4.4. Русская идея: проблемы поиска

Формулируя американскую национальную идею как идею «единственной сверхдержавы», в контексте евразийской геостратегии американский политолог З. Бзежинский определяет ее основное содержание следующим образом: «… акцент на политическую демократию и экономическое развитие… стремление к личному успеху». По его мнению, эта доктрина, основанная на индивидуальном самовыражении, смеси идеализма и эгоизма, является «сильной комбинацией», обладающей притягательной «энергетикой, амбициями и высокой конкурентоспособностью» во всем мире.

У каждого народа сложилась своя судьба и историческое место в мировом сообществе. Поэтому сомнительным выглядит намерение американцев распространять свои ценности во всепланетарном масштабе. В этом случае уместно вспомнить высказывания английского ученого Б. Рассела, осуждавшего подобную практику в эпоху колониализма: «… британские служащие в Индии продолжали верить в то, что «обладают некими ценностями» и их во чтобы то ни стало следует передать коренному населению, «как бы мало оно того не желало». Похоже, 3. Бжезинский руководствуется именно этими, а не современными императивами.

В одном из интервью А. И. Солженицын, творчество и патриотические взгляды которого имеют мировую известность, на поставленный вопрос о возможности определения сущности русской идеи сослался на высказывание выдающегося государственного деятеля середины XVIII века графа Шувалова и вслед за ним определил ее как «сбережение народа». Сюда же можно добавить: «и государства», ибо оно создавалось, по словам философа Н. Бердяева, «огромной тратой сил», и границы его имели историческую обусловленность.

Мнению 3. Бжезинского «о возрастающей роли национализма в ХХ веке», ставшего одной из причин распада СССР, стран Восточной Европы, и создающего напряженную обстановку в ряде российских регионов, можно противопоставить перспективы наметившегося объединения Западной Европы и консолидацию исламского мира. Более убедительной выглядит точка зрения нашего соотечественника В. Шульгина, который одним из первых обратил внимание на то, что с середины XX века «национализм перестал быть силой конструктивной».

Причину современных национальных российских проблем полпред Президента В. Г. Казанцев видит в другом. Он отмечает непреодоленность состояния государственного кризиса в России и связывает это не в последнюю очередь с тем, что в новой России пока не сложилась идея, которую принято называть «державной» или национальной идеей. По его мнению, существует возможность поиска такой идеи в рамках евразийской геостратегической концепции и различных версий «неоевразийства». У этой идеи, по мнению и в соответствии с выводами В. Г. Казанцева, есть «историческая обусловленность».

Россия — это, безусловно, Евразия, но не вся Евразия — это Россия. Российское сообщество народов, не представляя из себя целостной этнонациональной системы, проявляло себя на разных исторических этапах прежде всего как государственно-политическое и уже затем как цивилизационное образование.

Евразийское сообщество в большей своей части совпадает с российским, но имеет и такие исключения, где на первый план выступает цивилизационная взаимосвязанность, а сложившиеся общегражданские связи предстают уже в менее устойчивом виде и подвержены даже распаду.

Субъекты Российской федерации до сих пор интегрированы в российское государственное пространство по-разному. Пределы этой интегрированности не подвергались глубокому и объективному изучению, а принципы российского общегражданского этнонационального соглашения остаются не выверенными до сих пор.

Перед Россией стоит вопрос: в каком направлении совершенствовать российскую государственность, как развивать «русскую консолидирующую идею»: совершенствовать ее эволюционно, без отрыва от исторических корней тысячелетней континентальной российской цивилизации или избрать иной путь развития государственности?

Безусловно, решения должны приниматься на основе опыта, имеющегося у человечества, достижений и исторических итогов его цивилизационной деятельности.

У российской государственности имеются свои достижения, свой опыт и вклад в понимание мирового общественно-исторического процесса. Показателем жизнеспособности и эффективности российского сообщества народов может служить наличие достаточно сильного государственного поля, обеспечившего геополитическую стабильность России на протяжении многих столетий. Это же подтверждают немалые притягательные возможности России, особенно ярко проявившиеся в конце ХIХ века, но существующие и поныне.

Не случайно эмиграция в пределы России держалась в отдельные периоды ХIХ века примерно на таком же уровне, как и в США, с той лишь разницей, что такая эмиграция по преимуществу была аграрной. Тем не менее, приезжих привлекали в России не только свободные земли, но и защищенность «твердым государственным порядком». К концу ХIХ века стали приниматься даже соответствующие законы для ограничения имиграции.

Влияние на эти притягательные возможности, наряду с другими факторами, оказывал и огромный потенциал русской культуры, роль которой в не имеющем мировых аналогов континентальном полиэтнонациональном объединении остается до сих пор не до конца изученной. Существуя взаимосвязанно с русской культурой, самобытность культур других народов Евразии продолжала сохраняться и развиваться. В этой связи, вопреки сложившимся представлениям, «русификацию» нельзя воспринимать как явление негативное, так как она имела прежде всего созидательную направленность. Занимавшийся осмыслением имперского феномена Г. П. Федотов с удивлением писал, что в России «…обрусение германцев шло еще быстрее, чем на Западе их романизация…» Иностранцы, приезжавшие в страну на службу или в поисках лучшей доли, становились, как правило, русскими по духу. Восточное славянство из-за близости культур это влияние должно было затрагивать, несомненно, еще в большей степени. Попадая в среду друг друга, русские, украинцы и белорусы легко адаптируются и чувствуют себя как в среде своего собственного народа, быстро утрачивая вследствие этого приверженность к своим этническим различиям. При этом до 1917 года в новых общепринятых традициях преобладали чаще всего общерусские начала.

После революционных изменений, преобразовавших Европу и мир в целом, в начале XX века России удалось сохранить целостность складывавшегося на протяжении многих веков геополитического и цивилизационного пространства. Позитивный потенциал евразийства в этом отношении сыграл решающую роль, и его возможности до сих пор сохраняются. Однако это явление нельзя идеализировать, как это делалось в момент формирования представлений о нем в 20–30-е годы ХХ века и делается рядом научных школ на современном этапе развития общественных научных знаний. Фактическая государственная ориентация на евразийство видоизменила складывавшийся государственно-политический баланс и направленность связанного с ним континентального взаимодействия. Из-за этого ранее сложившиеся общегражданские связи постепенно переводились на более низкий уровень сплочения, несмотря на все утверждения о появлении нового сообщества людей: «советского народа», что создавало предпосылки для их последующего разрыва.

Вместе с тем при решении некоторых вопросов государственного строительства было допущено смещение и в сторону западноевропейских реалий со сложившимися идеалами национальных государств. Заимствовался также опыт колониальных империй, в которых устанавливались более или менее прочные цивилизационные контакты, но при явной подавляющей роли культурно-религиозных ценностей метрополий.

При этом не учитывалось, что в колониальных империях отсутствовало геополитическое континентальное взаимодействие и общегражданское государственное срастание, характерное для России. И ко всему прочему, в России было провозглашено «право наций на самоопределение вплоть до отделения»75 даже в тех регионах, где был смешанный состав населения.

А к ним относились не только Северный Кавказ и Новороссия. На весьма обширной бывшей российской окраинной периферии сложились своеобразные консолидированные общности, важнейшей неотъемлемой базовой составляющей которых являлся русский язык и культура. Именно на их основе и происходило цивилизационное срастание различных как однородных восточно-славянских, так и иных этнонациональных компонентов.

В этих специфических контактных зонах прошлого необходимо было соблюдать принцип равенства всех народов, с предоставлением им культурно-национальной автономии и с обязательным сохранением объединяющей цивилизационной первоосновы: свободы пользования русским языком и культурой. Ее не удалось, как мы видим, вытеснить, например, из того же северокавказского общественно-территориального сообщества народов даже при помощи специальных мер, предпринятых сепаратистами, организовавшими мощнейшую идеологическую обработку населения.

Эта закономерность повторяется и в наши дни. Нарушение в этих зонах сложившегося цивилизационного равновесия пока приводит лишь к разрушительным последствиям. Подтверждением могут служить, в частности, результаты неприятия украинскими государственными институтами объективно существующих признаков мощного русского цивилизационного влияния, требующего равноправного статуса, в том числе и в использовании языка. Распространяющиеся в этой республике утверждения, что крымские татары — это один из коренных народов, а русские — пришлые, выглядят по меньшей мере как нелепые. Цена этой несправедливости, выражающаяся в разрушении восточно-славянского единства «творцами самостийности», к сведению не принимается.

Незнание особенностей России нельзя ставить в вину только тем, кто волею судьбы после бурных событий в 1917 году оказался у власти. Оно так или иначе предопределило их интеллектуальную драму, стратегические просчеты, обернувшиеся в конце века распадом страны и масштабной трагедией для тех, кто оказался вне пределов привычных государственных границ.

Впрочем, незнание России тогда было присуще большинству политических сил, заявлявшим претензии на ее переустройство. Вызывалось это не в последнюю очередь идеологическими ограничениями общественно-исторических знаний о ней, ситуацией в исторической науке, которая не смогла к тому переломному моменту дать ответы на запросы эпохи.

Если в итоге окинуть взглядом общественно-исторические обобщения последних лет, то можно сделать ряд следующих замечаний по этому поводу.

Наиболее сильное воздействие на них, как показали события 90-х годов ХХ века, оказала все же концепция: «Россия до революции — «тюрьма народов», сыгравшая не последнюю роль в дезинтеграции былой государственной и цивилизационной целостности Евразии. Ее деструктивность стала особенно нарастать после того, как произошла дискредитация «интернационализма», а связанное с ним классовое измерение исторического процесса было признано ошибочным. Неслучайно именно на основе этой концепции, несмотря на то, что она так и не обрела стройной системы доказательств, на исходе ХХ века стали проявляться различные модификации национализма, в том числе в ряде российских автономий. Важнейшей отличительной чертой его является абсолютизация национального государства и принципа «права на самоопределение», реализованного в моноэтнических странах Запада. России приписывается «историческая вина за покорение и угнетение других народов», и она рассматривается в качестве последнего рубежа универсализма, который неизбежно постигнет участь всех империй, то есть распад.

Одной из разновидностей националистической парадигмы является русский национализм, в котором, напротив, очень сильны интеграционные свойства и стремление сохранить державу. Однако преобладающим в нем выступает также начало национальное. Основой русской цивилизации признается православие. Представители этой разновидности национализма называют его еще и неославянофильством.

С данной разновидностью русского умеренного национализма не следует смешивать крайние его проявления. В них делается упор на доминирование «имперских интересов» и «тотальных карательных санкций к инородцам», имевших якобы решающее значение в становлении российской государственности.

Следующим современным направлением в осмыслении особенностей России и установления ее единства с Северным Кавказом является направление евразийства, зародившееся в среде белой эмиграции еще в 20-е годы ХХ века. Согласно этой теории, Евразия (Россия) — срединный континент, окруженный азиатской и европейской периферией. Она предстает как «возглавляемый Россией особый культурный мир», единый и в то же время многообразный, складывавшийся в границах Российского государства. Ее нельзя сопоставлять «с каким-нибудь из европейских государств». Историческую задачу Евразии впервые сформулировали монголы, создав политическое единство в своей империи. Поэтому русская государственность есть ее наследие и предстает как европейско-азиатский (главным образом, как русско-мусульманский) синтез.

Основу евразийства составляет особое соотношение государственного и цивилизационного начал в мироустройстве евразийских народов, причем первое выделяется как приоритетное.

«Русская идея», как и идеи самобытного развития любого другого народа из выделенных сообществ, не может быть всесторонне понята в отрыве от общероссийской и евразийской, и осмысление их должно опираться не на идеализацию и благие пожелания, а на конкретные научные проработки. При определении границ России нельзя руководствоваться, в отличие от других стран, тенденциями узкого национализма — ни русского, ни национально-регионального. Этими тенденциями нельзя было руководствоваться уже в ХVI—ХVII веках, когда после объединения собственно русских земель Россия возложила на себя под давлением геополитических обстоятельств великую миссию объединения Евразии. Все имевшие место попытки в прошлом отойти от этой реальности или ее игнорировать были обречены, как правило, на неудачу.

При определении границ общегражданского российского сообщества, в отличие от утвердившейся практики других стран, необходимо искать предел притяжения не какого-то отдельно взятого этнонационального поля, а поля государственного на основе свободного волеизъявления народов. Установленные законом или произвольные административные разграничения государственными служить не могут. Они вполне закономерно провоцируют и будут провоцировать вооруженные конфликты, способные при стечении роковых обстоятельств обрести еще больший размах по сравнению с тем состоянием, которое мы наблюдаем в России сейчас.

Всеобщего распада российского полиэтнонационального сообщества не произошло. Оно, несмотря на «независимые» республики и возведенные таможенные преграды между ними, все еще сохраняет устойчивое цивилизационное и даже, что весьма существенно, общегражданское единство. Осознание этой реальности рано или поздно, можно предполагать, наступит снова и уже происходит у многих народов, составлявших бывшую Российскую империю и Советский Союз.

При этом нужно иметь в виду, что дважды по одним и тем же сценариям в истории ничего не повторяется. Если раньше это объединение брало истоки из геополитических реалий, переходило затем в государственно-политическое и цивилизационное, то теперь протекание его неизбежно будет развиваться в несколько иных вариациях и последовательностях.

Нельзя исключать и того, что деструктивные процессы в Евразии задержатся надолго и разъединение ее частей будет закреплено на длительный период. В этом случае неизбежной станет масштабная этнонациональная переорганизация геополитического пространства преимущественно за счет массовых переселений в российские пределы тех, кто не может отделить свою судьбу от судьбы России, что и наблюдается уже в последние годы. Объединительные тенденции начнут ослабевать, и продолжится достаточно болезненное переналаживание государственно-политической системной целостности на обособленное политическое функционирование отделившихся субъектов, а вслед за ней и цивилизационное. До каких пределов — покажет время.

«…в России нельзя стоять на почве узкого национализма»

(С. Ю. Витте)

«Любое крупное государство прогрессивнее мелкого».

(Гегель)

«От избытка зла не может произойти добро».

(В. А. Кропоткин)

«Франко-Прусскую войну выиграл не немецкий солдат, а немецкий учитель …»

(Отто фон Бисмарк)