести дискуссию: он подавал какую-нибудь реплику и замолкал на определенный момент, внимательно следя за реакцией собеседника или слушателей. И когда она была, что называется, в унисон с его мыслями, раскручивал пружину дискуссии дальше — и также вначале осторожно. Ну а потом, когда аудитория подпадала под контроль, Александр Григорьевич давал всю мощь своим ораторским способностям. Могучий голос оратора довершал задуманное дело: слабые возгласы несогласных просто заглушались»33.

    Ей вторит Василий Леонов:

    «Лукашенко кричал о зажравшихся партократах, о машинах, пайках, резиденциях для отдыха. Не сомневаюсь, что у Лукашенко и быть не могло никаких сведений о том, что Кебич ведет себя как-нибудь аморально. Он тогда уже удачно оседлал конька, который впоследствии и вывез его на самые верха»34.

    Этим «коньком» была страстная апелляция к чувствам. К искренней ненависти избирателей к чиновникам и власти, отдалившимся от народа, окончательно переставшим быть «своим», понятным.

    Дело, разумеется, было не только в том, как Лукашенко говорил, но и в том, о чем он говорил. А говорил и писал в газеты он, повторюсь, исключительно то, что хотели услышать избиратели. В основном — о несправедливом распределении:

    «Понятно, чтобы больше иметь, нужно больше произвести — это аксиома. Но, что ни говори, а мы вновь возвращаемся и к проблеме распределения. Считаю несправедливым, когда товары народного потребления и лучшие продукты оседают большей частью в крупных городах, а в сельском магазине, кроме лапши и консервов, ничего не найдешь. Некоторые даже и "теорию" создают: мол, у сельчанина все есть. А я говорю так: кроме сала от нового года до нового года мало что у него бывает»35.

    Здесь отчетливо видно, как свободно эксплуатирует Лукашенко протестные настроения электората. Его уже не занимает производство, а интересует перераспределение. Но его избиратели — не горожане, а сельские жители, им и адресованы «простые и ясные» ответы на вечные вопросы. Кто виноват? Партократы и горожане. Что делать? Перераспределить.

    «Теперь, при хронической нехватке в агропромышленном комплексе качественных машин и механизмов, да и многого другого, я вижу только один путь возрождения села — ограничить на некоторое время город в его потребностях»36.

    «С высокой, как тогда казалось, районной трибуны говорил этот человек обо всем наболевшем. Он называл негативные социальные явления и обличал непосредственных их виновников. Понятно, что не рядовых людей. Я сколько раз замечала: когда А. Г. Лукашенко шел к трибуне, всегда менялась реакция зала — аудитория оживала, начинала гомонить, бурлить даже. А он, поднявшись, выдерживал паузу… От слов его одни вжимались в кресло, чтобы не слышать. Другие, закипая внутренней радостью, готовы были подбежать к этому человеку, поднять его на своих руках высоко-высоко, чтобы оттуда, с высоты, на весь простор родной земли разносились его пламенные слова»37.

    У Кебича ситуация была намного сложнее: ему приходилось отвечать за всю управленческую систему сверху донизу.

    «Было видно, что Кебич поначалу проигрывал Лукашенко, — вспоминает Василий Леонов. — Мне пришлось бросить все па собственном округе и начать заниматься округом Кебича. Ведь именно я предложил выдвинуть его — так нельзя же было теперь просто "кинуть" человека».

    Кебича «не кинули». Могилевский обком напрягся и использовал все возможные рычаги. Кебич выиграл у Лукашенко, хотя и с минимально возможным отрывом: 51 % против 49 %.

    Лукашенко, конечно, имел реальные шансы попасть в состав народных депутатов СССР, где его могучий популистский дар, на мой взгляд, выдвинул бы его в число всесоюзных любимцев, которых потом, после крушения советской системы, ждало почти полное забвение. Очень многие из перестроечных политиков, кто вырвался из своих регионов для того, чтобы сделать карьеру в Союзе, вместе с Союзом свою карьеру и закончили. Забылись и депутаты от Беларуси — Николай Петрушенко, Александр Журавлев, Николай Бобрицкий. Так что выиграл Александр Лукашенко значительно больше, чем проиграл.

    Это не говоря о том, что к ощущению народной поддержки у него добавилось ощущение собственной безнаказанности. «Сам» Леонов, вместо того чтобы разделаться с «выскочкой», пошел на мировую.

    «— Помню, сидим мы с Лукашенко сочиняем статью в его защиту, — рассказывает Анатолий Гуляев. — Дверь открывается, и входит Леонов. Он меня увидел — несколько не ожидал — и говорит: "Ай, и ладно, пусть Гуляев здесь". Потом говорит: "Александр Григорьевич! Я приехал сюда для того, чтобы сказать вам: я по-прежнему считаю, что вы не доросли ни до директора совхоза, ни до кандидата, ни до депутата Верховного Совета СССР, но поскольку с вами так вот обращались, я хотел бы, чтобы вы знали, что это давление было без моей команды. Я хочу за это давление принести вам извинения. Но то, что я о вас думаю, я сказал. И думайте обо мне, что хотите…».

    Да, извинения первого секретаря обкома (при еще совсем недавнем всевластии партии), принесенные на глазах у собкора газеты ЦК КПСС — это не шутка. Фактически это было отпущением грехов, индульгенцией… Можно было уверенно продолжать свою политическую карьеру.

    Случай предоставился: меньше чем через год были объявлены выборы в Верховный Совет БССР. По одному округу с Лукашенко выдвинулся и его куратор из облисполкома — Евсей Корнеев, который немало сделал для совхоза «Городец» и его руководителя. Но это Корнееву не помогло. Свой второй раунд — кампанию 1990 года — Александр Лукашенко выиграл.

    И получил трибуну, с которой можно было обращаться уже не к шкловским или могилевским избирателям, а ко всем белорусам».

    Глава третья. Депутат от Шклова ищет себя

    Первые ставки и первый прокол

    Итак, впервые за свою новейшую историю Беларусь получила вполне демократически избранный парламент: по своему составу Верховный Совет 12-го созыва представлял собой своеобразный срез всего белорусского общества, в котором были коммунисты и националисты, партократы и демократы, интеллигенты и демагоги. Вспоминает депутат Анатолий Лебедько38:

    «Это был нежестко структурированный парламент: одна монолитная фракция — БНФ, еще одна глыба фракции коммунистов, которая, впрочем, таяла с каждым днем. А с остальными можно было лепить любую конструкцию, люди меняли свои взгляды у всех на глазах. Хотя подавляющее большинство составляли члены КПСС или те, кто вышли из КПСС».

    Накануне первой сессии прошел пленум ЦК КПБ, на котором было решено рекомендовать председателем Верховного Совета БССР бывшего секретаря ЦК КПБ Николая Дементея. Но время было уже не то. Далеко не каждый из депутатов, прошедших сито альтернативных выборов, мог позволить, чтобы им манипулировали.

    И тут же была выдвинута альтернативная кандидатура. Ею стал член-корреспондент Академии наук БССР, ученый-физик Станислав Шушкевич39. Александр Лукашенко ратовал за кандидатуру будущего «беловежского зубра», пожалуй, громче всех:

    «Я отдам голос за человека, который не загружен старым багажом, за человека, на которого я во многом рассчитываю. Свой голос я во многом отдам авансом, и я должен сказать, независимо от того, будет избран этот человек или нет, я готов работать с ним рядом и помогать ему делать все необходимое для того, чтобы наша республика стала могущественнее и краше»40.

    Эта поддержка никому тогда не известного, но свободного в словах и поступках депутата была неожиданностью для Шушкевича. Объяснялось все просто. Лукашенко не мог не понимать: победа Дементея привела бы к тому, что все посты в парламенте и в правительстве по указке ЦК КПБ заняли бы бывшие секретари райкомов партии. А Шушкевич же, стань он влиятельной фигурой, обязан будет вспомнить, кто его так активно поддержал.

    Надо сказать, что Станислав Шушкевич, в спикеры не прошедший, но все-таки избранный первым заместителем председателя Верховного Совета, вовсе не собирался куда-либо выдвигать Лукашенко:

    «У меня и мысли подобной не возникало, — говорит он, — потому что я считал, что это не тот уровень мышления, с каким можно работать, например, заместителем министра. Системно работать, а не устраивать хаос, этот человек не мог».

    Так с кем же он?

    Лукашенко заметался. Любой ценой он должен был найти себя, утвердиться.

    В те тяжелые годы сплошных перебоев с продовольствием быть «на хозяйстве» значило многое и придавало и вес в глазах коллег-депутатов, и уверенности в себе. Депутат Валентин Голубев41 вспоминает:

    — Он всегда приезжал уверенным в себе, как мужик: вот у вас, городских, нет ничего — ни мяса, ни сала. Мог привезти ведро груш, высыпать — нате, ешьте, оппозиция, а то пишете тут сидите. Как-то, после того как он депутату Лене Зданевичу какие-то семена привез, и я у него попросил: "Саша, привези мне семена гречки". Тогда депутаты активно получали земельные участки. И он тоже мне привез семена гречки и морковки. А почему мне это так запомнилось? Он привез и дал так, чтобы все видели — метров с пяти бросил пакет туда, где я сидел: «На, оппозиция, — пользуйся…"».

    При этом Лукашенко, конечно же, понимал, что политическая карьера делается именно в Верховном Совете. Об этом его понимании свидетельствует то, с каким увлечением он взялся за создание разного рода групп, фракций и партий.

    Говорит Валентин Голубев:

    «Уже когда начал работать Верховный Совет, Лукашенко начал ходить на заседания фракции Народного Фронта и активно навязывать себя в руководители. Как правило, то, что он предлагал, — мол, давайте я сделаю то или это — отвергалось. Да и выступал он чаще всего с коммунистических позиций… Хотя потом, как только менялась волна, он сразу "корректировал" свои взгляды».

    Не более удачной была и попытка Лукашенко возглавить создававшуюся в тот период Партию народного согласия (ПНС) (к слову, это была первая попытка создания в Беларуси альтернативной партии центристского типа). Вот как об этом вспоминает один из участников первых заседаний оргкомитета, член Президиума Верховного Совета БССР 12-го созыва Александр Соснов42:

    «Нас не устраивал политический спектр, который сложился к тому времени. Была компартия и примыкающие к ней силы. Демократы в лице Объединенной демократической партии пытались расширить свое влияние, но не очень четко декларировали свою политическую идеологию. Народный фронт как партия патриотическая многим нравился, но его экономическая платформа мало чем отличалась от коммунистической.

    Нам казалось, что есть возможность создать что-то иное, новое. Тут к нам примкнул Лукашенко. Правда, никаких идей, кроме как предложить собственную кандидатуру в руководство, у него, похоже, не было. А все, что он говорил на сессиях, носило явно коммунистический характер. Хотя он и выступал за такие вещи, как демократия, трансформация… Слова красивые, а суть проступала: отнять и поделить. И самому проникнуть во власть».

    При этом Соснов и Лукашенко вместе председательствовали на первом заседании оргкомитета ПИС. Правда, ни один, ни второй в партию так и не вступили: Соснов был как экономист намного либеральнее того, что предлагали идеологи новой партии, а Лукашенко в руководители просто не захотели принять.

    Говорит депутат Анатолий Лебедько: «Я вспоминаю слова депутата из Ивья, председателя колхоза: "Я вот не пойму Лукашенко. Утром он с коммунистами, вечером он с БНФ. Так с кем он?" Весь зал пришел в оживление, раздался смех. Все видели, что это действительно было так».

    Всякое лыко — в строку

    Тем не менее Лукашенко начинал набирать политический вес. Выступал он по всем вопросам, как сам позже признавался, — «от абортов до ракет». А поскольку сессии транслировались в прямом телеэфире и по радио, его сипловатый голос стал узнаваемым и привычным. По воспоминаниям генерала Валерия Павлова43, также бывшего депутатом 12-го созыва, Лукашенко был «виртуозно способен заболтать любой вопрос. Он выходил к микрофону и лихо выступал по любому вопросу, хотя по большинству из них просто даже не владел основами. И он опирался на то, что это мнение моих избирателей».

    Естественно, даже если он ни с какими избирателями не советовался, такое должно было нравиться.

    Политолог Ольга Абрамова44 тогда была сопредседателем Движения демократических реформ и присутствовала на заседании оргкомитета ПНС. Она рассказывает:

    «Лукашенко к этому времени был уже достаточно заметным депутатом, активным, часто выступавшим по самым различным поводам, но меня поразило, как им восхищались представители вузовской интеллигенции. Многие из них говорили: "Я влюблен в этого человека". Чувствовалось большое влияние его личности, усиливавшееся благодаря телевидению».

    Таков был магический результат прямых трансляций сессий Верховного Совета.

    Но даже почувствовав, как высок его рейтинг в начальный период политической карьеры, наш герой старается ни с кем из коллег не ссориться. Напротив, он пытается подружиться с теми, кого считает влиятельными депутатами, хочет быть им полезен. Вот впечатления Валентина Голубева:

    «Я помню, вышла у меня в 1992 году монография о крестьянстве. Он подошел и сказал: "Ух, как умно поступали в 17 веке, надо у нас сейчас это применить. А вот как вы считаете, фермерство надо развивать?" Я говорю: "Да, мы в оппозиции, в БНФ, так считаем". — "Тогда я буду с вами"».

    Продукты из деревни тоже помогали наладить контакт. О весьма характерном, хотя, казалось бы, незначительном эпизоде вспоминает Станислав Шушкевич, первый вице-спикер Верховного Совета:

    «Как-то он у меня попросил ключ от багажника. Сказал, что какую-то сельхозпродукцию привез. Мои "Жигули" стояли на площади. А потом я обнаружил там много свежих огурцов».

    Выкарабкиваясь из противоречий

    Оставим огурцы. Попробуем все-таки понять, каковы же были принципы депутата Александра Лукашенко? За что он ратовал? Это не простая задача, потому что, если сравнить его публичные выступления тех лет — с трибуны сессии, в интервью и газетных статьях — с его поведением, с дальнейшими поступками и высказываниями, можно только диву даваться, насколько человек может противоречить сам себе.

    Его коллеги по парламенту, Валентин Голубев и Александр Соснов, утверждают, что он всегда ориентировался на коммунистическую идеологию. Хотя многие и видели в нем страстного реформатора.

    Приватизация? Право частной собственности на землю? Опыт руководителя арендного предприятия подсказывал ему: это необходимо, без этого экономика дальше развиваться не в состоянии. И 12 декабря 1990 года депутат Лукашенко вносит предложение ввести в законопроект «О предприятиях в Белорусской ССР» статью «Частное предприятие». А в мае 1991 года он утверждает: «Приватизация — это процесс появления настоящего заинтересованного хозяина, собственника. Почему мы об этом говорим тишком? Чего снова боимся?»45.

    «Нам нужны хозяева! — с пафосом отвечает он на вопросы журналиста Сергея Плыткевича. — Без них, без свободы в производстве республика никогда не станет богаче!»46.

    Убедиться в том, насколько при всей прогрессивности своих тогдашних решительных утверждений наш герой непоследователен, нам еще придется. Но пока Лукашенко еще только завоевывает аудиторию, мы еще только в 1991 году.

    Как мы уже видели, Лукашенко сделал свою первую ставку — на восхождение Станислава Шушкевича. И хотя она не оправдала себя, и Шушкевич не пожелал служить трамплином для Лукашенко, было определено направление политического движения нашего героя — уход в оппозицию к компартии.

    Отдаление от компартии начинается с его попытки раскола партийного большинства в Верховном Совете. По аналогии с депутатской фракцией Александра Руцкого в Верховном Совете РСФСР Александр Лукашенко создает группу «Коммунисты Белоруссии за демократию». Но идея Руцкого здесь не оправдала себя. Несколько заявлений, опубликованных в парламентской «Народной газете», — вот и весь политический задел, который обеспечил себе Лукашенко во главе этой группы.

    При этом разные свидетели по-разному оценивают поведение Лукашенко в критические моменты, требовавшие политической активности. Станислав Шушкевич изумился, пытаясь вспомнить, как вел себя Лукашенко во время московского августовского путча: «Послушайте, я же нигде не видел Лукашенко! Ни в действии, ни в высказываниях. То есть он попросту куда-то исчез!».

    Причины поразившего профессора Шушкевича «склероза» мне не вполне понятны. Ибо даже по стенограмме сессии видно, что на самом деле депутат Лукашенко вел себя чрезвычайно активно:

    «Уважаемый Николай Иванович47, вы помните заседание Президиума 20 августа, когда я вам задал вопрос? Я повторю его. Почему вы, будучи соратником Президента Горбачева, в трудный для него момент продали этого человека?»

    Вторая цитата: во время путча, по словам Лукашенко, «районный отдел внутренних дел, все сотрудники… уже потирали руки, писали списки и заявляли, кого же они повесят в первую очередь»48. То есть, не исчезал никуда Лукашенко: понимал, что в списках этих мог и он оказаться — как самый что ни на есть рьяный перестройщик.

    Однако в другом случае память Станиславу Шушкевичу не изменяет. В момент голосования по вопросу ратификации так называемых Вискулевских (Беловежских) соглашений, подписанных президентами России, Украины и самим Шушкевичем, уже ставшим председателем Верховного Совета Республики Беларусь, Лукашенко просто не было в зале. Как ни старается его биограф выделить Лукашенко из числа депутатов, уверяя нас, что «только один из них набрался смелости и сказал свое твердое "нет!"»49, у него ничего не получается.

    «Всем известно и протокольно зафиксировано, — утверждает Шушкевич, — его не было при голосовании. Я думаю, это вариант изворотливости и сверхчутья к опасности. Его не было. Его просто не было в зале! Все ведь знают, что против выступал один только Тихиня»50.

    Да, Лукашенко появился в зале уже после голосования. Как видим, и в речах, и в поведении особой последовательностью наш герой не отличался. Хотя, может быть, в этом и есть отличительная особенность — если не одна из причин — его последовательного восхождения?

    «Ребята, идите к нам!»

    Однако Лукашенко всегда твердо знал, чего хочет. Одновременно с запретом деятельности компартии депутаты Верховного Совета попытались запретить и деятельность белорусского комсомола, но в суете внесли упоминание о ЛКСМБ только в один пункт — тот, который касался запрета на пользование партийной и комсомольской собственностью. Таким образом, организация была как бы прихлопнута, но продолжала существовать. Как уже говорилось, я работал тогда секретарем ЦК комсомола Беларуси. В последние дни сентября нам удалось собрать пленум ЦК, чтобы обсудить вопросы дальнейшего существования организации.

    На этот пленум не пришел ни один из депутатов, когда-то выдвинутых в парламент комсомолом. Но зато пришел Александр Лукашенко.

    Мне кажется, это запомнилось всем.

    Он вышел к трибуне, огромный, сильный, вполне уверенный в себе. Речь сумбурна, но смысл ясен: ребята, вас обидели зря. Ни к какому путчу вы не имеете отношения. Идите к нам, становитесь молодежным резервом группы «Коммунисты за демократию». Мы вас защитим, поддержим. Родине нужна сильная молодежная организация.

    Его провожали овациями. И это понятно: он, как всегда, говорил то, что все хотели услышать.

    Правда, потом взял слово второй секретарь Гродненского обкома комсомола Анатолий Козелецкий. Вот, сказал Толя, пришел умный человек, который понимает, что молодежная организация нужна. Но он считает, что она нужна — ему. Он думает о будущем — своем. Мы должны подумать о своем. Мы не можем продаваться первому встречному политику…

    Лукашенко ушел с пленума, не дождавшись его конца. Он-то знал, что его речь будет опубликована в газете «Знамя юности» — одной из самых тиражных в тот период.

    Собственную задачу минимум здесь он выполнил — засвидетельствовал публично свою внимание к молодежи. Восхитил слушателей, которые разъехались по республике, чтобы транслировать его слова. Конечно, это только минимум: никаких решений по его речи не принималось, и структуру, способную, например, собирать подписи для выдвижения его в президенты, он пока не заполучил. Но Лукашенко вовсе не выглядел расстроенным. Он умел ждать.

    Тем более что президентского поста в Беларуси еще и не было…

    Глава четвертая. «Молодые волки» сбиваются в стаю

    Кто защитит демократию?

    Как ни парадоксально, впервые о целесообразности введения президентства в Беларуси заговорили коммунисты — причем в 1991 году. К очередной сессии Верховного Совета ЦК КПБ готовит пакет законопроектов: о введении поста Президента Беларуси и выборах Президента тут же на сессии. А заодно и о правовом режиме чрезвычайного положения.

    Таким образом, первый секретарь ЦК Малофеев рассчитывал стать на этой сессии президентом, ввести в Беларуси чрезвычайное положение и «навести в республике порядок». Иными словами, решительно покончить с оппозицией, возможно, заодно сместить Кебича и приструнить умеренных реформаторов.

    Разумеется, это не могло устроить никого из остальных игроков. С таким президентством власть переходила бы в руки нелюбимого всеми ЦК КПБ — то есть, тех, кто ее так бездарно уронил в 1990 году.

    В первую очередь это не устраивало Александра Лукашенко.

    И вот 25 мая 1991 года в «Народной газете» (печатном органе парламента — самом тиражном и популярном тогда издании) появляется статья депутата Александра Лукашенко «Диктатура: белорусский вариант?».

    «Программа (речь идет о программе ЦК КПБ и правительства, в которую входили и названные выше законопроекты. — А. Ф.) … противоречива, идея рынка в ней дискредитируется и исключается методами ее реализации…

    …Где свобода предпринимательства? Где свобода установления цен? Голого администрирования мы уже наелись, когда зафиксировали цены в сельском хозяйстве и превратили эту отрасль в ничто.

    …Экономический популизм. Зарплату увеличим в два раза. Всех защитим (правда, неизвестно, от кого?). Кстати, за счет чего? За счет падения производства, за счет десятков тонн не подкрепленных товарами "пустых" денег? К чему это ведет?

    Явно к инфляции, к нищете. Если это попытка погасить массовое недовольство и протянуть на своих должностях несколько лет — тогда понятно. Если это политика, то, я считаю, она антинародная.

    …Да, сегодня крестьяне не бастуют. Они поставлены в такие условия, что бастовать не могут. Поэтому та политика, которая долгие годы проводится, привела к обнищанию деревни. В программе же ни слова нет о частной собственности на землю наравне с государственной.

    …Мораторий па повышение розничных цен ставит крест на либерализации цен… А в завершение: в целях повышения исполнительской дисциплины (непонятно, какой исполнительской дисциплины?) и ответственности предоставить Совмину право чрезвычайных мер: назначать и смещать руководителей министерств, ведомств, исполнительных органов власти, предприятий и организаций…»

    И далее:

    «Вывод один: налицо белорусский вариант диктатуры в экономике и в политике».

    После чего следует заключительный аккорд:

    «…Снова и снова убеждаюсь, что, решившись шесть лет назад на перестройку и демократизацию общества, надо было начинать с людей, душой и сердцем поддержавших новое. А мы хотели совершить перемены руками тех, кто довел страну до ручки. Увидев, чем грозит это новое, сегодня они, используя трудности и хаос, которые сами же и создали (ведь смотрите: у нас в Белоруссии нет нигде у руководства новых сил, везде кадры тех "золотых" лет), убеждают своей пропагандой, что к этому привели демократы»51.

    Это уже не просто газетная статья. Здесь — позиция. Причем позиция политика, чувствующего пульс времени, понимающего, чего от него ждут. А вот заявление депутата Лукашенко при обсуждении на сессии законопроекта «О правовом статусе чрезвычайного положения»:

    «Простите, товарищи, но я за этот законопроект голосовать не буду. Меня сюда люди выбирали не для того, чтобы я голосовал за законы, по которым людей завтра посадят в тюрьму»52.

    Снова Лукашенко уловил момент, попал в струю. Как и положено политику, стремящемуся к власти, он внимательно всматривался и вслушивался во все происходившее вокруг. Он видел, что идея ЦК КПБ изначально обречена на поражение, поэтому с такой откровенной смелостью и бросился в бой.

    И оказался прав — предложение коммунистов на сессии с треском проваливается. А сам Лукашенко остается в выигрыше. Причем дважды. Во-первых, вновь смог заявить о себе. Во-вторых — и за это уже он должен был благодарить побежденный ЦК КПБ, — идея превращения БССР в президентскую республику была сформулирована и озвучена. А значит, вброшена в общественное сознание.

    КПБ начинает и проигрывает

    Что же произошло с Верховным Советом 12-го созыва после того, как деятельность КПБ была приостановлена решением его партийного большинства?

    Как мы помним, первого секретаря ЦК КПБ Малофеева согнали с парламентской трибуны, и он — подчинился! Секретарь ЦК Тихиня, спасенный от толпы дружинниками БНФ, лежал в больнице с сердечным приступом.

    Партийное большинство в Верховном Совете оказалось обезглавленным.

    Тогда и вспомнили, что советскую номенклатуру всегда именовали «партийно-хозяйственной». И премьер-министр Вячеслав Кебич, и почти все председатели облисполкомов были депутатами Верховного Совета Беларуси. На них теперь и готово было ориентироваться партийное большинство как на последнюю надежду удержать власть.

    Но хозяйственники-то терпеть не могли партийное руководство!

    Ведь именно ими командовали из партийных комитетов, они были вынуждены исполнять решения пленумов и съездов. Именно они отвечали за уровень жизни, который от всей этой партийной дури стремительно падал. Сейчас, когда после путча партийная власть рушилась, глупо было этим не воспользоваться, чтобы, что называется, за все унижения расплатиться. И сдать цековцев со всеми потрохами…

    Двадцать шестого августа 1991 года правительство БССР во главе с председателем Совета Министров заявило… о своем выходе из коммунистической партии.

    Таким образом, «советские хозяйственники» (совместно с оппозицией БНФ) похоронили КПБ53. Оказалось, можно жить без бесконечных «накачек» па совещаниях в обкомах и ЦК.

    Советские до мозга костей хозяйственники, пожалуй, даже были благодарны Позняку за его антикоммунизм, и если бы Зенон Станиславович тут приостановился, не требуя поголовного изгнания бывших коммунистов из исполнительной власти, они носили бы его на руках. Возможно, даже кем-нибудь избрали бы! Но история не знает сослагательного наклонения, а приостанавливаться, «почувствовав момент», лидер БНФ никогда не умел…

    Все недовольны «беспартийным» Шушкевичем

    После добровольной отставки спикера Николая Дементея никого на его место сразу избрать не смогли. Ни Шушкевич, ни Кебич не набирали нужного большинства голосов. И тут опыт прожженного аппаратчика подсказал Кебичу единственное верное в тот момент решение: снять свою кандидатуру. Есть правительство, вот оно и будет править. И Кебич остался премьер-министром.

    Председателем Верховного Совета Беларуси стал Станислав Шушкевич.

    Беспартийный спикер (партийность бывшего члена парткома Белорусского государственного университета исчезла как-то сама собой) — это было совсем ново. Но как раз беспартийность ему крупно помешала.

    Дело в том, что формально он был ставленником демократического крыла Верховного Совета. А по сути же его избрали в результате компромисса парламентского большинства с… самим же парламентским большинством.

    Парламентское большинство, согласившееся на двухголовую модель управления государством (Шушкевич + Кебич = руководство страны), считало, что оно имеет право требовать от Шушкевича бесконечной благодарности и лояльности к себе. Шушкевич же занял принципиальную позицию: он — председатель всего Верховного Совета и должен руководить им, учитывая все точки зрения.

    Надо ли говорить, что такая «принципиальность» неизбежно вызвала недовольство второй по численности группы влияния — парламентской оппозиции БНФ. Фронтовцы во главе с Позняком заявляли, что Шушкевич предаст национальные интересы, пытаясь опираться на старое номенклатурное большинство парламента.

    Недовольство дошло до того, что Шушкевичу даже отказали в интеллектуальной поддержке: он просил для себя советников из числа фронтовских интеллектуалов (в частности, речь шла о заместителе Позняка — молодом оппозиционном деятеле Винцуке Вечерко54). Позняк не мог допустить, чтобы его однопартийны работали на чей-либо авторитет, кроме авторитета самого лидера БНФ. Тем более что формально Шушкевич занимал в Верховном Совете ту нишу, на которую претендовал сам Позняк55.

    Была и третья группа недовольных. Парламентская молодежь, молодые депутаты во главе с двумя уже знакомыми читателю юристами — председателем комиссии по законодательству Дмитрием Булаховым и кандидатом наук Виктором Гончаром. Дмитрий Булахов откровенно претендовал на парламентское лидерство, что не могло не раздражать номенклатурное большинство. Блестящий оратор, Гончар, пожалуй, ему в амбициях не уступал, а логикой и убедительностью превосходил. И журналистки даже спорили между собой, кто именно — Дима или Витя — имеет шанс стать первым президентом разом ставшей суверенной страны.

    Этим лидерам новой политической элиты казалось, что Шушкевич должен сделать ставку на них. Но Шушкевич этого не хотел. Будучи политическим новичком, опираться на таких же, только более молодых и амбициозных, он не собирался. Потому что сам задумывался о возможности участия в президентских выборах.

    Новое поколение ищет «таран»

    О Лукашенко как о возможном претенденте на президентский пост тогда мало кто думал.

    Гончар и Булахов — думали.

    Они точно знали, что нужен таран, силы которого хватило бы, чтобы снести старую посткоммунистическую систему и привести к власти — их. Разумеется, речь шла о новой генерации политиков, и предполагалось, что уж эта генерация «наведет порядок» и сумеет провести реформы в Беларуси.

    Гончар и Булахов, видимо, понимали, что непосредственное разрушение старой властной структуры, расчистка, что называется, «политического пространства» — работа черновая и даже грязная. Сами они не то чтобы брезговали такой работой, но в силу личностных особенностей были на нее не способны. И вместе с тем они понимали, что такой демагог-популист как Лукашенко и есть нужная фигура. Во всяком случае, с ролью «тарана» справится.

    Вспоминает депутат Анатолий Лебедько:

    «Четко проходил водораздел: вот те, кто хотели двигаться вперед, разрушить ненавистное старое, и те, кто мешал этому процессу. Если почитать прессу или стенограмму сессий, легко увидеть, что основной помехой тогда считалась партия власти и ее номенклатура. Кебич как исконно партийный продукт и его окружение казались главным препятствием. Всем казалось, что достаточно отстранить эту старую номенклатуру, и движение будет очень быстрым».

    В стоявшей у власти посткоммунистической команде не было места для молодых. В принципе — не было. Те, кто по возрасту не успел дорасти до уровня секретаря обкома или горкома партии, кто не был представлен лично Кебичу, могли мало на что рассчитывать. Опытный функционер требовал от соратников опыта, а где же его по молодости возьмешь?

    К тому же у Кебича было старое представление о власти: если человек туда рвется, значит, ему что-то нужно. Что? Ведь каждый способен удовлетвориться чем-то небольшим, пределом мечтаний может быть должность, награда, звание, премия. Помоги человеку осуществить мечту — и он перестанет требовать власти. Иногда получалось неплохо. Как анекдот рассказывают: видный деятель оппозиции, бывший бухгалтер, претендовавший чуть ли не на пост министра финансов в «будущем правительстве народного доверия», ходил в кабинет премьера и часами втолковывал ему, что и сам Кебич, и его правительство ничего не понимают в реформе финансовой системы страны. В какой-то момент Кебичу это надоело. Премьер перегнулся через стол и, ласково глядя в глаза оппозиционеру, спросил: «Юра, может, вам квартира нужна? Вы скажите…» После этого экс-бухгалтер главу правительства не тревожил: говорят, квартиру получил…

    Но Гончар и Булахов хотели большего. Не квартиры были им нужны. Им хотелось управлять страной, обладать всей полнотой власти.

    Того же хотел Лукашенко. «Уже тогда было явно видно, что Лукашенко жаждет власти, — говорит Петр Кравченко. — Как шестнадцатилетний юноша хочет близости с женщиной, так и Лукашенко всеми фибрами души, каждой клеточкой своего организма возжелал власть как таковую. Ибо власть для него была наслаждение, в определенном смысле как самоцель и как наслаждение материальными благами».

    Вспоминает Станислав Шушкевич:

    «Это было сразу после истории с огурцами, которые он мне привез. Лето 1990 года, самое огуречное время. А у меня как раз тогда жена уехала, и я был дома один в своей двухкомнатке на Одоевского56. Вечером ко мне приехали Гончар и Лукашенко. Они хотели повышения, должностей, дела и — брать власть. Я все интересовался: ради чего? Какая цель? Что будем делать? Почему таким вот сообществом? Почему не шире, не опираясь на более серьезные политические силы? Они соглашались, что никакой опоры у них нет, но вот, мол, власть валяется, помоги ее поднять, продвинь ты нас, ради бога, приложи усилия…»

    «Власть валяется» — значит, слабая власть, не умеет защищаться, не умеет работать сама на себя. А так, по мнению «волков», быть не должно. Власть нужно поднять из-под ног, почистить и взять в свои руки — железной хваткой, чтобы уже никому не отдавать.

    Здесь нам важнее всего то, что Гончар пришел к Шушкевичу не один, не с Булаховым или кем-то еще из «молодых волков», а именно с Лукашенко. И Лукашенко, которого Шушкевич приглашал поговорить вдвоем (в качестве ответной любезности за огурцы), пришел не один, а с Гончаром. Но Шушкевич никакой опасности для себя не ощутил и никакого «тарана» в Лукашенко не увидел.

    А напрасно. «Волки» почувствовали запах власти и начали сбиваться в стаю. И к Шушкевичу в тот вечер приехали два вожака, одному из которых предстояло захватить всю добычу.

    Всем сестрам по серьгам

    «Молодые волки» хотели власти. Искренне. Не скрывая того.

    Они только не решили в тот момент, что такое — власть. Они этого еще не знали.

    Кебич, что такое власть, — знал. И, оставшись премьером, умело провел негласное разделение сфер влияния между правительством, Верховным Советом в лице его председателя и оппозицией. Оставив за Советом Министров основу любой власти — экономику.

    Правительство занялось своим любимым делом. Оно управляло государственной собственностью, распределяло фонды (вернее, то, что от них осталось) и деньги. Властью было право чиновника выдать лицензию, наложить визу, санкционировать… Что? Любые экономические действия частника. А частник был готов платить, только бы обойти конкурента и стать монополистом. Люди наживали состояния, и те, кто регламентировал этот процесс, зарабатывали вместе с ними. Шло первичное накопление капитала…

    Шушкевич и оппозиция фактически не контролировали ничего.

    Шушкевичу отводились представительские функции и вопросы «демократизации» общества и государства. Это, собственно, и было бы его компетенцией, и Шушкевич удовольствовался бы этим. Но Верховный Совет все-таки считал себя главным органом государственной власти. Поэтому депутаты возлагали на Шушкевича ответственность за все происходившее в государстве.

    Ситуацию усложняли бесконечные интриги и козни спецслужб. И можно представить, сколько неприятностей все это добавляло отнюдь не искушенному тогда в аппаратных играх профессору физики57.

    Что до парламентской оппозиции, к которой, по мнению большинства, примыкал и Шушкевич, то ей отдали на откуп все, что касалось образования, культуры и вопросов исторического наследия и государственности. В частности, оппозиция осуществляла контроль за соблюдением принятого Верховным Советом 11-го созыва Закона «О языках». Надо сказать, что соблюдения закона строжайше требовало правительство. Чиновники на местах и в министерствах получали соответствующие директивы от начальства, крайне заинтересованного в том, чтобы национально озабоченная интеллигенция чем-нибудь занималась и не вмешивалась в экономику.

    Работы действительно хватало. Русскоязычная часть общества оказалась совершенно не готовой к поголовной «белорусизации», поэтому руководители комиссии по образованию и культуре — поэт Нил Гилевич, историк Олег Трусов и заместитель Зенона Позняка переводчик Левон Борщевский — воспринимались на местах (особенно в вузах) как «комиссары в пыльных шлемах», прибывшие расстрелять тех, кто не в состоянии читать курсы физики или микрохирургии глаза на государственном белорусском языке. Это вряд ли соответствовало истине, но перепуганной педагогической общественности было не до нюансов.

    Чтобы понять дальнейшее, необходимо пояснение.

    Культурно-генетическую память о прежних временах у белорусов вышибли еще в эпоху великих сталинских чисток. Сегодня трудно назвать, кого из белорусских интеллигентов 20-30-х годов не коснулись репрессии. Янка Купала, великий романтический поэт белорусского народа, не только смирил свой талант, но даже в порыве отчаяния дважды пытался покончить с собой — во второй раз, увы, у него это получилось. Сослано, расстреляно, сгноено в тюрьмах и лагерях больше двух третей белорусских писателей.

    Уходили из жизни носители белорусского языка и белорусской культуры. Белорусское слово выводилось из употребления, а на смену ему шла «тросянка» — так в Беларуси называют аналог украинского «суржика» — не белорусский и не русский язык, говор-самосей, подчиняющийся собственной воле, как сорняк, выросший на грядке. «Тросянка» не знает ни фонетических, ни грамматических законов, а потому культурными людьми — и русскими, и белорусами — воспринимается как символ абсолютной безграмотности.

    Шаг за шагом Беларусь, на протяжении последних двухсот лет своего существования не только лишенная государственности, но и подвергавшаяся то полонизации, то русификации, лишалась главного признака национальной идентичности — языкового.

    Теперь и непосвященному понятно, почему «революционные» попытки депутатов возродить языковую культуру собственного народа наталкивались на ожесточенное сопротивление, как будто насаждалось что-то не забытое даже, а вовсе чуждое. И хотя практическую работу по реализации «программы национального возрождения» должна была вести исполнительная власть, подчинявшаяся Вячеславу Кебичу, политическую ответственность за «национализацию» пришлось взять на себя именно оппозиции.

    Таким образом, все были при деле. Правительство правило, Шушкевич представительствовал и пытался распутывать клубки интриг, оппозиция сражалась за родной язык и национальное самосознание… Одновременно все увлеченно занимались парламентскими интригами.

    Ничего не досталось только «молодым волкам». Вообще ничего, кроме свободного микрофона в Овальном зале. Они могли выступать сколько угодно — их слушали с нескрываемой иронией и принимали «на ура» лишь тогда, когда «волки» откровенно перебегали на чью-нибудь сторону. Как это было, когда они примкнули к Шушкевичу в истории с несостоявшимся референдумом.

    Референдум первый, несостоявшийся

    С инициативой провести референдум по роспуску Верховного Совета вышла парламентская оппозиция БНФ: Позняк был уверен, что, победив на досрочных выборах, можно будет сформировать парламентское большинство из числа членов БНФ и его сторонников.

    Восемнадцатого декабря 1991 года в Минске с рабочим визитом побывал государственный секретарь США Джеймс Бейкер. Главной целью его визита были гарантии контроля за ядерным оружием, унаследованным Беларусью от СССР в результате Беловежских соглашений. Вместе с тем визит госсекретаря США стал знаком фактического признания суверенитета белорусского государства. Это оппозицию и подстегнуло.

    Накануне визита Бейкера командой Позняка была развернута кампания по дискредитации правительства Кебича. За правительство вступилось парламентское большинство. Совет Министров опубликовал «Заявление» с изложением своей позиции по основным вопросам политической и экономической жизни в стране. Это была вполне рыночная, хотя и умеренная программа.

    Но страсти не утихли. И после визита Бейкера противостояние парламентского большинства, поддерживающего правительство, и оппозиции БНФ продолжались. Это понятно: ведь теперь речь шла о реальной власти над реальным государством, а не над квазигосударственным образованием, каковым являлись республики в составе Советского Союза.

    И вот 23 февраля 1992 года сформированная БНФ инициативная группа начинала сбор подписей граждан в поддержку проведения референдума. В короткие сроки активисты Народного фронта собрали свыше 440 тысяч подписей.

    Лично Вячеслав Кебич угрозы референдума не испугался. Правительство продолжало работать, вести консультации с оппозицией. Премьер считал, что находится на пике популярности, оценивая свои шансы, был уверен, что даже в случае досрочных выборов останется главным претендентом на пост руководителя правительства.

    Зато инициатива референдума всерьез напугала парламентское большинство. Только-только депутатский мандат начал давать реальную власть — и теперь с ним расставаться?!

    Не был заинтересован в досрочных выборах и Шушкевич. Он хорошо понимал, что того компромисса, благодаря которому он стал номинальным главой белорусского государства, больше не будет. Кто бы ни победил на предстоящих выборах, Шушкевич вряд ли прошел бы в председатели Верховного Совета.

    Но новый спикер был уже далеко не просто скромным профессором физики БГУ. Годы депутатства в Москве, да и в белорусском Верховном Совете не прошли бесследно. Недаром своим «великим» учителем он считает бывшего председателя Верховного Совета СССР, а потом узника «Матросской тишины» Лукьянова: «У него я научился манипулировать Верховным Советом».

    Шушкевичу удалось невероятное — он сумел на какое-то время сплотить вокруг себя не только проправительственную фракцию «Беларусь», но и «молодых волков». Основной удар принял на себя Дмитрий Булахов, убедительно — для большинства — изложивший, почему референдум проводить не следует.

    Естественно, что после такого любой компромисс между оппозицией и «волчьей стаей» Гончара с Булаховым стал невозможен.

    Стая выбирает вожака

    А что же Лукашенко? Играл ли он в этот период сколько-нибудь заметную роль среди «молодых волков»?

    Станислав Шушкевич считает, что нет.

    «Он смотрел в рот Гончару и кивал на каждое его слово, как бы подтверждая, что все будет делать, что говорит Гончар», — вспоминает Шушкевич ту самую встречу в двухкомнатной квартире на улице Одоевского.

    Шушкевич и ошибся, и не ошибся. Да, сам Лукашенко еще не играл особой роли, но на него играли другие. Как уже говорилось, «молодые волки» тогда собирались использовать Лукашенко лишь в качестве тарана — чтобы сломать старую машину исполнительной власти и взять власть в свои руки. Пока еще — в союзе с Шушкевичем. Идея принадлежала Виктору Гончару.

    Их коллега по парламенту Леонид Синицын сегодня осмысливает ситуацию так:

    «В стране практически была анархия. Старая власть не знала, куда двигаться. Нужен был тот, кто возьмет эту власть. Я, например, тогда абсолютно ясно видел, что ресурс легитимного насилия в обществе растет. И под этот ресурс явно появился лидер такого склада — Лукашенко».

    Ему вторит Анатолий Лебедько:

    «Тогда Лукашенко и его шансы стать во главе команды смотрелись предпочтительнее любой иной из кандидатур».

    Таким образом, «молодые волки» сходились в главном: власть валяется и ее надо взять. Выставить вперед лучше всего Лукашенко.

    Шушкевич понял их слишком хорошо, почему и отказался от дальнейшего сотрудничества.

    Теперь пришла пора задуматься над тем, кто же они такие — «молодые волки»?

    У каждого в группе была своя четко определенная функция.

    Виктор Гончар был ее лицом. Красивый, не достигший еще сорока лет (они все тогда еще не достигли сорока лет и годились некоторым членам правительства Кебича в сыновья), Гончар был крайне эффектен, когда выходил к микрофону. Седовласым председателям колхозов он объяснял, почему голосовать нужно так, а не иначе, сыпал ссылками на законодательные акты, в результате те готовы были проголосовать если не за все, то за многое.

    Дмитрий Булахов не обладал блестящей логикой Гончара, но был хорошо подготовлен к должности председателя комиссии по законодательству своей деятельностью в прокуратуре. Допросы, как и спектакли на любительской сцене, учат чувствовать партнера. Поэтому они с Гончаром работали в паре. Если нужный закон не проходил, а у докладывавшего Булахова не хватало аргументов, к микрофону в партере подходил Гончар, который добавлял то, что забыл либо не успел сказать коллега. Поскольку Булахов при этом проводил кулуарную работу среди председателей других комиссий, закон, как правило, принимался.

    Судя по всему, Булахов и Гончар кандидатуру на роль тарана подбирали долго. Одно время таким кандидатом они считали Геннадия Карпенко, председателя постоянной комиссии по науке и научно-техническому прогрессу — доктора технических наук, лауреата Государственной премии БССР, бывшего директора Молодечненского завода порошковой металлургии58. Однако в какой-то момент им показалось, что Карпенко с этой ролью не справится — слишком вял. И тогда они нашли Лукашенко: более амбициозного, гораздо более работоспособного, и главное — твердо знающего, что второго шанса у него не будет, а потому, как он сам любил выражаться в те времена, «отвязанного», то есть, абсолютно раскрепощенного и не связанного никакими личными и моральными обязательствами.

    О роли Леонида Синицына они, вероятно, не догадывались. Знали, конечно, что есть такой депутат, не красующийся у микрофона, но почему-то пользующийся уважением «их кандидата». А Синицын между тем уверен, что именно в разговоре с ним, еще в 1991 году, родилась идея будущего президентства Лукашенко, когда и был впервые намечен путь к достижению этой, тогда пока еще запредельной и немыслимой для нашего героя, цели.

    Так ли было на самом деле или не совсем так, судить трудно. Писатель-публицист Евгений Будинас, например, утверждает, что автором идеи лукашенковского президенства, впервые предложившим ее нашему герою, был все-таки Виктор Гончар. Но свет на то, почему Синицын и Лукашенко так быстро нашли общий язык, признание Леонида Синицына проливает.

    Была и еще одна причина для сближения. Синицын умел, не выступая на первый план, аккуратно «провести свою линию» среди депутатов, что не мог не оценить Лукашенко. Так же как он не мог не понять, что Синицын обладает несомненными организаторскими способностями, в чем ни один, ни второй из уже известных читателю юристов не мог с ним сравниться.

    До середины 1993 года Гончар и Булахов двигались с Синицыным практически параллельно. Была пока только общая цель: «поднять власть из грязи» со всеми вытекающими последствиями.

    Вокруг «лежащей в грязи власти» стояли Кебич, Шушкевич и Позняк. Всем вокруг казалось, что вожделенную ставку разыграют именно эти три человека. Хотя бы потому, что Кебич контролировал административный ресурс, Шушкевич уже был номинальным главой государства, а потому мог сплотить вокруг себя ту номенклатуру, которая почему-либо была недовольна Кебичем. Позняк же руководил единственной разветвленной политической партией, способной собрать необходимое число подписей и провести полноценную агитационную кампанию59.

    Нужно было дождаться момента, когда они начнут топить друг друга, чтобы вклиниться между ними и выиграть, используя их в качестве крайне выгодного фона. И тогда Лукашенко, уже входящий в десятку наиболее популярных людей в Беларуси, получал шанс стать не только первым, но и единственным кандидатом на президентский пост…

    Которого все еще не было. Значит, его следовало ввести. Но сначала разобраться с соперниками.

    Расстановка сил перед схваткой

    Итак, остаются три основных соперника, один из которых, впрочем, соперником не выглядит. Зенопа Позняка слишком легко скомпрометировать во мнении русскоязычной части белорусского общества: парламентская оппозиция БНФ вся в борьбе за полноценную реализацию Закона «О языках».

    Это и стало одним из основных лейтмотивов будущей избирательной кампании Александра Лукашенко60. Поскольку языковая программа была единственным, за что Фронт нес в глазах электората хоть какую-то ответственность, Позняка били по «национальному вопросу»61. Лукашенко сумел использовать идею государственного двуязычия и, благодаря этому, получить поддержку тех, кто боялся превращения БССР в национальное (в понимании Позняка) государство.

    Оставались два соперника, казавшиеся в тот момент практически неустранимыми, — спикер парламента Станислав Шушкевич и премьер-министр Вячеслав Кебич. Внешне у них были почти идеальные отношения. На самом деле они уже знали, что они — соперники.

    Однажды в частной беседе госсекретарь в правительстве Кебича, «правая рука» премьера Геннадий Данилов, бывший одним из ключевых политических игроков описываемого времени, сказал мне:

    — Все-таки зря мы тогда убрали Шушкевича. С ним можно было работать.

    Вероятно, он не договорил до конца свою мысль. Нужно было добавить: «И зря ввели президентский пост».

    Но Кебич охотно согласился с введением президентского поста в Беларуси. А поскольку правительство де-факто контролировало большинство депутатского корпуса, этот вопрос можно было считать предрешенным. Нужно было лишь убрать основного соперника, которым тогда считался Шушкевич.

    «Мы часто беседовали с Кебичем, — вспоминает тот. — И как бы мы ни противоречили друг другу в политической линии, в политической направленности действий, я всегда понимал, что в плане человеческом это умный человек».

    Вероятно, то же самое Кебич думает — особенно сейчас — и о своем тогдашнем оппоненте. Тогда он — по-моему, это очевидно, — думал по-другому. Об этом свидетельствует депутат Валерий Павлов, тогда первый заместитель начальника управления в аппарате правительства:

    «Кебич недолюбливал, причем однозначно недолюбливал Шушкевича. Это проявлялось во всем.

    Мы, например, с Кебичем говорим на русском языке, раздается звонок по "прямой линии" Шушкевича, премьер переходит на белорусский язык и демонстративно старается как можно быстрее закончить эту болтовню».

    Было соперничество и в окружении обоих лидеров. Все они оказывались обреченными встретиться в «схватке бульдогов под ковром». Вызревала главная тема этих подковерных схваток.

    Разумеется, этой темой была тема коррупции.

    Схватка начинается: Лукашенко нашли работу

    Тема возникла несколько раньше. Первая парламентская комиссия по борьбе с коррупцией была создана в 1990 году. Комиссия ничем особенным себя не проявила — быть может, именно потому, что никто в тот момент не был заинтересован в широком раскручивании этой темы.

    Затем ее подхватил Белорусский народный фронт. Свидетельствует Валентин Голубев:

    «Эта тема постоянно превалировала у Позняка. Но к большинству высказываний Позняка и Народного фронта в Верховном Совете относились со скепсисом или недоверием. И к его постоянному нагнетанию ситуации — все, мол, крадут, крадут, крадут, все ворюги, ворюги, ворюги — мы привыкли. Еще на этой теме пытался набирать очки депутат-рабочий Сергей Антончик62. А у большинства членов оппозиции стремления копаться в чьей-то личной жизни, в чьем-то белье не было.

    Зенон Позняк считал, что, критикуя власть, показывая ее продажность, он власть подрывает, набирая очки в свою пользу. В то, что власть крадет, люди, конечно, верили. Но в лице Позняка далеко не все видели защитника, человека, который может сделать лучше».

    Говорит Станислав Шушкевич:

    «То, что берут взятки, было ясно. Я был тогда, можно сказать, организационным романтиком, мне казалось, что это можно пресечь в корне. Но я думал, что лучше всего это может сделать парламентская комиссия. И поэтому я считал, что такая комиссия нужна».

    Именно Станислав Шушкевич после того, как в очередной раз тема борьбы с коррупцией была озвучена на заседании Верховного Совета, публично высказал идею создания временной парламентской комиссии по борьбе с этим злом.

    Связано это было с тем, что «Народная газета»63 неожиданно напечатала статью о том, что супруга премьер-министра Елена Кебич якобы пролоббировала закупку большой партии оправ для очков по завышенной цене. Последовавшее за скандалом служебное расследование продемонстрировало ее полную невиновность.

    Но дело было сделано: тема коррупции вброшена на политическое поле. Никого не интересовала виновность либо невиновность жены премьера, всеобщее внимание привлекала сама тема. Четвертого июня 1993 года Верховный Совет создал Временную комиссию для изучения деятельности коммерческих структур, которые действуют при республиканских и местных органах власти и управления. Постановление об этом, как и положено по должности, подписал Станислав Шушкевич.

    По предложению Анатолия Лебедько председателем комиссии избирается Александр Лукашенко. Шушкевич его кандидатуру поддержал. Вот как он аргументировал это свое решение пять лет спустя:

    «Оседлать тему коррупции Лукашенко было легче, чем Фронту: он по природе своей обязан был быть лично коррумпированным, как директор совхоза. Не потому, что именно он, а любой директор совхоза знал механизмы на себе. Во Фронте таких людей не было»64.

    Поддержка кандидатуры Лукашенко со стороны спикера парламента была весьма решительной и даже резкой.

    Вот как вспоминает об этом тогдашний коллега Лукашенко по комиссии Сергей Антончик:

    «Есть две версии по поводу того, почему Шушкевич повел себя так. Согласно первой, он действовал спонтанно. Согласно второй версии, с помощью Лукашенко он хотел укрепить свои позиции в Верховном Совете. Ведь за Лукашенко стояла группа людей — Гончар и другие»65.

    Вторая версия кажется более убедительной. Но вернемся к тому, о чем говорит Шушкевич: «Глупостью было, что отсутствовал закон или регламент для такой комиссии. Обязательно должен быть регламент».

    «Организационный романтизм» дорого потом обойдется и Верховному Совету, и его председателю. Но тогда казалось, что главное — сделано: тема коррупции окончательно зафиксирована в общественном сознании, причем зафиксирована применительно к супруге премьер-министра. Счет 1: 0 в пользу Станислава Шушкевича.

    Так наш главный герой обретает, наконец, дело, определившее все в его судьбе. Из рук тех, кто в тот момент даже не задумывался над возможными последствиями…

    Глава пятая. Драка бульдогов под ковром

    На кону — российская карта

    Президентского поста еще не было, но участники президентской гонки уже выстраивались на старте, как яхты перед регатой, пытаясь определить, куда будут дуть ветры, и прикидывая, под какими из них можно успешнее пройти дистанцию.

    Лукашенко тоже выбирал ключевые идеи для своей будущей кампании.

    Российская проблема маячила у нас на горизонте, кажется, всегда. Она осталась в наследство от Советского Союза вместе с гигантскими машиностроительными и нефтеперерабатывающими заводами. Напомним, что Беларусь была сборочным цехом в той технологической цепочке, которая задумывалась еще в 50-60-е годы. И СССР был для Беларуси не только некой геополитической общностью, но и главным поставщиком комплектующих, сырья — и, одновременно, едва ли не единственным рынком сбыта продукции наших сборочных гигантов.

    Первым во внутриполитической борьбе оседлал российскую тематику Вячеслав Кебич. И тем самым фактически начинал кампанию борьбы за пост президента.

    Кебича всегда отличала определенная трезвость в оценке экономической ситуации. Он понимал, что Россия заинтересована в экономическом союзе с Беларусью: кто же отказывается от конечного звена технологической цепочки! Разумеется, речь шла не о возрождении СССР, а о тесном военно-политическом и экономическом союзе двух государств. Именно такую линию и проводит белорусский премьер-министр.

    Первый шаг к союзу с Россией — присоединение Беларуси к Договору о коллективной безопасности стран СНГ — Кебич совершил несколько ранее. Договор этот был подписан его участниками в мае 1992 года, но номинальный глава государства, Станислав Шушкевич, вовсе не желая упускать бразды власти в пользу премьер-министра, упорно отказывался его подписывать от лица Беларуси. Он даже попытался напугать правительство и поддерживающее Кебича парламентское большинство референдумом по этому вопросу, зная, что по опросам общественного мнения 45 процентов населения настроены против участия страны в военном блоке, а поддерживают договор о коллективной безопасности только 38 процентов белорусов.

    Но Кебич не испугался и сумел добиться от Верховного Совета положительного решения. И 9 апреля 1993 года 188 депутатскими голосами из 347 предложение о присоединении к Договору принимается. Для правительства это была принципиально важная победа.

    Это тот случай, когда Станислав Шушкевич был вынужден апеллировать к парламентской оппозиции. Несмотря на то, что отношения с Позняком были уже безнадежно испорчены: Позняк сам видел маячивший впереди «приз» и не хотел сходить с дистанции ради Шушкевича.

    Вспоминает Валентин Голубев:

    «В то время, когда и в Прибалтике, и на юге Народные фронты и их лидеры пришли к власти, Позняка не выбрали даже председателем временной комиссии. А Шушкевич как человек, которого поддерживает БНФ, становится депутатом Верховного Совета БССР, потом заместителем председателя Верховного Совета… Так что поводов для ревности у Позняка хватало».

    Ревность ревностью, но понятно, что, уж конечно, Позняк не намеревался прокладывать Шушкевичу путь к президентству. Поэтому оппозиция спикера не поддержала, и тот, почувствовав, что, продолжая упорствовать, может лишиться кресла Председателя Верховного Совета, 28 мая 1993 года все-таки подписал Договор о коллективной безопасности. И сразу же заметно потерял на этом очки, как всегда бывает с политиками, не проявившими достаточной твердости в проведении своей линии… Его упрямство усилило недовольство им парламентского большинства. Его слабость окончательно лишила его поддержки оппозиции.

    Теперь Александру Лукашенко останется лишь сконцентрировать на нем удар — и номинальный глава белорусского государства будет вынужден покинуть свое кресло.

    «Эрогенная зона» белорусской политики

    Теперь на политическое поле выбрасывается карта экономического союза с Россией, в частности — идея единой валюты. Она оказалась настолько актуальной, а «рублевая зона», из которой Беларусь была вытолкнута реформами правительства Егора Гайдара, — настолько, я бы сказал, эрогенной, что даже при мысленном прикосновении к ней до сих пор вздрагивают все белорусские политики.

    События начинают развиваться с невероятной быстротой после того, как 26 июля 1993 года Центробанк России принял решение о прекращении оборота советских рублей и денежных знаков Российской Федерации образца 1992 года. В ответ Национальный банк Беларуси по инициативе председателя Правления Нацбанка Станислава Богданкевича66 направляет в Верховный Совет предложение о признании расчетных билетов Нацбанка («зайчиков», как их прозвали в народе) единым платежным средством на территории Беларуси. И ставит вопрос о целесообразности и необходимости введения собственной валюты.

    Но логика экономической целесообразности сталкивается с политическим интересом. Избиратель ведь — не банкир, ему не объяснишь, что отложенные на черный день советские рубли давно уже обесценились. Народ помнит, что такое «настоящий» рубль, и не хочет верить «зайчикам». И идея возврата Беларуси в «рублевую зону» становится весьма выигрышной для Кебича. Тем более что Россия вроде бы не возражает…

    Причем и тут встает вопрос об авторстве. И Кебич, и Шушкевич пытаются перетянуть на себя канат, чтобы предстать перед избирателями в роли авторов и проводников этой идеи.

    Девятнадцатого августа Шушкевич, прервав отпуск, едет в Москву на встречу с президентом России Борисом Ельциным, после которой заявляет, что Беларусь «хотела бы быть в рублевой зоне».

    А через две недели уже Кебич отправляется в Москву и подписывает со своим российским коллегой Виктором Черномырдиным соглашение об объединении денежных систем.

    Но все неожиданно упирается в позицию главного белорусского банкира Станислава Богданкевича, отдающего себе отчет в том, что в любом случае — и в случае успеха объединения, и в случае его гораздо более вероятного неуспеха — отвечать придется Национальному банку Беларуси. Посему Богданкевич предпочитает строго следовать Конституции, в которой сказано, что единственным центром эмиссии денег на территории Беларуси является Национальный банк.

    Но народу такие тонкости объяснить трудно.

    Зато их сразу схватывает наш герой. Лукашенко понимает главное: ему выгодно это состязание двух соперников, затеявших процесс, заведомо не приводящий к результату. Чем меньше шансов и у Кебича, и у Шушкевича уломать строптивого банкира, тем легче упрекать их в слабости власти, которая не считается со своим народом. Ведь народ хочет вернуться к союзному рублю? Значит, нужно ему это обещать. А раз власть не в состоянии решить проблему — можно со всей ответственностью брать на себя обязательство решить ее67.

    Так, казалось бы, столь выигрышная идея становится прелюдией к проигрышу его противников.

    Кто разрушил «Союз нерушимый»?

    «Упрямство» Богданкевича, не соглашающегося визировать любые документы, ведущие Беларусь к отказу от возможности введения собственной полноценной валюты, побуждают «конкурирующие стороны» к поиску новых способов привлечь к себе внимание электората.

    Окружение Кебича инициирует дискуссию о целесообразности Беловежских соглашений о денонсации Договора о создании СССР. Семнадцатого сентября 1993 года, выступая в Гомеле, Кебич говорит: «Я как человек, который не смог в Вискулях до конца спрогнозировать дальнейшую политическую ситуацию и на совести которого лежит груз ответственности перед своим народом, делаю все, чтобы не возродить Советский Союз (на мой взгляд, это практически невозможно), а создать его в обновленном виде».

    Это чрезвычайно важный тезис: Кебич как бы признает, что в Вискулях он участвовал в процессе денонсации Союзного договора 1922 года, но, мол, не разобрался, не смог спрогнозировать последствия. Еще чуть-чуть — и он назвал бы все происшедшее в 1991 году ошибкой. Но в Москве набирает обороты прямое столкновение президента Бориса Ельцина с Верховным Советом. И поскольку белорусский премьер сразу соображает, кто именно имеет шанс выйти победителем из сложившегося противостояния, он тут же корректирует свою позицию: ведь под соглашением в Вискулях стоит и подпись Ельцина. И 28 сентября 1993 года Кебич уже заявляет, что не считает «подписанные в Вискулях соглашения ошибкой».

    Однако привлечь внимание к истории Беловежских соглашений — это значит неизбежно вызвать в общественном сознании и традиционный вопрос: кто именно виноват? В чем? Да во всем! В том, как плохо живется белорусскому народу. В нехватке денег. В том, что пропали годами копившиеся в Сберегательном банке сбережения. В дефиците продуктов и промтоваров. Ведь было же все совсем недавно — при коммунистах! Сейчас коммунистов нет. Кто виноват? И что с виновником сейчас делать?

    Так вопрос целесообразности и правомерности Беловежских соглашений оказывается (на что и была сделана ставка) вопросом о личной ответственности Станислава Шушкевича за все, что происходит в стране. Ведь это он разрушил СССР, поставив свою подпись в Вискулях? Разумеется, он! Такое понятие, как «коллективная ответственность», не слишком популярно. «Кто лично виноват?» — это иное дело. Тут активность «широкой общественности» обеспечена…

    А где широкая общественность, там обязательно и наш герой.

    Оратору рукоплескали стоя

    Лукашенко со своей антикоррупционной комиссией еще не появился на сцене, и до поры в роли «широкой общественности» выступает Партия коммунистов Беларуси (ПКБ), созданная на обломках некогда правившей Коммунистической партии Белоруссии. В декабре прошел ее учредительный съезд. Жесточайшая обструкция, которой подвергалась ПКБ с первых дней и со всех сторон, казалось бы, свидетельствует, что это дитя белорусской политической жизни было крайне неугодно и оппозиции, и власти.

    Однако вскоре выяснилось, что представители власти на местах как раз в состоянии договариваться с «обновленными коммунистами». ПКБ повсеместно получила поддержку: новоявленным партийным функционерам их предшественники, успевшие пересесть в кресла исполкомовских начальников, предоставляли должности, работая на которых они могли тихо восстанавливать свои структуры. Кое-где этим восстановлением занимались и сами районные руководители, которые в душе надеялись, что «вся эта демократия» — ненадолго.

    Но получить официальную поддержку правительства «обновленные» коммунисты в условиях многопартийной системы никак не могли: премьера и так мутило от плакатов с надписью «Кебич — последняя надежда КПSS», которые постоянно появлялись в людных местах. Посему ПКБ было решено «упаковать» в несколько менее одиозные одеяния. Специально для этого в управлении аппарата Совета Министров, курировавшем спецслужбы и силовые ведомства, его шефом Геннадием Даниловым был найден подходящий, казалось бы, человек — подполковник запаса Сергей Гайдукевич68. Брюнет, лицом недурен, с неплохим послужным списком (ракетчик, много служил за пределами СССР, в том числе в Ираке и Ливии), Гайдукевич энергично бросился создавать «упаковку» для ПКБ.

    Так появилась странная структура под названием «Народное движение Беларуси» — откровенный противовес Белорусскому народному фронту. В состав НДБ, кроме коммунистов, входил целый ряд разного рода карликовых организаций вроде Ассоциации писателей баталистов и маринистов, только-только зарождавшейся Либерально-демократической партии Беларуси, партии Славянский Собор «Белая Русь», возрожденного ЛКСМБ… Второй, кроме ПКБ, сколько-нибудь серьезной структурой, вошедшей в состав НДБ, стало проправительственное депутатское объединение «Беларусь» — это чтобы ни у кого не возникало никаких сомнений по поводу «правильной ориентации» движения.

    Крупнейшей акцией, проведенной НДБ осенью 1993 года, стал Конгресс народов СССР, на который собралось невероятное количество разного рода политических пенсионеров во главе с памятным по перестройке партийным ортодоксом и реставратором коммунистических идей Ниной Андреевой, ставшей знаменитой после ее «Не могу поступиться принципами» — агрессивно антиперестроечной статьи в «Правде».

    Лидеры БНФ были в ярости. И здание концертного зала «Минск», в котором проходило сие действо, было окружено двумя цепями — милицией, которая «партархив» охраняла, и возмущенными пикетчиками БНФ — с бело-красно-белыми флагами и антисоюзными и антикоммунистическими плакатами.

    Состояние собравшихся в бывшем минском Доме политпросвещения можно понять. После распада СССР возникло огромное количество проблем, в первую очередь — экономического характера. Те, кто еще вчера жил относительно зажиточно, теперь чувствовали себя нищими. А в это время у них на глазах — особенно в России — сколачивались гигантские состояния, и «новые русские» беспардонно демонстрировали всем, кто теперь в доме хозяин. Росла, закипала «классовая» ненависть, укреплялась обида на тех, кто допустил всю эту несправедливость. И главную причину всех несчастий они видели во встрече Ельцина, Шушкевича и Кравчука в Беловежской пуще. Собрались, мол, перепились — и развалили Союз нерушимый республик свободных! К ответу их!..

    И кто же лучше всех это понял и стал «гвоздем» всего этого собрания?

    Разумеется, Александр Лукашенко, снова, как и на комсомольском пленуме, использовавший «чужое» мероприятие в свою пользу. И теперь уж на всю катушку.

    Его пламенная речь строилась на главном постулате. Была, мол, великая империя, создававшаяся тысячелетиями. Разрушили ее в одночасье. Сделали это в Беловежской пуще, действительно, чуть ли не по пьяному делу… Но есть вековая тяга народов к братству, и поэтому мы все клянемся Союз возродить на новой, практически неведомой основе более высокого уровня.

    Оратору рукоплескали стоя. Ветхие старики сразу ощутили готовность умереть за свой идеал, неожиданно воплотившийся в молодом и полном сил депутате… Так и не нашедшая в себе сил поступиться принципами Нина Андреева и бывший член Политбюро ЦК КПСС Егор Лигачев прослезились от счастья69. На их глазах сбывалась мечта коммунистов: нашелся кто-то, готовый возглавить крестовый поход за восстановление Советского Союза.

    У тех, кто знает Гайдукевича, которому, как известно, палец в рот не клади, возникает естественный вопрос, как это он позволил так себя обхитрить, сорвав всю славу пламенного реставратора? Гайдукевич что — не понимал? Недооценивал Лукашенко, как многие?.. Хотя… Вряд ли Гайдукевич тогда догадывался, что Александр Лукашенко будет в скором времени претендовать на роль главы государства. А может быть, наоборот, догадывался и делал двойную ставку?70

    Как бы то ни было, но наш герой снова легко запряг чужую лошадь. Не он вбросил тему в общественное сознание, не он организовал нашумевшее мероприятие, но в результате именно он заполучил в свою политическую «тройку» еще одну резвую «пристяжную» — идею возрождения СССР.

    Мероприятие готовилось для аккомпанемента правительству Беларуси, стоявшему за укрепление связей с Россией. Идеи возрождения Союза явно контрастировали с официально провозглашаемой позицией белорусского правительства. Но Кебича это не очень беспокоило: Кебич был слишком озабочен предстоящими выборами, и в том, что Лукашенко слишком резво выскочил на трибуну, тоже не видел особой проблемы…

    Комиссия, которой де-факто предстояло стать комиссией по организации политических похорон — и Кебича, и Шушкевича, а потом и всей белорусской демократии — уже начала работу.

    Глава шестая. Тема всей жизни

    Лиха беда начало

    Как и положено, председателю пусть временной, но все-таки парламентской комиссии выделили кабинет для работы. Он размещался в Доме правительства, в его «парламентском» крыле, поближе к Овальному залу, в котором проходили (и сейчас проходят) сессии Верховного Совета Республики Беларусь.

    Это особый кабинет. При советской власти в нем обитал председатель Президиума Верховного Совета БССР, а потом разместился Станислав Шушкевич. После крушения компартии и национализации бывшей партийной собственности парламент въехал в здание ЦК, что было хотя и престижно, но не вполне логично: там не было подходящего зала для заседаний всего Верховного Совета. Посему народных избранников автобусами возили в Дом правительства, где находился Овальный зал. Бывший кабинет спикера некоторое время пустовал.

    Теперь в этот роскошный кабинет — с комнатой отдыха и просторной приемной, с огромным столом для совещаний — вселили Лукашенко с его комиссией.

    Формировали комиссию, как говорит Станислав Шушкевич, «абсолютно потолочно»: «Включали желающих. Во всяком случае, я не видел, чтобы возражали по поводу какого-либо члена комиссии»71. Генерал-майор КГБ Геннадий Лавицкий был включен как бы по должности. Вдумчивый и опытный аппаратчик Михаил Маринич72 — вероятно, чтобы был услышан и трезвый голос. Остальные — кто из любопытства, кто по идейным соображениям: со злом нужно кому-то бороться.

    Лучше всего осознавали, зачем они туда идут, депутаты Сергей Антончик и Александр Лукашенко. «После того как прошли рабочие забастовки, после контакта с "Солидарностью", после изучения биографии Леха Валенсы, так неожиданно ставшего президентом, Сергей Антончик — да и не только он, а многие депутаты поверили, что президентом может стать каждый из тех, кто поднимет тему коррупции», — считает Валентин Голубев.

    Работа комиссии изначально предполагалась как открытая и гласная. К сотрудничеству с ней призывались государственные служащие всех уровней, работники правоохранительных ведомств и даже журналисты. Кое-кто добросовестно откликался. Вспоминает журналистка тогдашней правительственной газеты «Советская Белоруссия» Людмила Маслюкова73:

    «Я пришла сама по себе, движимая неискоренимым журналистским любопытством. Подошла к депутату Лукашенко и сказала, что меня интересует его доклад уже на этапе подготовки. Он сказал: "Приходи, у нас все, кому это интересно, кто хочет, приходят, смотрят, работают"»74.

    Но далеко не все было открыто для всеобщего доступа. Особенно для члена парламентской оппозиции БНФ, одного из бывших лидеров минского стачкома депутата Сергея Антончика, в котором Лукашенко заподозрил конкурента:

    — Я как член комиссии, — рассказывает Антончик, — стал требовать от Лукашенко отчета, то есть материалов. Но он никому их не давал, накинулся на меня… И в результате стал работать от нас втайне»75.

    Наш герой хорошо представлял себе, чего именно он хочет от работы комиссии. Тот же Сергей Антончик вспоминает:

    «Лукашенко распределил: ты отвечаешь за такую-то область, ты — за такую-то, а всю информацию сдавайте мне. Я отвечал за Гомельскую область. Все это продолжалось две-три недели. Вскоре стало понятно, что это профанация, что комиссия занимается сбором лишь "жареных" фактов, и что Кебич ее контролирует. Сначала я предоставлял свои материалы, а потом перестал это делать»76.

    Оказалось, что председателю комиссии сама комиссия как некий инструмент выяснения реального положения дел не нужна. Ему нужны статус председателя и возможность привлечь к работе настоящих, читай — послушных, помощников, а не группу равноправных с ним (а возможно, еще и конкурирующих с ним) депутатов.

    Важна не истина, а контроль над нею. Лукашенко хорошо понимал, что даст ему даже не сама борьба с коррупцией, а хотя бы только репутация борца. Дело о коррупции в Узбекистане, раскрученное лихими следователями всесоюзной прокуратуры Тельманом Гдляном и Николаем Ивановым, принесло им такую популярность, что к их слову во время парламентских заседаний был вынужден прислушиваться сам Михаил Горбачев. Так это — в масштабах Союза! А в белорусском болотце можно получить и больший политический капитал.

    Но собирать и анализировать информацию он не умел. Это ведь не проверка кастрюль в студенческой столовой во время рейда «Комсомольского прожектора»! Здесь нужно хорошо знать существующее законодательство, обладать опытом аналитической работы и журналистской хваткой, которая позволила бы изложить информацию увлекательно для слушателей.

    Нужны были помощники. Именно помощники, повторимся, а не депутаты.

    «Что за рожь без васильков?..»

    Помощники нашлись. В распоряжение председателя временной парламентской комиссии были делегированы ответственные сотрудники КГБ, МВД, прокуратуры, а также государственные служащие. Из них сформировалась опорная группа, куда вошли майоры (затем подполковники) милиции Михаил Сазонов, Юрий Малумов и Николай Карпиевич, а также работник организационного отдела Минского облисполкома Василий Новиков77 (по совместительству — секретарь ЦК возрожденной Партии коммунистов Белоруссии, которая, видимо, все еще надеялась на некоторый альянс с Лукашенко). Вот первые впечатления Людмилы Маслюковой от общения с милиционерами:

    «Я посмотрела бегло, какие материалы, справки, россыпь документов, фактов они имеют. Это было еще сырье — необработанное, не систематизированное… Неделю спустя меня пригласили на рабочее заседание группы. Было предложено три концепции, в которые весь этот объемный материал был сблокирован. Я остановилась на одной из них, наиболее подходящей для стилистической обработки. Здесь чувствовалась композиция, логика, последовательность оценок. Потом выяснилось, что эту "болванку" изготовил Новиков. И учитывая, что совпали наши точки зрения, мы вместе и уселись за компьютер. Малумов проверял достоверность фактуры. Сазонов поставлял "свежаки", чтобы что-то усилить. Новиков отслеживал жесткость логики, развитие мысли. А я, как и положено журналисту, резвилась над текстом»78.

    Это вовсе не означает, что Лукашенко вообще никак не участвовал в создании доклада, принесшего ему всебелорусскую популярность. По свидетельству все той же Маслюковой, «правки вносились самим Лукашенко. И главное: он помечал места, чтобы выбросить, как он говорил, два-три "фитиля". Без этого, мол, меня не воспринимают. Как говорится в народе, "что за рожь без васильков?" И хотя мы говорили, что не надо, он решил однозначно, что надо, и делал так, как решил».

    Что же за «фитили» такие планировал «выбросить» в публику Александр Григорьевич? «Эти куски, которые вываливались из общей концепции, отличаются повышенной эмоциональностью; им присущ стиль не обобщения, а бесконечного уклонения в детали и манера — "достать" человека…»79.

    Интуиция, природный дар популиста подсказывают Лукашенко, что для слушателей главное — не логика, не анализ цифр и фактов, а «фитили», переход на личности. И что бы там ни говорили, истинным автором доклада, написанного партийным философом Новиковым, журналисткой Маслюковой и двумя милиционерами — Сазоновым и Малумовым, по праву может считаться озвучивший его 14 декабря 1994 года Александр Григорьевич Лукашенко. Во-первых, в политике лавры всегда достаются не тем, кто писал текст, а тем, кто его огласил. А во-вторых, все равно публика запомнит из доклада одни только «фитили».

    «Илья Муромец» вступает в схватку

    Текст доклада был опубликован в «Народной газете» от 16 декабря 1993 года. Он поражает в первую очередь своим «запевом»:

    «Нам долгое время казалось, что мафиозные кланы и коррумпированные группировки существуют где-то там, в Колумбии и на Сицилии, на берегах Флориды и Гудзонова залива, на каких-то экзотических заморских островах и в банановых республиках. Со святой наивностью мы полагали, что это величайшее зло не расползется по Беларуси и не проникнет, подобно раковой опухоли, во все поры ее политической, экономической и социальной жизни».

    Это же былинная классика! Подвиги Ильи Муромца не имели бы смысла, если не знать про существование Соловья-Разбойника. Посему важно констатировать, что зло — есть. И оно подползает к нашей синеокой Беларуси.

    По закону жанра, Александр Лукашенко должен был столкнуться с препятствиями (как Илья Муромец продирался сквозь чащобы):

    «В связи с постоянно нараставшим противодействием со стороны должностных лиц и, прежде всего, Председателя Верховного Совета, а также отсутствием всякой помощи со стороны КГБ, мы были вынуждены пойти на собственные расследования».

    Так, первый «фитиль» есть, причем вставлен он исключительно «по адресу» — Станиславу Шушкевичу и номинально ему подчиненному КГБ в лице его шефа генерала Эдуарда Ширковского. Депутатский корпус должен среагировать: совсем недавно не хватило семи голосов, чтобы выразить Шушкевичу вотум недоверия, вдруг сейчас получится?

    Ну а дальше? Что и кому инкриминируется в докладе?

    Да ничего нового дальше нет. Сказано о том, что все знали и без Лукашенко.

    Про частные фирмы при государственных предприятиях. Которые продавали не ими произведенную продукцию по завышенной цене, причем разница уходила в карман частника.

    Про крупные рублевые кредиты, за которые по заниженному курсу покупалась валюта, на нее — партия товара, продаваемого уже по более высокой цене. При этом лица, лоббирующие выделение кредита, его конвертацию и покупку товара по заниженной цене, получали некоторый «откат».

    Про то, что крупные чиновники официально входили в состав наблюдательных советов коммерческих банков, созданных с участием государственного капитала.

    Про безвозмездную передачу государственной собственности коммерческим структурам, находящимся под патронажем высокопоставленных чиновников.

    Про приватизацию государственной собственности по заниженным ценам.

    Кроме того, в Беларуси, «оказывается», берут взятки. А чиновники выделяют квартиры и дома родственникам, даже весьма дальним, например, «тещам сыновей». К тому же чиновники, в том числе банковские, пользуются льготными кредитами.

    Собственно говоря, это и все. Ничего, казалось бы, нового. К тому же — не столько факты, сколько эмоции и общие слова. Зато гневные. Но все-таки — кому конкретно и что конкретно инкриминируется?

    Председателю Верховного Совета Станиславу Шушкевичу — якобы имевшая место с его стороны попытка (выделено мной. — А. Ф.) заполучить в личное пользование (в качестве служебной государственной машины) конфискованную у частной фирмы (на законных основаниях конфискованную) машину «форд»80. Но машина решением премьер-министра была передана гимнасту Виталию Щербо.

    Премьер-министру Вячеславу Кебичу — выделение коммерческим структурам товаров из стабилизационного фонда (вроде 10 МАЗов и 150 холодильников), а также санкционирование присутствия чиновников в наблюдательных советах банков.

    Председателю Правления Национального банка Станиславу Богданкевичу — выделение льготных кредитов банковским сотрудникам.

    Председателю Контрольной палаты (контрольного органа Верховного Совета) Василию Саковичу — покровительство коммерческим фирмам.

    Первому заместителю председателя Гродненского облисполкома (уже тогда — бывшему) Мечиславу Гирутю — семейственность.

    Дальше фигурируют чиновники и депутаты, строившие квартиры, сидевшие в наблюдательных советах банков, а также покровительствовавшие коммерческим фирмам и вовсе районного уровня.

    Вот, пожалуй, и все по персоналиям… Вряд ли кто-нибудь даже из числа самых доброжелательных к Александру Лукашенко историков когда-нибудь обнаружит здесь не то что щупальца спрута сицилийской мафии, а хотя бы признаки того, что называют системной коррупцией, и системного подхода к ее изучению…81 Вряд ли, читая доклад Александра Лукашенко сегодня, кто-нибудь увидит в авторе былинного богатыря…

    Таково содержание доклада. Но не его суть.

    «Все ждали взрыва бомбы…»

    Конечно, как и в любой другой стране, в Беларуси была коррупция. Просто целью доклада было вовсе не изобличение реальных коррупционеров. Поэтому его поначалу не испугались.

    Ничего страшного не увидели для себя в докладе ни его «герои», ни парламентарии и приглашенные на сессию. Хотя слушали Лукашенко с интересом. Свидетельствует Людмила Маслюкова: «Доклад был очень длинный… Но слушали. И среагировали правильно, как он предполагал, на "фитили". Аудитория безошибочно угадывала, где текст выписанный, а где импровизация. На импровизацию реагировали живо, остро, кто как: кто с восторгом, кто с негодованием, по всему диапазону»82. Говорит депутат Валентин Голубев: «В день выступления Лукашенко с так называемым антикоррупционным докладом уже с утра во всем Верховном Совете царило напряжение, воздух просто звенел. Все чего-то ждали. Все ждали бомбы. Сенсация уже была обещана».

    Но никакая бомба в Овальном зале Дома правительства не взорвалась.

    «Присутствовали все депутаты, — продолжает Голубев, — большинство из них представители власти или в центре, или на местах, плюс Совет Министров. И после таких громких слов, что "я сейчас расскажу все" в зале повис страх: что он скажет обо мне?.. Но вот, оказывается, Кебич не очень виноват… Напряжение заметно спало: "похоже, что хороший доклад, хороший". И когда было сказано: "Наумчик ездит на иномарке!" — все! И для Верховного Совета, и Совета Министров Саша Лукашенко стал своим. Сразу очень разумно показав, против кого он будет бороться, где будет обнаружена коррупция… Конечно, известный прием следователя Гдляна он тоже использовал, заявив, что "я вам ничего не сказал — самые страшные факты у меня здесь (показав папку), и о многих сидящих в этом зале". Но доклад закончился тем, что никто ни про кого ничего криминального так и не узнал, некоторые порадовались: "обо мне ничего не сказали, а сказали о ком-то, кого я не люблю". Зато у всех осталось ощущение, что против Сашки лучше не выступать».

    Станиславу Шушкевичу запомнилось «неописуемое удовольствие зала, особенно когда шли какие-то закидоны в мой адрес — абсолютная ложь, совершенно бездоказательная и пустая, но к большой радости собравшихся. Притом здесь не выделялись ни представители БНФ, ни молодые демократы-аристократы»83.

    Шушкевичу, естественно, за всем этим увиделись откровенные правительственные козни:

    «Скажем прямо: Кебич, с которым у меня формально были очень хорошие отношения, видел во мне игрока и соперника. И поэтому он приласкал Лукашенко и начал ему давать всякие материалы, которые бы поставили меня в трудное положение. Я только знаю, что если я, по сегодняшним меркам, сшил какой-то никчемный костюм в ателье Совмина, то потом все бумаги анализировались — не сделали ли мне каких-то скидок… У меня не хватало времени на все, и мне хотелось кое-что завершить у себя на даче. И силами совминовской структуры я построил там гараж. Вот и все, что я не делал своими руками. Рассчитывался за это все мой помощник, которому я отдавал деньги. Уверен, что по тем нормам расчет был полным. Во всяком случае, никаких претензий не было… Но Кебич с удовольствием приказал все это найти — найти — найти».

    Приказывал что-либо Кебич или вообще ничего об этом не знал — это вопрос личных взаимоотношений двух высших должностных лиц белорусского государства. В конце концов, очевидно главное: строительство гаража на личной даче государственным ремонтным управлением, счета которого оплачены, — вот и вся коррупция, обнаруженная Александром Лукашенко в деятельности Председателя Верховного Совета Республики Беларусь. Так сказать, ящик гвоздей, полученный и не так оформленный.

    Впрочем, сам премьер-министр ведь тоже был фигурантом того же доклада.

    «Правительство сильно ругали, и все, что в этом докладе говорилось в адрес правительства, уже до этого звучало. Никаких новых фактов не было. Поэтому правительство реагировало вяло — как всегда, сидело насупившись. А он вещал и вещал: мол, в этой папке у меня черт знает что»84.

    Даже спустя столько лет видно, что «фигуранты» этого «антикоррупционного» доклада, их союзники и оппоненты просто ничего не поняли в происшедшем. Они думают, что их кто-то в чем-то обвинял. А на самом деле их имена просто использовали для того, чтобы через головы министров и депутатов сказать народу: они плохие, они вас всех обижают, а я хороший, я вас всех смогу защитить и спасти. Названные в докладе могли сколько угодно отстаивать свое доброе имя. Но дело-то было сделано. Александр Лукашенко официально, с трибуны Верховного Совета, дал — и в этом суть происшедшего — ответ на вопрос о том, почему мы работаем много, а живем плохо. Ответ совпал с тем ответом, который получил в свое время Александр I из уст Карамзина, поинтересовавшись, что происходит в России: «Воруют!».

    Бомба в зале не взорвалась. И никаких прямых последствий для «героев» доклада он за собой не повлек.

    Что прикажете делать с этими разоблачениями?

    Вспоминает Геннадий Данилов:

    «Лукашенко как председатель комиссии направил все материалы в Совет Министров для реагирования, и по памяти приложил к этому небольшому материалу список фамилий из сорока должностных лиц, больше трети из них — по городу Минску. Была подготовлена резолюция Кебича с просьбой прокурору республики Шолодонову: рассмотреть и внести предложения в Совмин. Шолодонов прислал ответ о том, что все материалы доклада, касающиеся конкретных должностных лиц, изучены и проверены, и нет никаких оснований для привлечения их к уголовной ответственности»85.

    Более того, даже спустя пять лет после доклада, то есть когда его автор уже давно работал Президентом Беларуси, большинство упомянутых в нем лиц (кроме Кебича, Шушкевича и Богданкевича, разумеется) продолжали состоять на государственной службе. Для примера обратим внимание на судьбы двух лидеров «минской мафии». Председатель Минского горисполкома и горсовета (тогда эти должности были совмещены) Александр Герасименко после своей отставки с этого поста направлен послом Республики Беларусь в Болгарию, после чего занял пост заместителя министра иностранных дел Беларуси. Его тогдашний первый заместитель Владимир Ермошин стал вначале председателем Минского горисполкома86, после чего в 2000 году был назначен премьер-министром Республики Беларусь, в каковой должности за год работы укрепил свой статус очень приличного человека и добросовестного чиновника. Другие же высокопоставленные «коррупционеры» — скажем, в ранге вице-премьеров, против кого был обращен «праведный гнев» докладчика, — ушли в отставку, но тихо-мирно, без уголовных дел, продолжив заниматься бизнесом уже вне власти. Такая вот «коррупция»…

    Но зато тема коррупции, громогласно поднятая нашим героем, оказалась сродни бикфордову шнуру: поднеси спичку — и рано или поздно взорвется. Вопрос длины бикфордова шнура, то есть времени.

    Страна застыла у «брахучки»

    Видел или не видел сам Лукашенко слабости своего творения? Сегодня у меня нет сомнений в том, что все он видел и все прекрасно понимал. Более того, по настоящему серьезную фактуру, полученную от органов, он сознательно в доклад не включил — оставив на потом. Хорошо зная, как компромат на руководителей пригодится ему в дальнейшем.

    Но если бомба не взорвалась в самом Овальном зале, это не означает, что взрыва не было вообще.

    Информационное пространство Республики Беларусь никогда не было ни суверенным, ни свободным. Радиостанций в диапазоне FM в тот период почти не существовало. Местные газеты выходили, как им и положено, принося новости на день-два позже. Интернет был для белорусов тайной за семью печатями.

    Для получения собственно белорусских новостей оставалось два канала. Это, во-первых, белорусское телевидение. Но его включали в те времена крайне редко. По телевизору все смотрели в основном Москву87.

    Во-вторых, радиотрансляционная сеть, которую в городах называют «точкой», а в деревнях — «брахучкай»88. Это великое изобретение советской власти позволяло донести идейные установки партии и правительства до самой глухой деревни и до каждого государственного учреждения: «точка» вещала везде. Депутатские сессии транслировали по этому незамысловатому аппарату в прямом эфире. В том числе и доклад Лукашенко.

    Более трех часов длилось все это действо, но в памяти слушателей «точки» отложилось главное: Лукашенко произнес доклад, в котором назвал тех «сволочей», которые воруют и из-за кого нам так плохо живется.

    Доклад обсуждали все и всюду. Лукашенко угадал самую суть «народного», советского мышления: если кому-то живется лучше нас, то этот человек наш враг.

    И использовал свою «догадку» на всю катушку.

    Говорит Леонид Дейко89, депутат Верховного Совета Беларуси:

    «Это была любовь сердца. Люди, поддерживавшие Лукашенко, были в восторге не столько от содержания его доклада или разоблачений, сколько от его сути: "Как он им дал! Как он им дал!" — "За что?" — "За это все!" Восприятие на уровне сеанса гипноза».

    Главное: после этого доклада на Лукашенко обратили внимание женщины, что было очень важно. Свидетельствует Петр Кравченко:

    «Лукашенко понимает, что женщины — большущая сила в Беларуси, — они давно хозяйки в доме. Они четко определяют магистральную направленность действий семьи. И они, увидев мужчину, который олицетворяет собой решительность и активность, разумеется, прониклись сочувствием…

    Однако далеко не все разделяли восхищение докладчиком. Говорит публицист Евгений Будинас90:

    «Доклад Лукашенко меня в полном смысле ошарашил. Разумеется, не содержанием, в котором не было ничего нового. Я всегда говорил, что содержание любого партийного доклада — в его форме, и только в ней. Под многими идеями, звучащими на любом партийном пленуме или съезде, с радостью подписался бы любой порядочный человек, если бы не форма, в которую они были облечены. Ложь становилась очевидной, когда вслушивались: как, какими словами это выражено.

    Так вот, в докладе Лукашенко как раз форма была маразматична. И содержание было такое же маразматичное. Но это был кич, который безотказно подействовал на толпу. Тогда я сразу понял: в Беларуси появился «идол», равного которому по силе воздействия на массовое сознание у нас никогда не было. Очевидным стало, что это будущий президент. Вот только жить в таком обществе сразу расхотелось.

    Увидел маразматичность ситуации не только я, но никто из интеллигенции, даже возмущаясь грязью в докладе, упорно не желал видеть за этим никакой опасности. Лукашенко их не занимал. И в предвыборной кампании они распыляли силы, безответственно поддерживая слишком мягкотелого Шушкевича или "упертого" Позняка. "Опомнитесь, — безуспешно взывал я на каком-то демократическом конгрессе, — подумайте, кому мы сдаем народ. Давайте поддержим Кебича, у которого есть хоть какие-то шансы, и мы получим пару лет передышки, чтобы разобраться, определиться с лидером, способным повести за собой народ в сторону демократии!" Но даже самые умные из моих коллег тогда ничего не хотели слышать…».

    Признаюсь, что очевидную слабость доклада я тоже видел. Но, совсем не понимая опасности (в том числе и для себя), мы считали тогда, что наш герой действует ловко, чем подтверждает свою способность повести за собой людей, которые именно и ждут такого откровенного популизма. Это и привело меня, да и не только меня, в команду Лукашенко. Очень уж хотелось победить. А ведь именно после этого доклада многие начали рассматривать Лукашенко в качестве главного претендента на президентство.

    Напомним: президентский пост еще не введен, а Станислав Шушкевич и Вячеслав Кебич по-прежнему возглавляют парламент и правительство.

    Впрочем, это уже ненадолго. Потому что в тот момент лежавшая, по словам Лукашенко, в грязи власть как-то сама собой отодвинулась от тех, кто ее выронил, и молча подползла к ногам нашего героя. Нет, не оттого, что он был чище или лучше других. Просто он оказался единственным, кого по-настоящему интересовал результат. «Он предлагал хоть какое-то решение, пусть самое примитивное — победить коррупцию и зажить счастливо, но другие и этого не предлагали», говорит Эдуард Эйдин91.

    И народ увидел в высоком, физически крепком 39-летнем мужике, работавшем директором совхоза, былинного героя, того, кто способен не только взять власть, но и сделать ее народной. Собственно говоря, это и есть единственная четко артикулированная белорусская мечта. Мечта о добром — вернее, справедливом — начальнике, который накажет обидчиков.

    В ожидании «справедливого» царя

    В Беларуси люди привыкали связывать свое относительное благополучие с заслугами отдельных личностей.

    Огромный памятник Сталину нависал над белорусской столицей. Около этого памятника, узнав о смерти Великого Вождя и Учителя, плакали жители Минска. Впереди всех, стоя на коленях, рыдали руководители Союза писателей — те, кого не успели расстрелять, — во главе с народным поэтом Кондратом Крапивой.

    Вскоре власть в Белоруссии перешла в руки руководителей-«партизан». Это были герои партизанского движения, бывшие вожаки белорусского комсомола. Поскольку партизанская война канонизирована при их жизни, каждый из руководителей этого поколения старался стать «живой легендой».

    В первую очередь это можно сказать о Кирилле Мазурове и Петре Машерове, по очереди возглавлявших ЦК Компартии Беларуси. Помимо того, что слава во время войны пришла к ним вполне заслуженно, они оказались руководителями-патриотами. Мазуров, а затем и Машеров использовали статус «республики-партизанки» для того, чтобы привлечь максимум средств из всесоюзного бюджета. За счет этих средств строились гигантские заводы, призванные обеспечить потребности всего Советского Союза в машинах и тракторах. Особенно хорошо это удавалось Машерову: его предшественник Мазуров в это время уже работал в Совете Министров СССР в должности первого заместителя председателя правительства и члена Политбюро ЦК КПСС, поэтому «партизанское лобби» умудрялось «решать вопросы» без оглядки на недовольство руководителей других республик.

    С именем Машерова связана легенда о сытой республике-работнице, кормившей колбасой и Москву с Ленинградом, и собственных жителей. Причем слухи о белорусской сытости распространялись так далеко, что отставные военнослужащие, имевшие право выбирать, в каком городе будут вековать пенсионерский срок, стремились выбрать Минск или другой белорусский город. И до сих пор по числу отставных военнослужащих на душу населения Беларусь впереди всего СНГ.

    Было относительное благополучие. Правда, можно было съездить в Вильнюс — бывшую белорусскую Вильну, от щедрот подаренную Сталиным литовскому народу, после того как Литва «возжелала» стать советской. И там, в Вильнюсе, увидеть, что и без особой любви к партии и правительству города могут быть чистыми, люди опрятно одетыми, а пища высококачественной.

    Но в Вильнюсе жили «литовские националисты», а в многонациональной Беларуси считалось, что националисты — это те, кто сотрудничал с немецкими оккупантами. В общем, плохие люди.

    В Беларуси национализма не было. Машеров был «хозяином», заботившимся о «своей» республике. Но националистом он не был. Именно при Машерове произошло массовое закрытие белорусскоязычных школ в городах: продвижение по пути к коммунизму в Беларуси сопровождалось окончательным уничтожением главного признака национальной идентичности.

    Машеров хорошо смотрелся на фоне одряхлевшего Леонида Брежнева. Великолепный оратор, герой войны (звезды, усеявшие грудь генсека, всерьез не воспринимались), скромный в повседневном быту, Петр Миронович как руководитель льстил самолюбию граждан БССР. Они любили его — и уважали себя за то, что им достался такой хороший руководитель. С трепетом ожидали: не дай бог, заберут в Москву на повышение. А когда Машеров погиб в автокатастрофе, тут же распространилась легенда о том, что убрал его Брежнев, возревновавший к нему как к потенциальному сопернику… Отсюда, мол, и катастрофа. Белорусскому массовому сознанию льстила сказка о добром руководителе, погибшем по велению «злодея» из Москвы. О Машерове слагались легенды.

    Народ ждал наследника — и Машерова, и всех других своих бывших героев-руководителей.

    Четырнадцатого декабря 1993 года люди услышали сипловатый голос того, кого так долго ждали. На трибуну сессии Верховного Совета 12-го созыва поднялся один из депутатов Верховного Совета, а сошел с нее будущий президент Республики Беларусь92.

    Глава седьмая. Перед решающим стартом

    К «стае» тянутся

    Несколько слов о команде и о том, как она собиралась.

    Первыми, как уже говорилось, были «молодые волки» — Гончар, Синицын, Булахов. Вернее — пока без Синицына. Его появление мне слишком хорошо запомнилось.

    В этой истории я оказался, предоставив Лукашенко помещение под будущий штаб, как уже говорилось в самом начале. С того момента практически все серьезные переговоры, включая привлечение новых людей, Лукашенко вел либо в Доме правительства, в «рабочем кабинете председателя комиссии» — чтобы гости видели, что он все-таки власть, либо в моем кабинете, из окон которого видно здание бывшего ЦК КПБ. А самые важные93 — в комнате отдыха первого секретаря ЦК СМБ, оставшейся от советских времен, когда эта должность была номенклатурной. Здесь мне и довелось познакомиться с Синицыным.

    Они пришли вдвоем. Разговор шел тяжело, Лукашенко долго уговаривал Леонида (я даже не знал, кто это такой!) возглавить штаб.

    На правах хозяина я заварил и подал чай, впервые увидев, как человек (в данном случае — Синицын) пьет чай из блюдечка.

    Внезапно Синицын обернулся и спросил меня в лоб:

    — Александр Иосифович, а сколько тебе платит Данилов за то, чтобы ты за нами тут приглядывал?

    Чашка с кипятком едва не выпала у меня из рук. Меня заподозрили в стукачестве и оскорбили в моем собственном кабинете. Воцарилась неловкая тишина. Лукашенко наблюдал за нами молча и не без любопытства.

    К совковой манере обращения с «младшими по рангу», он, видимо, давно привык.

    Мои объяснения, что Данилова (того самого, который был правой рукой Кебича и курировал от Совмина силовые структуры) я видел всего дважды в жизни, причем при свидетелях, никого не заинтересовали, как, впрочем, и мое возмущение.

    Синицын прихлебывал чай из блюдечка. Лукашенко тоже пил чай, как ни в чем не бывало продолжая разговор. Видимо, моя реакция на столь очевидную провокацию обоих удовлетворила: в ответ не взорвался, не нахамил, гостей не выгнал и сам пулей не вылетел94 — значит, с этим работать можно.

    Тут же состоялось мое знакомство и с еще одним персонажем, сыгравшим одну из ключевых ролей в дальнейшей истории.

    Из приемной донеслись возмущенные возгласы моей секретарши.

    Девушка пыталась преградить путь в кабинет какому-то верзиле с добродушным лицом: она приняла его за синицынского шофера. Хотя этот человек действительно водил машину, причем очень уверенно, но был не шофером, а депутатом Верховного Совета, причем директором предприятия международного фонда «Наследие Чернобыля», которое много позже будет фигурировать в различных вариантах публикаций как едва ли не основной спонсор предвыборной кампании Александра Лукашенко 1994 года. Это был Иван Титенков, и его серебристый «мерседес» стоял внизу у подъезда95.

    Другие люди приходили разными путями, кого-то приводил и я, как например, своего соперника на выборах народных депутатов БССР 1990 года полковника Сергея Посохова. Не прошли в парламент тогда мы оба, но сейчас я вспомнил говоруна-политработника и попытался его найти.

    В ответ из Гродно высадился целый десант: сам Посохов, с ним бывший первый секретарь Гродненского обкома КПБ Владимир Семенов, подполковник Владимир Нистюк96 и депутат Гродненского горсовета Андрей Лосев, с которым мы были знакомы как члены обкома комсомола.

    Эту «делегацию», представлявшую гродненскую областную организацию Народного движения Беларуси (то есть, все того же Гайдукевича), Лукашенко принимал в своем «рабочем» кабинете в здании Дома правительства. Так он получил опору в Гродненской области — очень тяжелом для него регионе, где явно предпочитали Позняка и Шушкевича.

    Встал вопрос, кто у нас будет заниматься международной политикой. Журналист Игорь Гуковский напомнил мне о моем земляке, выпускнике МГИМО Валерии Цепкало, работавшем советником председателя Верховного Совета97. Мы встретились с ним в буфете гостиницы «Октябрьская», я не знал, как начать разговор, по тут мимо нас прошел Лукашенко, живший в этой же гостинице. Какой был, в спортивных штанах с пузырями на коленях, домашних стоптанных тапочках. Он прошел к буфету и, возвращаясь с бутылкой минеральной воды, заметил нас:

    — О, здорово! (Это приветствие он произнес совершенно по-белорусски: «Здароў!»)

    Несколько ничего не значащих фраз, и было понятно, что интеллектуал Цепкало в команде. Команда быстро пополнялась депутатами. Помню, как настороженно впервые вошел в кабинет молчаливый Виктор Шейман, секретарь парламентской комиссии по вопросам безопасности98. И как он вышел, такой же молчаливый, но уже широко улыбающийся. По-моему, больше такой светлой улыбки на лице Шеймана я ни разу не видел… Помню, как впервые пришли дружившие тогда депутаты Анатолий Лебедько и Александр Шипко, как появился Виктор Кучинский99… Понятно, как были нужны депутаты в канун предстоящих парламентских схваток. Ведь предстояло добиться принятия Конституции с введением поста Президента, что не представлялось возможным, пока Верховным Советом руководил Станислав Шушкевич, — а значит, необходимо было сместить Шушкевича.

    Клинтон помогает Шушкевичу

    Антикоррупционным докладом Александр Лукашенко, несомненно, достиг своей цели. Теперь его знали все. И знали как непримиримого радетеля за справедливость, в борьбе со всеми власть предержащими, включая формального главу государства Станислава Шушкевича.

    Весь 1993 год депутаты пытались объявить Шушкевичу недоверие — не получалось. Вновь подписи за отставку спикера начали собирать чуть ли не сразу же после лукашенковского доклада. Но и на этот раз не хватило голосов. Депутаты вообще народ вольный; многие ходили на сессии, как в буфет, — кофейку выпить. Идея должна была созреть, а она все не созревала. Неожиданно вмешался внешний фактор.

    У фактора были имя и должность — Уильям Джефферсон Клинтон, президент Соединенных Штатов Америки.

    Биографы Станислава Шушкевича, Людмила и Александр Класковские, в своей книге о «разрушителе СССР» приводят его слова: «Когда я окончательно убедился в том, что все предрешено, оставалась одна цель — не допустить, чтобы был сорван визит Клинтона в Беларусь, запланированный на январь 1994-го»100.

    Сегодня Шушкевич вспоминает:

    «Я считал, что для нашей страны это очень нужно, потому что тогда Беларусь мало кто знал. Я очень хотел, чтобы визит Клинтона состоялся, и я поставил свою задачу: вот этот визит пройдет, и дальше — хоть трава не расти».

    Действительно, скандал с отставкой главы государства легко мог обернуться отменой с большим трудом достигнутой договоренности о визите Клинтона в Минск. Это хорошо понимал не только Шушкевич, но и Кебич, и Петр Кравченко101, тогдашний министр иностранных дел Беларуси. Допустить подобный скандал на третьем году существования суверенной Беларуси означало очень серьезно испортить взаимоотношения со Штатами. Посему досидеть в спикерском кресле до визита Клинтона, намеченного на 15 января 1994 года, Шушкевич был обречен.

    Президент США провел три встречи: со Станиславом Шушкевичем как высшим должностным лицом государства, с Вячеславом Кебичем как главой правительства и лидером парламентского большинства, наконец, в Куропатах — с Зеноном Позняком — как с лидером парламентской оппозиции.

    С Лукашенко Клинтон не встретился. Думается, дело тут не в тонкостях дипломатии, а в том, что ему просто не доложили о существовании столь скандального претендента на власть.

    Во время возложения цветов к монументу Победы на Площади Победы Клинтон вдруг отвлекся и подошел к толпе, окружавшей памятник тесным кольцом. Пожав несколько рук, можно было и остановиться, но президент США видел перед собой молодые лица, светящиеся радостью глаза. Ему хотелось доставить этим людям еще немного радости, и он пошел «по рукам» — вдоль кольца, стараясь поприветствовать всех.

    Растерянная милиция взывала в мегафоны: «Граждане, не толпитесь! Президент поздоровается со всеми!».

    Шушкевич шел поодаль и, как пишут в своей книге супруги Класковские, «мало кто видел, что в его глазах светились одновременно и радость и печаль»102.

    Прямая трансляция шла по белорусскому телевидению. И одинокую мешковатую фигуру белорусского спикера в старомодном пальто, которого — в минуту, казалось бы, его дипломатического торжества — никто не замечал, несколько раз телекамера все-таки показала…

    «Первый зубр пал!»

    А уже назавтра, 16 января, Шушкевич окажется в центре очередного скандала. Дело в том, что в Беларуси после своего бегства из Вильнюса скрывались от литовского правосудия руководители компартии Литвы, обвинявшиеся в причастности к вильнюсским событиям января 1991 года. Тогда, напомним, при попытке штурма телевизионной башни военными подразделениями погибли патриоты, защищавшие суверенитет Литвы.

    Руководство Литвы давно требовало от своих белорусских коллег выдачи товарищей Бурокявичуса и Ермалавичуса. Белорусы отказывали. Но именно в день визита Клинтона, 15 января 1994 года, «люди в штатском» из числа сотрудников белорусских спецслужб «повязали» литовских коммунистов-подпольщиков на минской конспиративной квартире и передали литовским спецслужбам. Мол, разбирайтесь сами.

    На следующий день было объявлено закрытое заседание Верховного Совета. Шум подняли коммунисты, бывшие и действующие, которым литовские товарищи по партии были важнее нормальных цивилизованных отношений с соседним государством. Шушкевича обвиняли в предательстве, в превышении власти. Было решено поставить на голосование вопрос об отставках всех, кто мог быть причастен к инциденту. А тут еще постоянные выступления Александра Лукашенко с требованиями наказать коррупционеров, упомянутых в его докладе.

    Верховный Совет оказался парализованным: чтобы продолжать работу, нужно было решать вопрос о доверии политическому руководству страны.

    В бюллетени для голосования внесли имена Станислава Шушкевича, Вячеслав Кебича, председателя КГБ Эдуарда Ширковского, министра внутренних дел Владимира Егорова и генерального прокурора Беларуси Василия Шолодонова. Всех одним чохом — и за литовских коммунистов, и за коррупцию, и за то, что кто-то кому-то мешал. Хотя очевидно, что в той ситуации все мешали всем.

    По итогам голосования доверие было выражено лишь премьеру Вячеславу Кебичу и генеральному прокурору Василию Шолодонову. Так получилось, что в отставку были отправлены именно те «силовики», у кого был конфликт с Даниловым, а значит, и с руководством правительства.

    Интересы парламентского большинства и «молодых волков» совпали, и против Станислава Шушкевича проголосовали 209 депутатов. Этого было достаточно.

    Депутат Валентин Голубев вспоминает:

    «Каждый день к трем микрофонам выходят Булахов, Гончар и Лукашенко. Каждый день начинается с того, что надо снять Шушкевича, надо снять Шушкевича. Это минут 10–15 ляманта103, потом день работы. Но и днем кто-нибудь из них обязательно что-то скажет по этой теме. На следующий день эти же три человека снова стоят возле микрофонов».

    Проводя пресс-конференцию по поводу отставки Шушкевича, Виктор Гончар будет, как всегда, беспощадно откровенен: «Формальные основания для отставки Шушкевича не совпадают с реальными причинами»104. И с пафосом победителя декларирует: «Первый беловежский зубр пал», — имея в виду участие Шушкевича в подписании Беловежских соглашений.

    Формально «молодые волки» в тот день не выиграли ничего, хотя и получили дополнительный козырь в глазах электората: ведь если Шушкевича сняли, значит, Лукашенко прав. Если сняли после доклада, значит, вследствие доклада. И отставку Шушкевича никто в народе не связывал ни с чем, кроме скандального «ящика гвоздей».

    Мне кажется, именно поэтому отставка Шушкевича предрешила и падение Кебича. Народ требовал новых и новых жертв. Это ведь как телевизионный сериал: в первой серии разоблачается зло, во второй должен быть наказан первый злодей, в третьей — второй и так далее, пока зло не уничтожается как таковое.

    В оценке своей роли в свержении председателя Верховного Совета «молодые волки» свою роль все же переоценивали. Снимали Шушкевича, как говорится, всем миром. Хотя, как свидетельствует Валентин Голубев, «некоторые депутаты просто специально бюллетени свои не вбросили, чтобы потом показать Шушкевичу, что, мол, "я против Вас не голосовал"», против спикера были почти все. И оппозиция БНФ, характеризуя отставку как один из этапов «ползучего коммунистического переворота» (выражение Зенона Позняка), вместе с тем дала довольно суровую оценку и председательской деятельности Шушкевича. Главными были упреки в нерешительности, непоследовательности, соглашательстве с прокоммунистическим большинством.

    Сам Станислав Шушкевич сегодня так оценивает участие фракции БНФ в собственной отставке:

    «Я абсолютно убежден, что в числе голосовавших против меня было большинство представителей Народного фронта. И игра здесь очень простая: Позняк был уверен, что наступит паралич, что они не изберут председателя. Здесь он абсолютно не понимал, что может произойти».

    Скорее всего, Станислав Шушкевич ошибается. Позняк не мог не понимать, что в условиях форсированной президентской кампании новый председатель Верховного Совета не успеет стать полноценным конкурентом в борьбе за пост президента. А в том, что положение о введении поста Президента немедленно будет внесено в Конституцию, сомнений не было ни у кого.

    Мечислав Гриб исполняет миссию

    Преемником Станислава Шушкевича на посту председателя белорусского парламента стал генерал-лейтенант милиции Мечислав Гриб105, бывший начальник Витебского областного УВД, возглавлявший в Верховном Совете комиссию по вопросам безопасности.

    Можно сказать, что Мечиславу Грибу повезло. Ведь раньше он принадлежал к областной номенклатуре, откуда, несмотря на «генеральский» статус, пробиться в руководители общенационального уровня бывало нелегко. Везение же объяснялось довольно просто. Правительство, державшее руками Геннадия Данилова все нити управления парламентом, не захотело выпускать на роль первого лица государства ни партийных функционеров высшего уровня, ни председателей облисполкомов — такой спикер, имевший свой электорат, легко мог бы вырасти в сильного кандидата на президентских выборах. Иное дело — малоизвестный милицейский генерал…

    Гриб быстро понял, какая роль ему отведена. Он был по-житейски умен, честолюбив, как всякий генерал, руководящая работа в органах неплохо развила его организаторские способности.

    Посему он сосредоточился на том, что было доступно. Сейчас, после того как «зубра» Шушкевича «опустили» до уровня «козла отпущения», на него можно было списать все грехи парламента, включая затянувшуюся возню с новым вариантом белорусской Конституции. Работу по принятию Конституции генерал организовал по-военному четко. Шло голосование по статьям, затем по главам и разделам. Поскольку парламентское большинство также осознавало свою задачу, особых препятствий не было.

    Тем более что Кебич готовился к выборам. Еще в начале января 1994 года премьер проводит неформальную встречу с руководителями исполкомов, на которой они заверяют его в своей лояльности и дают гарантии положительного итога всенародных президентских выборов. На встрече прозвучало только два голоса сомневающихся — мэра Гомеля Светланы Гольдаде и мэра Новополоцка Александра Нияковского. Остальные же так стремились польстить «дорогому Вячеславу Францевичу», что им и в голову не приходило сказать правду о реальном положении дел в регионах и о настроениях избирателей.

    Никто не сомневается сегодня, что, будь у него правдивая информация, Кебич ни за что бы не ввязался во всю эту историю с президентством. Но ни объективной информации, ни прогнозов, на ней выстроенных, у премьера не было. И — началось! Проправительственное большинство в парламенте начало активно лоббировать введение президентского поста.

    «Волки» снова идут в атаку

    Тут возникла заминка. Депутатское объединение «Беларусь» разработало такой проект главы о президенте страны, по которому правом выдвигаться кандидатом в президенты обладали только граждане Республики Беларусь не моложе сорока лет.

    Это становилось преградой не только для Булахова или Гончара, но и для самого Александра Лукашенко, которому 40 лет исполнялось лишь в конце августа. Выборы же предполагалось провести не позднее июля.

    «Молодые волки» вновь пошли в атаку. Было за что сражаться. И с кем. Вспоминает депутат Леонид Дейко:

    «В то время было уже совершенно очевидно, что маховик по избранию Лукашенко раскручен и набрал колоссальную энергию, что вызывало протест всех сторонников Кебича. Хорошо помню один момент, когда шло голосование по возрастной норме. Многое зависело от того, как проголосуют депутаты от ветеранской организации, у которых было 29 мандатов в Верховном Совете. И вот, когда шло голосование, я хорошо помню, за колоннами в верхней части зала бегал Лукашенко и кричал:

    — Попробуйте только не так проголосуйте. Я вас тогда по стенке поразмазываю!

    Это относилось к ветеранам. И вот они, даже те, кто в молодые годы не дрогнули перед серьезными испытаниями, здесь немножко, мне кажется, подкачали. И сдались под таким напором…»

    Но дело не только в напоре. Очевидцы рассказывают, что вопрос о снижении планки до 35 лет был решен просто, как говорится, на «дурочку». Встал Виктор Гончар и сказал:

    — Вы что, Лукашенко боитесь106?

    После чего парламент проголосовал.

    «Ну, нет, — поправляет меня генерал Валерий Павлов, — не только Гончар, потом еще вышел "молодой политик" Лебедько107 и начал кричать, что это "зажим" молодежи. А Виктор, да, так действительно сказал что всех это возмутило, хотя большинство понимало, что ограничение это, прежде всего, ограничивало бы возможности Лукашенко… До сих пор жалею, очень жалею, что парламент тогда поддался на провокацию Гончара и Лебедько…»

    «При работе над текстом Конституции комиссия по делам молодежи подготовила ряд поправок, — говорит Анатолий Лебедько. — Логично, что они отражали интересы молодых граждан, а не пенсионеров. И не удивительно, что мы поддерживали идею опустить планку до уровня 35 лет. Тогда о Лукашенко, по-моему, никто серьезно не думал. В противном случае сторонники Кебича могли заблокировать даже запятую в предложении».

    Вот уж действительно, если бы молодость знала, если бы старость могла…

    К слову, о «старости». Решающую роль в том, что «возрастное» препятствие все-таки было устранено, сыграл именно Мечислав Гриб. Говорят, что перед обсуждением этого вопроса в кабинет председателя Верховного Совета заходили Виктор Гончар и Дмитрий Булахов. О чем они говорили со спикером — неизвестно, что обещали, какие аргументы приводили — никто не знает. Но Мечислав Иванович открыто поддержал тот вариант, который устраивал «молодых волков».

    Очень даже может быть, что эта поддержка перевесила зов здравого смысла и чувства самосохранения: парламентское большинство сочло, что если уж спикер Верховного Совета, креатура правительства, так уверен в будущей победе кандидата от власти, то чего уж бояться всем остальным?

    В феврале Верховный Совет принимает все спорные положения Конституции, в том числе и раздел о президентстве. Чтобы собрать кворум, поступили «просто». Депутатов, сказавшихся больными, отыскивали дома или в госпитале, под роспись им выдавали именной бюллетень и просили голосовать. Такая игра под названием: «Попробуй откажись!». Действительно, как тут отказаться, когда сам премьер заинтересован в скорейшем принятии Основного закона — то есть, во введении президентского поста.

    Пятнадцатого марта 1994 года Конституция была принята полностью. А еще через две недели Верховный Совет принял решение провести выборы первого Президента Республики Беларусь 23 июня 1994 года.

    Глава восьмая. На старте

    Перед сражением

    Двадцать четвертого апреля Центризбирком зарегистрировал 19 инициативных групп. Фаворитами считались семеро. Вот их имена в алфавитном порядке: Александр Дубко; Геннадий Карпенко; Вячеслав Кебич; Александр Лукашенко; Василий Новиков; Зенон Позняк; Станислав Шушкевич.

    Было очевидно, что только у трех «главных» противников Лукашенко есть свой «конек» и, соответственно, гарантированный электорат.

    Первый — Кебич, который должен был выступать в роли единственного «кандидата власти», отца-благодетеля, посвятившего жизнь счастью народному. Его так и «лепили». Когда в юбилей Петра Машерова правительственная газета опубликовала интервью с лежавшим в тот момент на больничной койке премьером под заглавием «Дорогой Петр Миронович», прием был обнажен максимально: «Кебич — это Машеров сегодня» — формулировка, которая была подхвачена даже российской прессой. Так, в «Московских новостях» вышла статья Ларисы Саенко «Наследник Машерова». Штаб Кебича апеллировал к ностальгии населения по советскому благополучию. Консультантам Вячеслава Францевича, вероятно, казалось, что эта ностальгия — достаточный для победы мобилизационный ресурс.

    Следующим шел, пожалуй, Шушкевич — символ новой демократии, отстраненный от власти темными посткоммунистическими силами. Его кампания строилась на пропаганде общедемократических ценностей, взывала к человеческому разуму. Штаб Шушкевича, вероятно, был убежден в том, что народ не хочет возврата к старому, что ему нужно нарисовать внятную перспективу. В качестве будущего премьер-министра на экране показался действующий председатель Национального банка Станислав Богданкевич — этим давали сигнал представителям государственного аппарата, бизнеса и вузовской интеллигенции: будет рынок.

    О Позняке мы уже говорили, и он, как всегда, был внятен. Зенон Станиславович так долго пропагандировал радикальные националистические подходы, что у него образовалась собственная электоральная база, расширить которую за счет более умеренных избирателей, судя по всему, он не мог.

    Так анализировали предполагаемый раздел «электорального пирога» в штабе Лукашенко. Все кандидаты, согласно социологическим опросам, получали свою часть голосов (в своем секторе электората), но одновременно никто из них не был в состоянии ее увеличить. Особенно это касалось кандидатов-демократов. «Одному по душе был бескостный Шушкевич, другому — атлетический красавец Карпенко, третьему — несгибаемый и бескомпромиссный Позняк. Мы охотно помогали своим кумирам-кандидатам тянуть одеяло на себя, абсолютно не понимая опасности таких безответственных игр»108.

    А в это время мы с нашим штабным аналитиком Сергеем Чалым по указанию Синицына думали над тем, как отщипнуть от чужой и, казалось, гарантированной «порции» свой кусок, да повесомей. Задача была не из легких: наш электорат мог отличаться лишь одним — крайней степенью люмпенизированности. Люмпен не обладает собственной идеологией, а потому возможность привлечь его на нашу сторону была вполне реальна.

    Неожиданно у нас появился мощный союзник — штаб Вячеслава Кебича. Не знаю, кто именно из советников премьера решил дело таким образом, что рядом с тройкой «идеологических кандидатов» появились и два «кандидата-функции». Василий Новиков должен был изобразить коммуниста до мозга костей, то есть, стать для части избирателей «коммунистической угрозой», чтобы на его фоне Кебич казался истинным демократом-реформатором. А для других избирателей Новиков был призван сыграть роль истинного сторонника возрождения СССР, оттягивающего голоса у Лукашенко, который ратовал за реставрацию разрушенной в беловежских дебрях сверхдержавы.

    Второй кандидат в этом ряду — Александр Дубко, Герой Социалистического Труда, председатель преуспевающего колхоза. Дубко был в последний момент выдвинут Аграрной партией Семена Шарецкого. И все понимали, что это — тоже противовес Лукашенко. Дубко как кандидат казался председателям колхозов настолько же выше Лукашенко, насколько его колхоз «Прогресс» был богаче и зажиточнее совхоза «Городец».

    Первоначально наши невольные союзники из кебичевского штаба, вероятно, предполагали, что и Новиков, и Дубко будут послушно и добросовестно работать на уменьшение числа избирателей Александра Лукашенко. Так не получилось. Если они и оттянули у кого-то голоса, то у электората Кебича — электората, способного рассуждать и делать выводы. Наш электорат был слишком эмоционален, чтобы вдумываться в схемы кебичевских политтехнологов.

    Это были первые общенародные выборы в условиях зарождавшейся белорусской демократии. И до 1994 года не было сколько-нибудь глубокого изучения электората. Даже власть в лице правительства и парламента были уверены, что социологические опросы — всего лишь способ манипулирования общественным сознанием. Им казалось, что с 1990 года ничего не изменилось, что уровень народной поддержки государственных институтов остался тем же.

    Но это было далеко не так.

    Резкое падение уровня жизни всех без исключения слоев общества привело, в конечном счете, к увеличению количества тех, кого социологи называют «люмпеном». Люди не просто утратили веру в будущее — они потеряли средства для нормальной, привычной жизни.

    При этом уже появились роскошные автомобили, началась покупка-продажа квартир, цены на которые враз подскочили (в 1991 году однокомнатная квартира в Минске стоила тысячу долларов, в 1993 году — уже семь тысяч). Стали создавать коммерческие банки, сотрудники которых получали немыслимые для рабочих минских заводов деньги. Началось расслоение общества, и никто из представителей власти даже не брался объяснить людям, почему это произошло.

    Избиратель становился голодным и озлобленным. И «кандидаты от власти» (нюансы их отношений никто не различал) Кебич и Шушкевич в массовом сознании несли ответственность за все происшедшее со страной. А Позняк многим вообще казался злым демоном, подтолкнувшим страну к экономическому краху.

    Никто не пытался рационально осмыслить, что же на самом деле происходит, в чем причины развала, и сказать об этом вслух. Разум молчал — говорило чувство ненависти к власти, чувство протеста. Избиратель ждал защитника, способного «наказать» и «навести порядок».

    Сам себе имиджмейкер

    И тут народу является Лукашенко — с его понятной риторикой, с уверенным знанием, кто виноват, с обещаниями восстановить справедливость.

    Сам Лукашенко, кстати, эту свою роль хорошо понимал и чувствовал ее очень точно. И любая наша попытка хоть как-то усложнить его предвыборный образ встречалась им в штыки. Помню, как его пригласили выступить в Академии наук. Мы с Сергеем Чалым за три ночи подготовили нашему кандидату доклад на тему «Гражданское согласие как необходимое условие проведения экономических и политических реформ». Лукашенко прочитал, улыбнулся, поблагодарил — но на семинаре нашими листками не пользовался, а говорил все о том же: кто виноват, кого нужно наказать, как следует восстановить Союз… И академики во главе с бывшим президентом Академии Николаем Борисевичем — рукоплескали! Им было достаточно. Они узнали своего любимца, своего «Микулу Селяниновича» — и радовались этому, как дети. Они были так воспитаны: «человек из народа» прав «по определению».

    Эффект от публичных выступлений Лукашенко был поразительный. Помню, я сопровождал его в Гомель. Во время этой поездки он выступал на крытом стадионе, перед двумя с половиной тысячами людей. Он стоял в центре арены, рассказывая свою любимую «эпопею» — как он боролся с гидрой коррупции. Длилось это около двух часов, затем еще два часа докладчик отвечал на вопросы… Потом он снял пиджак, рубашка на спине была абсолютно мокрой… Сел. Бледное усталое лицо ничего не выражало… И народ хлынул с трибун. Казалось, люди не выходили из рядов в проходы, а просто перешагивали через кресла и текли вниз на арену лавой. И лава эта неумолимо двигалась к своему герою. У нее появились руки, которые тянулись к оратору. Протягивали какие-то клочки бумаги, блокноты, книги — только распишись! Кто-то протянул паспорт, кто-то — в полунищей тогда Беларуси! — стодолларовую купюру! Тянулись не как к поп-идолу, а как к святому… Я видел глаза минчан, тянувшихся тремя месяцами ранее к Клинтону: там интерес к экзотике — здесь настоящая вера в чудо…

    Каждая его речь демонстрировала, насколько он вжился в свой образ, в свою роль. А сам он, похоже, уже начинал искренне верить в собственное мессианство.

    Чтобы ни говорили позднее о том, каких специалистов-имиджмейкеров привлекал себе в помощь наш герой, но я знаю доподлинно: свой имидж Александр Лукашенко создавал сам. Хорошо помню, как он кромсал подготовленный нами текст одного из выступлений, безжалостно что-то вычеркивая и вставляя свое. Когда он отдал мне его для чистой перепечатки, живого места в нем не было. Синицын, поймав мой недоуменный взгляд, только хмыкнул: «Литераторы! Вас бы в колхоз отправить, учить язык! Пишите проще!».

    Самые дешевые выборы

    Президентская кампания 1994 года была первой предвыборной кампанией в суверенной Беларуси. Какого-либо опыта проведения выборов в новых условиях ни у кого не было. Не было практически никаких средств, более того, даже представления, что эти средства нужны, на что и как их тратить.

    «Это удивительно, но все работали за идею. Это была самая дешевая из всех предвыборных кампаний, когда-либо проходивших в Беларуси», — вспоминает спустя девять лет лидер Партии коммунистов Белоруссии Сергей Калякин109.

    Его точка зрения совпадает с точкой зрения члена сойма БНФ Валентины Тригубович110:

    «Практически все фронтовцы работали как волонтеры — бесплатно».

    Действительно, даже едва ли не самая затратная работа — сбор подписей — осуществлялась в ту пору абсолютно бескорыстно. Именно поэтому ключевыми игроками оказались те, кто опирался па организованные структуры. В распоряжении Кебича были местные органы власти и крупные государственные предприятия. Позняк, Новиков и Карпенко полагались на свои партии. Шушкевич — на чужие (БСДГ Олега Трусова и ОДПБ Александра Добровольского).

    Собственных структур не было лишь у Александра Лукашенко. Именно поэтому никто, включая, пожалуй, самого Лукашенко, до конца не верил, что ему удастся собрать необходимое для выдвижения количество подписей.

    Но у него был штаб, на заседаниях которого он постоянно повторял: «Ваше дело — собрать подписи. Остальное — моя работа».

    И мы работали, кампания набирала обороты, и наша команда разрасталась как снежный ком.

    Как правило, совещания в штабе проводил Леонид Синицын. Проходили они два раза в неделю — в пятницу, когда планировали рабочий график кандидата на будущую неделю, и во вторник, по «оперативным» вопросам, если они вдруг возникали. Синицын справлялся с этим, как говорится, легко и непринужденно. Он вспоминает: «Сложностей не было. Нужно было только сдерживать амбиции и сводить разные точки зрения. У меня способность переговорного процесса достаточно хорошая, чтобы держать всех в одном ключе, направляя в нужное русло».

    Синицын не преувеличивает свою «способность переговорного процесса». Штаб убедился в этом, когда он на две недели уехал в США, оставив вместо себя Титенкова. Если бы он задержался в Хьюстоне на неделю дольше, вся избирательная кампания бы рассыпалась, несмотря на личный авторитет нашего кандидата. Иван Титенков был абсолютно неприемлем в качестве полноправного руководителя штаба. После интеллигентного и все схватывающего на лету Синицына он казался просто грубияном, не желавшим (вернее, не умевшим) кого-либо выслушивать, обрывавшим людей на полуслове, упрямо настаивавшим на своем. Проще было застрелиться, чем представить себе, например, выпускника МГИМО Цепкало, вынужденного о чем-то разговаривать с и. о. начальника штаба Иваном Титенковым…

    Все ищут, на кого сделать ставку

    Все больше людей стремилось к нам, ощущая в нашем кандидате силу, видя народную поддержку, понимая, что лишь он имеет реальный шанс добиться власти. Шли к Лукашенко, даже зная, что это может быть опасно лично для них.

    Вспоминает Валерий Кез, генерал-майор госбезопасности111:

    «О том, на кого делать ставку, я стал задумываться в марте — начале апреля 1994 года. На том этапе я еще не определился, но когда посмотрел на инициативную группу, которая выступила в поддержку Лукашенко, где были Гончар, Булахов, Привалов и еще несколько человек, которых я знал, я, взвесив все, принял решение встретиться с кем-нибудь из них. В первую очередь я думал о Привалове, с которым мы служили в Гродно, и о Булахове — с ним я неоднократно беседовал по разным рабочим вопросам. Видно было, что вокруг Лукашенко собирается команда молодых, умных, думающих о судьбе государства людей — политиков, экономистов, юристов, с которыми можно делать дело, которые позволят республике шагнуть вперед. И в начале апреля 1994 года я встретился сначала с Приваловым, переговорил о возможности на конспиративной основе поддержания отношений с ними, а затем, через несколько дней, с Булаховым.

    Булахов с одобрением отнесся к моему шагу и сказал, что им такая поддержка нужна, а за контакты с силовыми структурами у них отвечает Шейман: "Вы его знаете, и если не возражаете, то будете встречаться с ним". И уже с конца апреля 1994 года я начал систематически встречаться с Шейманом. Чаще всего я разговаривал с ним о возможных шагах, которые может предпринять Комитет государственной безопасности, для того чтобы обеспечить каким-то образом свободу и возможность нормально работать».

    Показательно, что «конспирируется» не рядовой чекист, а шеф военной контрразведки Республики Беларусь. И еще одно: Кез идет не к Лукашенко, он идет в «команду», причем знаковой фигурой для него является полковник Леонид Привалов, депутат Верховного Совета, активист проправительственного объединения «Беларусь», его старый знакомец по совместной службе в Гродно.

    Новые люди приходили к нам ежедневно. Лукашенко старался никого не отталкивать, даже тогда, когда появлялись явно психически больные, он говорил нам:

    — Никого не отталкивайте. Это еще один голос. Это еще один избиратель. Если вы его прогоните — к кому он пойдет?

    И мы никого не гнали.

    Наоборот — звали к себе, причем настойчиво. Ведь Лукашенко начал «собирать» свою команду еще тогда, когда президентства в помине не было. Вспоминает тогдашний министр иностранных дел Петр Кравченко:

    «В декабре 1992 года мне довелось выступать на одном из заседаний Верховного Совета Республики Беларусь. После него меня поджидал уже одетый в мешковатое пальто Лукашенко, который предложил прогуляться и проводить меня в МИД. Я согласился, отпустил машину, и мы, не торопясь, направились в министерство. Лукашенко уже "входил в силу", и мне было интересно узнать, что он от меня хочет.

    Наша "прогулка" продолжалась не час и не два, а вылилась в почти пятичасовое (!!!) хождение от Дома правительства к МИДу и обратно. Вначале со стороны Лукашенко шел осторожный зондаж: он пытался выяснить мое отношение к тем или другим руководителям республики, депутатам Верховного Совета. Затем Лукашенко активизировался, его рассуждения стали агрессивными, громы и молнии начали метаться в адрес Кебича и Шушкевича. Получалось, что в республике нет ни одного стоящего руководителя — все бездари, ворюги, пьянчуги…

    Я не выдержал и осадил его:

    — Саша! Как ты можешь поливать грязью Вячеслава Францевича и Станислава Станиславовича, если у одного ты просишь продать тебе из гаража Совмина "Волгу", а у другого пьешь чарку и даже ночуешь?! Возишь ему капусту, картошку и сало.

    — Ты не прав, Петр Кузьмич. Я не стригу всех под одну гребенку. У нас много умных мужиков — Булахов, Гончар, Лебедько, Грибанов, Трусов, к примеру, да и тебя в парламенте ценят, — пытался парировать Лукашенко.

    Мне стало ясно, что за этой комплиментарной тирадой уже скрываются планы по созданию команды, куда он пытался втянуть и меня. Прямого приглашения не последовало только потому, что я недвусмысленно дал ему понять, что у меня есть собственные политические амбиции».

    Кравченко отказался. Но другие соглашались. Цепкало установил связь Лукашенко с тогдашним первым заместителем министра иностранных дел Георгием Таразевичем112.

    Появлялись и руководители структурированных организаций. Скажем, была такая очень шумная партия Славянский Собор «Белая Русь». Ее руководители, Николай Сергеев и Владимир Гурин, часами сидели у Лукашенко, задавая какие-то вопросы и мешая работать. С ними нам еще придется намаяться…

    Бурно проходили встречи с представителями Союза офицеров. Его лидер Дмитрий Иванов в тот период поддерживал Кебича, но его соратники откровенно выступали за Лукашенко.

    Не все и не со всеми получалось успешно… Помню, как трудно все в той же комнате отдыха проходили переговоры кандидата в президенты с председателем Аграрной партии, советником премьер-министра Беларуси Семеном Шарецким113. Пожилого Шарецкого привезли тайком, как бы на встречу с сыном, который работал в фирме, располагавшейся в здании ЦК СМБ. Руководитель этой фирмы Александр Еловик, собственно говоря, встречу и организовывал..

    Разговаривали Шарецкий и Лукашенко наедине и расстались явно недовольные друг другом: Семен Георгиевич, уходя, ворчал что-то под нос, а наш кандидат, как всегда, невозмутимый, молча пил чай. Чашка в его огромных пальцах казалась игрушечной, неестественно маленькой.

    Зато с могилевскими «хлопцами» вопросов не было. Хотя на меня лично они произвели диковатое впечатление. После Гончара и Булахова еще можно было как-то вынести Титенкова (депутат все-таки). Но от простоватого вида полувыбритого редактора могилевской газеты Григория Киселя и бывшего милиционера Владимира Коноплева114 меня коробило. Лукашенко это заметил, положил руку на плечо и сказал:

    — Ребята хорошие. Вы дружите. Они все, что надо, в Могилеве сделают.

    И мы дружили, хотя на связь со мной, информируя о ходе кампании в Могилевской области, ежедневно выходил будущий руководитель республиканского телевидения Егорушка Рыбаков115. Коноплеву было не до этого. Он мотался по всем городам и весям области, уговаривал, объяснял, если надо — угрожал местной номенклатуре, размахивая удостоверением помощника народного депутата Лукашенко.

    Чуть позже, когда я познакомился с Аллой Коноплевой, несколько неандертальский облик ее супруга перестал меня пугать. Это была очень умная, сдержанная, прагматичная женщина, вполне достойная того, чтобы стать частью правящей элиты Беларуси. Было в ней уже тогда нечто неординарное. И те 75 тысяч подписей, которые супруги Коноплевы сумели собрать по Могилевской области в поддержку Лукашенко, — не в последнюю очередь результат работы ее собранного и внешне неброского интеллекта.

    Приходили в штаб и, как мы их называли, «крысята». Это не были «крысы», бежавшие с корабля, поскольку корабль Кебича ведь мог и не потонуть. Но эти предусмотрительные люди предпочитали договариваться со всеми одновременно, посему подсылали в штаб своих «полномочных представителей» — «крысят».

    Солидный седоватый дедушка с ученой степенью приходил, ласково щурясь, глядел по сторонам и шепотом представлялся:

    — Шеленговский. Я от Ивана Ивановича Антоновича116… Вы же понимаете…

    Сам Иван Иванович в тот период руководил аналитическим институтом правительства и каждое воскресенье поливал нас по государственному телеканалу последними словами, доступными доктору философских наук и бывшему члену Политбюро ЦК компартии России времен Полозкова. Вероятно, таким способом Антонович пытался приблизить нашу победу.

    Эхом доходила до нас информация о переговорах с Мясниковичем117. (Это было и вовсе запредельно: Мясникович занимал пост первого вице-премьера, а в случае победы Кебича должен был возглавить правительство.)

    Леонид Синицын вспоминает:

    «До того, как стало очевидно, что Лукашенко стал явным лидером, мы с Лукашенко говорили с Мясниковичем. Он вздыхал:

    — Ну да, я понимаю, у вас очень большие шансы. Я, как бы, на вашей стороне.

    Не помню дословно, но то, что он выразил готовность с нами сотрудничать, было тогда уже ясно».

    Как говорится, вовремя предвидеть — не означает предать.

    А вот Гончар и Булахов появлялись все реже. Диме Булахову еще кое-как приходилось «торговать лицом», поскольку официально именно он возглавлял инициативную группу по сбору подписей за выдвижение кандидатом в президенты А. Г. Лукашенко. На деле же всю черную работу выполнили «менты» — Малумов с Сазоновым, построившие пирамиду из самых разных людей, не связанных между собой ничем, кроме искренней веры в то, что победа Лукашенко позволит им жить лучше. Вероятно, оба «молодых волка» почувствовали свою чужеродность в пестрой компании.

    В одно из таких, повторюсь, не частых посещений они пили кофе и обсуждали, каким образом формировать группу доверенных лиц кандидата в президенты. Говорили, что обязательно нужна работа по категориям, по профессиям. «Депутат Виктор Кучинский — военный, и это очень хорошо. Есть пенсионер, врач, ученый…» Тут Булахов спрашивает:

    — Витя, а проститутки? Кто у нас будет работать с проститутками?

    — Дима, а зачем ему проститутки? У него уже есть мы.

    После таких шуток можно было захлебнуться кофе: к тому, что политики — люди циничные, мы в те времена еще не привыкли.

    Ольга Абрамова, тогда сопредседатель Движения демократических реформ в Беларуси, вспоминает:

    «На встрече с Лукашенко мы к нему присматривались и задавали много вопросов о судьбах экономики, о судьбах местного самоуправления. И нас очень смутили ответы, сложилось впечатление, что пока что система взглядов, программные подходы у команды не сформированы. Александр Григорьевич сделал мне предложение:

    — Мне нужны будут женщины-министры. Входите в нашу команду. — И повторил: — Мне нужны будут женщины-министры.

    Я поблагодарила за это лестное, безусловно, предложение, но сказала, что должна подумать, и по завершении встречи подарила ему свою книжку об Аркадии Вольском, российском политике-промышленнике, надписав: "Будущему президенту Республики Беларусь"».

    Сейчас это выглядит даже забавно. Философ Абрамова дарит Лукашенко свою брошюру о Вольском, международник Цепкало — о реформировании экономики в государствах юго-восточной Азии, филолог Федута — о Пушкине. Просто Союз писателей какой-то…

    ЦИК дает отмашку

    Бюро ЦК Союза молодежи Белоруссии реагировало на сходки лукашенковского штаба в здании ЦК крайне настороженно. Все понимали, что ничем хорошим для СМБ это не кончится, но и остановить меня не осмеливались. В конце концов ко мне заехал член ЦК СМБ, бывший воин-интернационалист Юра Батян, работавший тогда помощником Геннадия Данилова, показал проект постановления Совета Министров о национализации нашего здания118 и поинтересовался, какого черта я пустил «к себе» Лукашенко. Потом Юра куда-то позвонил, и мы поехали к его шефу. Тот оказался человеком слова: пообещал Юре, что меня выслушает — и выслушал.

    — Так, ребята, — сказал Данилов, выслушав, — Я думал, чего это Федута так не любит Кебича. А оказывается, его обижают… Ну а если несправедливость будет исправлена, ты выгонишь Лукашенко из здания?

    — Нет, — сказал я, — так я поступить не смогу.

    — А как сможешь?

    — Если Кебич завтра объявит, — сказал я, недолго думая, — что у здания есть законный хозяин, я тут же заявлю о созыве внеочередного съезда и о своей предстоящей отставке. До съезда два месяца, за это время и Лукашенко уйдет, и я уйду.

    — Нас это удовлетворяет, — буркнула, поразмыслив, «правая рука премьера». — Но ты не обманываешь? Документы в порядке?

    …Утром я впервые разговаривал с Кебичем.

    — А, это вы… — рука премьера была уставшая, но с явной претензией на твердость. — Нагородили вы тут. Все вы нагородили…

    Данилов сдержал обещание. Председатель Комитета по делам молодежи Михаил Подгайный буквально ошалел, услышав премьера:

    — Зачем мы будем нарушать закон? У здания есть хозяин, разговаривайте с ним…

    — Спасибо, Вячеслав Францевич, — сказал я.

    — Как благодарить, вы знаете. Сдержите слово? — спросил Кебич.

    Я кивнул.

    — Алексейчик, директор БелТА, уже предупрежден, — сказал Данилов. — У тебя в приемной сидит его корреспондент, ждет твое заявление.

    Помню, с какой радостью Лукашенко пожимал мне руку после этой моей отставки: «Саша, и ты — отвязался!».

    Дело в том, что Лукашенко отчетливо понимал: проиграв выборы, он остался бы совсем на бобах. И деваться ему было бы некуда. Всем его соперникам было чем заняться и после поражения. Члены-корреспонденты Академии наук Станислав Шушкевич и Геннадий Карпенко, и достигший вершины исполнительной власти, ставший одним из отцов белорусского суверенного государства Вячеслав Кебич, и Герой Труда Александр Дубко, и секретарь ЦК (какого-никакого, но все-таки) партии Василий Новиков, и лидер БНФ Позняк — у всех были тылы, а у него — нет. Не мог же он, побывав кандидатом в президенты, вернуться в совхоз «Городец»!

    Такая «обреченность» заставляла его задумываться и о том, есть ли куда вернуться его соратникам по предвыборной кампании? И не сдадут ли они его? Вот почему он предпочитал «отвязавшихся», сжегших мосты к отступлению. И старательно добивался отречения своих помощников от прошлого и настоящего — во имя далеко не столь уж очевидного будущего. Нетрудно представить, как он был доволен, когда Михаил Сазонов и Юрий Малумов отказались исполнить приказ министра внутренних дел и вернуться на свои рабочие места, ссылаясь на то, что они якобы все еще прикомандированы к комиссии Лукашенко. Обоим грозило увольнение. Но офицеры нарушили приказ, потому что надеялись стать политиками и отдавать приказы сами119.

    …Когда за сутки до похода к Кебичу я сообщил Синицыну о нависшей над штабом угрозе, тот только хитро прищурился. Оказывается, новые помещения для штаба уже были приготовлены, туда даже начали переносить все накопившиеся бумаги. Нас приютил Бородич.

    Аркадий Бородич — фигура загадочная.

    Если судить по его собственным рассказам, в которых, правда, всегда ощущается крутой привкус мюнхаузенщины, родился он где-то в районе солнечного Магадана, так что усвоил тамошние замашки без особого труда. Занимался строительством, потом, после благословенных горбачевских реформ, по его словам, перешел на какие-то финансовые операции. К началу предвыборной кампании 1994 года он был уже владельцем нескольких фирм, а заодно и заместителем председателя правления «Белагропромбанка» — то есть заместителем будущего первого лукашенковского премьер-министра Михаила Чигиря.

    Поскольку наш милиционер Николай Карпиевич незадолго до того проверял какую-то из компаний Бородича, то, вероятнее всего, именно он и «привлек» зама Чигиря в предвыборную команду.

    Сам же Чигирь появился у нас всего однажды, тщательно вжимаясь в собственный пиджак. Он не был похож тогда не то что на будущего руководителя правительства, но даже на главу крупного банка, которым руководил.

    Выделенные Бородичем под штаб помещения находились неподалеку от здания ЦК комсомола, то есть от нашего бывшего штаба. Это были шесть комнат с отдельным входом, располагавшиеся на двух лестничных площадках. Мы называли их «скворечником», и сидели в этом «скворечнике», собственно говоря, на птичьих правах — возможность бесплатно пользоваться помещениями являлась своеобразным спонсорским взносом Бородича. Кроме того, машины (личный транспорт) регулярно заправлялись сверхлимитированным тогда бензином, а штабисты раз в день спускались в столовую обедать — «за счет фирмы», то есть все того же Бородича.

    Повторяю: вероятно, это была самая дешевая избирательная кампания и самый дешевый штаб из всех, которые мне приходилось видеть…

    Сам кандидат бывал в штабе редко. Он много ездил по республике, проводил встречи в Минске. Нужно отметить, что тогда работник он был почти идеальный. Сегодняшний категоричный, не приемлющий чужого мнения президент, будучи кандидатом, умел выслушивать всех, причем очень терпеливо.

    Штаб теперь собирался не часто. Первоначально, когда работы было мало, Синицын старался на общих сборах встряхивать нас, помогая оставаться в форме. Но по мере того как механизм раскрутился и подписи пошли валом, собирались лишь для обсуждения действительно насущных вопросов…

    И вот 31 мая 1994 года ЦИК начал процедуру регистрации кандидатов на пост Президента. Подписи были собраны.

    Рекордсменом стал, как и ожидалось, Вячеслав Кебич. Он собрал 411 тысяч подписей, кроме того, представил в ЦИК 203 подписи депутатов Верховного Совета (выдвижение на пост Президента осуществлялось путем сбора подписей 100 тысяч граждан или 70 депутатов ВС).

    Второе и третье места достались кандидатам, опиравшимся на поддержку разветвленных партийных структур: у Позняка — 232 тысячи, а у Новикова — 199 тысяч. Дубко набрал 146 тысячи, а Шушкевич — 131 тысячу.

    Лукашенко оказался на четвертом месте (176 тысяч), причем свыше семидесяти тысяч подписей собрали по Могилевской области: сработали Алла и Володя Коноплевы.

    Затруднения возникли лишь у одного из потенциальных кандидатов — у Геннадия Карпенко.

    Сквозь козни — к цели

    Геннадия Карпенко все воспринимали как человека с демократическими, вполне рыночными убеждениями. Он был своим и для оппозиции, и для власти: в парламенте возглавлял комиссию по науке и научно-техническому прогрессу, а потом, при всей нелюбви к резким телодвижениям, бросил все и баллотировался на пост председателя Молодечненского городского совета (тогда этот пост был совмещен с постом председателя исполкома). Первым его заместителем стал Виктор Гончар.

    Этот дуэт попытался превратить Молодечно в столицу рыночных преобразований, а заодно и в культурную столицу Беларуси. Город действительно преобразился; ежегодно в нем проводились всевозможные фестивали и конкурсы. В этом районном центре были созданы, быть может, лучшие условия для развития предпринимательства в стране. Пресса смеялась: новые утописты превращают Молодечно в «Город Солнца». Смех смехом, но так оно и было. И мэр города Карпенко становился все более и более известен и популярен.

    Его кандидатура могла привлечь на свою сторону и интеллигенцию, и чиновников, и директорский корпус. Это был опасный соперник еще и потому, что он не нес какой-либо персональной ответственности за развал экономики. И в снятии его кандидатуры с дистанции были заинтересованы все. Геннадий Карпенко опирался исключительно на «волонтеров» — новую тогда для Беларуси группу «профессиональных» сборщиков подписей, работавших за деньги. Больших денег, а соответственно, особой надежды на успех у Карпенко не было.

    Но у него оставалась другая надежда. Можно было собрать подписи 70 депутатов Верховного Совета, где Геннадий Дмитриевич был достаточно популярен. И он относительно легко собрал эти подписи, причем ставили их в поддержку Карпенко люди самых разных политических убеждений, от членов парламентской оппозиции до членов парламентского большинства, от «молодых волков» до сторонников «загнанного» ими до политической полусмерти «зубра» Шушкевича.

    Карпенко набрал 70 подписей депутатов — и расслабился, считая, что собирать 100 тысяч подписей рядовых избирателей уже не нужно. Это его и погубило. Из 110 тысяч собранных его «пехотой» подписей ЦИК сумел признать действительными только 93 тысячи. Остальное «нарисовали» недобросовестные «волонтеры», думавшие о деньгах больше, чем о победе своего кандидата.

    …Первыми отозвали депутатские подписи за Карпенко сторонники Станислава Шушкевича. Эту кампанию организовывал депутат Олег Трусов, хорошо понимавший, что Карпенко способен оттянуть добрую треть голосов его кандидата.

    Здесь начали суетиться все остальные. Одним соперником меньше — вот славно-то будет!

    Узнав, что среди поставивших подписи в поддержку выдвижения Карпенко не только Виктор Гончар — что было как раз вполне естественно, — но и еще несколько его сторонников, Лукашенко собрал специальное совещание и требовал одного: отозвать подписи! Немедленно! Любой ценой.

    Это была почти истерика: как же — среди подписантов оказался даже руководитель инициативной группы по выдвижению самого Лукашенко Дмитрий Булахов!

    Совещание шло более часа. Уговоры не действовали. И лишь аргумент Леонида Синицына сыграл определенную роль:

    — Не волнуйся! Карпенко они снимут и без нас!

    Синицын предлагал не ссориться с Карпенко, надеясь привлечь его в будущем на нашу сторону. Тем более уже было известно, что свои подписи отзывают члены депутатского объединения «Беларусь». В разговоре на улице, нечаянным свидетелем которого я был, Василий Леонов поддержал Синицына:

    — Чего вы волнуетесь? Зачем вам вообще штаб? Они все сделают за вас.

    Так и получилось: из 78 депутатских подписей, поданных за выдвижение Карпенко кандидатом в президенты, в ЦИКе осталось лишь 64. «Соперника» дружно «пристрелили» штабы непримиримых оппонентов — Кебича и Шушкевича.

    Карпенко мог судиться с ЦИКом, но не пожелал. Возможно, ему просто было лень. Возможно, он надеялся, что у него еще будет шанс наверстать упущенное, если выборы не состоятся.

    Лукашенко, таким образом, вышел из истории с подписями Карпенко, сохранив лицо. Лишь подпись Булахова была отозвана. И то — не отозвана, а заменена подписью Ивана Титенкова: баш на баш.

    В команде Кебича были вдохновлены достигнутым успехом. Там знали о фактическом окончании кампании Карпенко еще до того, как Лукашенко сдал подписи в Центризбирком. И поскольку теперь именно Лукашенко воспринимался как главный конкурент, следовало не дать и ему возможности зарегистрироваться.

    Ставка была сделана на руководителей партии Славянский Собор «Белая Русь» Николая Сергеева и Владимира Турина. Что им пообещали тогда, никто до сих пор не знает, однако именно они публично объявили, что Лукашенко предал интеграционную идею, окружил себя агентами иностранных разведок и отказался от левоцентристских убеждений. Сергеев и Турин обратились к рядовым членам своей партии с призывом не сдавать подписи, даже если они ими собраны.

    Но никакой паники в нашем штабе не было. Никто толком не знал, сколько подписей собрали члены Славянского Собора, но Малумов и Сазонов, которые вели подсчет, в конце концов успокоили нас: все в порядке, движемся дальше. К тому же рядовые члены Славянского Собора не только не ушли с нашего корабля вслед за своими вождями, а, напротив, добросовестно старались доказать, что они «не такие». Работа продолжалась. Подписи собирались. Генерал Анатолий Баранкевич лично собрал около семисот подписей…

    Лукашенко зарегистрировали.

    Началась предвыборная кампания.

    Глава девятая. Окончательный выбор

    В российской Госдуме

    Одной из главных карт, которые разыгрывались ведущими кандидатами в ходе избирательной кампании, как мы помним, была карта отношений с Россией.

    Кебич активно эксплуатировал проблему введения единой валюты, создания рублевой зоны и с помощью государственных средств массовой информации фактически узурпировал тему.

    Лукашенко предстояло превзойти своего конкурента на интеграционном поле. Но здесь нужно было как-то авторитетно заявить себя, резко встряхнув общественное сознание. В штабе считали, что лучшим образом этому мог бы содействовать визит Лукашенко в Государственную думу Российской Федерации.

    Визит взялся организовать Валерий Цепкало. Блестящий выпускник МГИМО, он оказался совершенно чужим для белорусской номенклатуры, в том числе и дипломатической. А Лукашенко давал ему шанс одним махом вырваться с нижних этажей дипломатии, сразу перескочив через несколько ступенек. Поэтому обеспечить ряд громких имиджевых акций предвыборной кампании было очень даже в интересах Цепкало.

    Дело осложнялась тем, что согласованные им сроки визита как назло совпали с предательством руководителей Славянского Собора, и поездка в Москву в такой ситуации неизбежно выглядела бы попыткой самооправдания. Поэтому большинство членов штаба выступили против визита. Активно поддержали идею визита лишь Булахов, Цепкало и я. Синицын, как всегда в спорных случаях, предпочел выжидательно промолчать.

    Лукашенко выслушал всех и категорически заявил:

    — Большинство решило — так тому и быть! Не поеду!

    Все разошлись. А через два дня из прессы мы узнали, что наш кандидат все-таки посетил Думу. Это было вполне в его духе.

    В Думе у Цепкало связи были преимущественно во фракции ЛДПР, поэтому принимающей стороной выступила именно эта фракция. Она же предоставила время своей пресс-конференции для встречи Лукашенко с журналистами. Таким образом, визит в Думу был на самом деле визитом во фракцию Владимира Жириновского, но никто в Белоруссии на это особого внимания не обратил.

    Пользуясь статусом народного депутата, Лукашенко предложил «Народной газете» опубликовать текст своего выступления в Думе. И редактор парламентского издания, Иосиф Середич120, хотя и мало веривший в победу Лукашенко, но откровенно игравший против Кебича, охотно напечатал предоставленный текст.

    В принципе, в Думе Лукашенко повторил все то, что он говорил и в Беларуси. Речь шла о системном кризисе в белорусской экономике, о затоваренных складах белорусских заводов, наконец, о бывших военных городках, лишенных каких бы то ни было перспектив. Особо он остановился на своей инициативе по возрождению Союза на новой основе:

    «Предлагаю трем парламентам, я имею в виду и братский украинский, немедленно создать официальные депутатские группы для проведения переговоров о выработке механизма объединения братских республик! Надеюсь, что это поддержат президент и правительство России. Ушло время разрушения, пришло время созидания.

    Собраться нужно обязательно, и сделать это в Беловежской пуще, в Вискулях. Это будет символично. Именно там можно серьезно и откровенно обсудить политические и экономические условия столь необходимой нам всем интеграции. Разумеется, это будет не воссоздание Советского Союза, не превращение Беларуси и Украины в какие-то губернии, а ответственный и судьбоносный шаг на пути восстановления нормальной жизни»121.

    С практической точки зрения выступление в Думе кому-то могло показаться полным провалом:

    «Речь гостя вызвала протест со стороны фракции "Выбор России" (напомним, что это была тогда проправительственная фракция. — А. Ф.). Выступивший от ее имени Борис Золотухин заявил, что с трибуны Госдумы имеют право выступать лишь официальные представители других государств. Он дал понять, что Лукашенко использует трибуну Думы в предвыборной борьбе за пост президента Беларуси…

    Представитель фракции коммунистов предложил открыть дискуссии по вопросу, поднятому Лукашенко. Однако Дума отклонила эту идею. 132 депутата проголосовали "за", 51 — "против", 12 воздержались. (Кворум для принятия решения — 225 голосов.) Затем Александр Невзоров от имени депутатской группы "Российский путь", возглавляемой Сергеем Бабуриным, предложил внести в протокол заседания Думы запись о том, что инициатива Лукашенко, направленная на сближение парламентов и народов России и Беларуси, приветствуется Думой. Это предложение также не было поддержано»122.

    Но зато политически само появление «кандидата с улицы» в Думе, да еще со скандалом — было сильным ходом. Белорусы привыкли к тому, что контакты на официальном уровне осуществляют исключительно высшие руководители страны, премьер-министр и глава парламента. За недолгие годы суверенитета таких контактов было достаточно много, но пользы от них никто не ощущал. Правительство трубило о восстановлении «рублевой зоны», видя в этом главный козырь предвыборной кампании Вячеслава Кебича. Население верило и ждало, что вот-вот вновь вместо «зайчиков» оно начнет пользоваться той же валютой, что и Россия, — в данном случае российскими рублями. Но идея «рублевой зоны» неожиданно наткнулась на непредвиденное обстоятельство.

    Кебич начинает беспокоиться

    У «непредвиденного обстоятельства» были имя, а также ученая степень и статус председателя правления Национального банка Республики Беларусь. Звали «обстоятельство» Станиславом Богданкевичем.

    Профессор Богданкевич, вопреки всем действиям правительства, настаивал на самостоятельности Национального банка Беларуси — то есть на сохранении права эмиссии, права создавать собственные золотовалютные запасы:

    «Я никогда не пойду на то, чтобы отдать активы Нацбанка в распоряжение другого государства. Когда мы сидели в кабинете Черномырдина, Шохин (тогда — вице-премьер и министр экономики России. — А. Ф.) сказал: "Если вы так ставите вопрос, мы готовы в порядке исключения само здание (здание Национального банка. — А. Ф.) оставить в собственности Беларуси". Нам нужна такая подачка? Все это не имеет никакого отношения к экономическому союзу. Интеграция — это обмен продуктами труда, свободное движение капитала, отказ от таможни. Я двумя руками "за"»123.

    Об «упрямстве», а на деле — продуманной и четко аргументированной позиции Богданкевича, не желавшего во имя политической карьеры Кебича нарушать Конституцию и отказываться от национальной валюты, знали лишь в кругах политиков и экономистов. Народ видел другое: правительство обещает ввести российский рубль — и ничего не делает. Вот почему сам факт визита Лукашенко в Государственную думу вызвал крайне нервную реакцию Кебича. Не случайно «Народная газета» строкой ниже текста выступления Лукашенко в Думе сообщила: «За час до подписи газеты в печать стало известно, что премьер-министр В. Кебич срочно вылетел в Москву».

    У Кебича была и еще одна причина для беспокойства. Опираясь на информацию агентства Интерфакс, «Народная газета» сделала весьма серьезное примечание: «На состоявшейся после выступления в Думе пресс-конференции А. Лукашенко, отвечая на вопросы журналистов, сказал, что одной из целей его пребывания в Москве является исследование фактов продажи белорусским правительством оружия в Хорватию».

    Это было уже совсем серьезным ударом. Заявление о том, что правительство суверенной Беларуси продает оружие в обход эмбарго ООН, было недвусмысленным доносом, позволявшим немедленно перевести Вячеслава Кебича из числа союзников России в число подозреваемых: санкции против бывшей Югославии вводились с согласия Кремля.

    Петр Кравченко — основная мишень этого удара — оценивает это заявление так:

    «Это были инсинуации, высосанные из пальца. За этой провокацией явно стояли незадолго переведенный в Варшаву Георгий Таразевич, изгнанный из МИДа за профнепригодность Валерий Цепкало и, возможно, Валерий Кез».

    Скорее всего, здесь Лукашенко попросту сочинял, ибо никаких фактов, в реальности подтверждающих подобное нарушение международных обязательств, им озвучено не было. Да и сам Лукашенко после победы оставил эту тему без последствий.

    Стороны постигают «черный пиар»

    Впрочем, лгал не только Лукашенко.

    Можно сказать, что главным принципом всей кампании 1994 года была сознательная ложь обеих ведущих команд. Аутсайдеры оказались то ли менее прагматичными, то ли более нравственными.

    В частности, с подачи штаба Кебича 14 июня в газете «Советская Белоруссия» под названием «Беларусь беременна первым президентом. Кто им станет?» была опубликована статья, выданная за перепечатку из голландской газеты «Amsterdammgufiere». В ней искажались факты из биографии Станислава Шушкевича («именно благодаря ему, сыну поляка-католика и польской еврейки, в православной Беларуси были открыты более двухсот католических костелов, а православных церквей лишь два десятка»), ему приписывались русофобия и крайний национализм.

    Было понятно, что статья написана либо в Минске, либо в Москве: ни один европеец не поднимал бы вопросов религиозности и национальной корректности в такой дикой форме, как это было сделано в статье. Уже по окончании предвыборной кампании Станислав Шушкевич через суд сумел защитить свои честь и достоинство, доказав, что голландского оригинала данной статьи никогда не было.

    Александру Лукашенко, разумеется, тоже достался ушат обвинений. В частности, за два дня до голосования белорусское государственное телевидение продемонстрировало сюжет, в котором стюардесса правительственного самолета сообщает телезрителям, что якобы несколько лет назад депутат Лукашенко во время визита в Китай… похитил у нее сумку с конфетами и электромассажером. По слухам, передача была инспирирована пресс-секретарем Кебича полковником Заметалиным124. Помню, я позвонил Лукашенко в гостиницу с вопросом, видел ли он этот сюжет. После минутной паузы кандидат в президенты спросил меня:

    — Саша, и ты в это — веришь?

    Конечно, я в это не верил. Никакие заместители министра, якобы летевшие в этом самолете, а теперь демонстрируемые телевидением прямо на больничной койке, не могли убедить меня в том, что такое — было. И не только меня. Сказанному не поверил практически никто. Не известная никому стюардесса лучше любого агитатора убедила избирателей в том, что власть боится Александра Лукашенко, а потому за него стоит голосовать125.

    Впрочем, черные (или темные — как обычно говорят о сомнительных историях) технологии и команде Лукашенко были отнюдь не чужды.

    С одной из таких нашумевших историй попробуем разобраться.

    Выстрел в Лиозно

    Семнадцатого июня, во время поездки по Витебской области, в Лиозненском районе, машина кандидата в президенты Лукашенко (принадлежащая депутату Ивану Титенкову) подверглась обстрелу со стороны неизвестных лиц. Кроме Лукашенко и Титенкова в машине ехал депутат Виктор Шейман.

    Телевидение и радио тут же распространили версию, согласно которой покушение задумано в штабе Лукашенко и разработано Булаховым и Гончаром. Когда я примчался в штаб, там уже сидел белый как полотно Виктор Гончар. Всем своим видом он словно спрашивал: «И вы в эту чушь верите?»

    Говорит Зинаида Гончар126:

    «То, что Витя никоим образом к этому отношения не имел, это факт, потому что на тот момент они даже не общались».

    Булахов и Гончар не могли иметь к этому инциденту отношения хотя бы потому, что Лукашенко в этот момент им уже не доверял. Но были ведь и другие, те, кто доверием пользовался. Например, Леонид Синицын:

    «О выстреле под Лиозно я узнал, как и все, утром. Они уехали в Лиозно, где-то во второй половине дня. Утром приехали и говорят, что был такой случай. По радио сообщили, и мы обсуждали, что же произошло. Что произошло там на самом деле, я не знаю до сих пор. Хотя ничего страшного в этой истории мы тогда не видели — на выборах чего не бывает…».

    Власть немедленно потребовала расследования инцидента. С одной стороны, следовало доказать, что правительство не имеет к этому никакого отношения, с другой стороны, указать на истинного виновника происшествия.

    Вспоминает Валерий Павлов:

    «Я позвонил Константину Михайловичу Платонову (тогда — первый заместитель министра внутренних дел Беларуси. — А. Ф.), попросил взять специалистов и вылететь на вертолете в Лиозно, реально во всем разобраться. Вертолет Минобороны им предоставил… В состав группы входил и Юрий Захаренко127. И когда они вернулись, Захаренко поздоровался и говорит:

    — Мы привезли "могилу".

    Я говорю:

    — Как так?

    — Да, — говорит, — стреляли. "Мерседес" стоял, стреляли в стоящую машину, чистейше разыграна инсценировка.

    Тогда — и до, и после этого — не позволило свершиться правосудию только одно — мягкость Кебича: "Ай, ну ладно, ну что, ну стреляли!" Хотя вся эта "гвардия", по большому счету, должна была быть арестована, вне зависимости, что они депутаты. Стрельба — это применение оружия. Ну а дальше — следствие и баста… Ну, говорить, кто стрелял, я не буду…»

    Результаты первичного расследования были оглашены по телевидению, но в них никто не поверил. Все, что говорилось в тот момент против Лукашенко, в общественном сознании оборачивалось дополнительными очками опальному кандидату: боятся, клевещут — значит, достойный человек, нужно его поддерживать.

    Пистолет, из которого стреляли по «мерседесу», так и не нашли. Аркадий Бородин несколько лет спустя рассказывал мне о том, что накануне памятной поездки в Лиозно Виктор Шейман попросил его достать где-нибудь «нейтральный» пистолет. Бородич достал. Через несколько дней после лиозненского инцидента пистолет был возвращен «Витей-молчальником» владельцу с короткой, но очень характерной фразой: «Не пригодился».

    Можно лишь гадать, почему Юрий Захаренко, хорошо знавший о том, что произошло под Лиозно, позже согласится стать министром внутренних дел в правительстве Лукашенко. Валерий Павлов, например, объясняет это так:

    «Нормальный человек. Я думаю, все связано с тем, что его пригласили и сказали… Ну, что бы я, например, сказал на месте Лукашенко? "Юр, — сказал бы, — ну было-было там что-то, ну пацаны пошустрили, что тут такого? Чего только не бывает на выборах, да? Верю, знаю, что ты нормальный мужик, свой… Министром пойдешь?" Молодому человеку предлагают должность обалденную, ему до этой должности надо было бы пройти ступеньки три-четыре, а он стал сразу министром. И этот вопрос забыт. И второе, главное, победителей не судят».

    Похоже, так и было, и совпадение предположения Павлова с оценкой начальника лукашенковского штаба Синицына: «На выборах чего не бывает» — это косвенно подтверждает. Сам же Захаренко начнет рассказывать правду лишь после своей отставки. Но тогда ему уже мало кто поверит: сочтут, что в молодом генерале говорит обида.

    Второй куратор следствия, генерал Геннадий Лавицкий, бывший в тот период шефом белорусского КГБ, вскоре после выборов уехал послом Беларуси в Израиль, в каковом звании (вопреки всем дипломатическим нормам) пребывал свыше девяти лет. И — молчал.

    Ни с левыми, ни с правыми

    Но кампания была проиграна властями не только потому, что им не верили даже тогда, когда они говорили правду. Народ с готовностью обманывал себя сам. Он видел в лице Лукашенко защитника и готов был идти за ним до конца. Тем более что образ кандидата в президенты Лукашенко был сформирован в точности с ожиданиями большинства избирателей.

    Хотя правительственная пропаганда усиленно втискивала Лукашенко в число так называемых левоцентристских кандидатов (Дубко, Новиков, Лукашенко — и фаворитом, естественно, Кебич), лозунг предвыборной кампании будущего президента гласил: «Ни с левыми, ни с правыми, а с народом…»

    Лозунг этот придумал наш штабной аналитик Сергей Чалый, когда мы обсуждали вопрос о том, чем же стихийный коммунист Лукашенко отличается от «организованного» коммуниста Новикова. И он был немедленно подхвачен Синицыным. Леонид Синицын же предложил и основную структуру будущей положительной программы Лукашенко: «Заключить союз с Россией. Обуздать инфляцию. Заставить работать промышленность». К слову, последний пункт программы не был столь утопичен, как это провозглашалось противниками Лукашенко. И в нем была определенная хозяйственная логика. Тот же Синицын, профессиональный строитель, предлагал делать ставку на строительство как на отрасль, способную, по его убеждению, стать локомотивом белорусской экономики.

    Дальше пошла разработка двух вариантов программы. Оба варианта так никому и не понадобились, поскольку никто в 1994 году никаких программ не читал: голосовать собирались «сердцем»128.

    Больше всего мы опасались козней противника в связи с выступлением нашего кандидата по телевидению. Мы знали, что коллектив Гостелерадио строго контролируется правительством. (Накануне была закрыта популярная радиопрограмма «Белорусская молодежная», коллектив которой откровенно фрондировал, поддерживая Позняка и Шушкевича, а заодно предоставляя эфир и Александру Лукашенко129.) Тем не менее, возможности кандидата в президенты выступить по государственному телевидению в 1994 году были — с точки зрения сегодняшних белорусских политических реалий — почти фантастические. Каждому из кандидатов предоставлялось по три тридцатиминутных выступления в прямом эфире.

    Этим огромным временем нужно было как-то распорядиться. Нам казалось, что в штабе премьер-министра гораздо лучше нас знают, как это сделать. И когда мы с Михаилом Сазоновым прибыли в Гостелерадио с заявкой, выяснилось, что опередил пас, действительно, только представитель Кебича.

    Однако время, зарезервированное под премьера, по какому-то злому умыслу совпадало то с трансляцией футбольного матча, то с очередной серией бразильской «мыльной оперы». Мы были шокированы: получалось, что штаб Кебича чуть ли не нарочно «подставлял» собственного кандидата.

    Разрабатывали сценарий будущего «прямого эфира» мы с Синицыным. Нужно было обеспечить эффект «прямой связи» с народом, поэтому по нашей просьбе в студии установили прямую многоканальную телефонную линию — для вопросов телезрителей. Ответить на все вопросы было невозможно, поэтому договорились, что отвечать Лукашенко будет на домашние заготовки, и только изредка — па реальные прямые звонки. Заготавливались, отмечу, только вопросы: кандидат наотрез отказался репетировать ответы, полагаясь на свой дар импровизатора (и не напрасно). Вместо диктора от государственного телевидения вопросы «подавал» представитель штаба: во время первой программы — я, во время второй и третьей — Леонид Синицын, вежливо меня отстранивший со словами: «Проще надо быть, проще!».

    Проблема была с руками: Лукашенко никак не мог решить, куда их девать на эти полчаса. Договорились, что руки лежат на столе. И камера все время выхватывала эти огромные, по-мужицки хваткие руки, которые как бы перед битвой сжимаются в кулаки. Но уже на втором выходе в эфир Александр Григорьевич освоился, и его руки свободно «летали», как сказала потом одна из восторженных телезрительниц.

    Позже эту невероятной раскованности лукашенковскую жестикуляцию отметит во время съемок первой для президента Беларуси программы «Момент истины» и Андрей Караулов. Тогда же будут запечатлены и первые слезы в глазах Лукашенко — когда речь идет о белорусских гимнастках, «девочках-тростиночках».

    Еще раз повторяю, Лукашенко был сам себе имиджмейкером и режиссером. Никто лучше него не чувствовал, что и как нужно сказать людям. Но это вовсе не означает, что у нас не было предварительной режиссуры его выступлений и встреч с электоратом. Как правило, всюду повторялась одна и та же заранее продуманная схема. Вначале выступало «доверенное лицо» кандидата — депутат Виктор Кучинский. Бывший военный политработник, летчик, небольшого роста, широкоплечий молодой парень, он буквально пылал энергией. Синицын называл это «разогреть публику». Он вспоминает:

    «Кучинский делал это умело. Публика прямо на глазах становилась пластичной, тут выходил Лукашенко и рубил этот пластилин, выстраивал всех в зале точно, как ему было нужно…».

    Рядом с холеричным Кучинским Лукашенко сразу поражал зал своим спокойствием, даже флегмой. Но по мере к финалу энергетика нарастала, сипловатый голос становился все громче, речь — все тверже, все убедительнее… И в конце — ответы на вопросы — всегда блестящее заключение-экспромт.

    Впрочем, вопросы у людей в основном были одни и те же: Лукашенко оставалось лишь импровизировать, вспоминая, что он говорил раньше.

    Главный помощник — Кебич?

    Ораторские способности Лукашенко особенно проявились между первым и вторым турами голосования, когда штаб Кебича неожиданно предложил использовать форму теледебатов. Трудно было придумать что-либо более убийственное для премьера. Мы с Сазоновым, делегированные для ведения переговоров с пресс-секретарем Кебича Владимиром Заметалиным, больше всего опасались, что тот вдруг откажется от дебатов, «сорвется с крючка».

    Но мы напрасно опасались: Заметалин сам начал нас уговаривать. И даже согласился на навязанную нами форму дебатов с участием журналистов, в те времена в большинстве своем ненавидевших Кебича.

    Во время дебатов Лукашенко просто по стенке размазал противника. Вячеслав Кебич, привыкший к подготовленной аудитории, которую ему услужливо собирали его штабисты, безуспешно пытался заставить соперника перейти к обсуждению каких-нибудь конкретных вопросов.

    — Вот вы говорите, что запустите заводы. А как вы это сделаете? — с упорством бывшего заведующего отделом промышленности ЦК КПБ экзаменовал оппонента Кебич.

    — Запустим! Вы не запустили, а мы запустим! — бодро, как троечник на экзамене, отвечал Лукашенко.

    И этого было достаточно! Народу были нужны уверенные и простые ответы на простые вопросы. «Мы сделаем! Мы знаем как!» По отношению к действующему руководителю презумпция невиновности практически не действовала, зато с избытком веры переходила на все, что бы ни городил его соперник.

    Проигрышем для Кебича обернулось и приглашение журналистов. От них ждали, что они будут загонять в угол Лукашенко. Но напрасно. Ведь что я, например, говорил тогдашнему собкору «Известий» Александру Старикевичу, уговаривая его прийти на дебаты? «Кебича вы все равно не любите куда больше, чем Лукашенко!» — и это действовало!

    А Заметалин, например, усиленно уговаривал кого-нибудь из представителей прессы спросить премьера, каковы виды на урожай. Но до самого конца программы Кебич не дождался паса в аграрный сектор электорального поля и ему пришлось пасовать себе самому:

    — Ну а почему никто меня не спросит, каковы виды на урожай?

    Виды, как выяснилось, были неплохие, вот только урожай (уже после выборов) пришлось собирать не тому, кто сеял.

    Против премьер-министра работали все и вся. Даже БНФ, наиболее разветвленная структурно партия, которая именно поэтому должна была быть и наиболее осведомленной, видел соперника не в Лукашенко, а именно в Кебиче.

    Говорит Валентина Тригубович:

    «Главным противником для всех в выборной кампании был Кебич. Выступая против Кебича, рассказывая, что он неправильно делает, что коммунистическая система отжила, мы получали поддержку. Даже в самых глухих деревнях, куда мы приезжали и говорили: "За кого будете голосовать?" — "Только не за Кебича!" Вот эту задачу тогда выполнили, что называется, на сто процентов: лишь бы не Кебича. И думаю, что как раз эта общая установка и дала то, что мы получили…».

    Было понятно: все, кто работал против Кебича, видя в нем главного претендента, вольно или невольно помогали нашему кандидату. Даже те, кто его на дух не переносил.

    Ну а больше всех ему, конечно, помогал сам Кебич с его несуразным штабом.

    Три слова о финансах

    Особым сектором электорального поля были предприниматели. Их голоса были не столь уж и многочисленными, но дело не в голосах, а в материальной поддержке. Дешево-то дешево, но без денег никакую кампанию не проведешь.

    Я в ходе выборов 1994 года никак не соприкасался с финансовыми вопросами, посему вынужден приводить высказывания тех, кто в этом разбирается несравненно лучше меня.

    Вспоминает едва ли не единственный белорусский предприниматель, которого можно было бы считать «национальным олигархом», — Александр Пупейко130: «В марте 1994 года состоялось заседание клуба директоров. На нем, как мне передали, выступили Булахов и Гончар, мягко говоря, с призывом ко всем присутствующим организовать поддержку Лукашенко. В победе они не сомневались и четко заявили, что если кто-то из присутствующих не будет им помогать, то после победы тому будет плохо. Мы тогда свой выбор уже сделали, и наши люди пытались убедить — и присутствующих, и представителей команды Лукашенко — в том, что наш-то выбор для Беларуси будет получше. Не удалось… Но этот "контакт" с предвыборным штабом Лукашенко нам неоднократно аукнулся».

    В одном из газетных интервью Александр Пупейко говорит о другом случае:

    «У меня сложные отношения с "комсомольцами" — я называю "комсомольцами" бизнесменов — выходцев из того мира. Представитель этой группы в совершенно грубой форме обращался ко мне в 1994 году: поддерживай побеждающего на выборах Лукашенко. Мне пришлось его поставить на место»131.

    Выбор Александра Пупейко, успешно заработавшего к тому времени не один миллион долларов, был вполне продуман:

    «Мы сознательно — я, мои коллеги, мои друзья — те, кто был связан со мной всякими узами, в том числе и экономическими, — поддерживали Шушкевича. Тем не менее рациональность требовала совершения некоторых пакетных инвестиций, и ввиду того, что я имел хорошие отношения с некоторыми членами команды Кебича, мы оказывали некоторую "интеллектуальную" помощь и им… Среди кандидатов в 1994 году наиболее предпочтителен был, безусловно, Шушкевич, но если бы так разложились голоса, что был бы выбран Кебич, для Беларуси это не было бы большой трагедией, потому что у Кебич все-таки часто мыслил в правильном направлении».

    Но если Пупейко все старался просчитать и руководствовался определенной логикой, как и положено бизнесмену, это вовсе не означало, что «весь бизнес» думал так же, как он.

    Свидетельствует Валерий Круговой132, в 1994 году — один из руководителей Первого республиканского инвестиционного фонда (ПРИФа), один из тех самых «комсомольцев», о которых упоминал Пупейко:

    «Контакты у меня и у Александра Саманкова (один из совладельцев ПРИФа. — А. Ф.) были в основном с господином Булаховым. Через него с господином Гончаром. И когда началась избирательная кампания Лукашенко, эти люди передали просьбу финансово помочь. Причем не просто помочь лично, а чтобы мы привлекли тех людей, кого знали в бизнесе. Ну, мы провели пару таких негласных встреч с разными предпринимателями, было решено определенной суммой помочь. Правда, были и люди, которые сказали: "Мы этому никогда в жизни помогать не будем". Но через некоторое время тот же Булахов сказал: "Ребята, не надо; поберегите деньги для других задач — там есть кому финансировать". Поэтому я знаю, что определенные суммы сбрасывались, но это были небольшие суммы. Хотя готовились к большему объему, но нам сказали, что необязательно».

    ПРИФовцы старались помочь Лукашенко — разумеется, рассчитывая на последующие дивиденды. Помогал и Александр Саманков, которому суждено было стать первым арестантом из числа лиц, причастных к президентской кампании133.

    «Александр Саманков принимал активное участие в кампании по избранию президента РБ на стороне Александра Лукашенко, помогая его команде решить как организационные, так и финансовые вопросы… К примеру, в числе прочих доказательств в суде фигурировал дубликат нотариально удостоверенной доверенности от 3 мая 1994 года, которой некий Николай Гуськов уполномочил Лукашенко А. Г., проживающего в дер. Рыжковичи Шкловского района, управлять автомобилем марки "ВАЗ-21091", госномер 00–58 КС без права отчуждения сроком на три года. Приглашенный в суд свидетель Гуськов Н. В., шурин Саманкова (муж сестры), подтвердил, что, действительно, на его имя из личных средств Саманкова был приобретен этот автомобиль и по просьбе Александра Гавриловича он по доверенности передал его в пользование Александра Григорьевича. Автомобиль был возвращен ему сотрудниками службы безопасности президента лишь после ареста Саманкова»134.

    А вот что вспоминает об этом периоде Тамара Винникова, возглавлявшая тогда крупнейший коммерческий «Беларусбанк»:

    «За финансированием обращались вместе Иван и Леня (вероятно, неразлучные в тот период депутаты Иван Титенков и Леонид Синицын. — А. Ф.). Они не говорили о том, что просят о финансировании избирательной кампании, они просили выдать огромный кредит для фирмы, имеющей счет в другом банке. Банки в таких случаях требуют перевода счета клиента к себе, так как иначе не могут осуществлять контроль.

    Когда пришел представитель фирмы, и ему было предложено перевести счет его фирмы к нам, он крайне изумился: о каком контроле может идти речь, если деньги идут на избирательную кампанию?! Ему было отказано в средствах. Позже, когда меня назначал и на пост главы Нацбанка, а Леня был категорически против, он с обидой выговаривал А. Г., что президент убирает тех, кто помог, а меня назначает, хотя я отказалась финансировать кампанию»135.

    Об этом с Синицыным мы не говорили. По вполне понятным причинам, никаких комментариев на сей счет я от него и не ждал — есть вещи, в которых люди самим себе не признаются. А вот разъяснения по близкому поводу Леонид Синицын мне дал.

    Уже по окончании выборов широко распространится слух о том, что причастным к финансированию избирательной кампании Лукашенко был бывший житель Минска, гражданин США Иосиф Левитан. Но эти слухи Леонид Синицын тщательно опровергает:

    «Левитан — человек общительный — занимался бизнесом. Поскольку он общался и с нами, и со мной общался, и со многими другими, создалось ложное впечатление, что Левитан каким-то образом относится к этому делу. Конечно, нужны были деньги, естественно, об этом мы разговаривали, но помощи какой-то и поддержки ниоткуда не было, во всяком случае, со стороны Левитана не было абсолютно. Он не был игроком в этой игре».

    Признаюсь, верится в это с трудом. Ведь Иосиф Левитан был фактическим хозяином того самого фонда «Наследие Чернобыля», в котором работал директором Иван Титенков. Так что внешне связь существует. Такая же, какой она была у нашего штаба, возможно, тоже внешне, с Аркадием Бородичем, Александром Кичкайло, Михаилом Чигирем… Последний — по слухам — вложил в предвыборную кампанию Лукашенко пять тысяч личных долларов, что, однако, невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть, пока сам Чигирь не внесет в эту историю ясность.

    В любом случае, абсолютное большинство тех бизнесменов, кто в 1994 году встал на сторону Лукашенко, сегодня молчат, хотя, вероятно, и раскаиваются в своем выборе.

    Но в 1994 году они не раскаивались. Им, как и всем нам, искренне казалось, что самое главное — свалить Кебича. И его валили. Это сейчас, десять лет спустя, все оценивается совершенно иначе, и Вячеслав Кебич предстает не только не худшим из зол, но прямо-таки отцом несостоявшейся белорусской демократии.

    Простите, дорогой Вячеслав Францевич…

    Кебич на самом деле был не худшим из возможных руководителей Беларуси. Он не был ни злым, ни злопамятным, был по-своему демократичен. Ему нравилось делать людям добро. Кроме того, Вячеслав Францевич, несомненно, был компетентным управленцем; вспомним, с каким уважением отзывается о Кебиче советской эпохи в своих мемуарах злой на язык Василий Леонов: «Молодой, деловой, особенно на фоне своих коллег, большинство из которых просто ничего не решали»136.

    Даже недостатки его были продолжением его достоинств: он вполне искренне верил в порядочность людей, любил шумную компанию и помнил о человеке в первую очередь хорошее. Кроме того, воспитанник старой номенклатурной системы, Кебич привык играть по строгим правилам. Он не мог солгать в лицо народу: «Запустим заводы!». Потом ведь нужно отвечать за свои слова, а не только бросаться ими137.

    Однако уже первый тур голосования продемонстрировал, что приход Лукашенко на пост главы белорусского государства неизбежен, как приход ночи на смену вечеру. С огромным отрывом первое место занимает Александр Лукашенко — 42 %, Вячеслав Кебич на втором — 17,4, далее идут Зенон Позняк — 12,9, Станислав Шушкевич — 9,9, Александр Дубко — 6,0, Василий Новиков — 4,2 %138.

    По данным Общественной контрольной комиссии, Лукашенко побеждает уже в первом туре, однако его штаб не предпринимает никаких действий, чтобы оспорить объявленные Центризбиркомом результаты: в случае их официального опровержения выборы могли быть признаны недействительными, а номенклатура получила бы шанс оправиться от испуга и не допустить повторного выдвижения Лукашенко.

    Я дежурил по штабному телефону обе ночи подсчета голосов — и в первом, и во втором туре. Помню, как в первую ночь нервно, наперебой, звонили наши наблюдатели с участков, пытаясь сообщить результаты. В областях, при председателях облисполкомов, дежурили депутаты Верховного Совета, в задачу которых входило предотвращение возможных фальсификаций. Штаб просил, чтобы дежурившие в областях депутаты непременно повидались с председателями облисполкомов до того, как перезвонят нам. Все перезвонили достаточно быстро. Не было лишь звонка из Могилева: никто не мог ответить, где находится руководитель области Николай Гринев. Искать его было бессмысленно, поскольку у этого «типичного представителя белорусской номенклатуры» было очевидное горе: Могилевская область избрала себе президента уже в первом туре голосования! Большинство голосов получил Александр Лукашенко.

    Тут самое время сказать несколько слов о той роли, которую сыграла в поражении Вячеслава Кебича номенклатура, «верно» служивший ему государственный аппарат. Как вели себя чиновники во время предвыборной кампании. Вот что говорит Анатолий Лебедько, курировавший как депутат и член штаба Витебскую область:

    «Было все: и номенклатура к нам по-разному относилась, вообще все складывалось достаточно демократично. Чиновники могли кулуарно или закулисно делать свое дело, но, по крайней мере, они шли на контакт.

    По-разному шло местное начальство и на организацию наших встреч с избирателями, но, по крайней мере, никто, за малым исключением, этих встреч не срывал».

    Было бессмысленно идти и на какие-либо переговоры между двумя штабами. Вспоминает Петр Кравченко:

    «Суть переговоров сводилась к двухходовке: "Я президент, ты премьер". Интересно, что это были встречные предложения, и каждая из команд пыталась убедить другую, что это — единственно разумный выход из сложившейся ситуации, своеобразный компромисс. Однако для Лукашенко этого было уже мало, а для Кебича просто унизительно — быть премьером при Лукашенко».

    Почему же номенклатура, государственный аппарат не смогли противостоять натиску человека, не имевшего собственной партии, не обладавшего мощной финансовой поддержкой, не опиравшегося на политическую мощь какого-либо сильного государства вне Беларуси?

    Во-первых, сила государственной пропаганды была слишком велика, и чиновники не в последнюю очередь стали ее жертвами. Они все поверили в то, что Кебич победит, даже если они не будут нарушать закон и фальсифицировать выборы. И толпы избирателей, не скрывавших, за кого они голосуют, воспринимались госчиновниками как фантомы.

    Вторая причина — контроль. Тогда еще никто из чиновников и подумать не мог о том, чтобы выставить с участка для голосования общественных наблюдателей — не говоря уже о наблюдателях международных! «На всех выборных участках, где можно было, сидели наблюдатели, которые были обязаны, получив протоколы, сразу позвонить и передать эти цифры в центр. Был неофициальный телефон, на который вся информация сбрасывалась. И эта система как раз и дала более достоверные сведения. С некоторых участков наблюдатели успевали дозвониться раньше, чем председатели этой комиссии в Центризбирком».

    Наконец, есть и третья причина. Это общая усталость: чиновники устали от слабости власти, устали от отсутствия центра, принимающего решения за них. Об этом хорошо сказал Валерий Круговой:

    «Я думаю, что этот аппарат хотел подчиниться. И, собственно, не было проблемы его подчинить. Ведь государственный аппарат всегда подчинялся — от ЦК КПСС до Кебича — и у аппарата как бы не было минуты свободной жизни. Если возьмем бизнес, даже те же газеты, прессу — у них всех было время какой-то свободы (пусть относительной), а у аппарата ее никогда не было. Это в последние дни Кебича чиновники начали немножко своеволить, когда почувствовали его личную слабость».

    А вот как вспоминает о той кампании политолог Олег Богуцкий139, в те времена — активист предвыборного штаба Станислава Шушкевича:

    «Я сам сидел в одном из райисполкомов. Наблюдения как такового не было, да к тому же наблюдателей к процедуре подсчета не подпускали. Несмотря на то что у меня было два мандата — депутата местного совета и помощника депутата Верховного Совета, — мне было жестко сказано: мы разрешаем тебе здесь сидеть только потому, что вместе с тобой работали в горкоме комсомола, а на твои мандаты нам наплевать. Если будешь дергаться, милиция тебя выведет, а потом можешь на нас жаловаться. Проблема было в другом. Из Минска не было звонка с указанием, какой результат должен быть объявлен. Итоги не подводили до 4 утра. Все ждали, перезванивали в соседние районы. Нужна была команда, а ее не было. Только к утру расслабились, напились и дали равные цифры. Но это была только местная инициатива. Каждый дал те цифры, какие сам захотел. Кто-то дал победу Кебичу, кто-то дал примерно одинаковые итоги, а кто-то не захотел брать на себя ответственность и дал правду. Если бы Кебич решился на фальсификацию, он стал бы президентом уже в первом туре».

    У чиновников еще был шанс не допустить победы Лукашенко: им было достаточно сорвать второй тур выборов. Этого очень боялись в нашем предвыборном штабе. Было видно, как нервно курил обычно спокойный Синицын, когда разговор заходил о втором туре: а вдруг Кебич снимет свою кандидатуру? Что тогда? Будет ли голосование по кандидатуре Лукашенко или рядом с его фамилией в бюллетене окажется фамилия «бронзового призера» «президентской гонки» — Зенона Позняка? Это неизбежно сработало бы на понижение явки, как и наличие в бюллетене только одной фамилии.

    Но премьер оказался тельцом, обреченным на заклание. Его вели на убой — и он шел, смиренно склонив голову и не сопротивляясь.

    Неожиданный удар нанес Вячеславу Кебичу и председатель Верховного Совета Мечислав Гриб. Он, видимо, посчитав, что пришел его звездный час, перед вторым туром обратился к избирателям с телеэкрана:

    «Заканчивается президентская кампания. У меня спрашивают, какую позицию занимает руководство Верховного Совета. Я говорил и тогда, и подтверждаю сейчас, что Председатель, Президиум Верховного Совета действовали и действуют в строгом соответствии с Конституцией Республики Беларусь. Они сделали все для того, чтобы выборы состоялись, чтобы они прошли в спокойной демократической обстановке»140.

    Это ладно. Это, как всегда, общие «правильные слова». Но вот то, о чем Гриб говорит дальше, можно расценить и как выпад против обоих кандидатов:

    «Уважаемые граждане! Ситуация, выбор, который нам нужно сделать 10 июля, вынудили меня обратиться к вам, к вашему разуму, к вашей рассудительности. Президенты придут и уйдут — таков закон, но народ будет оставаться вечно» (выделено мной. — А. Ф.)141.

    Но голосовать разумом — не значит ли это в данном случае голосовать против обоих кандидатов: против Кебича как проигравшего и против Лукашенко как раскалывающего общество? Лично Мечислава Гриба полностью устроил бы срыв второго тура: если выборы не состоятся, то, согласно Конституции, будет назначен исполняющий обязанности президента, который и станет «гарантом прав и свобод граждан» — вплоть до следующих выборов. Этим исполняющим обязанности и был бы председатель Верховного Совета, то есть сам Мечислав Гриб.

    Именно так — как удар в спину — расценили это выступление Гриба тогда и расценивают сейчас многие члены предвыборного штаба Вячеслава Кебича. Основания были: даже если генерал просто лавировал между двумя кандидатами, для государственного аппарата это было сигналом к бегству с тонущего корабля.

    «Народ свой выбор сделал»

    Так и произошло: номенклатура полностью деморализована и старается продемонстрировать свою лояльность фавориту. Правительство фактически бездействует…

    Результаты первого тура подействовали на других кандидатов в президенты в отличие от Кебича вполне отрезвляюще. Перед вторым туром Зенон Позняк, Станислав Шушкевич и Василий Новиков призвали своих сторонников голосовать против всех.

    Но и это уже ничего не меняло.

    Итог второго тура, который состоялся 10 июля 1994 года, закономерен: Александр Лукашенко — 81 %, Вячеслав Кебич — 14 %. Меня лично поразило, что и при задержке поступления данных от Минской области Лукашенко все равно набрал абсолютное большинство голосов. Даже если бы не голосовала целая Минская область! Когда это стало понятно, обычно строгий и блюдущий штабную дисциплину Синицын вытащил откуда-то две бутылки шампанского — и это было первое спиртное, распитое в предвыборном штабе Александра Лукашенко.

    О том, что происходило в штабе Кебича, вспоминает генерал и депутат Валерий Павлов:

    «Всходило медленно красное-красное солнце. Было 4 часа утра. Мы сидели в кабинете Геннадия Ильича Данилова. Нас было много. И то, что пишут, что были пьяные, — все это чепуха. Всем было не до этого. Я молча вышел, сел в машину и поехал домой поспать. Ехал и понял, что в моей жизни, в жизни нашего государства что-то меняется, меняется к кардинально новому. Потом я пришел на работу. Вячеслав Францевич никого не собирал, но народ просто собрался — пришли все те, кто к нему всегда заходил: замы, начальники некоторых управлений. Была такая тягостная тишина, кто-то вздыхал, кто-то паниковал, ну и он (Кебич. — А. Ф.) говорит:

    — Ну что? Народ свой выбор сделал (он четко сказал: народ свой выбор сделал). То, что мы проиграли, — это и выбор народа: видимо, не все мы делали правильно, это и оценка работы нашего штаба — значит, мы все делали не так…».

    Так уходила старая власть — достойно: не цепляясь и по закону.

    Часть II. Царь или не царь

    О своей первой встрече с Александром Лукашенко я рассказал в начале книги. Теперь несколько слов о нашей последней встрече.

    …Утром накануне президент подписал указ об отставке главного редактора газеты «Советская Белоруссия» Игоря Осинского. А назавтра редактором «Советской Белоруссии» был назначен парламентский обозреватель «Народной газеты» Николай Галко, а его первым заместителем — Павел Якубович142.

    Подписывая указ, президент спросил меня:

    — Ты что — заявление об отставке написал? Ты не торопись. Я своих людей не сдаю…

    Я сказал, что, конечно, решение принимает он. Но я прошу его, если отставка не будет принята, по крайней мере выслушивать меня по тем вопросам, которые входят в мою компетенцию, если он мне по-прежнему доверяет.

    — Я своих людей не сдаю.

    Лукашенко выслушал меня — но не услышал. Повторил уже сказанное, что было равнозначно напоминанию: будешь выполнять приказы — будешь и дальше работать, без проблем.

    Это была моя последняя личная беседа с Президентом Республики Беларусь. Она состоялась 30 декабря 1994 года. Я не знал еще, что уже через три дня потребую у главы Администрации Леонида Синицына удовлетворить мою просьбу об увольнении. По собственному желанию143.

    — Дурак! — сказал Синицын. Он всегда ко мне хорошо относился. — Потерпи до мая (выборы в Верховный Совет. — А. Ф.) — будешь депутатом! Или послом поедешь! Куда хочешь? В Швейцарию?

    — Никуда не хочу. Скажите лучше — кому дела передавать?

    Синицын тяжело вздохнул. Я был не первым, кто уходил, и, судя по всему, далеко не последним.

    — Дела, как ты, наверное, знаешь, в таких случаях сдают заместителю. Но ты — подумай…

    Думать уже не хотелось. Слишком много событий этому предшествовало…

    Попробуем разобраться в них по порядку.

    Глава первая. «Свои люди»

    Не торопитесь делить портфели

    Уже после первого тура голосования я почувствовал себя крайне неуютно.

    Влияние Гончара и Булахова в нашей команде ощущалось все меньше, зато влияние Ивана Титенкова — все больше. Но поскольку в штабе его все воспринимали лишь заместителем Синицына по хозяйству, то есть попросту завхозом144, который никак не должен оттеснять политиков и идеологов, а тем паче командовать ими, я как-то спросил у Булахова:

    — Дмитрий Петрович, не кажется ли вам, что Титенкова у нас слишком много?

    Ответ Булахова, заметно поблескивавшего от ощущения скорой победы и предстоящего прихода к власти, был вполне оптимистичным:

    — Саша, успокойся! Иван бизнесмен, ему «бабки» нужны. А управлять страной будем мы.

    Впрочем, очень скоро я увидел, что его оптимизм не так уж однозначен.

    Рассказывает член предвыборного штаба Владимир Нистюк:

    «За столом было около двенадцати человек. Первый вопрос, который ставился в тот момент, был вопрос: как выиграть второй тур. Лукашенко попросил каждого высказаться на эту тему. Предложения были разные — в каких районах усилить агитационные бригады, где добавить печатную продукцию и т. д. То есть вопрос шел о технической реализации второго этапа.

    Но мы с Дмитрием Булаховым заговорили о другом. Я лично сказал о том, что чтобы управлять страной, надо иметь команду, в общем-то, более мощную.

    Реакция Лукашенко была бурной:

    — Вы моя команда, вы у меня все талантливые, вы все первые, вы все лучшие. И, конечно, никто из вас не должен быть обижен…

    Тут разговор пошел о том, кого на какие-то посты можно будет назначать. Понятно, разговор был очень не конкретный, даже обтекаемый, но я сам видел слезы в глазах нашего кандидата, когда он говорил, что мы лучшие из лучших и что вместе мы пойдем дальше, и не может быть никаких вопросов».

    На том совещании я почему-то не был. Но переданную мне фразу Дмитрия Булахова запомнил:

    — С одной командой приходят к власти, с другой эту власть вершат, — сказал он уверенно, но совсем не так оптимистично145.

    При всех драматичных и даже искренних уверениях в преданности «своим людям», Александр Лукашенко хорошо понимал, что команда, приведшая его к власти, была чем угодно, но не командой управленцев. Конфликт на этой почве должен был неизбежно возникнуть, и он возник.

    Свидетельствует Леонид Синицын:

    «Естественно, мы обсуждали, куда и как трудоустроить людей, которые работали в штабе, потому что каждый человек подразумевал, что после кампании он будет в чем-то участвовать, в чем-то реализовываться. Но многие оказались не совсем приспособленными к практической работе. Лукашенко был настроен решительно: от балласта необходимо избавляться. Я категорически возражал. Все, кто работал с нами, должны быть пристроены. В конце концов он махнул рукой. Ладно, мол, ты с ними работал, вот и возись с ними дальше, даю на это все тебе полгода.

    Я поступил так. Практически всем была предложена работа в Администрации».

    Здесь в разговор вступает писатель Евгений Будинас:

    «Только сейчас из признания Леонида Синицына я понял, что именно тогда произошло и почему интеллигенция в первые же дни отвернулась от новой власти. Ведь представляли ее как раз все эти добровольные помощники в избирательной кампании, теперь заселившие управленческие кабинеты и не имеющие зачастую никаких управленческих навыков, не знающие никаких правил, не говоря уж о вежливости и хорошем тоне. От этого нас просто тошнило…».

    Новая команда действительно начала править, что называется, с чистого листа.

    Кабинеты, в которых сидели еще не уволенные правительственные чиновники, один за другим захватывала президентская рать. Шкафы и ящики со служебными документами вышвыривались в коридоры. До сих пор со стыдом вспоминаю это время. На нас смотрели, как на какую-то дикую орду.

    Но вернемся к рассказу Синицына:

    «Принимали к проверке мы всех, кто нам помогал. При этом говорилось: "Если пройдет время, и вы не потянете, то будьте свободны, так что — готовьтесь, чтобы потом без обид…". Считаю, что отношение было действительно человеческое: люди проверяются только в деле. Лукашенко не мешал, относился даже с сочувствием:

    — Слушай, я понимаю, как тебе сложно найти со всеми общий язык и всех куда-то определить.

    Но понимал он и другое: власть взяли, теперь работать надо конкретно».

    Здесь Синицын говорит почти правду. Дело в том, что, став главой Администрации президента и будучи опытным управленцем, он начал с того, что попросту никого на работу не принял. То есть — абсолютно никого, включая, к слову, и меня. И проверку команды «в деле» проводил вполне изощренным и самым «безболезненным» (для себя как руководителя) образом: сначала проявись, покажи, на что способен в практической работе, а потом будем оформлять документы о твоем приеме на работу. Таким образом, через некоторое время все, кто не тянул или по той или иной причине был не нужен, оказывались не у дел — им вежливо сообщались, что они не работают (да и никогда не работали — записи в трудовой книжке-то нет).

    Так, к примеру, оказался за бортом будущий депутат Верховного Совета 13-го созыва Виктор Терещенко, после победы поторопившийся «ощутить» себя в высокой должности настолько, что даже послал на имя министра иностранных дел Владимира Сенько бумагу с предложением немедленно трудоустроить выпускников его коммерческого вуза. Точно так же исчез однокашник Виктора Гончара, гродненский юрист Иосиф Веленто, скомпрометированный публикацией в газете «Свабода». И это ведь люди, которые чуть не заняли посты начальников ключевых управлений Администрации!

    «Саши больше нет»

    Теперь о тех, кто новой Администрации и новоиспеченному президенту досаждал.

    Дело в том, что даже в команде, приведшей Лукашенко к власти, далеко не все воспринимали его безусловным лидером. Вот свидетельство Синицына:

    «Шла сессия, надо было выступать на сессии. Выступление президента поручили готовить Виктору Гончару, поскольку он практически не принимал участие в выборах: то болел, то в аварию попал. Ладно, работает Виктор Иосифович над докладом, встречаемся, я ему говорю, что концепция доклада не верна, нужен несколько другой подход. Он отвечает: "Я такую концепцию писать не буду". — "Ну тогда ты свободен". Гончар понял, что это уже не политдебаты, а работа — со всеми правилами, в том числе и обязательной исполнительностью. Через день подошел, извинился и пошел работать, что называется, в общей струе».

    Нет сомнений, что тут глава Администрации действовал согласованно с президентом. Да он и сам это подтверждает.

    «Лукашенко говорит:

    — Ты их не обуздаешь: ни Виктора, ни Булахова. Они будут самостоятельно двигаться, своим путем.

    Но я был уверен, что у меня хватит воли строить любого, если понятна цель. Так и произошло. Большинство построились и пошли работать, как часы. А с Виктором и Димой — одни проблемы…»146

    Так оно виделось и со стороны. Вспоминает Петр Кравченко: «Навсегда запомнилось, как Булахов, и особенно Гончар, не скрываясь, уничижительно проходились по своему "боссу", подтрунивая, что будут вертеть им, как захотят».

    Проблема «обуздания» бывших соратников или коллег по Верховному Совету сразу же встала очень остро. Они никак не могли понять, что он уже президент. Лукашенко это видел и чувствовал, воспринимая весьма болезненно. И если тот же Синицын или Кучинский, Титенков, Долгалев сразу и безоговорочно восприняли его в новом качестве, то «молодым волкам» с их амбициями трудно было свыкнуться с тем, что «Саша» — теперь уже навсегда для них «Александр Григорьевич». И управлять страной будет он, а не они. Естественно, что смириться с этим им было нелегко. И перестроиться — тем более что разница была заметна даже внешне: «Мятые воротнички президентских сорочек еще больше года будут бросаться в глаза на фоне безукоризненных воротничков Булахова, Гончара, Карпенко»147.

    «Сашу» такое устроить никак не могло.

    Тут и проявилось его качество, во многом объясняющее секрет его буквально подавляющей окружающих силы. Всегда оставаясь человеком высокого самомнения, а к тому же болезненно обидчивым, злопамятным, он никогда и никого из «обидчиков» не оставлял безнаказанным. Первой жертвой такого противостояния пал Дмитрий Булахов.

    Булахову, талантливому и яркому юристу, Лукашенко обещал пост председателя Конституционного суда. И, став президентом, вынес его кандидатуру на обсуждение Верховного Совета, хотя понимал, что из этого может получиться.

    Но Дмитрию Булахову не было тогда и 35 лет, а заместителем председателя Конституционного суда в то время работал седовласый Валерий Тихиня, бывший министр юстиции и секретарь ЦК КПБ, доктор юридических наук, член-корреспондент Академии наук Беларуси. Вспоминает член Конституционного суда Республики Беларусь 1-го состава профессор Михаил Пастухов148, чья кандидатура на эту должность, к слову, в свое время была выдвинута именно Булаховым:

    «Когда его фамилия прозвучала в числе претендентов (на должность члена Конституционного суда. — А. Ф.), я, конечно, для себя отметил, что, скорее всего, Тихиня и будет председателем Конституционного суда, что ни у кого не вызывало сомнений».

    В сравнении с опытным и всем известным служителем Фемиды Булахов смотрелся просто мальчишкой. Кроме того, его откровенно не любило большинство депутатов, как мы помним, тоже насквозь партийное.

    Говорит Михаил Пастухов:

    «Я, помню, подошел к нему и говорю:

    — Дмитрий Петрович, знаете, это все-таки достаточно опрометчиво — выдвигаться сразу и судьей, и председателем. Судьей-то вы стопроцентно пройдете, вас изберут, но вот с должностью председателя… Весьма проблематично, что вас могут избрать, потому что уже определился председатель из состава суда — Валерий Гурьевич Тихиня.

    Но я думаю, что дело было даже не в этом. А в том, что Администрация Президента не провела соответствующей работы среди депутатов. И Булахов остался без поддержки свыше».

    Правда, президент добросовестно собрал у себя в кабинете председателей областных советов и попросил их, чтобы они поддержали кандидатуру Булахова и добились ее поддержки у депутатов от своих регионов. Чиновники вышли из кабинета совершенно ошарашенными. Ко мне в коридоре обратился Семен Домаш149, председатель Гродненского облсовета:

    — Булахов может пройти лишь в том случае, если в его поддержку выступит Тихиня. Пусть президент поговорит с Валерием Гурьевичем.

    Я тут же подошел к президенту и передал слова Домаша. Тот только тихо улыбнулся в усы и сказал: «Хорошо».

    Разумеется, Булахова забаллотировали. Тихиня не выступил в его поддержку: никто с ним, как оказалось, о Булахове не говорил. Позже даже поползут слухи, что якобы Синицын лично беседовал с некоторыми депутатами, подбивая голосовать против Булахова. Разумеется, сам Леонид Георгиевич даже спустя десять лет это отрицает:

    «С моей стороны никакой интриги не было. Депутаты просто не проголосовали. Я ему говорил тогда:

    — Дмитрий Петрович, самая нормальная служба для вас в сложившейся ситуации — это Министерство юстиции.

    Но он считал, что несколько занижена его оценка. Я думаю, большую роль здесь сыграли депутаты, чем Лукашенко. Интриги, во всяком случае, не было. Никто даже не думал на эту тему».

    Разумеется, никто не думал. Но тогда почему Булахова и ни на какую другую должность так и не назначили?

    Леонид Синицын продолжает:

    «Лукашенко просто перестал его воспринимать. Видимо, Дмитрий тогда не почувствовал, что Лукашенко уже президент, у которого есть право решать, что ему нужно, кто ему нужен и во имя чего он вообще стал президентом. Скорее всего, были в речах Булахова какие-то нотки фамильярности, что Лукашенко почувствовал и сразу его как бы отодвинул».

    «Саши Лукашенко» больше не существовало.

    Чтобы другим неповадно было

    Таким образом, Булахов обещанный пост не получил. Но этого было мало. Пример Булахова должен был стать уроком для всех — раз и навсегда. Поэтому нужно было не просто задвинуть, а политически уничтожить бывшего соратника, придавить его так, чтобы этот молодой, красивый, амбициозный мужчина почувствовал себя размазанным, лишенным политической перспективы — и вследствие этого зависящим исключительно от его, Лукашенко, президентского волеизъявления.

    Для этого Булахова следовало публично «вывозить в грязи». Тем более что команда тут же придумала для него новую должность — государственного секретаря Президентского совета. Когда же Булахов умудрился в качестве «кандидата в госсекретари» провести еще и пресс-конференцию, многомудрый Синицын произнес единственное слово: «Зря…» И не ошибся, потому что тут же на него «образцово-показательно» «наехали», и молодой юрист попал под колесо машины по борьбе с коррупцией в органах власти. Ему инкриминировалась связь с бизнесменами, интересы которых он якобы лоббировал. По иронии судьбы одним из таких бизнесменов оказался… Александр Саманков — тот самый Саманков, который буквально вчера содействовал привлечению голосов избирателей-бизнесменов и содержимого их кошельков в пользу кандидата в президенты Александра Лукашенко!

    Саманков утверждает:

    «У меня есть данные, что это была акция, направленная на дискредитацию Булахова и нашего ПРИФа. Мы ответили очень мощно, в том числе и в государственных печатных изданиях, и расставили все точки над "i"…»

    Точки-то, конечно, расставили, но «дело было представлено так, будто бы Булахов и некие структуры имели от этой сделки интерес…

    — Так ли уж без интереса?

    — Кто же будет работать без интереса?»150.

    Сегодня представляется бесспорным, что Лукашенко готовил общественное мнение к тому, что политика Булахова больше нет, а есть запутавшийся в коммерческих сделках депутат, пользующийся своей близостью к главе государства в корыстных целях.

    «Александр Лукашенко так определил ситуацию: есть аппарат, есть должности, есть люди, которые занимают их, есть просто близкие люди. Некоторые уже надоели своими предложениями. Короче говоря, идет попытка активного содействия, лоббирования.

    По словам президента, он с этим явлением активно сражается. Ни одно его решение не является результатом лоббирования. Если кто-то покидает должность или не успевает даже занять высокое кресло (хотя об этом уже раструбил) — это, как сказал (в ходе пресс-конференции. — А. Ф.) А. Лукашенко, не результат интриги, а продуманный шаг президента, потому что иначе было нельзя»151.

    Вот так — «продуманный шаг президента». Это было равнозначно команде «фас!».

    Точка была поставлена совершенно оскорбительно — во время выступления президента на сессии Верховного Совета:

    «В перерывах между пленарными заседаниями президент намерен и далее проводить консультации и согласования по рассматриваемым проектам с руководством Верховного Совета, с лидерами депутатских групп. Все вопросы об организации таких встреч будут решать глава Администрации Президента Л. Г. Синицын и депутаты Верховного Совета Д. П. Булахов и А. В. Лебедько, которые становятся официальными представителями президента в Верховном Совете»152.

    Был «соратник» и «близкий человек» чуть ли не лидером парламента, без пяти минут председателем Конституционного суда — а стал всего лишь одним из депутатов, которых президент (даже без назначения Указом!) определил своими «представителями» в Верховном Совете. Так сказать, прокладка.

    Таким образом, президент Александр Лукашенко разделался с первым из «своих людей», наивно полагавших совсем недавно, что, выбрав Лукашенко удобным «тараном», командовать парадом будут они.

    Сломанный — значит, пригодный

    Чтобы больше не возвращаться к судьбе Дмитрия Булахова, скажем, что сложилась она вполне показательно. Дмитрий Петрович успел отметиться в оппозиции, опубликовав несколько громких антилукашенковских статей, руководил некоторое время мертворожденной Партией всебелорусского единства и согласия, попытал счастья в бизнесе. Затем, к большому недоумению всех, кто помнил гордого и непреклонного юриста Булахова, он вдруг оказался вновь рядом с Лукашенко — вначале как посол Беларуси при СНГ, чуть позже — как первый заместитель председателя Исполкома СНГ.

    Все десять лет своего правления президент Лукашенко будет демонстрировать непреложную аксиому: это табуретка в хозяйстве нужна целая, а подручный должен быть сломан. Так надежнее.

    Первая громкая отставка

    Следующим объектом стал, разумеется, Виктор Гончар…

    В отличие от Булахова, на должность он был определен сразу. Но всем, в том числе и самому Гончару, было очевидно, что он «обречен» выпасть из механизма власти.

    Говорит Зинаида Гончар:

    «То, что Лукашенко победил на выборах, Виктора совершенно не обрадовало. Он понимал, что если обидчивому человеку чего-то не хватало в молодости, в детстве, он будет свою обиду компенсировать, осаждая ярких людей. Это нас пугало. Скажу честно, что после объявления результатов мы были очень удручены, потому что уж лучше бы оставался тот Кебич».

    Я помню, как Гончар попросил меня проследить, чтобы никто не мешал ему поговорить с Лукашенко. В кабинет президента Гончар вошел осторожно. Нет, никакого подобострастия, просто никто не знал, как себя теперь, после избрания, вести…

    А вышел Гончар явно окрыленный. Ведь президент уже предложил его кандидатуру на пост заместителя председателя правительства, и парламент большинством голосов ее утвердил. И Гончару было суждено надолго стать головной болью для Александра Лукашенко.

    Вот как воспринимала их отношения Зинаида Гончар:

    «Я видела, что Лукашенко где-то завидует Виктору, даже не любит его. Мне казалось, что Витя чувствовал свое превосходство. А Лукашенко… то, что он отставал в образованности, в интеллигентности — это ощущалось. Но то, что человек несчастен, — это чувствовалось. Ему хотелось быть таким, как Гончар. Он, с одной стороны, тянулся к нему, чтобы чему-то научиться, с другой стороны, тихо ненавидел».

    Зинаида Александровна, как мне кажется, права. Гончар был нужен Лукашенко, как всегда нужна планка, высоты которой хочется достичь. Кроме того, иногда так приятно увидеть, что человек, который олицетворял для тебя когда-то ту самую недостижимую высоту, теперь целиком зависит от тебя.

    Сразу после назначения Гончара вице-премьером началось всем заметное «перетягивание каната» между ним и Администрацией Президента. Все те структуры, которые Гончар пытался подчинить правительству, немедленно уводились под юрисдикцию Администрации. Так было с Белтелерадиокомпанией, Национальным пресс-центром, аналитическим институтом «Белинформпрогноз», информационным агентством «Белинформ» и даже Правительственной библиотекой, немедленно переименованной в Президентскую. Похоже, что ревность к яркому и предельно работоспособному вице-премьеру становилась главным толчком в принятия многих решений.

    При этом Гончара бросили на один из самых неблагодарных участков: в его ведение отдали ту самую «социальную прорву», выкарабкаться из которой всегда нелегко. В должности заместителя председателя правительства Гончар отвечал за образование и науку, социальную защиту и здравоохранение, за культуру. Чести много, но денег в казне, чтобы сколько-нибудь успешно разрешить проблемы этих отраслей, разумеется, не было.

    Неудивительно, что Гончар работой был издерган и крайне неудовлетворен. К тому же он чувствовал, как стремительно его отодвигают все дальше и дальше.

    Жена, как и положено самому близкому человеку, сразу почувствовала нарастающее недовольство:

    «Я очень хорошо помню, что с первых дней ему это не приносило никакой радости. Когда Витя пошел работать в Молодечно, ему это нравилось, доставляло удовольствие. Здесь он точно так же отдавался полностью работе. Я видела, каким он приходил. Поэтому я вообще с первых дней говорила: "Плюнь ты, да и уйди, потому что я вижу, что все это без радости. Да и перспектив абсолютно никаких…"».

    Кончилось его вице-премьерство очень просто. Однажды, отправившись к главе государства с докладом и оказавшись «к телу» не допущенным, причем, по оскорбительной для вице-премьера причине153, Гончар не выдержал и ушел, оставив в приемной заявление об отставке.

    Он провел пресс-конференцию, на которой причиной своей отставки назвал сложившуюся вокруг президента атмосферу клановости, когда вторым лицом в государстве оказывается вдруг управляющий делами. На пресс-конференции Гончар впервые заговорил о коррупции в президентском окружении, а также намекнул на то, что инцидент с обстрелом лукашенковской машины в Лиозненском районе во время президентских выборов был инсценировкой самого Лукашенко.

    Гончар даже обратился к председателю КГБ Владимиру Егорову с призывом огласить имеющиеся в распоряжении КГБ материалы. «Я обращаюсь к Владимиру Егорову как к человеку и офицеру…»

    Никто из правительства его не поддержал. Ведь Титенков был слишком влиятельной фигурой, близкой к главе государства. Зачем ссориться?

    Тем более что даже пресса, обычно благоволившая к Гончару, на этот раз восприняла его демарш в основном холодно. Никто не видел иной причины, кроме истерики, минутной вспышки. Вот ушел Гончар, хотя мог бы еще работать, мог влиять на молодого президента, приносить пользу стране и людям. Зачем хлопать дверью раньше времени?

    Больше того, Гончара не поддержал и никто из старой президентской команды. Быть может, потому, что и он, и Булахов всегда пытались быть не столько членами команды, сколько вышестоящими «консультантами».

    Но то, что команда позволила так просто выбросить их за борт, стало началом конца самой команды.

    Глава вторая. Цены, назад!

    Доярка из совхоза «Беларусь»

    Неоднократно в своих предвыборных интервью Лукашенко обещал привести к власти новых людей. А где их взять, новых людей, чтобы они были и грамотными управленцами к тому же?

    Самой сложной была проблема с кандидатурой премьер-министра. Первоначально вообще никакой кандидатуры на этот пост у Лукашенко не было. Посему приходилось в ответ на вопросы о кандидатуре будущего премьер-министра отбояриваться фразами вроде: «На должность премьера кандидатов больше, чем на должность доярки в совхозе!». Сказано хлестко, и даже слишком: фразу эту, брошенную на пресс-конференции после первого тура голосования, немедленно растиражировала пресса. Известный белорусский аналитик Юрий Дракохруст назвал свой комментарий к первой пресс-конференции Лукашенко «Доярка из совхоза "Беларусь"». В реальности же с кандидатурами дело обстояло далеко не просто.

    Когда в какой момент всплыла кандидатура Михаила Чигиря, я не знаю. Синицын утверждает, что предложил ее именно он: «В команде, которая была тогда, прослеживалось отсутствие опытных банкиров. Мы видели всю разбалансированность банковской системы того периода, понимали, насколько важны для нас банки. И найти на место премьера другого человека, который знал бы банковское дело, да в придачу еще имел бы опыт руководителя республиканского масштаба (до "Агропромбанка" Чигирь работал в ЦК), было нелегко. Исходя из этих соображений, мы и предложили ему эту должность».

    Правда, есть и другое объяснение тому, почему выбор остановился именно на Михаиле Чигире. Тамара Винникова считает: «Он (Чигирь. — А. Ф.) был человеком, которому был обещан портфель в обмен на деньги для выборов, и эта договоренность была соблюдена». Это объяснение представляется мне правдоподобным, поскольку впервые я увидел Чигиря в штабе, куда его привел Аркадий Бородин, который, как мы помним, к финансированию кампании имел самое прямое отношение.

    Как могло проходить подобное финансирование, рассказывает Александр Пупейко:

    «Я считаю, что Чигирь был назначен премьером благодаря Бородину. Думаю, что Чигирь осуществлял так называемые пакетные инвестиции в президентские выборы. Одна из этих инвестиций была — в Лукашенко и, думаю, шла она через Бородича. Схема проста и не нова: банк планирует строительство собственного административного здания, Бородич привлекает потенциального исполнителя, Чигирь начинает финансирование проекта. Часть денег идет на дело, часть оседает в "Коруне" (фирма Бородича. — А. Ф.), а часть денег приходит в штаб. Таким образом, можно считать, Чигирь частично финансировал избрание Лукашенко». Но Леонид Синицын настаивает: «У нас с Чигирем, конечно, были встречи во время работы штаба, но он человек осторожный, не политик, в тот период он вообще политикой не занимался. Разумеется, я намекал, что надо бы как-то помочь с финансами. Он говорил: "Слушай. Я к этому делу никакого отношения не имею"».

    Про осторожность — это похоже на правду: Михаила Чигиря до 1999 года, о котором речь пойдет впереди, всегда отличала повышенная осторожность154.

    Но кандидатура его по анкетным данным была вполне проходной для Верховного Совета. Руководитель крупного полугосударственного банка, Чигирь был своим для той части номенклатуры, которая в публичной политике не светилась, а тихо делала свое дело (в том числе и свои деньги). Депутаты проголосовали за него без каких-либо проблем. Тем более что президент предложил в «пакете» с ним сразу четверых вице-премьеров. Ими стали Сергей Линг (занимавший тот же пост в правительстве Вячеслава Кебича), Михаил Мясникович (еще один представитель ушедшего кабинета), Владимир Гаркун (председатель парламентской комиссии по аграрным вопросам) и Виктор Гончар.

    Вот и все «новые люди». Не случайно хорошо осведомленный собкор «Известий» Александр Старикевич в откровенно издевательских тонах писал о только что созданном правительстве: «Пока ситуация в Кабинете Министров оптимизма точно не вызывает. Де-факто главную роль там играют вице-премьеры Сергей Линг и Михаил Мясникович, а не глава правительства Михаил Чигирь… Особенно если учесть, что Чигирь оказался на посту премьера после того, как все остальные, кому он предлагался, благоразумно отказались»155.

    Чигирь удовлетворял Лукашенко еще по одному параметру. Он был абсолютно лишен какой бы то ни было харизмы, а потому никак не мог восприниматься в качестве потенциального соперника. Вялый и, как тогда казалось, патологически не умевший возражать Чигирь был вполне готов к тому, чтобы исполнять любую президентскую программу.

    «Тут будут стоять танки и пулеметы»

    Какой же она была, первая лукашенковская программа первоочередных мер по преодолению экономического кризиса в стране?

    О том, как «решительно» боролся депутат Лукашенко с дискредитацией рынка, рассказывал депутат и кандидат экономических наук Александр Соснов, который в первом составе нового правительства стал министром труда:

    «У Лукашенко все было смешано. База, основа — это коммунистические взгляды: государственная собственность, Госплан, Госснаб и никакого, так сказать, частного бизнеса. Но на эту базу наслоились разочарования тем, что произошло за последние двадцать лет советской власти… И вот, из-за отсутствия серьезного базового экономического образования, у него в голове образовалась своего рода эклектика…».

    Но каким Лукашенко видел путь развития Беларуси теперь, в первые месяцы своего президентства?

    До недавнего времени мне не очень верилось, что он будто бы приглашал московского экономиста-реформатора Григория Явлинского осуществить реформы в Беларуси. Но вот что говорит председатель Белорусского объединения «Яблоко» Ольга Абрамова:

    «По словам Явлинского, ему было предложено взять экономику Беларуси в качестве полигона и делать все, что он посчитает нужным. Я не знаю, возможно ли по человеческим качествам, чтобы сработались Явлинский и Лукашенко. Но это предложение Явлинскому говорило о том, что курс страны не был определен, потому что радикальные позиции Явлинского в экономической сфере достаточно хорошо известны, и его участие могло существенно переломить ситуацию. Но, очевидно, Григорий Алексеевич посчитал, что основное поле приложения его усилий как российского национального политика — это Россия, и не следует отвлекаться».

    Уже само появление имени Григория Явлинского в контексте белорусских экономических реалий свидетельствует: Лукашенко все-таки готовился к реформам. Он не знал, к каким именно, но в том, что он хотел стать реформатором — в экономике! — сомнений все-таки нет. К этому он был подготовлен и собственной практической деятельностью на посту директора совхоза: напомним, что именно Лукашенко проповедовал аренду и хозрасчет, что во многом способствовало его карьере на местном уровне.

    О том же печатно свидетельствует и нынешний непримиримый оппонент Лукашенко, а в тот период — министр сельского хозяйства и продовольствия нового правительства Василий Леонов: «…президент действительно искренне хотел реформ и был к ним готов»156. Наконец, самое серьезное свидетельство: именно по приглашению новоизбранного главы белорусского государства в Минск с визитом прибывает директор-распорядитель Международного валютного фонда Мишель Камдессю. Визит Камдессю принес Беларуси первый транш стабилизационного кредита stand by157. Для выделения кредита, как утверждал тогдашний вице-премьер Михаил Мясникович, у МВФ были вполне веские основания:

    «Президент заверил г-на Камдессю, что Белоруссия не будет ограничиваться полумерами, как прежнее руководство, а пойдет по пути широкомасштабных рыночных реформ…158»

    Были у МВФ и серьезные политические мотивы: «У нас накопилась большая задолженность перед Россией за энергоносители. МВФ обеспокоен этим и готов оказать нам поддержку, чтобы мы не попали в зависимость от какого-то одного государства. Поскольку в МВФ входят все страны мира, то он может дать более высокие гарантии суверенитета».

    При этом, правда, кредит МВФ был выдан Беларуси, мягко выражаясь, авансом, поскольку Александр Лукашенко постоянно, «путался в показаниях», и рыночная риторика в его выступлениях весьма неорганично сочеталась с антирыночной. Вот, например, как он выступает на сессии Верховного Совета: «Одна из главных задач, стоящих перед нами, — оздоровление кредитно-денежной системы… Вынесенные на ваше обсуждение меры содержат механизмы, сдерживающие неоправданный рост цен…» — И далее: «Мы считаем необходимым регулировать цены предприятий-монополистов, а также сохранить фиксированные тарифы на жилищно-коммунальные услуги, транспорт и топливо, хотя это и требует от бюджета колоссальных средств»159.

    Видимо, ощущая собственную теоретическую неопределенность, даже к формированию состава нового правительства Лукашенко подходит компромиссно — так, чтобы в нем были и реформаторы, и консерваторы.

    В качестве своеобразного концептуального компромисса рыночников и антирыночников преподносилась и первая антикризисная программа нового кабинета.

    Основным ее автором-составителем был вице-премьер Сергей Линг, экономист старой, коммунистической школы. Как и положено опытному чиновнику, он почувствовал, чего именно хочет новый руководитель страны. И программа стала своего рода манифестом «социально ориентированной» рыночной экономики. А вот наиболее радикальные элементы программы были внесены главой Нацбанка Станиславом Богданкевичем:

    «Хватит нам программ, так и оставшихся нереализованными из-за отсутствия политической воли и квалифицированных исполнителей. Только комплексное решение проблем в состоянии оздоровить больную экономику, создать организационные, экономические и правовые условия для предпринимательства и конкуренции, стимулирования производительности труда и сокращения издержек производства, прироста сбережений, накоплений и инвестиций, победить инфляцию и обеспечить рост национального продукта и дохода»160.

    Показательно, что Богданкевич характеризует программы предшествующего правительства как «оставшиеся нереализованными из-за отсутствия политической воли и квалифицированных исполнителей». Ему казалось, что вот-вот, чуть-чуть больше воли, решительности — и реформы пойдут! Лукашенко с его решительностью и готовностью «пойти на все» воспринимается Богданкевичем как таран, способный проломить любую стену и реализовать собственную (во всяком случае, разработанную по его поручению и внесенную от его имени) программу. Ради этого Богданкевич, как, впрочем, и другие реформаторы-рыночники, бывшие тогда в правительстве (Соснов, Леонов, Гончар) готовы были терпеть уже демонстрируемые главой государства авторитарные методы проведения реформ.

    Лукашенко такую возможность сочетания экономических реформ с авторитаризмом решительно подтверждал:

    «Помню, как в очередной раз в президентском кабинете он (Лукашенко. — А. Ф.) собрал всех причастных и в лоб спросил Чигиря:

    — Михаил Николаевич, почему вы волокитите? Скажите честно и прямо, с чем не согласны!

    Чигирь отвечает:

    — Александр Григорьевич, речь ведь идет о людях… Появятся безработные, выйдут на площадь…

    Лукашенко отрезал ему:

    — Ты, Михаил Николаевич, работай, остальное не твоя забота. Сюда, на площадь, никто не пройдет. Тут будут стоять танки и пулеметы, и ни один сюда не ступит. Площадь будет свободна! Можешь делать все, что угодно»161.

    Как мы видим, провозглашалась решимость защищать реформы даже танками и пулеметами. Это вселяло в соратников надежды на то, что поворот к рынку будет неотвратимым, но вот здесь-то всех нас и ждал очередной и весьма сокрушительный сюрприз.

    «Подстава»

    В ноябре 1994 года Лукашенко ушел в свой первый краткосрочный отпуск и улетел в Сочи на лечение (даже президент имеет право на приступ радикулита, несмотря на то, что Леонид Синицын корректно именовал это «ущемлением спинного нерва»). В это время правительство, согласно утвержденной президентом и согласованной с Верховным Советом программе, должно было отпустить цены на молочные продукты, что и было сделано.

    Одиннадцатого ноября президент связался с Синицыным и сообщил, что уже сегодня возвращается в Минск. В резких тонах он обрисовал главе Администрации, как плохо без главы государства работает правительство. Тут же мне было поручено написать текст президентского выступления по телевидению и обеспечить это выступление в прямом эфире вечером того же дня.

    Текст я написал в течение часа. Концептуально он был определен самим президентом: «Выступление должно быть остро критическим. Понял?». Понял, чего ж тут не понять. Поэтому Синицын, получив первый вариант текста на согласование, увидел в нем «беспардонную ругань в адрес правительства» и предложил мне «не инициировать правительственный кризис». Посему окончательный вариант, который предстояло зачитать президенту, был приглажен настолько, что высшие должностные лица государства, ожидая в аэропорту прилета Лукашенко, прочли распечатанный текст и, убедившись, что лично каждого из них он почти не затрагивает, вздохнули с облегчением.

    Облегчение было преждевременным.

    Вышедший из самолета президент имел вид усталый и мрачный. Чувствовалось, что «разгон» все равно будет.

    Забрав текст, Лукашенко попрощался до вечера и уехал в резиденцию…

    В 20.30 он прибыл в телецентр на улице Красной. Настроение у него было хуже некуда. Сидя в кресле гримерши, глядевшей на него влюбленными глазами, он небрежно вернул мне текст собственного выступления с формулировкой: «Сравнишь…»

    …«Сравнение» потрясло не только меня, но и всех, находившихся в режиссерской рубке.

    В течение 30 минут, прошедших с начала выпуска новостей, президент обвинил в непрофессионализме и проведении де-факто антинародной политики правительство, Национальный банк, Верховный Совет. Деятельность партий и движений, профсоюзов и прессы была оценена как подрывная. Непосредственно в прямом эфире было заявлено, что завтра в 12.00 состоится расширенное заседание Кабинета Министров, которое будет транслироваться по телевидению и радио. С докладами на нем предстоит выступить премьер-министру и главе Администрации. После этого виновные в проведении антинародной политики будут наказаны, а цены на основные продукты питания будут возвращены на прежний уровень. И больше подниматься НЕ БУДУТ!!! Это президент гарантировал своим честным словом162.

    Кто-то из российских телевизионщиков, находившихся в той же режиссерской рубке, что и я, поинтересовался, пустят ли их на заседание правительства. В ответ я попросил его не позорить нас перед миром, хотя и понимал всю бессмысленность такой просьбы. Больше-то было уже некуда.

    Это была настоящая «подстава». Потребовать от правительства решительности в проведении рыночных реформ и после первого же шага выставить его «врагом народа», публично вывозив, как нашкодившего щенка…

    Метнувшись из телецентра в Дом правительства, я рассчитывал застать там Синицына.

    В кабинете Синицына не было. Постовой, стоявший на третьем этаже «президентского» крыла Дома правительства, доложил, что «глава у премьера». Но в приемной Чигиря мне преградил путь один из помощников председателя правительства.

    — Синицын там? Доложите Синицыну!

    — Нельзя!

    Почему «нельзя», стало понятно лишь через три часа. Леонид Синицын вышел из кабинета, мужественно схватил меня за локоть и с заметным усилием проговорил: «Пошли…»

    Как выяснилось позже, мысль зайти к премьеру с бутылочкой коньяка на десятой минуте президентской телевизионной импровизации посетила не только Леонида Синицына. Не сговариваясь, в тот момент в приемной Михаила Чигиря встретилось едва ли не все руководство правительства (правда, Синицын вышел первым, а потому состояния остальных руководителей белорусского государства я не видел).

    Настроение у всех было не то чтобы траурное, а, я бы сказал, катастрофическое: все готовились к отставке. Выступление президента могло означать только одно: конец рыночных реформ в Беларуси.

    Но никакой отставки не последовало.

    По согласованию с Синицыным «прямой эфир» намеченного накануне «разноса» мы не организовали. Да и разноса не было. Заседание правительства свелось к тому, что президенту разъяснили: на самом деле делается то, чего он и требовал. И все ограничилось разборкой с ценами на творог и выговором за «самоуправство» министру сельского хозяйства и продовольствия.

    «Весь этот шум был лишь для публики, — вспоминает Василий Леонов, — а на самом деле он хорошо понимал, что без отпуска цен никаких реформ не сделаешь. Важную роль сыграл председатель Минского горисполкома Владимир Ермошин163. На той разборке он поднялся и заявил бесстрашно: "Александр Григорьевич, позвольте высказаться мне как главному заказчику и потребителю сельскохозяйственной продукции. Вы здесь не правы. У нас за это короткое время серьезно расширился ассортимент продовольствия, повысилось качество продукции. И то, что сделал министр, — показывает на меня, — направлено на то, чтобы было еще лучше. Если мы сейчас все отменим, вернем, что было, будет хуже".

    Президент даже стушевался. Его во время полета домой настраивали, убеждали, что вот-вот пойдут массовые демонстрации к резиденции с требованием его свержения. А тут встает мэр белорусской столицы и утверждает, что стало намного лучше, чем было.

    Помолчав, президент сказал:

    — Я обещал народу вернуть цены назад. Верните хотя бы на творог на несколько дней. Не может же президент обманывать свой народ»164.

    Так впервые пришли в столкновение интересы белорусской экономики и популистские основы мировоззрения Александра Лукашенко. В тот момент экономика как бы победила.

    Правительство тогда еще нашло в себе силы для противостояния. Кроме мэра белорусской столицы Владимира Ермошина и министра сельского хозяйства Василия Леонова в поддержку продолжения курса реформ выступили премьер-министр Михаил Чигирь, вице-премьеры Михаил Мясникович и Виктор Гончар, глава Национального банка Станислав Богданкевич165.

    Негативно отнесся к попытке пересмотра основ избранного курса и глава Администрации Леонид Синицын, отказавшийся делать доклад о политической ситуации в Беларуси и объяснивший это тем, что президентский «прямой эфир» «резко изменил» эту самую ситуацию: «проснулись в одной стране, легли спать в другой».

    «Так что же мы будем строить?»

    Страна действительно изменилась, причем в один день. Именно 11 ноября 1994 года (день возвращения президента из Сочи) становится первой вехой на пути отказа Александра Лукашенко от каких-либо реформаторских попыток.

    Дело в том, что никаким реформатором-рыночником в глубине души Лукашенко никогда не был. А был типичным совковым руководителем, хорошо усвоившим основы советской «науки управлять».

    Это еще ленинское положение, известное каждому пропагандисту советских времен, о том, что социалистическим государством можно управлять как предприятием166.

    Леонид Синицын вспоминает, как по дороге из Шклова (сразу после победы во втором туре) они обсуждали естественную тему — власть взяли, как теперь будем рулить? «Тогда у него четко звучала мысль о том, что Беларусь — небольшая страна, и ею надо управлять из единого центра, в принципе, как хорошим производственным коллективом». Это понятно. Никакого иного управленческого опыта, кроме опыта управления небольшим производственным коллективом совхоза «Городец», у Лукашенко не было.

    Второй принцип «управленческой науки» тоже прочно и неискоренимо усвоен нашим героем. Тот же Синицын рассказывал мне, как в самом начале, после его очередной докладной записки президент собрал совещание по уточнению пути, предначертанного для страны.

    «Вы знаете, что такое рыночная экономика, умеете работать в условиях рынка?» — спрашивал Лукашенко у членов своего первого правительства. И получал в ответ уверенное «нет». «А знаете ли вы, что такое плановая экономика?» В ответ — столь же уверенное «да». «Вот, — сказал президент, с присущей ему выразительностью глядя на Синицына, — так давайте и будем строить то, что знаем».

    О том, как вело себя правительство, скажем, в 1995 году, вспоминает руководитель «Независимой консалтинговой группы» Эдуард Эйдин. Он в тот период консультировал руководство страны через секретаря Совета безопасности Виктора Шеймана и заместителя главы Администрации Петра Прокоповича. Вот что он говорит:

    «Было собрано совещание при президенте по вопросу о целесообразности девальвации белорусского рубля, курс которого до этого был законсервирован на целый год. Присутствовали только "крутые": Чигирь, Мясникович, Шейман, Титенков, Винникова, заместитель министра экономики Шимов, Прокопович, помощник президента Капитула… и я — "еврей с Немиги".

    Думаю, всем там было понятно, что дальнейшее удержание Национальным банком курса национальной валюты угробит белорусскую промышленность. Но Лукашенко в то время всегда декларировал сдерживание инфляции любыми методами. Моя же группа подготовила для президента аналитическую записку, в которой обосновывалась необходимость резкой девальвации рубля — сразу и в три раза.

    Президент дал высказаться всем. И "все", уверенные, что "совпадают с мнением Хозяина", начали пылко заверять его, что смерти подобно… "отпустить курс рубля". Ничем и ничего не обосновывая. Я просто офонарел. Еще немного — и дошли бы до идеи укрепления "деревянного".

    Потом Лукашенко предоставляет слово мне, как бы от Совета безопасности, и, выслушав, констатировал:

    — Курс будем отпускать. Координируют эту работу Прокопович от Администрации и Совет безопасности.

    И смотрит на меня:

    — Эдуард, ты что-то хочешь спросить?

    Мне бы, придурку, промолчать. И так атмосфера в зале не была пропитана запахами любви и взаимопонимания. А я возьми да и брякни:

    — Александр Григорьевич, а это и есть процесс принятия государственных решений? Я ведь думал, что и Администрация, и Нацбанк, и правительство тоже подготовили свои обоснования. А то как-то вся ответственность кладется на мою группу. Мне бы очень не хотелось подставлять Совет безопасности…

    Лукашенко, не говоря ни слова, поднялся и ушел. Остальные шарахнулись от меня, как от чумного. Правда, через несколько дней президент письменно одобрил несколько предложений моей группы, отданные на его рассмотрение еще до совещания»167.

    Действительно, первое время Лукашенко еще соглашался слушать своих «яйцеголовых», как он выражался, советников с их «умничаниями» по поводу рынка и объективности экономических законов. И даже поддерживал их, подталкивая правительство к реформам. Отчего всем казалось, что он впитывает рыночные идеи и учится на ходу.

    Он действительно учился. Но учился другому.

    Чему он учился

    Едва придя к власти, Лукашенко увидел и понял для себя главное: однажды предпринятые рыночные шаги необратимы, рынок — это стихия, управлять которой привычными по совхозу административными методами невозможно. Интуиция подсказала ему, что эти шаги для него губительны. Рынок, едва в него вступаешь, неизбежно побуждает общество к демократическим преобразованиям.

    Вот и получилось, что надежды президента на реформы, способные вытащить из провала экономику, сменил интуитивный, животный страх перед абсолютной, с точки зрения бывшего директора совхоза (советского хозяйства), неуправляемостью рыночных отношений. Рынок и демократия, которыми нельзя будет управлять, казались ему неизбежно ведущими к потере власти. Ведь если что-то от Александра Лукашенко не зависит, значит он, Александр Лукашенко, не властен над этим. А он шел именно за властью, намереваясь «прийти всерьез и надолго», как сам сказал однажды в каком-то интервью.

    Но здесь важно не только это.

    Всегда интересны и важны мотивы. Например, зачем Лукашенко понадобилось так подставить свое правительство, публично выставив его «антинародным»? Можно же было иначе.

    Но иначе Лукашенко не мог и не хотел.

    Не мог же он вдруг отказаться от своих установок! Он вообще не привык отменять собственные решения. А если все-таки пришлось отступить, то лучше всего это сделать, свалив вину на кого-то, найти козла отпущения.

    Но только ли в амбициозности характера, в неумении признавать ошибки здесь дело? Не было ли еще одной цели?

    Убежден — и все последующие события, даже весь президентский путь Лукашенко меня в этом убеждают — что цель, вполне откровенно выраженная, у нашего героя была…

    Ему нужно было попросту «опустить» правительство, точно так же, как Булахова, Гончара, а потом и всех остальных из прежней команды. И в новой команде всех этих «умников» надо было сразу сломать, указав им их место.

    Единственным из правительства, кого такое сразу не устроило, был Виктор Гончар, буквально через неделю после памятного заседания правительства подавший в отставку.

    Помню свой разговор с ним в середине ноября того же 1994 года — еще до его отставки. Гончар сказал:

    — Правительство было готово уйти, если бы Александр Григорьевич отказался от рыночных реформ.

    В разговорах в кабинете (он подозревал, что его прослушивали, но разговаривал со всеми, с кем не был близок лично, только в кабинете) Гончар называл президента либо по должности, либо по имени и отчеству. Я переспросил:

    — Все? И Мясникович?

    Гончар улыбнулся:

    — А почему вы спросили о Мясниковиче?

    — Потому что если даже Мясникович готов уйти, то это действительно серьезно168.

    — И Мясникович, — выдержав паузу, сказал Гончар.

    Но он напрасно утешал себя подобного рода иллюзиями: в отставку Гончар ушел один. Это произошло в начале декабря, чуть более недели спустя после нашего с ним разговора.

    Глава третья. Закрепляясь на позициях

    Послушно гибкая «вертикаль»

    Еще не подмяв под себя правительство, но уже показав, кто в доме хозяин, нужно было укрепить свои властные полномочия, оставить за собой право единоличной корректировки политического и экономического курса. А для этого, прежде всего, обрести возможность полного контроля над всей системой исполнительной власти.

    И одним из первых законопроектов, вынесенных Администрацией президента на сессию Верховного Совета, становится проект изменений и дополнений в Закон о местном самоуправлении.

    До сих пор руководители на местах были относительно независимы от центральной власти. Согласование с «центром» ушло в прошлое. Пусть на свои должности они и не избирались населением регионов, но обязательно были депутатами местных советов. Юридически это обеспечивало им статус неприкосновенности, и никакой подотчетности президенту у них практически не было.

    Лукашенко как бывший директор совхоза и депутат районного совета не понаслышке знал, сколько властных полномочий у любого председателя исполкома. Именно поэтому на пресс-конференции накануне решающей сессии Верховного Совета «Лукашенко сообщил, что он будет настаивать на создании властной вертикали, подчиненной президенту. Если парламент воспротивится этому, он будет вынужден назначить параллельно председателям исполкомов своих представителей. И тогда старые структуры превратятся в ненужные придатки»169.

    Он действительно настоял, и Верховный Совет соответствующее решение принял.

    Так в республике началось создание вертикали исполнительной власти, практически не подчиняющейся никому, кроме президента.

    Часть депутатов Верховного Совета сразу осознала, какой мощный рычаг они передали в руки недавнего коллеги. Группа парламентариев обратилась в Конституционный суд с просьбой рассмотреть вопрос о соответствии нового закона Конституции.

    И это обращение, хотя формально ответчиком и был Верховный Совет, стало первым реальным столкновением Президента Беларуси с другими ветвями власти в стране.

    Коллизию описывает судья Михаил Пастухов:

    «Мы увидели, что эти изменения идут вразрез с Конституцией, что фактически речь идет об уничтожении местного самоуправления, поскольку председателей райисполкомов должен назначать президент. Мы как добросовестные юристы дружно, большинством голосов высказались за предложение приостановить действие этого закона.

    Александр Григорьевич в это время отдыхал в Сочи. К нашему удивлению, он прервал отпуск и прибыл в Минск. Тут же состоялась первая встреча Конституционного суда с президентом. Он пришел к нам в суд — это в первый и последний раз он был в суде — с Синицыным, Гончаром и охраной:

    — Ну ребята, ну что же вы делаете?! Я должен поднимать государство из руин, мне нужна твердая власть, мне нужен рычаг, которым я могу все это поднять, а вы вставляете мне палки в колеса. Я ж за каждого из вас голосовал. Вы ж вроде бы все свои. Хлопцы, ну чего это вы?

    Такая вот "дружеская" беседа, безо всяких угроз, просто разговор. В конце даже сфотографировались. На завершении встречи Валерий Гурьевич Тихиня от имени суда сказал, что мы уже не будем отменять свое решение о приостановлении действия закона, но постараемся незамедлительно — в течение недели, если я не ошибаюсь — рассмотреть это дело.

    И вот Конституционный суд заключает, что он не может сказать определенно — противоречат Конституции эти положения закона о введении вертикали исполнительной власти или не противоречат. Хотя абсолютно очевидно, что они противоречат. Но судьи не хотели портить отношения с президентом и таким заключением фактически подняли шлагбаум для президентской вертикали»170.

    Таким образом, первый шаг по направлению от демократии к авторитаризму был сделан.

    Правда, его последствия страна ощутит только через два года.

    Надо бы «опустить» и Верховный Совет

    Поначалу у президента Лукашенко не было никаких оснований сетовать на какую-либо нелояльность со стороны государственных структур. Его победа в 1994 году была честной и потому впечатляющей. Даже Белорусский народный фронт был вынужден признать это. Сам бескомпромиссный Зенон Позняк телеграммой поздравил его с избранием. И парламентская оппозиция тоже намеревалась вести себя по отношению к первому всенародно избранному руководителю страны, как говорится, по-джентльменски. Вспоминает Валентина Тригубович:

    «Сто дней дали президенту на то, чтобы он разобрался и сформировал команду. Было принято решение в эти сто дней не нападать на него».

    И ведь не нападали.

    Другое дело, что сам Лукашенко не мог смириться с отношением к нему депутатов парламента. Не Верховного Совета как института, а каждого парламентария в отдельности. «У большинства элиты — и совминовской, и парламентской — слова "президент" и "Лукашенко" не воспринимались, ну никак, — говорит Валентин Голубев. — Должность уважали, а к Лукашенко относились как к Сашке, который постоянно на Кебича наезжал, причем смысла выступлений не понимал никто. Журналисты подходили к нему, бывало, и просили: "Расскажите, что вы хотели сказать". Он терялся, не знал, как тремя фразами сказать, о чем же он хотел сказать Верховному Совету».

    «Победа Лукашенко была шоком для депутатов. Потому что они не воспринимали его всерьез, считая, что он ниже их по интеллекту, по человеческим и моральным качествам. И так до тех пор, пока не начались репрессии»171.

    Но вот, когда едва не произошла смычка Верховного Совета и Конституционного суда, Лукашенко понял, что опасность скрывается не столько в персонах, сколько в институтах государственной власти, точнее, в предусмотренном Конституцией разграничении полномочий ветвей власти. Он-то думал, что ему хватает его «царских» полномочий, а оказывается, они ограничены законодательной и судебной властями.

    Классическая коллизия от Алексея Толстого и его героя царя Феодора Иоанновича, вопрошающего: «Я царь или не царь?».

    Оказывается — не царь. Вернее, не вполне царь.

    С этим очень трудно смириться. Потому что если «не вполне царь», у кого-то другого легко может возникнуть желание примерить на себя шапку Мономаха. И чтобы напрочь искоренить перспективу таких посягательств, сначала нужно было разобраться с возможными источниками их финансирования.

    Разобрались с банкирами

    Мы помним, что в августе-сентябре 1994 года президент предложил, а парламент утвердил программу неотложных мер по реформированию экономики. Программа была сугубо компромиссная, можно сказать, дитя соглашения между рыночниками и социалистами, окопавшимися в правительстве. Оперативное управление этим окопом осуществлял премьер-министр Михаил Чигирь, в те времена «колебавшийся вместе с линией» президента.

    Но был и другой окоп — Национальный банк. Здесь командовал профессор Станислав Богданкевич, который колебаться не собирался, поскольку терять ему было нечего. Он знал, почему президент сразу его не сменил.

    Справится профессор с инфляцией — спасибо, не справится — будет кого сделать козлом отпущения.

    А остановить инфляцию Богданкевич не мог. В лучшем случае можно было притормозить рост курса доллара по отношению к белорусскому рублю, что он и сделал к концу зимы 1995 года. Курс остановился, да так, что белорусская экономика начала задыхаться: предназначенная для продажи на экспорт продукция белорусских промышленных гигантов стала дорожать уже не в «зайчиках», а в долларах, что делало ее неконкурентоспособной.

    Богданкевич, конечно, не мог всего этого не понимать. Но он обязан был выполнять требования власти. В конце концов, он был всего лишь чиновником, отвечавшим за свои — весьма конкретные — пункты в президентской программе. Их он и исполнял. А в том, что правительство не выполнило свои пункты, главный банкир страны виноват не был.

    Была, правда, и другая точка зрения. Ее придерживалась руководитель крупнейшего по тем временам «Беларусбанка» Тамара Винникова, она была незаурядная волевая женщиной, по-мужски амбициозная. Политика Богданкевича ее не устраивала, так как приводила к крайне нежелательному для банков результату: банковский сектор оставался единственно доходным сектором белорусской экономики, а потому над ним нависала реальная угроза «раскулачивания».

    И хоть в политике Богданкевич был демократом, но как банковский управленец он придерживался вполне «государственных», даже авторитарных методов. Так на его месте вел бы себя любой банкир, в том числе и Винникова, но они в тот момент находились каждый на своем месте, а потому война между ними была неизбежна: каждый защищал свои интересы.

    Лукашенко быстро понял, что Богданкевич лишь буквально выполнил его требование: остановил рост курса доллара — одного из индексов инфляции. Остановить же инфляцию, в первую очередь — рост цен на основные товары и услуги, можно было только в результате решительного реформирования белорусской экономики в целом. Но реформирование означало разгосударствление, отказ от административных методов управления экономикой, а к этому президент, как уже говорилось, готов не был: для него отказ от административных методов управления был равнозначен отказу от власти.

    И тогда он прибегнул к старому способу, известному едва ли не со времен царя Хаммурапи: стравил между собой двух влиятельнейших банкиров страны. Чтобы, наблюдая за схваткой, извлекать для себя рациональные зерна, а потом руками одного из противников убрать другого.

    Вот что пишет Тамара Винникова в своих письмах-мемуарах специально для нашей книги:

    «Президент стал лично адресовать мне всю почту с вопросами, которые находились в компетенции Нацбанка.

    Я и мой аппарат просто захлебнулись в потоке вопросов и подготовке вариантов решения той или иной проблемы. Одновременно это было пощечиной для Богданкевича.

    Тогда Богданкевич направил к нам очередную огромную партию контролеров. Команда банка задыхалась, многие оставались на работе сутками, стали увольняться. Мой рабочий день заканчивался в 2–3 часа ночи, и в 8–9 утра я уже была на работе.

    На одной из встреч с президентом я затеяла разговор о том, чтобы вопросы компетенции Нацбанка решал все-таки его аппарат — 500 человек штата только главного офиса.

    Он хитро улыбнулся в усы и сказал, что если сложно справляться с объемами, надо перейти в Нацбанк, и проблемы будут решены. Воспользовавшись этим разговором, я предложила ему посмотреть несколько кандидатур на этот пост, две из них были кадрами из Москвы, хорошо ему известными и достойными профессионалами. Он согласился, но все предварительные переговоры поручил провести мне, чем я активно занялась».

    Но у Богданкевича были мощные союзники в структурах власти. Правительство возглавлял Михаил Чигирь, Администрацию президента — Леонид Синицын. Ни первый, ни второй к Винниковой особых симпатий не испытывали. Чигирь — в силу собственного банковского прошлого, Синицын…

    Леонид Синицын вспоминает:

    «Когда она появилась и начала на совещаниях откровенно лгать, это для меня был шок. Слияние банков, исчезновение банков… Мне было абсолютно понятно, с какой целью это делается. И я об этом ей сказал. С этого начался наш конфликт, хотя внешне мы были дружны. И по прошествии времени я к ней по-человечески очень хорошо отношусь…».

    Винникова ему как бы отвечает:

    «Богданкевич понимал, что дни его сочтены. Президент его уже откровенно игнорировал. Но Синицын питал к Богданкевичу личные материальные симпатии и вызвался отрегулировать эти вопросы.

    По его инициативе прошло несколько встреч у президента, где выяснялись причины наших разногласий, в том числе и по вариантам решения экономических проблем в стране. Никаких слез, обмороков, как писалось в некоторых статьях, не было. Наоборот, совместное рассмотрение некоторых проектов, где наши мнения расходились, показало, что мои аргументы просчитаны до мелочей. Президент им отдавал предпочтение, а в последующем уже сама жизнь доказала их состоятельность.

    Синицын — не дурак, первый понял, что просто так скинуть меня со счетов им не удастся».

    Можно, конечно, лишь догадываться, что имеет в виду Синицын, когда говорит о том, что Винникова «откровенно лгала», и на что намекает сама Винникова, когда говорит о «личных материальных симпатиях» Синицына к Богданкевичу… В любом случае, представляли они разные банковские кланы, защищали каждый свои интересы. При этом «рыночник» Богданкевич отстаивал идею более жесткого контроля за коммерческими банками, а Винникова, банк которой создан в свое время при покровительстве правительства, была вынуждена бороться за ослабление государственной удавки, накинутой на ее шею.

    Но вернемся к сюжету «войны». Итак, Синицын добился исключительного права на экспертизу подаваемых неформальным советником президента Тамарой Винниковой докладных записок.

    «Для меня, — вспоминает Тамара Дмитриевна, — это были черные дни. Во всех смыслах. Потому что за проектами стояли конкретные люди, компании и деньги. Заканчивалось все тем, что при отклонении проекта всем недовольным указывалось мое имя.

    Для примера приведу проект, который был подготовлен Хилько172, это проект перевода всех денежных потоков страны в Сбербанк. Сбербанк должен был бы забрать денежный кошелек правительства и его Минфина, Нацбанка и т. д. Кроме того, местная власть должна была держать отчет перед Хилько по использованию средств… Надо отметить, что к тому времени Сбербанк был банкротом, 85 % валютных средств были использованы так, что вернуть их было невозможно. Я была против этого варианта».

    Но одновременно существовал и другой вариант спасения Сбербанка.

    Тамара Винникова продолжает:

    «Богданкевич внес предложение объединить Сбербанк со Стройбанком и таким образом его спасти. При этом он решал две проблемы — устранение Ракова (руководителя Белпромстройбанка. — А. Ф.), они были непримиримыми соперниками, и закрытие долга, так как основные экспортеры и, следовательно, держатели валюты — клиенты этого банка».

    Выслушав две стороны, Лукашенко предложил третий вариант, собственный. Винникова говорит:

    «Президент к тому времени уже мало кому верил, спецслужбы его информировали о том, что схема приватизации через систему запланированных банкротств в Москве набирает силу, и Сбербанк нашей республики — вполне возможная жертва. Он пригласил меня, ознакомил с предложениями Богданкевича и сказал, что он решил объединить со Сбербанком не Промстройбанк, а Беларусбанк173.

    Когда я об этом сообщила владельцам банка, они были шокированы. Уже подобрались кадры, заканчивалось строительство шикарных офисов, под залог которых можно было получить кредит в любом отечественном и зарубежном банке. Был добротный парк автомобилей высшего класса для персонала и перевозки ценностей. Уже работали кредитные линии Европейского банка реконструкции и развития. Все рушилось. А главное — терялась независимость банка. Учредители банка ответили отказом, о чем я и сообщила лично президенту. Он приказал провести совещание и поставить вопрос на голосование, как и предусматривал закон, просил, чтобы те, кто против, остались в зале, он лично приедет и проведет беседу о важности воссоединения.

    Владельцев капитала, желающих иметь беседу лично с президентом, не нашлось. Решение о слиянии было принято практически единогласно».

    Проигравшему Богданкевичу не оставалась ничего, кроме как подать в отставку. Ушел он с поста председателя правления Национального банка даже без соблюдения надлежащей процедуры: ведь его назначение утверждал Верховный Совет, он же должен был бы и принимать отставку…

    Но Верховному Совету было уже не до Богданкевича.

    Глава четвертая. Прощай, свобода слова!

    Он не простит им эти слезы

    Готовился второй антикоррупционный доклад. С ним собирался выступить бывший член парламентской комиссии по коррупции (той самой, лукашенковской), бывший рабочий одного из минских заводов, член оппозиции БНФ Сергей Антончик, мечтавший стать белорусским Валенсой.

    Антончик был уверен, что козырная карта борьбы с коррупцией еще не отыграна. Он не почувствовал изменившейся ситуации, а атмосфера в обществе была уже не та, что год назад.

    Вспоминает депутат Верховного Совета 12-го созыва Валентин Голубев:

    «Позняк говорил Антончику: "Не надо". А Сергей уже закусил удила, это, говорит, доклад лично мой, а не оппозиции БНФ. И в прессе это тоже шло как доклад депутата Антончика».

    Остановить Антончика было невозможно. Лукашенко подал слишком соблазнительный пример: многим показалось, что теперь каждый публичный разоблачитель сможет прийти к власти.

    Доклад был приурочен к годовщине антикоррупционного выступления самого Лукашенко. Голубев продолжает:

    «Атмосфера была очень близкой к тому, что было во время доклада Лукашенко, хотя второй раз — это уже не первый.

    Но тут была другая интрига: сможет ли Антончик сломать Лукашенко? У Лукашенко фактов с реальными подтверждениями не было, когда он выступал, а Антончик-то приводил "забойные" факты, со ссылками. И когда через несколько минут после начала выступления Лукашенко, сидя на специальном месте президента — на своей трибуне, закрыл лицо руками и начал плакать, у всех возникло такое впечатление, что все — "труба" ему. Мне, например, стало жалко Лукашенко. Я думаю, ну как это так? Ну ладно, он кого-то растирал, но что же его сейчас так растирают? Все-таки, любишь ты его или не любишь, но он президент!».

    Не берусь утверждать, что Лукашенко плакал в тот момент. Возможно, ему просто не хотелось видеть и слышать все это. Когда год назад он выступал с докладом, он и себе, наверное, казался героем, сокрушавшим зло. А кем он казался себе сейчас? Волком на псарне? Несмотря на то что зал не свистел, не улюлюкал, а просто внимательно за ним наблюдал… А Сергей Антончик обвинял…

    Он обвинил Лукашенко в главном: тот назначил на высшие государственные посты коррупционеров, якобы зная, что они — коррупционеры. В докладе Антончика была показана роль «Белагропромбанка» в раскручивании инфляции и отмывании денег (удар по премьеру Чигирю). Фонд «Наследие Чернобыля», ряд предприятий, связанных с ним, обвинялись в отмывании денег, выделенных на ликвидацию последствий Чернобыльской аварии (удар по управляющему делами президента Титенкову). Говорилось также о покровительстве лицам, по дешевке распродававшим армейское имущество (министр обороны Костенко). Наконец, удар наносился и по главе Администрации президента Леониду Синицыну, сын которого учится в США на деньги Иосифа Левитана, который якобы финансировал избирательную кампанию Лукашенко. И так далее, плюс мелочи, сродни «фактам» в прошлогоднем докладе…174

    Лукашенко закрыл лицо руками и ждал конца. Он все-таки от природы был талантливым драматургом-импровизатором, актером и режиссером.

    Председательствующий Мечислав Гриб объявил перерыв.

    После перерыва один за другим к трибуне начали подходить должностные лица, поименованные в докладе, и заявлять о своей отставке. Первым — глава Администрации Леонид Синицын. Затем управляющий делами Иван Титенков, начальник службы контроля Василий Долгалев175… (По-моему, из упомянутых в докладе высоких должностных лиц в тот момент лишь Михаил Чигирь, премьер-министр, и министр обороны Анатолий Костенко не объявили о готовности оставить свой пост.)

    В зале воцарилась растерянность: значит, Лукашенко ни в чем не виноват? И обо всех делишках своих подчиненных он просто ничего не знал?

    Стоп. Да и виновны ли они? Или просто оскорблены и возмущены клеветой? Мало ли что тут нагородил докладчик.

    Еще ничего не произошло, но ситуация стала меняться.

    Валентин Голубев вспоминает:

    «Я не знаю, как там в перерыве Лукашенко говорил с Синицыным, с Титенковым, но прошел перерыв, и все изменилось. А после того как Виктор Кучинский сказал про гранатомет (помощник президента Виктор Кучинский заявил в тот момент, что он готов защищать президента с гранатометом в руках. — А. Ф.), все — вдруг сразу наступил перелом. Нападать уже некому было. Нападал один Антончик. Оппозиция не пошла в поддержку Антончика. Все смотрели на происходившее как на очередную игру».

    И я не знаю, успел ли переговорить Лукашенко с Синицыным. Но я хорошо помню, как Синицын взглядом подозвал меня — и сказал:

    — Саша, подготовь мне текст на полторы минуты. Я подаю в отставку. — И, увидев мою растерянность (неужели — правда?), только сжал мне локоть:

    — Помолчи.

    Остальные «самострелы» писали заявления, поняв маневр Синицына, когда Синицын уже выходил к трибуне.

    Валентин Голубев прав: нападать было некому. Устали от разоблачений и парламент, и народ. Депутату Голубеву вторит депутат Леонид Дейко:

    «Лукашенко в своем прошлогоднем докладе был абсолютно органичен… А Антончик… все это было уже вторично. Факты у Антончика были действительно серьезные, внушающие доверие и сильные по содержанию, но общество, мне кажется, уже тогда начинало пресыщаться такой информацией. Этап, когда политическую популярность люди получали на волне разоблачений режима, был уже отработан».

    Верховный Совет принял по поводу доклада Сергея Антончика единственное решение — направить его текст и прилагаемые к нему документы в прокуратуру, чтобы прокуратура дала оценку изложенным в нем фактам. Забегая вперед, можно сообщить читателю, что это почтенное ведомство во главе с тогдашним генеральным прокурором Василием Шолодоновым приняло соломоново решение: никаких признаков правонарушения в фактах, упомянутых депутатом Сергеем Антончиком, прокуратура не обнаружит176.

    Разумеется, никто из выходивших к трибуне и публично подававших в отставку, должность не оставил. Чего не скажешь об авторе этих строк. Ибо на сей раз в роли «козла отпущения» пришлось оказаться мне.

    «Белые пятна» в газетах

    Вечером должен был состояться президентский прием для дипломатов и прессы по случаю наступающего Рождества. Утром президент улетал с официальным визитом в Ташкент, и я должен был его сопровождать. Неожиданно вызывают в приемную главы государства.

    Лукашенко встретил меня уже на пороге, выходя из кабинета:

    — Делай что хочешь, но доклад не должен быть напечатан.

    Я стал говорить, что это будет воспринято как нарушение свободы слова, гарантированной Конституцией, тут же предложил напечатать доклад с предисловием: «Публикуется по указанию президента Республики Беларусь», еще что-то лепетал, но президент был тверд:

    — Я своих людей не сдаю. Поступай как знаешь, но доклад не должен быть напечатан.

    Я вернулся в кабинет и позвонил директору Белорусского дома печати Борису Кутовому:

    — Пожалуйста, в случае, если какая-нибудь газета будет печатать этот чертов доклад, дайте знать!

    Тот только вздохнул в трубку:

    — Александр Иосифович, стрелочником, выходит, опять буду я. Вы ведь потом будете отрицать, что мне звонили…

    Я понял:

    — Не волнуйтесь, Борис Александрович. Факт нашего разговора я обещаю подтвердить публично.

    На рождественском приеме были и главные редакторы четырех ведущих государственных газет — Иосиф Середич, Николай Кернога, Владимир Наркевич и Игорь Осинский. Я попросил их воздержаться от публикации доклада Сергея Антончика, аргументируя это тем, что незачем раньше времени позорить людей, нарываясь на иски о защите чести и достоинства.

    Помню взгляд редактора «Звезды» Наркевича, полный неизбывной тоски:

    — Что ж тогда публиковали предыдущий доклад?

    Иосиф Середич, возглавлявший парламентскую «Народную газету» и бывший депутатом Верховного Совета, а потому считавший себя более свободным в действиях, поинтересовался, нельзя ли все-таки напечатать доклад с комментарием, что изложенные в нем факты нуждаются в проверке. Я ответил:

    — Запретить по закону не могу. Могу лишь просить. Очень не хотелось бы, чтобы получилось, что мы завтра улетаем, а вы печатаете доклад.

    Кто-то из редакторов, вздохнув, сказал:

    — Будем считать, что договорились.

    Редактор «Советской Белоруссии» Игорь Осинский промолчал.

    И утром я улетел в Узбекистан.

    Перед торжественным раутом (это был конец второго дня официального визита президента Республики Беларусь в Узбекистан) ко мне подошел заведующий белорусского бюро «Интерфакса» Слава Зенькович:

    — Слушай, Иосифович, у нас там в Минске какая-то буза. Газеты вышли с белыми пятнами.

    — Как это — с белыми пятнами?

    Я тут же бросился звонить в Минск, Синицыну.

    — Не нервничай, все в порядке, — с натянутой бодростью заявил тот. — Ничего страшного… Ну, депутаты начали бузить. Побузят — и перестанут. Как у вас там, в Ташкенте, дела?

    Я принялся звонить в свое управление. Ситуация, как я и предполагал, оказалась далеко не радужной. Оказывается, первой с белыми пятнами вместо доклада Антончика вышла «Советская Белоруссия» — с ее полумиллионным тиражом! На следующий день с белыми пятнами вышли все четыре главные государственные газеты. Парламентская оппозиция поднимет вопрос о свободе слова, о введении цензуры и возможном импичменте главе государства…

    Глава государства, проходя к трапу самолета (мы вылетали в Самарканд), посмотрел на меня неодобрительно:

    — Ну что там у тебя?..

    — Ничего. У меня — ничего. У нас — проблемы.

    Но сам Лукашенко так не считал. Он ведь лично никому никаких распоряжений не отдавал. Можно ли считать распоряжением фразу, брошенную на лету: «Поступай, как знаешь…»?

    Как я и ожидал, Синицын лишь делал вид, что все в порядке. Идея импичмента действительно витала в воздухе. Газеты буквально кишели заголовками, из которых следовало, что налицо нарушение Конституции177.

    Но больше всего впечатляли белые, нет, не пятна, а целые газетные страницы.

    Мне предстояло сделать что-то решительное. Эти белые страницы ставили крест на моей собственной репутации. И тогда я сообщил подчиненным, что намерен подать в отставку… в связи с тем, что мои действия нанесли политический ущерб главе государства.

    На меня, с моим идиотским «благородством», смотрели как на юродивого.

    Точно так же посмотрел на меня Синицын, которому я сообщил о своем решении. Я твердил ему что-то о том, что если я не «прикрою главу государства», взяв вину за случившееся на себя, то дело может закончиться импичментом «нашему президенту». Синицын смерил меня взглядом, причем убежденность в том, что я рехнулся, явно крепла в нем с каждой минутой178:

    — Ну, по КЗоТу я тебя могу не увольнять еще месяц. А там посмотрим.

    На том и расстались.

    Я вернулся в кабинет и позвонил в «Звезду» Наркевичу:

    — Владимир Брониславович, пришлите мне кого-нибудь потолковее. Желательно прямо сейчас.

    — В отставку собрались, Александр Иосифович? — догадался Наркевич. — Не делайте этого. Всем только хуже будет.

    Тем не менее, корреспондента Наркевич все-таки прислал. Наутро информация о моей возможной отставке уже была распространена.

    Взяв на себя ответственность за все случившееся, я знал, что в истории с появлением «белых пятен» в «Советской Белоруссии» все же была и совсем не зависящая от меня подоплека.

    Дело в том, что в редакции газеты «Советская Белоруссия» в течение месяца шла проверка службы контроля Президента. Были якобы вскрыты какие-то злоупотребления, вплоть до крупных финансовых афер. Не могу утверждать, было это на самом деле или нет, но главный редактор газеты Игорь Осинский понимал, что он обречен. Причем обречен по той же причине, по какой были обречены Гончар, Булахов, Синицын и многие другие члены команды: именно «Советская Белоруссия» активнее других государственных газет пропагандировала деятельность будущего президента страны, первой опубликовав и текст его пресловутого доклада, и огромное интервью с ним.

    Таким образом, силу этой газеты — русскоязычной, а потому влиявшей именно на его электорат, — Александр Лукашенко знал. А значит, он должен был подчинить ее себе. Прежде всего — лишив коллектив статуса соучредителя газеты.

    Понимая, что никакой перспективы договориться с главой государства у него нет, Осипский и избрал наступательную тактику самозащиты. Дерзким и весьма остроумным ходом с «белыми пятнами» он попытался превратить свое «дело» из административно-уголовного (каковое ему начали «шить») в политическое.

    Дальше все было просто. Дело и в самом деле превратилось в политическое, сам Осипский некоторое время фигурировал в качестве жертвы борьбы за гласность, а Лукашенко и пресса поругались уже навсегда.

    Вот, пожалуй, и все…

    Я вовсе не собирался уходить в отставку. Я все еще надеялся на то, что президент осознает, что совершил ошибку, запрещая печатать этот ничего не изменивший и никому, в сущности, не мешавший доклад.

    Но Лукашенко слишком хорошо знал, чего именно хочет.

    В этом я убедился утром 2 января 1995 года, когда пришел на работу. В приемной сидел директор Белорусского дома печати Борис Кутовой.

    — Ну, Александр Иосифович, кого выгоняем? — спросил меня главный типограф республики, изображая деловитость.

    — Как — «выгоняем»? Вам что, Борис Александрович, одного скандала мало?

    Он достал из папки какой-то список и положил передо мной:

    — Вот. Это перечень тех изданий, которые печатаются у нас в БДП. Видите: четыре вычеркнуты. Это Сам вычеркнул. — По ужасу, блеснувшему в глазах Кутового, я понял, что он имел в виду вовсе не Титенкова. — Сказано, что еще четыре газеты должны назвать вы.

    Были вычеркнуты: «Белорусская деловая газета», «Фемида», «Свабода» и «Газета Андрея Климова». Именно эти издания досаждали главе государства больше всего. Я взял в руки список, бросил через плечо: «Ждите!» — и побежал на третий этаж, к Синицыну.

    Синицын был не в курсе. История с «белыми пятнами» и так вызвала у него состояние шока, как бы он ни храбрился. Выслушав меня, он совсем помрачнел. После долгого молчания, наконец, спросил:

    — И что же ты предлагаешь делать?

    — Сходите к нему. Объясните: это уже не ошибка, это окончательное уничтожение моей репутации. Я ему это объяснить не могу. Но и «козлом отпущения» быть не хочу. Помогите. Вам удобнее, к тому же вас он послушает. Хорошо, я взял на себя «белые пятна», но второй раз на те же грабли — спустя неделю! Ошибку взять на себя еще можно, но глупость — увольте!

    — Чего ты хочешь?

    — Пусть отменит приказ!

    И мы отправились в приемную главы государства. Президент был на месте. Синицын взялся за ручку двери кабинета, посмотрел на меня:

    — Пойдем вместе?

    — Идите один! Вы же с ним были на ты179

    Через час в приемную заглянул Иван Титенков:

    — Кто у шефа?

    — Синицын.

    — А, ну и я зайду, — Титенков исчез за дверью.

    Через минуту оттуда вылетел разъяренный глава Администрации:

    — Пошли!

    Синицын буквально вломился в собственный кабинет, прошел в комнату отдыха, достал из сейфа коньяк и, не спрашивая, налил два стакана до половины.

    — Я его почти убедил. Но тут пришел Иван. «Вот как Иван скажет, так и будет!» А этот возьми и ляпни: «А чего это Федута выкобенивается? Пусть идет и выполняет приказ!» — «Слышал? Так и передай — пусть идет и выполняет приказ!»

    — Считайте, что передали. А мое заявление у вас?

    Всего неделю назад я добросовестно принял на себя ответственность за совершенную президентом ошибку, попросив взамен об одном: прежде чем принимать подобное решение, позовите и выслушайте! А потом решайте, это ваше право. И вот снова… Теперь это уже было настоящим предательством с его стороны.

    Значит, нужно уходить. И я ушел. И не осуждаю за собственную отставку ни президента, ни самого себя.

    Мы оба поступили правильно. Каждый — по-своему. Я — потому что после всего случившегося оставаться на прежней должности не мог. Даже ради дела это не имело смысла. А президент… Ему нужен был обслуживающий персонал, а не соратники. Ни мои принципы, ни мои представления о свободе слова Лукашенко не интересовали.

    Можно было, конечно, послушаться Синицына и высидеть себе депутатский мандат. Но с меня уже хватило. Я не мог одобрить ни историю с «белыми пятнами», ни последовавшие за ней увольнения главных редакторов газет (вопреки всем законам)180, ни изгнание негосударственных газет из типографий, а позже, и из государственной системы распространения181.

    Кроме того, мне слишком хорошо были понятны мотивы поведения Лукашенко. Что тут сложного? После того как Сергей Антончик попытался повернуть против президента так хорошо знакомое ему оружие — борьбу с коррупцией, Лукашенко понял, что точно так же кто-то однажды вздумает применить против него и второе оружие — гласность. Он успел предусмотрительно отобрать у потенциальных оппонентов телевидение, поставив на руководящие посты в доску преданных ему людей, едва придя к власти, добиться отмены прямой трансляции сессий, несмотря даже на угрозы депутатов обратиться в прокуратуру. Сессии не транслировались ни по телевидению, ни по радио. И никто депутата Антончика не услышал и не увидел, отчего все действо в Овальном зале осталось сугубо камерным и лишь отголосками отозвалось за его пределами.

    Очередь дошла до газет. Конечно, газеты были не таким сильным оружием, как ТВ или радио. Но тем не менее: есть статья в газете — есть проблема, нет статьи — нет и проблемы. Он пошел на скандал с «белыми пятнами», потому что был уверен, что любой скандал все же менее опасен, чем содержание доклада. И нужно было сделать так, чтобы неугодных ему статей в государственной прессе не было. Никогда.

    И он этого добился.

    Общество разделилось на читателей разных газет и зрителей разных телеканалов (московские НТВ, «Культура» тогда еще транслировались на республику). Наверное, такое разделение произошло бы и без активного нажима Лукашенко, но постепенно, а он не собирался ждать. И разделил общество сразу. Немногочисленные читатели демократической прессы перестали читать прессу государственную. Белорусское государственное телевидение с его голой и слащавой пропагандой перестали смотреть процентов 90 сторонников оппозиции. Зато на электорат теперь обрушилась вся мощь лукашенковской пропаганды — с постоянным теле- и радиовещанием, огромными тиражами официальных газет.

    Именно ради этого, а вовсе не из-за мнения какого-то там Титенкова президент не послушал тогда Синицына. Он слишком хорошо знал, чего добивался. Он пришел к власти потому, что общество было расколото, и управлять намеревался именно расколотым обществом.

    Дело было за малым. Оставалось поставить на колени оппозицию, уничтожить ее морально.

    Глава пятая. «Утилизация»

    «Глаза боятся — руки делают»

    Идея проведения первого в истории Беларуси референдума, вероятно, пришла Лукашенко в голову сразу после доклада Сергея Антончика. При всей его «самостоятельности» здесь отчетливо просматривались «козни» БНФ, активистом которого он был и оставался.

    А поскольку именно в Народном фронте Лукашенко видел главную угрозу потенциально возможной смуты, ему нужно было покончить с политическим влиянием БНФ раз и навсегда. Сделать это можно было, лишь рубанув ростки смуты под корень, отняв у «противника» его главные завоевания.

    «Завоеваний» у БНФ было всего два — принятие в государстве исторической белорусской символики и признание белорусского языка государственным. Это и следовало отнять, причем именно на референдуме, продемонстрировав еще раз, что «народ» поддерживает не оппозицию, а его, Лукашенко.

    Поэтому, когда 16 марта 1995 года большая группа депутатов Верховного Совета (соответствующим образом «подготовленных» главой Администрации Леонидом Синицыным) обратилась к президенту с предложением провести референдум о новой символике и придании русскому языку статуса государственного, эта «инициатива» была горячо принята и поддержана Лукашенко.

    Лучшего повода для драки с оппозицией придумать было нельзя. Тем более что «за компанию» можно было поставить и вопрос о поддержке народом внешнеполитического и экономического курса главы государства.

    Оставалось придумать новый герб и флаг — взамен древней белорусской «Пагоні»182 и бело-красно-белого стяга. «Соцзаказ» на разработку «новой» символики определялся так: «Общество было в большинстве своем ориентировано на старый флаг и герб», — вспоминает Синицын.

    «Старый» — в данном контексте читай: «советский». С флагом поступили просто: убрали с былого флага БССР серп и молот да слегка обновили начертание орнамента. С гербом, конечно, сложнее. Но, как говорится, глаза боятся, руки делают. Леонид Синицын:

    «Сел и нарисовал. Хоть я и не художник. А потом уже художник оформил все в красках… Устроили своего рода конкурс. Кто-то приносил с аистом, кто-то еще что-то приносил, не помню. Но когда выставили все, Лукашенко принял мои эскизы за основные: "Вот это — наше". Поэтому от авторства мне тут никуда не деться». Вспоминает Валентин Голубев:

    «Синицын рассказывал мне, как они "сварганили" герб. У Владыки Филарета183 был день рождения, президента с командой он в обед пригласил к себе. Когда пришли оттуда, настроение приподнятое, выпили там немножко, посадили компьютерщиков:

    — Ну, как будем делать герб?

    — А давай возьмем за основу герб Советского Союза или Беларусской ССР.

    Взяли — раз, поменяли, это убрали, почистили, сделали. И вот такой герб. И мне показали, что получилось. Я говорю:

    — Не может быть такого герба.

    — Может. И принят он будет, и вынесем мы его на референдум.

    Явная кустарность вынесенных на всенародное утверждение наших главных государственных символов многих до сих пор коробит. И непонятная «дыра» с контурами Беларуси над земным шаром, и красный (наверху) с зеленым (внизу) флаг, вскоре прозванный острословами «закатом над болотом». Но оставим это…

    Дело ведь не в геральдике. Потому что если вспомнить, зачем вообще нужно было менять символику, то понятно, что чем она хуже получилась, чем больший протест вызывала, тем лучше. Ведь ее замена была лишь провоцирующим выпадом, причем только одним — в комбинации сразу из нескольких ударов.

    Акт отчаяния

    Новая символика и двуязычие должны были спровоцировать Зенона Позняка и его команду на решительные действия. Ведь у них на глазах людям предлагали отказаться от самого святого — воплощенной в «Пагоне» и бело-красно-белом флаге многовековой истории борьбы и страданий белорусского народа. Отказаться от признания единственным государственным белорусского языка значило обречь его на медленное и тягостное умирание. Чтобы не допустить этого — и здесь Лукашенко рассчитал все правильно, — БНФ готов был к любой форме протеста. Валентин Голубев рассказывает:

    «Когда стало ясно, что 12 апреля все-таки будет принято решение о проведении референдума, мы собрались в комнате 367 в здании Верховного Совета, которая была отдана оппозиции. Мы были готовы на любые радикальные действия, но не знали, что делать».

    Радикализм был закономерен: Зенон Позняк и его соратники понимали, что люди, менее четырех лет назад получившие в качестве государственной историческую символику, сегодня могут легко согласиться с ее отменой. Ведь для большинства ничто с этими символами не было связано. Два века белорусов лишали исторической памяти, и референдум символизировал победу беспамятства над Историей. Использовать это было подлостью, но Лукашенко перед ней не остановился: он явно руководствовался в этот момент не нравственными, а политическими соображениями. Поэтому горстка интеллигентов-бэнээфовцев с депутатскими мандатами ощущала себя — и была на самом деле! — последними солдатами белорусской истории. Ценой собственной жизни они готовы были предотвратить референдум — лишь бы остальные поняли, от чего им предлагают отказаться.

    Так появилась идея голодовки.

    «Ночью ко мне приехали Позняк и Антончик, — вспоминает Валентин Голубев. — Мы сидели на кухне и думали, что делать. И решили начать голодовку. Это был акт отчаяния. Договорились, что приходим заранее, предупреждаем оппозицию и сочувствующих депутатов, чтобы поддержали то, что мы будем делать. Если могут».

    Одиннадцатого апреля 1995 года Верховный Совет приступил к обсуждению вопроса об инициированном Лукашенко референдуме. В бюллетене было сформулировано четыре вопроса: о смене государственных герба и флага в соответствии с представленными президентом эскизами, о придании статуса государственного русскому языку, о поддержке курса президента на экономическую интеграцию с Россией и о возможности роспуска Верховного Совета в случае грубого нарушения им Конституции. Решено было, что по первым трем вопросам итоги голосования будут носить обязательный характер, а по четвертому консультативный184.

    Осталось назначить лишь дату. И тогда оппозиция начинает действовать.

    «Встал Позняк и объявил, что мы в знак протеста против принятия решения о референдуме объявляем бессрочную голодовку в зале заседаний. Это был, конечно, шок. Верховный Совет сразу отказался рассматривать предложение о референдуме. Многие подумали: значит, что-то не так с референдумом, если уж мы пошли на такую чрезвычайную меру. Депутаты подходили к нам и высказывали поддержку. Стало понятно, что Верховный Совет может вообще отменить референдум»185.

    Оппозиция демонстрировала свою моральную силу, и это превращало ее в центр политического притяжения.

    Разумеется, отношение депутатов было далеко не однозначное. «У одних в зале это вызвало стресс, другие смотрели на нас со стороны, как на какой-то спектакль. У многих начинался озноб от ожидания, чем же все закончится. И все понимали, что просто так нас не оставят»186.

    «Главком» принимает решение

    «О голодовке депутатов я узнал днем, — вспоминает Леонид Синицын. — И буквально через час собрал представителей спецслужб и спросил: "Что вы думаете по этому поводу?" Заместитель министра внутренних дел (я не помню фамилию) сказал, что здание заминировано. Я спросил, что они намерены предпринять, и получил ответ:

    — Мы будем действовать в данном случае в соответствии со сложившейся нестандартной ситуацией».

    И что же дальше делает глава Администрации президента, которому доложили о мине в здании Дома правительства? Да ничего особенного! Как будто все в порядке вещей. Он ждет вечера!

    «Это было за рамками моих служебных полномочий, — продолжает Леонид Синицын. — Иван Титенков занимался зданиями, Виктор Шейман занимался безопасностью. Это было в их компетенции. Вечером я позвонил президенту, и мы поехали в Дом правительства, где тогда располагались и президентские службы187. Мы пришли вместе с министром обороны Костенко. Депутаты сидели в Овальном зале, мы сидели в кабинете президента. И Лукашенко говорит:

    — Здание заминировано, что будем делать? Как мы будем освобождать? Серьезное дело. Депутаты все-таки.

    Он вызвал Валентина Агольца (командующий внутренними войсками Республики Беларусь. — А. Ф.). Аголец пришел, чеканным шагом зашел в кабинет, по всей форме доложил:

    — Товарищ Главнокомандующий. Прибыл по вашему приказанию.

    Президент говорит:

    — Выполняйте команду по освобождению здания. Примите меры и доложите о плане действий. Вам тридцать минут времени.

    Аголец минут через тридцать доложил президенту план эвакуации».

    Рассказ Синицына дополняет первый заместитель председателя КГБ Валерий Кез:

    «Это была первая акция, которую я выполнял по указанию президента (Егоров, председатель КГБ, был в отпуске). Я не смог тогда возразить и не смог воспрепятствовать. Мне был отдан приказ выехать вместе с подразделением "Альфа" и подразделением внутренних войск под руководством Агольца принять участие в выдворении депутатов».

    Попытаемся на основании свидетельств очевидцев и участников реконструировать картину того, как было выполнено решение главнокомандующего.

    «Эвакуация»

    Вспоминает депутат Валентин Голубев:

    «Несколько раз к нам подходили с уговорами, потом объявили, что в зале заседаний бомба. С собаками приходили офицер и солдаты. Один раз привели людей в кожаных куртках, как потом нам сказали, это были работники белорусского КГБ. Тесовец (начальник Главного управления государственной охраны МВД, депутат Верховного Совета. — А. Ф.) сказал им:

    — Берите их, выводите отсюда.

    Мы стали объяснять, что мы депутаты и находимся не где-нибудь, а в зале Парламента. Они выслушали нас и сказали Тесовцу:

    — Бери сам и выводи.

    Часов около двенадцати ночи мы все начали располагаться — кто-то в кресле, кто-то — в спальные мешки. И все задремали. Я лежал возле трибуны, рядом со мной — депутат Сергей Наумчик.

    Сначала я услышал что-то странное в воздухе, даже трудно это пересказать: вот качается воздух, когда идет много людей — или строем, или даже не в ногу, но много людей. Кто служил в армии, знает, что даже на расстоянии это можно ощутить. В воздухе чувствуется. И потом я слышу: "дзынь-дзынь" — стук карабина от ремня автомата Калашникова о ствол — этот звук спутать невозможно.

    Я не стал никого будить: по центральным ступенькам поднялся и открыл дверь, ведущую из зала заседаний Верховного Совета в фойе. Оно было ярко освещено и полностью забито вооруженными людьми. Возле дверей не с автоматом, мне кажется, а с ручным пулеметом стоял человек, который сразу направил его мне в живот. Все, кто стоял у дверей, были с ранцами и противогазами.

    Я отступил и крикнул:

    — Автоматчики!

    В зале сразу зажегся свет. Стало нестерпимо ярко, и три или четыре человека, операторы с видеокамерами, начали снимать все, что происходит».

    Говорит депутат Леонид Дейко:

    «Дальнейшее происходило очень быстро. Распахнулись четверо дверей, и в зал хлынул поток военнослужащих, часть из них вооружена и в камуфляжной форме, а часть в черных костюмах, которые позволяли им быть довольно подвижными. И вот этот поток хлынул сверху, справа и слева по центральным проходам, а черная "зондеркоманда" — она запрыгала сверху вниз через сидения. Налетели и начали нас таскать, как только можно. Мои коллеги отмахивались, пробовали отбиваться. Количество людей в зале исчислялось сотнями.

    Все закончилось быстро. Я еще помню, что показывал удостоверение и говорил:

    — Что вы делаете? Это беззаконие.

    Но это все было пустое. Люди эти, мне кажется, такие и есть по своей подготовке: у них отключаются мозги, им просто ставится задача, а все остальное при выполнении этой задачи их не интересует».

    Валентин Голубев продолжает:

    «Вначале на переговоры пришел Михаил Тесовец. Он потребовал, чтобы мы ушли, сказал, что в противном случае будет применена сила. Мы отказались. И как только он вышел, все двери в зал заседаний Верховного Совета раскрылись мигом, и полетело десяток-два людей в черной спортивной форме, в черных туфлях и в масках. Они летели, подпрыгивали, перекручивались в воздухе и кричали:

    — Кия!

    Я сейчас понимаю, что это был элемент устрашения, и это было правда страшно. Но это было так быстро! Они влетели, и сразу же за ними вошли люди в стеклянных масках с автоматами и встали по периметру по всему залу.

    До меня эти черные не добрались, их было немного: может, десять-пятнадцать-двадцать человек. Они бросились на первые ряды. А впереди сидел Позняк. Они Позняку начали рвать рот, тыкать в глаза пальцы. Рядом с Позняком был Герменчук. Герменчук сначала их бил, а потом взял и с одного сорвал маску. После того как с него сорвали маску, этот человек сразу упал на пол и закрылся руками, чтобы его лицо не было видно. Наши ребята, которые были впереди, поняли, и начали и с других срывать маски. Но уже бежали люди без масок, с дубинками.

    Я помню, нас вырывали вместе с креслами. (Когда назавтра сессия началась, кто-то говорил: "Может, этого не было, что вы рассказываете?" — "Но кто поломал эти кресла?!") Меня первым вырвали из кресла, и два человека крутанули мне руки вверх так резко, что я, стоя на ногах, стукнулся головой о пол. В этот момент мне дубинкой ударили по позвоночнику. И я просто перестал чувствовать ноги».

    Все снималось на пленку. То, что увидит на ней Леонид Синицын, много лет спустя он охарактеризует одним словом: «Ужасно…» Потом добавит: «Впечатление, конечно, было удручающее. Круглый зал, и они стоят в углу, как сейчас помню. Движение людей в масках. Выносят депутатов. Крики. Шум. Такое тяжелое впечатление…».

    В жизни все было, как в кинобоевике. Только вместо террористов «мочили» депутатов высшего законодательного органа власти, обладавших статусом неприкосновенности.

    Леонид Дейко вспоминает:

    «По несколько человек на каждого — заламывали руки за спину и волокли так, что голова твоя находится внизу — и все в страшно быстром темпе. Я хорошо помню, как меня волокли по мраморным лестницам вниз. Вокруг было полно людей».

    Валентин Голубев:

    «Хлопцы, похоже, были на срочной службе, потому что некоторые просили:

    — Не дергайтесь, мы не хотим вам делать больно. Но все равно руки мне держали так, что голова была где-то на уровне колен. Рядом со мной вели Антончика, и где-то рядом — я не мог головы поднять, чтобы что-либо видеть — был депутат Коля Крыжановский, который кричал: "Что вы меня трогаете?! Я старый человек, вы мне в дети годитесь…" Голосил, как в деревне по покойнику.

    Потом меня вывели. С двух сторон, чтобы мы не вырвались, стояла простая милиция, охрана Дома правительства. Увидев милиционеров, говорю:

    — Как же вы можете? Вы же видите, что совершается антизаконный акт!

    Кто-то ответил за всех:

    — Мы не виноваты. Нас подставили. Мы этого не желаем. Мы просто стоим».

    Они просто стояли…

    Леонид Дейко продолжает:

    «— Когда уже тащили, я хорошо запомнил, что на лестничной клетке, поближе к выходу, стоял невысокий мужчина в черном пальто и шляпой закрывал лицо. Запомнилось первое ощущение тогда, что он не столько закрывал лицо, сколько демонстрировал: "Посмотрите. Я к этому не имею отношения… Мне стыдно". Я сообразил, что это был зампредседателя Комитета госбезопасности Валерий Кез».

    А вот что говорит сам Валерий Кез:

    «Я тяжело пережил то, что участвовал в этой акции. У меня был сложный разговор с Бролишсом188, мне крайне стыдно было с ним разговаривать, и я в принципе даже ничего не скрывал. Я для себя сделал тогда вывод, что больше ни в каких акциях такого рода участвовать не буду. Никто меня ни под каким предлогом не заставит, я лучше уволюсь. Это моя Родина. Не хочу, чтобы обо мне думали, как о бандите, который разгонял парламент. …Была ли дана команда их бить, я не помню. Она могла быть отдана непосредственно в зале, когда они начали сопротивляться. А план был: если будут сопротивляться — выносить. Выносить, бросать в автобус или машину и увозить их подальше».

    Валентин Голубев:

    «Когда вывели меня во внутренний дворик, там стояла машина-"воронок", с внутренними решетками. И там командовал офицер, который заставлял солдат бросать нас прямо в машину. Четыре человека брали одного, раскачивали и швыряли его, чтобы он летел лицом туда, в "воронок". У меня очки, я перед тем, как садиться в президиум, — у них металлическая оправа — дужки загнул. И я когда летел, страшно боялся, что очками ударюсь. Я представил, как эта оправа войдет мне в лицо… Не знаю, как я смог повернуться, чтобы удариться затылком, а не лицом. …Избили очень Сашу Шута, у Позняка потом брали анализ мочи — сразу пошла кровь».

    Вероятно, Позняка били по почкам; это больно.

    «И врачи-женщины плакали», — вспоминает Голубев.

    Это было потом, когда их уже осматривали врачи…

    Лукашенко, Шейман, Тесовец сделали политическую карьеру, будучи депутатами одного созыва с теми, кого в эту ночь избили дубинками, — с их ведома, с ведома новой власти. Они четыре года сидели с ними в одном зале, ели в одном буфете и нажимали одни и те же кнопки для голосования… Иногда — и это можно проследить по стенограмме — они даже выступали заодно.

    Сегодня Синицын, как и Кез, не помнит, было ли принято решение об избиении189. «Во всяком случае, при обсуждении этого не звучало, — говорит Синицын. — Считалось, что, как положено, освободим здание, вынесем всех. Целенаправленно разгонят и…» И — что? В какой форме должен был происходить «целенаправленный разгон»? Зачем вообще понадобилось «освобождать здание»?

    Это хорошо знал Лукашенко. Он не здание от депутатов собирался освобождать. Он «освобождал» парламент от способности сопротивляться.

    …Итак, депутатов избили и «эвакуировали» из занимаемого ими по праву помещения. «Эвакуировали» — это слишком красиво. Их просто вышвырнули. Рассказывает Валентин Голубев:

    «Нас везли простые милиционеры, был офицер, который молчал, и два солдата срочной службы. Один из них спросил:

    — Куда вас отвезти?

    Я сказал:

    — В парламент, в бывшее здание ЦК то есть190.

    — Туда запрещено везти.

    — В БНФ.

    — Тоже запрещено.

    — К Дому искусств.

    И вот нас выбросили возле магазина "Океан"»191.

    Возможно, эти запреты касались только лидеров Белорусского народного фронта, потому что, например, депутата Леонида Дейко выбросили из машины именно возле бывшего здания ЦК — демонстративно.

    Ночь прошла в попытках депутатов «оформить побои» в прокуратуре и медицинских учреждениях. Потом собрались в гостиничном номере, где жил Леонид Дейко, начали обсуждать, что делать.

    «Это уже не парламент»

    Очередное заседание сессии должно было состояться 12 апреля, в день космонавтики.

    Оно и состоялось.

    Правда, началось не с самого утра — в 12 часов. Началось с обращения членов Президиума Верховного Совета, которое озвучил депутат Борис Савицкий, к спикеру парламента:

    «Большинство членов Президиума на утреннем заседании считало сегодня невозможным проводить заседания в этом зале. Несмотря на это вы начали здесь заседание, как ни в чем не бывало»192.

    Мечислав Гриб был вынужден защищаться:

    «Вы знаете, сейчас есть большое противостояние, и, может, сейчас достаточно одной искры, чтобы развязать войну. Кому она нужна?»193.

    Гриб заметно нервничал. Вспоминает Леонид Дейко:

    «Мне показалось, что, возможно, он и не ожидал, что это мероприятие закончится таким вот силовым методом. Для него это тоже было в какой-то степени неожиданностью».

    Похоже, что Председатель Верховного Совета на самом деле не ожидал ничего подобного. Его уверяли, что все обойдется вполне мирно. И сессию он начал не в 9.30 утра, а в 12.00 по объективной причине:

    «Ко мне в 8 часов позвонил по телефону Синицын и сказал, что еще саперы не закончили всю работу и до 12 часов будут работать… Также до 12 часов на работе не было никого в Администрации Президента и у Председателя Кабинета министров. Так меня уверил Синицын и так отвечали дежурные. Потом я связался с президентом (также состоялся разговор по этому вопросу)…»194

    Понятно, что и президент попросил Мечислава Ивановича не превращать, так сказать, рабочий момент в трагедию (работают саперы, подождите до 12.00 — и подождали).

    Но депутаты не успокаивались. Впервые был столь вероломно нарушен принцип парламентской неприкосновенности. Избиение было демонстративным, законность нагло попрана в присутствии должностных лиц, по долгу службы обязанных ее защищать. Совершено тягчайшее государственное преступление.

    Когда в зале появился начальник Главного управления государственной охраны депутат Михаил Тесовец, спикер был вынужден просто утихомиривать коллег-парламентариев:

    «Позовите в зал охрану. У нас не будет самосуда».

    И основания для таких призывов у Гриба были. Вспоминает Валентин Голубев:

    «Помню, я сразу погонял по залу Тесовца, — я его хотел убить… Никто его от меня не защищал, только бегали два кагэбэшника и говорили:

    — Валентин Федорович! Не в зале заседания! Не в зале заседания!».

    Зал гудел. Вставали депутаты, рассказывали о том, как их избивали. С «информацией» выступили все тот же Тесовец и министр обороны Анатолий Костенко. Мечислав Гриб сообщил о том, что республиканская прокуратура возбудила уголовное дело по факту избиения депутатов…

    После перерыва на сессию приехал Лукашенко. Оппозиция вышла из зала в знак протеста; как сформулировал Зенон Позняк, «парламент, в который введены войска, уже не парламент».

    Лукашенко, как всегда, говорил о себе в третьем лице:

    «Знал или не знал Президент о том, что происходило здесь в моей резиденции, в резиденции правительства? Уважаемые депутаты! Ну конечно же знал. …Президент не просто знал. Президент каждые 30 минут был информирован (как глава государства) министром обороны о том, что происходит здесь, в Доме правительства»195.

    Это признание было очень важным: депутатов избивали с ведома главы государства.

    Дальше — полная неожиданность:

    «Непосредственная моя роль была в защите жизни этих людей».

    Оказывается, он таким образом защищал депутатов. Взрывчатку не нашли — виноват ли в этом президент? Тем более, «ведь ужас просто», что там творилось:

    «Когда мне Тесовец со слезами на глазах позвонил около 12 часов ночи и сказал: Александр Григорьевич, не получается по-хорошему, повынимали ножи, достали лезвия… Первое, говорят, вскрываем вены, отрезаем себе головы и вас повырезаем, кровью зальем здесь все. Ну извините, такие угрозы в резиденции президента — это уже слишком… Поэтому мы покажем народу эту пленку, и не только эту»196.

    Зачем «дразнить гусей»?

    Президент не сдержал слова, данного публично. Эту пленку так никто и не увидел — кроме Леонида Синицына, премьер-министра Михаила Чигиря да еще нескольких причастных лиц. Я пытался узнать, какова ее судьба, но мало преуспел. Синицын утверждает:

    «Мне утром принесли эту кассету, я посмотрел ее. Позвал Михаила Чигиря: "Посмотри, что там происходило". Мы посмотрели кассету и потом она оказалась у Заметалина. Я передал ее Заметалину».

    Далее произошло то, что неминуемо должно было произойти: кассета исчезла.

    Власть, совсем недавно так нагло преступившая Закон, вдруг заметалась, пытаясь уничтожить видеоулики. Оно и понятно: ведь покажите народу, как громилы из спецназа избивают известных всей стране политиков, и вряд ли симпатии будут на стороне тех, кто отдал приказ об избиении.

    Впрочем, это еще смотря кто будет оценивать увиденное. Вспоминает Валентин Голубев:

    «Неприятно резануло, когда Николай Дементей усомнился:

    — Не может быть, чтоб вас били!

    Депутат Саша Шут вышел и поднял рубашку перед Верховным Советом. Спина вся была в синих кровавых шрамах. И Дементей сказал:

    — Правильно, мало били!».

    Но это — бывший спикер Дементей. Таких людей власть могла не бояться, потому что они всегда на ее стороне197. И, в конце концов, били оппозицию, а не парламентское большинство. Не их били. Не Гриба, не Дементея — это главное.

    А вот народ… Народ, увидев хладнокровное избиение безоружных людей, мог повести себя по-разному, и это все хорошо понимали — и Лукашенко, и Синицын, и Тесовец. Зачем разжигать страсти, «дразнить гусей»?

    Спустя некоторое время дело тихо прикрыли. Депутаты перестали быть депутатами, ключевых свидетелей допросить не удалось. Следствие признало собственное бессилие — перед грубой силой, примененной высшей властью. И вопрос, который волновал тогда всех, остался без ответа.

    Зачем же все-таки понадобились Лукашенко все эти «маски-шоу»?

    Все за тем же, о чем уже сказал Зенон Позняк, предельно точно обозначив смысл происшедшего: «Парламент, в который введены войска, уже не парламент»198.

    Именно этого и добивался президент: парламент должен быть деморализован, унижен, лишен способности воспользоваться данной ему Конституцией властью. Недаром ведь Лукашенко внес в список вопросов на референдум пункт о возможности роспуска Верховного Совета решением президента. И в этом деморализованном, обреченном парламенте он вещает, токует глухарем, как раз и разжигая страсти:

    «Ведь дело не в моем характере. Дело в той ситуации, которая складывается в Республике Беларусь. Ну не могу я допустить, чтобы наш клочок земли пылал, как все соседи. Ну не могу я допустить, чтобы были эти конфликты… Но вы видите, что происходит. Но вы же видите! В России передали сегодня: Беларусь как никогда близка к гражданской войне. Российское радио передает»199.

    Никакой гражданской войны нет. Но крик действует на оставшихся в зале. Большинству из них даже выгодно, чтобы президент победил: вот сейчас все эти смутьяны во главе с Позняком наконец-то заткнутся! И пусть Лукашенко мстит им за наше поражение 1991 года! Неважно даже, что он намекает: ребята, не только оппозиции, но и всем вам недолго осталось сидеть в этом зале — выборы на носу!

    «Все — по нормам закона»

    Я долго не мог понять, почему Мечислав Гриб в тот момент занял худшую из возможных позиций — попытался сделать вид, что ничего страшного не случилось? И неожиданно нашел для себя ответ в одной его реплике, оставшейся в стенограмме той сессии: «У нас голодовка не запрещена. Все в соответствии с законом».

    Так спикер парламента реагирует на заявление Зенона Позняка о том, что оппозиция намерена голодать в знак протеста. «В соответствии с законом» — это значит без видимых нарушений, в пределах полномочий. Хотите голодать — голодайте!

    Но и президент, получается, действовал в рамках своих полномочий, когда отдавал приказ об «эвакуации» голодавших накануне ночью. И полковник Тесовец всего лишь исполнял приказ, как оказалось, согласованный с главой парламента.

    Мы отчасти можем себе представить — благодаря известной говорливости Лукашенко, — о чем беседовали по телефону Гриб и Тесовец накануне «эвакуации»:

    «Последний раз, когда ему (Грибу. — А. Ф.) было доложено о том, что происходит, он задал вопрос Тесовцу, по его информации:

    — Угрожает ли жизни людей ситуация?

    — Да, угрожает!

    — Тогда действуйте по нормам закона, по инструкции. Надо людей эвакуировать»200.

    И Гриб факт этого разговора не опроверг.

    «— Гриб, по большому счету, должен был быть там, — считает Валентин Голубев. — Гриб не имел права уезжать из Верховного Совета к себе на дачу, когда грозила опасность и зданию Верховного Совета, и большой группе депутатов».

    А с другой стороны — почему бы и не уехать? Ведь все — по нормам закона!

    «Дети лжи»

    Оппозиция была избита, но еще не «добита». Она могла воспрять духом и помешать Лукашенко выиграть референдум, а выиграть ему нужно любой ценой.

    Здесь на горизонте и возникает Владимир Заметалин, тот самый, в чьем кабинете исчезла видеозапись избиения депутатов.

    Тихий человек в затемненных очках, Владимир Заметалин появился в нашей истории еще в роли пресс-секретаря премьер-министра Вячеслава Кебича. Он был типичным армейским политработником, прямолинейным в методах, который стремился к победе любой ценой, поскольку победа, как известно, списывала все.

    Во время предвыборной компании Кебича Заметалин сражался со штабом Лукашенко, доказывая всем, каким огромным несчастьем для страны будет избрание Александра Лукашенко на высший государственный пост. Вячеслав Кебич — вот достойный президент!

    Но Кебич проиграл, и Заметалин остался без должности. Что он умел в то время? Служить, разумеется, не столько идее, сколько ее властным носителям. Поэтому он был просто обречен оказаться рядом с Лукашенко — конечно, если тот этого захочет. И тот захотел.

    Глава Администрации Леонид Синицын сопротивлялся назначению Синицына так долго, как мог. Меньше всего ему был нужен в команде перебежчик из стана противника. Но Синицына поставили перед фактом: Заметалин был назначен начальником управления общественно-политической информации Администрации.

    И Синицын понял, что скоро ему придется уходить. Пусть еще и не сейчас. Но уж точно как только Заметалин «выиграет референдум» — для чего он и был призван.

    Для чего был призван, с того и начал. Первым детищем нового «главного идеолога» стал посвященным «разоблачению» белорусских «националистов» «документальный фильм» — «Ненависть: Дети лжи».

    Снимал «кино» Юрий Азаренок201, по злой воле рока — ученик известного кинодокументалиста, народного артиста СССР Виктора Дашука, который и научил его — в первую очередь, как оказалось, — эффекту Кулешова.

    На заре кинематографа режиссер Лев Кулешов проделал эксперимент. Он распечатал на пленке один и тот же крупный план — лицо «звезды» немого кино Ивана Мозжухина. И склеил (смонтировал) мозжухинское лицо с тремя другими планами: дымящаяся тарелка супа, который жадно ест человек; тело умершего ребенка; прекрасная девушка. Одни и те же зрители, глядя на три прокрученные перед ними фрагмента пленки, видели разное: герой голоден; герой обезумел от горя; герой влюблен и исполнен нежности. Но лицо было одно и то же, и выражение его не менялось!

    Значит, дело не в том, что играет актер, а в том, что видит зритель. А то, что он видит, зависит от того, с чем режиссер смонтирует изображение. Это получило название «эффекта Кулешова». Монтаж стал главным средством кинематографической выразительности.

    Возьмем оппозиционный митинг. Смонтируем его изображение с изображением гитлеровского парада, и получится, что оппозиция — фашисты. На этом приеме и построен фильм Азаренка.

    Я пересмотрел его. Ни в одном высказывании лидеров БНФ нет ничего, что роднило бы их с фашистами. Приплясывающих подростков, смонтированных стык в стык с приплясывающим фашистом, с таким же успехом можно было смонтировать с приплясывающим Петром Алейниковым в пырьевских «Трактористах». Позняк говорит о Куропатах, Трусов и Наумчик — о символике, Статкевич — о языке. Где их ненависть и почему они — «дети лжи», непонятно.

    Но фильм произвел шоковое впечатление на всех. «Эффект Кулешова», использованный Азаренком, подействовал. По телевидению его показали дважды, причем второй раз — по личной просьбе самого Александра Лукашенко.

    Подло, но честно

    Лукашенко выиграл референдум 14 мая 1995 года. Причем свой первый референдум он выиграл подло (если давать нравственную оценку применению таких «приемов», как «Дети лжи»), но честно (если говорить о подсчете голосов). Большинство в обществе поверило своему президенту, это очевидно.

    «Герб и флаг — это поиск символики, которая отображала тот период состояния общества, — оправдывается Леонид Синицын. — Эту символику хотело общество. Это и референдум показал».

    Трудно возразить против этого. Но когда политик в подобной ситуации руководствуется исключительно желанием «отобразить тот период состояния общества», значит, ему безразлично прошлое и он не слишком далеко заглядывает в будущее.

    Референдум проводился в день выборов депутатов Верховного Совета 13-го созыва. Я был выдвинут кандидатом в депутаты моими бывшими коллегами и учениками в родном городе Гродно и хорошо помню, как и те избиратели, кто был за смену символики, и те, кто был против, смотрели на меня как на врага. После моего ухода из власти прошло еще немного времени, для всех я оставался «человеком Лукашенко». Кто-то ненавидел меня за то, что я «привел к власти Лукашенко», а кто-то — за то, что я «предал Лукашенко». Но самое большое впечатление произвела на меня встреча с избирателями в одной из школ, когда пожилая учительница набросилась на меня:

    — Символику меняете? А о нас вы подумали?! Четыре года не прошло, как мы объясняли детям, почему заменили герб и флаг! Сейчас — снова? Вы что, нас за проституток держите?!

    Понятно, что крик был обращен не ко мне лично: о ненужности смены символики я много говорил в ходе предвыборной кампании. Но ей не к кому еще было обратить свою боль: действительно, не прошло и четырех лет…

    Результаты референдума еще не были оглашены официально, а на крышу президентской резиденции взобрался «завхоз республики» Иван Титенков с сопровождающими лицами. Флаг, еще даже не утративший статус государственного, разодрали в клочья, и управляющий делами президента собственноручно расписался на лоскутах.

    Эти лоскутки потом тайком продавались по сто долларов: в такую сумму, разумеется, оценивалась не подпись управляющего делами президента202, и не материал, на котором он ее поставил. Ценился символ: в конце концов, не каждый день завхозы расписываются на клочках национальной святыни.

    Говорит Валентина Тригубович:

    «В тот день, когда Титенков порвал флаг, я вернулась домой. И сразу в прихожей я села на пол, и слезы потекли сами. Янка, сын, вышел из своей комнаты (он уже знал, что произошло), поднял меня с пола и сказал:

    — Мама, мы все это вернем.

    Ему было тогда тринадцать лет. И я верю, что это поколение все вернет».

    Действо на крыше снимались видеокамерой. Пленка разошлась по рукам, уже на следующий день запись видели многие.

    Вспоминает историк и правозащитник Татьяна Протько203:

    «Мы с редактором одного из белорусских издательств Змитером Санько зашли к дежурному прокурору — его фамилия была Позняк, — и я говорю:

    — Вот такая ситуация. Я гражданка Беларуси. Совершено тяжкое преступление, и я хочу, чтобы преступник был привлечен к уголовной ответственности.

    Бедный прокурор покраснел — я таких красных людей нигде больше не видела. Он спрашивает:

    — Кто это сделал?

    Я отвечаю:

    — По моим сведениям господин Титенков.

    — А он должностное лицо или нет? Потому что если такое совершает должностное лицо, то это обстоятельство усиливает тяжесть преступления.

    — Я не знаю. Вы должны знать, должностное лицо он или нет.

    Прокурор выясняет, что управляющий делами президента является должностным лицом. Я написала заявление, он его взял и пошел куда-то. Вот мы сидим со Змитером и думаем, возьмут или не возьмут заявление. Он вернулся и говорит:

    — Да, я приму заявление».

    Явное недоразумение с тем, что заявление было принято, объясняется просто: прежний генеральный прокурор Василий Шолодонов уже сдал свои полномочия, а новому, Василию Капитану, еще предстояло проходить утверждение в своей должности на Верховном Совете. А кто его знает, как отреагирует парламент на экзекуцию, совершенную над государственным флагом. Так что лучше подстраховаться.

    Запись решили просмотреть коллегиально. Татьяну Протько как заявителя пригласили на просмотр исторической ленты. Она вспоминает:

    «Меня обнадежило, когда сидевший со мной рядом молодой человек — он был начальником криминалистической лаборатории — сказал:

    — Если надо, мы с каждого по этой пленке сделаем портрет. Людей за мешок картошки сажают, а здесь чисто уголовное преступление, чистая статья. Никуда не деться.

    И когда идет просмотр (я сижу в первом ряду, за мной прокуроры), — слышу комментарии:

    — А может, это он брюки рвет.

    Там был слышен треск разрываемого флага. Я поворачиваюсь и говорю с возмущением:

    — А вы проверьте, что он рвет — брюки или флаг. Без штанов оттуда никто не вышел. Вы проверьте. Я поэтому и обратилась к вам.

    Ну и тут, конечно, на него зацыкали, ведь все было видно очень хорошо: как они пишут, расписываются и ставят дату».

    «На видеопленке вместе с Титенковым зафиксированы несколько участников этой позорной акции. Слышно также их разговор:

    — Ну, если это Позняк увидит…

    — Пусть он задушится!»204

    Татьяна Протько продолжает:

    «Я на эту реплику отвечаю:

    — От такого покончил бы с собой не только Позняк. Мое чувство оскорблено. Я оскорблена как белоруска».

    На это и рассчитывали. Оскорбление было нанесено Беларуси, всем ее патриотам, демонстративно. Теперь Лукашенко мог спокойно посмотреть, кто как на это отреагирует.

    Человек слаб

    Но прокуратура сумела выйти из «затруднительного положения».

    Татьяна Протько:

    «Потом вызывает меня следователь Новиков — месячный срок кончается, — и такой счастливый, говорит:

    — Татьяна Сергеевна! Я придумал!

    — Ну и что вы придумали?

    Он и показывает мне решение, о том, что Титенков как управляющий делами президента проводил утилизацию изношенного полотнища флага с нарушением действующей инструкции. И маленькая приписочка: "Об этом проинформирован президент"».

    А я ведь помню следователя Новикова. Молодой блондин, именно он, как мне кажется, еще во времена Кебича изучал вопрос о том, имеет ли право Союз молодежи Беларуси считаться правопреемником ЛКСМБ и ВЛКСМ. Допрашивал меня и других руководителей организации, строго отстаивая букву закона.

    Второй раз мы встретились, похоже, с тем же следователем Новиковым уже в 1998 году. Его заинтересовало, какой смысл я вкладывал в формулировку: «Президент слаб». Я ответил силлогизмом: «Президент — человек. Все люди слабы. Следовательно, и президент слаб».

    Теперь, узнав, что этот прокурор так ретиво «отмывал» Ивана Титенкова, думаешь, что люди, действительно, слабы, даже прокуроры…

    Хотя пусть я и путаю, и это был другой следователь, все равно: люди — слабы…

    Татьяна Протько, как она признается, «конечно, сказала там все, что думала про прокуратуру и про следователя:

    — Флаг — это символ. Если мы символы свои не сохраняем, тогда вообще нет народа, нет общества, и все кончается. Сегодня вы не поддерживаете оппозицию, покрываете должностные преступления, а завтра ваша дочка будет изнасилована, потому что преступление не знает своих и чужих; когда не действуют силы закона, а действует закон силы, тогда нет своих и чужих — все попадают в эту мясорубку.

    И что вы думаете? Новиков мне говорит:

    — Я вас привлеку за оскорбление прокуратуры.

    — Ах, — говорю, — меня можно привлечь за оскорбление прокуратуры? А Титенкова за оскорбление национального флага — невозможно? Слабо?».

    Так было закрыто дело об оскорблении национальной гордости белорусов. На ее «утилизацию», вероятно, также рассчитывал Александр Лукашенко.

    Самый опасный враг

    Четырнадцатого мая 1995 года состоялся не только референдум. Состоялись еще и парламентские выборы. Точнее, не состоялись: не было избрано даже простое большинство от числа депутатов Верховного Совета, предусмотренного Конституцией. Явка на референдум чудесным образом совпала с неявкой на выборы, хотя голосовал один и тот же электорат. В 141 округе из 260 выборы не состоялись из-за неявки более половины избирателей. Но референдум состоялся и там205.

    Президент не хотел этих выборов. Все, что он публично говорил во время предвыборной парламентской кампании, сводилось к одному: вас все равно обманут. Избиратели расшифровывали это как: «Не ходите голосовать!» — и не шли.

    Но выборы выявили, какие именно настроения Царили в умах большей части избирателей.

    Это была первая избирательная кампания в условиях реальной многопартийности. Коммунисты смогли провести в Верховный Совет 13-го созыва 28 депутатов, аграрии — 30. Демократический блок и Гражданское согласие — только по одному депутату. Выборы проиграли лидеры всех демократических партий и даже бывшие демократические кандидаты на пост президента: Зенон Позняк, Геннадий Карпенко, Станислав Шушкевич.

    Понятно, почему были обречены на проигрыш демократы: в массовом сознании они ассоциировались с Белорусским народным фронтом, а основная идеологическая кампания велась как раз против БНФ и его союзников. Им больше всего и досталось в ходе выборов.

    Но в целом выборы 1995 года все же еще отличались от того, что стало происходить в стране после 1996 года. Хотя бы в том, что власть еще не мешала всем кандидатам подряд. И машина массовых фальсификаций, и пресс административного давления еще не были отлажены. Все-таки оставалось подобие соревнования идей, пусть не вполне честного (оппозиции уже давно не давали телеэфира), но все-таки соревнования.

    А в результате республика оказалась без законодательной власти…

    Полномочия старого Верховного Совета закончились, а новый никак не мог начать работать. Такое положение вполне устраивало Александра Лукашенко. Он неоднократно подталкивал Верховный Совет 12-го созыва к прекращению пленарных заседаний и даже провел встречу с избранными депутатами 13-го созыва, недвусмысленно намекая, что и в этом составе (то есть без представителей оппозиции, у которых оставался шанс попасть в состав парламента на довыборах) они могли бы начать свою работу. Пойди они на это, и Верховный Совет сразу утратил бы легитимность, что только и нужно было Лукашенко206. Но эта идея не прошла. Новые парламентарии заявили о приверженности Конституции и готовности дожидаться, пока будут доизбраны остальные депутаты.

    Тут вновь на сцену вышел Мечислав Гриб.

    Хотя Верховного Совета 12-го созыва де-факто уже не существовало, Мечислав Гриб созывал очередную сессию. В строгом соответствии с Конституцией.

    Ход был неожиданный. Ведь депутаты уже несколько месяцев назад, сразу после «мордобоя», как это водится у славян, выпили на церемонии роспуска Верховного Совета, простились со своими мандатами, сфотографировались на память. Точка была поставлена. И вдруг оказывается, что это не точка, а всего лишь многоточие…

    И сессия начала свою работу.

    Кворум собирался не всегда и с большим трудом: Лукашенко заботился. Часть депутатов переманили к нему на работу, кого-то просто «попросили» не приезжать в Минск под угрозой увольнения. Президентским Указом № 336 депутатов лишили статуса неприкосновенности. Но многие приехали. Видимо, те, у кого чувство чести пересилило страх.

    Вольно или невольно Гриб и сопротивлявшийся роспуску Верховный Совет дали понять Лукашенко, кто именно его основной враг. Разумеется, не сам Гриб — его время стремительно проходило. Тем более не его бывшие соратники, с которыми Лукашенко успел расквитаться, не приструненное правительство, не усмиренная пресса, не «диванные» партии и не безынициативные профсоюзы. И даже не Верховный Совет.

    Его главным врагом — и это стало уже совершенно ясно — была Конституция, которая мешала ему жить и править в соответствии с собственными представлениями.

    Очевидно, что Лукашенко готов был уничтожить Конституцию. Но предварительно следовало порвать со всеми своими прежними обязательствами.

    Лукашенко «обрубает концы»

    Лукашенко понадобилось окончательно расстаться с собственным прошлым, которое олицетворял первый человек в его предвыборной команде и второй человек в государстве — глава его Администрации Леонид Синицын. Синицын дружил со многими депутатами, помнил посиделки и пьянки, был на ты даже с оппозиционерами. Да и старую команду цементировал фактически именно он.

    Его отдаление от «тела» началось уже весной 1995 года. Это стало заметно по тому, как вдруг опустела его приемная, где раньше гул стоял от толпившихся просителей, по тому, как все реже и реже звонил желтый телефон без диска — прямая связь с президентом. Его мнение при кадровых назначениях перестало быть решающим: кандидатуры новых назначенцев всплывали неизвестно откуда. Одним словом, признаки надвигающейся опалы были заметны любому чиновнику.

    Синицын сам понимал, что стилистически выпадал из нового времени, в котором дискуссии заканчивались применением дубинок спецназа. Лукашенко уже не были нужны соратники, ему нужны были солдаты. А пример Заметалина продемонстрировал ему, что лучший солдат — это ранее проштрафившийся солдат, а лучший служака — вообще тот, кто пришел к тебе из стана противника.

    Седьмого октября 1995 года Александр Лукашенко отстраняет от должности главы Администрации Леонида Синицына и его место занимает Михаил Мясникович, бывший руководитель предвыборного штаба Вячеслава Кебича, оставленный Лукашенко в правительстве в должности вице-премьера.

    Мясникович был не просто вице-премьером. Еще в 1994 году, во время выступления Александра Лукашенко перед руководящими сотрудниками КГБ, последнего попросили ответить на записку: «Как вы поступите с самым богатым человеком страны Михаилом Мясниковичем?» Ответ последовал незамедлительно:

    — По заслугам.

    Тогда ответ кандидата в президенты выглядел вполне конкретным, сегодня же ясно, что был крайне двусмысленным: вполне возможно, что основной «заслугой», за которую Мясниковича оставили в правительстве, было сокрушительное поражение Вячеслава Кебича207.

    Знаковым было не только увольнение Синицына с поста главы Администрации. Знаковым стало и назначение его преемника. Вся «вертикаль» власти должна была усвоить: прежнего борца с чиновниками старой школы нет.

    Лукашенко решил реставрировать старую систему управления, ибо только эта система могла гарантировать ему спокойное пребывание на вершине власти вплоть до «гонки на лафетах» — почетных похорон на том самом кладбище, где когда-то молодой Михаил Мясникович сопровождал в последний путь видных деятелей Коммунистической партии Беларуси.

    Лукашенко нужна была стабильность собственной власти. Правда, пока он еще не думал о том, что наивысший процент стабильности — как раз на кладбище. По молодости он туда не собирался. Вначале следовало похоронить своего главного врага. Он уже знал, как мы помним, его имя, и готовился сразить его.

    Предстояло похоронить Конституцию.

    Часть III. Противостояние

    Двадцать пятого июля 1996 года приемная заместителя премьер-министра Кабинета Министров Республики Беларусь Синицына Л. Г. была пуста. На столе в двух вазах стояли цветы, которых было подозрительно мало. Секретарь Елена Александровна, привычно улыбаясь, открыла дверь и пропустила меня.

    Я пришел поздравить своего бывшего шефа с днем рождения. Он еще был вице-премьером, а я уже работал заместителем главного редактора в оппозиционной «Белорусской деловой газете». То есть мы были по разные стороны баррикад. Но в мой день рождения он звонил мне, а в его день рождения я приходил к нему с традиционным поздравлением.

    В кабинете цветов было больше, но все-таки не так много, как в 1994 году, когда глава Администрации через пять дней после инаугурации Александра Лукашенко отмечал свое сорокалетие. Может быть, дата сейчас была не столь круглая. А может, уже что-то, еще не случившееся, витало в коридорах власти.

    В комнате отдыха, куда гостеприимный хозяин провел меня, стояла откупоренная и на треть опорожненная бутылка дорогого коньяка, на блюдечке аккуратно порезанный лимон. Почти полная коробка конфет свидетельствовала, что до меня посетителей было немного.

    — Зря ты ушел, — вздохнул Синицын после того, как мы пригубили и отставили рюмки. — Не нужно было торопиться. Видишь, что получилось… Витя ушел, ты ушел. Были бы рядом, ему бы легче было.

    «Витя» — это о Гончаре.

    — Кому — ему?

    — Ему. Александру Григорьевичу. Ведь можно работать. Можно, что бы ты там в газете своей ни писал. Вы, романтики, сбежали, нас, прагматиков, бросили. Мы теперь расхлебываем, поднимаем экономику… Видишь, какой рост?

    Рост экономики чувствовался не только по дорогому коньяку и роскошному галстуку именинника, но и по стоявшим в шкафу моделям белорусских тракторов и трубоукладчиков: остались после совместной белорусско-казахской выставки.

    На рабочем столе лежал подаренный мною два года назад миниатюрный томик сонетов Шекспира.

    — Рынок все отрегулирует. Вы этого не захотели понять, — убеждал меня Синицын, заводясь все больше и больше. — Придут капиталы, инвесторам понадобятся нормальные законы, нормальная политическая система. Ведь без этого деньги не придут в страну никогда!

    — А он это понимает?

    — Александр Григорьич-то?! Он ведь прагматик! Он все лучше всех понимает. Когда хочет…

    Речь Синицына становилась все менее убедительной. Он это и сам, вероятно, чувствовал, а потому горячился все сильнее. В какой-то момент он даже вскочил и стал расхаживать по комнате, размахивая руками.

    — Ну какая тут диктатура? И потом… Пиночет что — не диктатор? А смотри как экономику поднял…

    Еще минут двадцать я слушал рассуждения именинника о неизбежности процветания Беларуси под руководством ее первого президента.

    Первый президент спокойно смотрел на нас с портрета и мудро молчал в усы.

    Воспользовавшись паузой, я высказал свою просьбу. Один российский бизнесмен готов сделать инвестиции в какой-нибудь из машиностроительных заводов и просил о встрече с Синицыным, курировавшим машиностроение.

    — Пусть приходит… в среду пусть приходит, — после паузы сказал Синицын. — Завтра Совет безопасности, мне не до вас будет. А послезавтра пусть приходит. И ты приходи.

    На следующий день, во вторник, ко мне, попыхивая трубкой, подошел издатель «БДГ» Марцев и сказал, выпустив очередное кольцо дыма:

    — А чего это Синицына сняли?

    — Как это — «сняли»?

    — Сняли — и все. Только что «Рейтер» объявил. Ты бы позвонил своему бывшему начальнику, вдруг он согласится дать нам комментарий.

    А произошло вот что.

    На следующий день после дня рождения Синицына состоялось заседание Совета безопасности, на котором в присутствии членов правительства, директоров крупнейших промышленных предприятий, губернаторов и главных редакторов газет секретарь Совбеза Виктор Шейман устроил разнос правительству, и в первую очередь вице-премьеру Сергею Лингу.

    Линг работал вице-премьером с незапамятных кебичевских времен, без нужды на рожон не лез и, как и положено опытному чиновнику, умел молчать. Молчал он и сейчас, зная, что речь идет вовсе не о нем: он — только повод.

    Слово взял Лукашенко и поддержал Шеймана жесткой критикой в адрес всего правительства.

    Члены правительства понуро молчали. Впереди референдум по новой Конституции, и лезть на рожон никак не стоило. При той неограниченной власти, которой президент будет наделен…

    Синицын порывался взять слово, но Линг его останавливал:

    — Леонид Георгиевич, не горячись… Подожди…

    Ждать оставалось недолго. Александр Лукашенко наконец остановился взглядом на самом Синицыне и спокойно заметил:

    — А вам, Леонид Георгиевич, я доверяю все меньше…

    Синицын поднялся:

    — Если доверия нет, Александр Григорьевич, я работать не могу, — Синицын говорил глуховато и быстро, как всегда, когда говорил что-то очень важное. — Я готов подать заявление об отставке.

    Повисла тягостная тишина.

    — Отставка принимается, — сказал Лукашенко, выдержав паузу.

    Со вздохом поднялся с места вице-премьер Василий Долгалев:

    — Александр Григорьевич, мы вместе с Синицыным пришли в правительство, вместе с ним и уйдем.

    — Василий Борисович, не горячись! Ты еще поработаешь.

    Премьер Михаил Чигирь потянулся к Синицыну, зашептал, оправдываясь:

    — Леня, прости, у сына скоро свадьба… Как тут уходить?.. Ты хоть бы предупредил, что ли…

    После окончания заседания Совета безопасности Синицын передал Лукашенко заявление. Тот выдержал несколько дней и, пригласив его в кабинет, вернул заявление с резолюцией: «Подумай».

    Синицын сказал, что подумал. Но остается при своем мнении.

    Леонид Синицын вспоминает:

    «Мы поговорили вполне откровенно. И сошлись на том, что мы политически разводимся. Я хотел построить нормальную рыночную страну, правовое демократическое государство. И нам было уже не по пути. Я сказал ему, что политику укрепления диктатуры и неизбежной, как следствие, изоляции я не приемлю, потому что не понимаю, как ее проводить. Я говорил дословно:

    — Для этого в нашей стране нет ресурса. Диктатура — дорогое удовольствие. Чтобы при ней как-то развиваться, нужны финансовые, природные и прочие ресурсы, нужно иметь золотые прииски или нефтяные скважины…

    Лукашенко ответил:

    — Ты оторвался от людей. Ты не понимаешь, что им нужно.

    Мы расстались. Но не как враги, а как люди, работавшие вместе, пути которых разошлись».

    Через несколько дней отставка Синицына была официально подтверждена, а газета «Народная воля» напечатала текст его заявления об уходе:

    Президенту Республики Беларусь

    Лукашенко А. Г.

    От заместителя Премьер-министра

    Республики Беларусь

    Синицына Л. Г.

    Заявление

    Служение государству для меня, полагаю, как и для Вас, было, есть и будет высшей целью жизни.

    Именно поэтому я был с Вами с самого начала. Но жизнь показала, что мы по-разному воспринимаем политическую и социально-экономическую ситуацию в республике.

    На мой взгляд, принципы и методы, которыми Вы руководствуетесь в последнее время, управляя государством, ошибочны.

    Прошу Вас серьезно задуматься над этим.

    Мои убеждения не позволяют мне следовать таким курсом.

    В этой связи прошу принять мою отставку.

    С уважением к Президенту

    Л. Г. Синицын

    31 июля 1996 г.

    Вместе с Синицыным из правительства ушел только министр экономики Георгий Бадей208.

    Страна двигалась к референдуму и к новой Конституции.

    Глава первая. Что-то неспокойно при дворе

    «Вы только мне не мешайте»

    Мучительно и долго избирали Верховный Совет 13-го созыва. Мучительно и долго глава государства делал все, чтобы депутаты не были избраны. То Лукашенко выступал против всех кандидатов вообще, то против тех, кто уже избирался в парламент раньше.

    Но даже его почти откровенные призывы к саботированию выборов не помогли. И когда прошли четыре тура голосования, президент все-таки получил Верховный Совет, ставший для него источником постоянного раздражения.

    Всего избрано 199 депутатов. Можно было начинать работать.

    Это был не высший орган законодательной власти, а настоящий Ноев ковчег, куда попали семь пар чистых и семь пар нечистых. Туда попали и сотрудники органов исполнительной власти, лояльные к президенту, и настроенные к нему крайне отрицательно — Виктор Гончар, Станислав Шушкевич, Мечислав Гриб, Станислав Богданкевич.

    Депутат Верховного Совета Владимир Нистюк так оценивает его состав:

    «Верховный Совет 13-го созыва для Лукашенко был изумительным парламентом — и по составу, и по руководству, которое было избрано. 50 коммунистов, 50 аграриев, 60 — фракция «Согласие» — уже 160. И всего лишь 30–40 человек, которые были оппозиционными».

    А демократическая пресса и вовсе сравнивала Верховный Совет 13-го созыва с арбузом: снаружи зеленое (аграрное), внутри красное (коммунистическое).

    Несмотря на это Лукашенко не скрывал досады, что выборы все-таки состоялись. Комментируя их итоги, он в сердцах заявил, что Верховный Совет 13-го созыва является по своей сути не красным (коммунистическим), а синим (криминальным). За этими словами не стояло никаких конкретных фактов, просто с самого начала президент попытался дискредитировать высший орган законодательной власти.

    Тем не менее, он сразу же попытался «купить» депутатов, то есть задобрить их и тем самым обезопасить себя. Как вспоминает Сергей Калякин, еще до открытия первой сессии «состоялась встреча представительства фракций с президентом.

    Мы ожидали, что речь пойдет о каком-то эффективном взаимодействии, о сотрудничестве, но разговор президент повел по-другому: "Я вам готов дать все, что вы хотите: пускай у депутатов будет зарплата министров, у членов президиума будет зарплата вице-премьера. Мы вам всем купим по автомашине "вольво" — получите от управления делами. Мы вам оборудуем рабочие места. Мы вам все сделаем. Только вы не мешайте мне работать. Я вас буду собирать два раза в год: в начале года и в конце. Вы только не мешайте мне работать"».

    Но «купить» депутатов не получилось. Не очень-то просто было их и запугать: попробуйте, запугайте того же коммуниста, после того как его столько шельмовала вся пресса. Калякин продолжает:

    «Лукашенко сразу понял, что нас купить не удастся. Это было началом его стычек с фракциями. С аграриями ведь такая же беседа проводилась, и в принципе с тем же итогом: ни они, ни какая-либо другая фракция идти в послушание не согласилась».

    Но это было только начало сложностей в работе 13-го Верховного Совета.

    Шарецкий не хочет конфронтации

    Первая интрига развернулась вокруг избрания спикера.

    Лукашенко на отказ руководителей фракций ему «не мешать» обиделся и никого проталкивать не стал. Он вовсе не собирался играть в парламентаризм и, похоже, уже тогда знал, чем этот парламент закончит.

    Пост председателя Верховного Совета по Конституции был вторым постом в государстве. И было понятно, что все фракции будут выдвигать своих кандидатов. Наибольшие шансы имели, разумеется, самые крупные фракции — аграрная, коммунистическая и пропрезидентская. Дело было за малым — консолидировать голоса.

    Вспоминает Валентина Святская209, тогда — неформальный советник лидера аграрной фракции Семена Шарецкого:

    «Надо отдать должное коммунистам, они поняли, что их кандидат на пост председателя просто-напросто не пройдет. Но коммунисты должны были соблюсти лицо и выставить свою кандидатуру, они это и сделали: выдвинули Сергея Калякина».

    Сергей Калякин, наверное, мог быть хорошим спикером. Сравнительно молодой, энергичный, он обладал ораторскими данными и прошел хорошую школу практической работы на посту председателя одного из минских райисполкомов. Пожалуй, он смог бы организовать работу Верховного Совета и превратить его в реальный центр политической жизни страны. Но фракция коммунистов была вынуждена пойти на компромисс с аграриями. Сговорились: чей кандидат набирает в первом туре голосования большинство, тому и отдадут голоса обе фракции, а проигравшая фракция получает пост первого вице-спикера.

    После произнесения кандидатами программных речей Сергей Калякин оказался только вторым. Ровно на один голос больше — 61 против 60 — набрал лидер Аграрной партии Семен Шарецкий. И Калякин призвал своих сторонников голосовать за Шарецкого210.

    В момент избрания на пост Председателя Верховного Совета 13-го созыва Семену Шарецкому было 59 лет.

    Лукашенко достаточно было услышать фамилию человека, избранного «вторым лицом» государства, — и можно было спать спокойно. Шарецкие бунтовать не умеют. Хитрить, изворачиваться, выгадывать в свою пользу — это другое дело. Но это — не политика, это лишь крестьянский расчет, без которого в нашей деревне не проживешь. В пользу такого человека никто и никогда не стал бы устраивать аппаратные заговоры. Да и сам Шарецкий на заговоры был вряд ли способен: он упивался собственным взлетом и не желал большего.

    Стало понятно, что Лукашенко в борьбе с парламентом получил передышку. А значит, и надежду на выигрыш.

    «Шарецкий никоим образом не собирался вступать в конфронтацию с Лукашенко», — считает Валентина Святская, которая была в это время и секретарем исполнительного комитета Аграрной партии. Кому, как не ей, знать, чего именно ждал от президента Семен Шарецкий?

    Первые действия нового спикера подтверждали, что он старательно избегает конфликтов с главой государства. К примеру, Семен Шарецкий не стал вносить в повестку дня сессии вопрос о незаконном освобождении от должности президентским указом редактора парламентской «Народной газеты» Иосифа Середича. Этот вопрос был очень болезненным Для депутатов: их газету стал контролировать президент. Если учесть, что и прямые трансляции сессий были прекращены, то становится очевидным, что Верховный Совет лишался возможности обратиться к электорату.

    А необходимость в таком обращении уже была.

    «Оказывается», Конституцию нарушают

    В феврале 1996 года Конституционный суд подготовил послание о состоянии конституционной законности в стране, в котором признал это состояние неудовлетворительным.

    Всего — полностью или частично — неконституционными были признаны 17 подписанных Лукашенко нормативных актов.

    Конституционный суд также отметил, что исполнительная власть слишком произвольно толкует пункт 1-й статьи 100-й Конституции, определяющей полномочия президента страны. По мнению Суда, принцип разделения властей на практике нарушался, так как в результате неправомерного усиления власти президента принижались роль и значение парламента и суда.

    Олег Богуцкий вспоминает:

    «Следовало конкретизировать толкование статей Конституции, чтобы предотвратить возможность злоупотребления полномочиями. Такая попытка предпринималась Верховным Советом 12-го созыва по инициативе Булахова, однако провалилась из-за безалаберности оппозиции. Насколько я помню, не хватило буквально двух-трех голосов, а несколько депутатов из БНФ в это время шатались по фойе, пили пиво в буфете и кокетничали с журналистками».

    Но теперь фракции коммунистов и аграриев и председатель Верховного Совета просто проигнорировали предложения Конституционного суда, не желая конфликтовать с Лукашенко. Более того, Семен Шарецкий, заискивая перед могущественным нарушителем законов, отзывает из Конституционного суда все запросы о конституционности президентских указов, которые направил туда его предшественник, Мечислав Гриб. Горький опыт предшественников у нас традиционно никого ничему не учит.

    Богуцкий продолжает:

    «В то время Гриб дал очень неплохое интервью в одной из газет, где сказал: "Они хотят договориться с президентом. Могли бы посмотреть на мой опыт. Я тоже пытался. И чему это привело?"».

    Предшественника Шарецкого на посту спикера, Гриба, как мы знаем, готовность к компромиссу и сговорчивость не привели ни к чему хорошему. А Семена Шарецкого они привели к одной из весьма позорных страниц в его биографии211.

    Речь идет о его поведении в истории об отставке министра внутренних дел Юрия Захаренко.

    «Как же так, Юра?..»

    Юрий Захаренко к тридцати восьми годам дослужился до звания полковника и председателя Следственного комитета МВД Беларуси. Генеральские погоны и министерский портфель он получил уже из рук Александра Лукашенко, но очень быстро понял, что пришедшая к власти команда вовсе не состоит из бескорыстных людей. Ну, например, ему валом поступали материалы, серьезно компрометирующие управляющего делами президента Ивана Титенкова. Впрочем, сведения о «хозяйственных шалостях» «завхоза республики» имелись и в прокуратуре.

    «Когда я ходила в прокуратуру — вспоминает Татьяна Протько, — мне говорили, что у них очень много материала на Титенкова. Я так поняла, что весь этот материал они вместе с моим «конкретным делом» (по «утилизации» государственного флага. — А. Ф.) отнесли Лукашенко. Мне рассказывали, что Титенков после этого собрался уходить, явился к Лукашенко грустный, несчастный, и говорит:

    — Ну, Саша, ты только позаботься о наших детях: чтобы и твои дети, и мои были обеспечены.

    Про детей так растрогало Лукашенко, что он его простил. И самое возмутительное в этой легенде, что у нас можно простить уголовное преступление».

    Надо полагать, что документов, изобличающих Титенкова, Захаренко сумел собрать достаточно много. Правда, сути происходившего этот молодой генерал и вполне опытный следователь не разглядел или не захотел разглядеть.

    Ведь собранные им документы изобличали вовсе не одного Титенкова. Ну, скажем, барыши скандально известной фирмы «Торгэкспо» были связаны с таможенными льготами, отчего государство несло огромные потери. Десятки и сотни миллионов, которые должны были пополнить бюджет, благодаря льготам, предоставленным фирме президентским указом, прямиком попадали в его Управление делами. Но если бюджет контролировал Верховный Совет, то средства Управления делами были подконтрольны лишь Лукашенко. Он предоставлял льготы, он и распоряжался средствами, полученными от этих льгот.

    Наивно полагая, что он сражается всего лишь с Титенковым, Захаренко на самом деле бросал вызов самому Лукашенко. И зашел слишком далеко: думая, что, предав информацию гласности, он вынудит президента разобраться со своим «коррумпированным завхозом», Захаренко сам организовал утечку сведений о «Торгэскпо» в прессу.

    И это было уже слишком! Мало того, что министр внутренних дел уклонился от участия в «эвакуации» объявивших голодовку депутатов — то есть не продемонстрировал готовность исполнить любой приказ своего главнокомандующего. Так он еще и «копает», а «выкопанное» «сливает» журналистам?!

    Лукашенко с треском снял Захаренко с должности министра, причем в присущей ему манере публично «опустил» бывшего «соратника». Выдворение главы МВД проходило, как в плохом политическом детективе: вооруженная охрана президента заняла здание Министерства внутренних дел, Захаренко не дали даже собрать личные вещи.

    А в кресло министра (по совместительству) уселся государственный секретарь Совета безопасности, всецело преданный президенту Виктор Шейман, на которого Лукашенко мог положиться, как на себя. Выждав, пока все чуть успокоится, президент назначит министром Валентина Агольца, который уже продемонстрировал свою преданность и готовность «ко всему» во время «эвакуации» голодавших депутатов Верховного Совета.

    Но отставку министра внутренних дел по Конституции необходимо было согласовать с Верховным Советом.

    Я хорошо помню это заседание. Зал был полон; журналисты собирались на сессию, как на скандальную премьеру в театр.

    Слово предоставили Юрию Захаренко. Молодой генерал решительно вышел к трибуне и, заметно волнуясь, начал горячо объяснять высшему законодательному органу страны, в чем причина его отстранения от должности. И здесь Семен Шарецкий, никогда не отличавшийся склонностью к внешним эффектам, сделал то, чего ему не подсказал бы самый изощренный режиссер. Он вдруг встал, вышел из-за стола президиума и подошел к креслу, в котором сидел Лукашенко. И, демонстративно повернувшись спиной к Захаренко, стал о чем-то шептаться с президентом. Естественно, что внимание зала автоматически перенеслось на них.

    Захаренко словно в стену уперся. Он обернулся, посмотрел на Шарецкого и понял, что обречен.

    Он действительно был обречен. Как и положено уважающему себя следователю, он не мог публично разглашать тайну следствия, то есть рассказывать детали и обстоятельства нарушения законов приближенными Лукашенко. А поведением Шарецкого он и вовсе был сбит. В итоге доклад получился весьма невнятным. Даже те факты, которые в нем приводились, выглядели неубедительно. Ну а демонстративное пренебрежение к бывшему министру со стороны председателя Верховного Совета довершило общее впечатление…

    Хотя нет, довершило его совсем другое.

    Когда Захаренко сошел с трибуны и сел на свое место, слово взял президент. К полной неожиданности собравшихся, Лукашенко не стал опровергать своего бывшего министра, а заговорил о том, что он верил Юрию Николаевичу, как сыну (хотя они были ровесниками), о том, как произвел его в генералы, а тот его предал. И публика, глядевшая на весь этот спектакль, неожиданно обмякла. Действительно — сделал министром, действительно — произвел его в генералы, а тот вместо благодарности начал «копать»! И под кого — под «батьку»212! Нехорошо получается…

    Тут произошло совсем неожиданное. Олег Богуцкий вспоминает: «Во время выступления президента Захаренко встал и пошел в сторону трибуны. Охрана напряглась: готовы были в этот момент стрелять, но Захаренко вовремя опомнился и сел, не доходя до трибуны».

    Куда и зачем он шел? Что хотел сделать? Может быть, просто попросить председательствующего предоставить ему возможность ответить? А может быть, сорвался, чтобы защитить свою честь так, как подобает в таких случаях настоящему офицеру? Мы об этом вряд ли когда-нибудь узнаем…

    Лукашенко вновь сошел с парламентской трибуны победителем.

    Президент беспокоится

    Никаких особых разногласий с депутатским большинством у Лукашенко пока не было. Коммунисты и аграрии с радостью санкционировали замену государственной символики в соответствии с результатами референдума. С готовностью поддержали и известие о создании Сообщества России и Беларуси. Да и в отношении управления экономикой у Верховного Совета и президента почти не было расхождений. И Александр Лукашенко, и депутаты в большинстве своем оставались идейными сторонниками старой советской экономической модели, при которой «главный» все и распределяет.

    Однако Лукашенко понимал, что с Верховным Советом все не так уж и благополучно. Ведь депутатами стали многие из тех, кто были недовольны его курсом. Да, они были в меньшинстве. Но Лукашенко еще совсем недавно сам был депутатом и не успел забыть, как быстро меньшинство начинает задавать тон парламентскому «болоту». Случись это, сумей те же немногочисленные либералы из фракции «Гражданское действие», лидером которой стал Станислав Богданкевич, договориться с крупной партийной фракцией — коммунистами или аграриями, — и предусмотренный Конституцией механизм отстранения президента от власти (импичмент) может быть запущен. Ведь достаточно собрать подписи 70 депутатов из 199 и передать дело в Конституционный суд, и он уже отстранен от власти.

    Прямой опасности еще не было, но Лукашенко хорошо усвоил немудреную политическую аксиому: «Если парламент, каким бы он ни был подобранным и сфальсифицированным, имеет реальные полномочия, он на каком-то этапе захочет эти полномочия реализовывать».

    А Конституционный суд, как мы помним, уже к февралю 1996 года объявил ряд президентских указов не соответствующими Конституции, так что повод для импичмента вызревал. Мало того, некоторые из депутатов уже тогда начали о нем поговаривать. Вспоминает депутат Владимир Нистюк:

    «Идея импичмента возникла еще в марте 1996 года. С покойным Геннадием Карпенко у него в кабинете мы вели разговор на тему, что есть механизм, который способен влиять на президента, держать его в напряженном состоянии и вынуждать считаться с мнением парламента. И мы решили попробовать, сможем ли собрать заявления об импичменте. Мое заявление было одним из первых. Это были еще экспериментальные заявления: тогда мы не знали порядка, как это все делается. После консультаций с Конституционным судом мы узнали форму, которая будет принята судом к рассмотрению. Это было персональное заявление каждого депутата. Мало того, это заявление подписывалось, и подпись заверялась лично председателем Верховного Совета со скреплением его подписью и печатью. Тогда это обретало форму документа».

    Разумеется, Лукашенко знал о том, что такие «эксперименты» уже идут. Было бы удивительно, если бы у человека, единолично контролирующего спецслужбы, не было информации об этом.

    И он приступает к подготовке упреждающего удара — к пересмотру не отдельных пунктов, а основ Конституции. Ему нужно спешить.

    Тем более что неожиданно о себе напомнил народ.

    Оппозиция на улицах

    Массовые выступления весной 1996 года шли по нарастающей. Вначале 25 марта, в годовщину создания Белорусской народной республики, в традиционный для белорусской оппозиции День воли прошел многотысячный митинг. Затем — акция 2 апреля, в знак протеста против подписания Александром Лукашенко и Борисом Ельциным договора о создании Сообщества России и Беларуси: тогда около дверей российского посольства дошло до настоящей драки между сторонниками и противниками Сообщества.

    Самые массовые выступления оппозиции состоялись 26 апреля, во время проведении традиционного Чернобыльского шляха. Но на сей раз его участники выступали не только против последствий Чернобыля, но и за сохранение Беларуси как государства. Договор о создании Сообщества был воспринят представителями белорусского общества как угроза государственному суверенитету Беларуси.

    В шествии участвовало более 50 тысяч человек. Если бы демонстранты прорвались к резиденции президента (а горячие головы к этому призывали), последствия могли бы быть непредсказуемыми.

    Но лидеры оппозиции не хотели столкновений. Вспоминает Вячеслав Сивчик, тогда — ответственный секретарь управы БНФ:

    «Маршрут, по которому шли демонстранты на Чернобыльском шляхе 1996 года, был согласован с органами власти. Согласование происходило в кабинете Геннадия Карпенко (тогда вице-спикера Верховного Совета, представлявшего оппозиционную фракцию «Гражданское действие». — А. Ф.). Там были начальник столичной милиции Борис Тарлецкий, кто-то из заместителей городского прокурора и еще кто-то инкогнито от КГБ. Был Юрий Ходыко (заместитель председателя БНФ. — А. Ф.). И именно там, в кабинете Карпенко, был согласован маршрут, по которому потом реально шли демонстранты».

    В то время я уже работал обозревателем «Белорусской деловой газеты». Получив задание, я вышел из редакции и прошел на Немигу, где собирался сесть в троллейбус. Пропустив несколько переполненных троллейбусов, вдруг понял, что уехать мне вряд ли удастся. Прямо по проезжей части медленно двигался людской поток. Реяли бело-красно-белые флаги, теперь снова опальные, были видны транспаранты и хоругви.

    Поток медленно приближался. Можно было уже ощутить дрожание асфальта, по которому шли десятки тысяч людей. Удалось разглядеть депутатов — Станислава Шушкевича, Геннадия Карпенко, Александра Добровольского… Вот от основной массы оторвались два человека — высокий плечистый Геннадий Карпенко и прихрамывающий профессор Юрий Ходыко. Оба торопливо направились на переговоры с ОМОНом, который преграждал дорогу. Власть явно нарушала достигнутые договоренности, хотя демонстранты шли именно по тому маршруту, который был согласован.

    Еще мгновение — и камни полетели в ОМОН, ударяясь в прозрачные щиты и металлические шлемы.

    Это было первым случаем физического сопротивления оппозиции властям. Первым и, пожалуй, единственным столкновением, в котором, как в сражении при Бородино, обе стороны могли посчитать себя победившими. Оппозиция — потому что не дрогнула и оказала сопротивление, не отступив. Власть — потому что сумела сдержать натиск пятидесяти тысяч человек.

    Правда, со стороны было совсем непонятно, куда и зачем шли люди, куда и почему их не пускали…

    Двадцать шестого апреля в Минске появился Зенон Позняк, совсем недавно вместе с пресс-секретарем БНФ Сергеем Наумчиком нелегально выбравшийся за рубеж. Дело в том, что еще в марте 1996 года руководство Белорусского народного фронта было предупреждено о том, что против партии готовится показательный процесс, и свобода лидера БНФ оказалась под угрозой. Подтверждение тому легко увидеть в рассказе Вячеслава Сивчика:

    «Подняты были все спецслужбы, и, например, вокруг дома, где я живу, был оцеплен целый квартал. Как я понимаю, у Лукашенко была очередная истерика: по его команде все силовые службы пришли в волнение. Потом, сразу, как только Зенон Позняк и Сергей Наумчик оказались за границей, все это резко прекратилось, и представители минской милиции и прокуратуры начали выступать по телевидению, что вообще ничего не было».

    Отъезд Позняка сразу успокоил власти. Лукашенко опасался всегда только одного — массовых выступлений. А март-апрель 1996 года как раз и были ознаменованы именно массовыми выступлениями. Народный фронт убедительно демонстрировал, что он еще существует как реальная сила. Смириться с этим — после победного, казалось, референдума 1995 года — Лукашенко никак не мог. Ведь любая демонстрация самостоятельности либо неповиновения казалась ему тем камнем, который, покатившись с вершины, мог вызвать лавину и обрушить всю выстраиваемую пирамиду власти. Поэтому никаких уступок он себе не позволял и настроен был решительно.

    В БНФ это понимали. Именно поэтому руководители Фронта и приняли решение об эмиграции Позняка: «Ведь политический процесс против руководства БНФ был бы бессмысленным, если бы по этому процессу в качестве подсудимого не проходил Зенон Позняк», — считает Вячеслав Сивчик.

    Но вот Зенон Позняк снова в Минске.

    Известие о его возвращении, естественно, вызвало волнение — причем не только у «органов», но и у оппозиционеров. Ведь из эмиграции возвращаются не для того, чтобы сдаваться в руки властям. Неужели есть надежда на победу?!

    «Акция началась очень мощно, — вспоминает Сивчик. — Фронт ее очень серьезно подготовил. За кинотеатром "Октябрь" собралось более двухсот дружинников БНФ — тех, кто должен был не допускать столкновений между милицией и демонстрантами. Дошли спокойно до площади Якуба Коласа, где нас встретили кордоны милиции и где произошли первые столкновения. Власти применили газы, что было очевидной провокацией. Да и кордоны были поставлены абсолютно провокационно: кто же ставит легковые машины поперек шествия, которое включало, по разным оценкам, от 30 до 70 тысяч человек?.. Перегородить дорогу такому количеству людей двумя легковыми машинами — это глупо, и ни в одной милицейской инструкции такого нет.

    Когда пошла атака на людей, ситуация стала полностью неконтролируемой. Спецчасти были прорваны, и люди вышли на площадь Якуба Коласа. Там были разбиты головы многим нашим, потом эти побои демонстрировали на митинге. Это выглядело очень страшно. Особенно тяжело было смотреть на подполковника в отставке, которому пробили голову. Он снял окровавленную рубашку, и я никогда не забуду, когда он идет около спецназа и показывает бойцам, которые по возрасту могли бы быть его детьми, что они сделали…».

    Позняк появился внезапно. Он выступил на митинге, гневно осудил власти, сдающие суверенитет страны имперской России, и, неожиданно для всех, призвал собравшихся почтить минутой молчания память недавно погибшего президента Чечни Джохара Дудаева. При чем тут Дудаев, никто не понял, но и не возражал, так что минута молчания получилась сама собой.

    А Позняк исчез — так же внезапно, как и появился. Его участие в белорусской публичной политике этим и завершилось, уступив место мифу.

    Закончилась «горячая весна» 1996 года как бы ничем. Основную массу демонстрантов составляла молодежь. Это были те самые мальчишки, кто в момент избрания Александра Лукашенко президентом только-только получил право голосовать — а многие даже не получили. В 1994 году выбор за них сделали старшие. Мальчишки — последние белорусские романтики — вышли на улицу показать, что они уже становятся силой. Но их не поддержали те, кто считал себя «тоже властью»: депутатское большинство молчаливо осудило «массовые беспорядки».

    Но поскольку во главе колонны все-таки шли несколько парламентариев, у Лукашенко усилилось ощущение опасности: а что будет, если те депутаты, кто уже начал «эксперименты» с импичментом, сумеют договориться с «улицей»?

    Как всегда, ощущая надвигающуюся опасность, Лукашенко стремился продемонстрировать силу.

    Ельцину не откажешь

    Возможность для демонстрации силы у него была. Закончившаяся ничем «горячая» весна 1996 года все-таки выдвинула своих героев. Ими стали Юрий Ходыко и Вячеслав Сивчик, попавшие в тюрьму по делам, возбужденным еще за участие в мартовских акциях оппозиции. «Сначала практически все руководство Фронта, кто был на Беларуси, все были задержаны, — вспоминает Вячеслав Сивчик. — Потом начался постепенный процесс освобождения и, в конце концов, на Володарке (главная тюрьма Минска. — А. Ф.) оказались только мы с Ходыко».

    На них и начали демонстрировать силу.

    Задачей власти было максимально скомпрометировать саму идею сопротивления. Для этого следовало, во-первых, увязать личности арестантов и сбежавшего за границу Позняка, во-вторых, заставить их самих осудить и митинги, и Фронт, и оппозицию вообще, то есть сломать. И показать: вот, даже такие упертые — и то сдались.

    Вячеслав Сивчик рассказывает:

    «Все попытки допросов начинались с Зенона Позняка. Схема примитивно гэбэшная: вот ты тут сидишь, голодаешь, мучаешься, а он в это время за границей кайфует».

    Но допрашиваемые не ломались, твердо стояли на своем. Позняка они считали несгибаемым лидером и символом нации, вины своей в нарушении закона не признавали, поскольку соблюдали все достигнутые договоренности, и осуждать собственные действия и саму идею Чернобыльского шляха явно не собирались.

    Но и власть не собиралась их отпускать несломленными. Мол, нет покаяния — доведем дело до суда.

    И Юрий Ходыко и Вячеслав Сивчик были вынуждены пойти на крайнюю меру. В знак протеста они объявили бессрочную голодовку.

    Увы, но это была голодовка двух одиночек. Партия не поддержала их никакими практическими действиями. Никто не разбивал палатки на площадях, не объявлял голодовки в знак солидарности. Все ограничивались словами сочувствия, воззваниями, письмами, протестами — не более. Позняк из-за границы вообще заявил, что место политика — не в тюрьме, а на свободе.

    Это позволило Лукашенко выжидательно молчать. Внешне никак не реагируя на происходящее — ни на обращения партий, правозащитных организаций, творческой интеллигенции, ни даже на открытое письмо матери Сивчика, — он, вероятно, надеялся, что в конце концов двое голодающих будут вынуждены покаяться.

    Но и Ходыко с Сивчиком не собирались сдаваться. Они были решительно настроены отстаивать свою правоту даже ценой собственной жизни.

    Трагический исход предотвратил президент России Борис Ельцин. Человек, пришедший к вершинам власти из демократического лагеря, Ельцин был вынужден считаться с мнением демократических избирателей. И когда лидер российской партии «Яблоко» Григорий Явлинский, один из соперников Ельцина на выборах 1996 года, обратился к нему с просьбой вмешаться, Ельцин позвонил Лукашенко и присоединил свой голос к тем, кто ходатайствовал за двух голодавших в Минске арестантов.

    Отказать Ельцину Лукашенко не мог. Вероятно, он уже представлял, как скоро понадобится ему самому лояльность «царя Бориса». Ходыко и Сивчика освободили.

    «С парламентом я разберусь…»

    А президент Беларуси начал готовиться ко второму раунду схватки за полную и безоговорочную власть над страной. Его пугала возможность импичмента. И поскольку гарантию избежать его давало только радикальное изменение Конституции, Лукашенко решил готовить референдум для такого изменения.

    Летом 1996 года он начинает агитационную кампанию за его проведение.

    Вспоминает Ольга Абрамова, тогда — оппозиционно настроенный депутат Верховного Совета:

    «Уже в июне был готов план по референдуму. Я узнала об этом случайно. Один из депутатов, который мне симпатизировал и принадлежал к правящей группе, решил со мной попрощаться перед летним отпуском. Это было трогательное прощание, выражение сожаления, что мы расстаемся. Вид был такой, как если бы мы расставались навсегда. Я была удивлена и спросила:

    — А что, вы куда-то уезжаете?

    Он сказал:

    — Нет. Это вы "уезжаете", а я остаюсь, — имея в виду, что вскоре у нас уже не будет возможности встречаться в Верховном Совете. — Будет референдум.

    И далее он мне сказал обо всем, что нас ждет: о Двухпалатном парламенте, о том, что оппозиции в нем не будет, об изменении формы правления и о многом другом».

    Сам Лукашенко заговорил о референдуме неожиданно. Произошло это во время его июньской встречи с депутатами германского бундестага.

    «Тогда и было сказано: "О парламенте не беспокойтесь, с парламентом я разберусь законными средствами — через конституционный референдум". На этой же встрече говорилось, что оппозиционные депутаты ведут себя просто возмутительно:

    — Как бы вы себя повели на моем месте, будучи главой государства, если бы депутаты вашего парламента возглавляли различного рода уличные акции?

    На что консерватор Криднер, руководитель делегации, сказал:

    — Здесь присутствуют две женщины-депутата, представители партии зеленых, они исправно возглавляют массовые акции протеста и идут в первых рядах. Это нормальная традиция демократического общества»213.

    Но Лукашенко мало волновали традиции демократического общества. Его волновало другое: «президентско-парламентская республика легко могла стать парламентско-президентской».

    А Шарецкий, похоже, только в августе понял, что референдум действительно неизбежен. Догадался, когда на расширенное заседание Президиума Верховного Совета прибыли все председатели облисполкомов. «Они приехали как бы просто посмотреть. Но даже по тону, как они себя вели, как разговаривали, было уже видно, что они чувствовали себя хозяевами положения»214.

    Действительно, назначенные президентом «губернаторы», хорошо знавшие, как относится глава государства к парламенту и каковы его намерения, смотрели на руководство Верховного Совета свысока. Даже председатель Гродненского облисполкома Александр Дубко, который совсем недавно был активистом Аграрной партии, выдвигался от нее кандидатом в президенты, дружил с Шарецким, сейчас держался высокомерно, если не сказать — презрительно.

    И только по поведению этого своего бывшего соратника по партии председатель Верховного Совета 13-го созыва Семен Шарецкий понял, что законодательная власть больше властью не является. И что Верховный Совет обречен. И что нужно драться.

    Глава вторая. Быть или не быть

    Депутаты собирают подписи

    Лукашенко всегда отличался умением чувствовать опасность на расстоянии. Он еще только-только стал президентом, когда понял, как опасен для него лично Конституционный суд. Его следовало жестко и постоянно контролировать.

    Председателем Конституционного суда, как мы помним, был Валерий Тихиня — доктор юриспруденции, в очень зрелых годах ввязавшийся в публичную политику и согласившийся стать секретарем ЦК КПБ. Но именно в этот момент рухнула коммунистическая система, и Тихиня остался никому не нужен. Он обладал депутатским мандатом, но в реальную политику никто пускать его не намеревался.

    Лукашенко, придя к власти, выдержал паузу. Протянул ровно столько, чтобы Тихиня понял: для того чтобы возглавить Конституционный суд де-юре, даже будучи его бесспорным лидером, необходимо снискать благосклонность президента, доказать свою бесспорную к нему лояльность. И Тихиня понял.

    Вспоминает Леонид Синицын:

    «Назначение Валерия Тихини оставило у меня неприятное впечатление. Разговор у них с президентом был предельно откровенный, до цинизма. Тихиня конкретно сказал:

    — Пока вы будете президентом, я обещаю вам, что импичмента никогда не допущу.

    Не было никакого компромата, никаких угроз. Тихиня сам все понял и просто попросился. И он выполнил это свое обещание. В этом смысле оказался человеком "порядочным"».

    Забегая вперед, скажем, что он действительно оказался человеком порядочным и «честное слово» сдержал. Если только это можно считать порядочностью.

    Ведь сдержал Тихиня свое слово слишком дорогой ценой.

    Трудно сказать, насколько при своем назначении Тихиня предвидел будущее развитие событий. Но то, что человек с его опытом и его юридической компетенцией не мог не видеть, что Лукашенко законы нарушает и будет нарушать, сомнений не вызывает. Уже по первым столкновениям президента с Конституционным судом это стало понятно. Более того, как считает Михаил Пастухов, «Валерий Гурьевич знал о том, что в Верховном Совете готовится сбор подписей за импичмент Лукашенко, и, надо сказать, большинство судей Конституционного суда вполне объективно могли бы поддержать эту инициативу депутатов и констатировать факт, что Лукашенко неоднократно нарушал Конституцию, что служило бы основанием для его смещения с должности».

    Говорит участник событий депутат Владимир Нистюк:

    «Начался сбор подписей. Две фракции оппозиционного толка очень быстро собрали эти подписи. Собирал их Карпенко. У него в сейфе лежали все наши заявления»215.

    Ольга Абрамова:

    «Среди подписавшихся были две категории. Во-первых, люди, которые были убеждены, что референдум — это неправильно, что изменение Конституции — это неправильно. Но были и те, кто просто поддался влиянию событий, влиянию более сильных депутатов, и те, кто думал о собственной судьбе и хотел пробыть в Парламенте еще какое-то время, не будучи столь сильно уж привязанным к политике».

    Сбор подписей шел далеко не гладко. Голосов либералов из фракции «Гражданское действие» и социал-демократов не хватало. Нужно было уговорить аграриев и коммунистов. «Фракция коммунистов была массовой и в то время очень управляемой, — продолжает Владимир Нистюк. — Все видели, что карандаш поднимался в руке Калякина, и фракция голосовала так, как показывал этот карандаш. Если вверх, то "за", если вниз, то "против". И коммунисты стали давать свои подписи буквально в последние дни».

    Вспоминает Сергей Калякин:

    «Было много разговоров вокруг импичмента. Это был не простой вопрос. Когда мы приняли решение, что эти подписи надо собрать, мы их тут же собрали. Не было задержки ни за кем».

    Процесс сбора подписей завершился к середине ноября. Оставался, что называется, технический вопрос: отнести подписи депутатов в Конституционный суд, который и должен был принять их к рассмотрению. Конституционный суд — значит, Тихиня. Тот самый, который, по словам Синицына, перед своим назначением на пост председателя Суда обещал Лукашенко, что не допустит импичмента.

    Тихиня «держит слово»

    И вот бывший министр внутренних дел Юрий Захаренко приносит в кабинет председателя Конституционного суда заявление депутатов с оригиналами их подписей. Вероятно, это было поручено Захаренко в расчете на то, что его не остановят дежурившие у входа милиционеры, а в случае применения силы генерал, которого никто не лишал права носить оружие, сумеет защитить «драгоценный» пакет.

    Вслед за Захаренко в кабинет к Тихине пытаются попасть судьи Михаил Пастухов и Александр Вашкевич. Пастухов вспоминает: «Попасть к председателю не получалось: секретарь сказала, что у него знакомый, который обсуждает с Валерием Гурьевичем какие-то важные юридические вопросы. Мы ждали, пока он освободится. Это заняло почти час. Мы зашли все-таки в кабинет к Валерию Гурьевичу, и там у него был высокий худощавый мужчина лет пятидесяти, как я потом выяснил, это был Анатолий Мордашов».

    Член правительства Республики Беларусь, президент концерна «Белнефтехим» Анатолий Мордашов пришел в кабинет председателя Конституционного суда Валерия Тихини?.. Для чего же? Вряд ли он рискнул бы прийти к Тихине, не имея полномочий на переговоры216.

    Михаил Пастухов продолжает:

    «Валерий Гурьевич был очень подавлен, явно смущен чем-то. Он сказал:

    — Извините, я пока не могу вести с вами беседу, я должен сейчас отлучиться на один час.

    И ушел. Мы пошли к себе в кабинет. Мне буквально минут через пятнадцать звонит журналист и спрашивает:

    — Это правда, что Тихиня пошел в Администрацию Президента?

    — Этого не может быть!

    Я ведь знал, что Захаренко принес обращение депутатов с подписями. Более того, я знаю, что была договоренность у депутатов с Тихиней, что сами подписи депутатов не будут предаваться огласке до начала судебного разбирательства, а будет только оглашен сам текст обращения».

    Бывший преподаватель кафедры Института национальной безопасности (ранее Минской школы КГБ) полковник Михаил Пастухов хорошо представлял себе, чем все это может обернуться и для самой идеи импичмента, и для его инициаторов:

    «Валерий Гурьевич вернулся от президента и сказал, что тот просил, чтобы мы не рассматривали это дело, это обращение, а пока подождали. Большинство судей возмутились: "Как это мы не будем рассматривать? Дело-то сверхсрочное. Мы должны принять по нему безотлагательно решение, поскольку это важно для судьбы всей страны". Тихиня вынужден был назначить совещание судей. К своему ужасу и удивлению, я увидел у некоторых судей копии не только обращения депутатов, но и подписей депутатов. На вопрос: "А откуда подписи?" — я получил ответ: "Ну, по закону, по регламенту мы обращение должны представить судьям". Валерий Гурьевич передал мне как судье-докладчику этот пакет с подписями и сказал: "Хорошо, готовьте решение"».

    Но подписи оказались и в Администрации Президента. Каким образом?

    Говорит Валентина Святская:

    «Списки были переданы в Конституционный суд. Как они оказались у Александра Григорьевича, я думаю, на этот вопрос должен ответить Тихиня… Естественно, тут же пошла обработка тех депутатов, которые поставили подписи».

    Никто ведь не мог заставить Лукашенко сидеть сложа руки в ожидании импичмента!

    «Выбор» был у всех

    Обрабатывали как умели. Приведем некоторые свидетельства.

    Валентина Святская:

    «Обработка шла страшная. Один из гродненских депутатов рассказывал, что к нему приехал Дубко (председатель облисполкома! — А. Ф.) и стал на колени перед ним, чтобы тот отозвал свою подпись. Я, говорит, уступил, потому что просто не смог этого перенести. На другого повлиять невозможно, так там началось просто физическое давление: начали психологически обрабатывать его семью — машины с включенными фарами стояли вокруг дома и ночью светили в окна. У кого-то начали увольнять с работы близких. Коля Бекеш мне рассказывал: его дочка заканчивала школу, тянула па медаль, так в класс зашла директор школы, подняла ее и прямо сказала, что ее отец чуть ли не враг народа — раз он пошел против президента (почти как в 37 году)».

    Шло давление и на коммунистов. Сергей Калякин вспоминает:

    «Ряд людей в нашей фракции просто сломали. Угрожали, что дети потеряют работу, что кого-то в тюрьму посадят… У нас два замруководителя фракции были женщины. А мужики, известно, плакаться всегда идут к женщинам. Шли и рассказывали, какие они негодяи, как они ничего не могут поделать, потому что страдают их дети».

    Рассказ руководителя фракции коммунистов Сергея Калякина дополняет член фракции «Гражданское действие» Валерий Круговой:

    «Я был свидетелем, как заставляли! Буквальным свидетелем. Например, как депутата Кудинова заставляли. Когда мы сидели у него в номере (он иногородний — жил в гостинице), приехал Петр Прокопович и как старый знакомый стал ему объяснять, что он неправильно занял линию. Надо, мол, отозвать подпись, он же понимает, чем это может закончиться. Его же полностью разорят, и не будет просвета…

    Но — это мягкие уговоры. А вот Кучинский давил очень просто. Тому же Володе Кудинову так и сказал: будешь сидеть, и будут тебе кол в задницу вгонять — тогда-то ты и попомнишь.

    Один председатель колхоза позвонил мне домой и говорит: "Валера, давай сюда, потому что ко мне сейчас приедут выкручивать руки. Я хочу, чтобы ты был рядом. При тебе побоятся". Зампред облисполкома открытым текстом ему говорил:

    — Пустим по миру тебя и колхоз, и все люди будут знать, что по миру пошли благодаря тебе… Будешь знать. Твою бухгалтершу посадим и т. д.

    Вот такие шли угрозы».

    А вот что рассказывает Владимир Нистюк:

    «Ко мне подошел с утра на заседании Верховного Совета депутат Василий Сакович и говорит:

    — Начинается активная торговля.

    Сказал с улыбкой и ушел. Имелось в виду, что начинают раздавать обещания. Я, в общем-то, пропустил это мимо ушей, а потом заходит мой помощник и говорит, что меня ждет Шейман.

    Я прибыл в Администрацию, поднялся к Шейману. Вопрос был поставлен прямо. В той ситуации, в которой сегодня оказался Лукашенко, ему нужна поддержка и помощь. Надо определяться: или ты еще имеешь шанс быть в нашей команде и занять какое-то место — достойное, очень достойное, или ты все перечеркиваешь, сжигаешь мосты и становишься по другую сторону баррикад.

    И когда разговор дошел до предложений, что можно было бы получить взамен того, что я отзову прежнее заявление, я просто сказал, что вообще-то не совсем удобно, когда офицеры рассуждают о таких вещах. Есть ведь какие-то принципы. В конечном итоге, есть семья, друзья, окружающие, которым потом надо смотреть в глаза. Как вообще жить, если себя не уважать?».

    Такой получился джентльменский разговор двух бывших членов одного предвыборного штаба Лукашенко, двух бывших политработников — Нистюка и Шеймана. Нистюк продолжает:

    «А перед этим из кабинета вышел Валерий Круговой, белый как полотно, забравший свое заявление».

    Вспоминает Валерий Круговой:

    «Действительно, мы встретились с Нистюком в коридоре. Он был в очень хорошем расположении духа. Признаюсь, я тоже был в хорошем расположении духа, потому что — да, я выходил из кабинета, где господин Шейман рисовал мне весьма розовые перспективы. Мне сказали:

    — Валерий, ты прекрасно знаешь, что ведется уголовное дело, давнее. Ты прекрасно знаешь, что если ты не уберешь подпись, то дело закончится плохо. Не только для тебя оно закончится плохо. Плохо закончится и для тех, кто с тобой вместе работал. Поэтому думай.

    Это не было угрозой. Не говорили так, как другим, что если ты не отзовешь подпись, то мы заведем дело. Мне просто напомнили: "Ты давно ходишь под мечом. Меч этот опустится".

    Я сказал: "Хорошо, я подумаю". Потом с Володей Кудиновым мы обсуждали эту тему. Ему-то открыто сказали: "Сядешь. Будешь сидеть по полной программе". Володя мне говорит:

    — В гробу я видел их всех, мой дед сидел в какие-то там времена, и я отсижу217.

    Я говорю:

    — В отличие от тебя я сидеть не собираюсь. Тем более людей подставлять, которые в этом деле ни слухом ни духом».

    Что ж, выбор был у всех.

    У всех — кроме Лукашенко.

    Как и в 1994 году, он оказался единственным, кому в случае поражения не оставалось места на политической сцене. У Калякина была партия, Шарецкий достиг пика своей партийно-политической карьеры как раз к пенсионному возрасту. Остальные оппозиционеры имели шанс дождаться переизбрания в новый парламент — разумеется, при условии, что власть будет соблюдать хотя бы некоторые демократические нормы.

    Лукашенко же терял все. Куда ему деваться? Возвращаться в совхоз? Но даже там подвергнутому унизительной процедуре импичмента президенту не нашлось бы места. А переизбраться во второй раз ему при всей его всенародной популярности просто не дали бы218. Да Лукашенко и сам хорошо понимал, что бы он на их месте сделал с проигравшим оппонентом и с каким удовольствием219.

    Нет, Лукашенко просто не мог позволить себе проиграть! Он обязан был победить, мобилизовав всю свою волю и энергию.

    И эта его энергия передавалась чиновникам, работавшим в структурах исполнительной власти. Они видели перед собой игрока, способного на все. Это вам не старчески вялый Шарецкий. К тому же с Лукашенко уже свыклись, знали, чего от него ожидать, а что сделает новая власть — еще неизвестно.

    И потом. Если не с ним, то куда? В оппозицию? А что чиновнику делать в оппозиции? Хотя парламент и сделал все возможное, чтобы уговорить правительство встать на защиту конституционной законности. Но, как уверяет Василий Леонов, «тему референдума мы в правительстве не обсуждали»220.

    Его поправляет министр труда Александр Соснов: «Однажды из Администрации поступает распоряжение: явиться в какой-то штаб (это происходило в Минсвязи). Мы туда пришли. Оказалось, что это штаб по подготовке референдума. Там проводили какой-то "мозговой штурм", заслушивали какие-то предложения — что делать, откуда, что и как и т. д. Потом распределили: кого за каким регионом закреплять. Лично мне достался Гомельский район. Я должен был проехаться по району, посмотреть уровень подготовки к референдуму: проверить настроения людей, поговорить с руководством и выяснить, что они себе думают, как думают проводить референдум.

    Я съездил в командировку несколько раз и понял, что нужное президенту решение будет. Все было готово: местные власти готовы, местные вертикальщики настроены в "нужном" направлении, никаких сомнений ни у кого. И даже это известное голосование "да-да-да-нет" — кажется, так звучало, не помню — уже у всех было на слуху, как пионерская речевка221. Поэтому мне просто стало страшно».

    За что боролись?

    Чего же хотел Лукашенко?

    Прежде всего, избежать импичмента. Для этого требовалось максимально усложнить процедуру отрешения президента от власти, обеспечив себе контроль за всеми, кто в ней должен участвовать. Поэтому по новой Конституции президент персонально назначает половину членов Центризбиркома, половину судей и председателя Конституционного суда. Доверять назначение оставшихся судей депутатам, непосредственно избираемым народом, Лукашенко тоже не рискнул и придумал верхнюю палату парламента — Совет Республики.

    Члены Совета Республики избираются депутатами региональных советов под контролем исполкомов, а восемь членов Совета лично назначает президент.

    Собирается Совет Республики два раза в год по указу президента, как и нижняя палата парламента, Палата Представителей, а потому возможности строить козни у депутатов обеих палат крайне ограничены.

    Не захотел Лукашенко и делиться с парламентом реальной властью, в частности, контролем за деятельностью правительства. Если по Конституции 1994 года президент согласовывал с Верховным Советом назначение и отставку премьер-министра, его заместителей, «силовиков», министров финансов и иностранных дел, то после референдума согласовывать будет нужно только кандидатуру премьера, причем его отставка согласия парламента уже не требует.

    Лукашенко отнял у парламента и право контроля, ликвидировав подчиненную Верховному Совету Контрольную палату и подчинив себе прокуратуру и специально созданный Комитет государственного контроля.

    В руках у президента оставалось и такое мощное оружие, как угроза распустить парламент.

    Таким образом, так называемая «конституционная реформа 1996 года» на деле свелась к уничтожению существовавшего баланса ветвей власти, к изъятию из Конституции тех норм права, которые могли бы привести президента к потере власти222.

    А чтобы свалить ответственность за попытку коренного пересмотра Конституции на депутатов, им подбросили мысль: вынести на тот же референдум альтернативный проект Основного Закона, ликвидирующий президентский пост как таковой.

    И депутаты — «купились»!

    Теперь руки у Лукашенко были полностью развязаны. Он всегда мог сказать, что сотрясает основы конституционной законности в стране не только он, но и парламент.

    У каждого своя «свадьба»

    Но даже раскрутив маховик референдума, Лукашенко не был спокоен. Он чувствовал внутреннее сопротивление государственного аппарата. Чиновники ведь сродни шелковичным червям: прясть свою пряжу они могут только в мягком и спокойном коконе.

    Их мало интересовал текст выносимой на референдум Конституции, их волновало другое — сохранение хоть какой-то стабильности. С одной стороны, им не хотелось импичмента президенту, за которым следовала бы перекройка всего состава правительства. С другой стороны, и без парламента жить не хотелось, поскольку он тоже был «ветвью» и худо-бедно обеспечивал баланс. Никому не хотелось ломок и потрясений.

    Все знали, что и президент, и Верховный Совет были избранными, а потому легитимными. Тут, казалось бы, все было в порядке. Но Верховный Совет был избран позже, а потому его легитимность формально была более, так сказать, «свежей». Поэтому Лукашенко ощущал потребность предъявить обществу подтверждение того, что он по-прежнему пользуется поддержкой народа. Так появилась идея проведения Всебелорусского народного собрания.

    Скорее всего, это собрание придумал Михаил Мясникович — новому главе Администрации нужно было набирать очки, доказывая свою значимость в том числе и в вопросах «идеологического обеспечения».

    Его предложение было просто, как грабли, и так же надежно: собрать в минском Дворце спорта эдакое «всенародное вече» — тысяч пять человек, представлявших якобы весь белорусский народ, чтобы глава государства мог с ними «посоветоваться» и получить «всенародное» одобрение идеи референдума.

    Все дальнейшее известно еще со сталинских времен.

    Трудовые коллективы и общественные организации (вернее, то, что со сталинских времен считалось общественными организациями) наперебой начали оспаривать друг у друга право выдвижения делегатами Всебелорусского собрания лучших представителей государственной власти — разумеется, начиная с «государя». Мандатов были удостоены премьер-министр, глава Администрации, часть представителей депутатского корпуса — конечно же, лояльных к президенту. Получение мандата недвусмысленно означало, что ты остаешься в некоей «обойме», что твоя преданность замечена главой государства.

    «Членов правительства усадили в специальную выгородку. Картина была интересная. По лицам министров было видно, что они чувствуют себя, как в дерьме»223.

    Последнее замечание абсолютно справедливо: людей свозили на форум в автобусах, стараясь максимально ограничить их контакты с минскими жителями, явно не одобрявшими идею референдума. Сквозь чуть запотевшие стекла автобусов виднелись лица перепуганные, скорее как у случайных посетителей мест заключения, а не «вершителей народных судеб». Точно так же делегатов собрания старались оградить и от нежелательных вопросов «нечестных», как говорит Лукашенко, журналистов негосударственной прессы. Охрана не пустила туда даже руководителей Верховного Совета (например, председателя комиссии по международным делам Петра Кравченко, откровенно стремившегося попасть в зал). Мол, у вас своя свадьба, у нас своя.

    «Свадьбы» и в самом деле у каждого были свои. Оппозиция противопоставила президентскому «мероприятию» «Всебелорусский конгресс в защиту Конституции, против диктатуры», назначенный на этот же день во Дворце профсоюзов.

    Весь Минск был приведен фактически в состояние чрезвычайного положения. Во дворах стояли грузовики с солдатами. Бойцы спецназа, в масках, вооруженные автоматами и с собаками, патрулировали город. Дворец спорта, где проходило «вече», был окружен бронетранспортерами и водометами.

    Роль представителя «небесной справедливости» в президентском варианте была отведена Митрополиту Филарету. Патриарший Экзарх Всея Беларуси не мог не понимать, в чем ему предстояло участвовать. Говорят, что, вернувшись с Собрания и будучи человеком, не чуждым иронии, он так прокомментировал происшедшее: раньше-де просто приглашения присылали, а нынче еще и доклад прилагают (имея в виду текст его речи, подготовленный в Администрации).

    Семен Шарецкий и его первый заместитель Василий Новиков отказались участвовать в обеих акциях. Мотив был прост: парламент — над схваткой. Получить поддержку на президентском «сходе» лидеры парламента заведомо не могли, а присоединиться к политической оппозиции не решились. От этого альтернативный демократический Конгресс сильно «поправел»: «левое» крыло Верховного Совета, коммунисты и аграрии в нем не участвовали, и вся акция превратилась в межпартийную тусовку «правых».

    Не достигли инициаторы Конгресса и главной поставленной цели — объединения всех оппозиционных сил.

    Не добились желаемого и организаторы собрания в поддержку президента. В зале понимали, что от них ждут поддержки, но — что нужно было поддерживать? Идею референдума? Но и Верховный Совет формально не был против референдума, поскольку вынес на него и собственный проект Конституции.

    Справедливости ради следует сказать, что многие Делегаты внутренне сопротивлялись неумолимо надвигавшемуся референдуму. Это было видно и по выступлению первого оратора, председателя брестского облисполкома Владимира Заломая. Он как бы не сориентировался, чего от него ждут, и говорил только об экономических проблемах, несмотря на то что Лукашенко в нетерпении подталкивал: говори, мол, по существу! А «по существу», похоже, говорить Заломаю не хотелось.

    Наиболее «оппозиционным» оказалось выступление премьер-министра Михаила Чигиря: все об экономике, об экономике, об экономике… Было понятно, что это форма протеста, которую избрал для себя тихий и мирный «пасечник»224.

    «В первый день Лукашенко очень настороженно был воспринят аудиторией»225. Президент, почувствовав это настроение, должен был что-то сделать, чтобы не допустить срыва мероприятия.

    «После доклада и нескольких выступающих был объявлен перерыв. Сразу же после перерыва Лукашенко вышел на сцену и сказал: "Я вижу, что вы все плохо относитесь к этой идее. Референдум будет носить рекомендательный характер, можете успокоиться". Большинство, и я, грешный, в том числе, тогда еще верили, что слово президента действительно чего-то стоит»226.

    И все успокоились. Тем более что собрание было «грамотно» отрежиссировано Михаилом Мясниковичем, в результате чего возможные оппоненты просто не получали слова. Вспоминает Гончарик:

    «Я несколько записок написал Мясниковичу — будучи в президиуме, просил слова. Слова не дали. В зале всего лишь человек десять проголосовали против резолюции, не больше. Я единственный в президиуме поднял мандат против. В ответ на недоуменный возглас из зала я вторично поднимаю мандат против. Лукашенко к этому отнесся спокойно»227.

    Но сам президент был недоволен. Его заставили пойти на уступки, а это было не в правилах Александра Лукашенко. Он боялся показаться слабым хотя бы на минуту, хотя бы в мелочи.

    Тем более что его формальное согласие отказаться от обязательного характера референдума вовсе не влекло за собой отказ парламента от идеи импичмента. Как референдум топором нависал над Верховным Советом, так и импичмент был занесен над шеей президента.

    Возможность компромисса отвергнута

    К тому же импичмент становился все более вероятным. Парламент вдруг начал вторжение в святая святых новой власти — принял решение о проверке Управления делами президента. Задача была возложена на подчинявшуюся парламенту Контрольную палату228.

    Руководитель Контрольной палаты Василий Сакович попытался занять компромиссную позицию, изложив ряд фактов, заведомо компрометировавших управляющего делами Ивана Титенкова, но только из тех, которые уже были озвучены в прессе. Бывшему секретарю обкома компартии Саковичу не внове было лавировать229. По словам Саковича, ряд документов, затребованных Контрольной палатой в Управлении делами президента, проверяющим лицам так и не были предоставлены. А у парламента не было инструментов, чтобы заставить президентские структуры подчиниться: МВД, КГБ, прокуратура уже были полностью ориентированы на президента и решение Верховного Совета практически игнорировали.

    Однако сам факт, что депутаты осмелились вслух обсуждать источники формирования президентских фондов и бюджетов Управления делами, отрезал всякую возможность для компромиссов.

    Лукашенко к компромиссу и не стремился. Под его контролем шла обработка депутатов, чтобы они отозвали подписи, поставленные под обращением в Конституционный суд. Это была задача номер один. И вот заместитель председателя Верховного Совета Юрий Малумов, лежа в больнице Управления делами президента, принимает новые и новые депутатские заявления об отзыве подписей. Вопреки всем юридическим нормам находящийся на больничном Малумов собственноручно заверяет их230, после чего ренегаты мчатся в находящееся неподалеку здание Конституционного суда, дабы засвидетельствовать свой переход на сторону потенциального победителя231.

    Казалось, впереди лишь два препятствия. Нужно было не просто победить, но и добиться признания этой победы Конституционным судом и Центральной избирательной комиссией. А Центризбирком был одним из очевидных центров оппозиции. Потому что его возглавлял Виктор Гончар.

    Глава третья. Топор и плаха

    Два «волкодава»

    Виктор Гончар, бесспорно, принадлежал к числу наиболее ярких политиков, кому путь к вершинам власти в Беларуси был открыт перестройкой.

    Это были годы детства белорусской публичной политики. Горбачев открыл шлюзы — и на телеэкраны вынесло такое количество советских Демосфенов и Цицеронов, что желающим оставалось лишь избрать для себя подходящий образец.

    Гончар не скрывал, что ориентировался на модель поведения народного депутата СССР питерского профессора Собчака — он вообще был цинично откровенен, полагаясь на воздействие своей личности.

    Сходство манер выглядело даже несколько комично: Собчак, выходя к микрофону, регулярно представлялся, называя фамилию и номер округа, Гончар его буквально копировал даже в интонациях. Оба прямо вдалбливали публике свою фамилию, свои интонации. В Гончара влюблялись семьями. Он был молод, хорош собой и самоуверен.

    Вспоминает кинорежиссер Юрий Хащеватский232: «Первоначально Гончар вызывал у меня даже раздражение. Я вообще не люблю женских истерик, а все знакомые дамы влюблялись в него истерично — не политически, а физически. Чуть позже я в полной мере оцепил его прекрасную юридическую подготовку, но именно благодаря ей с Гончаром было крайне сложно работать для кино: он даже под объективом кинокамеры старался как можно точнее выбирать слова, формулировать фразы, отчего казался напряженным, как будто палку проглотил. И лишь потом, в последний период нашего общения, я увидел его обаятельную улыбку и ощутил его несомненную харизму. Это была харизма человека яркого, решительного, ясно знающего, чего он хочет от жизни».

    Гончар хотел быть политиком, причем самостоятельным. И, несмотря на «собчаковский» имидж, стал самостоятельным. А значит и одиноким. Более одиноким, чем он, у нас в политике, пожалуй, был только Александр Лукашенко.

    Впрочем, одиночество — это совсем не всегда несчастье для политика. Просто есть политики стаи, политики толпы, политики коллектива. Политик становится одиночкой, когда, взвесив все, понимает, что есть шанс сорвать достаточно крупный куш. Оказавшись на прямой дороге к власти, политик утрачивает всякое желание делиться добычей. Это и называется жаждой власти.

    Гончар хотел власти. Он, повторим, был молод, умен и амбициозен. Он понимал, что сорвать крупный куш в одиночку не удастся, что нужно сыграть промежуточную, командную партию. Но и играя в команде, он всегда мог выкинуть неожиданный и эффектный финт. Такой, например, как когда Станислав Шушкевич решил-таки в конце концов предложить ему пост вице-спикера в Верховном Совете 12-го созыва.

    Известно об их разговоре на сей счет. Гончар соглашается, благодарит, из холодильника в спикерском кабинете извлекается запотевшая бутылка, лимон, кусок колбасы, предстоящее выдвижение «замачивается». А наутро Гончар выходит на трибуну и скандально снимает свою кандидатуру: мол, если бы не из ваших рук, Станислав Станиславович, — принял бы я и эту кепку Мономаха, но из ваших — увольте… Можно представить себе Шушкевича, так и замершего с открытым от удивления ртом. Даром, получается, пили.

    Но это не случайная выходка. Гончар просчитал все: и то, что парламентское большинство его хотя и уважало, но не любило, а стало быть, могло и забаллотировать, и то, что Шушкевич на глазах терял свою и без того не слишком высокую популярность, и то, что пост вице-спикера — вовсе не власть…

    Сделав ставку на Лукашенко, Гончар хорошо представлял себе, с каким «материалом» имеет дело. Но он упорно считал, что власть все же — привилегия интеллектуалов, а не людей, не способных даже внятно сформулировать собственную мысль. Лукашенко был для него лишь «тараном», которым он рассчитывал сломить старую, одряхлевшую систему власти и открыть дорогу молодым.

    Сейчас уже очевидно, что никаких «молодых волков» как некоей политической группы, способной на долговременные слаженные действия, попросту не было. Были лишь два человека, равных друг другу по силе воли и жажде власти, два не волка даже, а волкодава. Лукашенко и Гончар, двое равно сентиментальных и, пожалуй, равно амбициозных. Тот же Позняк рядом с ними был вполне безобиден, несмотря на угрозы и громыхания…

    Но на том этапе они были друг другу необходимы. Пусть Гончар нуждался только в «таране» — зато Лукашенко хотел иметь «лицо» политика с ясными целями и умением их добиваться. Гончар (само его присутствие рядом) помогал созданию такого имиджа. Но отношение к нему Лукашенко было двойственным: используя Гончара в своих целях и постоянно ощущая его превосходство, он не мог не подозревать в нем конкурента. Вот почему после победы он не изгнал Гончара, но и не приблизил его. Он дал ему «кусок» — сделал вице-премьером, — и тем самым достаточно притушил потенциального соперника, понимая, что для по-настоящему амбициозного политика согласиться на роль пятого-десятого лица в структурах власти значит признать свою неполноценность. Еще в советские времена, получая приглашение на новую работу, трезвые люди всегда задавались вопросом: а куда я потом уйду — вверх, вниз, в сторону или сразу на пенсию? С должности вице-премьера по социальным вопросам в государстве со слабой экономикой направление было только одно — вниз. В лучшем случае — в сторону.

    Но Гончар вовсе не был расстроен таким назначением. Он рассматривал эту должность лишь как стартовую. Он уже все прикинул: вице-премьер, премьер, и… разумеется, президент. Причем не «липовый», каким он считал сделанного их общими стараниями Лукашенко, а настоящий: решительный, умный, образованный, властный. Ему было откровенно скучно — со всеми этими Шейманами, Титенковыми, Коноплевыми. Ему казалось, что он уже призван и вышел на старт…

    А призвали, оказывается, не его, а их.

    Кровно обиженный, оскорбленный Гончар хлопнул дверью.

    Но никто его не понял, никто не поддержал. Даже призыв к председателю КГБ Владимиру Егорову предать гласности реальные обстоятельства лиозненского инцидента, как мы помним, повис в воздухе. И дело не в том, что сей «офицер» оказался недостаточно «джентльменом», а в том, что это никого не интересовало — так как прозвучало из уст человека, который властью был уже списан в расход.

    После такой отставки Гончар мог просто исчезнуть с политической арены, как это случается в подобных ситуациях со многими. Но — не исчез.

    Вспоминает его жена, Зинаида Гончар:

    «Во-первых, человек уже заболел политикой. Это действительно болезнь. Причем заразная, так как вместе с Виктором "заболела" вся семья. Во-вторых, как нормальный мужчина он не хотел соглашаться с теми порядками, которые начал насаждать Лукашенко. Надо было что-то менять. Он всегда говорил: "Ну хотя бы ребенок наш должен жить в нормальной стране? Должен". Поэтому, когда он сказал, что пойдет в депутаты, я была и за, и против, но понимала, что ему это нужно».

    Виктор Гончар пытается взять реванш

    В 1995 году Гончар был избран депутатом Верховного Совета 13-го созыва. Это было неудивительно: во-первых, его еще не забыли, во-вторых, Лукашенко еще не успел отстроить ту систему «подсчета голосов», при которой «нежелательная» победа становится невозможной.

    В новом составе парламента Гончар не слишком стремился к получению статусного места233. Он хотел большего и прямо говорил в интервью, что следующий президент Беларуси должен подняться к вершине власти из Овального зала.

    И Гончар воспользовался первым же шансом вырваться на этот путь. Таким шансом стал для нею референдум, точнее, должность председателя Центризбиркома. Мечущиеся депутаты понимали, что с референдумом все будет решаться в Центральной избирательной комиссии. И на должность ее председателя нужен был человек, который не смирится ни с какими фальсификациями и подтасовками, ни с какими нарушениями законности.

    В условиях, когда Лукашенко достаточно откровенно делал ставку на административный ресурс и все это понимали, Гончар был востребован не только потому, что как юрист он мог разобраться в тонкостях всех возможных юридических и административных заморочек. Все знали: он не согнется и будет твердо и до конца стоять на стороне закона. Из принципа, да хотя бы и из-за того, что ему, при его известном честолюбии, пришлось так бесславно покинуть кабинеты власти. Ну а что до его президентских амбиций, то никому в тот момент не было дела до карьерных устремлений несостоявшегося вице-премьера.

    Никому, кроме, разумеется, Лукашенко, которому никакие «внешние проявления» не были и нужны: слишком хорошо у него были развиты интуиция, чутье, подозрительность. Недаром же Гончар так рвется к этой должности.

    Гончар к работе в ЦИКе действительно рвался. Вспоминает Валентина Святская:

    «До назначения Гончара председателем ЦИК у меня с ним была встреча. Он почему-то посчитал, что я как секретарь Центрального совета Аграрной партии каким-то образом могу повлиять на принятие тех или иных решений спикером Шарецким. И Гончар открытым текстом мне тогда сказал, что он хотел бы "быть предсказуемым для Семена Георгиевича". Потом, по прошествии какого-то времени, я узнала, что с Шарецким встречался и Тихиня, который был тогда председателем Конституционного суда, и рекомендовал Шарецкому рассмотреть Гончара в качестве председателя Центральной избирательной комиссии».

    Пятого сентября, к очевидной досаде Лукашенко и при громком противодействии активистов пропрезидентской депутатской фракции «Согласие», Гончар был избран главой ЦИК.

    И тут же увидел, что перед ним огромное поле деятельности. Рассказывает Зинаида Гончар:

    «Он проехался по республике, по участкам, возвращается и говорит:

    — В жизни не мог себе представить, что до такой степени может быть все запущено. Они подтасуют тебе все что угодно, потому что ребята сорвались с петель. Неужели люди не понимают, что за это придется нести ответственность? Ведь только сумасшедший может смотреть на это с закрытыми глазами.

    Виктор возмущался тем, что в регионах уже поняли, что они должны сделать так, как скажут сверху, и поэтому, говорит, на все мои замечания, что выборы не будут признаны, что вы будете наказаны за подтасовки, никто даже внимания не обращал».

    Вот эту всю «избирательную систему», созданную Лукашенко и его «вертикалью» буквально за полтора года, Гончар и вознамерился сломать. Это позволило бы ЦИКу стать самостоятельной силой, серьезным противовесом Лукашенко.

    И он развивает бурную деятельность. Добивается решения Конституционного суда, согласно которому референдум может носить только консультативный характер, — причем с одобрения остальных членов ЦИК вносит его в бюллетень для голосования. Проводит консультации с членами общественных структур, взявших на себя обязанность контролировать ход референдума.

    В качестве едва ли не главного оппонента действующему президенту Гончар посещает Государственную думу Российской Федерации, где делает ряд громогласных заявлений — о решении Конституционного суда, о многочисленных нарушениях законодательства, сопутствующих организации референдума, о готовящихся фальсификациях. Но главное заявление он сделал в программе «Герой дня» на российском телеканале НТВ — о том, что «в связи с многочисленными нарушениями не подпишет итоговые документы по результатам референдума»234.

    Конечно, Гончар не был политически нейтрален, как, в общем-то, положено руководителю Центризбиркома. Хотя он не был и на стороне Верховного Совета.

    Это придет потом. Но Гончар был юристом, он видел, как последовательно и цинично Лукашенко попирает законность, и не мог с этим смириться. Конечно, его возмущение подогревалось личными амбициями, но он действительно защищал в этот момент и букву, и дух Конституции. И свой решительный отказ признать итоги референдума поспешил донести и до белорусского, и до российского телезрителя в надежде, что люди поймут.

    Это было ошибкой, которая дорого обошлась и самому Гончару, и стране. Пойдя в бой с открытым забралом, он, похоже, слишком увлекся и забыл, с каким хладнокровным и вероломным противником приходится иметь дело.

    У Гончара действительно были все основания не признать референдум состоявшимся — хотя бы в силу зафиксированных им как председателем ЦИК нарушений. Кроме того, Конституционный суд объявил референдум консультативным, а это означало, что немедленное, минуя Верховный Совет, введение одобренной на референдуме Конституции стало бы государственным переворотом. Всему этому Гончар готов был противостоять, но он явно поторопился заявить о своих намерениях и спровоцировал Лукашенко на неожиданный и в полной мере противозаконный шаг.

    Четырнадцатого ноября 1996 года президент силой смещает Гончара. Служба охраны президента осуществляет вооруженный захват помещений ЦИК и выдворяет Гончара из его служебного кабинета. Председателя Верховного Совета Семена Шарецкого и генерального прокурора Василия Капитана, пытавшихся воспрепятствовать произволу, просто-напросто вышвыривают вместе с Гончаром. Вступившихся за Гончара рядовых депутатов и вовсе избивают.

    По рекомендации Михаила Сазонова и Юрия Малумова главой ЦИК назначается заведующая юридическим отделом Бобруйского горисполкома Лидия Ермошина235 — единственный член Центризбиркома, публично возражавшая Гончару.

    Это обеспечило Лукашенко победу.

    Демократия на плахе

    Беру на себя смелость заявить, что назначение председателем ЦИК Лидии Ермошиной повлекло за собой катастрофические последствия для белорусской демократии. Было понятно, что предоставленный ей судьбой шанс эта неглупая и честолюбивая женщина ни за что не упустит. Она знала, какие результаты референдума нужны Лукашенко. И знала, что в новом тексте Конституции была норма, согласно которой назначение председателя Центризбиркома зависит только от президента. Значит, угодить ему — обеспечить собственное будущее.

    Нетрудно представить, чего ей стоила такая решимость: прямо и откровенно лгать, что никаких нарушений закона нет. Но она боролась за свое право уехать из Бобруйска, осточертевшего ей настолько, что ради этого можно было пренебречь всем. Гончар вырвался из Молодечно, Лебедько — из Ошмян, Лукашенко — из Рыжкович, Шарецкий — из Воложина. Чем она их хуже? Тем, что им повезло, а ей нет? Так это ей до 1996 года не везло, а теперь она будет держать свою птицу-счастье за хвост с таким упорством, что птице будет проще взлететь с ней, чем вырваться от нее, Лидии Ермошиной.

    Назначение Ермошиной главой ЦИК сделало победу Лукашенко на референдуме и принятие Конституции неизбежными, как неизбежно падение топора, взлетевшего вверх и ощутившего на себе действие закона всемирного тяготения. Топор держали женские ручки, а на плахе лежала белорусская Конституция.

    Хотя еще был шанс. Ведь процедура импичмента была уже начата, и если Конституционный суд довершит свое дело до референдума… В конце концов, должен ведь у судей быть хотя бы элементарный инстинкт самосохранения.

    Все надежды на Москву

    Однако импичмент не состоялся.

    Ему помешал… белорусский парламент. Именно Верховный Совет обратился к руководству России с просьбой выступить в качестве третейского судьи в споре белорусских ветвей власти, что и сделало катастрофу неизбежной.

    Вспоминает Сергей Калякин:

    «Россия в начале конфликта, по крайней мере, стояла на стороне Верховного Совета и пыталась урегулировать ситуацию, опасаясь, что противостояние в Беларуси может привести к какому-то глубокому конфликту, вплоть до гражданской войны.

    Вначале они как бы хотели найти компромисс между двумя ветвями власти, чтобы закончить это дело миром. И вокруг этого шли все разговоры. "На какие компромиссы, — нас спрашивали, — мог бы пойти Верховный Совет?" И что должна сделать исполнительная власть, чтобы Верховный Совет смог снять вопрос импичмента?».

    Шарецкий и депутаты надеялись в своем споре с Лукашенко получить поддержку Москвы.

    «Дело в том, что у Семена Шарецкого с Егором Строевым были давние отношения, — рассказывает Валентина Святская. — Строев до августа 1991 года был секретарем ЦК КПСС по аграрным вопросам, и когда случился путч, и все секретари попали в черный список и оказались невостребованными, Строев вернулся к себе на Орловщину и был страшно подавлен. Он вообще сидел без работы. Вот тогда Шарецкий и Никонов, президент ВАСХНИЛ, поехали на Орловщину, чтобы морально поддержать Строева. И Шарецкий считал, что это дает ему право считать его своим другом. Он рассчитывал на участие и помощь Строева, который знал, что из себя представляет Лукашенко».

    Но в России политические решения уже тогда принимал лишь президент. А Борису Ельцину в это время было не до белорусского скандала: как раз в разгар всех этих событий ему сделали серьезнейшую операцию на сердце. Понятно, что в ситуации, когда только что избранный глава российского государства оказался на операционном столе, российская элита была озабочена собственными проблемами больше, чем белорусскими. Но, едва оклемавшись после операции, российский президент тут же обратил внимание на минское противостояние. По его непосредственному указанию и с благословения главы Администрации президента России Анатолия Чубайса в Минск вылетели три высших руководителя страны — премьер-министр Виктор Черномырдин и спикеры обеих палат Федерального собрания Геннадий Селезнев и Егор Строев. Тот самый Строев, которого не в меру доверчивый Шарецкий считал другом и единомышленником.

    «Изначально был предложен нулевой вариант, — вспоминает Калякин. — Мы отказываемся от импичмента, Лукашенко — от проведения референдума. И более того, мы договариваемся о том, что создаем конституционную комиссию, которая будет работать над улучшением Конституции.

    Вот канва, по которой намеревались работать на совместной встрече, причем на нее дала добро не только наша сторона — парламент, но и президент».

    Канва канвой, вот только рисунок по ней, как оказалось, стороны предполагали вышивать каждый свой. Для обеих сторон в тот момент главным было заставить отступить противника. А уж сами они — что депутаты, что президент — отступать не собирались. Это было очевидно. Лукашенко хорошо понимал, что даже если импичмент будет отложен, то всего лишь на время, руководство же Верховного Совета, в свою очередь, осознавало, что Лукашенко не успокоится, пока из Конституции не будет устранена норма, открывающая дорогу импичменту.

    Калякин продолжает:

    «Когда прилетели россияне, первая беседа днем была в парламенте, в которой участвовали и председатели комиссий, и руководители фракций. Все согласились с тем, какую позицию мы должны занимать, и Строев с Селезневым тоже согласились, что можно найти компромисс и подготовить какое-то решение.

    В это же время шли переговоры с президентской стороной. Что там происходило, мне трудно судить, но там, кроме всего прочего, происходила обработка председателя Конституционного суда».

    И это было естественно: Лукашенко нащупал слабое место противника.

    А судьи — кто?

    Это было удивительно. Не то, что президентская сторона «обрабатывала» Валерия Тихиню — такое как раз абсолютно укладывалось в общую схему поведения исполнительной власти и это парламентарии даже предвидели. Как вспоминает Валентина Святская, «когда уже собранные подписи сдали Тихине, чтобы он начал процедуру рассмотрения в Конституционном суде, ему было рекомендовано ни в коем случае не встречаться с Лукашенко, не выходить с ним на контакт, потому что знали, что на Валерия Гурьевича будет оказано давление».

    Удивительным было то, что вопреки рекомендациям депутатов Тихиня встречается с Лукашенко — в результате чего глава Конституционного суда и становится участником переговоров с москвичами. Это явно противоречит всем правовым нормам, по которым суд обязан оставаться вне политики. Особенно если учесть, что именно на 22 ноября, когда Строев, Селезнев и Черномырдин прилетели в Минск, было назначено слушание дела о нарушении президентом Конституции Республики Беларусь — собственно говоря, первый шаг к объявлению импичмента. В каких переговорах с «подсудимым» может участвовать председатель суда?

    Вспоминает член Конституционного суда профессор Михаил Пастухов, бывший одним из докладчиков по делу об импичменте:

    «Дело было назначено на 22 ноября, все докладчики готовы, вызваны многочисленные свидетели, кому что-то известно об издании указов Лукашенко, которые были признаны неконституционными, собраны необходимые документы. Более того, мы, судьи-докладчики, даже подготовили проект соответствующего заключения. Но, как известно, вечером, после девяти часов вечера 21 ноября, прибыл самолет с Черномырдиным, Строевым и Селезневым. Я уходил домой где-то часов в восемь, специально зашел к Тихине, говорю:

    — Валерий Гурьевич, мы готовы к рассмотрению дела. Нам ничего не мешает рассмотреть его?

    Валерий Гурьевич заверил:

    — Да, все нормально. Готовьтесь.

    Я на всякий случай взял все материалы домой, поскольку в это время наряду с милиционером у нас еще оборудовали пост непонятно с какими людьми. А у Тихини в это время уже находились экстрасенсы. Они полчаса колдовали над ним, вдохновляли его».

    Говорит Сергей Калякин:

    «Поздно вечером мы шли на встречу с россиянами, которая должна была состояться в Войсковом переулке, в Доме международных связей, внизу, в подвале. В этой встрече со стороны нашего Верховного Совета принимали участие я, Шарецкий, Карпенко».

    Ольга Абрамова: «Туда отправился также и Кравченко, но, насколько мне известно, его отсекли.

    «С президентской стороны принимали участие Лукашенко, Василевич, Мясникович. Потом — Строев, Селезнев, Черномырдин и Серов. Вот такая была компания»236.

    Компания, прямо скажем, крайне пестрая. Если рядом с президентом находится глава его Администрации, это объяснимо. Но Сергей Калякин указывает, что третьим президентскую сторону представлял член Конституционного суда Григорий Василевич237, которому, как и всякому судье, Конституцией воспрещается заниматься политикой. А что есть участие в переговорах подобного рода как не политический акт?

    «Когда мы с Шарецким вошли в зал, мы увидели… Тихиню, — продолжает Калякин. — Для меня это был удар, и я сразу понял, что Конституционный суд не примет никакого решения по импичменту. И даже не важно, чем закончатся эти переговоры. Само его появление там сказало все. Не говоря уже о его поведении, когда он стал возбужденно поддерживать то, что говорил Лукашенко:

    — Это действительно такой выдающийся день в моей жизни, вот тут состоятся очень важные решения, правильно говорит Александр Григорьевич…

    При том, что судья Конституционного суда не может занимать вообще чью-то сторону, Тихиня откровенно встал на сторону противника. Я сказал Шарецкому:

    — По-моему, Конституционный суд насчет импичмента уже все решил».

    Вспоминает Валентина Святская:

    «Шарецкий был подавлен и убит предательством Тихини, он не ожидал его там встретить. Позже он мне говорил:

    — Я был шокирован, потому что, как только вошел в зал, где проходили переговоры, там стояла уже эта российская троица. И Валерий Гурьевич буквально кидался на стол.

    Это слова Шарецкого: "Он кидался на стол, на этот документ, я еще не успел его прочесть, а Валерий Гурьевич уже сделал свои поправки".

    — Семен Георгиевич, — в возбуждении кричал Тихиня, — более совершенного, более замечательного документа я не видел! Скорее подписывайте!

    Шарецкий сказал:

    — Ну вы хотя бы остановитесь, успокойтесь.

    Так ли это было? Я говорю со слов Шарецкого».

    Можно предположить, что так и было. И в тот момент председатель Конституционного суда действительно больше всего на свете жаждал окончания конституционного кризиса, вызванного президентским решением во что бы то ни стало провести референдум.

    Но помнил ли заслуженный юрист Республики Беларусь, член-корреспондент Национальной академии наук Беларуси, один из «отцов» белорусской Конституции, на страже которой он должен был стоять, — помнил ли Валерий Тихиня, что он не имеет права принимать на себя какие-либо обязательства от имени коллегиального органа, каковым является Конституционный суд? И что вообще означала его подпись под предложенным «компромиссным» документом?

    «Компромисс» кролика и удава

    Согласно этому документу каждая из конфликтующих сторон брала на себя определенные обязательства.

    Президент соглашался с тем, что любое решение референдума будет носить рекомендательный, а не обязательный характер. Таким образом, при любом исходе референдума парламент получал передышку.

    «За это» Верховный Совет отказывался от процедуры импичмента, то есть как бы списывал все прошлые грехи главы государства238.

    После этого стороны должны были созвать на паритетных началах Конституционное собрание и внести в действующую Конституцию поправки.

    Казалось бы, компромисс? Не тут-то было!

    На «паритетных началах» — это пятьдесят человек от президента, пятьдесят человек от парламента? Но ведь в парламенте немало депутатов активно поддерживает президента, значит, Лукашенко получает неизбежное большинство в Конституционном собрании, а потому его поправки все равно принимаются — только чуть позже и уже абсолютно легитимно. Верховному Совету предлагалось всего-навсего отложить на время собственную кончину. Можно представить себе, что чувствовали представители Верховного Совета, которым пришлось подписать этот документ…

    Но они не могли его не подписать. Ведь это они пригласили сюда представителей высшего российского руководства, к слову, ничего не понимавших в происходившем, но получивших четкое указание Ельцина закончить дело миром. Отказаться теперь от подписания такого мирового соглашения, под которым соглашался поставить свою подпись президент, означало для них лишиться всякой поддержки России.

    Говорит депутат Ольга Абрамова:

    «Когда Шарецкий вошел утром в зал Верховного Совета после бессонной ночи, и мы уже знали, какое решение предлагается, я подошла к нему и сказала, что он просто предал всех нас, что руки ему больше никто не подаст. Шарецкий, конечно, взорвался, но что тут можно было изменить?».

    Действительно, изменить нельзя было ничего. Тем более что поведение спикера осуждали далеко не все:

    «Шарецкий не был готов взвалить на себя ответственность за принятие решения, — вспоминает депутат Валерий Щукин239. — И это понятно. В чем я могу обвинять Шарецкого, если я тоже был к этому не готов?! Причем мне нечего было бояться, а Шарецкий боялся за свою жизнь. Ну и потом, мы все помнили расстрелянный танками Белый дом и не сомневались, что и здесь будет то же. Ну, не танки — танки, тут, может быть, и незачем выводить, — но что прольется кровь, что Лукашенко пошел бы на кровопролитие, мы в этом были все уверены».

    Сомнения и страхи парламентариев по-человечески понятны. Прошло немногим больше года с тех пор, как прямо в зале заседаний были избиты депутаты 12-го созыва — просто потому, что они протестовали против незаконной, с их точки зрения, попытки сменить государственную символику. Чего следовало ожидать сейчас, когда речь шла об инициаторах импичмента Лукашенко? Нетрудно поверить в его готовность пойти на все. Ведь страх перед импичментом делал для него ничтожным все остальное.

    Почему россияне так поступили?

    «Это соглашение подписали Лукашенко и Шарецкий, — говорит Сергей Калякин. — Его подписал Тихиня, чего делать ему категорически было нельзя — он вышел за пределы своей компетенции. И его подписали Черномырдин, Строев и Селезнев. Причем не очень-то они сильно хотели подписывать, но перед ними поставили вопрос: хорошо, мы договорились, но кто является гарантом этих соглашений? Кто отвечает за то, что завтра каждый не назовет все это — филькиной грамотой? Ответ Черномырдина звучал примерно так: "Гарантом будет великая и братская Россия в лице ее высших руководителей. Мы совершили поступок: мы больного Ельцина оставили в России, так вообще не бывает, чтобы все руководители вылетали в одно государство, в одно место. И подписи членов Высшего Государственного совета Союзного государства будут гарантией соблюдения этих соглашений"».

    А Геннадий Селезнев на пресс-конференции почти буквально повторил слова английского премьер-министра Чемберлена, сказанные им после мюнхенского сговора с Гитлером: «Мы привезли мир».

    Почему россияне так поступили?

    Вот одна из версий: «У россиян самым главным доводом была боязнь повторения в Беларуси московских событий 1993 года»240.

    Но есть и другое предположение: «Они сознательно сдавали наш Верховный Совет. Что же, они не боялись, что в дураках останутся? Нет. Они боялись совсем другого. Они боялись потерять Лукашенко как "гаранта" собственных интересов. Как мы потом себе уяснили, что у кого-то из них акции БМЗ, у кого-то — интересы "Газпрома" и т. д. Это уже потом выяснилось. Им нужен был Лукашенко»241.

    Эта версия, пока еще только догадка, которая уводит нас далеко вперед. К теме, которой я надеюсь закончить эту книгу.

    Мышеловка

    Вернемся в Овальный зал, чтобы еще раз убедиться в режиссерском мастерстве нашего героя и его искусстве выстраивать интригу.

    Передать, что на самом деле происходило в этот момент в Овальном зале, нелегко. Верховный Совет напоминал разворошенный улей: кто-то возмущался Шарецким и Калякиным, кто-то проклинал Лукашенко, а лидер пропрезидентской фракции «Согласие» Владимир Коноплев неожиданно для всех призывал своих коллег по фракции… не голосовать за ратификацию ночного соглашения!

    «Коноплев бегал по залу с мобильным телефоном, согласовывал, командовал, — вспоминает Валерий Щукин. — Мы там сидели, как бараны. Коноплев, не в обиду ему будет сказано, — тоже не руководитель. Если можно сравнить, он — как командир орудия. Ему: "Батарея, к бою", он: "Орудие к бою". "Заряжай". — "Заряжай". Им командуют по мобильнику, он дублирует — и все. Вот его функции. Как у командира орудия. Бегал и давал команду…

    Наши руководители фракции сидят и ждут, не хотят брать на себя ответственность. А президентские получили команду, что лучше сорвать подписание. Мы проголосовали "за", но их уже было большинство».

    Владимир Коноплев242 и не скрывал, что команду на срыв ратификации отдает не он, а его «хозяин» — Лукашенко. Это было зафиксировано присутствовавшими в зале журналистами: Коноплев поднес мобильник к уху, на мгновение прислушался, вышел в центр и поднял телефон над головой: смотрите, я не от своего имени говорю, а по поручению… Батарея! Не голосовать!

    Не трудно понять, почему Лукашенко дал такую команду. Зачем ему связывать себя какими-то обязательствами? Но ведь есть «гаранты», есть с ними договоренность. Принимать на себя ответственность перед ними за нарушение данного слова Лукашенко не собирался, ему было гораздо выгоднее свалить ее на парламент…

    И Лукашенко лично прибывает в Верховный Совет и начинает уговаривать депутатов ратифицировать подписанное соглашение — причем без принятия каких-либо дополнительных документов.

    Это и была ловушка, в которую угодили Шарецкий и Калякин. Подписывая ночное соглашение, они предполагали, что наутро им удастся принятием разъяснительного постановления о порядке созыва Конституционного собрания и т. д. хотя бы отчасти нейтрализовать свой проигрыш.

    Лукашенко это сразу понял и выбрал простую тактику: настойчиво просить парламент ратифицировать соглашение, прекрасно понимая, что без принятия дополнительных документов депутаты на это не пойдут. Соглашение будет сорвано, но сорвано не по его, а по их вине. Понятным было и то, что ни Ельцин, ни его посланцы ни в какие тонкости вникать не будут и даже не попытаются разобраться, кто на самом деле срывает ратификацию.

    «Я думаю, что сейчас многие из депутатов вели бы себя по-другому, — считает Сергей Калякин. — Но тогда… Коноплев кричит с трибуны: "Не голосуйте за это соглашение, президент вас просит!", — и даже оппозиция не голосует. Хотя оппозиция должна вроде бы действовать наоборот, но даже она голосует так, как нужно Лукашенко, — это алогично просто. Это просто алогично!»

    Но ничего «алогичного» на самом деле там не было. А была ловко сконструированная интрига и хитро продуманная заморочка. Коноплев как бы от имени шефа призывает не поддерживать соглашение, и те, кто за шефа, голосуют «против». Лукашенко призывает поддержать соглашение — и те, кто против Лукашенко, голосуют опять же «против». И в этом хаосе руководители фракций уже не контролируют ситуацию. В зале нет никого, кто, подобно Гончару, мог бы четко и жестко объяснить депутатам, какую глупость они совершают. Даже не глупость — политическое самоубийство. Ведь их заманивали в мышеловку.

    «В итоге не хватило нескольких голосов для утверждения, — вспоминает Михаил Пастухов. — После чего Лукашенко сказал:

    — Ну, раз Верховный Совет не утвердил соглашение, то чего должен соглашаться с его условиями я? Я тоже тогда не выполняю свои обязательства».

    Дверца мышеловки захлопнулась.

    Депутатского большинства уже не было. И не было парламента. Он перестал существовать в тот момент, когда исчезла всякая надежда на импичмент.

    Конституционный суд «сдает» Конституцию

    Рассказывает Михаил Пастухов:

    «Утром, когда мы пришли в Конституционный суд рассматривать дело, уже собрались все участники процесса. Многие судьи были одеты в мантии. Валерий Тихиня опоздал и пришел в двадцать минут десятого, говорит: "Мы срочно должны провести совещание". С воспаленными глазами и, чувствуется, уставший. Но мы уже знали, что подписано ночное соглашение.

    Тихиня нас с ним познакомил. Он сказал, что удалось избежать трагических последствий в нашей стране — при патронаже российских должностных лиц заключено соглашение, по которому Лукашенко не будет настаивать на обязательном референдуме по вопросу принятия Конституции, депутаты отзовут свои подписи, а Конституционный суд в этом случае прекратит это дело. Все вроде бы — чин-чинарем. Но был единственный вопрос, который я и задал Валерию Гурьевичу:

    — А кто, собственно, вас уполномочил подписывать такое соглашение от Конституционного суда? Мы обязаны рассматривать это дело.

    Как докладчик я был заинтересован, чтобы довести до конца дело. И я сказал о том, что, невзирая ни на какие соглашения, мы должны начать судебное заседание по этому поводу и разобраться, является ли подписание документа об урегулировании спора основанием для того, чтобы отложить процесс. Выслушаем, мол, представителей Верховного Совета, которые инициировали процесс, и представителей президента, которые пришли в полном составе… Мы зачитаем это соглашение, увидим, как к нему отнесутся стороны, и будем дальше продолжать процесс.

    Тихиня сказал: "Нет". Он не согласился и не захотел ставить на голосование мое предложение. Более того, когда я стал настаивать, он вызвал помощника и говорит:

    — Скажите, что разбирательство откладывается до двух часов в связи с тем, что изменились обстоятельства.

    Когда закончилось совещание, к Тихине ворвались-таки разъяренные представители Верховного Совета — это были депутаты Добровольский, Грушевский и Щукин:

    — Что такое?! Мы не отзываем свои подписи! Вы обязаны рассматривать дело.

    Но Тихиня стал и им объяснять, что это соглашение позволило избежать кровопролития и получить мир, худой — но мир, и что российские должностные лица являются гарантами того, что можно будет избежать войны между президентом и Верховным Советом и разрешить конфликт мирным путем — внесением изменений в Конституцию через Верховный Совет.

    В общем, решение не было принято и в два часа, так как не поступило ничего из Верховного Совета. Но Тихиня названивал Шарецкому и говорил: "Где ваше письмо? Где ваше письмо, что вы отзываете подписи?". Самое интересное, что письмо от Шарецкого, где он предлагал прекратить дело в Конституционном суде в связи с тем, что ряд депутатов отказались от своих подписей, пришло часов в пять. Тихиня сразу собрал нас. Но шесть судей были непреклонны: почему мы должны прекращать дело? У нас нет для этого никаких оснований. И в этот день не удалось прекратить дело.

    Но было потеряно самое важное — время: был потерян судьбоносный день 22 ноября, когда Конституционный суд имел все возможности, все основания в течение полудня рассмотреть вопрос и вынести заключение, которого ждала вся страна».

    Что же заставило Валерия Тихиню сдаться? Ведь он сдался, несмотря даже на то, что уже было негласное соглашение группы руководителей Верховного Совета: если пройдет импичмент, будут назначены досрочные выборы и депутаты выдвинут Тихиню кандидатом в президенты. Многие считали, что такая договоренность воодушевит Тихиню и придаст решимости главному судье государства. Для моральной поддержки у здания Конституционного суда день и ночь готовы были дежурить пикеты.

    Тихиня испугался. Испугался, как я могу предположить, именно того, что к зданию суда могут прийти люди. Скорее всего, сказался его печальный опыт, когда ему пришлось пройти сквозь «живой коридор» из собравшихся после провала августовского путча на Площади Независимости. И когда по этому «коридору» шел он, еще недавно могущественный секретарь ЦК Компартии Беларуси, а люди — не били его, нет, но лучше бы ударили, было бы легче — они плевали в него… И дружинники БНФ во главе с Вячеславом Сивчиком волокли Тихиню, больного и разбитого сердечным приступом, под руки подальше от разъяренной толпы, а он лишь униженно и торопливо бормотал слова благодарности…

    Без народа

    Верховный Совет, скорее всего, тоже испугался людской стихии. Депутаты, как и Тихиня, были не готовы апеллировать к народу.

    Зато к народу в любой момент был готов апеллировать Лукашенко.

    Что, собственно говоря, он и делал, проводя референдум. И нет сомнений, что по его призыву толпы людей действительно тогда могли выйти на площадь, просто потому, что почти никто не понимал, о чем идет речь. Они не читали ни действовавшую Конституцию, ни Конституцию в редакции президента, которая, к слову, даже не была заранее опубликована, ни Конституцию, которую вынесли на референдум в качестве альтернативы депутаты. «Простым людям» было все равно, что написано в этих Конституциях и на чьей стороне правда. Они хотели одного: чтобы им дали жить спокойно! А вся эта «свара» на самом верху, как им разъясняли, жить мешала, мешали все эти непонятные разборки в борьбе за власть. Лукашенко был ближе, понятнее, проще, и призови он их — они пошли бы за ним и собственноручно разгромили бы Верховный Совет, видя в нем источник «свары»243.

    Но это не понадобилось. Верховный Совет уже готов был сдаться. Время демократии и рынка заканчивалось. Начиналась эпоха самовластия.

    Это понял и премьер-министр Михаил Чигирь, и, не дожидаясь референдума, поставил вопрос ребром: или референдум отменяется, или я ухожу.

    Вспоминает министр труда Александр Соснов:

    «Я узнал о том, что Чигирь написал письмо об отставке утром, придя на работу. Ко мне прибежали с вытаращенными глазами: "Ты слышал?!" — "Вот, слышу". Я позвонил Чигирю, спрашиваю по телефону:

    — Правда?

    — Правда.

    — Можно приехать?

    — Приезжай.

    Я тут же приехал к нему. Он говорил так тихо-тихо, чтобы не было слышно — все прослушивалось, оказывается. Он даже на бумаге писал, кто с ним уйдет. Я ему сказал, что кроме меня не уйдет никто. "Гарантирую! Вот гарантирую, что никто кроме меня"».

    Соснов оказался прав. Он имел значительно больший политический стаж и понимал, что в такой ситуации чиновники с портфелями не расстаются, тем более — коллективно. Они ведь не поддержали Виктора Гончара.

    Хотя мнение Соснова разделяют не все члены того правительства.

    «Когда Чигирь ушел в отставку, многие из министров тихо ворчали, почему он не поговорил с ними, — и они бы ушли. И действительно, человек пять-семь ушло бы. А так что же это получается: я взял и ушел! Ну и уходи, хрен с тобой! Если бы еще хоть какую-то силу ушел организовывать, а то просто хлопнул дверью…»244.

    Тут Василий Леонов не вполне точен. Соснов продолжает:

    «Чигирь провел совещание, на котором будто бы договорились все вместе уйти. Но меня на том совещании не было, меня никто не приглашал. А может, это президиум Кабинета Министров в узком кругу решение такое принимал».

    Но кто бы и какое решение ни принимал, в отставку все равно ушли только Чигирь и примкнувший к нему Соснов. Впрочем, и Чигирь, как злословили его коллеги, не ушел бы, если бы не узнал, что в новом составе правительства, которое предполагалось создать уже после референдума, ему ничего не светило.

    И все эти игры проходили в кабинетах, вдали от реальной жизни и даже от тех, кто стоял в те ночи на площади перед Домом правительства, без тех людей, ради которых, по идее, и должна бы делаться политика.

    «Народ был готов поддержать парламент, говорили: "Дайте нам право, мы зайдем в здание Дома правительства"», — говорит Валерий Щукин.

    Но он, похоже, выдает желаемое за действительное. Ему возражают советник спикера Валентина Святская и журналистка Людмила Маслюкова: «Их было слишком мало для того, чтобы апеллировать к ним»; «Это не народ был, а БНФовская тусовка. Это они вывели людей на площадь. А Шарецкий кричал: "Отпустите всех!", — выходил на площадь и говорил: "Я прошу вас разойтись"».

    И все-таки — на площади перед Домом правительства стояли люди. Я сам видел их: они дежурили круглосуточно, сменяя друг друга. Было холодно, но всех выходивших из здания они спрашивали об одном и том же: не сдадутся депутаты? Выдержат? Что им было можно ответить?

    Одна из женщин объясняла: «Понимаете, у меня трое детей. Я хочу, чтобы они выросли в демократической стране. Я не хочу, чтобы они жили в страхе, как мои родители…»

    Я хорошо понимаю, что она имела в виду. Когда после всех безумных бдений в парламенте я рассказывал о происходящем своей матери, она говорила: «Тише, закрой дверь!». Точно так же вела себя она на закате брежневско-андроповской эпохи, когда я, студент, а потом школьный учитель, позволял себе дома вслух критиковать власть. Теперь, в 1996 году, к ней вернулся страх — не за себя, а за меня она боялась. Так же, как эта молодая женщина на Площади Независимости боялась за своих, еще маленьких детей…

    Но таких были единицы. И их никто не слышал.

    А массы послушно, повинуясь призыву Лукашенко, шли голосовать. Валили на участки, веря, что жизнь станет «еще лучше». Или, по крайней мере, хуже не станет.

    Референдум уже шел вовсю, когда Шарецкий решил сам поставить подпись под импичментом. Он собрал пресс-конференцию, чтобы сообщить об этом. Обозреватель газеты «Фемида» Юрий Топорашев спросил с недоумением:

    — Но почему вы не подписались за импичмент раньше?

    — Неужели вы не понимаете? — возмутился Шарецкий. — Да если бы я это сделал, нас бы здесь (имея в виду Дом правительства) уже вчера бы не было!

    И услышал в ответ:

    — А так вас не будет здесь — завтра.

    Их и не было назавтра. Не было парламента. Конституции не было. Нечего было защищать.

    На этом и закончили…

    Результаты референдума 24 ноября известны. Председатель Центризбиркома Лидия Ермошина с искренним и нескрываемым удовлетворением объявила, что президент победил.

    «Тихиня назначил на вторник, 26 ноября, заседание Конституционного суда по рассмотрению вопроса об импичменте, — говорит Михаил Пастухов. — В понедельник Центризбирком сверхсрочно подвел итоги, во вторник состоялось собрание депутатов, поддержавших президента. Я думаю, часов в девять они собрались, потому что помощник Тихини подсунул нам под дверь, когда мы совещались, закон о прекращении дела об импичменте в Конституционном суде, состоящий из двух пунктов».

    Закон подписал Александр Лукашенко. Вероятно, как и Ермошина, — с нескрываемым удовлетворением.

    Понятно было, что нынешний Конституционный суд прекращает свое существование, и судьям надо уходить. Вопрос был в том, как уходить — признавая законность незаконного референдума, или не признавая. Кому писать заявление об отставке — Верховному Совету, по законной Конституции, или президенту, соглашаясь с Конституцией незаконной?

    Михаил Пастухов продолжает:

    «На следующий день мне стало известно, что из Администрации кто-то предложил написать заявление об отставке на имя президента, и он удовлетворит его — указ об отставке со всеми гарантиями уже готовится в Администрации президента. Гарантии для судей, уходящих в отставку, были очень значительные: 75 процентов заработка, льготы различные и т. д.

    И такой указ вроде бы готовился. И более того, в эти же дни в Администрацию вызывали заместителя председателя Конституционного суда Валерия Фадеева — согласовывали этот указ. Поэтому часть судей написали заявление на имя президента.

    Второго декабря я написал заявление на имя председателя Верховного Совета Шарецкого, что не считаю возможным исполнять обязанности судьи Конституционного суда в условиях, когда незаконно введена в действие новая редакция Конституции. Такое же заявление написали и Валерий Тихиня, и судья Александр Вашкевич».

    Но Тихиня сделал еще один шаг — которого от него не ожидал никто. Возможно, вспомнив о своем возрасте, о том, что по закону ему положено пожизненное обеспечение в размере 75 процентов от должностного оклада, он обратился с просьбой об отставке не только к никем не упраздненному президиуму Верховного Совета, но и к президенту. То есть поступил в соответствии с новой редакцией Конституции.

    Этот, казалось бы, пустяк окончательно обозначил победу Лукашенко, которому было просто необходимо, чтобы именно законник Тихиня проявил послушание и покорность.

    Тихиню «опустили».

    «Я с большим удивлением узнал, что Валерий Гурьевич написал новое заявление, — говорит Михаил Пастухов. — Уже на имя президента. И первым, насколько я знаю, получил отставку и был освобожден от должности. И сразу же исполняющим обязанности председателя Конституционного суда назначен был судья Григорий Василевич».

    Так фактически самоликвидировался орган, который должен был стоять на страже первой Конституции суверенного белорусского государства. При этом, как мы видим, далеко не последнюю роль играл вопрос гарантий материального благополучия.

    Лукашенко всегда знал, как это важно — чтобы материальное благополучие волновало любого чиновника больше, чем судьба Конституции и всяких там «свобод»…

    Референдум подвел черту и под существованием Верховного Совета как полноценного органа государственной власти.

    Вспоминает Сергей Калякин:

    «Утром после референдума нас просто не пустили в здание Дома правительства. Можно было, конечно, кулаками пробиваться, но это бы ничего все равно не дало. Парламентарии — это не боевики, их оружие — совершенно другое: законность, убеждение».

    Потом, конечно, депутатов пустили: забрать личные вещи…

    Они представляли собой жалкое зрелище, покидая здание проигранного Верховного Совета. Уносили пледы и обогреватели, приготовленные на случай обороны так никем и не штурмованного парламента. Забирали с собой толстенные справочники, откуда черпали формулировки поправок в законопроекты. Удалился, поправляя очки, Станислав Богданкевич с портфелем, в котором лежали его никем не востребованные предложения в Налоговый кодекс. Ушел, ругая на чем свет стоит проигравшее руководство парламента, несостоявшийся белорусский Гавел — Станислав Шушкевич.

    Депутатский корпус раскололся. Часть депутатов просто ушла из политики — в никуда. Часть сохранила верность Конституции 1994 года и объявила, что не признает итогов референдума.

    Собравшись вместе, эти депутаты с радостью обнаружили, что среди них — большинство членов Президиума Верховного Совета. И объявили, что Верховный Совет продолжает работать, несмотря на то что кворума не хватает. Как будто в этом было дело.

    Оставшихся 110 депутатов Александр Лукашенко своим указом ввел в состав образованной согласно новой Конституции Палаты Представителей.

    Это не означает, что в Палату вошли исключительно люди, лишенные совести. Многие, говорят, мучались сомнениями.

    Говорит Людмила Маслюкова:

    «Утром должно было состояться первое заседание учрежденной после референдума Палаты Представителей. И еще как бы двери были открыты — еще можно или примкнуть туда, или остаться с оппозиционерами. Один из депутатов, пожилой человек, жил в гостинице "Минск". И среди ночи подхватывается — опять этот вопрос: "куда?" — туда или сюда? Председатель колхоза, номенклатурщик, коммуняка — туда, сюда — засыпает опять, весь встревоженный, с камнем на сердце. И вдруг в определенный момент обнаруживает, что он топает по проспекту Скорины в направлении к бывшему зданию ЦК комсомола, где они должны были провести первое заседание. Чешет по проспекту — и без штанов. Вдруг останавливается: "Куда я? Зачем? Почему я не одет?", — и бегом обратно в гостиницу. Вот так для него совершился выбор — в полубреду».

    Вот так «совершился выбор» для многих «народных избранников», сдавших народ вместе с Конституцией.

    Глава четвертая. Кто виноват?

    «О Лукашенко не волнуйтесь!»

    Лукашенко победил. Эта победа стала переломной не только в его личной судьбе, но и в истории всего нашего государства. Мы видели, как это произошло. Теперь осталось понять: почему такое случилось.

    Проще всего сегодня было бы сказать: виновен Валерий Тихиня. Или: виновен Семен Шарецкий. Но гораздо важнее осмыслить происшедшее, не сводя к личностям общенациональную трагедию, которой явился референдум.

    Итак, можно ли было предотвратить кризис 1996 года?

    Скорее всего, нет. Речь шла о большем, нежели о ссоре между депутатами и Александром Лукашенко. Речь шла не о том, кто возьмет верх, а о выборе пути.

    Либо у нас утвердится верховенство Закона — и это будет признано всеми субъектами политического процесса, либо один из «субъектов» этого процесса получит возможность управлять самовластно, сдвигать очерченные Законом рамки и раздвигать их по собственному усмотрению. Как джинн Хоттабыч в детской сказке советских времен раздвигал и сдвигал ворота команды «Зубило», подыгрывая их соперникам из команды «Шайба», до тех пор пока никто уже не мог сказать, каков был счет в футбольном матче.

    Мы не знаем, что было бы со страной, если бы на референдуме победил Верховный Совет. Сторонники президента считают, что было бы намного хуже.

    Правда, оппоненты президента до сих пор утверждают, что хуже быть уже не может. Потому что Беларусь — едва ли не единственная в мире страна из претендующих на статус цивилизованной, где самовластные решения главы государства (указы и декреты) обретают силу высшую, чем Закон. И вся пирамида государственной власти, все государственные служащие, какой бы пост они не занимали, даже понимая всю несообразность такого государственного устройства, подчиняются этим решениям.

    Почему так случилось? Ольга Абрамова, с присущей женщинам жалостливостью, готова разделить ответственность за случившееся:

    «Мы, депутаты (неважно, что нас на это спровоцировали; как говорят, тебя провоцируют, а ты не провоцируйся), первыми позволили себе нарушить Конституцию. Если президент внес предложение о внесении изменений в Конституцию, то мы были обязаны срочно рассмотреть это предложение. Мы от этого отказались. Заявили, что предложение неправомерно и рассматривать его мы не будем, — это наша прерогатива. И тем самым нарушили процедуру. Но ведь это было не техническое нарушение: процедура прописана конституционно. Вот это наше нарушение и спровоцировало Лукашенко на решительные действия».

    Очевидное логическое несоответствие. Вызывающее поведение Верховного Совета не спровоцировало намерения Лукашенко, а лишь развязало ему руки в осуществлении его далеко идущих намерений.

    Да, Конституция 1994 года была далека от законотворческого совершенства. В ней были нечетко прописаны президентские прерогативы.

    С другой стороны, и полномочия Верховного Совета были прописаны не вполне ясно и выглядели несколько несбалансированными. Скажем, в Конституции были нормы, позволявшие парламенту выражать недоверие правительству, объявлять импичмент президенту, распускать местные советы депутатов. Но сам Верховный Совет оказывался как бы вне контроля: он не подлежал роспуску, назначал выборы самого себя. А когда часть депутатов переставала ходить на заседания (как это было в последние полгода Верховного Совета 12-го созыва), страна вообще оказывалась без законодательной власти — при том, что депутаты не подлежали отзыву.

    Да и вели себя депутаты не вполне конституционно. Один из авторов Конституции 1994 года, ныне председатель Конституционного суда Республики Беларусь, профессор Григорий Василевич сетовал: «Стало чуть ли не правилом хорошего тона даже не рассматривать проекты, внесенные президентом в порядке законодательной инициативы»245.

    Оставим вопрос о том, насколько демократичны были предлагаемые президентом законопроекты. С точки зрения процедуры Григорий Василевич и Ольга Абрамова, бесспорно, правы: поступая исключительно по закону, Лукашенко ничего не мог бы поделать с бойкотировавшими его инициативы парламентариями.

    И несостоятельность Конституции 1994 года, и некорректность отношения депутатов к Лукашенко очевидны. Очевидно и то, что ситуацию нужно было исправлять. Разумеется, не тем способом, который избрал для этого Лукашенко.

    Александр Лукашенко не однажды говорил, что Конституция 1994 года писалась «под другого». И действительно, парламентское большинство Верховного Совета 12-го созыва откровенно создавало ее «под Кебича». Нет сомнений в том, что Кебичу прописанных в ней полномочий хватило бы, он сумел бы распорядиться ими без войны с парламентом. Да и парламент не стал бы воевать с президентом, традиционно готовым к компромиссу, тем более что Кебича парламентское большинство воспринимало как своего, «служилого» человека, который дослужился до президентства. А Лукашенко считали и считают выскочкой, человеком случайным246. Даже сейчас находятся политики, «прогнозирующие» его скорое падение247.

    Но Лукашенко — не Кебич. Он пришел за властью, причем полной. Поэтому его интересовали не косметические поправки, а коренное изменение Конституции. Свои намерения он никогда не скрывал, сразу предупредил: «О Лукашенко не волнуйтесь. Лукашенко будет править двенадцать лет!». И как видим, в этом не соврал. Это при том, что Конституция 1994 года предполагала два срока по пять лет каждый — и не более!248

    Успехи в экономике — против экономики?

    Однако Лукашенко выиграл референдум не только благодаря административному ресурсу и очевидным манипуляциям. Его победа связана прежде всего с экономической ситуацией в Беларуси.

    Послушаем, что говорит на Всебелорусском народном собрании премьер-министр Михаил Чигирь:

    «Реализация целевых установок социально-экономического развития на 1996 год… позволила за девять месяцев… обеспечить рост объема валового внутреннего продукта на 1 %, прирост объемов промышленного производства — на 2,6 %.

    Объем сельскохозяйственной продукции за девять месяцев составил 101,8 % к уровню соответствующего периода прошлого года. Экспорт увеличился на 17,5 %.

    Индекс потребительских цен снизился с 5,6 % в январе до 1,8 % в сентябре.

    Ввод в действие жилых домов возрос за девять месяцев на 65 %»249.

    Конечно, Чигирь выступал как премьер-министр и, естественно, старался представить работу возглавляемого им правительства в как можно более выгодном свете. К тому же, он еще наивно полагал, что референдума можно избежать, если убедить президента в том, что он просто не нужен. Зачем политический кризис, если экономика худо-бедно развивается, пусть небольшой, но рост основных показателей налицо, жизненный уровень избирателей хоть как-то, но растет? К слову, 1996 год становится годом максимальной занятости рабочих в строительной сфере, а это означает, что у людей есть деньги, чтобы покупать квартиры. Зачем рисковать этим наметившимся благополучием? Ведь можно и дальше мирно, без склок и противостояния, всем вместе строить свое маленькое суверенное государство!

    Конечно, ради «худого, но мира» Чигирь мог и слегка приукрасить картину. Но чтобы ему поверить, нужно увидеть, что на самом деле в этот период происходило в экономике Беларуси.

    Наша экономика тесно связана с российской — это общеизвестный факт. Она была связана так тесно, что эту связь можно сравнить с пуповиной, связывающей младенца с организмом матери. Августовский путч 1991 года выступил в роли бабки-повитухи, однако повитуха забыла перерезать пуповину, ребенок рос как бы отдельно, однако материнский организм продолжал поставлять все необходимое.

    Первые два года и в России было чрезвычайно тяжело. Однако уже в 1994–1995 годах реформы российской экономики, продавленные жесткой рукой Бориса Ельцина, начали давать первые результаты. Российская валюта стала крепнуть, российский рынок оказался платежеспособным, дешевые и вполне конкурентоспособные белорусские товары снова нашли своего покупателя. Тем более что Россия и Беларусь договорились о создании общего таможенного пространства и даже символически срыли пограничные столбы на государственной границе. Кроме того, Россия великодушно списала молодому президенту все долги, оставшиеся от прежнего правительства, и продолжала поставлять энергоносители по внутренним российским ценам.

    Но рост экономики был вызван не только благосклонностью России по отношению к белорусам. Давали о себе знать и результаты тех неуверенных, но все же рыночно ориентированных реформ, которые в последний год своего существования проводило правительство Вячеслава Кебича. Он подписал ряд правительственных постановлений, развязывавших руки бизнесменам. В первые полтора года своего правления Александр Лукашенко не только не отменял эти решения, но и позволил руководителям «экономического блока» правительства следовать тем же курсом. Двух с половиной лет оказалось достаточно, чтобы экономика начала потихоньку оживать.

    Да и первый состав лукашенковского правительства все-таки был ориентирован именно на преобразования. Программа первоочередных мер по оздоровлению экономики была не только принята, но и выполнялась, и определенные положительные сдвиги в экономике наметились. Пока Лукашенко не понял, что свобода рыночных отношений приведет к ограничению его вмешательства в экономику, он эти преобразования поддерживал искренне. Поэтому и государственный аппарат, и часть активных избирателей хотели проведения референдума потому что надеялись: реформы получат свое продолжение, и благосостояние будет расти. Значит, и Михаил Чигирь, горячо ратовавший за отказ от референдума, всей своей деятельностью на посту премьер-министра обеспечивал его успех.

    А потом Лукашенко воспользовался трудами рыночников, чтобы… уничтожить перспективу рыночных реформ на долгие годы. Впрочем, это он всегда умел: использовать и выбрасывать за ненадобностью.

    Непослушание — наказуемо

    Одной из самых весомых гирь на чаше референдума стало и то, что у белорусской политической элиты долукашенковской генерации никогда не было ощущения, что она — элита. Все привыкли, что они — лишь винтики, что от них ничего не зависит, решение всегда принимает кто-то другой.

    «Здесь, в этом референдуме все было грубо, примитивно, со ставкой на политические убожества, — считает Станислав Шушкевич. — Вот, мол, мы навяжем такую систему, которую это просвещенное дерьмо заслуживает. Я им покажу, кто здесь способен править».

    Лукашенко показал. И поставил «просвещенное дерьмо» на «подобающее ему место» — подобающее по мнению победителя. Решение принимает только он, а все остальные — обслуга, от которой зависит лишь степень точности в исполнении приказа. А значит, по сути, не зависит ничего.

    Но если от тебя ничего не зависит, то, значит, ты ни за что и не несешь ответственности. Это было состояние коллективной безответственности всего государственного аппарата, когда даже те управленцы, которые отдавали себе отчет в происходящем, все-таки успокаивали себя: отвечать все равно придется не мне — ведь не я же принял это чертово решение о референдуме?! Я — не политик, а всего лишь государственный служащий250.

    В 1996 году Александр Лукашенко в полной мере использовал массовый страх чиновников потерять рабочие места. Он хорошо знал, что делает. Он ставил себя на их место, понимая, что менталитет не успел измениться со времен Советского Союза, когда непослушание всегда наказывалось больше, чем даже прямое нарушение закона. Он знал, как «взвешивают» собственное будущее все эти люди, от бригадира колхоза до губернатора и министра. Ведь с Верховным Советом им все понятно: скорее всего, его Лукашенко грохнет, как грохнул Ельцин в России. А президент — он останется. Даже если вдруг проиграет референдум — ведь импичмента-то может и не быть. Тем более что у Лукашенко еще и народная поддержка. Как можно пойти против народа?..

    Единственный защитник

    И они шли «за Лукашенко» и «за народом», как бы не понимая, что идут против народовластия, против демократии как принципа осуществления народом своих полномочий — шли якобы по воле народа, но думая вовсе не о народе, а лишь о собственной, личной судьбе…

    Не слишком далеко в нее заглядывая.

    И чиновники, и депутаты, конечно же, видели, что все в истории с референдумом — неправильно, недемократично, не соответствует Конституции. Но они были слишком слабы внутренне. Это Лукашенко действовал решительно, без тормозов, а они боялись даже в мыслях отступить от правил, выйти из «конституционного поля», чтобы — Боже упаси! — не дать повода обвинить себя в превышении власти.

    И самое главное — они боялись апеллировать к народу, боялись выйти на площадь. А поскольку никаких средств массовой информации у них уже не было, то они охотно переложили ответственность на избирателей, понадеявшись на пресловутую народную мудрость. Мол, мудрый наш народ все поймет.

    Но народ жил «хорошо» (по его понятиям) и даже не понимал, да и не хотел понимать, из-за чего весь этот сыр-бор. Заработная плата и пенсии выплачивались в срок и в полном объеме, и даже понемножку росли. Если это и была диктатура, то она никак не мешала жить, как-то кормить семью, работать. В народе старательно укоренялось убеждение, что все происходящее наверху — всего лишь разборки ради власти: что-то там они не сумели поделить, и мешают «нашему Лукашенко» защищать свой народ.

    Глава пятая. Под этот мир не стоит прогибаться

    Вокруг — враги

    Остатки депутатского корпуса 13-го созыва сумели добиться победы лишь в одном: они действительно оповестили все международные организации о незаконности принятого на референдуме решения об изменении белорусской Конституции и продлении полномочий Александра Лукашенко на два года. Благодаря полноценной системе наблюдения, созданной с опорой на партии и общественные организации горсткой энтузиастов во главе с активистами БНФ Владимиром Анцулевичем, Верой Чуйко и Виктором Ивашкевичем, удалось доказать всему миру, что были и массовые нарушения законодательства.

    Верховный Совет не сумел оплатить участникам наблюдения даже бензин, чтобы привезти копии протоколов о многочисленных нарушениях в Минск. Тем не менее, протоколы были привезены, и уже в середине дня в здании Дома правительства журналистам и дипломатам было рассказано о нескольких тысячах совершенных при голосовании и подсчете голосов нарушений251.

    Весь мир, кроме России, результаты референдума не признал. Россия же в детали не вдавалась, а только благодушно махнула рукой: обошлось без выстрелов, без танков на улицах, без импичмента — ну и славно.

    «Строев в начале еще как-то общался с Шарецким, — вспоминает Валентина Святская. — И Шарецкий однажды попытался сказать ему по телефону:

    — Ну и как вас провели?

    Строев пытался объясниться:

    — Да, мы не ожидали, что Лукашенко окажется таким непорядочным человеком.

    А потом Строев просто перестал отвечать на звонки. То был занят, то еще что-то… И Шарецкий перестал ему звонить».

    Видимо, председатель Совета Федерации Егор Строев даже не думал о том, что такое поведение можно назвать предательством. Обычная «политическая целесообразность»: всегда разумнее общаться с победителями.

    Вот так российские руководители приняли на себя политическую ответственность за все, в чем они помогли своему «стратегическому партнеру», роль которого Лукашенко играл и продолжает играть, хотя теперь уже и не всегда успешно (Россия, наконец, протрезвела и начала подсчитывать, во сколько обходится ей такое стратегическое партнерство). Но к анализу причин подобного поведения хозяев Кремля и в целом к истории отношений нашего героя с Россией мы обязательно вернемся в конце книги.

    А сейчас посмотрим, как складывались взаимоотношения Лукашенко с тем, что принято называть «международным сообществом».

    Самое удивительное, что точно так же, как и с «внутренним противником».

    Причина для этого была: Запад не признал итоги референдума, озвученные Лидией Ермошиной, и навсегда занял почетное место в списке главных врагов Лукашенко.

    Теперь у Лукашенко не было иного выхода, кроме как попытаться «опустить» и этого врага, продемонстрировать его полную несостоятельность в попытках воздействия на главу белорусского государства.

    Впрочем, демонстрировать свой нрав и провоцировать ссору Лукашенко начал задолго до референдума, как бы предвидя все наперед. Весь мир потрясло сообщение об уничтоженном в белорусском воздушном пространстве воздушном шаре с двумя американскими пенсионерами: несчастные сбились с курса во время международных соревнований. Ничего не стоило заставить пилотов сесть, не уничтожая шар — и никакого смысла в этом уничтожении не было. Кроме одного — нежелания Лукашенко считаться с общепринятыми правилами и намерения об этом громогласно заявить.

    Более того, как сообщали потом газеты, все командиры, принимавшие решение об уничтожении шара, получают от Лукашенко благодарность, а непосредственный исполнитель приказа — персональную награду в виде наручных часов.

    «Может, поймет?»

    Но благодушный Запад не сумел понять, что сбитый воздушный шар — не случайность. В 1996 году — еще до объявления референдума — Запад предпринимает попытку договориться с Лукашенко о правилах поведения в общем европейском доме. Для переговоров было решено пригласить Лукашенко во Францию с официальным визитом, а роль переговорщика исполнял президент Франции Жак Ширак.

    «Этот визит уже давно и настойчиво требовала белорусская сторона. Решение о его проведении было без энтузиазма принято в результате многочисленных консультаций в Париже»252.

    Я хорошо помню беседу с послом Клодом Жолиффом, сообщившим мне о возможности подобного визита.

    — Как вы думаете, — поинтересовался Жолифф, — будет ли этот визит результативным? Я имею в виду, что президент Ширак попытается объяснить президенту Лукашенко, чего ждет от него Европа. Может быть, он поймет?

    — Мне кажется, вы ошибаетесь, господин посол. Не нужно быть пророком, чтобы понять: Лукашенко учится лишь тому, чему он хочет научиться.

    К сожалению, прав оказался я. В чем и пришлось убедиться не в меру наивным французам.

    Визит «прошел достаточно пристойно, в том числе и на высшем уровне, даром что там состоялись, скорее, обмены монологами (особенно с белорусской стороны), чем настоящий диалог… После того как белорусский президент весело поразвлекался на пикардийской ферме, он выглядит довольным своим путешествием и доверчиво сообщает о том, что французская Конституция вдохновила его на реформирование собственной…»253.

    Главное открытие, которое Лукашенко сделал во время своего официального визита во Францию, — оказывается, согласно французской Конституции президент избирается на семь лет! И одним из аргументов в пользу референдума 1996 года была необходимость «приблизить» Основной Закон Беларуси к европейским стандартам!

    Стоит ли после этого удивляться тому возмущению, с которым «благодарный ученик» воспринял недовольство своих «учителей» всем происходящим в Беларуси? Он ведь искренне хотел научиться тому, что считал лучшим и достойным внимания. И когда «учителя» начали высказывать недовольство результатами усвоенных им уроков, он предпочел покинуть класс со скандалом.

    «Да куда они денутся?»

    Страна, как следует из многочисленных высказываний Лукашенко — некое замкнутое пространство, которому постоянно что-нибудь или кто-нибудь угрожает. Все, что забредает, заползает, залетает в него извне, без личного согласования с контролирующим это пространство главой государства — враг254. А если все-таки залетело — поступить с ним, как и положено с врагом: уничтожить, поставить на колени, «опустить». И точно так же следует поступать со всеми, кто не признает его, Лукашенко, власти или не соглашается с устанавливаемыми им порядками.

    Наказать весь Запад за неприятие результатов референдума Лукашенко не мог. Но можно было «опустить» полномочных представителей западных государств: вы не хотите меня поддерживать — так я вас проучу!

    И вот заместитель министра иностранных дел Беларуси Николай Бузо сообщил представителям ряда посольств (США, Литвы, Франции, Польши, Германии), что им надлежит немедленно освободить загородные резиденции в поселке Дрозды под Минском255. Дипломатов пытались убедить в том, что предстоит ремонт канализации в поселке, что все это — не более чем временные неудобства. Послы согласились терпеть неудобства, поскольку договоры об аренде резиденций были заключены на длительный срок, а место было очень удобным: в лесной зоне — но и в пяти минутах от центра Минска.

    Хотя все понимали, что дело вовсе не в канализации, поначалу конфликт протекал вяло. Шла борьба на выдержку — у кого раньше нервы сдадут. Заниматься таким «перетягиванием каната» можно было долго, но это не устраивало Александра Лукашенко.

    Ворота в резиденцию посла США были заварены, подъездные пути перекопаны, вода, электричество и телефонная связь отключены. А на следующий день послы Германии, Великобритании, Франции и Италии от имени всех стран Европейского Союза уведомили белорусские власти о своем намерении покинуть Беларусь на неопределенный срок. К их демаршу присоединились США, Литва, Латвия, Польша.

    Беспрецедентный в мировой дипломатической практике кризис продолжался полгода, пока западные державы не поняли бессмысленность конфронтации и не согласились с требованием белорусской стороны освободить Дрозды — правда, лишь при условии равнозначной компенсации. Дольше всех продержался в «добровольном изгнании» американский посол Дэниэль Спекхард, но в конце концов и он вернулся в Минск.

    Никакого разумного объяснения происшедшему никто из белорусских официальных лиц так и не дал. В выступлениях Александра Лукашенко в разное время звучали намеки на то, что западные дипломаты использовали свою близость к его летней резиденции для осуществления разведывательных целей.

    Нет сомнений, что причины происшедшего носят чисто психологический характер: Лукашенко, который сравнивает руководителей различного уровня со свиньями, хрюкающими и толкающимися у корыта власти, не может позволить себе «вшивую дипломатию» и добивается своего. Дипломаты до сих пор убеждены в том, что Лукашенко просто избрал наиболее хамский способ продемонстрировать всему миру свою «крутизну».

    И ведь — продемонстрировал! Вернулись все, как миленькие!

    Вот как комментирует эту ситуацию писатель Евгений Будинас, который, по неоднократным уверениям министра Антоновича, заслужил право считаться «почетным дипломатом» Беларуси256:

    «Успокаивая общественность по поводу отъезда дипломатов, что грозило разрывом дипломатических отношений чуть ли не со всем цивилизованным миром, Лукашенко заявил: "Да куда они денутся? Зарплаты большие — вернутся!". Тем самым он продемонстрировал свою обычную житейскую логику и знание бытовой психологии не только белорусского народа, не только собственных лизоблюдов-чиновников, готовых всегда прогибаться ради благ и зарплат, но и менталитета чиновников западных, которые нашим по этим показателям не больно уступают. Вернулись-таки, и мне не однажды приходилось выслушивать их сетования по поводу благ, бездарно потерянных из-за так нелепо сокращенной каденции. Ведь это здесь он посол, со всей прислугой, охраной, почетом. А там он — рядовой служащий, вынужденный на работу ездить в метро».

    Лукашенко победил.

    Скандалом больше, скандалом меньше…

    Но этим дело не закончилось. Лучшая оборона — это наступление. Столь постыдный и мелковатый скандал должен быть поднят до уровня скандала принципиального. И в самый разгар конфликта Лукашенко отправляется на экономический форум в Кран-Монтано, причем с установкой на грандиозный скандал.

    Аудитория была заведомо враждебна. Но Лукашенко спокойно переносит, что его, президента европейской страны, в лицо называют диктатором. Он даже доволен, потому что это оскорбление приходится как нельзя кстати: это прекрасный повод обратиться не столько к Западу, сколько к собственным «подданным», «авторитетно» — международная трибуна все же! — высказать свою версию происходящего:

    «Резиденция посольства — это территория страны, которую представляет посол. Она неприкосновенна.

    Этих цивилизованных норм мы никогда не нарушали и нарушать не будем. И то, что вас здесь вводят в заблуждение, будто мы "захватили" территорию посольств, — это заурядная ложь. Речь идет о временном жилье — об особняках и дачах, в которых жили послы, уехавшие для "консультаций". Вы являетесь приверженцами неприкосновенности собственности. Так вот, срок аренды у них давно истек, кроме представительств двух государств — России и США. Поэтому дипломаты этих двух государств имеют право остаться в "Дроздах". Все остальные переедут в новое комфортабельное жилье, которое построено по их же просьбе в самом фешенебельном районе Минска»257.

    Никакой срок аренды не истек, так что сведущим людям понятно, что президент Лукашенко попросту лжет.

    Предположить, что все эти, мягко выражаясь, неточности, были от неведения, невозможно. Лукашенко ведь знал, о чем его будут спрашивать во время пресс-конференции, и, обвинив западных журналистов и организаторов форума в предвзятости и наличии двойных стандартов по отношению к Беларуси, сознательно шел на скандал. Не случайно во время проходившей в жесткой форме пресс-конференции он демонстративно покинул зал, а затем досрочно отбыл в Минск.

    Теперь любые санкции, которые Европа может ввести по отношению к Беларуси, будут трактоваться не как реакция на нарушение белорусскими властями Венской конвенции, а как месть за «принципиальную» позицию президента в Кран-Монтано. Лукашенко ведь важно не то, что подумает Запад, а то, что скажет его электорат где-нибудь в Пуховичах или в Глубоком:

    — Наш-то каков?! Не сробел!

    — Как он их лихо отделал! Не покорился!

    Избиратели из Пухович и Глубокого, не отягощенные познанием дипломатических конвенций, лукашенковское хамство воспринимают как нечто естественное:

    — Не хотите нас признавать? А мы вас мордой в грязь!

    — Не пускаете нас к себе? А больно нам это надо!

    Так началась та личная изоляция, в которой оказался Александр Лукашенко после референдума 1996 года. Но Лукашенко полностью реализовал принцип Людовика XIV — «Государство — это я». И личная изоляция президента обернулась тем, что вся «республика оказалась в международной изоляции, она не признана в Европе, а в мире с ней решили "подружиться" лишь несколько диктаторских режимов»258.

    Наиболее ярким проявлением изоляции стало троекратно принимавшееся решение Европейского Союза об ограничении въезда на территорию ЕС высших должностных лиц белорусского государства259.

    У Запада оставалась лишь одна надежда: Лукашенко — это временно. В конце концов, все президенты приходят и уходят — по окончании срока полномочий.

    Надежда была, прямо скажем, слабой. Привыкшие к определенным правилам игры, западные политики плохо представляли себе, с кем имеют дело. Лукашенко не вмещался ни в какие привычные рамки.

    В какой-то момент он констатировал: «Так случилось, сегодня в Беларуси избрали президентом Лукашенко. Его наделили властью и требуют высочайшей ответственности буквально за все. Но это когда-либо кончится, понимаете?»260

    Поняли ли это его слушатели — неизвестно. Но он сам вдруг понял и ужаснулся.

    Да, Лукашенко добился власти безмерной, но не бесконечной. Он не предусмотрел этого, перекраивая Конституцию. Тогда, в 1996 году, он думал, что двенадцать лет — это очень много. А оказалось — мало. Оказалось, что сделать свою власть еще и бесконечной сейчас ему мешает даже не вся Конституция, а всего лишь одна строка в ней: «Не более двух сроков…»

    Конец первой книги

    Молодежь шутит

    Генералиссимус?


    Примечания:



    1

    Примаков Е. Годы в большой политике. М., 1999. С. 390–391.



    2

    Примаков Е. Указ. соч. С. 390–391.



    3

    Леонид Синицын по праву открывает наш список героев — собеседников и «соучастников». Депутат Верховного Совета БССР 12-го созыва, бывший строитель, ставший в разгар перестройки политиком. С парламентской трибуны старался не выступать, сосредоточившись на кулуарной работе. Незаметно для прессы он стал руководителем первого предвыборного штаба Александра Лукашенко — своего рода белорусским Франкенштейном — нет, не чудовищем, как некоторые полагают, а профессором, чудовище создавшим. После победы — первый глава Администрации. В 1996 году ушел в отставку с поста вице-премьера в знак несогласия с политикой своего «создания».



    4

    Якутов В. Александр Лукашенко.



    5

    Якутов В. Указ. соч. С. 15.



    6

    Анатолий Гуляев — журналист, заведующий сектором Могилевского обкома компартии, затем — собкор газеты ЦК КПСС «Сельская жизнь» по западному региону. Хотя в 1989–1992 годах много помогал Лукашенко, но в «команду» не вошел и писал о нем — и до его победы на выборах, и после — прямо и честно.



    7

    Якутов В. Указ. соч. С. 16.



    8

    Там же. С. 20.



    9

    Василий Леонов — последний из крупных партийных работников Беларуси, все еще остающийся заметной фигурой в белорусской политике. После прихода к власти в 1994 году Лукашенко предложил Леонову, которого он называл своим «учителем», пост министра сельского хозяйства и продовольствия. А после референдума 1996 года на министра и президентского «учителя» прямо в кабинете надели наручники и отправили его в тюрьму. В заключении Леонов вел себя достойно. Вышел, написал мемуары — книгу «Работа над ошибками». Книга горькая.



    10

    Леонов В. С. 15.



    11

    Александр (Алесь) Адамович (1927–1993) — доктор филологических наук, писатель и общественный деятель, стал едва ли не единственным видным белорусом, искренне поверившим в перестройку и бросившимся помогать ее инициатору.



    12

    Зенон Позняк — внук известного националистического деятеля довоенной Беларуси, ученый — этнограф и культуролог, поэт и фотограф. Создатель и лидер Белорусского народного фронта. Пожалуй, самый яркий из немногих харизматиков в политической элите Беларуси, но и самый бескомпромиссный и несгибаемый, что и помешало ему встать во главе нации. С 1996 года — в вынужденной эмиграции.



    13

    Позняк З. С. 28.



    14

    Позняк З. Указ. соч. С. 60.



    15

    Георгий Таразевич — бывший председатель Минского горисполкома, первый секретарь Минского горкома партии, председатель Президиума Верховного Совета БССР, с 1989 года — председатель Комитета по межнациональным отношениям Верховного Совета СССР. Президентские выборы 1994 года встретил на дипломатической службе, вначале как первый заместитель министра иностранных дел, а после того как был уличен в контактах с Лукашенко, — посол в Польше. Накануне референдума 1995 года публично назвал президента дураком, за что и был отправлен в отставку.



    16

    Белорусская народная республика — так назвала в 1918 году группа энтузиастов из числа национально ориентированных интеллигентов-белорусов объявленное ими государство. Государство не состоялось, поскольку не смогло отстоять себя перед натиском Красной Армии. Но идея государственной независимости осталась.



    17

    Позняк З. Указ. соч. С. 113.



    18

    Валерий Тихиня — доктор юридических наук, член-корреспондент Национальной академии наук, прошел путь от рядового прокурора до министра юстиции БССР, потом секретаря ЦК КПБ. В 1995 году стал первым председателем первого состава Конституционного суда Республики Беларусь. С его именем связана, пожалуй, самая гнусная страница белорусской демократии — срыв импичмента 1996 года, о котором речь впереди.



    19

    Вячеслав Сивчик — активист БНФ, некоторое время бывший ответственным секретарем его рабочего аппарата — управы. Известность получил в 1996 году, когда объявил голодовку в знак протеста против несправедливого ареста. Голодовка длилась свыше 20 дней, имела громкий резонанс в мире: за Сивчика и голодавшего вместе с ним профессора Ходыко вступился сам президент России Борис Ельцин. В 2003 году в результате внутрипартийных разборок исключен из БНФ — за «инакомыслие».



    20

    Это был первый демократически избранный Верховный Совет БССР. Ему будет суждено завязать все узлы противоречий, о которых рассказывает эта книга. Из 260 депутатских мандатов 30 получили те, кто вошел в «парламентскую оппозицию БНФ», — Зенон Позняк, экономист Владимир Заблоцкий, историки Валентин Голубев и Олег Трусов, переводчик Левон Борщевский. Значительное число мандатов получили беспартийные и коммунисты, явно придерживавшиеся иной точки зрения, нежели ЦК КПБ, — Виктор Гончар, Станислав Шушкевич, Дмитрий Булахов, Александр Соснов, Нил Гилевич, Ольга Голубович. И это — при бешеном сопротивлении властей.



    21

    Ткачук Р. С. 3. Интересно прежде всего то, что эти, хоть и набившие за горбачевскую эпоху оскомину, но в принципе правильные слова поразительно расходятся с той манерой управления, которую начал демонстрировать Лукашенко, возглавив страну.



    22

    Леонов В. Указ. соч. С. 29–30.



    23

    Эта — на мой взгляд, вполне достоверная — версия несколько расходится с текстом Владимира Якутова: «Сам главный реформатор М. С. Горбачев прислушивался к его мнению. Некоторые очень важные вопросы по сельскому хозяйству были приняты ЦК КПСС, основываясь на заключении директора совхоза "Городец" Могилевской области» (Якутов В. Указ. соч. С. 34). Автор не упоминает, какие именно «некоторые очень важные вопросы» и куда «были приняты».



    24

    Павлова О. С. 11. Ольга Павлова, журналистка, книгу которой мы цитируем, может считаться одним из немногих экспертов по шкловскому периоду жизни нашего героя. Она работала на районном радиоузле. Пыталась бороться со злоупотреблениями местной власти. Надеялась, что Александр Лукашенко сможет искоренить коррупцию в районе, но… Разочарование свое описала в книге «Шкловские страсти», ставшей первыми по времени мемуарами об Александре Григорьевиче. Ныне эмигрантка, живет в Чехии.



    25

    Кстати, о Горбачеве. Свое отношение к нему Александр Лукашенко, ставший президентом, высказал в присущей ему манере: «У власти в Советском Союзе стоял размазня. И он явился первопричиной развала. И то, что переживаем тяжелые времена, особенно в экономике, с моей точки зрения, во многом предопределил этот человек» (Якутов В. Указ. соч. С. 5).



    26

    Якутов В. Указ. соч. С. 27–28.



    27

    Павлова О. С. 4.



    28

    Вячеслав Кебич — последний из советских руководителей Беларуси, бывший директор крупного завода, бывший партийный функционер. Он стал главой первого правительства после обретения Беларусью самостоятельности. Не положись он на свою «команду», прояви большую решительность — возможно, был бы вполне демократическим президентом.



    29

    Леонов В. Указ. соч. С. 32.



    30

    Там же. С. 32–33.



    31

    Леонов В. Указ. соч. С. 31.



    32

    Стенограмма беседы с А. Гуляевым. О прогнившем стуле слышал потом и я — в 1994 году, во время уже президентской предвыборной гонки. И видел реакцию людей, увлеченных стихийным ораторским искусством будущего президента.



    33

    Павлова О.



    34

    Леонов В.



    35

    Не прыдаткам да пасад // Магілёўская праўда. 1989. 22 марта. Правда, значительно позже, став уже президентом, Лукашенко будет призывать сельчан довольствоваться «чаркой и шкваркой», как своеобразным стандартом «простой пищи» белорусов.



    36

    Выбіраць людзям // Магілёўская праўда. 1989. 22 февр.



    37

    Павлова О. Указ. соч. С. 11.



    38

    Анатолий Лебедько, учитель из городка Ошмяны, был выдвинут в 1990 году кандидатом в депутаты райкомом комсомола, победив, с головой ушел в политику. В 1994 году активно поддерживал Лукашенко, однако так и не получил никакого «портфеля». В Верховном Совете 13-го созыва, завоевав повторно депутатский мандат, подтвердил свою репутацию последовательного сторонника демократии. Сейчас председатель Объединенной гражданской партии Беларуси.



    39

    Станислав Шушкевич — сын репрессированного белорусского поэта, профессор, доктор физико-математических наук. Несмотря на такое «пятно» в биографии, стал физиком-ядерщиком, заведовал кафедрой в БГУ, получил Государственную премию БССР и премию Совета Министров СССР за научные разработки. В 1989 году был избран народным депутатом СССР, в 1990 — БССР. Дальнейшая политическая карьера достаточно полно отражена в нашей книге.



    40

    Стенограмма Первой сессии Верховного Совета БССР 12-го созыва.



    41

    Валентин Голубев — кандидат исторических наук, на волне перестройки избранный в Верховный Совет. Был одним из лучших ораторов парламента, заместителем Позняка по фракции БНФ. После того как не попал в новый состав Верховного Совета, вернулся в науку. Наука от этого выиграла, парламент проиграл.



    42

    Александр Соснов — экономист, в Верховном Совете 12-го созыва возглавлял комиссию по труду, заработной плате и социальной политике. После прихода к власти Лукашенко возглавил Министерство труда, ушел в отставку накануне референдума 1996 года. Был председателем Наблюдательного совета белорусского Фонда Сороса.



    43

    Валерий Павлов — военный, дослужился в Афганистане до полковника, генерал-майора получил уже в суверенной Беларуси. Был депутатом, одновременно работал в Совете Министров. После отставки Кебича был вынужден уехать в Москву. Но, судя по выступлениям в прессе и конкретным действиям, направленным на поддержку белорусской оппозиции, надежду вернуться в Беларусь не оставляет.



    44

    Ольга Абрамова — кандидат философских наук, активистка Движения демократических реформ. Создала в 1997 году и возглавила белорусское общественное объединение «Яблоко». Депутат Палаты представителей 2-го и 3-го созывов. В 1996 году, будучи депутатом Верховного Совета 13-го созыва, выступала против референдума, расширявшего полномочия президента. В 2004 году избиралась в парламент с репутацией «любимого оппозиционера» Александра Лукашенко.



    45

    Дарога па цаліку // Народная газета. 1991. 29 мая.



    46

    Александр Лукашенко: «Это наш последний шанс!» // Народная газета. 1991. 29 июня.



    47

    Лукашенко обращается с этим вопросом к спикеру парламента Николаю Дементею.



    48

    Стенограмма Первой сессии Верховного Совета БССР 12-го созыва.



    49

    Якутов В. Указ. соч. С. 40.



    50

    Стенограмма беседы с С. Шушкевичем. Против ратификации соглашений проголосовал только Валерий Тихиня. Он был единственным депутатом Верховного Совета Республики Беларусь, кто публично обвинил Шушкевича в превышении им полномочий председателя коллегиального органа.



    51

    Александр Лукашенко: «Диктатура: белорусский вариант?» // Народная газета. 1991. 25 мая.



    52

    Хто абароніць дэмакратыю? // Народная газета. 1991. 18 июня. У тех, кто впервые читает этот текст спустя 12 лет после его публикации, создается впечатление, что то ли он сошел с ума, то ли президент Лукашенко претворил в жизнь ту программу, против которой так яростно выступал депутат Лукашенко.



    53

    Как тогда многим казалось, навсегда.



    54

    Валентин Вечерко — филолог, сын помощника Петра Машерова, первого секретаря ЦК КПБ. Сознательным сторонником белорусской национальной идеи стал еще в школе, с университетских лет был активистом неформальных молодежных организаций. До 1999 года — в тени Зенона Позняка, заместитель председателя сойма БНФ. С 1999 года, после раскола партии, — руководитель партии БНФ. Владеет 13 языками.



    55

    Позняк естественно тосковал по несбывшейся мечте: на дворе 1991–1992 годы, в Прибалтике и Закавказье к власти уже пришли народные фронты, в России правит Ельцин.



    56

    Позже Шушкевич переедет в другую, уже вполне номенклатурную квартиру, хотя и не соответствующую рангу главы государства. Эта подчеркнутая скромность будет раздражать всех настолько, что станет одним из поводов, ускоривших его падение.



    57

    Этим воспользуется Лукашенко. Когда он начнет готовиться к предвыборной кампании, поток компромата, отлежавшего свое в столах чекистов и контрразведчиков, хлынет ему в помощь.



    58

    Геннадий Карпенко — доктор технических наук, член-корреспондент Академии наук Беларуси, директор завода. Был избран депутатом Верховного Совета 12-го созыва, председателем Молодечненского горсовета. В Верховном Совете 13-го созыва — вице-спикер. После референдума 1996 года — один из лидеров оппозиции, претендент на президентский пост, несостоявшийся объединитель демократических сил. Умер в 1999 году, по утверждению журналистов, при загадочных обстоятельствах.



    59

    БНФ доказал это, собирая подписи за проведение референдума, «потопленного» Булаховым с подачи Шушкевича.



    60

    И будущей государственной политики.



    61

    Еще Карл Маркс называл национальный вопрос «больным зубом германской социал-демократии». Лукашенко сделает его оголенным нервом белорусской демократии вообще. Будет сломано множество копий, проведен референдум, власть окончательно поссорится с белорусскими писателями — и все ради того, чтобы политически уничтожить главную оппозиционную силу страны.



    62

    Сергей Антончик — рабочий одного из минских заводов, в 1991 году — член республиканского стачкома, депутат Верховного Совета 12-го созыва. Член парламентской оппозиции БНФ. В 1995 году, через год после Лукашенко, попытался повторить его успех, выступив с собственным «разоблачительным» докладом.



    63

    «Народная газета» — печатный орган Верховного Совета — должна была отражать позицию парламентского большинства, но ее главный редактор, Иосиф Середич, откровенно подыгрывал Шушкевичу, видя в нем наиболее перспективную фигуру.



    64

    Что остается от сказки потом — после того, как ее рассказали? Пять лет назад депутат Александр Лукашенко начал свою предвыборную кампанию // Белорусская деловая газета. 1998. 14 дек.



    65

    Там же.



    66

    Станислав Богданкевич — доктор экономических наук, бывший заведующий кафедрой Белорусского института народного хозяйства, первый председатель Правления Национального банка суверенной Республики Беларусь. Несмотря на заметный дефект речи, Богданкевич стал блестящим университетским лектором и уверенно владеющим аудиторией публичным политиком. После отставки возглавлял Объединенную гражданскую партию, почетным председателем которой остается до сих пор.



    67

    Вернее, со всей безответственностью, поскольку никакого поста, на котором пришлось бы реализовывать эту идею на практике, Лукашенко в тот период не занимает.



    68

    Сергей Гайдукевич, подполковник-ракетчик, лидер Народного движения Беларуси, затем, после его самораспада, возглавил Либерально-демократическую партию, заслужив прозвище «белорусского Жириновского». Во времена Саддама Хусейна считался лучшим другом иракского народа (из числа белорусов). В 2001 году баллотировался в президенты — как спарринг-партнер Лукашенко — и занял почетное третье место из трех кандидатов. В 2004 году стал депутатом Палаты Представителей.



    69

    Я сидел в зале, потому хорошо помню реакцию слушателей на это выступление.



    70

    В таком случае, ему это не помогло. Меньше чем через месяц после избрания Лукашенко президентом НДБ заявил о готовности поддерживать его. Но президент поручил мне выступить с ответной репликой: никогда, мол, Александр Лукашенко не обратится за помощью к Сергею Гайдукевичу.



    71

    Что остается от сказки…



    72

    Михаил Маринич, бывший председатель Минского горисполкома, потерял свой пост во время перестройки — его забаллотировали депутаты горсовета. Депутат Верховного Совета 12-го созыва. Был послом в Чехии и Словакии. Лукашенко отозвал его, предложив должность министра внешнеэкономических связей. Затем посол в Латвии. В 2001 году безуспешно выдвигался кандидатом в президенты, вдруг превратившись в оппозиционную фигуру общенационального масштаба. За что и поплатился: в 2004 году арестован накануне парламентских выборов и осужден на пять лет за якобы похищенные (!) у посольства США (!!) старые компьютеры (!!!).



    73

    Людмила Маслюкова, многолетнее «золотое перо» газеты «Советская Белоруссия». Была коммунистическим публицистом. После разгона парламента в 1996 году публиковалась в оппозиционной газете «Народная воля». Когда усталость от общения с демократами хлынула через край, плюнула на демократию и вернулась в «Советскую Белоруссию» — уже президентскую газету, где с тем же азартом критиковала вчерашних соратников по демократическому лагерю. Сейчас на пенсии.



    74

    Что остается от сказки…



    75

    Что остается от сказки…



    76

    Там же.



    77

    Василий Новиков — философ-марксист, партийный деятель, кандидат философских наук. В 1994 году выдвигался кандидатом в президенты от ПКБ. Проиграл. В Верховном Совете 13-го созыва избран первым вице-спикером. Вместе со многими другими депутатами в 1996 году ушел в оппозицию. Но не выдержало сердце коммуниста, и, повинуясь жесткой необходимости, Новиков перешел вначале на дипломатическую работу, а затем сосредоточился на работе в аппарате Академии наук.



    78

    Что остается от сказки…



    79

    Там же.



    80

    Позже в гараже Управления делами Президента Республики Беларусь окажется «мерседес», конфискованный у гражданина ФРГ на незаконных основаниях. Бедняге немцу придется месяцами судиться с этим ведомством во главе с менявшими друг друга президентскими «завхозами», добиваясь возврата своей законной собственности.



    81

    Чуть позже он выступит с продолжением доклада, уже вовсе состоящим из «фитилей»: кто ремонтировал квартиру спикеру, чем торгует жена премьер-министра, на какой именно иномарке ездит оппозиционный депутат Сергей Наумчик и так далее. На Сицилию все это также не тянет.



    82

    Что остается от сказки…



    83

    Там же. Шушкевич говорит о «молодых волках», имевших репутацию демократов.



    84

    Что остается от сказки…



    85

    Там же.



    86

    Владимир Ермошин был назначен на пост председателя Минского горисполкома указом президента Лукашенко в 1994 году — через год после доклада!



    87

    Полновластие российских каналов лишь недавно, к слову, с большим электоральным ущербом для себя, начал ограничивать президент.



    88

    От слова «брахаць» (белорус.) — лаять, беспардонно лгать.



    89

    Леонид Дейко — тихий депутат Верховного Совета, примыкавший к оппозиции, порядочный и безобидный человек, не нашедший себе места по окончании депутатского мандата. Сейчас работает пресс-секретарем одной из трех белорусских социал-демократических партий.



    90

    Евгений Будинас, литератор. Печатался в московских журналах, там же издавал книги. Дружил с первым секретарем ЦК КПБ Ефремом Соколовым и лидером БНФ Зеноном Позняком одновременно. После 1991 года стал книгоиздателем и бизнесменом. При Лукашенко оставил бизнес и написал роман «Дураки», ставший политическим бестселлером и (по оценке прессы) одной из самых честных книг о новейшей истории Беларуси.



    91

    Эдуард Эйдин — бизнесмен, экономический аналитик, разработчик государственных экономических программ в 1996–1998 годах. Был осужден за якобы незаконное хранение оружия, отсидел. Занимается бизнесом, в политику больше не ввязывается.



    92

    Это поняли все те, кто составил первую «команду» первого президента Беларуси, — ту, которая и привела его к власти. И только он сам понимал в то время, что пришел бы к власти и без нас.



    93

    Кроме финансовых.



    94

    Куда «вылетать» — к Кебичу?



    95

    Иван Титенков — секретарь Краснопольского райкома компартии, депутат Верховного Совета 12-го созыва, затем управляющий делами президента Республики Беларусь, «завхоз республики», фактический распорядитель «второго бюджета Беларуси». С его деятельностью на этом посту связано множество скандалов в прессе. По слухам, подписав указ о его отставке, Лукашенко вздохнул с облегчением: мол, наконец избавился от этого коррупционера. Однако слухи к делу не пришьешь.



    96

    Владимир Нистюк — военный политработник, член предвыборного штаба Лукашенко. Депутат Верховного Совета 13-го созыва, сохранивший верность поруганной Конституции и ушедший в оппозицию. Ныне — первый заместитель председателя Белорусской социал-демократической партии «Народная Громада».



    97

    Валерий Цепкало — подававший надежды молодой дипломат, замеченный Шушкевичем и взятый на работу в аппарат спикера Верховного Совета. Преемник Шушкевича Мечислав Гриб изгонит Цепкало за шашни со штабом Лукашенко. После прихода Лукашенко к власти — первый заместитель министра иностранных дел, затем посол Беларуси в США.



    98

    Виктор Шейман — армейский политработник, подполковник, депутат Верховного Совета 12-го созыва. В ходе президентской кампании отвечал за безопасность будущего главы государства. По сей день он едва ли не единственный из «команды», кто не просто сохраняет свое место рядом с Лукашенко, но и влияет на положение дел в Беларуси. О степени доверия ему говорит и то, что в 2000 году он, бывший студентом-заочником юрфака, получил назначение на пост генерального прокурора страны. С декабря 2004 года — глава Администрации.



    99

    Виктор Кучинский, секретарь комиссии по делам молодежи Верховного Совета 12-го созыва, армейский политработник. После победы Лукашенко на выборах стал помощником президента по особым поручениям, затем в течение четырех лет возглавлял Департамент по гуманитарной помощи. Получил известность, пообещав защищать Лукашенко даже с гранатометом в руках.



    100

    Класковские Л. и А.



    101

    Петр Кравченко — кандидат исторических наук, в годы перестройки — секретарь Минского горкома КПБ по идеологии. Депутат Верховного Совета 12-го созыва; согласился сдать депутатский мандат в обмен на должность первого министра иностранных дел суверенной Беларуси. Один из членов предвыборного штаба Кебича. Депутат Верховного Совета 13-го созыва, в котором возглавлял Комиссию по международным делам, затем "видный оппозиционный деятель, посол Республики Беларусь в Японии и вновь видный оппозиционный деятель.



    102

    Класковские Л. и А. Указ. соч. Трудно согласиться с этим либо опровергнуть: вряд ли кто-то, кроме биографов, бежал в это время впереди Шушкевича, стараясь разглядеть в его глазах такие высокие чувства. На него просто не обращали внимания.



    103

    Галдеж, стон, нытье (белорус.)



    104

    Класковские Л. и А. Указ. соч. С. 163.



    105

    Мечислав Гриб — генерал-лейтенант милиции, заслуженный юрист Беларуси. Начальник Витебского областного УВД затем председатель парламентской комиссии по обороне и безопасности. В качестве председателя Верховного Совета подписал первую Конституцию суверенной Беларуси. Гриб увидел в этом волю судьбы, в меру хорошо освоил белорусский язык и стал последовательно защищать демократию и суверенитет — уже после того как лишился власти, а затем ушел в оппозицию.



    106

    Расчет сработал: никому в зале больше всего не хотелось быть заподозренным в том, что он боится Лукашенко.



    107

    Анатолий Лебедько в то время был президентом Ассоциации молодых политиков и заместителем председателя постоянной парламентской комиссии по делам молодежи.



    108

    Будинас Е. Другі міжнародны кангрэс у абарону дэмакратыі і культуры «Незалежная прэса: Свабода і адказнасць»: Тэксты. Дакументы. Матэрыялы. Менск, 1996. С. 144.



    109

    Сергей Калякин — бывший руководитель Советского райисполкома г. Минска, первый секретарь ЦК ПКБ. Лидер фракции коммунистов в Верховном Совете 13-го созыва. Сохранил верность Конституции, ушел в оппозицию после референдума 1996 года. В 2001 году выдвигался кандидатом в президенты, но, судя по всему, сам предпочел не регистрироваться.



    110

    Валентина Тригубович — журналист и искусствовед, активист БНФ, участник или свидетель практически всех оппозиционных акций. Несколько лет исполняла обязанности председателя международной комиссии сойма Белорусского народного фронта. Председатель Международного общественного объединения «Белорусская перспектива».



    111

    Валерий Кез — кадровый контрразведчик, участник войны в Афганистане, генерал-майор КГБ. Ушел в 1995 году в отставку с поста первого заместителя государственного секретаря Совета Безопасности Республики Беларусь — заместителя того самого Виктора Шеймана, с которым ему предстбяло установить тесные рабочие отношения еще до выборов. После отставки — в Москве.



    112

    О чем Таразевич позже неоднократно вслух сожалел. Впрочем, дожить до «исправления» нашей с ним общей «ошибки» ему так и не довелось…



    113

    Семен Шарецкий — аграрный академик, бывший заведующий кафедрой Минской партийной школы, бывший председатель колхоза, руководитель Аграрной партии, в 1996 году избран спикером Верховного Совета 13-го созыва. Пытался сохранить хорошие отношения с Лукашенко, но после референдума 1996 года ушел в оппозицию. В 1999 году эмигрировал и некоторое время принимался на Западе как руководитель последнего легитимного белорусского парламента.



    114

    Владимир Коноплев — отставной милиционер, воспитатель в общежитии, помощник депутата Лукашенко, затем главный помощник президента Лукашенко. В 1995 году избран депутатом Верховного Совета 13-го созыва, где возглавил пропрезидентскую фракцию «Согласие». Во время кризиса 1996 года «Согласие» раскололо парламент и обеспечило Александру Лукашенко избавление от угрозы импичмента. Вице-спикер Палаты Представителей 1-го и 2-го созывов. Спикер Палаты Представителей 3-го созыва.



    115

    В момент сдачи книги в печать экс-руководитель Национальной Белорусской государственной телерадиокомпании Егор Рыбаков осужден на И лет тюрьмы по обвинению в злоупотреблении служебным положением и хищениях в особо крупных размерах.



    116

    Иван Антонович — доктор философских наук, заведующий отделом культуры ЦК КПБ. Затем представлял Беларусь в ЮНЕСКО. Был членом Политбюро ЦК компартии РСФСР времен Ивана Полозкова. После распада СССР вернулся на родину. При Кебиче возглавлял правительственный аналитический институт. При Лукашенко — заместитель министра, министр иностранных дел Беларуси. Заслуженный деятель науки Беларуси, профессор. После отставки — в Москве, читает лекции по истории и теории прав человека.



    117

    Михаил Мясникович, «заслуженный аппаратчик» Беларуси, доктор экономических наук, деятель жилищно-коммунального хозяйства, первый заместитель Вячеслава Кебича, и при Лукашенко остался в правительстве в качестве вице-премьера, затем сменил Синицына на посту главы Администрации президента. В 2001 году указом президента Лукашенко он неожиданно для всех, не будучи академиком, назначен президентом Национальной академии наук.



    118

    На здание, как мы помним, положили глаз бывшие комсомольские работники, имевшие поддержку в окружении Кебича.



    119

    Вернулся в распоряжение министра лишь Николай Карпиевич, но и он почти немедленно ушел в отпуск и начал работать в штабе.



    120

    Иосиф Середич — журналист. Работал заместителем редактора партийной газеты «Советская Белоруссия». Редактировал орган Верховного Совета «Народную газету», был отстранен от должности Лукашенко, несмотря на депутатский мандат. Создатель и главный редактор единственной ежедневной оппозиционной газеты «Народная воля».



    121

    О чем говорил А. Лукашенко в российской Думе // Народная газета. 1994. 20 мая.



    122

    Овчаров В. Московский вояж претендента // Советская Белоруссия. 1994. 20 мая.



    123

    Богданкевич С. С. 16.



    124

    Владимир Заметалин — военный политработник, при Кебиче — пресс-секретарь премьер-министра. После провала предвыборной кампании Кебича его «талант» будет востребован Лукашенко. Став «верховным идеологом» республики, заслужил ненависть независимой прессы и творческой интеллигенции, прозвавших его «черным полковником». Он успел поработать заместителем главы Администрации, председателем Госкомпечати, вице-премьером. Курировал связи с Ираком. Окончательно (ой ли?) отправлен на отдых в 2001 году.



    125

    Много позже люди, летевшие в том самолете, будут утверждать, что нечто похожее действительно случилось, но Вячеслав Кебич, возглавлявший тогда белорусскую делегацию, якобы просто не стал портить карьеру молодому депутату, замяв дело предположением, что сумочка стюардессы могла случайно попасть в вещи депутата Лукашенко. Но кого в суете предвыборной кампании заботит истина?



    126

    Зинаида Гончар, жена и соратник Виктора Гончара.



    127

    Юрий Захаренко, председатель Следственного Комитета, а затем министр внутренних дел, был обаятельным и общительным человеком, но слабо разбирался в политике. Будучи министром, публично обвинил главу МИД Германии Клауса Кинкеля в том, что тот прибыл с визитом в Минск, чтобы «залить Беларусь кровью». После отставки перешел в оппозицию. Трагическая судьба Захаренко, бесследно исчезнувшего в мае 1999 года, внесла его в список жертв борьбы за свободу Беларуси.



    128

    Как позже политтехнологи предложат голосовать и российскому народу.



    129

    Депутаты, поддерживавшие Лукашенко, во главе с Анатолием Лебедько немедленно начали собирать подписи в знак протеста с требованием восстановить вещание программы, но сам Лукашенко отказался подписать это требование.



    130

    Александр Пупейко — создатель финансово-промышленной империи «ПуШе», кандидат физико-математических наук. Свято верил в то, что политика должна быть рациональна. Оказалось, что если политика иррациональна, хуже от этого как раз тем, кто ждет рациональности, то есть бизнесменам. «ПуШе» была уничтожена властями. Пупейко, против которого возбуждили уголовное дело, эмигрировал в Польшу, где получил политическое убежище после безуспешных попыток белорусских властей добиться его экстрадиции.



    131

    Я не Сорос // Белорусская газета. 2001. 18 июня.



    132

    Валерий Круговой — финансовый деятель и экономист, еще одна жертва «рациональных подходов к политике». Баллотировался в Верховный Совет 13-го созыва, получил депутатский мандат, подписал заявление об импичменте, отозвал подпись — в обмен на прекращение уголовного дела, после чего эмигрировал.



    133

    Бизнесмена Александра Саманкова арестуют в кабинете помощника президента Александра Сазонова — якобы при попытке дать тому взятку.



    134

    Черкасова В. Арест в Администрации президента. Так начиналась «большая жратва» // Белорусская деловая газета. 1999. 13 авг. Автор процитированной статьи журналистка Вероника Черкасова трагически погибла в 2004 году — тело с сорока ножевыми ранами обнаружили в ее квартире. Следствие с упорством повторяет, что ее гибель не связана с профессиональной деятельностью. Хотя и жизнь, и смерть настоящего журналиста всегда связаны с его профессией.



    135

    Тамара Винникова — финансовый и политический деятель, «дикая орхидея» белорусской политической и экономической элиты. Красивая, сильная женщина (львицы всегда сильнее львов, даже в политике). Возглавляла крупнейший коммерческий банк страны — «Беларусбанк». Затем стала неформальным советником Александра Лукашенко. В 1995–1997 гг. — председатель правления Национального банка Беларуси. Ее близость к главе государства будет стоить ей свободы, однако она сумеет оказаться с семьей в Лондоне. Общаться с ней пришлось по электронной почте. В ответах на вопросы г-жа Винникова традиционно уклончива. Однако это ее право, выстраданное и заслуженное.



    136

    Леонов В. Указ. соч. С. 32.



    137

    Однако Лукашенко слово сдержал — заводы запустил. Какой ценой для белорусской политики и экономики — другой вопрос. Кебич, скорее всего, такую цену платить бы не согласился.



    138

    Цифры приводятся от числа избирателей, пришедших на участки для голосования.



    139

    Олег Богуцкий — историк и политолог. Помощник депутата Станислава Шушкевича, активист социал-демократического движения. В 1999 году был близок к Виктору Гончару, входил в состав так называемого оппозиционного Центризбиркома.



    140

    Гриб М. Указ. соч. С. 166.



    141

    Гриб М. Указ. соч. С. 118.



    142

    Павел Якубович — журналист, чьи фельетоны и футбольные репортажи читали все — от рабочих до академиков. Во время августовского путча 1991 года был одним из немногих сотрудников государственных газет, кто резко и недвусмысленно заявил о его незаконности, за что и удостоился награды международного союза журналистов «За гражданское мужество». В 1995 назначен главным редактором президентской газеты «Советская Белоруссия». Редактор должен ориентироваться на читателя, а главным читателем был и остается Лукашенко, сам назвавший себя «советским белорусом».



    143

    Вероятно — обоюдному, если говорить обо мне и президенте.



    144

    Кем он и стал после победы, так как должность Управляющего делами Президента ассоциировалась у всех с должностью завхоза, пусть даже республиканского масштаба (ему пресса даже прозвище дала — «завхоз республики»).



    145

    Скорее всего, в то время он все-таки полагал, что эта формула к нему лично не относится. И в новой команде ему тоже найдется достойное место.



    146

    Стенограмма беседы с Л. Синицыным.



    147

    Черкасова В. Человек в черном // Белорусская газета. 2002. № 345. 29 июля.



    148

    Михаил Пастухов — бывший заведующий кафедрой Института национальной безопасности, доктор юридических наук, профессор, член 1-го состава Конституционного суда Республики Беларусь. В 1996 году — один из судей-докладчиков по делу об импичменте. Остался до конца верен Конституции 1994 года. Руководитель Центра правовой защиты СМИ при Белорусской ассоциации журналистов.



    149

    Семен Домаш, председатель Гродненского областного совета. Член президиума Верховного Совета 13-го созыва, остался верен Конституции 1994 года. В 2001 году зарегистрирован кандидатом в президенты Беларуси но, под давлением «общественности» снял свою кандидатуру в пользу единого кандидата Владимира Гончарика, что стоило самому Домашу инфаркта. После 2001 года ушел из политики



    150

    Римас Стаумпе. Упал и отжался. // Белорусская газета. 2000. 2 мая.



    151

    Галко Н. Александр Лукашенко: «Буду настаивать на создании властной вертикали» // Народная газета. 1994. 22 сент.



    152

    «Программа должна стать документом, консолидирующим все структуры государства и общества»: Выступление президента Александра Лукашенко на сессии Верховного Совета Республики Беларусь // Народная Газета. 1994. 30 сент. При этом «представительстве» говорилось, но его даже не сочли нужным оформить. «Ни А. Лебедько, ни Д. Булахов ни де-факто, ни де-юре не являлись представителями президента в Верховном Совете двенадцатого созыва» (Лебедько, стенограмма).



    153

    Президент с Титенковым примеряли в кабинете новый костюм.



    154

    Кое-кто недоумевает, почему, став ярым оппозиционером, бывший премьер так и не обнародовал «всю правду» о своем финансовом участии в кампании Лукашенко, что заметно снизило бы легитимность президента. Что за этим — осторожность? Или боязнь показаться недальновидным и смешным: как же, собственными руками и на собственные деньги создал того, кто его же и уничтожил как финансиста и политика.



    155

    Старикевич А. Новые люди в коридорах власти // Известия. 1994. 8 сент. Похоже, Старикевич все-таки кое-что путает. Никому, кроме Чигиря, портфель премьера не предлагался. Были люди, которые просили для себя эту должность. Говорили также, что Гончар и Булахов активно предлагали кандидатуру Михаила Мясниковича, явно не проходную в тот момент.



    156

    Леонов В. С. 69–70.



    157

    Транш был небольшой, если память не изменяет 120 миллионов, но на очень льготных условиях. Это было хорошим знаком. Запад показал, что готов разговаривать с Лукашенко и готов финансировать реформирование белорусской экономики.



    158

    Синякевич И. Нужна ли России благополучная Белоруссия? // Известия. 1994. 9 авг.



    159

    Выступление президента Александра Лукашенко на сессии Верховного Совета Республики Беларусь // Народная газета. 1994. 30 сент.



    160

    Богданкевич. С. 39.



    161

    Леонов В. С. 70.



    162

    Честное президентское слово будет даваться народу еще неоднократно.



    163

    Владимир Ермошин — в 1994–1999 годах председатель Минского горисполкома, затем в течение года премьер-министр, назначенный на этот пост против собственного желания. Продемонстрировал удивительное для чиновника такого ранга сочетание карьерных качеств, деловитости и порядочности. После отставки некоторое время руководил белорусским филиалом МТС, а затем уехал работать в Москву.



    164

    Леонов В. С. 72–73.



    165

    Позже правительство уже никогда не осмелится демонстрировать главе государства наличие собственного отношения к происходящему в стране.



    166

    «Все граждане становятся служащими и рабочими одного всенародного, государственного "синдиката"». (Ленин В. И. Государство и революция. 1918). Сталин использует эту цитату совершенно в лукашенковском духе: «Организация учета, контроль над крупнейшими предприятиями, превращение всего государственного экономического механизма в единую крупную машину, в хозяйственный организм, работающий так, чтобы сотни миллионов людей руководились одним планом, — вот та гигантская организационная задача, которая легла на наши плечи» (Сталин И. К вопросам ленинизма. М.; Л., 1926).



    167

    Стенограмма беседы с Э. Эйдиным



    168

    У Мясниковича была репутация умного и осторожного аппаратчика. Было очевидно: если он сдержит слово и уйдет в отставку, посыплется весь состав правительства.



    169

    Галко Н. Аляксандр Лукашэнка: «Буду настойваць на стварэнні уладнай вертыкалі» // Народная газета. 1994. 22 сент.



    170

    Стенограмма беседы с М. Пастуховым.



    171

    Стенограмма беседы с В. Тригубович.



    172

    Владимира Хилько, главу Сбербанка, позже арестуют, осудят и посадят.



    173

    То есть банк, которым руководила Винникова.



    174

    См.: Страной управляют мафиозные кланы // Свабода. 1994. № 49.



    175

    Василий Долгалев — депутат Верховного Совета 12-го созыва, заместитель председателя контрольной палаты. После прихода Лукашенко — начальник службы контроля Президента. Вместе с Синицыным ушел из Администрации в правительство на должность вице-премьера, вместе с Синицыным в июле 1996 года подал заявление об отставке. Но отставка не была принята, и Долгалев поработал и первым вице-премьером, и председателем Брестского облисполкома, и дважды полпредом президента Беларуси в Москве. В общем, «ценный кадр».



    176

    Что, в свою очередь, позволит Титенкову подать в суд иск о защите чести и достоинства. А это вынудит Сергея Антончика, к тому времени уже безработного, продать часть имущества, чтобы во исполнение решения суда начать погашать иск г-на Титенкова.



    177

    Что и подтвердит потом Конституционный суд.



    178

    Как я понимаю, в тот момент Синицын был прав: только рехнувшийся на почве идейной верности начальству чиновник может нести такую чушь.



    179

    Я определенно был плохим чиновником. Какой хороший чиновник станет дожидаться решения собственной судьбы в приемной, имея возможность «морально давить» на начальство в его кабинете?



    180

    Главных редакторов государственных газет уволили почти всех, включая редактора парламентской «Народной газеты» Иосифа Середина, которого увольнять и вовсе не имели права — потому, что газета была парламентская, и потому, что Середич был депутатом.



    181

    А произошло и это, и многое другое. Каждый раз, когда я читаю в прессе о закрытии очередной газеты, об избиении либо осуждении журналиста или редактора, я думаю, что был прав, когда уходил в отставку. Помешать этому было бы не в моих силах. Единственное, что остается, — работать в негосударственных белорусских изданиях, вместе с ними ощущая на себе «прелести» лукашенковской информационной политики.



    182

    Изображение всадника с копьем — символ, древний, как память о Грюнвальдской битве, в которой белорусские воины сражались под бело-красно-белыми знаменами.



    183

    Филарет (в миру — Кирилл Вахромеев) — Митрополит Минский и Слуцкий, Патриарший Экзарх Всея Беларуси. Длительное время был начальником Отдела внешних церковных сношений Русской Православной Церкви. Декан теологического факультета закрытого властями негосударственного Европейского гуманитарного университета, вместе с факультетом без потерь перешедший в государственный университет. Депутат Верховного Совета 12-го созыва.



    184

    Вероятно, консультативный характер вопроса о праве президента на роспуск Верховного Совета и был компромиссом, обеспечившим лояльность парламентского большинства.



    185

    Стенограмма беседы с В. Голубевым.



    186

    Там же.



    187

    После референдума Лукашенко переедет в бывшее здание ЦК КПСС, демонстрируя всем, кто теперь хозяин в Беларуси.



    188

    Язеп Бролишс — следователь Прокуратуры Республики Беларусь по особо важным делам. Получил известность, доказав, что массовые захоронения в урочище Куропаты относятся ко временам сталинских репрессий, а не Великой Отечественной войны.



    189

    Такова логика памяти: сопричастные к таким событиям — иногда непроизвольно — стараются забыть самое неприятное.



    190

    Напомним, что депутатские кабинеты располагались тогда в бывшем здании ЦК компартии Беларуси, а сессии проводились в Овальном зале Дома правительства.



    191

    Дом искусств и магазин «Океан» расположены в пяти минутах ходьбы от штаб-квартиры БНФ, так что, получается, туда избитых депутатов и доставили — тех, кто пожелал.



    192

    Стенограмма 16-й сессии ВС БССР 12-го созыва, № 95–96.



    193

    Там же.



    194

    Там же.



    195

    Стенограмма 16-й сессии ВС БССР 12-го созыва, № 95–96.



    196

    Там же.



    197

    Что, кстати, Лукашенко признает в 1996 году, «делегировав» Дементея в верхнюю палату сконструированного им «ручного» парламента.



    198

    Стенограмма 16-й сессии ВС БССР 12-го созыва, № 95–96.



    199

    Там же.



    200

    Там же.



    201

    Юрий Азаренок — режиссер, специализирующийся на пасквилях, "облищающих" белорусскую оппозицию. Некоторое время исполнял обязанности пресс-секретаря Республиканской прокуратуры (во времена Виктора Шеймана).



    202

    Говорят, что она «стоит» намного дороже.



    203

    Татьяна Протько — кандидат физико-математических наук, историк науки и общественно-политической борьбы, автор фундаментального труда по становлению советской тоталитарной системы. Председатель Белорусского Хельсинкского комитета.



    204

    Войтович Н. Разорвали флаг // Свабода. 1995. 19 мая.



    205

    Это «белорусское электоральное чудо» потом будет повторяться в еще больших масштабах. Но основа его закладывалась тогда.



    206

    По Конституции Верховный Совет считался легитимным, лишь при условии, что было избрано большинство депутатов.



    207

    Это поражение, кстати, подтвердило его аппаратное «прозвище» — «Гробовщик». Так называли Мясниковича те, кто помнил, что он начинал свою карьеру в качестве главного инженера «спецхозяйства» белорусской столицы — правительственного кладбища.



    208

    Георгий Бадей, экономист и чиновник. Министр труда в правительстве Вячеслава Кебича, министр экономики в правительстве Михаила Чигиря. После отставки председатель Белорусского союза предпринимателей и арендаторов имени М. С. Кунявского.



    209

    Валентина Святская, комсомольская активистка. После падения коммунистической системы принимала активное участие в создании Аграрно-демократической партии. После референдума — «руководитель секретариата Президиума Верховного Совета Беларуси» (той части депутатов, которые не признали новую Конституцию). Член БНФ.



    210

    К чести Калякина замечу, что с тех пор Партия коммунистов Беларуси остается, увы, едва ли не единственной политической силой в Беларуси, которая никогда не нарушала данного ее руководством слова.



    211

    А позднее и к бесславному политическому концу.



    212

    Лукашенко не в первый раз в этот момент разыграл роль «батьки» — отца. Он сам придумал и сам навязал всем это магическое прозвище. Ведь только батька может «тыкнуть» любому сыну, независимо от возраста, и это не будет считаться хамством. Только отцовские побои сын вынужден сносить как должное: батька выпорет, батька и пожалеет. Слово подхватила оппозиционная пресса и сорокой понесла по всей стране, зомбируя народ: «Батька, батька, батька…» А самозваному «батьке» того и надо было.



    213

    Стенограмма беседы с О. Абрамовой.



    214

    Стенограмма беседы с В. Святской.



    215

    Стенограмма беседы с В. Нистюком.



    216

    Если полномочия действительно существовали, то переговорщика выбрали весьма удачно: Мордашов и Тихиня были соратниками со времен их общей работы в ЦК КПБ. Оба они оставались «на хозяйстве» в дни августовского путча 1991 года.



    217

    И отсидел — по обвинению в якобы незаконной предпринимательской деятельности — около трех лет.



    218

    Совсем недавно мы увидели явное тому доказательство на примере экс-президента Литвы Роландаса Паксаса.



    219

    Впрочем, он с ними «это» и сделал. Достаточно вспомнить, что экс-спикер парламента Станислав Шушкевич по «милости» нашего всенародно избранного главы государства до сих пор получает пенсию в размере менее двух долларов США.



    220

    Леонов В. Указ. соч. С. 82.



    221

    Не вполне так: «да-да-нет-нет-нет-нет-нет». Четыре вопроса внес президент, три — парламент. По первым двум президентским вопросам (о Конституции и о совмещении дня Независимости с днем освобождения Беларуси) нужен был ответ «да», по остальным (отмена смертной казни и введение частной собственности на землю) — «нет». Отрицательного ответа власть ждала и на три парламентских вопроса: о новой редакции Конституции (без поста Президента), о финансировании органов государственного управления исключительно из государственного бюджета и о выборности руководителей местных органов власти всем населением. Это стремление загнать голосование в ритм «речевки» превратило Беларусь в посмешище: белорусы оказались единственным народом, разрешившим своему правительству финансироваться не из бюджета, а еще невесть из каких источников!



    222

    При этом сам Лукашенко утверждал, что как раз теперь баланс ветвей власти в Беларуси установлен.



    223

    Леонов В. Указ. соч. С. 81.



    224

    Уже в первом интервью после назначения на пост премьер-министра Чигирь рассказал о своем пристрастии к пчеловодству.



    225

    Стенограмма беседы с В. Гончариком.



    226

    Леонов В. Указ. соч. С. 81.



    227

    Стенограмма беседы с В. Гончариком.



    228

    Недаром Лукашенко решил отобрать у парламента контрольные функции.



    229

    Этот высокий дипломатический талант был по достоинству оценен президентом, позже назначившим Саковича послом в Молдове.



    230

    Процедура, не предусмотренная никакими правовыми нормами: формально Малумов находился не при исполнении своих обязанностей, так что его подпись не имела никакой юридической силы.



    231

    Один из них то ставил подпись, то отзывал, так что даже Тихине это надоело, и он поставил вопрос ребром: «Виктор Иванович, так вы определитесь, наконец, с кем вы!» Как в том анекдоте про мартышку: с умными ты, мартышка, или с красивыми?



    232

    Юрий Хащеватский — кинодокументалист и общественный деятель. Создатель трех десятков игровых и документальных картин, в том числе нашумевшей ленты «Обыкновенный президент», по сравнению с которой фильм Майкла Мура о Джордже Буше — жалкий ремейк. Лауреат премии имени А. Д. Сахарова за гражданское мужество.



    233

    Так, например, на пост вице-спикера от фракции «Гражданское действие» он не стал выдвигаться сам, а предложил кандидатуру Геннадия Карпенко.



    234

    Национальная служба новостей. 1996. 25 ноября.



    235

    Лидия Ермошина — юрист, председатель Центризбиркома Республики Беларусь с ноября 1996 года, соавтор всех «элегантных побед» над электоратом, одержанных с тех пор Александром Лукашенко. Ее роль в борьбе с белорусской демократией по достоинству оценена международным сообществом: глава белорусского ЦИКа объявлена «невъездной» на территорию Европейского Союза — наряду с лицами, подозреваемыми в причастности к физическим расправам с оппонентами режима.



    236

    Последнее очень показательно: Кравченко, председатель комиссии Верховного Совета по международным делам, бывший министр иностранных дел, хорошо ориентировался в вопросах международного права, а потому его присутствие на подобном, мероприятии было крайне невыгодно президентской стороне.



    237

    Григорий Василевич, доктор юридических наук, член Конституционного суда 1-го состава. Один из ведущих разработчиков текстов обеих редакций белорусской Конституции. Получил широкую известность среди журналистов благодаря тому, что был единственным судьей Конституционного суда, регулярно шедшим вразрез с мнением большинства своих коллег и высказывавшим «особое мнение» в ходе рассмотрения вопросов о нарушении президентом Конституции. Председатель Конституционного суда 2-го состава.



    238

    Этот пункт и завизировал Валерий Тихиня, продемонстрировав тем самым готовность его исполнить.



    239

    Валерий Щукин, капитан второго ранга, депутат Верховного Совета 13-го созыва. Участник многочисленных политических баталий. Неоднократно арестовывался за участие в несанкционированных оппозиционных акциях. Исключен из ПКБ за инакомыслие и публикации в близкой к БНФ газете «Народная Воля».



    240

    Стенограмма беседы с О. Абрамовой.



    241

    Стенограмма беседы с В. Святской.



    242

    Напомним: бывший главный помощник президента, а в 1996 году — лидер пропрезидентской фракции в Верховном Совете.



    243

    Объективности ради следует сказать, что это во многом — результат работы президентских радио и ТВ.



    244

    Леонов В. Указ. соч. С. 83



    245

    Василевич Г. А. Референдумы в Беларуси и ее путь к независимости в конце XX столетия. С. 111.



    246

    Об этом недавно написана целая книга, так и названная — «Случайный президент». Название легкомысленное, если не безответственное.



    247

    Когда-нибудь, впрочем, сбудется и этот прогноз: стоящие часы дважды в сутки показывают точное время.



    248

    Другое дело, что тогда, когда он произносил эти слова, ему казалось, что двенадцать лет — это много. Иначе в новый текст Конституции было бы сразу заложено пожизненное президентство.



    249

    Народ вправе решать свою судьбу. Минск, 1997. С. 69.



    250

    Именно так позже скажет о себе профессор Урал Латыпов, в должности министра иностранных дел, госсекретаря Совета безопасности, а позже главы Администрации президента полностью разделивший с Лукашенко персональную ответственность за все катаклизмы новейшей белорусской истории.



    251

    Будь на месте белорусов украинцы, результат, как показывают президентские выборы 2004 года на Украине, мог быть иным.



    252

    Жолифф А. Белорусское приключение // ARCHE. 2004. № 2. С. 224. Анни Жолифф — супруга первого посла Франции в Минске Клода Жолиффа.



    253

    Жолифф А. Белорусское приключение//ARCHE. 2004. № 2. С. 224.



    254

    Так из Минска выдворили вице-спикера Государственной думы России Ирину Хакамаду и лидера думской фракции СПС Бориса Немцова, прибывших по приглашению независимого аналитического центра.



    255

    До августа 1991 года там располагались дачи руководства белорусской компартии. После падения коммунистической системы в Дроздах мирно соседствовали резиденции первых лиц белорусского государства и руководителей аккредитованных в Минске дипломатических миссий.



    256

    Созданный Будинасом музей белорусской материальной культуры «Дудутки» многие годы являлся центром дипломатической жизни Беларуси.



    257

    Кран-Монтана: пытаясь унизить гостя, хозяева унизили себя. Инструменты те же: провокация, клевета и ложь // Советская Белоруссия. 1998. 14 июля. № 181–182.



    258

    Дейч М. Коричневые. М., 2003. С. 394



    259

    Троекратное — в связи со скандалом вокруг «Дроздов», в связи с отказом белорусского МИДа выдать визы иностранным сотрудникам офиса ОБСЕ в Минске и в связи с нежеланием белорусских властей содействовать следствию об исчезновениях политических оппонентов режима — о чем чуть позже.



    260

    Силицкий В. Гістарычны выбар Лукашэнкі. ARCHE. 2004. № 2. С. 15.







     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх