• «Высшие» ИСС
  • Индивидуализированные ИСС
  • «Низшие» ИСС
  • Фактор установки
  • Литература
  • Гордеева О. В

    КУЛЬТУРНО–ИСТОРИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ Л. С. ВЫГОТСКОГО КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ОСНОВА ИЗУЧЕНИЯ ИЗМЕНЕННЫХ СОСТОЯНИЙ СОЗНАНИЯ (ИСС)[4]

    Гордеева Ольга Владимировна (род. 02.01.1967, г. Москва) – кандидат психологических наук (1997), доцент кафедры общей психологии факультета психологии МГУ им. М. В. Ломоносова, специалист по психологии измененных состояний сознания. Более 15 лет преподает на кафедре общей психологии дисциплины в рамках курса общей психологии («Психология эмоций и мотивации», «Психология личности», «Мышление и речь»), «Историю психологии», читает спецкурс «Психология измененных состояний сознания» и ведет спецпрактикум по диагностике измененных состояний сознания; читает курсы по общей психологии на других факультетах МГУ и в Институте психоанализа. Область научных интересов связана с изучением сознания – его структуры, природы, механизмов, методологических основ его исследования, с вопросами осознания эмоций. В настоящий момент исследования О. В. Гордеевой лежат в русле психологии измененных состояний сознания и посвящены методологии изучения данных состояний, проблемам их культурно–исторической обусловленности, влияния фактора установки, обстановки и опыта, методов диагностики измененных состояний сознания, специфики разных видов измененных состояний (таких как алкогольная интоксикация, вдохновение, сенсорная депривация, мистические и религиозные состояния, индуцированные наркотическими веществами состояния и др.).

    Автор более двух десятков научных работ, опубликованных в журналах «Вопросы психологии», «Психологический журнал», «Вестник МГУ», «Journal of Russian and East European Psychology» и ряде других; научный редактор книги О. К. Тихомирова «Психология: Учебник» (2006).

    Сочинения: Развитие языка эмоций у детей // Вопросы психологии. – 1995. – № 2. – С. 137–149; The development of ideas about the ambivalence of emotions of children // Journal of Russian and East European Psychology, – 1996. № 2. – P. 35–53; Проблема бессознательного в трудах Л. С. Выготского // Мир психологии. – 1996. – № 4; О некоторых ограничениях разработки проблемы сознания в марксистской психологии (на материале трудов С. Л. Рубинштейна) // Вестник МГУ, Сер. 14, Психология. – 1996. – № 3. – С. 26–34; 1997. – № 1. – C. 57–66; 1997 – № 3. – С. 12–21; Последствия методологической ориентации на марксизм при изучении сознания (на материале работ А. Н. Леонтьева) // Вопросы психологии. – 1997. – № 5. – С. 56–71; Измененные состояния сознания при сенсорной депривации // Вестник МГУ. Сер. 14, Психология. – 2004. – № 1. – С. 70–87; № 2. – С. 66–83; Значение принципа предметности для понимания природы и механизмов измененных состояний сознания // Ученые записки кафедры общей психологии МГУ им. М. В. Ломоносова. Вып. 2. – М., 2006. – С. 125–143; Аналитическая интроспекция и кратковременная сенсорная депривация как методы изменения состояния сознания // Вопросы психологии. – 2005. – № 6. – С. 72–81 (совм. с Г. Н. Финиковой); Теория деятельности А. Н. Леонтьева как основа изучения измененных состояний сознания // Культурно–историческая психология. – 2007. – № 2 (совм. с Е. Ю. Четвертковой) и др.


    Л. С. Выготский понимал сознание (с точки зрения его системного строения) как психологическую систему или, более широко, как способ организации психической жизни, определенный синтез, совокупность связей между психическими функциями как ее элементами (а система – высший уровень развития этого синтеза). Представления о сознании как единой системе разрабатывались им, в основном, в работах 1930–1934 гг. – «О психологических системах» [6], «Педология подростка» [7], «Раннее детство» [8], «Кризис семи лет» [3], «Мышление и речь» [5], «Младенческий возраст» [4]. Подвергая критике прежнюю психологию, в которой постулировались неизменность и постоянство межфункциональных связей сознания (из–за чего отдельные психические функции рассматривались в изолированном виде, а проблема их организации в целостной структуре сознания оставалась вне поля внимания исследователей) [5, 10], Выготский превратил этот постулат в предмет исследования – поставил задачу проследить отношения функций в ходе развития такой психологической системы, как сознание [5, 217].

    Уже в результате исследований в рамках инструментальной психологии он пришел к выводу о том, что психическое развитие ребенка состоит не столько в развитии каждой отдельной функции, сколько в изменении межфункциональных связей и отношений:

    «Сознание развивается как целое… а не как сумма частичных изменений, происходящих в развитии каждой отдельной функции. Судьба каждой функциональной части зависит от изменения целого, а не наоборот» [5, 215].

    В трудах по возрастной психологии периода 1930–1934 гг. Выготский дал развернутую картину системного строения сознания. В них он развивал идею различных «целостнообразующих» факторов на каждом этапе онтогенеза, воплощенную в представлении о существовании в разных возрастах своей доминирующей функции, вокруг которой выстраиваются и которой подчиняются все остальные. Следует отметить, что данная идея сменяющихся системных оснований представляет особый интерес благодаря своей оригинальности, поскольку, как пишет Е. Е. Соколова, ни в одной из школ целостной психологии не приходили к подобным выводам [18, 251].

    Понимание сознания как синтеза позволяет исследователям включить в область психологического анализа феномены ИСС. Сам Выготский сделал, на наш взгляд, определенные шаги в этом направлении. Так, он неоднократно указывал на факт появляющихся в ходе развития так называемых «разрывов» в памяти:

    «Ни одна эпоха нашей жизни… не забывается так, как годы полового созревания… Мы знаем, что память лежит в основе того, что психологи называют единством и тождеством личности. Память составляет основу самосознания. Разрыв в памяти указывает обычно на переход из одного состояния в другое, от одной структуры личности к другой. Характерно поэтому, что мы так плохо запоминаем свои болезненные состояния, сновидения» [7, 242].

    Таким образом, эти факты Выготский объяснял переходом «к другой системе связей между отдельными функциями» [7, 242], иначе говоря, к другой структуре сознания.

    Взгляд на сознание как способ организации нашей душевной жизни разделяют и многие современные исследователи проблемы ИСС. Примером этому может служить теория Чарльза Тарта, рассматривающего состояния сознания (то, что он обозначает как дискретные состояния сознания) как «сложные системные конструкции», выполняющие, кроме того, орудийные функции [26, 180] (и в этом второе интересное совпадение его взглядов с существующими в отечественной психологии).

    По аналогии с традиционно рассматриваемыми в культурно–исторической психологии познавательными ВПФ как альтернативе естественно развивающимся психическим функциям можно выделить два вида ИСС.

    «Высшие» ИСС

    Первый – «высшие» – культурно–исторически обусловленные формы ИСС (ВИСС), они явно или имплицитно существуют в рамках конкретной культуры и выполняют фиксированные функции (во многих, особенно в так называемых традиционных обществах эти функции задаются обществом; тогда среди них обычно выделяют социальную, терапевтическую функции и функцию получения нового опыта). Такие состояния представляют собой определенные способы организации душевной жизни. Кроме социального опыта структурирующим и конституирующим их началом у отдельного человека выступают установки и ожидания, также отсутствующие во втором виде ИСС, в связи с чем последние (если, конечно, не рассматривать их в моменты их формирования, становления) достаточно стабильны, в отличие от «натуральных».

    О существовании социально обусловленных ИСС свидетельствует вся история человечества, поскольку во всех известных культурах (как в примитивных, так и в так называемых цивилизованных) такие состояния широко распространены. Подобная их широкая распространенность заставляет предположить (и таково, например, мнение У. Фартинга [21]), что способность к переживанию ИСС является неотъемлемой чертой человеческого рода. Без них наша психика не может развиваться и нормально функционировать.

    Зачем же необходимы ИСС?

    Традиционно исследователи этой проблемы (вслед за А. Людвигом [23]) выделяют следующие функции:

    1) психотерапевтическая – помощь в улучшении здоровья и самочувствия: ИСС используются как средство для поддержания здоровья психического (сон) и психологического, для излечения психических и психосоматических заболеваний, для контроля боли (храмовые сны, состояния религиозного экстаза, транс шаманов, медитация, определенная культура употребления алкоголя или наркотических средств);

    2) получение нового опыта (например, мистического, религиозного) и новых знаний: ИСС используется как способ достижения глубокого озарения о себе и своих взаимоотношениях с миром, другими людьми, как источник вдохновения для писателей, художников, ученых, как средство усиления эстетического восприятия. Кроме того, благодаря им часто осуществляется приобщение личности к культуре через усвоение ею нового социального опыта – мифологического знания (то есть, по сути, новых смыслов) как основы любой традиционной культуры [17]. Это значение, как мы видим, интегрирует функцию приобретения нового опыта и социальную функцию ИСС;

    3) социальные функции: ИСС обеспечивают групповую сплоченность (могут облегчать общение и служить групповыми идентификаторами); включаются как необходимое звено в ритуалы инициации, которые облегчают человеку идентификацию с определенными социальными и возрастными группами при вхождении в них; снимают конфликты между требованиями социума и желаниями отдельного человека.

    Нами было расширено представление о социальных функциях ИСС за счет включения функции облегчения идентификации с определенной профессиональной ролью. В данном случае мы опираемся на феномены так называемой «боевой ярости», то есть особого переживаемого во время сражения экстаза, распространенного у кельтских фениев, скандинавских берсеркеров, индийских кшатриев, бойцов индонезийских островов [1] (см. ст. «Боевая ярость древних» в этой хрестоматии). Некоторые виды поведения, связанные с ИСС, выполняют одновременно несколько функций. Так, транс, в который впадали жители Бали во время боевого танца и в настоящем бою, не только помогал выигрывать сражение, но и обладал целительным действием.

    По свидетельствам международных медицинских организаций, на Бали поразительно мало случаев психических заболеваний [1, 319].

    Следует обязательно отметить, что данные функции выделялись для так называемых традиционных культур, в которых содержание и техники ИСС являются надындивидуально фиксированными. Между тем существуют огромные различия между культурами по отношению к ИСС, пониманию их функций, содержаний, форм, способов индукции и т. п.

    В рамках феноменологической социологии (Ж. – П. Валла) были выделены следующие типы отношений человеческих сообществ к ИСС.

    А. ИСС – нечто привычное и доступное для всех.

    Б. ИСС – опыт, переживаемый всеми, но лишь один раз в жизни.

    В. ИСС – достояние специалистов, к которым сообщество обращается за советом и опыт которых использует.

    Г. ИСС выступают не только на индивидуальном, но и на социальном уровне, являясь передаточным звеном в распространении профетических* учений (мессианство*).

    Д. ИСС – это нечто подозрительное и, возможно, злонамеренное.

    Е. ИСС – это плохо, это безумие [цит. по 15, 27–28].

    В рамках антропологического подхода к ИСС осуществлялись попытки связать различные типы транса с теми или иными формами социальной организации и местом, занимаемым в социуме определенными социальными группами (Э. Бургиньон и Ж. – П. Валла). Э. Бургиньон предложила континуум ИСС, на одном полюсе которого располагаются сновидения (как аналог полной субъективности), на другом – трансы одержимости, сопровождающиеся утратой чувства «Я», деперсонализацией (аналог потери субъективности), между ними располагаются трансы с галлюцинациями. Она изучала ритуальные формы поведения в небольших сообществах.

    Трансы с галлюцинациями (например, шаманический транс) встречаются, по мнению Бургиньон, по большей части в простых этнических группах, живущих охотой, собирательством. Эти трансы являются неотъемлемой частью обрядов инициации. Они вызываются с помощью ритуальных ран, галлюциногенов*. Их значение Бургиньон усматривает в том, чтобы внутри социальной структуры, основанной на матрило–кальности (когда мужчина после женитьбы уходит из родительского дома и становится чужим) облегчить человеку, пережившему ИСС и получившему опыт общения с покровительствующими ему духами, переход к положению мужчины, вырванному из защищающей ситуации ребенка и подростка [15, 26].

    Трансы одержимости встречаются в более сложно организованных этнических группах (занимающихся преимущественно сельскохозяйственной деятельностью), имеющих более выраженную стратификацию и политические структуры, а также тенденцию к большей ригидности, чем сообщества охотников и рыболовов. В связи с распространенностью здесь патрилокальности (девушка покидает семью, чтобы жить у мужа) функция ритуалов перехода состоит в социальной адаптации женщин путем обучения их повиновению.

    Если во время транса с галлюцинациями духи дают человеку силы преодолевать испытания взрослой жизни, то при трансе одержимости характер отношений с духами – обратный: во время ритуала вместо покорных женщин действуют могущественные и властные духи, то есть ритуал является своего рода бегством в воображаемое [15, 27].

    Итак, культура обуславливает (а иногда и жестко задает) определенный набор ИСС, их структуру, содержание, функции. Однако основой, так сказать, «материалом» для культурной «формы» в данном случае выступают «натуральные» ИСС, которые могут преобразовываться в «культурные», подобно тому как натуральное запоминание, по Выготскому, с помощью мнемотехнических операций превращается в запоминание культурное. Поэтому в разных культурах мы встречаемся с разными функциями у сходных по «натуральной основе» ИСС. Так, в примитивных обществах сновидения имели принципиально иное значение, чем в современном, кроме того, примитивный человек мог управлять ими, что встречается сейчас лишь в виде исключения. Сновидение становилось для первобытного человека источником высшего знания и предвидения. Под влиянием такой веры он желал определенных сновидений и умел внушать их себе [2, 213]. Например, североамериканские индейцы разработали целый комплекс приемов искусственного вызывания сновидений (для вызывания снов о тотемическом животном требовалось уединение, воздержание, прохождение определенных испытаний). Кроме того, сновидение могло использоваться как средство магического воздействия на реальность. Так, один путешественник наблюдал в Бразилии, как вождь индейского племени, готовившегося наутро вступить в бой с другим племенем, обошел всех своих воинов и сказал им, что в эту ночь каждый должен увидеть хороший сон, иначе врага не одолеть» [2, 148].

    Другой пример выполнения сном функции источника знания, на основании которого принимаются жизненно важные решения (здесь его значение приближается к тому, какое для современного человека играет мышление), – Зевс в «Илиаде» замышляет отомстить за Ахиллеса царю Агамемнону. И вот перед Зевсом предстает «обманчивый Сон», и Зевс посылает его «к кораблям быстролетным ахеян» внушить Агаменону, будто он один, без союзников, может одержать победу над Троей. Сон является перед царем в облике мудрого старца Нестора, которого царь чтил более всех, укоряет его за то, что он спит, когда давно пора действовать, и внушает ему ложный стратегический план [2, 148].

    Знаменитые оракулы древности свои предсказания получали разными способами, в том числе и вызыванием духов умерших. Считалось, что обитателям подземного царства все известно про тех, кто еще на земле. Общались с умершими тоже по–разному: наяву, после соответствующих заклинаний и магических действий, или во сне [2, 152].

    По словам Дж. Фрезера, насамоны*, жившие некогда в Северной Ливии, желая увидеть вещий сон, имели обыкновение засыпать на могилах своих предков. Они верили, что души умерших поднимаются из могил и дают советы своим потомкам. Вейн сообщает, что подобный обычай еще жив в племенах туарегов* в Сахаре. Когда мужчины находятся в далеком походе, их жены идут к древним могилам и вызывают душу того, кто должен сообщить им весть об их мужьях. Те же обычаи существуют и за тысячи километров от Сахары – на острове Целебес, в племенах тораджи* [2, 153–154].

    В «Истории бриттов» Гальфрид Монмутский сообщает, что богиня Диана во время вещего сна в ее храме указала Бруту страну (Англию), куда следовало отплыть [9, 13]. И подобных литературных примеров выполнения сном прогностической и мыслительной функций мы встречаем множество.

    Изучая другие культуры, западные антропологи сталкивались с народами, у которых бодрствование, сон и различные промежуточные состояния не разводились с точки зрения простой оппозиции «реальное – нереальное», где, например, сновидение выступало как менее объективное, более неверное, более личностное и более иллюзорное, чем межиндивидуальная объективная реальность. Так, некоторые племена американских аборигенов воспринимали сновидение как описание прошлого или предсказание будущего, как показатель физического и духовного состояния спящего и т. д., что использовалось ими для корректировки поведения в состоянии бодрствования [15, 19].

    Существуют и экспериментальные исследования, подтверждающие социальную обусловленность содержания, функций и форм таких состояний, создаваемых на одной и той же физиологической основе «натуральных», «низших» ИСС. Пример этого – эксперименты Э. Уоллеса, который провел сравнительное исследование воздействия пейотля* на белых (в обстановке лабораторного эксперимента) и на индейцев (в обстановке ритуальной церемонии). Были обнаружены следующие различия в поведении и субъективном переживании.

    1. Индейцы переживали состояние духовного подъема и экстаза, а впоследствии чувствовали облегчение своих физических страданий. Белые, не обладая культурной подготовкой, которая дала бы им какие–то определенные представления о должных в данной ситуации переживаниях, оказывались во власти нестабильного настроения и колебались в своих переживаниях между эйфорией и депрессией; происходившие с ними изменения явились для них источником страха и тоски.

    2. Индейцы в психоделическом (см. «Галлюциногены»*) трансе продолжали соблюдать правила социальной жизни; у белых происходило снятие социальных запретов, что вело к появлению действий, обычно подавляемых.

    3. У индейцев видения совпадали с их верованиями и культурными моделями, поэтому между ними обнаруживалось большое сходство по содержанию. У белых галлюцинации, не опиравшиеся на поддержку традиции и культуры, значительно различались от одного человека к другому.

    4. У индейцев пейотль приводил к позитивным изменениям в самочувствии, у белых не наблюдалось какой–либо терапевтической пользы.

    На основании этих результатов Уоллес пришел к выводу (с которым трудно не согласиться), что наркотик сам по себе в определенном смысле «нейтрален». В силу своего психобиологического воздействия он не производит «содержания», но лишь вызывает на определенное время изменение состояния сознания. Поэтому происходящее в этом состоянии определяется либо тем, что привносят сами испытуемые, либо культурными, в частности ритуальными, традициями [см. 15, 21–22].

    Культура в определенном смысле как–то оформляет, фиксирует определенные измененные состояния сознания. Подобная «фиксация» предполагает задание определенных параметров отличения какого–либо состояния от других. Доказательством этого являются трудности различения сна и бодрствования у маленьких детей (вероятно, из–за недостаточной усвоенности социально обусловленных способов их различения) или у примитивных народов (из–за отсутствия такой необходимости – у них состояния сна, выполняя, как уже было сказано, функции, характерные у нас для бодрствования, не противопоставляются бодрствованию, как в нашей культуре).

    На ранних этапах развития человечества не проводилось достаточного различения снов и реальности. Здесь можно вспомнить описанные

    Л. Леви–Брюлем примеры из жизни первобытных племен острова Фиджи. Так, укушенный в сновидении змеей человек лечился так же, как если бы змея укусила его наяву. В. И. Лебедев отмечал, что человечество лишь постепенно, в ходе исторического развития, выработало определенные критерии для дифференциации сновидений от реальности, которые усваиваются ребенком в процессе своего развития [14, 202]. Аналогичную точку зрения высказывают П. Сьюдфелд и Р. Борри, указывая на отсутствие в раннем возрасте четких границ между состояниями сна, дремоты и бодрствования, которые возникают по мере дальнейшего развития ребенка [25].

    Согласно Лебедеву, отличить сон от реальности человеку, прежде всего, помогает быстрота пробуждения, позволяющая сопоставить и заметить различие между образами сновидения, которые мы всегда в этом состоянии осознаем, и внешними впечатлениями [14, 203].

    Другой критерий, по Лебедеву, – это «социальные коррекции», то есть возможность выяснить, приснился ли мне сон, расспросив об этом родственников, знакомых.

    Существует еще один критерий различения сна и реальности, выступающий для Сьюдфелда и Борри в качестве основного, – проверка того, открыты глаза или закрыты [25].

    Таким образом, умение различать сон и бодрствование мы можем рассматривать как развивающуюся функцию, становление которой происходит через функционирование механизмов рефлексии. При создании человеком границ, отделяющих для него самого друг от друга разные «состояния сознания», меняются, дифференцируясь, сами эти состояния. При развитии способности к их различению эти состояния сами становятся все более и более непохожими друг на друга: их континуум, по выражению Сьюдфелда и Борри, становится все менее «сплошным» [25].

    Индивидуализированные ИСС

    Как и в случае высших психических функций, психика в ВИСС трансформируется для определенных целей. Однако по мере социогенеза все больше осуществляется переход от интер–к интрапсихическому, то есть увеличивается доля участия самого субъекта в процессе управления собственной психикой, так что он может сам определять цели подобной трансформации. Поэтому у ИСС появляется новая функция – дезадаптивная (ДИСС): эти состояния используются для ухода от существующей реальности (в таких случаях человек удовлетворяет через эти состояния свои психологические потребности).

    При этом человек сам для себя вырабатывает определенные техники индукции ИСС (например, приемы засыпания у разных людей могут значительно различаться).

    Подобные ИСС также стабильны, являются функциональными органами, но при этом достаточно индивидуальны, то есть их содержание, структура, функции определяет не культура как таковая (то есть культура не содержит фиксированных норм и предписаний относительно них), но сам человек как социальное существо.

    Возможно, о таких социально обусловленных (но не обязательно культурально заданных) ИСС писал У. Джемс, указывая на существование отличных от так называемого разумного сознания других форм сознания: «Как только будет применен необходимый для их пробуждения стимул, они сразу оживут для нас, представляя готовые и определенные формы духовной жизни, которые, быть может, имеют где–нибудь свою область применения» [12, 302].

    «Низшие» ИСС

    Второй вид ИСС – «низшие» (НИСС) – «натуральные» состояния – представляют собой нецеленаправленное, случайное изменение состояния сознания, наступающее в результате дезорганизации «обычного» состояния сознания и характеризующееся хаосом, отсутствием структуры психической жизни, что связано с полным отсутствием опыта (в ВИСС, даже если это состояние переживается впервые, опыт есть – он обеспечивается обществом, культурой). Кроме опыта, структурирующим началом выступают также установки и ожидания, которые также отсутствуют в НИСС (там, где есть ожидания – имеет смысл говорить о ВИСС). Поэтому в НИСС феноменология носит крайне неинтегрированный характер.

    Существуют культуры, в которых специально предусматриваются определенные ВИСС, которые в них конституируются и опытом (то есть фиксируется примерное содержание переживаемого в ВИСС), и установкой (то есть задается определяющее эмоциональное переживание). В нашей культуре, похоже, ВИСС заданы лишь вторым фактором. У нас негативные переживания специфическим образом означены и несут двойную нагрузку: человек страдает не только от отрицательной эмоции, но и от факта самого ее наличия у него. Обращение к ВИСС представляется психотерапевтическим средством. Почему в обществах, где существует культура употребления наркотиков, так мало социально дезадаптированных наркоманов? В их культуре наркотик зафиксирован как средство достижения определенных целей и не используется поэтому в других, дезадаптивных целях. Восприятие в НИСС не имеет своей истории. В ВИСС у восприятия может не быть своей, личной истории, но есть общественная.

    Данное разделение на ВИСС и НИСС, во–первых, может объяснить крайнее разнообразие и слабую воспроизводимость результатов экспериментов по ИСС, во–вторых, ставит задачу контроля таких факторов, как установки, опыт, ожидания испытуемого в последующих экспериментах.

    Фактор установки

    Общеизвестно влияние положительного или отрицательного ожидания на эмоциональный знак переживаемого в ИСС содержания. Так, исследования эффектов психоделиков с уверенностью позволяют сказать, что наркотик сам по себе не является главным фактором в возникновении и содержании психоделических ощущений, что именно установка определяет, будет ли в результате приема «трансцендентальное озарение» или так называемое «плохое путешествие» (что, кстати, хорошо известно всем больным с наркотической зависимостью) [16, 92–93]. В этом плане особенно интересны эксперименты О. В. Коньковой, изучавшей влияние на устойчивость мыслительной деятельности различных функциональных нагрузок, в качестве которых использовались психотропные препараты (тизерцин*, пиридрол*) и плацебо, в них было обнаружено, что наибольший эффект оказывала ситуация плацебо (особенно на прогностические процессы) [13]. Тарт указывает, что у впервые пробующего курильщика марихуана* вызывает непонятные ощущения (такие как звон в ушах), при этом БСС сохраняется. Но опытные курильщики помогают ему сосредоточиться на определенных моментах происходящего с ним и попытаться получить конкретные ощущения. Тарт описывал случаи возникновения ДИСС от дозы марихуаны, из которой удален тетрагидроканабинол – основной и, возможно, единственный активный ингредиент. Это, подобно действию плацебо, показывает не столько то, что люди легко поддаются внушению, сколько то, что психологические факторы являются главными детерминантами ДИСС, связанного с курением марихуаны [26].

    Снайдер в своей книге «Употребление марихуаны» описывает ее использование в медицине XIX в. – во многих описаниях того времени интоксицирующее свойство наркотика как бы не замечалось. Почти нет каких–либо указаний на то, что пациенты (вероятно, сотни тысяч из них употребляли каннабис в Европе XIX в.) ощущали что–либо подобное «отключке» или меняли свои установки по отношению к работе, любви, друзьям или близким. …Лекарства, применяемые по предписанию врача, должны были помогать от конкретных болезней – ничего другого от них не ждали» [цит. по 26].

    Один из первых исследователей гипноза, Джордж Истербрук, решил разобраться в следующей проблеме: может ли гипнотическое состояние возникать в том случае, когда слова гипнотизера записаны на фонографе, а затем воспроизведены для испытуемых? Он сделал соответствующую запись на фонографе и решил воспроизвести ее для группы своих учеников. Но затем обнаружил, что по рассеянности принес не ту запись – запись тирольских песенок. Решив, что надо как–то развлечь своих испытуемых, пока он не принесет нужную, он, ничего не сказав им, отправился за ней к себе домой. Когда он вернулся, один из учеников был в состоянии глубокого гипноза. Учитель сказал, что запись гипнотизирует, – ученик послушно впал в гипнотическое состояние [см. 26].

    Влияние установки было неоднократно показано в исследованиях по сенсорной депривации [24] (хотя в большинстве экспериментов этот фактор не контролируется). Например, С. Фридман, Г. Грюнебаум, М. Гринблатт (не отслеживая специально фактор установки) сообщают, что те испытуемые, кто «был в состоянии расслабиться и отдаться ситуации, нашел ее приятной и желал вернуться в нее в следующий раз. Те, кто воспринимал эксперимент как угрожающий, борясь против него, нашли его неприятным и окончили сессию раньше назначенного времени» [22]. Хоффман приводит примеры исследований с погружением в воду: когда испытуемые были открыты различного рода ненормативным переживаниям, у них часто наблюдались эйфорические реакции, несмотря на то, что категории, применяемые для их описания, обычно обозначают нечто неприятное: изменения в образе тела, расстройства в восприятии времени, колебания настроения и т. д. [25]. Происходящая при сенсорной депривации попытка организма установить приемлемый уровень стимуляции ведет к появлению необычных уровней фантазии и образности; те индивиды, кто по личностным особенностям или культурным предпосылкам принимает это как интересное или, по крайней мере, нейтральное, лучше адаптируются к данной ситуации, нежели те, кто реагирует на них как на показатель патологии, ведущий к появлению тревоги [25; 10, 78].

    Значительное влияние на формирование подобной установки оказывает предшествующий опыт испытуемых. Так, Сьюдфелд и Борри [25] в своих экспериментах по сенсорной депривации обнаружили, что испытуемые, практикующие медитацию, сообщали, что депривация улучшает их медитативное состояние и позволяет достичь более высоких уровней познания. Одна из испытуемых, увлекающаяся буддизмом*, даже не хотела покидать камеру, так как имела в ней «крайне информативные сны». Свои переживания эти испытуемые рассматривали как вполне позитивные, вследствие того что прежде у них были сходные с этими состояния [25].

    Наблюдения за полярниками в условиях зимовки (то есть также в условиях ограничения сенсорной стимуляции) показывают, что у зимующих повторно стрессовое состояние было гораздо менее выражено [20]. Эксперименты Б. М. Федорова по длительной гипокинезии обнаружили у «новичков» в первые 2 недели эксперимента и перед его окончанием сильно выраженное состояние эмоционального возбуждения по сравнению с испытуемыми, участвовавшими повторно [19, 98].

    Некоторые авторы, например Р. Могар [24], считают, что установочными компонентами (как испытуемого, так и экспериментатора) определяется и уровень «психического функционирования» испытуемого в ИСС. Под «улучшением» или «ухудшением» этого функционирования Могар подразумевает изменение уровня выполнения широкого набора задач на цветовое восприятие, припоминание и узнавание, дискриминативное научение, концентрацию, символическое мышление и т. п. (примером могут служить эксперименты Браунфилда) (см. [24]). Могар делает вывод, что «вне зависимости от способа их продуцирования измененные состояния сознания будут не разрушительны и стрессогенны, а желательны и ценны в той степени, в какой социопсихологический запрос таких состояний соответствует потребностям и ценностям данного субъекта» [24]. В связи с этим Могар подчеркивает определяющее значение для ИСС не ситуативных переменных самих по себе, а «целостного психосоциального контекста, то есть связи, прежде всего, с личностными, установочными и мотивационными переменными» [24].

    Итак, установка определяет содержание (в том числе эмоциональное и образное) переживаемого в ИСС. Но только лишь содержание? Продолжим нашу аналогию с высшими психическими функциями, для которых характерна произвольность. Психика, несомненно, является системой функциональных органов, средств, орудий. ИСС – одно из таких средств, используемое для достижения определенных целей. ВИСС предполагает целенаправленность и произвольность этого процесса – человек использует различные психотехники для создания ИСС. Причем, придерживаясь традиции взглядов А. Н. Леонтьева, А. Р. Лурия, Н. А. Бернштейна на решение психофизиологической проблемы, можно сказать, что в этом процессе формирование физиологической основы данного состояния оказывается зависимым, подчиненным поставленной цели. Как говорил А. Н. Леонтьев: «Движение, формирование, развитие идет сверху вниз: от высших образований к физиологии» (цит. по [18, 562]). Особенно ярким подтверждением этому служат психотехники вхождения в боевой транс. Так, есть сведения о том, что для впадения в состояние берсеркерства скандинавы употребляли природные наркотические вещества. Но – как и кельты* – не всегда и даже не часто. Распространенным является мнение о том, что это было им и не особенно нужно, поскольку здесь весьма вероятна так называемая «внутренняя наркомания» (известно, что нервная система человека – в том числе ее разделы, которые поддаются сознательному контролю, – способна продуцировать вещества, по своему составу и действию близкие к наркотикам) [1]. Это объясняет и трудности возвращения способных впадать в боевой транс воинов к нормальной жизни (аналог обычной наркотической зависимости).

    Таким образом, основываясь на культурно–исторической теории Л. С. Выготского как методологической основе разработки проблемы ИСС, можно выделить два их вида – «низшие», натуральные и «высшие», социально обусловленные. Используя представления Л. С. Выготского о сознании как психологической системе или, более широко, как о способе организации душевной жизни, можно охарактеризовать низшие ИСС как состояния, при которых какая–либо структура психической жизни отсутствует, они представляют собой случайные, нецеленаправленные изменения состояний сознания, наступающие в результате дезорганизации так называемого «обычного» состояния сознания. Высшие ИСС являются, напротив, определенными, достаточно стабильными способами организации психических функций, структурирующим и конституирующим их началом выступают как социальный опыт, так и установки, ожидания отдельного человека. По сути, они являются некими функциональными органами, которые человек выстраивает (при наличии или отсутствии в обществе соответствующих фиксированных образцов состояний и необходимых для их создания психотехник) для достижения определенных – адаптивных (социальных, терапевтических, гностических) или дезадаптивных – целей.

    Подобное разделение (и, соответственно, придание решающего значения факторам установок и ожиданий, существующих у человека относительно ИСС, в исследованиях данной проблематики) позволяет не только объяснить крайнее разнообразие и слабую воспроизводимость результатов экспериментов по ИСС, но и контролировать переменную установок, опыта, ожиданий испытуемого в дальнейших исследованиях ИСС.

    Литература

    1. Боевая ярость древних // Психология экстремальных ситуаций: Хрестоматия / Сост. А. Е. Тарас, К. В. Сельченок. – М., 2000. – С. 304–324.

    2. Вейн А. М. Три трети жизни. – М., 1991.

    3. Выготский Л. С. Кризис семи лет // Выготский Л. С. Собр. соч. Т. 4. – М., 1984. – С. 376–385.

    4. Выготский Л. С. Младенческий возраст // Выготский Л. С. Собр. соч. Т. 4. – М., 1984. – С. 269–317.

    5. Выготский Л. С. Мышление и речь // Выготский Л. С. Собр. соч. Т. 2. – М., 1982. – С. 5–361.

    6. Выготский Л. С. О психологических системах // Выготский Л. С. Собр. соч. Т. 1. – М., 1982. – С. 109–131.

    7. Выготский Л. С. Педология подростка // Выготский Л. С. Собр. соч. Т. 4. – М., 1984. – С. 5–242.

    8. Выготский Л. С. Раннее детство // Выготский Л. С. Собрание сочинений. Т. 4. – М., 1984. – С. 340–367.

    9. Гальфрид Монмутский. История бриттов. Жизнь Мерлина. – М., 1984. – С. 5–137.

    10. Герд М. А., Панферова Н. Е. К вопросу об изменении некоторых психических функций человека в связи с ограничением мышечной деятельности // Вопросы психологии, 1966. – № 5. – С. 72–82.

    11. Гордеева О. В. Проблема структуры сознания в трудах Л. С. Выготского // Мир психологии, 1999. – № 1. – С. 111–118.

    12. Джеймс У. Многообразие религиозного опыта. – М., 1993.

    13. Конькова О. В. К характеристике взаимосвязи мыслительной деятельности и функционального состояния субъекта в аспекте надежности экспертных оценок // Актуальные проблемы космической биологии и медицины / Под ред. Л. И. Какурина. – М., 1977. – Т. 2. – С. 42–44.

    14. Лебедев В. И. Личность в экстремальных условиях. – М., 1989.

    15. Мордвинцева Л. П. Измененные состояния сознания: современные исследования. Научно–аналитический обзор. – М., 1995.

    16. Наркотики и яды: Психоделики и токсические вещества, ядовитые животные и растения / Сост. В. И. Петрова, Т. И. Ревяко. – Мн., 1996.

    17. Славное С. В. Личность в измененных состояниях сознания. Дипл. работа. – М., МГУ, ф–т психологии. Б. г.

    18. Соколова Е. Е. Тринадцать диалогов о психологии. – М., 1994. – С. 395.

    19. Федоров Б. М. Эмоции и сердечная деятельность. – М., 1977.

    20. Хмельков В. П. Функциональное состояние симпато–адреналовой системы у человека в условиях годичной зимовки на станции «Восток» // Актуальные проблемы космической биологии и медицины / Под ред. Л. И. Какурина. – М., 1977. – Т. 2. – С. 59–60.

    21. Farthing G. W. The psychology of consciousness. – Englewood Cliffs, N. J., 1992.

    22. Freedman S. J., Grunebaum H. U., Greenblatt M. Perceptual and cognitive changes in sensory deprivation // Sensory deprivation. A symposium held at Harvard Medical School / Eds. by P. Solomon, P. E. Kubzansky, P. H. Leiderman, J. H. Mendelson, R. Trumbull, D. Wexler. – Cambridge, Massachusetts, 1961. – P. 58–71.

    23. Ludwig A. W. Altered states of consciousness // Altered states of consciousness: A book of reading / Ed. by C. T. Tart. – N. Y., 1969. – P. 9–22.

    24. Mogar R. R. Current status and future trends in psychodelic (LSD) research // Altered states of consciousness: A book of reading / Ed. by C. T. Tart. – N. Y., 1969. – P. 381–397.

    25. Suedfeld P. E., Borrie R. A. Altering states of consciousness through sensory deprivation // Expanding dimensions of consciousness / Ed. by A. A. Sugerman and R. E. Tarter. – N. Y., 1978. – P. 226–252.

    26. Tart C. T. Altered states of consciuosness putting the pieces together // Expanding dimensions of consciousness / Ed. by A. A. Sugerman and R. E. Tarter. – N. Y., 1978. – P. 58–78.




    Состав и стоимость эскизного проекта Sni-проект.


     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх