5.2. Спокойствие и безопасность России! Были другие пути?

Из-за своего пространственного положения на стыке Европы и Азии, в зоне соприкосновения различных культур и цивилизаций, отличавшейся помимо всего в прошлом повышенной конфликтностью, Россия вынуждена была постоянно сдерживать или отражать агрессивные нашествия из сопредельного зарубежья. И в этом противостоянии она выполняла вместе с тем великую, пока, к сожалению, непризнанную, миссию объединения и защиты окружавших ее малых народов. Трудно рассчитывать на то, что местные народы сохранили бы свою национальную независимость от Турции или Ирана, если даже такие крупные и организованные государства, как Грузия и Армения, подверглись массированной военной интервенции и отторжению территорий на рубеже XIX–XX веков.

Россией в свое подданство народы принимались преимущественно добровольно, и она оберегала их от опустошительных вторжений, иногда даже от полного уничтожения своими государственными границами и военной мощью.

Противоречивые тенденции в установлении единства России и Кавказа, где преобладают проявления ненасильственной солидаризации в этом процессе, отмечал В. Б. Виноградов, внесший особый вклад в становление новых концептуальных представлений по рассматриваемой проблеме. Несмотря на обоснованность приводимых доказательств, его взгляды не получили в свое время поддержки в кругах научной общественности и были подвергнуты массированной критике. Начавшаяся в связи с этим еще в начале 80-х годов ХХ века дискуссия продолжается и в наши дни. Так, Г. В. Заурбекова, автор недавно опубликованной статьи «Сепаратизм в Чечне», по-прежнему утверждает: «Вред делу взаимного доверия народов, причиненный концепцией добровольного вхождения Чечни в Россию, неоспорим и огромен». Объяснение этому она усматривает в том, что «многолетняя эпопея борьбы с царизмом была объявлена антинародной и что целые поколения гибли в этой борьбе, одурманенные религиозным фанатизмом и невежеством».

Но именно идеализация Кавказской войны, состояние исторических знаний о ней, сложившееся в 20–30-е годы ХХ века и в последующие десятилетия, не в последнюю очередь способствовали разрастанию современной трагедии в регионе. Приверженцы сепаратизма не раз заявляли: «Россия нас завоевала!», хотя, как показывает углубленный анализ, если рассматривать край в целом в период вхождения в состав России, силовая составляющая здесь отнюдь не являлась преобладающей.

К сожалению, немногие российские ученые на Международной научной конференции, состоявшейся в Махачкале в 1998 году и посвященной спорным вопросам и новым подходам к интерпретации различных составляющих Кавказской войны, высказались в явном виде против идеализации борьбы горцев в ХIХ веке. Особую группу в этом вопросе представляют исследователи исторических аспектов присоединения Северного Кавказа к России Б. Г. Алиев и М.-С. К. Умаханов. Их теоретический конструктивизм, отличающийся выверенностью аргументов и разносторонностью исследований, несомненно способствовал преодолению крайностей в рассмотрении данной проблемы.

Кавказская война явилась следствием внутрирегиональных, в том числе и внутригорских противоречий. Отражением их являлась, в частности, государственно-политическая солидаризация значительной части населения Кавказа с Россией. Показательна в этом отношении, например, героическая защита небольшим русским отрядом при поддержке местного населения армянской крепости Шуша во время нашествия в 1826 году персидских войск. Аббас-Мирза, руководивший осадой, решил жестокостью и коварством склонить на свою сторону находившихся в крепости армян и тем самым принудить гарнизон сдаться.

Рассчитывая на то, что духовенство всегда пользовалось у этого народа непререкаемым авторитетом, он приказал подвести под крепостные стены несколько сот армянских семей из окрестных сел вместе с архиепископом. Под страхом угроз «перебить всех» священника заставили уговаривать соотечественников «сдать крепость хотя бы ради спасения стольких человеческих жизней».

Но в ответ на уговоры армяне стали кричать со стен, что «они не изменят русским и сами увещевали своих братьев покориться печальной судьбе, которая их ожидает, ибо пусть лучше погибнут несколько сот человек, чем весь народ подпадет под тяжелый гнет…»

Именно так, порой достаточно остро, осознавалась необходимость объединения с Россией многими инонациональными сообществами, принимавшими на том или ином этапе решение в целях самосохранения укрыться за ее державными рубежами и воспользоваться ее государственным покровительством. На это осознание оказывали влияние разные причины: притеснения и угрозы истребления со стороны других народов, надежда «… на охрану… интересов прочным государственным порядком… желание… сохранить при помощи русской власти положение привилегированного сословия…», освободиться от рабства, крепостной зависимости.

Однако в каждом конкретном случае почти всегда можно было выделить решающую причину. В объединении значительной части Кавказа с великой православной империей, например, огромную роль сыграл фактор единства веры, стремление обрести в ее державных границах «религиозную свободу». Не менее существенное воздействие на этот процесс оказывал и высокий нравственный авторитет России у расселявшихся сопредельно с ее границами народов. Подкреплялся он вместе с тем не только предоставлявшейся более привлекательной альтернативой развития, но и тем, что восстанавливалось единство пространства, имевшего когда-то целостное универсалистское оформление.

Дополняя приведенные соображения, можно подчеркнуть другие немаловажные детали прошлого. Когда после одной из проигранных битв в годы упомянутой русско-персидской войны 1826–1828 годов предводитель персов Гассан-хан в бессильной злобе хотел предать огню знаменитый Эчмиадзинский монастырь, один из старейших беков бросил горький упрек ему: «Сардарь, русские два раза были в Эриванском ханстве, два раза терпели поражение, но уходя назад, никогда не оскорбляли магометанской святыни…» Через какое-то время, тем не менее, уже сам наследник персидского трона Аббас-Мирза пришел к твердому намерению подвергнуть разрушению эту святыню армянского народа и для достижения цели выдвинул к монастырю большую часть своих сил в 30 тысяч человек и подверг его осаде.

Находившийся неподалеку небольшой русский отряд всего в две тысячи человек во главе с генералом А. И. Красовским, получив известие об этом, несмотря на столь значительное неравенство в силах, не дожидаясь подкреплений, без малейшего промедления 17 августа 1828 года выступил для спасения знаменитой христианской обители. Чтобы успеть, отряд пробивался к ней, неся большие потери, по самому кратчайшему пути через Аштаракское ущелье, склоны которого сплошь были заняты неприятелем. Весь монастырь с напряжением и тревогой следил за тем, как русские воины бились в окружении.

Пока шло сражение, монахи молились, а архиепископ Нерсес, облаченный в святительные одежды, со всем духовенством совершал божественную службу. Он просил «… с коленопреклонением и со слезами победу благочестивому русскому воинству». Но вот бой утих, и остатки русского отряда появились перед Эчмиадзином, не дав врагу ни одного военного трофея, ни пушки, ни знамени.

Огромная армия оказалась бессильной остановить «эту ничтожную горсть русских воинов», которая, невзирая ни на ужасы смерти, ни на страшное утомление людей, довела до конца предпринятую операцию. Монастырь отворил ворота и встретил их колокольным звоном и молебным пением как своих избавителей.

И такие нравственные деяния при укреплении державных позиций России на Кавказе были достаточно многочисленными. В свое время они, несомненно, сыграли немаловажную роль в деле объединения и в значительной мере подпитывали тенденцию добровольности вхождения большинства народов в состав Российского государства.

Но нельзя забывать о широко применявшихся акциях силового принуждения, столь характерных для государственной политики того времени. Две тактики российской экспансии существовали совместно: проявлявших враждебность и непримиримых усмиряли «не единной силою оружия, — а как предписывала еще в 1792 году императрица Екатерина II в инструкции генералу Гудовичу, действовавшему на Кавказе, — паче правосудием и справедливостью».

Эта линия в проводимой Россией политике в этом регионе, как, впрочем, и в других, выдерживалась в целом весьма последовательно, лишь с временными нетипичными отклонениями.

Н. М. Карамзиным был впервые поднят вопрос об особенностях формирования российских территориальных пределов: «…государи московские… восстановив Россию… не алкали завоеваний неверных… желая сохранять, а не приобретать…» Этот вывод, сделанный около 200 лет назад, подтвердил не так давно американский историк Б. Елавич, но уже применительно к началу XIX века По его утверждению, Россия после наполеоновских войн была единственной страной Европы, не имевшей намерений расширять свои границы, подтвердив это в серии международных договоров.

В эпоху завершения колониальных захватов и передела мира, обозначившуюся к середине XIX века, в Западной Европе получила довольно широкое распространение точка зрения, согласно которой решающим обстоятельством в образовании всех видов государств являются завоевания. Ф. М. Достоевский в этом объяснении не без основания увидел некие цивилизационные проявления: «…Насильственное единение человечества — идея, еще от Древнего Рима идущая и потом всецело в католичестве сохранившаяся».

В противовес этому великий писатель выделил такие черты «русского духа», как «…человеколюбие, всеединящее его стремление…» Проблема эта активно обсуждалась и в российской исторической публицистике. Стремление к владычеству, основанному на «нравственной силе», прослеживается в том числе по ходу и на завершающих этапах Кавказской войны.

Однако именно на принуждение, «завоевательную политику царизма», и обращалось как раз преимущественно внимание в многочисленных отечественных и зарубежных исследованиях проблемы. Становление России как многонациональной державы происходило под давлением специфических геополитических обстоятельств. Определяющим их стержнем выступало долговременное совпадение интересов инонациональных сообществ на обширных просторах значительной части Европы и Азии, что и способствовало их преимущественно добровольному единению. Оценивая этот судьбоносный акт для своего народа, армянский просветитель X. Абовян в романе «Раны Армении» в 1840 г. писал: «Да будет благословен тот час, когда русские… вступили на нашу святую землю…» и призывал соплеменников «прославить бога» за то, что услышал молитву и привел многострадальный народ «… под могущественную державную руку русского царя».

П. В. Киреевский в письме к М. П. Погодину в 1845 году поделился таким наблюдением: на основе насильственного подчинения формировались государства на Западе, но не Россия. Н. Я. Данилевский, сопоставляя отечественные и европейские несхожести в формировании геополитических пространств в 1869 году, в свою очередь заметил: «…все показывает… Россия… не завоевательная держава… она большею частью жертвовала своими очевиднейшими выгодами, самыми справедливыми и законными…» На важность изучения этого указывал из заграничного далека в 1935 году и знаменитый русский гуманист Н. К. Рерих, с надеждой на то, что «когда-то будет написана справедливая, обоснованная история о том, как много в разное время Россия помогала различным народам, причем помощь эта не была своекорыстна, а наоборот, очень часто страдающей являлась сама же Россия».

Непредвзятое изучение фактов неизбежно подводит исследователей к признанию: «Российская империя объективно обеспечила условия для спасения некоторых малых народов Кавказа от физического исчезновения». Укрепление ее позиций в крае способствовало прекращению беспрерывных истребительных войн сопредельных государств, братоубийственных конфликтов, кровавых стычек и распрей между народами.

Завоевания России, следует отметить, в преобладающей степени диктовались настоятельной потребностью защиты безопасности населения и государства в целом. В тех случаях, когда присоединение достигалось посредством принуждения, оно чаще всего вызывалось необходимостью обеспечить безопасность тех рубежей, над которыми нависала постоянная угроза нападения. Наиболее беспокойным в этом отношении на протяжении нескольких столетий оставалось южное направление.

Частые и внезапные набеги на Россию восточных инородцев (крымских татар, ногайцев, горцев и др.), как правило, сопровождались грабежами, захватом людей, скота, имущества. После этих набегов подвергшиеся им области длительное время оставались в запустении, а пленных только в Крым приводили в таком количестве, что при виде их нескончаемых верениц очевидцы спрашивали, остался ли еще кто-нибудь там, откуда их привели. Невольников массами продавали в Турцию и другие страны Востока.

Только в результате не прекращавшихся вплоть до включения Крыма в 1783 года в пределы империи набегов, усилившихся особенно с ХVI века, после того, как Турция с попавшим под ее влияние полуостровом вознамерилась систематически, по словам французского автора второй половины ХIХ века Альфреда де Бессе, «разорять и устрашать Россию», в общей сложности погибли более пяти миллионов восточных славян, преимущественно русских и украинцев. Вследствие этого заселенность южных территорий длительное время была низкой. Посетивший Россию в конце XVI века английский путешественник Дж. Флейтчер даже на дороге между Ярославлем и Волгой обнаружил 50 полностью покинутых из-за набегов деревень.

Если учесть все составляющие демографических последствий, не исключая и снижение естественного прироста населения, цифра потерь многократно увеличится. При подсчете же их на других участках южного приграничья масштабы трагедии России будут выглядеть еще более внушительно.

Например, на Кавказе, по данным Б. В. Виноградова, «разбойные нападения с похищениями людей, имущества, отгоном скота были нередкой действительностью рубежа XVIII—ХIХ веков», хотя местные народы тогда отнюдь «не подвергались насаждению российских порядков». Несмотря на это, по распоряжению высоких правительственных инстанций для того, чтобы не нарушать мирных отношений с горскими обществами, на Северо-Западном Кавказе был наложен даже строжайший запрет на преследования за пограничной рекой Кубань тех, кто предпринимал набеги. Соблюдение этого запрета связывало казаков в их ответных действиях, и грабительские вторжения, ставившие их на грань хозяйственного разорения, производились фактически безнаказанно.

Когда же в ходе одного из преследований были разорены несколько аулов натухайцев, по их жалобе генерал Власов, допустивший погром, был отстранен от должности и предан суду. Таким же наказаниям в случаях нарушения запрета на преследования вне пределов территории, находившейся под российской юрисдикцией, подвергались и офицеры ниже рангом. При этом как смягчающие «вину» не рассматривались их предшествующие заслуги, боевой опыт и высокая военная репутация.

Вспоминая первые годы своей службы в этом крае, генерал А. П. Ермолов пишет о наличии здесь постоянной угрозы для российских границ как о чем-то наиболее значимом среди прочих государственных забот: «Набеги, убийство, разбои не менее были частыми». Еще в 1818 году в рапорте от 23 марта, направленном Верховному правителю России, он со всей остротой поставил вопрос о «прекращении торга людьми». Без искоренения нападений с целью увлечения «в плен людей…», по мнению А. П. Ермолова, невозможно достичь «… спокойствия и безопасности».

Р. Фадеев при осмыслении уходящих в прошлое событий, связанных с эпохой установления единства с Кавказом, уже на завершающей стадии устранения конфликтных зон отметил: «Пожалуй, ни одна война, ни один иноземный завоеватель в течение столетий не причинили этому краю столько вреда, сколько торговля живым товаром».

Представители иной концептуальной ориентации в науке склонны считать, что все приводимые доказательства на этот счет «безосновательны» и имеют «идеологическую подоплеку». Мурад Аджи в гипотетическом эссе «Полынь половецкого поля» (1994 г.), всецело построенном на весьма тенденциозных и абстрагированных от фактов рассуждениях о становлении целостности Евразии, все происходившее сводит к искаженному представлению: «…русские любили нападать на беззащитные степные страны», ставшие «…незаметно для себя… «москальской вотчиной», потерявшей свободу.

Наличие постоянной угрозы для российских границ в XVIII — первой половине XIX века признавалось и в международных договорах. Так, еще по Ясскому миру в 1791 году Турция, получив признание, несмотря на победу России в войне, своих прав над западными черкесскими племенами, взяла на себя вместе с тем обязательства «употребить всю власть и способы к обузданию и воздержанию народов на левом берегу реки Кубань, обитающих при границах ея, дабы они на пределы Всероссийской Империи набегов не чинили, никаких обид, хищничеств и разорений Российско-Императорским подданным и их селениям, жилищам и землям не приключали ни тайно, ни явно, и ни под каким видом людей в неволю не захватывали».

В оценках геополитической миссии России на Кавказе, таким образом, следует учитывать эпохальную составляющую, характеризуемую наличием противоречивых тенденций, влиявших на ее осуществление. На этот принципиальный факт одним из первых обратил внимание Л. Н. Толстой в рукописных размышлениях над сюжетами рассказа «Набег». По горячим следам событий он подметил то, к чему отечественная историческая наука подошла только на исходе ХХ века: в Кавказской войне справедливость была на стороне России.

«Кто станет сомневаться, — поставил вопрос перед современниками и потомками великий писатель, — что в войне русских с горцами справедливость, вытекающая из чувства самосохранения, на нашей стороне? Ежели бы не было этой войны, что бы обеспечивало все смежные… русские владения от … набегов?»

Изучение исторической памяти населения на Юге России, предпринятое в последние годы по инициативе Кубанского госуниверситета, вскрывает масштабность бедствия русского народа и его особой части казачества, проживавшей непосредственно в контактной зоне, чаще всего подвергавшейся грабительским вторжениям. Исследования такого рода позволили получить дополнительные доказательства, запечатленные в «преданиях старины глубокой» (сказаниях, песнях и в других разновидностях устного творчества масс), передававшиеся из поколения в поколение и сохранившие вековую боль до наших дней.

Справедливость в то же время, следуя размышлениям Л. Н. Толстого, была и на стороне горцев, особенно тех, которые не принимали участия в боевых действиях и не по своей воле страдали от их последствий. То, что Россия, применяя силу оружия, добивалась именно прекращения «грабительства», в свое время признавали и некоторые влиятельные мусульманские авторитеты. Вместе с тем, набеги имели не только внешнее проявление и направленность против «чужих», но и своих же соплеменников. В последнем случае, по свидетельству немецкого путешественника Э. Кемпфера, тоже похищалось все и продавалось, в том числе и люди, «туркам, персам и прочим в качестве крепостных».

От грабительских вторжений страдали все без исключения народы края. Подтверждения этому встречаются, как удалось выявить З. Б. Кипкеевой при сборе различных сведений в среде северокавказской диаспоры в Турции, до сих пор даже в фольклоре. Она смогла найти на этот счет и другие документальные свидетельства.

На основе собранного за рубежом материала З. Б. Кипкеева, существенно расширив источниковую базу для отечественного кавказоведения, сделала вывод, что набеги, в частности для карачаевцев и балкарцев, до присоединения к России представляли постоянную угрозу для этнического развития, так как приводили не только к экономическому разорению из-за массового угона скота, но и похищению людей. После утверждения российской юрисдикции над этими народами аулы, так же как и станицы, были взяты под охрану казачьих постов. Так что от набегов существовала необходимость брать под защиту и местное население, которое от них страдало не меньше казачества.

Частыми были набеги и со стороны сопредельных регионов Средней Азии. Отсюда русских пленников в огромном количестве поставляли на невольничьи рынки Хивы, Бухары, Коканда. О значительных размерах бедствия можно судить хотя бы по тому, что все посольства из России, направлявшиеся в XIX веке в различные государства этого региона, вплоть до самого последнего посольства в Хиву в 1873 году, имели поручения освободить из плена ее подданных. Эти переговоры, как правило, не давали каких-либо результатов, и сложившееся положение продолжало оставаться без изменений.

Тем не менее, в случаях, когда умиротворение народов достигалось в результате военных акций, официальной дискриминации в отношении их в России не устанавливалось. Учитывая, что элементы добровольности и силового принуждения закономерны для становления любого государства, можно говорить о том, что проводившиеся Россией завоевания выступали частью общего геополитического стабилизационного процесса, происходившего на протяжении многих веков в пределах Евразии.

В качестве решающей меры силовые действия признаются, как известно, в разрешении крымской проблемы. Такое суждение нельзя признать совершенно справедливым. И в данном приращении российской территории прослеживается отмеченная двойственность. Еще до начала военных действий покровительство России признали буджакские татары, такое же намерение получало распространение в среде значительной части остального населения ханства.

Завоевание Крыма привело к освобождению проживавших там татар от влияния Турции и к прекращению набегов с этого полуострова в пределы России. Приостановились они на какое-то время, и после завершения Кавказской войны во второй половине XIX века еще на одном южном направлении. Огромные пространства начали заселяться народами империи и вводиться в хозяйственный оборот. Однако в достижении европейско-азиатского равновесия были и свои нетипичные проявления.

К ним следует отнести, прежде всего, включение в состав России нескольких польских областей и Финляндии. Первое включение можно объяснить тем, что Россия, ввязавшись в конце XVIII века в разделы Речи Посполитой, в союзе с Австро-Венгрией и Германией изначально руководствовалась намерениями восстановить существовавшие во времена Киевской Руси этнические границы и действовала в соответствии с инициативами своих союзников. Во втором включении — необходимо принимать во внимание, что отвоеванная у Швеции территория княжества до этого момента не имела никакой самостоятельности и обрела ее, лишь оказавшись в российских пределах в начале XIX века.

Польша когда-то сама активно проводила завоевания русских земель и не оставляла своих притязаний на них и впоследствии. Исходя из этого, вряд ли можно признать объективным утверждение А. И. Герцена, отметившего в 1850 году, что разделы этого государства в пору его слабости «явились первым бесчестием, запятнавшим Россию». Под таким углом зрения нельзя, безусловно, рассматривать эти и все другие ее завоевания, диктовавшиеся в значительной мере обстоятельствами необходимости защиты ее государственных интересов и безопасности населения.

Тем более, что в этих завоеваниях солидарно с Россией принимали участие и многие другие народы, заинтересованные в успешном завершении российской экспансии. И не только на Кавказе. В исторической памяти России существует немало не востребованных для научного осмысления подтверждений таких устремлений.

В Ливонской войне со Швецией за выход в Балтийское море в ХVI веке на стороне России сражались, проявляя героизм, абазинские, черкесские и иные инородческие соединения, в войнах с Польшей в ХVII веке, когда, пользуясь моментом, в российские пределы участили вторжения крымские татары в союзе с малыми ногаями, этим вторжениям совместно с русскими войсками противостояли большие ногаи.

Державные рубежи на юге надежно прикрывали не только казаки, но и калмыки, не единожды осуществлявшие рейды возмездия в пределы тех, кто посягал на их спокойствие. Попытки крымских ханов склонить их к измене оказывались безуспешными. Правители этого народа отвергали подобные предложения как неприемлемые и сохраняли верность России. Калмыки также принимали участие во всех войнах, которые империи приходилось вести в ХVIII и ХIХ веках. Заслуги этого народа перед Отечеством находили когда-то признание на самом высоком правительственном уровне. В 1909 году Николай II произнес даже специальную речь по поводу «верной службы калмыков России», после чего по всей империи в православных храмах были отслужены благодарственные молебны.

Расширению территориальных пределов России сочувствовали и с пониманием к этому относились многие видные представители интеллектуальной элиты входивших в ее состав восточных инонациональных сообществ. Показательным в данном отношении является суждение крымско-татарского просветителя Исмаил-бея Гаспринского, высказанное им еще в 1881 году на страницах тюрко-язычной печати: «…Россия еще не достигла своих исторических, естественных границ. Мы думаем, что рано или поздно границы Руси заключат в себе все тюрко-татарские племена и в силу вещей, несмотря на временные остановки, должны дойти туда, где кончается населенность тюрко-татар в Азии. Граница, черта разделяющая Туркмению и Среднюю Азию на две части — русскую и нерусскую — может быть политически необходима в настоящее время, но она неестественна, пока не охватит все татарские племена Азии…».

Солидарность с Россией со стороны местного (коренного) населения прослеживается и при завоевании части Кавказа, находившейся под влиянием непримиримых ее противников. В длительном и предельно сложном процессе установления единства с этим краем происходила, как показывают реальности эпохи, борьба противоречивых тенденций, сопровождавшаяся порой и их драматическим взаимодействием. Исключение же из динамики этого взаимодействия каких-либо деталей неизбежно ведет к искаженному восприятию прошлого.