• 1. Структура и динамика психической регуляции (психоаналитическая модель)
  • 2. Вытеснение
  • 3. Перенос
  • 4. Рационализация
  • 5. Ирония
  • 6. Проекция
  • 7. Идентификация
  • 8. Образование симптомов
  • 9. Реактивные образования
  • Раздел II. Феноменология психологической защиты

    1. Структура и динамика психической регуляции (психоаналитическая модель)

    Чтобы раскрыть феноменологию психологической защиты, нам нужно, хотим мы того или нет, обратиться поначалу к рассмотрению работы психического аппарата так, как это понимается в психоанализе. Причина тут одна: психологическая защита концептуально укоренена в психоанализе, без него она не помышляема.

    И потому обратимся сначала к схеме психического аппарата личности, ставшей уже классикой в психоанализе.

    Без понимания этой схемы трудно объяснить работу вытеснения, лежащую в основании использования всех защитных техник.

    Согласно З.Фрейду, этот аппарат структурирован тремя инстанциями: первая инстанция, или топика, это — Оно (Es). Оно как раз и является вместилищем обоих типов влечения — к жизни и смерти. Оно руководствуется только принципом удовольствия: влечения, желания должны быть немедленно удовлетворены. Однако такое осуществление желания может привести к саморазрушению индивида, к его конфликту с реальностью. Фрейд неоднократно подчеркивал, что организм, который руководствовался бы только этой инстанцией, был бы нежизнеспособным. При всем том, что Оно является резервуаром влечения к жизни, Оно в конечном счете совершенно безответственно по отношению к функции продолжения рода. У человека принцип удовольствия и функция размножения разъединились, стали автономными.

    Составными частями влечения являются следующие:

    У каждого влечения есть источник. Это не столько внешний раздражитель, сколько раздражитель внутренний, возникающий в организме как часть унаследованной программы влечений.

    У влечения всегда есть цель: оно стремится к удовлетворению, что означает стремление к редукции, снижению раздражения и получения от этого удовольствия.

    У влечения есть напряжение, сила. Влечение обеспечено определенным количеством энергии.

    Изначально в человеке психическая энергия дифференцирована. Она представляет собой два качества. Одно качество — либидо (лат. libido= удовольствие), обслуживает влечения эротические, сексуальные, если шире, то влечения к жизни, это — воля к жизни, к продолжению себя, в том числе себя в другом человеке, в создании потомков, в человечестве. Второе качество — танатос (греч. thanathos= бог смерти), эта энергия обслуживает влечение к смерти, стремление к абсолютному, вечному покою через деструкцию жизни.

    Для того, чтобы влечение было удовлетворено, т. е. чтобы было редуцировано напряжение, ему нужен объект, на котором и происходит удовлетворение. Пока существует неудовлетворенное влечение, энергия, обслуживающая, обеспечивающая его силой, хаотична, неструктурирована, ненаправлена, несвязана. Объект влечения как раз и задает направление энергии. Объект как бы стягивает в себя энергию, вмещает, структурирует, упорядочивает на самом себе. Каждый тип влечения предполагает и определенные объекты, на которых оно находит свое удовлетворение.

    Каждое влечение телесно локализовано, т. е. влечение "соприкасается" с объектом своего удовлетворения через определенные участки своего тела. Эротические влечения удовлетворяются через определенные эрогенные зоны. Существует даже возрастная дифференциация использования эрогенных зон. В первые недели и месяцы жизни практически все тело ребенка представляет собой эрогенную зону, тем не менее предпочитаемое место удовлетворения влечений — рот. Ребенок получает удовольствие через соприкосновение своего рта с грудью матери. Процесс сосания обслуживается энергией либидо, кусание — энергией танатоса. На анальной фазе, примерно от одного до трех лет, прибавляется, часто доминируя, другая локализация влечений — анальное отверстие. Ребенку доставляет удовольствие процесс дефекации. На фаллической фазе, с трех лет и дальше, местом удовлетворения влечения являются гениталии ребенка. На этой фазе объект влечения и его локализация совпадают. Ребенок аутоэротичен. На генитальной фазе, с момента полового созревания, локализация та же самая — собственные гениталии, но объектом влечения как правило служат гениталии другого человека.

    Теперь сформулируем то, что составляет, на наш взгляд, квинтэссенцию психоаналитической теории и практики, крайне важную для понимания психологической защиты: развитие личности определяется индивидуальной судьбой ее влечений. Другими словами, у влечения может быть разная судьба, разные пути реализации.

    Во-первых, часть влечений может быть и должна быть удовлетворена напрямую, сексуальные влечения должны быть удовлетворены на сексуальных объектах, предпочтительно на сексуальных объектах другого пола, агрессивные импульсы должны быть напрямую отреагированы на деструкцию. Это та часть энергии влечений, которая, если так можно выразиться, не конвертируема, т. е. используется по прямому своему назначению.

    Во-вторых, другая часть влечений находит свое удовлетворение на замещающих объектах, но при этом сохраняется качество энергии, которая обеспечивает акт удовлетворения. Либидо остается либидо, танатос — та- натосом, но у них подменены объекты удовлетворения. Например, человек может получать сексуальное удовлетворение, глядя на вещь любимого человека, или же ученик может с остервенением рвать учебник по предмету, который преподает ненавистный ему педагог.

    Далее, третья судьба влечения — сублимация. Сублимация — это изменение качества энергии, ее направления, смена объектов, это социализация инфантильных либидо и танатоса. Благодаря сублимации и происходит становление человека как социального и духовного существа, а не просто созревание его как некой природной телесности. Социум (и Дух) связывают энергии либидо и танатоса не с прямыми объектами соответствующих влечений, а с объектами, которые имеют прежде всего социальную и культурно-духовную значимость (трудовая, общественная, политическая, духовная активности). Сублимация — это личностно созидательный акт, он необходим для личности и полезен для социума. Половой акт тоже созидательный и по сути своей социальный, но это не сублимация, потому что здесь не меняются ни качество энергии, ни объекты ее влечения. Понятно, что половой акт совершает не просто человек как животное существо, а личность.

    И, наконец, последняя судьба влечений — это вытеснение.

    В одном из своих публичных выступлений Фрейд иллюстрирует процесс вытеснения, используя ситуацию доклада: "Допустим, что в этом зале и в аудитории, тишину и внимание которой я не знаю как восхвалять, тем не менее находится индивидуум, который нарушает тишину и отвлекает мое внимание от предстоящей мне задачи своим смехом, болтовней, топотом ног. Я объявляю, что не могу при таких обстоятельствах читать далее лек-7 цию, и вот из вашей среды выделяются несколько сильных мужчин и выставляют после кратковременной борьбы нарушителя порядка за дверь. Теперь он "вытеснен", и я могу продолжать свою лекцию. Для того, чтобы нарушения порядка не повторилось, если выставленный будет пытаться вновь проникнуть в зал, исполнившие мое желание господа после совершенного ими вытеснения пододвигают свои стулья к двери и обосновываются там, представляя собой "сопротивление". Если вы теперь, используя язык психологии, назовете оба места в аудитории и за дверью сознательным и бессознательным то вы будете иметь довольно верное изображение процесса вытеснения" [56, с. 19].

    Фрейдовская метафора вытеснения красива и убедительна, но она требует при ее переводе на язык психологии дополнительных понятий, а именно Сверх-Я и Я.

    Влечение бессознательного Оно не подлежит оценке по шкале "хорошо-плохо", "нравственно-безнравственно" как не подлежат оценке природные явления. Влечение как природный, естественный процесс стремится к своему удовлетворению, влечение функционирует по принципу удовольствия, а не социальной реальности или социальной оценки. Удовольствие "глухо" к чувству безопасности. Оно слепо и может идти на погибель своего носителя ради своего удовлетворения.

    В задачу социального окружения ребенка входит канализация энергий влечения к жизни и смерти и выработка соответствующего к ним отношения в каждой конкретной ситуации, оценки и принятия решения по поводу судьбы влечений: плохо это или хорошо, удовлетворить или не удовлетворить, как удовлетворить или какие меры принять, чтобы не удовлетворить. За осуществление этих процессов как раз и отвечают эти две инстанции, Сверх-Я и Я, которые развиваются в процессе социализации человека, в процессе его становления как культурного существа.

    Инстанция Сверх-Я развивается из бессознательного Оно уже в первые После рождения недели. Поначалу она развивается бессознательно.

    Ребенок усваивает нормы поведения через реакцию одобрения или осуждения первых взрослых, которые его окружают — отца и матери. Позднее в Сверх-Я сосредотачиваются уже осознаваемые ценности и моральные представления значимого для ребенка окружения (семья, школа, друзья, общество).

    Третья инстанция Я (Ich) формируется для того, чтобы преобразовать энергии Оно в социально приемлемое поведение, т. е. то поведение, которое диктуют Сверх-Я и Реальность. Эта инстанция включает эмоционально- мыслительный процесс между притязаниями инстинкта и его поведенческой реализацией. Инстанция Я находится в самом трудном положении. Ей нужно принять и осуществить решение (учитывая притязания влечения, его силу), категорические императивы Сверх-Я, условия и требования реальности.

    Действия Я энергетически обеспечиваются инстанцией Оно, контролируются запретами и разрешениями Сверх-Я и блокируются или освобождаются реальностью.

    Сильное, творческое Я умеет создавать гармонию между этими тремя инстанциями. Человек осуществляет свой личностный рост, сохраняя душевную гармонию и согласие с самим собой и миром. Такой человек, когда на его жизненном пути возникают проблемы, кризисы, в состоянии справиться с ними сам, умеет принять помощь от других в их решении и выйти из ситуации еще более обогащенным и мудрым. Для сильного Я такие ситуации даже благо, стимул и условие личностного роста.

    Формирование сильного социального Я заключается в развитии способностей выдерживать и противостоять энергетическому напору бессознательных влечений, решая, какие из них можно удовлетворить напрямую, не конвертировать, какие сублимировать на социально-духовную активность, какие отложить до их удовлетворения в уместных для этого ситуациях.

    Сильное, мужественное, творческое Я в состоянии уладить внутренние конфликты, эта инстанция способна соотнести противоречивые по своей сущности инстинкты Оно (действительно, между эротическими, направлен^ ными на создание более крупных единиц влечениями, и деструктивными, направленными на разрушение, влечениями существуют противоречия) с этическим и социальным контролем Сверх-Я и условиями физической и социальной среды и плодотворно разрешить конфликт между ними путем их принятия, интеграции в структуру личности, обеспечивая восхождение на новый, более плодотворный уровень взаимодействия всех инстанций и реальности, т. е. обеспечивая повышение качества психической регуляции личности. В данном случае личности совершенно ни к чему пользоваться вытеснением.

    При каких же условиях происходит вытеснение?

    Во-первых, влечение должно быть сильным, т. е. оно должно быть энергетически сильно обеспечено, и потому оно непременно должно быть удовлетворено.

    Во-вторых, таким же сильным должен быть запрет цензуры Сверх-Я на удовлетворение влечения здесь и сейчас. При этом запрет должен быть тотален, часто даже без каких-либо резонов. Просто: не убий, и все! Или ianpciинцеста. Тотальность запрета должна быть усвоена непререкаемая ценность, как непреложная истина, I и иieнюе правило, как объективный закон, у которого нет исключений.

    В-третьих, у личности не отработаны приемы, техники сублимации данного импульса, нет практики социальной п духовной активности, внутренней переработки ной терши и собственно человеческой деятельности.

    IIn-опец, мое Я от всей этой ситуации ощущает страх, I реиогу, иеиозможность разрешить конфликт, т. е. Я от- p.i.i.ieiданную ситуацию как ситуацию невозможности. Реальность, внешние обстоятельства не только не помощник, по, наоборот, внушают угрозу.

    Miг чи условия дают нам картину слабого Я, Я, ко-

    ммmiсправиться с "бешеным" влечением Оно,

    нгнрергкмемымп мпрстами Сверх-Я и требованиями и viро i.iMiiре,I н. ной стуации. И тогда начинается работа мы letпения, отгораживания от влечений Оно, сверхмо- рнш. иого Сверх-Я и угроз реальности.

    2. Вытеснение

    Дальнейшее, более дифференцированное понимание механизмов вытеснения мы получим, если зададимся вопросом: что вытесняется, какое содержание не допус- I' inни до осознания?

    Первый случай. Вытеснение влечения

    Итак, ситуация, когда влечение не может быть реализовано напрямую, не может быть и сублимировано. Тогда влечение вытесняется, загоняется назад, в бессознательное Оно. И весь объем энергии, сопровождающей влечение, остается в этой сфере бессознательного. Насколько сильны импульсы влечения, настолько сильной должна быть сила вытеснения. Сила действия влечения должна быть равна силе противодействия вытеснения.

    Но это загнанное внутрь влечение не перестает стремиться к своему удовлетворению; его несвязанная, неструктурированная энергия, движимая принципом удовольствия, "желает" связывания, структурирования, удовлетворения на объектах. Вытесненное влечение не перестает быть фактом всей психической активности личности. (Об этом же — метафора "вытеснения" нарушителя порядка из аудитории.) Мало того, вытесненное влечение может существенным или даже роковым образом влиять на поведение личности.

    Цензору Сверх-Я, изгнавшему, как ему казалось, социально неприемлемое желание, приходится быть постоянно начеку, приходится тратить массу усилий на удерживание энергии влечений в подвале бессознательного. Сопротивление влечению требует собственно энергетического обеспечения, для этого другие формы поведения "обесточиваются". Отсюда быстрая утомляе- fмость, потеря контроля, раздражимость, слезливость, то, что называется астеническим синдромом. Это одно следствие осуществляемого вытеснения^

    Другое следствие состоит в том, что вытеснение исключает возможность сублимации вытесненного, т. е. использование энергии нежелательного влечения на цели и объекты, не представляющие никаких сомнений с точки зрения их социальной одобряемости. Другими словами, осуществленное вытеснение уменьшает шанс социокультурного осуществления личности.

    Кроме того, у загнанного в подполье влечения, культурно не переработанного, больше шансов вырваться на

    свободу в форме еще более ужасной, еще более социально неприемлемой, если не сказать, в социально опасной форме. Осуществленное вытеснение хранится в бессознательном до поры до времени как ущемленный аффект, формы которого чрезвычайно разнообразны: это и телесные зажимы, конвульсии, взрывные реакции ("немотивированный аффект"), истерические припадки и т. д. Описанный механизм вытеснения динамично, процессуально подготавливает почву (вытесненное влечение как вытесненный аффект) для формирования разнообразных техник психологической защиты. Т. е. энергетически использование этих техник подготовлено вытеснением, а вот содержание и форму, которую они приобретут, определяет социальная ситуация развития индивида.

    Иллюстрация к вытеснению влечения

    Сначала в качестве иллюстрации мы проанализируем сцену из фильма "Три тополя на Плющихе". Главная героиня фильма, которую играет Т.Доронина, добрый, душевный человек, провинциальная красавица. Ее муж авторитарен, с домостроевскими "замашками", прижимист. Героиня едет в Москву продать чемодан сала. Муж наставляет ее, предупреждает о жуликах-таксистах и соблазнах столичной жизни. В Москве героине Дорониной все же приходится воспользоваться такси. Между героями моментально рождается симпатия. Таксист приглашает ее вечером в кино. В суете дня предложение симпатичного таксиста вытесняется из сознания, забывается. Но это не простое забывание. Насколько вытесненное представляет ущемленный аффект, насколько оно значимо — показывает неадекватное, суетливое, хаотичное поведение героини Дорониной, когда она слышит сигналы такси. Конфликт между вытесненным и цензором, Сверх-Я, вновь оживает. Желание встречи чрезвычайно сильно, но настолько же силен запрет, строгость провинциальной и семейной морали, в которой не может быть и намека на проявление симпатий к другому мужчине. Страх перед цензором за наличие симпатии к чужому человеку заставляет ее запереть все замки. Ее цензор беспощаден, он не доверяет ей, он устраивает буквально физическую блокаду. Но мужчина терпеливо ждет, периодически подавая сигналы из машины. Этим инициируется вновь и вновь желание выйти к нему, т. е. энергетически оно поддерживается и усиливается извне. Происходит прорыв, который начинается с конкретных физических действий: спешно надевается блузка, юбка. Вот героиня уже у двери, открываются один за другим замки, остается последний, основной, он заперт на ключ. Начинаются лихорадочные поиски ключа по квартире, ключа нет. Таксист дает долгий прощальный сигнал и уезжает. Встреча не состоялась. Обессиленная героиня опускается на чемодан возле двери, и рука натыкается на связку ключей. Все время ключи лежали в поле ее зрения перед дверью на видном месте!

    В ситуации поиска внутренний голос Сверх-Я отнюдь не сдался перед натиском Оно. Этот цензор вытеснил реальный путь для прорыва, для осуществления желания найти ключ, открыть дверь и выйти на встречу с человеком. Цензор частично дал проиграться этой энергии влечения, он не стал ущемлять аффект, он дал ему проиграться физически, он оттянул время, он дал время "остепениться". Когда ситуация стала "безопасной" и было гарантировано сохранение морального лица, он "снял" пелену с глаз, теперь увидеть ключи было "безопасно".

    Второй случай. Вытеснение реальности

    В этом случае вытесняется или искажается информация извне, которую индивид не хочет воспринимать, поскольку она неприятна для него, болезненна, разрушает его представления о себе. Здесь ситуацией управляет Сверх-Я. Сверх-Я делает индивида "слепым", "глухим", "нечувствительным" к аверсивной, т. е. тревожной, угрожающей информации. Эта информация, если я ее восприму, грозит нарушить сложившееся равновесие, внутреннюю согласованность психической жизни. Эта согласованность структурирована инстанцией Сверх-Я, создана усвоенными правилами поведения, предписаниями, стройной системой ценностей. И аверсивная информация есть посягательство на эту доминирующую роль Сверх-Я в моем психическом аппарате.

    Рассмотрим пример из автобиографической повести М.Шагинян "Человек и время". Мариэтта в гимназии на каникулах остается одна. На исходе пасхальный праздник. Мариэтта в пустом дортуаре дочитывает интересную книгу при свечке. Но предоставим слово самой писательнице: "Шел одиннадцатый час. Вдруг в наш дортуар шестиклассниц пришла восьмиклассница — нарядная, в выходном платье, длинной юбке, с дамским ридикюлем, в прическе, — она только что, раньше времени, вернулась из отпуска и в дортуаре восьмиклассниц не нашла никого.

    Ты, Шагинян, брось читать, послушай, что я тебе рдесклжу. Она уселась передо мной, вырвала у меня книгу. — Я была с очень интересными людьми, с мужчинами, понимаешь — не с мальчишками, а с настоящими мужчинами…

    Еще до того, как эта девушка начала рассказывать, у меня вдруг все сжалось внутри, как от прикосновения к лягушке. Нас учили вежливости. Она была старшая. Просто невозможно было ее выгнать. Некуда было убежать. И в уши мои стали проникать слова, непонятные по смыслу, но понятные сразу в чем-то одном: слушать их нельзя, не нужно, нехорошо. Сперва я старалась миновать их слухом, удерживая лишь впечатление неразборчивости, Осчiмысленности. Надо было подавать реплики. Я подавала невпопад, как семилетней била в свой барабан. Она продолжала:

    — Они не только показывали, они делали!

    Эта фраза дошла до меня в какой-то страшной обнаженности, как край пропасти на ходу, — когда вдруг оступаешься, видя, что сейчас свалишься; и тут я сделала вещь, неожиданную для себя, — я помолилась богу: "Господи, дай, чтоб я не слышала, господи, дай, чтоб я не слышала!.."

    Здравые люди могут говорить, что хотят. Медики могу г говорить о шоке, о самовнушении. Я знаю одно: то, что произошло дальше, святая правда. Я увидела перед собою губы восьмиклассницы. Эти губы двигались, они двигались очень быстро, как при еде или жевании. Но звука из них не выходило. Губы двигались мертво и безмолвно. Я перестала слышать. С чувством невероятного облегчения, очищения, покоя дождалась я, покуда она ушла, как-то удивленно поглядев на меня напоследок, — и заснула сразу, в детской благодарности богу" [63].

    Именно с этого момента у М.Шагинян началась глухота, которая прогрессировала с возрастом.

    Из примера видно, какое сильное и доминантное у Мариэтты Сверх-Я. Ее Сверх-Я, с одной стороны, сформировано целомудренным, табуированным относительно сексуальной проблематики. С другой стороны, чрезвычайно чуткое к малейшим проявлениям в этой проблематике, Сверх-Я заранее чувствует грозящую опасность, еще до того как произнесены первые слова. Мариэтта чувствует неприемлемость тематики предстоящего разговора. Физически покинуть дортуар и тем самым избежать неприятных "грязных" разговоров девочка не может. Все то же Сверх-Я требует от нее вежливости, выполнения определенных предписаний в общении с более взрослыми. Приходится слушать, а слушать нельзя. И тогда Сверх-Я подсказывает выход — стать глухой.

    В клинике неврозов иногда встречается синдром нервной анорексии, которому подвержен чаще всего пубертатный и постпубертатный возраст, 14–18 лет. Б.Д.Карвасарский отмечает "повзросление" нервной анорексии. Она может встречаться после 20 лет, до 30–35 лет [26]. Интересно, что нервной анорексией страдают в основном девушки; отношение мужчин и женщин примерно 1:20. Анорексия — это отказ от пищи, это постоянно и успешно осуществляемое вытеснение необходимости кушать. Как правило "анорексивное" вытеснение является следствием страха пополнеть и дурно выглядеть (дис- морфофобия). Т. е. Сверх-Я как бы заказывает мне следовать некоему идеалу строения тела и внешнего вида и самому короткому, единственно "верному" пути к осуществлению этого идеала. Гимназистки в конце XIX — начале XX века пили уксус, чтобы выглядеть астеничными, бледными, таков был идеал женской красоты.

    Точкой отправления может быть и некий "антиидеал", т. е. поведение, противоположное тому, что задается как образец.

    У больной А. симптоматика анорексии появилась в 14 лет. В этот пубертатный период ярко выразились изменения внешности и тела. Стала оформляться грудь, появилась округлость в бедрах. Все это было воспринято с тревогой как симптом начинающейся полноты, негативным, ярко воплощенным образцом которой была ее мать. Мать уделяла особое внимание питанию дочери. Она сытно, жирно кормила дочь, следила, чтобы та все съедала. Девочка не смела открыто отказываться от пищи, но после еды уходила в туалет, мануально вызывала рвотный реф- IBм и освобождалась от грозящей ее внешнему виду пищи. Это приносило психологическое облегчение. Поведение закрепилось. Наступил момент, когда рвотный рефлекс сработал автоматически, сразу же после приема жирной пищи. Затем рвота появлялась при приеме уже любой пищи. Эта больная в разговорах с врачами признавала свою основную проблему, четко ее формулировала: "Я хочу нормально относиться к пище". Это на сознательном уровне. Бессознательно же в тесте "незаконченные предложения" на начало даваемого предложения "больше всего ч боюсь…" — она ответила —… "потолстеть". Здесь силаСверх Я икая огромная, что игнорируется опасность последе I вия отказа от пищи. Иногда отпор реальности со стороны Сверх-Я настолько мощен и безудержен, что может привести к реальной гибели индивида. В своем игнорировании реальности Сверх-Я очень похоже наОно в его слепой безответственности за жизнь своего носителя. Заметим, что нервная анорексия — одно из трудно излечиваемых заболеваний, нередко с летальным исходом.

    Примерно такой же механизм проявляется у человека, вытесняющего любую информацию, идущую от людей или собственного тела, о прогрессирующем опасном заболевании. Симптоматика все явственнее, а человек не замечает ее. Своевременно не предпринимаются меры по пресечению болезни в самом начале. Такое поведение очень похоже на поведение детей, которые снимают свой страх, плотно зажмурив глаза, укрывшись с головой одеялом, закрыв лицо ладошками, повернувшись спиной.

    Вытесняется также информация, которую мне возвращает окружение и которая противоречит моему устоявшемуся знанию о себе, моей Я-концепции. Чем жестче, одномернее, непротиворечивее Я-концепция (я именно такой, а не другой), тем больше вероятность вытеснения обратной связи, которая говорит: "А вот в этой ситуации ты другой, ты совсем не такой!"

    Например, в моей Я-концепции записано, что я очень добрый человек. Конечно же, эта доброта проявляется по-разному к разным людям. Доброта по отношению к своим детям проявляется в беззаветной любви, в неустанных заботах об их материальном и психическом благополучии, в тревоге за их будущее и т. д. Я как добрый супруг сердечен с женой, несу все в дом, заботлив, внимателен. Я как добрый сосед вежлив, не устраиваю пререканий относительно очередности уборки лестничного марша, не включаю "на всю катушку" магнитофон, по мере сил стараюсь участвовать в субботниках по благоустройству двора. Я как добрый коллега на работе неконфликтен, радуюсь успехам дела, охотно принимаю помощь и оказываю ее и т. д. Я как добрый пассажир не агресси- рую, если мне наступили на ногу или толкнули, оплачиваю проезд и с готовностью объясняю, как куда добраться, спросившему меня попутчику и т. д.

    В моей Я-концепции записано, что я добрый отзывчивый педагог. Меня любят дети, уважают коллеги. Но я совершенно не замечаю, что я могу часами злословить по поводу своих коллег, устраивать психотеррор в аудитории. Я этого не вижу, я этого не слышу. Даже когда мне об этом открыто говорят, я считаю, что это незаслуженно, что это относится не ко мне.

    Вытеснение нелицеприятной информации происходит в результате возникновения когнитивного диссонанса — несоответствия двух концепций (= знаний): с одной стороны я знаю, что я добрый, с другой стороны — я получаю второе знание, что я не такой уж добрый (например, наказал ученика). Результатом диссонанса является психологический дискомфорт, напряжение, которое требует своего снятия, редукции и которое снимается путем игнорирования, вытеснения на периферию сознания второго, нелицеприятного знания. Зато сохраняется, остается Я-концепция (я — добрый) и не надо тратиться на ее просмотр, анализ своего поведения, на усилия по саморазвитию и совершенствованию процессов саморегуляции.

    Разрешение когнитивного диссонанса по механизму вытеснения нелицеприятного приносит облегчение в актуальной ситуации, но лимитирует развитие личности по многих сферах, в том числе профессиональной.

    В педагогической деятельности очень важна обратная спин. — успехи учеников, они свидетельствуют педагогу, насколько успешно и плодотворно он работает. При этом восприятии обратной связи наблюдается своеобразная асимметрия. Чувствительность к положительной связи выше, чем чувствительность к негативной обратной свя- 1И, которая по идее должна информировать учителя, где и с каким учеником у него "прокол". Учителя не любят неуспевающих учеников, потому что они для них негативная связь: вот с этим учеником у тебя ничего не выходит, этот ученик тебе как укор. Правда, учителя быстро научаются снимать с себя ответственность за неуспевающей» п (или) хулиганистого ученика, рассуждая примерно I л к "Конечно, это промахи других, семьи. Вообще, что вы хотите, он растет в такой семье, крутится в такой компании, у него отец алкоголик" и т. д. Такие объяснения представляют другой вид психологической защиты — рационализации (но об этом позже). А вот хорошие ученики — это моя гордость, они свидетельство того, что я как педагог состоялся, что не зря живу в этом мире, моя деятельность имеет смысл. Педагог переживает сильный когнитивный диссонанс, когда он вызывает отличника, а тот молчит, поскольку не подготовлен или не понял. Первая реакция учителя — недоумение, потом может быть раздражение. Получить от своей гордости, отличника, такой удар, такой подвох. Педагог обрушит на ученика праведный гнев, презрение, иронию; другие педагоги действуют иначе. Они начинают спрашивать ученика: "Что с тобой случилось? Ты не заболел? Ты записал в дневник задание?" Учитель такими наводящими вопросами предлагает ученику красивый выход: это недоразумение, ты действительно заболел. Ты уж запиши в дневник домашнее задание, ты уж выздоравливай. По сути это красивый выход не столько ученику, сколько педагогу: все в порядке, он (ученик) и дальше моя гордость, и дальше витрина моих достоинств.

    То же вытеснение и искажение реальности происходит в случае с заниженной самооценкой. Возьмем пример с учеником, у которого уже давно и прочно сложилась заниженная самооценка относительно своих способностей (такие самооценки складываются не без участия педагогов). Этот ученик уже давно усвоил постоянно ожидаемое от него поведение: "Что от меня ждать…". Предположим, найдется учитель, который, проверив удачно выполненную работу такого ученика и подавив в себе подозрение (не списал ли?), выставляет ученику четверку (пять поставить нельзя, это уж слишком для хронического двоечника). Ученик, конечно, радуется, но в его восторгах отсутствует истинное значение хорошей оценки: ты отнюдь не дурак. Ученик переживает тот же когнитивный диссонанс: я — пропащий человек, у меня нет никаких способностей (одно знание, одна ког- ниция) — я успешно решил эту контрольную (второе знание, вторая когниция). И потому в этой эйфории переживания хорошей оценки присутствует дискомфорт, внутреннее напряжение, внутренняя несогласованность, и ее надо снять. И ученик снимает ее, вытесняя истинное значение успеха как свидетельство наличия способностей, заменяя, переистолковывая эту информацию так, чтобы сохранить первую когницию: я — неспособный, мне просто повезло, достался более легкий вариант, училка просто-напросто, поставив мне четверку, хочет таким образом заставить меня работать; не такой уж я умный, учительница не знает, как долго я готовился дома (да, он действительно готовился дома, но это следствие того, что он раньше ничего не делал, а не его неспособности). И нужен не один учитель или, по крайней мере, не одна положительная связь (на которую так скупы наши учителя) относительно способностей ученика, чтобы последний изменил свою негативную Я-концепцию.

    Вытеснение реальности проявляется в забывании имен, лиц, ситуаций, событий прошлого, которые сопровождались переживаниями негативных эмоций. И не обязательно вытесняется образ неприятного человека. Это лицо может быть вытеснено только потому, что оно было невольным свидетелем неприятной для меня ситуации. Я могу постоянно забывать чье-то имя, не обязательно потому, что человек с этим именем мне неприятен, а просто фонетически это имя схоже с именем человека, с которым у меня были сложные взаимоотношения и т. п.

    Третий случай. Вытеснение требований и предписаний Сверх-Я

    Во всех случаях вытеснения не доводится до осознания, вытесняется нечто неприятное, аверсивное (тревожное), в этом же случае вытесняется также нечто неприятное, но связанное с чувством вины. Переживание вины — это санкция со стороны Сверх-Я за совершение некоего поступка или даже за саму мысль совершить нечто "ужисное".

    У вытеснения работающего против Сверх-Я, могут быть два следствия: первое — это вытеснение удается, чувство вины снимается, вновь возвращается психологическое благополучие, комфорт, но ценой этого благополучия является нравственное падение личности.

    Человек впервые получил взятку. Поступок совершен, он явно не согласован с моральным Сверх-Я, и нормальный, обычный человек со Сверх-Я среднестатистической строгости непременно должен переживать чувство вины. Первая стадия вытеснения чувства вины может характеризоваться тем, что это чувство переживается в сознании человека не как четко определенное, выраженное словом чувство вины ("я подлец", "замарался", "не хорошо поступил"), а как диффузное неприятное состояние, которое связывается сознанием с фактом взятки.

    На второй стадии вытеснения дискомфорт все еще может переживаться, но он уже не связывается сознанием с поступком. Здесь уже требуется усилие рефлексирующего сознания, чтобы установить закономерность: я испытываю дискомфорт, мне неприятно на душе, когда мне дают взятку. Третья, последняя стадия означает полное отсутствие неприятных ощущений в то время, когда дают, и после. Вытеснение сделало свое дело. Психологическое благополучие достигнуто за счет нравственного падения. И тем не менее, поскольку на удержание вытесненного затрачивается психическая энергия, то "подтачивание" психики происходит, оно незаметно. И это скрытое разрушение психического аппарата при внешнем благополучии рано или поздно внесет свой "вклад", проявляясь астенической симптоматикой, бессонницей, ночными кошмарами, экзистенциальным вакуумом (на что потратил свою жизнь).!)

    Второе следствие в работе вытеснения против Сверх-Я — это невротические реакции, в частности всевозможные фобии (страхи). Рассмотрим классический пример из практики психоанализа. Пятилетний мальчик Г. заболевает на улице страхом. Выгода от этого состояния в том, что ему нельзя выходить на улицу, ему нужно оставаться дома, вместе с матерью. Поначалу совместное пребывание с матерью редуцировало страх, но затем он испытывает страх даже когда мать рядом с ним. Первоначально состояние страха на улице, страх не быть все время с мамой. С другой стороны, постоянно находясь с мамой, проводя ночи, ласкаясь с ней, он начинает испытывать новый страх. Страх перед наказанием со стороны отца, которого он оттеснил от матери благодаря первоначальному страху перед улицей. Согласно Фрейду, поведение мальчика — есть проявление Эдипова комплекса (миф об Эдипе, который женился на матери, убив отца). В быту причин проявления страха к отцу нет. Он добр и внимателен к мальчику. Сверх-Я мальчика заменяет объект страха: мальчик боится не отца, а белую лошадь, которая теперь символизирует отца. Эта подмена объекта страха произошла еще и благодаря ситуации, когда отец на улице предупредил мальчика, чтобы он близко не подходил к экипажу, поскольку лошадь его может укусить. Вполне возможно, что этот страх спонтанно прошел бы, как проходит большинство детских страхов. Но однажды, когда страх перед лошадью был достаточно выражен, мальчик становится невольным свидетелем ситуации, когда впряженная в омнибус лошадь упала и задергала ногами. Мальчик сильно испугался и подумал, что лошадь скончалась. С этого раза у него появился страх, что нее лошади могут упасть и умереть. На одном из сеансов психоанализа было выяснено, что в принципе страх перс I возможной смертью лошади — это символическое пни ношение страха желания смерти своему отцу. Усиление страха после этой ситуации объясняется проявлением чувства вины. Фобия этого мальчика развивалась в результате вытеснения чувства вины перед отцом за то, ч го ом его оттеснил от матери и пожелал бессознательно ею смерти. Подробно этот случай описан и проанализирован в работе З.Фрейда "Анализ фобии пятилетнего мальчика" [57].

    Появление невротической симптоматики в результате вытеснения требований неумолимого судьи Сверх-Я но (можно и у взрослых людей. Воспользуемся еще одним примером, Женщина 30 лет с ярко выраженной фобией кр\1 них предметов (они могут упасть, разбиться, нака- П1П.СИ на нес). На процедуре первого психоаналитического сеанса "вспоминает" о начале заболевания. Симптоматика началась одним летним днем в Крыму. По ее словам, стояли необычайно жаркие, душные дни. Отдых был почти пыткой. Жара, огромное скопление народа на пляже. Она вспоминает день, когда ко всему этому еще прибавилось неудобство, раздражение от того, что компания молодых людей совсем рядом азартно, шумно играла в волейбол. Время от времени мяч падал рядом. В один из моментов, сомлевшая от жары, она открывает глаза и видит, как этот огромный мяч накатывается на нее. Невозможность уклониться парализовала ее, и огромный страх навалился на нее. С этим моментом больная связывает начало невротической симптоматики. Дальнейшие сеансы психоанализа показали, что ею была воспроизведена только часть ситуации. Другая часть была вытеснена. Женщина находилась на пляже со своим трехлетним сыном. Ее сын игрался на песке возле воды. Сомлев от жары, она была в полузабытьи и вот, подняв голову, она увидела своего сына по грудь стоящим в воде и большую волну, накатывающуюся на него. В этот же момент появляется мяч. Страх матери за судьбу сына, невозможность успеть помочь ему в этот момент невыносимы и вытесняются. Происходит подмена объекта страха. Слишком значимый "объект" — жизнь сына, заменяется на менее значимый — мяч и другие круглые предметы. Непереносимость переживания состояния страха за жизнь сына соединяется с огромным чувством вины за то, что она как мать не обеспечила безопасности своему сыну. Грозное Сверх-Я, допустив вытеснение чувства вины, "наказывает" ее болезнью. Добавим, что в реальности с мальчиком ничего не случилось.

    Оглушение

    Все описанные три вида вытеснения (вытеснение влечений, вытеснение реальности, вытеснение требования Сверх-Я) — это спонтанные, "естественные" и как правило бессознательно протекающие способы психозащитного разрешения сложных ситуаций.

    Очень часто "естественная" работа вытеснения оказывается малоэффективной: либо энергия влечения чрезмерно велика, либо информация извне слишком значима и трудно устранима, либо угрызения совести обладают большой императивностью, либо это действует все вместе.

    И тогда человек начинает использовать дополнительные искусственные средства по более "эффективной" работе вытеснения. В данном случае речь идет о таких сильнодействующих на психику средствах, как алкоголь, наркотики, фармакологические вещества (психотропные, аналгетики), с помощью которых человек начинает выстраивать дополнительные искусственные фильтры и преграды перед желаниями Оно, совестью Сверх-Я и тревожной аверсивной информацией реальности.

    При употреблении алкоголя человек "оглушает" себя, притупляет чувствительность к восприятию той информации, которая в состоянии осознания беспокоит или беспокоила бы его. Происходит сужение сознания и расширение сферы бессознательного. Область "неведения", "незнания" увеличивается, и в первую очередь в эту область попадает все то, что тяготило, доставляло дискомфорт, вызывало страх, чувство вины.

    Алкогольное сужение сознания чаще всего сопровождается повышением эмоционального тонуса с положительной окраской. Человек становится беззаботным, раскованным, смелым, он "забывает" проблемы, по отношению к которым он и хотел "оглохнуть", "ослепнуть", "потерять чувствительность". Иногда суженное сознание начинает фиксироваться на проблеме, которая не может быть "забыта" даже с помощью алкоголя. Суженное сознание, отгородившись от контроля, от нравственной цензуры, "озаряется" простыми и жуткими способами "решения" проблемы.

    Практика психолого-психиатрической экспертизы в суде дает многочисленные примеры таких "простых" решений: преступления, совершенные в состоянии аффекта на фоне алкогольного оглушения.

    Использование наркотиков во многом схоже с действием алкоголя. Так, при использовании такой группы наркотиков, как опиаты (опиум, морфин, героин), происходит угнетение первичных центров, с которыми связаны неприятные ощущения, и одновременное возбуждение тех центров, которые инициируют радость, удовольствие, эйфорию. Наркотически оглушенное сознание начинает "путешествовать" в иных мирах, в иной, потусторонней реальности, которая не отягощена проблемами и неприятностями этой, посюсторонней реальности.

    При использовании фармакологических средств человек "научается" регулировать свои состояния: достаточно принять то или иное средство, и я успокаиваюсь, засыпаю, или наоборот, взбодряюсь, тонизируюсь.

    У человека возникает чувство, что он управляет своим поведением, не прилагая никаких сознательных усилий.

    При оглушении, какое бы средство ни применялось, как раз и происходит только изменение психических состояний, а проблема не решается. Более того, возникают новые проблемы, связанные с использованием этих средств: появляется физиологическая зависимость от лекарств, алкоголя, наркотиков; психологическая зависимость (убеждение, что "это" мне поможет). Кроме того, если я вытеснял с помощью алкоголя семейные проблемы, трудные отношения с женой и детьми, то теперь у меня как алкоголика возникают проблемы на работе, с друзьями и т. д.

    При регулярном использовании оглушения начинается деградация личности.

    Работа по преодолению вытеснения

    В свое время Фрейд говорил о том, что "без какой- либо амнезии не бывает невротической истории болезни" [58, с.60], другими словами: в основе невротического развития личности лежат вытеснения самых разных уровней. И если продолжить цитировать Фрейда, то можно сказать, что "задачей лечения является устранение амнезии. Когда выполнены (погрешность перевода, конечно, "заполнены". — Э.К.) все изъяны воспоминаний, выяснены все загадочные эффекты психической жизни, становятся невозможны ни продолжение, ни новообразование болезни. Те же условия можно выразить иначе: необходимо устранить все вытеснения; в таком случае получается то же психическое состояние, в котором выполнены (заполнены. — Э.К.) все амнезии" [58, с.61].

    Итак, "устранить все вытеснения", "заполнить амнезии"… Но как это сделать? Как можно преодолевать, приостанавливать работу вытеснения, когда механизмы вытеснения и содержание того, что вытеснено, непосредственно сознанию не даны? Как можно работать с тем, что фактом сознания не является?

    Основная, профилактическая стратегия работы с психологической защитой — это "выяснение всех загадочных аффектов психической жизни", демистификация "таинственных" психических феноменов, а это предполагает знакомство с психоаналитической литературой, работами по психологии личности, т. е. повышение уровня своей научно-психологической осведомленности. "Болезненные состояния не могут существовать, когда загадка их разрешается" [58, с.61], "нескромные разъяснения" психоанализа и психологии отрезают пути бегства в непроз, уменьшают вероятность использования защиты. Полученные психологические знания и приобретенный психологический язык становятся инструментом обнаружения, распознания и обозначения того, что влияло на состояние и развитие личности, но о чем личность не знала, не ведала, о чем она не подозревала. Холерик, не знающий, что он холерик, отличается от холерика, который знает, что он холерик, который знает, что такое холерический темперамент, знает, как этот темперамент может проявиться в различных ситуациях. Такое знание изменяет его поведение. Такой холерик уже может быть субъектом своего холерического поведения, он может уже управлять этим поведением.

    Признаемся, что литературы по психологической за- щите мало, она труднодоступна. Наша книга — это капля в море, мы к тому же не претендуем на полную феноменологию защиты.

    Профилактикой развития вытеснения является также разговор с другим человеком (можно даже с психологом), кому можно поведать о своих неисполненных желаниях и желаниях, которые, как вам кажется, нельзя исполнить, о прошлых и настоящих страхах и тревогах. Постоянная вербализация (проговаривание) не дает возможности этим желаниям и страхам "соскользнуть" в область бессознательного, где они будут продолжать свою

    3 Псих, защита разрушительную и энергоемкую работу и откуда их трудно вытащить. В разговорах с другим вы сможете иногда открыть для себя, что не так уж это страшно — обладать желаниями, более того, окажется, что вы имеете право на исполнение ваших "тайных" желаний и что это право признается за другими. Другой человек может открыть вам то, к чему вы внутренне готовы: ваши страхи и тревоги неосновательны, с ними можно справиться, а ваши нелепые и "страшные" желания — это не только ваши желания, но такими желаниями обладают другие, и ничего, не умирают от укоров совести.

    В раскрытии тайны своему собеседнику вы тренируетесь, упражняетесь в открытии тайн для самого себя. Вы сами определяете меру раскрытия тайны. В общении с другим человеком вы учитесь выдержке, мужеству узнавать от других о себе. Ваш собеседник, ваше социальное окружение знает о вас то, чего вы не знаете. Со стороны видно то, что вы никак не можете видеть, что вы никак не хотите видеть, т. е. видно то, что вы вытесняете. Получение обратной связи — не простая работа, она по крайней мере требует привычки и следования некоторым правилам.

    Во-первых, вы должны точно сказать, относительно каких сфер своего поведения вы хотите получить обратную связь. Как я себя вел? Как я выглядел, когда кричал на ребенка? Во-вторых, перепроверьте то, что вы о себе услышали. В-третьих, сообщите, как восприняли эту информацию о себе, что ощущали, что чувствовали, когда вам говорили о вашем поведении. Наконец (и, видимо), главное: не оправдывайтесь, не защищайтесь, не спешите с объяснениями и оправданиями. Внимательно выслушайте информацию о себе.

    Нужно помнить также о том, что между вытесненным, "темным" бессознательным и сознанием глухой стены нет. Вытесненное иногда дает о себе знать в разного рода описках, оговорках, сновидениях, "глупых" и "бредовых" мыслях, в немотивированных поступках, неожиданных забываниях, провалах памяти относительно самых элементарных вещей. И следующая работа с вытеснением как раз и состоит в сборе такого материала, этих несвязанных и сумбурных осколков бессознательного, в раскрытии смысла этих бессознательных посланий в надежде получить ответ: какую весть нам несет вытесненное в этих своих прорывах к осознанию. При этом следует убедить себя, что все эти послания не случайны, они о чем-то сигнализируют, что-то символизируют, что- то, раскрывая, скрывают, на что-то намекают, утаивая основное.

    Итак, сначала — сбор информации. Можно вести дневник, единственным читателем которого будете только вы. Ведя дневник, не лелейте тайных надежд, что ваш дневник кто-нибудь когда-нибудь прочтет. Как только вы начинаете писать дневник для другого, для потомков, для случайного читателя, он перестает быть действительным сбором информации вытесненного и вытесняемого. Заносить в дневник надо все, что приходит в голову, не старайтесь красиво оформить свои мысли и переживания. Какими бы странными и, как вам кажется, не относящимися к делу и к теме ни были слова, предложения, все заносите в дневник. Течение мыслей не надо подвергать контролю, "необходимо отстранить волю и всякое размышление; нужно довериться вдохновению (influx), и при этом, оказывается, душевные способности направляются к незнакомым целям" [58, с. 149].

    В вашем потоке мыслей не должно быть нравственных оценок, плохо это или хорошо, нравственно или безнравственно. Какой бы чудовищной ни была мысль, главное — ее записать. Вам все интересно. Отмечайте также, какие вы при этом переживаете чувства, отношения, эмоциональные состояния, где были затруднения, где паузы, где вы чувствовали сопротивление. Главное в том, чтобы поток мыслей, чувств, ассоциаций был материализован в слове. К тому, что сказано, написано, выражено, материализовано, что приобрело плоть, можно построить дистанцию, отстранить от себя, сделать объектом исследования, сопоставить, расчленить, собрать, изменить отношения. Это уже то, с чем можно иметь дело, это то, что уже не дает возможности пребывать внутри бессознательного потока. Здесь уже возможно воп- рошание: почему мне было неловко, когда я вспомнил эту сцену? Почему я так долго молчал, когда в памяти всплыла эта сцена? Почему я не смог вспомнить это имя? Почему я ошибся, назвав этого человека другим именем? Чьим именем? и т. д. и т. п.

    Вместо дневника можно написать письмо и отправить его самому себе. В письме я могу изложить все то, что мне не дает покоя, все "глупости", все навязчивые повторы в мыслях и поступках. В письме отреагирую все то, что было в зоне ущемленного аффекта. Придет время, и я, получив письмо и находясь уже в другом состоянии, отстраненно, с временной дистанции, получаю в руки материал о самом себе, и я могу снова начать исследования своего Я, своих подвалов бессознательного Оно и сверхбдительного Сверх-Я.

    Один из самых богатых материалов для работы с вытеснениями дает сновидение. Мы не берем на себя смелость излагать процедуру работы со сновидениями. Мы отсылаем вас к соответствующей литературе, например, к тому же Фрейду. Познакомившись с работами по анализу сновидений, вы в полной мере поймете все их огромное отличие от псевдопсихологической бульварной литературы. Лучше всего, если вы начнете работу со своими сновидениями, обратившись к психологу или психоаналитику.

    3. Перенос

    Как вы знаете уже из раздела "Вытеснение", у влечений различная судьба. В самом первом приближении перенос можно определить как защитный механизм, который обеспечивает удовлетворение желания при сохранении, как правило, качества энергии (танатоса или либидо) на замещающих объектах.

    Самым простым и довольно часто встречающимся видом переноса является вымещение — подмена объектов изливания накопившейся энергии танатоса в виде агрессии, обиды.

    Начальник в присутствии других коллег устроил вам разнос. Ответить ему тем же, криком, вы не можете. Ваше Я понимает ситуацию: если отвечу начальнику тем же способом, остановлю его, осажу его, то следствием могуч быть еще большие неприятности. Иногда ваше "мудрое" Я ищет объекты, на которых можно выместить свою обиду, свою агрессию. Благо, что таких объектов под рукой множество. Основным свойством этих объектов должны быть их безгласность, их безропотность, их невозможность осадить меня. Они должны быть в такой же степени безгласны и послушны, в какой я безгласно и послушно выслушивал упреки и унизительные характеристики (Лентяй! Бездарь! Наглец! Ты ничего не умеешь делать! Не огрызайся! и т. д.) со стороны своего начальник, учителя, отца, матери и вообще любого, кто сильна мени. Мои псогреагированная на истинного виновника)Лосп> переносится на того, кто еще слабее меня, еще ниже на лестнице социальных иерархий, на подчиненного, тот в свою очередь переносит ее дальше вниз и т. д. и т. п. 11епи вымещений могут быть бесконечными. Ее зве- HI,ими могут быть как живые существа, так и неживые вещи (побитая посуда в семейных скандалах, выбитые стекла вагонов электричек и т. д.). Вандализм — явление широко распространенное, и отнюдь не только среди подростков. Вандализм по отношению к безгласной вещи час то лишь следствие вандализации по отношению к личности.

    Г.и (, могрим механизм вымещения, который неоднок- рнпю п повсеместно воспроизводится в таком социальном институте, как школа.

    В педагогической ситуации каждый воспитатель взаимодействует не с одним ребенком, а по крайней мере с двумя: с реальным ребенком (своим воспитанником, всем к пассом) и собственным "ребенком". Собственный "ребенок" преподавателя — это аффективно-мотивированное ядро личности, которое сформировалось в детстве. К iKбы далеко в прошлом не отстояло мое детство, оно продолжается во мне. Как действует мое детство в настоящем, разрушительно или животворяще? Иду ли я согбенный под грузом нерешенных, вытесненных, но зафиксированных в детстве проблем, или освобожденный, с новыми сублимированными языками либидо или танатоса? Общение с прошлым, с детством обеспечивает всю полноту переживания настоящего, перспективность будущего, даже если собственное детство было сплошным кошмаром. Важно общение с этим ужасом, в общении с ним ужас преодолевается. Иногда требуется помощь со стороны (психолога, психотерапевта, священника, друга).

    В детстве я сполна на своем теле и психике испытал империализм взрослых. Меня давили в детстве авторитарные, доминантные (впрочем, такие же несчастные) родители и педагоги, любой протест с моей стороны строго и беспощадно подавлялся ("чтоб не повадно было"). Но вот в моей жизни появляется возможность выместить все свои детские страхи и ужас перед своими родителями и воспитателями. У меня появилась возможность наказать их. Но как?! А уже на своих воспитанниках. Теперь я буду внушать страх, теперь я буду кошмаром для другого, теперь я буду осуществлять интеллектуальный ("с кем ты споришь?!") и не интеллектуальный ("унасекомлю, дам волчью характеристику!") психотеррор против тех, кто по своим социально-ролевым и психическим характеристикам интеллектуально незрел и находится на самом низу иерархической лестницы.

    Понятно, что таким образом вымещающаяся позиция неблагополучного "ребенка" педагога требует рационализации, оправдания перед своим Сверх-Я. Такая рационализация выстраивается в безупречный по своему формализму силлогизм: меня били, и благодаря этому я вырос хорошим человеком, мне это было на пользу; следовательно, чтобы ты стал хорошим человеком, тебя тоже нужно бить. По сути такая рационализация прикрывает, камуфлирует непрерывность, неизбывность цепи вымещения: меня били в свое время, и я терпел, но вот пришло мое время, когда я могу бить, и я буду бить. Настал мой звездный час, триумф моего несчастного "ребенка".

    В такой ситуации, постоянно воспроизводимой в учебном хронотопе, реальный воспитанник общается не со зрелым Я своего педагога, а он имеет дело с голодным, беспомощным, запущенным "дитя" педагога, который скрывается за красивым и пышным фасадом. Благоприятствует механизму вымещения и социальная ситуация с народным образованием: эта система, насквозь авторитарная, иерархическая, несет в себе главные пороки бюрократизма, а именно полную неподчиненность низам и рабскую претерпелость перед вышестоящими инстанциями, изгнание из своей системы всех, кто реально пытается прервать эту цепь отсроченного вымещения.

    Педагог, вымещающий, выкрикивающий своего несчастного "ребенка" на несчастных учениках, и подросток, продолжающий эту цепь вымещения и крушащий все и вся на своем пути, — фигуры, взаимодополняющие друг друга. Обоим нужны собственные "мальчики для бип» я". Оба, и педагог и подросток, преумножают агрессию. По один продолжает (заканчивает) свою ситуацию со своим детством (педагог), а другой ее начинает (подросток). Проявление агрессии у подростка скорее всего произойдет не сейчас, а в другой ситуации, на своих более слабых сверстниках, на безгласных вещах (разбитые стекла, разрушенные двери) и животных (повешенные кошки, побитые собаки).

    Прервать эту цепочку агрессии нужно не с подростков, а с педагогов. Требуется избавить от механизма вымещения загнанное внутрь "дитя" педагогов, которым досталась со- oiiuTiжующая порция агрессии в их реальном детстве, и которых до сих пор как щенят загоняют в угол глупыми инструкциями, беспределом директоров-самодуров, вечными проверками и т. д. и т. п. Зафиксируем пока необходимость избавления от переноса не последующего звена, а предыдущего. В паре "педагог — побитый подросток" начинать нужно лечить от вымещения не подростка, а педагога, гак же как в паре "подросток — побитая собака" предметом санации является отнюдь не собака, а подросток. Собаку лишь следует изолировать от вымещающего на ней свою июбу и обиду подростка, изолировать и утешить. Так же как в паре "педагог — побитый ученик" — спрятать от педагога нужно ребенка.

    В школьном возрасте личность ученика еще не достаточно зрела, чтобы разделять личность агрессивного, авторитарного учителя и преподаваемый им предмет. Неприятие личности педагога переносится и на его предмет, и на все то, что напоминает школу. Старшеклассники, сжигающие учебники и тетради на выпускном вечере, совершают акт символического "убийства" ненавистных им учителей. На неодушевленных предметах они вымещают все обиды и унижения, которые им доставила школа.

    Это, так сказать, садистический вариант вымещения: агрессия на другом. У вымещения может быть и мазохистский вариант — агрессия на себе. При невозможности отреагирования вовне (слишком сильный противник или чрезмерно строгое Сверх-Я) энергия танатоса обращается на себя. Это может проявиться внешне в физических действиях. Человек от досады, от злости рвет на себе волосы, кусает губы, до крови сжимает кулаки и т. д. Психологически это проявляется угрызениями совести, самоистязаниями, заниженной самооценкой, уничижительной самохарактеристикой, неверием в свои способности.

    Лица, которые занимаются самовымещением, провоцируют окружение на агрессию по отношению к ним. Они "подставляются", становятся "мальчиками для битья". Эти мальчики для битья привыкают к асимметричным отношениям, и когда меняется социальная ситуация, которая позволяет быть им наверху, эти лица легко превращаются в мальчиков, которые также безжалостно бьют других, как их когда-то били. Ситуация мазохистическо- го вымещения в будущем превращается в ситуацию садистического вымещения. Рискнем утверждать, что это ситуация многих педагогов.

    О том, что вымещение — паллиативная форма реализации танатоса, свидетельствует и ситуация с вандали- рующим подростком. Вандализм как отреагирование на замещающих объектах реального, полного удовлетворения не приносит, но как подкрепление положительной разрядки удовольствие несет и потому может превратиться

    в устойчивый способ поведения и продолжаться в зрелом возрасте. Это еще раз подтверждает необходимость решения проблем с их действительными виновниками, л не на замещающих объектах.

    Общество жестко иерархическое, авторитарное, насквозь "формально-педагогическое", — это общество, постоянно вымещающее и тем самым умножающее агрессию. В идеале в таком обществе вымещением должны заниматься все. И главная задача правящих верхов состоит в том, чтобы не допустить перенос агрессии по отношению к себе, вообще к любому вышестоящему, а направить, канализировать агрессию вниз по лестнице вымещения. Понятно, что на самом низу находятся внутренние и внешние враги. Понятно и то, что врагов должно быть много, как можно больше.

    Другой вид переноса — замещение. В данном случае ^ речь идет о замене объектов желаний, которые обеспечиваются в основном энергией либидо. Любая потребность может быть удовлетворена самыми разными объектами. Чем шире палитра предметов, объектов по- фсбпости, тем шире сама потребность, тем полифонич- иее ценностные ориентации, тем глубже внутренний мир личности. Собственно о замещении мы не можем говорить в том случае, когда потребность в любви, в жизни, потребность многоуровневая, находящая свое удовлетворение на огромной массе объектов: люблю человечест- по, с Iрану, близких, жену, детей, природу, Бога, себя и inСмещение проявляется тогда, когда есть некая фиксация потребности на очень узком и почти не меняемом классе объектов; классика замещения — фиксация на одном объекте. При замещении сохраняется архаика либидо, нет восхождения к более сложным и социально ценным объектам.

    Рассмотрим пример. Женщина в возрасте, одинокая, весь смысл жизни существования которой в любимой собаке. Вся активность этой женщины структурируется щботой о любимом существе. Является ли эта ситуация ситуацией замещения? Да, если любовь к ней подкреплена убеждением, что люди недостойны ее любви, они не способны так горячо и самозабвенно любить, что люди неблагодарные твари.

    У ситуации замещения есть предыстория, всегда есть негативные предпосылки. Эта женщина, видимо, на своем опыте пришла к выводу, что любить людей — хлопотное дело, неблагодарное и, может быть, даже опасное занятие. Может быть, в своей жизни у нее не было возможности переживания чувств любви к другим или от других. И собака, кошка, попугай — это единственные существа, на которых можно отреагировать любовь, не боясь "проколов". Любить животных — это более беспроигрышный вариант, чем любить людей, так же как беспроигрышно любить все человечество, нежели конкретных людей. К тому же, животное быстро и щедро реагирует на любовь своей привязанностью, лаской и преданностью, так же как любимая толпа обожает своего кумира.

    Конечно, ситуация с замещением менее проблематична, чем ситуация вымещения. Однако, часто замещение сопровождается, подкрепляется вымещением. Любящие только животных часто мизантропы, или, по крайней мере, абсолютно равнодушны к человеческим несчастьям. Однолюбие может сопровождаться тотальным неприятием всего остального. Когда любовь сконцентрирована на одном объекте, тем более на объекте неживом или на животном, то это — ситуация одиночества, ситуация часто трагическая в своей субъективно переживаемой невозможности расширения предметов любви. Богатство человека — это богатство его отношений со всем миром. И вряд ли возможно сконцентрировать это богатство на одном предмете, на одной собаке, на одном человеке. У этой ситуации одиночества вдвоем могут быть страшные исходы. Самый страшный — это смерть горячо любимого объекта. Смерть того единственного, через кого я был связан с этим миром. Умирает он — и умирает моя единственная связь с этим миром. Рухнул смысл моего существования, тот стержень, на котором держалась моя активность. Ситуация предельная, у нее есть и паллиативный вариант — жить памятью о предмете своей любви: "Тайна спасения именуется памятью" (Рихард фон Вайцзеккер).

    Другой исход не менее трагичен, хотя социально может быть нелеп. Сила действия равна силе противодействия. Чем большая зависимость от предмета, тем больше и бессознательнее желание избавиться от этой однопред- метной зависимости. От любви до ненависти один шаг, однолюбы часто самые яркие уничижители предмета своей любви. Разлюбив, однолюб должен психологически изничтожить предмет своей былой любви. Чтобы избавиться от объекта связывания своей энергии либидо, такой человек превращает ее в энергию танатоса, в объект вымещения. Этот второй исход ситуации замещения можно проиллюстрировать из практики психологического консультирования.

    К психологу приходит тридцатилетняя женщина и с его помощью вербализует свою проблему. У нее есть своя семья, муж, ребенок. Вместе с ними живет ее мать, которую она горячо любит, которой глубоко благодарна за то, что она одна воспитала ее и брата, дала им высшее образование, "вывела в люди", не считаясь с собой. Когда дети начали обзаводиться семьями, мать бессознательно делала все, чтобы воспрепятствовать этому. Позднее она стала жить с семьей дочери, приютив ее на своей жилплощади. Жизнь дочери находится под полным контролем матери. Это и мелочи (не так, не тогда моешь посуду, иол и т. д.), и значимые события в жизни дочери. Например, когда ее мужа послали на четырехмесячные курсы переподготовки (военные сборы), то мать сопровождала свою дочь в поездке к нему, не дав мужу и жене побыть ни минуты наедине.

    Разработанная совместно с психологом тактика постепенного освобождения от неадекватной материнской гиперопеки вызвала со стороны матери бурю негодования и ярости, рассказы всему "миру" о неблагодарности детей. Разрыв психологической зависимости привел к разрыву отношений и отъезду матери к более "благодарным" родственникам. Квартира была оставлена государству, а не детям.

    Трагична может быть судьба личности, когда механизм замещения направлен на самого себя, когда не другой, а я сам являюсь объектом собственного либидо, когда я аутоэротичен в широком смысле этого слова. Это позиция эгоистической, эгоцентрической личности.

    Для понимания механизма обращенности влечений на самого себя рассмотрим динамику чередования двух полярных позиций в индивидуальной истории личности. Эти полярности представлены оппозициями "активный- пассивный", "субъективный-объективный".

    В первый отрезок жизни человека, девять месяцев в промежутке между зачатием и рождением, позиция человека лишена какой-либо полярности. Отношения между матерью и плодом — связь симбиотическая. Оба симбионта находятся во взаимозависимости друг от друга. Плохо матери — плохо ребенку. Плохо ребенку — плохо матери. Человеческий младенец — самое беспомощное существо, биологически меньше всего оснащенное для самостоятельной жизни сразу же после рождения. Его жизнеобеспечение полностью зависит от другого человека. Ребенок находится в пассивной, объектной позиции. Он объект любви, он предмет заботы. Мать ухаживает за ребенком, кормит его (это — физиологическое обеспечение), ласкает его, воркует над ним (обеспечение психологического комфорта). Находясь в пассивной позиции, ребенок получает от матери объекты влечений и либидо, и танатоса. Тем самым формируются эти влечения, они получают свою завершенность, опредмечиваются. Но ключевая роль остается за матерью.

    С приобретением самостоятельности ребенок начинает сам выбирать объекты для своих влечений. Но эта активная субъектная фаза может и не развиваться, может статься, что ребенок застревает в пассивной позиции, когда все его окружение (мать, отец, семья, педагоги, другие социальные институты) отказывает ему в праве самому выбирать, решать, что ему делать, чем ему заниматься, какие влечения удовлетворить, какие нет, прислушаться к своему бессознательному (т. е. чего ему хочется); предугадывая все его желания, ему не дают возможности совершить работу выбора, работу субъекта. Социальное окружение формирует сверхсильную цензуру Сверх-Я, через которую и идет управление поведением ребенка.

    Ребенка безумно любят, ласкают, заботятся о нем. В такой позиции он не научится сам любить. Единственный, кого он может любить — это он сам. Субъектность проявляется только по отношению к себе, опять та же узость замещения. Самовлюбленный Нарцисс — это символ аутоэротичного замещения. Если брать сексуальное отклонение, то это проявляется в эксгибиционизме.

    Следующий вид переноса — уход (избегание, бегство). Личность уходит из той активности, которая доставляет ей дискомфорт, неприятности как реальные, так и прогнозируемые.

    Анна Фрейд посвятила уходу целую главу в своей книге "Я и защитные механизмы". Она приводит в ней уже ставший классикой пример ухода.

    На приеме у нее был мальчик, которому она предложила раскрасить "волшебные картинки". А.Фрейд видела, что раскрашивание доставляет ребенку огромное удовольствие. Она сама включается в это же занятие, видимо с тем, чтобы создать атмосферу полного доверия для начала разговора с мальчиком. Но после того, как мальчик увидел рисунки, раскрашенные А.Фрейд, он напрочь отказался от своего любимого занятия. Отказ мальчика исследовательница объясняет страхом пережить сравнение не в свою пользу. Мальчик, конечно же, увидел разницу в качестве раскрашивания рисунков им и А.Фрейд [78].

    История с другим мальчиком демонстрирует довольно изощренную подготовительную работу по использованию техники ухода. Мальчик увлекается футболом, достигает успехов в этом виде спорта. Его старшие друзья положительно оценивают его успехи и допускают в свои игры на равных. Но вскоре ему снится сон, в котором манифестируется реальный страх: он играет в мяч, его соперник по игре, огромный верзила, так сильно бьет по мячу, что ему кое-как удается избежать удара. Мальчик в страхе просыпается. Дальнейшая совместная с психоаналитиком интерпретация сна показала, что гордость мальчика от сознания, что он допущен в компанию более взрослых ребят быстро трансформируется в страх. Он боится, что ему будут завидовать, зависть этих парней может обернуться агрессией против него. После сна мальчик теряет интерес к футболу, резко снижается его спортивное мастерство. В конце концов он бросает занятия футболом. Резко сужается сфера активности его личности. А.Фрейд эту технику так и назвала "Сужение Я" [78]. По сути, в ее названии отражено следствие использования данной психозащитной техники. Ф.Е.Василюк называет этот механизм "сужением психологического пространства личности" [16].

    Уход — это уход от чего-то. У ухода есть исток, начало. Но у него, кроме того, почти всегда есть продолжение, есть финальность, направление. Уход — это уход во что-то, куда- то. Энергия, отнятая от деятельности, которую я покинул, должна быть связана на другом объекте, в другой активности. Как мы видим, уход — это опять же замещение объектов. Уход из одной активности я компенсирую приходом в другую. Тот же мальчик-футболист, покинувший спорт, начинает компенсировать эту потерю усиленными интеллектуальными занятиями, а в последующем достигает определенных успехов в поэзии.

    Сфера мыслительной деятельности представляет массу возможностей для замещений в виде ухода. Западногерманский психолог Д.Дёрнер считает, что мыслительные операции нацелены не только на решение проблемы, но и на создание чувства компетентности, чувства способности контролировать и решать ситуацию, с которой индивид сталкивается впервые и решение которой не задано всем предыдущим опытом. И для того, чтобы сохранить и поддержать чувство контроля над событиями, человек пользуется различными формами ухода.

    Восприятие собственной некомпетентности, актуальной невозможности решать ту или иную проблему притупляется, вытесняется тем, что человек уходит в ту часть проблемы, которую он решить может. Благодаря этому он сохраняет чувство контроля над реальностью. В научной сфере конкретными формами такого ухода являются бесконечная работа с литературными источниками, составление картотек, библиографии; тщательное, детальное планирование исследования; бесконечная работа над программированием на компьютере и т. д.

    Уходом в научной деятельности является и постоянное уточнение объемов понятий, критериев классификации, маниакальная нетерпимость к любому противоречию. Все эти формы ухода представляют собой горизонтальное бегство от действительной проблемы в то мысленное пространство, в ту часть проблемы, которую и не нужно решать или которая решится сама по ходу дела, или которую индивид в состоянии решить.

    Другая форма ухода — вертикальное бегство, которое состоит в том, что мышление и тем самым решение проблемы переносится из конкретной и противоречивой, трудно контролируемой реальности в сферу сугубо мыслительных операций, но мыслительные модели избавления от конкретной реальности могут настолько далеко обсграгироваться от самой действительности, что решение проблемы на замещающем объекте, на модели имеет мало общего с решением в реальности. Но чувство контроля если не над реальностью, то хотя бы над моделью сохраняется. Однако уход в моделирование, в теорию, вообще в область духа может зайти так далеко, что путь назад, в мир реалий, напротив, забывается. По большому счету, уход в науку, философию, в сферу духа очень часто обеспечивается гораздо большей возможностью воссоздать чувство контроля и власти именно в этих областях, нежели в житейских ситуациях. Но не попасть бы в ситуацию Фауста, который горько признавался: Я философию постиг, Я стал юристом, стал врачом… Увы: с усердьем и трудом И в богословье я проник, — И не умней я стал в конце концов, Чем прежде был… Глупец я из глупцов!

    (Пер. Н.Холодковского)

    Примечательно, как точно обозначил Гете состояние Фауста, делающего такое открытие. Это — состояние тревоги, беспокойства.

    Далее в монологе Фауста в одном только восьмистишии Холодковский вслед за Гете трижды обозначает этот, как бы сейчас сказали, экзистенциальный вакуум: Фауст вопрошает уже риторически, уже с ответом самому себе: Еще ль не ясно, почему Изныла грудь твоя тоской, (1) И больно сердцу твоему, (2) И жизни ты не рад такой? (3) Живой природы пышный цвет, Творцом на радость данный нам, Ты променял на тлен и хлад, На символ смерти — на скелет!..

    Гете верно подметил, что индикатором, по которому распознается уход от полноты бытия в узкий спектр жизни, по которому переживается частичность и специализация самоактуализации, является состояние тревоги, страха, беспокойства. На то ли трачу свою жизнь, в этом ли только смысл моего существования?

    Если продолжить тему ухода на литературных образцах, то, на первый взгляд, альтернативой Фаусту является Дон Жуан. Но это на первый взгляд. Казалось бы, Дон Жуан весь погружен в жизнь. Он весь в любви. Всепоглощающая интенсивность занятия одним делом — еще не гарант глубины погружения в дело, еще не гарант качества дела. Макс Фриш в примечаниях к своему "Дон Жуану" пишет: "Легендарное число его любовных связей (1003) только потому не производит отталкивающего впечатления, что оно абсурдно, ибо ведется счет тому, что не поддается учету. Говоря попросту, это число означает, что Дон Жуан всегда один.

    Следовательно, Дон Жуан никогда не любит" [60, с.79].

    Донжуанствующий — всегда уклоняющийся от любви, от ответственности за то, что делает. Тут одно из трех. Или индивид не умеет, не приучен энергию либидо переводить с сугубо инфантильного, сугубо телесного уровня на качественно иной, человеческий (не только телесный) духовный уровень (главная причина: его по-человечески не любили), или индивид своему обманутому сознанию и сознанию обманутого окружения демонстрирует силу, власть, превосходство над другими, тем более, что власть, контроль над ситуацией всегда приписывается мужскому началу, или, наконец, третий случай — соединение первого и второго.

    Дон Жуанам есть что скрывать, что защищать, от какой проблемы уходить. Но донжуанством проблема Дон Жуана не решается. Можно пожалеть донжуанствующего подростка. Но зачем донжуанствовать зрелому мужчине? Всегда хочется задать вопрос: от чего убегает этот Дон Жуан?

    Дон Жуан, конечно же, не антитеза затворнику Фаусту. Что Фауст может быть безответственным ловеласом, Гете показал на истории с Маргаритой.

    Полный уход от тотальности — это уход из жизни, это — самоубийство. В реальности же уход с одного участка действительности, как правило, компенсируется приходом в иную сферу жизнедеятельности. В этом смысле у ухода много общего с творческой сублимацией. И границы между ними трудно провести. Однако уход, видимо, отличается от сублимации тем, что занятие новой деятельностью носит компенсаторный, защищающий характер и новая активность имеет негативные предпосылки: она была результатом бегства, результатом ухода от неприятных переживаний, действительного переживания неуспехов, страхов, некой некомпетентности, несостоятельности. Здесь несвобода не была переработана, не была пережита, она паллиативно была заменена другой действительностью. Как это ни парадоксально звучит, уход и приобретение свободы над другой ситуацией, другим объектом обнаруживает, насколько сильно личность эмоционально связана, увязана в предыдущей ситуации, насколько эта первая ситуация не переработана.

    Наиболее часто встречаемым вариантом ухода является фантазия.

    В своем первом приближении защитную фантазию можно определить как символическое ("воображаемое") удовлетворение блокированного желания. Читаем у Фрейда: "Можно сказать, что счастливый никогда не фантазирует, это делает только неудовлетворенный. Неудовлетворенные желания являются движущими силами фантазий, каждая фантазия — есть явление желания, корректура действительности, которая чем-то не удовлетворяет индивида" [см.: 88, с.55].

    Блокированное желание, реально пережитая травма, незавершенность ситуации — вот тот комплекс причин, которые инициируют фантазию. При этом причина фантазии может лежать далеко в прошлом, в детстве. С помощью фантазии человек заново интерпретирует ситуацию реального прошлого, которая чем-то или кем-то травмировала фантазирующего. В процессе фантазирования человек осуществляет "историческую компиляцию" [88, с.64]. "Как только он поднимает волшебную палочку фантазии, сразу же мучительные ситуации детства становятся подлостями окружения, поражение превращается в победу, а собственная наглость трансформируется в скромность" [88, с.64].

    Весь огромный комплекс причин, которые заставляют человека убегать в мир иллюзорного, фантастического решения проблем, можно по-разному классифицировать. Сам Фрейд, например, считал, что "инстинктивные желания различаются по полу, характеру и жизненным условиям фантазируемой личности; однако их без труда можно сгруппировать по двум направлениям. Это или честолюбивые желания, которые служат возвышению личности, или эротические" [88, с.55].

    У подростка, которого обидели, как ему кажется, незаслуженно, работа обиды как раз и состоит в переинтерпретации той фразы, того поведения со стороны окружения, которые и предстают как незаслуженные. А дальше в "дневных грезах" он воображает себе картину, как он умирает, его хоронят и оплакивают его потерю. Со смертью все поймут, кого они потеряли, кого они оскорбляли. В иллюзорном отвержении совершается акт самоподтверждения, выстраиваются те отношения, которые хотел бы подросток иметь с окружающими. В данном случае от хочет быть объектом любви, почитания.

    В честолюбивых фантазиях объект желания — сам подросток. Он хочет быть желанным для других объектом.

    А в эротически окрашенных желаниях объектом становится кто-то другой из близкого или далекого социального окружения, кто-то, кто в реальности объектом моего желания и быть не может.

    Мы полностью согласны с К.Омом, который утверждает, что "детское Я пользуется фантазией для того, чтобы утолить боли социализации" [88, с.71].

    Интересна такая типичная фантазия, как "фантазия избавления", которая соединяет в себе одновременно оба желания, и честолюбивое и эротическое. Человек представляет себя спасителем, избавителем.

    Пациентами Фрейда часто были мужчины, которые в своих фантазиях проигрывали желание спасти женщину, с которой они имели интимную связь, от социального падения. Фрейд вместе с пациентами проанализировал истоки этих фантазий вплоть до начала проявления Эдипова комплекса. Началом фантазий избавления были бессознательные желания мальчика отнять у отца любимую женщину, мать мальчика, самому стать отцом и подарить матери ребенка. Фантазия избавления — это выражение нежных чувств к своей матери. Затем с исчезновением Эдипова комплекса и принятия культурных норм эти детские желания вытесняются и затем уже во взрослом состоянии проявляются в воображении себя избавителем для падших женщин.

    Раннее появление фантазии избавления может инициироваться тяжелой ситуацией в семье. Отец алкоголик, устраивает пьяные дебоши в семье, бьет мать. И тогда в голове ребенка оживают картины избавления родной матери от деспотичного отца вплоть до представления идей убийства отца. Интересно, что в жены такие мальчики-"избавители" выбирают женщин, которые своей субдоминантностью напоминают им их несчастную мать. Сугубо фантастическое избавление от отца не мешает ребенку идентифицироваться с доминантной позицией отца-тирана. Для новой женщины в его жизни он, как правило, будет выступать как муж-тиран.

    Этим примером мы хотим подчеркнуть, что фантазия, как и другие защитные механизмы, помогает решить ситуации лишь паллиативно, иллюзорно.

    Нам интересна еще одна классификация причин защитной фантазии. Во-первых, причиной фантазии являются реальные ситуации блокирования влечений, реально пережитая или переживаемая травма. В самом начале своей психоаналитической карьеры Фрейд выдвинул гипотезу о попытке сексуального совращения малолетних близкими лицами, "дядюшками и тетушками", старшими сиблингами или даже родителями. При этом попытку совращения родственники могут совершать как сознательно, так и бессознательно (в разных играх). Ребенок переживает сцену собственного совращения с мучительным аффектом ужаса, стыда, страха, психической боли. Ребенок если не осознает, то по крайней мере ощущает безнравственность поступка взрослого, но чаще всего нет того, с кем он эту ситуацию мог бы обсудить, переработать. Он пытается сделать это самостоятельно. Но это превышает силы ребенка. Уже тогда возможны попытки фантастической переработки травмы в "фантазиях возмездия", но чаще всего ситуация просто вытесняется, полного забвения травмы не происходит.

    Если в настоящее время к вытесненной травме прибавляется какая-то актуальная травма или событие, которое вызывает воспоминание из детства, то оживает та страшная ситуация, которая не получила своего завершения, финала возмездия и избавления раньше.

    Во-вторых, причиной фантазии могут быть сами фантазии, "тайные желания". Здесь новая фантазия — это попытка защититься, избавиться от того, что желаю, а эти мои желания постыдны, они — страшное нарушение культурных норм. Даже помыслить "это" — страшное преступление.

    В своей дальнейшей психоаналитической практике Фрейд вышел за рамки гипотезы о совращении, он пришел к убеждению, что в воспоминаниях его пациентов речь шла не о действительных попытках совращения, а о тайных желаниях, фантазиях самого ребенка — быть со-

    IIliHEHOC

    вращенным или совратить кого-нибудь. Как правило фантазия ребенка представляет собой межличностные ситуации, которые дают возможность "преступному" желанию исполниться. Но цензура сильного Сверх-Я приходит в ужас от таких фантазий и вытесняет их. Первая фантазия — "жениться на своей матери" сменяется вторичными фантастическими сценами женитьбы на принцессе или на Золушке. Первичные фантастические сцены ужаса от угрозы наказания кастрацией со стороны отца за игры гениталиями или за желание отнять место у отца рядом с матерью превращается в фобический невроз — боязнь нападения со стороны белой лошади (случай с пятилетним Гансом).

    У фантазии есть не только причины, но и финальная направленность, "для чего". Как правило, в фантазии представлен предмет потребности и часто совершенно нереальные способы и пути движения к вожделенному предмету. Фантазия — это, конечно же, ситуация переноса желания на замещающий предмет, на замещающую ситуацию, которая совершается только в голове фантас- га. С другой стороны, даже в фантазии вожделенный пред- меч может быть завуалирован, скрыт. Контроль цензуры может быть настолько силен, что даже помечтать в реальной испостаси не дает, а скроет, завуалирует и в фантазии совершит подмену реального образа фантастическим, мнимым.

    Беда многих фантазирующих в том, что фантастические образы воспринимаются как прямые знаковые представители реальных предметов и желаний. Фантастические образы — это скорее метафорические символы желания. Их нельзя буквально прочитывать и интерпретировать, и тем более нельзя ими напрямую руководствоваться в действительности. Нет ничего ужаснее для реальности, когда утопии — идеальные, фантастические образы — пытаются претворить в реальность. Чем больше пытаешься выстраивать жизнь по стерильному воображаемому образцу, тем больше приходится убегать из этой кошмарной реальности в мир утопических мечтаний. Чем ужаснее реальность, тем чище и стерильнее фантазии.

    Следующий вид переноса условно можно назвать "переживанием из вторых рук". У этого переноса различные проявления, каждое из которых определяется своеобразной констелляцией причин, вызывающих перенос, и условий, в которых он осуществляется.

    Первой раскроем сенсорную депривацию, недостаточный приток информации в центральную нервную систему.

    Сенсорный приток информации человека в центральную систему складывается из разных видов ощущений, поступающих от соответствующих органов чувств (зрительные, слуховые, вкусовые, кожные ощущения). Но есть два вида ощущений, кинестетические и ощущение равновесия, которые, как правило, осознанию не подлежат, но тем не менее свой вклад в общий сенсорный поток осуществляют. Эти ощущения вдут от рецепторов, которые иннервируют (пронизывают) мышечную ткань. Кинестетические ощущения возникают, когда мышцы сокращаются или растягиваются. Состояние расслабленности, покоя при аутогенной тренировке достигается благодаря резкому сокращению сенсорного притока: закрываются глаза, снижается звуковой и шумовой фон. Но главное в аутогенной тренировке это обеспечить расслабление мышечной ткани, при расслабленных мышцах кинестетическая информация минимальна.

    А теперь вам будет легко понять ситуацию скучающего ребенка. Состояние скуки обеспечено резким снижением информации извне. Информация объективно может существовать, но она не воспринимается, ребенок к ней не чувствителен, поскольку она не интересна для него. Что делает скучающий ребенок, чтобы обеспечить приток информации в центральную нервную систему? Он начинает фантазировать, а если не умеет, не может фантазировать, то начинает двигаться всем телом, крутиться, вертеться. Тем самым он обеспечивает приток кинестетических ощущений в центральную нервную систему, которая до этого "голодала" от сенсорной депри- вации. Приказы и уговоры сидеть тихо и угрозы наказания мало помогают. Ребенку нужно обеспечить приток информации. Если ему нельзя двигаться корпусом, то он продолжает болтать ногами. Если и это нельзя делать, то он медленно, почти незаметно, раскачивает свое тело. Име- но так обеспечивается приток раздражителей, недостающих для сознания определенного переживания эмоционального комфорта.

    Страшно смотреть на маленьких детей в доме малюток, которые однообразно и размеренно в состоянии бодрствования раскачивают свое тельце, болтают ножками, тупо, невидяще уставившись в белый потолок. И это не потому, что нет других источников раздражения. Отнюдь, они есть, их может быть достаточно много (игрушки, разные люди). Но эта информация, которая проходит мимо ребенка, она эмоционально (любовно) не окрашена, индифферентна. Воркования и гуления родной матери не заменит деловитое приговаривание сестры или нянечки, переодевающей или кормящей ребенка.

    "Переживание из вторых рук" становится также возможным, если у индивида в силу ряда причин как объективного, так и субъективного плана нет возможности приложения своих сил и интересов в актуальной жизненной ситуации "сейчас и здесь".

    Подросток мечтает о море, хочет стать моряком, капитаном дальнего плавания. Но для исполнения мечты отсутствуют возможности: море далеко, нет денег, мал ростом, возрастом (объективные причины); чтобы стать капитаном, нужно много учиться, но этого подростку меньше всего хочется (субъективная причина); школа, в которой он учится, отбила интерес к учебе (объективный резон). Но быть на море, жить и работать в море хочется. И тогда это переживание желания реализуется на замещающих объектах, которые рядом, в ситуации подростка, с одной стороны, и которые связаны с реальным объектом желания, с другой стороны: книги о море, фильмы о приключениях на море. Исполнение желания на замещающих объектах, на объектах из вторых рук в полной мере удовлетворения не дают. Это желание сохраняется, поддерживается, но в этой замещающей ситуации можно застрять, поскольку "переживание из вторых рук" более надежно, безопасно, ситуация мною контролируется; реальные приключения на море куда как опаснее, они не понарошку, они непредсказуемы своим исходом. В этом плане переживание на замещающих объектах — это те же переживания на неких, мною если не созданных, то, по крайней мере, мною контролируемых моделях реальности.

    Перенос может происходить вследствие того, что исполнение желания в состоянии бодрствования невозможно. И тогда желание осуществляется в сновидениях. В состоянии бодрствования работа по вытеснению какого- либо желания может быть более или менее успешной. Человек и помыслить себе не может того, что страстно может желать его бессознательное. Может статься, что наяву человек может представить себе предмет своего вожделения, могут даже представиться пути к его достижению, но срабатывает цензура сильного Сверх-Я, которая гонит прочь "бредовые фантазии". Но как мы знаем, вытесняемое или успешно вытесненное желание не исчезает, оно остается в области бессознательного, но оно сохраняет за собой мощный объем незаструктурированной энергии. И в состоянии сна, когда строгая цензура сознания спит, происходит исполнение желания. Это желание прорывается в сновидение, оно выстраивает сложные и хитроумные сюжеты по исполнению желания. Поскольку содержание сновидения может быть запомнено и тем самым явлено сознанию, то образы сновидения могут представлять собой некие замещения, шифры, символы реальных желаний.

    У маленьких детей, контроль сознания которых еще минимален, желания, не нашедшие по ряду причин своего удовлетворения наяву, предстают во сне в яркой и легко прочитываемой форме. Например, ребенок во сне всласть напивается столь желаемого, но не купленного родителями лимонада, всласть наедается шоколадных конфет, которые родители ему не покупают, опасаясь за его здоровье. Подростку, вступившему в пубертатный период, снятся эротические сцены, часто они заканчиваются непроизвольным семяизвержением.

    Тогда, когда желание естественно, социально и морально нейтрально, то сновидения носят четкий характер осуществления желания. Наевшись перед сном соленого, во сне я буду испытывать жажду, буду искать воду в пустыне или увижу целые озера воды, или же выпью ее безмерное количество и т. д. Понятно, что сновидение не может представлять собой действительного исполнения моего желания. Сколько бы я воды ни выпил во сне, действительную жажду я не утолю, собственно удовлетворения физиологической потребности не происходит. Нужда в воде сохраняется. Но психологически она будет редуцирована, она не будет переживаться, ощущаться. Наоборот, от выпитых во сне стаканов воды субъективно может переживаться психологический комфорт, может возникнуть психическое состояние переживания удовлетворения желания.

    Сложнее дело со случаем, когда я во сне желаю то, что наяву я никогда не желаю. В этом случае в сновидении происходит некоторое переживание символического удовлетворения желания, тем самым частично может сняться острота реально действующего, определяющего характер моего поведения, но в действительности неосознаваемого желания. Индикаторами наличия желания могут быть различные оговорки, описки, ошибки при чтении и т. д.

    Сновидение выполняет некую психотерапевтическую функцию по снятию остроты переживания недостатка в чем-либо или в ком-либо. С другой стороны, если мне постоянно снятся одни и те же картины, сюжеты, образы — ну, скажем, приятного для меня содержания (розовые картины детства и т. д.), то такие сновидения являются косвенным диагностирующим средством выявления некой неудовлетворенности сегодняшним днем и будущими перспективами. Но и в этом случае сновидение выполняет функцию косвенного осуществления желания, желания изменить актуальную ситуацию.

    Если использовать психоаналитическую парадигму объяснения, то можно было бы сказать о дефиците объектов внешней среды, на которых происходит связывание неструктурированной энергии либидо и танатоса. На каждый акт жизнедеятельности природа как бы отпускает определенный объем энергии, который необходимо израсходовать, а если он экономится вследствие отсутствия объектов приложения, то прилагается к другим объектам.

    Но на начальных этапах социализации виды энергии достаточно жестко привязаны если не к своим объектам, то, по крайней мере, к способам "привязывания" энергии.

    Ребенок, быстро насытившись при кормлении грудью или из бутылочки, отпадает от источника питания, но продолжает совершать сосательные движения. Ему нужно израсходовать отпущенный на сосание квант энергии. Иногда, даже насытившись, ребенок продолжает сосать грудь. Физиологически процесс насыщения едой уже завершился, а мышечно он продолжает существовать. Излишки молочка ребенок потом может просто отрыгнуть.

    Ребенок рождается с сосательным рефлексом. Это — один из немногих рефлексов, которыми оснащен при рождении человеческий младенец. Но этот рефлекс должен быть проигран, он должен быть усовершенствован, операционально приспособлен к соответствующей груди, бутылочке. В сосательном рефлексе представлены оба вида энергии, либидо и танатоса. Можно предположить, что они в нем недифференцированы, слитны. (В основных физиологических процессах — акт еды, половой акт — одновременно присутствуют конструкция и деструкция.)

    Либидо обслуживает акт воссоединения с матерью, акт неразрывного единства с ней; через телесный контакт с грудью не только ртом, но и всем своим телом он получает тот комфорт, которого он был лишен в момент рождения. Танатос энергетически работает на преодоление препятствия, на усилия получить в достатке молока. Танатос ребенка нужен и матери, благодаря ему пустеет ее грудь для нового пополнения. Если акт кормления происходит быстро, то остается нереализованный остаток либидо и танатоса, ребенок продолжает сосательные движения. Если его отняли, отвели от груди, ребенок может продолжить сосательные движения на своей руке, пояске, на предмете, который ему подсунут. В последующем эти сосательные движения постепенно трансформируются в исследовательско-игровые движения. Рот ребенка — инструмент освоения реальности. Хорошая мать не спешит оторвать ребенка после его насыщения от груди. Она поиграет, пообщается с ним, продолжая прижимать ребенка всем телом к себе.

    Трансфер. Этот вид переноса происходит в результате ошибочного обобщения схожести двух ситуаций. В первичной, произошедшей раньше ситуации, наработаны какие-то эмоциональные переживания, навыки поведения, отношений с людьми. И во вторичной, новой ситуации, которая по некоторым параметрам может быть схожа с первичной, эти эмоциональные отношения, навыки поведения, отношения с людьми вновь воспроизводятся; при этом, поскольку ситуации все же между собой несхожи, постольку повторяющееся поведение оказывается неадекватным новой ситуации, может даже мешать индивиду верно оценивать и тем самым адекватно разрешать новую ситуацию. В основе трансфера (переноса) — тенденция к повторению закрепившегося раньше поведения.

    Ситуация трансфера чаще всего наблюдается в отношениях с врачами, психотерапевтами, педагогами, начальниками. Эти отношения характеризуются неравенством позиции, у одних (врачей и т. д.) фиксируется доминантное положение, а у других (пациентов, учеников, подчиненных) субдоминантная позиция.

    Например, привычка подчиняться доминантному отцу воспроизводит "позу" подчинения перед руководителем- авторитаром. Если к тому же этот руководитель внешне, конституционально и своими привычками будет напоминать отца, то гарантировано почти полное повторение отношений с отцом в новой социальной ситуации. Схожесть ситуации по каким-то признакам — не причина, а только релизор, запускающий стимул трансфера. Причина переноса — в аффективной защемленности, непроработанности прошлых отношений, в данном случае с отцом.

    Примечательны воспоминания взрослого человека, постоянно воспроизводящего в своей жизни ситуации трансфера и от них страдающего: "Я боюсь начальства. В нашей деревне всякий взрослый имел полное право отшлепать встречного мальчишку, как отец. Мы, дети, воспитывались всей деревней. Поэтому для меня взрослый — это тот, кто отшлепает. Я дослужился до майора, и мне за тридцать, а когда ко мне обращается старший по званию, я обмираю и путаюсь в словах. Но потом мне жена сказала… в том смысле, что я не орел, и я стал бороться за справедливость, потому что уже дальше мне бояться стыдно. Кое-чего я добился за короткое время, но нервы стали ни к черту, и все время хочется взять оружие и выстрелить" [62, с. 15].

    Этот монолог примечателен во многих отношениях. Во-первых, он еще раз иллюстрирует ошибочность обобщения, ошибочность силлогизма "взрослый — это тот, кто отшлепает". Во-вторых, патерналистские сообщества постоянно воспроизводят ситуацию переноса в паре отец — сын, при этом отцом ребенка становится любой взрослый. В-третьих, "гармония" неравного отношения к любому взрослому, нарушенная упреками жены, приводит к мощной астенизации, чреватой аффектом: "нервы стали ни к черту, и все время хочется взять оружие и выстрелить". Здесь борьба с переносом взяла неправильное направление. Объектом работы должны быть не окружающие, а сам борец за справедливость. Но об этом попозже.

    Еще примеры трансфера. Невестка проявляет враждебное отношение к пожилой женщине, которая не может понять, чем она заслужила эту враждебность, и которая питает к ней дружеские чувства, держится сердечно и покровительственно. Но эта пожилая женщина напоминает невестке ее свекровь, с которой у молодой женщины складывались тяжелые конфликтные отношения.

    Ученик переносит на нового, ни в чем еще не повинного учителя, враждебные отношения со старыми педагогами, хотя новый учитель доброжелателен с учениками.

    Новому учителю достается от ученика (учеников), он расплачивается за грехи своих коллег. Враждебные отношения переносятся учениками благодаря наработанному общему негативному отношению к школе, носителями которого являются — и в этом ошибочность обобщения в переносе — все учителя.

    Многие психологи трансфер называют невротическим переносом [1, с.30, 57]. Попав в новые сферы, новые группы и вступая во взаимодействие с новыми людьми, "невротик" привносит в новые группы старые отношения, старые нормы взаимоотношений. Он как бы ожидает от нового окружения определенного поведения, определенного отношения к себе и, конечно же, ведет себя соответственно своим ожиданиям. У нового окружения вызываются тем самым соответствующие реакции. Человек, к которому относятся недружелюбно, возможно и будет недоумевать по этому поводу, но скорее всего ответит тем же. Откуда ему знать, что враждебность к нему — это лишь ошибка переноса. Трансфер удался, осуществился, если его субъект перенес старый опыт в новую ситуацию. Но он дважды удался, если старый опыт субъекта переноса навязан социальному окружению, другому человеку. Этим-то и страшен трансфер, что он в свою орбиту включает все новых и новых людей. Впрочем, социум и сам с охотой склонен многократно тиражировать переносы через стереотипные суждения: "Склонный к полноте человек — добродушен", "Красивая секретарша избалована вниманием", "Мужчины невысокого роста страдают комплексом неполноценности" и т. д. Подобные суждения, если они прочно усвоены — благодатная почва для постоянных переносов и программирования человека. Тотальность обобщений — удачная платформа для трансферов.

    Но есть ситуация, где трансфер просто необходим для того, чтобы избавиться от него. Это — ситуация психоанализа. Как говорил в своих лекциях по психоанализу С.Аграчев, "психоанализ отличается от всех видов человеческих взаимоотношений, во-первых, тем, что он сознательно принимает явления переноса в расчет, т. е. он осведомлен о его существовании, и, во-вторых, он пытается его еще и использовать вполне сознательно" [1, с.68]. Добавим, что терапевтический эффект психоанализа — как раз в сознательном использовании трансфера. Мы уже упоминали, что трансфер невротичен, т. е. отношения между двумя людьми, осуществляющими взаимный перенос, всегда невротичны. Взрослый (врач, педагог, начальник) становится объектом трансфера — переноса ранних отношений к отцу в новую, отсроченную ситуацию, на другого человека. Но в диаде врач (педагог, начальник) — пациент врач также может осуществлять перенос: откровенное вымещение агрессии и субдоминантного отношения в детстве. Но в новой ситуации он становится карающим отцом, впрочем он может быть и любящим отцом. В последнем случае танатос ребенка в детстве переструктурирован в либидо взрослого.

    Трансфер в психоаналитическом сеансе — это повторение невротического отношения к взрослому (отцу), повторение невроза детства. С. Аграчев четко говорит о том, что "аналитик и пациент создают такую диаду, во взаимоотношениях которой формируется искусственный невроз (выделено нами. — Э. К.). Психоаналитик является очень мощным объектом переноса для своего пациента, в том числе и объектом сексуальных влечений, особенно если они — люди разного пола… Все те драмы, которые разыгрываются в душе пациента, как бы переносятся на фигуру психоаналитика, на отношения, которые возникают между психоаналитиком и пациентом, и психоаналитические взаимоотношения превращаются в невралгическую точку жизни пациента. Должны превратиться; если этого не произойдет, значит психоанализ не удается. И вот на почве этого искусственного невроза репродуцируются все невротические феномены, которые существуют у пациента. На почве этого же искусственного невроза они должны изжиться во взаимоотношениях этой диады" [1, с.69].

    У переноса множество форм и проявлений, но в сущности основанием любого переноса является "встреча" бессознательных желаний с неподлинными объектами, с их заменителями. Отсюда и невозможность аутентичного и искреннего переживания на объекте-заменителе. К тому же часто наблюдается фиксация на очень узком классе объектов. Принципиальная неограниченность приложения энергий либидо и танатоса сужается до связывания на одном-двух объектах. Новые ситуации и новые объекты отвергаются или в них воспроизводятся старые формы поведения и прежние отношения. Поведение становится стереотипным, ригидным, даже жестким.

    Работа с переносом

    Главное направление работы с защитными механизмами — это постоянное сознавание их наличия у себя.

    Определить работу такого вида переноса, как вымещение, довольно просто. Индикатором вымещения является то, что объектами изливания моей агрессии и обиды, как правило, являются лица, изливать на которых злость и обиду для носителя переноса не представляет опасности. На кого я кричу? На подчиненных, на детей, на "избитую" моими криками и упреками жену. Благо, что всегда есть за что зацепиться, на что обидеться, за что упрекнуть: не так сделали, не так ответили, не так посмотрели, не проявили элементарной благодарности и т. д. Вот тут бы остановиться и задать себе вопрос: а смог бы я также отчитать своего начальника, также его одернуть, упрекнуть, смог бы достойно ответить на его постоянные упреки и выволочки? А когда я с ходу ору на ребенка, узнав о полученной им двойке, не выкрикиваю ли я на нем обиду, которую мне нанес, конечно же, не мой мальчик, а кто-то другой? Вспомните, может быть, часом раньше, днем раньше на вас накричал начальник? Призадумайтесь, смогли бы вы так же походя, от злости (на кого? на себя?) пнуть льва, как вы пнули подвернувшуюся под ноги собаку?

    Вопрос "На кого я кричу?" становится риторическим, дополняется, заменяется вопросом: "Кого заменяет мой ребенок, жена, подчиненный, когда я кричу?" Не спешите возвращать возникшую обиду или агрессию на подвернувшегося виновника. Сначала задайтесь вопросами: Что во мне так сильно обиделось? Как я позволяю себе быть обиженным? Зачем я позволил сманипулировать собою и обиделся? Зачем я не остановил каскад несправедливых обвинений и упреков в свой адрес? Зачем я молча сглотнул все упреки и крики? Зачем я переждал и бережно донес свои обиды и злость до своего подчиненного, ребенка, жены? Они-то на меня не кричали?! Какая мне от такого поведения выгода? Может быть, действительно "начальник всегда прав" и безопаснее покричать на своего подчиненного и семью? Выбор ответа за вами…

    Ситуация с другими видами переноса не столь проблематична, но и здесь требуется работа сознания, осознания того, что я избегаю в реальном мире, чем я недоволен, насколько разнообразны мои интересы, предметы моих привязанностей.

    Мечтая о принцессе, не уклоняюсь ли я от встречи с девушкой из соседнего подъезда в силу своей робости и застенчивости, или мною движет установка, что в этом мире нет того, кто достоин моей любви? Впрочем, нередко робость и застенчивость камуфлируются гордыней.

    Осознанию замещения могут помочь и вопросы: Что меня так не устраивает в этом мире, что я выстраиваю другие миры? Насколько мое "фантастическое" поведение отличается от реального? Как правило, фантазия работает на то поведение, которого мне не хватает в реальности. Что можно из моих фантазий уже сейчас и здесь попробовать воплотить, реализовать?

    Мы пришли в этот прекрасный яростный мир, чтобы реально и полно его пережить, пере-жить, а не находить в нем и вместо него какие-то замены и эрзацы, какими бы прекрасными они ни были. И этот мир досто- ен восхищения и переживания!

    4. Рационализация

    В конце XX века знаменитый французский психиатр Бернгейм, клинику которого в свое время посетил

    З.Фрейд, демонстрировал врачебным кругам эффекты постгипнотического внушения. Например, он внушал пациенту, находящемуся в состоянии глубокого гипнотического транса, что после выхода из транса тот возьмет, уже будучи в сознательном состоянии, зонтик, откроет его и просто так походит по комнате. Все это испытуемый и сделал. Когда же испытуемого спросили, зачем он открыл зонтик, он после некоторого замешательства выдвинул следующие причины, резоны своему поведению: вроде бы кончился табак, а погода может испортиться, а ему нужно на улицу. День, конечно же, был безоблачный и ничто не предвещало дождя.

    В этом эксперименте для нас интересно то, что явно нерациональное свое поведение (испытуемый ведь не знал, что ему было внушено) он пытается объяснить, найти причины, сделать его рациональным, понятным. Для нас этот эпизод может служить символом работы защитного механизма рационализации.

    В свое время Макс Шелер, немецкий философ, в работе "Положение человека в космосе", анализируя различия между интеллектом человека и высших животных, написал об особой познавательной функции человека. Во-первых, человек может самого себя сделать предметом познания, и, во-вторых, его познание меньше всего обслуживает физиологические потребности. Познание человека бескорыстно. По Шелеру, духовность как качество, присущее человеку, автономно от жизни, не может идти на поводу у жизни [64].

    Но так ли уж бескорыстно познание человека? О бескорыстном познании мы можем говорить только в случае с ребенком, который еще не ведает боли и смерти.

    Наш русский философ С.Л.Франк говорил о том, что все мы "имеем законное желание и праведную надежду, чтобы все в бытии было осмысленно и чтобы всяческая бессмыслица исчезла, сгинула, не существовала" [56]. У религиозного человека истинный смысл этого желания выражается в молитвенной просьбе"… да приидет царствие Твое".

    4 Псих, защита

    Если говорить на языке психоанализа, то конечная задача сознания состоит в создании гармонического единства между влечениями к жизни и смерти, между либидо и танатосом. Сознание пытается создать такую когнитивную картину мира, которая внутренне была бы лишена противоречий, такая картина мира должна обладать ясностью, прозрачностью. Эта картина мира должна быть стройной, целостной, она должна обеспечить максимум комфорта в этом мире. Мир должен быть управляемым, регулируемым, прогнозируемым в своем развитии. Человек хочет знать, что каждый его шаг логичен, у него есть причина и следствие. В этом обладании каузальностью человек даже готов нести ответственность за то следствие, которое не предполагалось. Как пишет Ева Анчел (венгерский философ), "человеку труднее жить, когда он сознает, что не может воздействовать на все последствия, вызванные его действиями. Гораздо легче дышится, когда он возлагает на себя вину "безвинно", хотя бы с точки зрения своих намерений" [2]. Человек готов казнить себя за то, что он послал своего близкого купить молока, а тот становится жертвой уличной катастрофы. Это изначально заданная возможность этоса (ответственности за все) и желание осмысленного бытия на уровне переработки сложных, проблемных, конфликтных, кризисных ситуаций часто оборачивается использованием рационализации.

    Рациональное объяснение как защитный механизм направлено не на разрешение противоречия как основы конфликта, а на снятие напряжения при переживании дискомфорта с помощью квазилогичных объяснений. Некоторые противоречия вообще не снимаются. Нужно уметь пребывать в противоречии. Например, ситуация в знаменитом мифе о Сизифе никак не решаема. Зачем делать то, что не имеет смысла? А Сизиф все равно тащит свой камень на вершину. Для него это — единственная возможность реализации этоса.

    Проблематичность знания о мире и о себе мучительна для индивидуального сознания. Проявиться она может двояко:

    Это — отсутствие информированности о том, что меня интересует. Той информации, которой я обладаю, недостаточно, а расширить, дополнить, углубить информацию до такого уровня, который создавал бы у меня чувство полного информационного владения ситуацией, нет никакой возможности или просто-напросто чрезвычайно трудоемко. В этом случае человек начинает выстраивать свои гипотезы, дополнять отсутствующие информационные звенья, строить свои схемы объяснения. Объяснить что-то — означает вписать объясняемый предмет в те системы и классификации, которые у человека уже существуют, найти этому предмету причину и место в уже имеющихся информационных схемах.

    Такого рода рационализацию иллюстрирует объяснение испытуемого после постгипнотического внушения, т. е. пример, с которого мы начали эту главу.

    Можно взять ситуацию из обыденной жизни. Давайте вспомним, что накручивает в своем "воспаленном" мозгу человек, с нетерпением ожидающий кого-то или что- то. Один абитуриент, не увидев себя в списках поступивших, считает, что это просто невнимательность при составлении списка. Для другого — это очередное подтверждение тотального невезения в жизни. Чем неопределеннее, незаструктурированнее значимая информация, тем больше вероятность ее субъективного прочтения, ее интерпретации.

    Неожиданные, даже нелепые поступки истолковываются так, что они выглядят вполне благопристойно и привлекательно. По той же схеме идет оправдание неэтического поведения. Первоначально тот, кто берет взятки, чувствует, что его поступок не согласуется с общей моралью и он выстраивает защиту: "Берут все, Иванов берет больше и даже деньгами. И вообще это не взятка, а подарок за особое внимание".

    Проблематичность знания может проявляться в наличии множества знаний (концептов, мнений) по одному предмету. Это могут быть: логическая несогласованность двух знаний; несогласованность знания с культурными нормами; несогласованность с прошлым опытом и зна- быться и остаться в невинном неведении скоротечности жизни, ее трагичности и жить дальше как жили до этого, т. е. стараются остаться в животном состоянии, ибо только человек ведает, что его пребывание на этой земле конечно. Есть от чего прийти в отчаяние.

    Нашу книгу мы начали с примера психозащитной переработки ситуации экзистенциальной встречи со смертью. Музиль продемонстрировал нам многие уловки сознания и поведения в рациональном и социально организованном овладении ситуацией встречи танатоса с либидо. Мы возвращаем читателя к введению. Здесь же мы указываем на одну небольшую деталь в описании поведения людей при столкновении со смертью реального конкретного человека. Писатель психоаналитически точно подметил, что в суетливом поведении вокруг несчастного "никто, собственно, не преследовал этим никакой другой цели, кроме как заполнить время, пока со спасательной службой не прибудет умелая и полномочная помощь" [38, с.33]. Вряд ли Музиль знал об опытах современного ему психолога Курта Левина, но совпадение поразительно. К.Левин показал, что в бессмысленной, незаструктурированной ситуации человек ищет рациональную опору для своего дальнейшего поведения. В одной из экспериментальных серий психолог оставлял испытуемого одного на довольно продолжительное время. Прождав 10–15 минут, испытуемый, так и не дождавшись экспериментатора, впадал в состояние колебания, растерянности и нерешительности. Одна из испытуемых придала своему бессмысленному ожиданию цель, связав свои дальнейшие действия с часовой стрелкой. Она решила: "Как только стрелка займет перпендикулярное положение, я уйду". Благодаря данному действию испытуемая видоизменила свое "психологическое поле", сняла таким образом напряженное состояние, возникающее в результате попадания в бессмысленную ситуацию. Она перевела свое бессмысленное состояние в субъективно осмысленное.

    В экспериментах другого психолога, Коффки, испытуемым давался ряд бессмысленных поручений. При этом обнаружилась тенденция к их осмыслению, поискам смыслов, приданию смысла совершено бессмысленным действиям.

    Примеры со структурированием времени и внесением смысла в ситуацию призваны показать, что рационализация как защитный механизм проявляется не только в умственной, когнитивной сфере, но и в поведенческой, другими словами, когнитивная рационализация передается в поведенческом сопровождении. В этом случае поведение выстраивается жестко рационально, по алгоритму, никакой спонтанности не допускается. Поведение превращается в ритуал, который несет смысл только при точном своем соблюдении. В дальнейшем когнитивное обоснование ритуала может уйти, исчезнуть, забыться, остается только воля и ее автоматическое исполнение. Ритуализация завораживает, "заговаривает" действительность. Такая связь когнитивной рационализации с риту- ализацией поведения наводит нас на вопрос о том, не является ли обцессивный невроз (невроз навязчивых состояний) следствием такой смычки в рационализации. Вспомним детские заговоры: "Кто на черточку наступит, тот Ленина погубит". Навязчивое поведение успокаивает, снимает страх (заметим, только на время) в том случае, если оно рационализировано, "обосновано". А рациональное обоснование с необходимостью требует точного и тщательного исполнения навязчивого действия (мытье рук, запирание в определенной последовательности всех замков и запоров и т. д.).

    Рационализация направлена на сохранение статуса кво жизненной ситуации. Нежелание перемен необходимо обосновать. Для этого прекрасно подходит рационализация.

    Рассмотрим ситуацию Обломова, в частности письмо его к Ольге. Обломова страшит любовь Ольги, она "выдернет" его из привычного ему состояния лени и душевного покоя. Эта любовь хлопотна для него. Обломов боится, что любовь к Ольге сделается "не роскошью жизни", а необходимостью. Как он пишет сам: "Все это (сердечные волнения, тревоги и радости) к лицу молодости, которая легко переносит и приятные и неприятные волнения; а мне к лицу покой, хотя скучный, сонный, но он знаком мне; а с бурями я не управляюсь".

    К какому иезуитски-интеллигентному приему он прибегает в письме! Он пытается втолковать Ольге, что ее любовь, хотя и искренняя, но "ненастоящая; это только бессознательная потребность любить, которая за недостатком настоящей любви, за отсутствием огня, горит фальшивым, негреющим светом, высказывается иногда у женщин в ласках к ребенку, к другой женщине, даже просто в слезах или истерических припадках". Ее любовь к нему, дескать, только преддверье, пролог. И когда она (любовь) действительно придет, ей будет стыдно.

    Ольга прекрасно распознала внутренние мотивы, побудившие Обломова написать это письмо, мотивы эти сугубо эгоистичны; Обломов предвидит такой конец: он устанет от любви, как устал от книг, службы, от света, он побоится уснуть вдруг около нее. Он побоится, что любовь станет необходимостью, что любовь потребует от него каких-то обязательств.

    Обломов — великолепный, часто встречаемый образец мужского поведения в любовных отношениях — это постоянный уход от обязательств. Обломов — одновременно пример мужчины, инициирующего разрыв, но подкидывающего своим любимым рационализации, псевдообъяснения: "Я не достоин твой любви" [18].

    Иногда рационализация — это единственная возможность в удержании смысла той деятельности, которой я посвятил всю свою жизнь. Это особенно касается тех лиц, у которых наблюдается мощный разрыв между интенциями и потенциями, между уровнем притязаний и возможностями. Наиболее благотворно для развития личности — соответствие уровня притязаний и способности. Психологически наиболее неблагополучна личность, у которой уровень притязаний завышен, а уровень развития способностей низок.

    Девушка мечтает стать актрисой и потрясать публику своим талантом. На самом деле она достаточно посредственная актриса. Жизнь не раз показывала ей это, но она упорно не хочет расставаться с иллюзией. Она прочно выстраивает рационализаторскую защиту: в неуспехе виновата не она, а происки ее врагов, не она плохо играет, а ее партнер и т. д.

    Предположим, вас обошли и не повысили в должности. Это слишком горько осознавать, нельзя же признаться себе, что сам виноват, не был так прилежен в работе. И тогда мы начинаем выдумывать: вашего коллегу повысили в должности потому, что он мерзавец, беззастенчив в средствах, все делает, чтоб понравиться начальству. Или: "новая должность хлопотна, прибавка к зарплате ничтожна, а ответственность большая" и т. д.

    Рационализация в обоих случаях выполняет свое "черное" дело по двум фронтам: во-первых, выбрав решение жизненной ситуации через рационализацию, я закрываю себе путь к реальной рефлексии ситуации, к новому выбору (никогда не поздно; еще не вечер); во-вторых, я нарушаю свои отношения с людьми, дегуманизирую их. Каждый человек для меня подтверждение смысла моего существования, или из-за него жизнь моя не удалась. Выстраивается железная зависимость от социального окружения.

    Рационализация работает на сокрытие истинной мотивации поведения. Видимо человек, действительно, как думал Шопенгауэр, единственное существо, которое врет не только окружающим, но в первую очередь самому себе. Психологи давно отмечают, что существует несовпадение между реальными мотивами поведения, которые чаще всего и не осознаются, особенно в сложном поведении, и мотивами, которые осознаются, скорее представляются сознанию как реальные побудители поведения. При этом осознаваемые мотивы, как правило, социально более привлекательны. Вот уж действительно, человек охотно смотрит правде в глаза, когда она ему приятна.

    Социально неприемлемое пристрастие к алкоголю человек переосмысливает (мотивирует) тем, что алкоголь — хорошее профилактическое средство против раковых заболеваний. В ситуации, когда страсть к алкоголю невозможно было удовлетворить сухим вином, в профилактические средства записывались и водка, и "бормотуха".

    Польский исследователь К.Обуховский, который такого рода объяснения назвал защитными мотивами, приводит классическую иллюстрацию сокрытия истинных мотивов под прикрытием отстаивания благих целей — басню о волке и ягненке: "Хищник волк "заботился о законности" и, увидев ягненка около ручья, начал подыскивать обоснование приговора, который хотел бы привести в исполнение. Ягненок активно защищался, сводя на нет волчьи аргументы, и волк, казалось бы, собрался уйти ни с чем, когда вдруг пришел к заключению, что ягненок, несомненно, виноват в том, что он, волк, чувствует голод. Это соответствовало истине, ибо аппетит в самом деле проявляется при виде пищи. Волк мог теперь спокойно съесть ягненка. Действие его обосновано и узаконено" [41, с.31].

    Приведем пример проявления защитного мотива из клинической практики самого исследователя:

    "Г.Й., способный и обладающий чувством собственного достоинства специалист, много лет проработавший на руководящих постах, известный своими несколько автократическими наклонностями, из тактических соображений был понижен в должности.

    Новые руководители отстранили его от какого-либо участия в принятии решений и недвусмысленно дали понять, что поддержали бы его просьбу об уходе. Г.Й., однако, остался и внешне согласился со своим новым положением, считая себя жертвой верности прежним идеям. В учреждении, несмотря на это, начали происходить конфликты на почве того, что Г.Й. постоянно оспаривал действия руководства, находя в его распоряжениях тупость, недальновидность и профессиональную некомпетентность. Иногда это было правильно, иногда, однако, даже его сторонники из "учрежденческой оппозиции" не могли найти никакой грубой ошибки, а тем более ошибки, которая обосновывала бы такую острую реакцию. Г.Й. объяснял свое поведение тем, что чувствовал себя ответственным за учреждение, не мог терпеть недоучек и должен был поэтому, невзирая на неприятности, вмешиваться в каждое "нечистое" дело. Он "не может работать как-нибудь и равнодушно смотреть на то, что происходит вокруг; он чувствует тогда угрызения совести"" [41, с.31–32].

    Все объяснения пациента Обуховского — рационализации. Их основная функция — сокрыть, закамуфлировать реальный мотив — доказать, что преемники никудышные и аморальные руководители. Г.Й. сам был смещен с руководящей должности, а благодаря именно ей он мог реализовать свои жизненные ценности и установки. Она реализовала и его авторитарные тенденции. Видимо, она давала ему и другие блага. И вдруг он ее лишается, рушится весь жизненный сценарий. Реализовать себя через другую деятельность не мог. Отсюда и его действия по дискредитации тех, кто лишил его блага, возможности исполнения своих жизненных целей.

    Рационализация успешнее морочит сознание (скорее бессознательное) своего творца, когда сознательные формулировки мотивов поведения частично совпадают с реальным поведением. Действительно, частично действия Г.Й. направлены на создание благополучия учреждения. Это может быть и одним из реальных мотивов его поведения, одним, но отнюдь не главным.

    Мотивы защитного характера проявляются у людей с очень сильным Сверх-Я, которое, с одной стороны, вроде бы не допускает до осознания реальные мотивы, но, с другой стороны, дает этим мотивам свободу действия, позволяет им реализоваться, но под красивым, социально одобряемым фасадом; или же часть энергии реального асоциального мотива расходуется на социально приемлемые цели, по крайней мере, так кажется обманутому сознанию.

    Можно такого рода рационализацию проинтерпретировать и по-иному. Бессознательное Оно реализует свои желания, представив их передЯ и строгой цензурой Сверх-Я, в одеждах благопристойности и социальной привлекательности.

    Инициировать рационализацию может ситуация фрустрации — ситуация блокировки актуальной потребности, ситуация преграды на пути к исполнению желания. Прототипом такой ситуации является знаменитая басня "Лиса и виноград". Не имея возможности достать столь желаемый виноград, лиса в конце концов понимает бесплодность своих попыток и начинает словесно "заговаривать" свою нереализованную потребность: виноград зелен и вообще вреден, да и хочу ли я его?!

    Задача такого рода рационализации — обесценивание цели, привлекательной для индивида, которой он, однако, не может достичь, и он понимает или начинает понимать, что не достигнет ее, или же достижение цели требует слишком больших усилий.

    Преподаватель, у которого не получается контакт с аудиторией, винит в этом не себя, а аудиторию ("нынешним студентам ничего не надо, лишь бы оценку получить, им- то и знания не нужны. Все бы им развлекаться, а как только предложишь что-нибудь серьезное, им сразу скучно").

    В основе рационализации лежит иллюзия невозможности альтернативы поведения. Когда учитель рационализирует ("А что я мог сделать? Этот ученик иного обхождения с ним не поймет") после того, как он накричал на "зарвавшегося" ученика, то начало рационализации как раз и было в субъективном переживании невозможности другого воспитательного средства.

    Рационализация вызывается также иллюзией наличия альтернативы: или не обратить внимания на выходку ученика, или немедленно пресечь его поведение. Первая возможность изначально неприемлема, но она нужна для того, чтобы оправдать осуществленное по второму пути поведение: "Да, я накричал на него. Во-первых, он иного и не понимает. Во-вторых, нельзя оставлять без внимания такие выходки". Рационализация подкрепляет иллюзорный выбор. Здесь выбор только между способами — ловушка, поставленная загнанному рационализацией сознанию.

    Выгоды рационализации. Мир предстает стройным, логически обоснованным, предсказуемым, прогнозируемым. Рационализация придает уверенность, снимает тревогу, напряжение. Рационализация позволяет сохранить самоуважение, "выйти сухим из воды", "сохранить лицо" в ситуациях, которые несут в себе нелицеприятную информацию. Она меняет отношение к релевантному предмету, позволяя ничего не менять в самом себе.

    Минусы рационализации. Как мы ни старались отметить положительные функции рационализации, читатель, видимо, заметит, что выгоды эти достаточно сомнительны.

    Используя рационализацию, человек не решает проблему, из-за которой защита и возникла. Происходит "отодвигание" конструктивного решения проблемы во времени или в пространстве. Рационализация, обслуживая желание выглядеть перед собой или другими лучше, чем на самом деле, даже усугубляет проблемы, замедляет, если вообще не останавливает личностный рост. Укрощает внутренний мир личности, мышление становится шаблонным, ригидным, используются одни и те же схемы объяснения, быстро, без задержки навешиваются ярлыки, человек все знает, все может объяснить и предвидеть. Не остается места для удивления и чудес. Человек становится глух и слеп к тому, что не попадает в прокрустово ложе логических объяснений.

    Работа с рационализацией. Как мы уже указывали, работа с защитными механизмами предполагает, во-пер- вых, их выявление, опознание, а затем наработку приемов по их преодолению. Рационализация, видимо, — тот защитный механизм, который опознается в основном на вербальном материале, то, что человек говорит вслух и "про себя" в ситуациях затруднения. "Рациональный" человек быстр в объяснениях (никакой остановки); так же легко рождаются оценки, охотно и без задержки раздает советы; это и понятно, ему сразу все становится ясно. Рациональный человек живет в ясном и одномерном мире.

    Задайтесь вопросами: "Насколько вы быстры в объяснениях? Стремитесь ли выстраивать однозначные причинно-следственные связи? Осталось ли в вашем переживании мира удивление, чувство прикосновения к тайне или вами двигает почти маниакальная страсть раскрыть все тайны?" Не спешите все объяснить. Оставьте время для переживания, чувств, не уходите от удивления в объяснения, продлите удивление. Не спешите с ответами. Не спешите с интерпретациями, особенно с интерпретациями чужого поведения. Не будьте самоуверенными в выводах. Пусть всякий наблюдаемый факт вашего поведения и поведения другого человека поначалу будет воспринят как нечто уникальное. Сделать из него просто иллюстрацию некоего закона всегда успеет ваша жизненная логика.

    5. Ирония

    У нас не вызывало сомнения, что глава об иронии должна располагаться сразу же за "Рационализацией". Глобальная схожесть иронии с рационализацией или даже производность от нее — в вербальной переработке ситуаций, сложность и противоречивость которых не только переживается личностью, но и осознается. Как же мы были удивлены и тем, что ирония и рационализация схожи также и функционально в решении ситуаций, когда попытались проникнуть в этимологию слова "ирония" и обратились к одной изработа А.Ф.Лосева. Этот поразительный философ, культуролог и лингвист (эта последняя его ипостась больше всего нас и интересовала) проанализировал разные по времени и содержанию аспекты понимания иронии [34].

    Греческое Eiroозначает "говорю", "говорить". Из него следует латинское verbum, немецкое Wort, английское Word.Все они сейчас обозначают "слово". В древние времена "говорить", "пользоваться словом" имело значение и "заговаривать", "пользоваться заговором" (в том числе, в смысле "лечить"). Ритуальное значение. Eiroсохранилось в этимологии русского "врач", а "врач" соприкасается со старославянским "вру", "врать" (меньше всего нам хотелось бы делать выпады против медиков, право же, мы не хотим иронизировать над ними).

    В конечном счете в древнегреческом "иронизировать" стало означать "говорить ложь", "насмехаться", "притворяться", а "ироник" — это человек, "обманывающий с помощью слов". Всегда возникал вопрос, на что направлены ирония, обман. У Платона "ирония — это не просто обман и пустословие, это то, что выражает обман только с внешней стороны, и то, что по существу выражает полную противоположность тому, что не выражается. Это — какая-то насмешка или издевательство, содержащее в себе весьма ясную печать, направленную на то, чтобы под видом самоунижения добиваться высшей справедливой цели" [34, с.60–61]. Самым ярким носителем такой иронии является Сократ. С ее помощью Сократ строил свое бесконечное вопрошание к своему собеседнику, в результате чего тому открывалась истина. Сократовская ирония — на службе истине.

    В "Никомаховой этике" Аристотель располагает в следующем ряду понятия "хвастовство — истина — ирония". Притворство в сторону преувеличения есть хвастовство, и носитель его есть хвастун. Притворство в сторону преуменьшения есть ирония, и носитель ее — ироник" [II, 7, 1108а, 19–23]. "Тех, кто говорит неправду о себе, в невыгодном для него свете, но не без знания (об этом), тот ироник; если он приукрашивает, он хвастун" [III, 1234 а, 1]. "Тот же, кто придерживается середины, являясь самим собой как человек истины и в жизни, и в слане, признает в отношении себя только то, что ему свойственно, не преувеличивает этого и не приуменьшает" [IV, 13, 1127, 21–26].

    После Платона и Аристотеля появляется второй, скорее отрицательный, оттенок в понимании иронии. Это второе понимание не было чуждо и Аристотелю, который усматривал в иронии некоторое пренебрежительное отношение к людям. Но в целом Аристотель ставил иронию очень высоко и считал, что обладание ею есть свойство величия души.

    Наиболее полно отрицательные аспекты иронии выразил Теофраст в своих "Характерах": ирония — это "сокрытие собственной враждебности, игнорирование враждебных намерений противника, успокаивающее воздействие на обиженного, отстранение назойливости (или доведение до его сознания собственной назойливости), утаивание собственных поступков" [34, с.68]. Под таким описанием функции иронии мог бы подписаться и Фрейд.

    Аристон Кеосский (III в. до н. э.) считал, что склонность к иронии — это признак скрываемого высокомерия. Аристон причислял к "высокомерным" философам и Сократа. В своих диалогах Сократ как будто бы возвеличивает своих собеседников, называет их "добрыми", "сладкими", "благородными", "мужественными" и унижает себя. Такая тактика ведения разговора приводит к обратному: Сократ, возвеличивая других и унижая себя на словах, в реальности возвеличивает себя. Конечно же, тут есть отличие от других: другие возвеличивают себя, принижая и унижая прочих.

    Но что нам анализ античной иронии, проведенный А.Ф.Лосевым? А то, что содержание иронии, техники ее выражения и функции в целом и в главном совпадают с современным пониманием двойственного характера иронии:

    Ирония — выразительный прием, противоположный выражаемой идее. Говорю противоположное тому, что подразумеваю. По форме хвалю, по сути порицаю. И наоборот: по форме уничижаю, по сути возвеличиваю, хвалю, "поглаживаю". В иронии мое "да" всегда означает "нет", а за выражением "нет" маячит "да".

    Какой бы ни была благородной цель у иронии, например, породить высокую идею, открыть глаза на что-то, в том числе на себя, все же эта идея в иронии утверждается отрицательными средствами.

    Несмотря на великодушие замыслов иронии, или даже несмотря на ее бескорыстие, ирония дает самоудовлетворение. И право же, это не только эстетическое самоудовлетворение.

    Человеку, пользующемуся иронией, приписывают черты тонкого ума, наблюдательность, "медлительность", "бездеятельность мудреца" (не моментальная реактивность). Аристотель даже указывал на "величие души" ироника.

    Лингвистические и культурологические изыскания А.Ф.Лосева окончательно убедили нас в том, что ирония хотя и умный (как признак "тонкого ума"), благородный (как признак "величия души"), изящный (как доставляющий эстетическое удовольствие своей изысканностью) механизм, но, несмотря на то, что это самый умный, самый благородный, самый изящный, — все же это защитный механизм.

    Несмотря на все благородные, умные и тонкие усилия А. Ф. Лосева оправдать, возвеличить иронию, особенно античную, все же мы попытаемся показать, в чем психозащитность этого механизма. Попытаемся выяснить, что же в иронии нужно сокрыть, заговорить, зачем нужно сокрыть смысл под оболочкой отрицательного выражения этого смысла.

    Первоначально отметим отличие иронии от рационализации: ирония — это уже способность к рефлексии, к выходу из полной поглощенности ситуацией. Это уже стояние если не над ситуацией, то уже рядом с ней, около нее, а не в ней. А стояние рядом уже дает силу человеку, уже дает ему преимущество. У него есть возможность отстранения, отчуждения, способность сделать ее не совсем своей, чужой, странной, это уже способность нового видения ситуации.

    Как психическое состояние ирония — это измененный знак моего переживания ситуации, с минуса на плюс. Тревога сменилась уверенностью, враждебность — снисходительностью… Это — один параметр изменения состояния. Другой — означает, что человек находится в состояниях, которые автономны относительно ситуации, другого человека, предмета. Я уже скорее субъект, чем объект этих ситуаций, и потому у меня уже есть возможность управления этими состояниями.

    Ирония как психический процесс превращает то, что для меня ужасно, страшно, непереносимо, враждебно, тревожно, в противоположное. Посредством иронии я выхожу из этой цепкой, липкой схваченности ситуацией. Эту спасительную и освобождающую функцию иронии очень точно выразил Вольтер: "Что сделалось смешным, не может быть опасным".

    Психоаналитически иронию можно рассматривать как символическую агрессию. Энергетически она обеспечивается деструктивными силами танатоса, но контроль сознания сохраняется или появляется. Сознательное Я предвидит последствия прямой агрессии танатоса и действует, исходя из предполагаемых последствий. Если человек позволяет себе проявление агрессии в открытой форме через поведение или слова (ругань, диффамацию), то велика вероятность получить в ответ или то же самое, или даже больше; или же со стороны общества, а также строгого Сверх-Я могут последовать санкции (чувство вины, угрызения совести). В этом случае "умное" Я дает возможность отреагировать агрессию в социально приемлемой форме. Давайте вместе с З.Фрейдом посмотрим на технику иронического реагирования. В своих лекциях Фрейд неоднократно пользовался этим примером. Это — один английский анекдот: "Двум не очень-то щепетильным дельцам удалось рядом очень смелых предприятий создать себе большое состояние, после чего они приложили массу усилий, чтобы войти в высшее общество. Среди прочего им казалось вполне целесообразным заказать свои портреты самому знаменитому и дорогому художнику, появление произведений которого считалось событием. На большом вечере эти драгоценные портреты были показаны впервые. Хозяева подвели влиятельного критика и знатока искусства к стене гостиной, на которой висели оба портрета, рассчитывая услышать от него мнение, полное одобрения и удивления. Критик долго смотрел на портреты, потом покачал головой, как будто ему чего-то не хватает, и спросил только, указывая на свободное место между двумя портретами: "А где же Спаситель?". Я вижу, вы смеетесь этой прекрасной остроте, построение которой мы постараемся теперь понять. Мы догадываемся, что знаток искусства хотел сказать: вы — пара разбойников, подобно тем, среди которых был распят на кресте Спаситель. Но он этого не говорит, а вместо этого говорит другое, что сначала кажется совершенно не подходящим и не относящимся к случаю, хотя мы тотчас же узнаем в его словах намек на то неодобрительное мнение, которое ему хотелось бы высказать. Этот намек представляет собой настоящего заместителя последнего мнения" [57, с.362]. Ирония выстраивается, когда откровенное, грубое, прямое выражение агрессии облекается в социально приемлемые формы, камуфлируется, маскируется. Агрессивный импульс как бы переносится в сферу интеллекта, где такие игры допустимы, более того, даже поощряются; и участие в них — есть свидетельство того качества, которое социально привлекательно, — высокий интеллект. Социальные нормы поведения предполагают, что человек, над которым проиронизировали и который даже себя чувствует глубоко оскорбленым, не должен на эту символическую агрессию ответить открытой агрессией или обидой. Общество больше заинтересовано в дуэлях скрученными газетами, чем в дуэлях на шпагах. Социуму от первых дуэлей перепадают искры остроумия. Наиболее частой санкцией против человека, которому обида застит глаза и инициирует агрессию, является вербальная реакция: "Он что, шуток не понимает?". Человеку приходится выбирать между субъективно воспринятым оскорблением и необходимостью ответить на него или отсутствием юмора. А обыденное сознание, как правило, связывает отсутствие юмора с отсутствием ума. Вдумаемся в этимологию слова остроумие: остроумие, острый ум. Поддавшись обиде, признаю отсутствие ума. Не всякий решится на это.

    Человек с жесткими, авторитарными установками может позволить себе проиронизировать над чем-то или над кем-то. Но как правило, это злые шутки, унижающие достоинство другого человека (вспомним "юмор" Сталина). Понятно, что в свой собственный адрес всякая ирония наказуема. Она не прощается как смертельная обида, и наказание за иронию может быть более жестоким, чем за прямую агрессию. Такое же отношение к иронии со стороны тоталитарных режимов. Неироничны, смертельно серьезны режимы Гитлера и Сталина. Но это отнюдь не означает, что в авторитарных режимах ирония не распространена. Как раз наоборот, в иронизировании принимает участие все население. Объектом иронии может быть все, кроме меня одного. Иронизируют даже в виде анекдотов над святая святых, над идеологией, над кумирами режимов. Анекдоты про Ленина, Сталина, Василия Ивановича и т. д. как раз и вырабатывают определенный иммунитет против идеологического террора. Но иронические игры иногда могут заводить достаточно далеко. Ирония может заглушать голос совести. В данном случае интеллект направляет острие иронии на выключение Сверх-Я. Пример такой ситуации описан Г.Баклановым в "Литературной газете": "Студенты одного из факультетов МГУ убирали картошку в Красногорском районе Московской области. Урожай был хороший, сорт замечательный: длинные розовые картофелины, рассыпчатые, если испечь в костре. Установили норму, каждому за смену набрать и ссыпать столько-то корзин. Но выпахивали картошку лениво, не на всю глубину, и половина ее оставалась в земле. И вот один из студентов начал говорить, что нельзя дать ей уйти под зиму, под снег, надо бы и эту выбрать (студент как бы персонифицировал общее Сверх-Я для всей группы. — Э.К.). Но норма есть норма, выпахивали не они, что им, больше всех нужно? (А это уже пример рационализации, которая нужна для защиты от этого "назойливого" Сверх- Я. — Э.К.). И над ним уже стали смеяться, когда смешно, тогда ведь не стыдно" [3, с.13].

    Этим примером хотим также отметить, что нравственная — безнравственная направленность иронии зависит от ситуации.

    Труднее анализировать случай самоиронии, т. е. когда субъект и объект иронии в одном лице. Первая и главная функция — это редуцировать ту информацию относительно самого себя, которая нелицеприятна, причиняет мне боль, и единственная возможность снять дискомфорт — это поиронизировать по поводу какого-то недостатка, промаха. Мы написали недостаток, промах, и ведь сразу указали на существо самоиронии: Я переживает, осознает этот недостаток, он не вытеснен. Он высвечивается в иронии как лучом прожектора. К тому же самоирония предполагает присутствие другого, как мнимого, воображаемого, так и реального. И тут самоирония кроме всего прочего выполняет следующие функции:

    Иронизируя над собой в присутствии другого, я как бы жду от него опровержения, комплимента, поглаживания ("это не совсем так", "ты недооцениваешь себя", "я воспринимаю тебя иначе", "наоборот").

    Самоирония может быть предваряющей критикой. Критикуя, иронизируя над самим собой, я отнимаю хлеб у другого. Я удерживаю ситуацию в своих руках. Самокритика всегда менее болезненна, чем критика. Увы, часто люди это недооценивают. Для зрелой личности это знание более открыто. Болезненное самолюбие — это причина и следствие отсутствия самоиронии.

    11сихоаналитически самоирония инициируется инстанцией Сверх-Я, при использовании энергии деструктивного танатоса. Но опять же агрессия Сверх-Я преломляется через призму контролирующего ситуацию Я.

    Философско-филологическое осмысление иронии, кик нам кажется, дает возможность для понимания защитной функции иронии в структуре психического аппарата. В пятитомной "Философской энциклопедии" ирония определяется как некое высказывание, которое обладает "скрытым смыслом, обратным тому, который непосредственно высказывается или выражается". Здесь для нас интересно это расхождение между высказыванием и смыслом, их полярность. Говорю одно, а имею в виду другое. Ироническое высказывание приобретает форму положительной характеристики, похвалы. Обращаясь к ослу, вопрошают: "Откуда, умная, бредешь ты голова?"; "Посмотрите, каков Самсон!" — указывают на тщедушного, слабого мужчину.

    Самоирония чаще принимает вид уничижительной характеристики: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" — это Александр Сергеевич о себе.

    Ирония может выражаться не в противоположности, она как бы обходит прямое выражение, прямое ругательство. Томас Манн говорил о "лукавой непрямоте иронии". Фрейд это показал в английском анекдоте. В вопросе "А где же Спаситель?" нет прямого выпада против тщеславных дельцов.

    Позднеримский философ Климент Александрийский указывает на то, что целью иронии является "возбудить удивление, довести слушателя до раскрытия рта и онемения"… (Ирония, 1962, с.317). Истина через нее никогда не преподается. Это "раскрытие рта" вызывается неожиданностью соединения несоединимого, игрой слов.

    Вторая часть высказывания Климента удивительно перекликается с афоризмом едва ли не самого глубокого классика этой темы Кьеркегора: "ирония как отрицательность есть не истина, а путь" [Цит. по: 61, 1972, с.103–104]. Для психолога такое определение иронии указывает на то, что главная функция иронии не содержание, а оценка содержания. При этом оценка уничтожающая, принижающая содержание, относительно которого происходит ирония. Можно сослаться на Томаса Манна, что "ирония — главный фермент переваривания действительности". Было бы что переваривать. Ирония не создает истину, истина всегда позитивное знание; знание, которое должно задержаТься, знание, на котором нужно остановиться. Ирония — это всегда отрицание, неукорененность ни в одной позиции.

    Едва ли не самый глубокий представитель немецкого романтизма Новалис писал: "Совершенный человек должен одновременно жить и во многих местах и во многих людях. Он должен быть неизменно связан с широким кругом лиц и разнообразными событиями. Тогда только можно говорить об истинном, грандиозном духовном начале, которое делает человека подлинным гражданином мира и в каждое мгновенье его жизни возбуждает

    J

    его при помощи благодетельных ассоциаций, придает ему силы и светлое настроение благодаря осмысленной деятельности" [Цит. по: 32, с.77].

    Одновременно жизнь "во многих местах и во многих людях" — это, как писал Ф.Шлегель, умение "настроиться по желанию философски или филологически, критически или поэтически, исторически или риторически, на античный или современный лад, совершенно произвольно, подобно тому, как настраивают инструмент, в любое время и на любой тон" [См.: 34, с.52], это умение возможно для обыденного сознания только в иронической игре, в ироническом дистанцировании от трагической задетости действительностью. Ирония — это всегда отрицание остановки, это нсу коре ценность ни в одной позиции. Иронизируя над одним предметом, который нас тлел, "достал", мы рикошетом задеваем его противоположность. У Р.Музиля: "Ироническое отношение к действительности означает, что в изображении клерикала задетым чувствует себя и большевик" [87, т. 3, с.720].

    Иронизирующий — всегда философствующий. "Философия есть истинная родина иронии" [34, с.52]. Ирония привносит в рациональное, в жестко логическое охватывание жизни момент игры, момент несерьезного отношения к тому, что слишком серьезно задевает человека. Ирония — это "прекрасное в сфере логического" [34, с.52 |. Там, где я могу охватить действительность систематически, как железную логику, расписав, где причины, а где следствия, и там, где я погружен в действительность, не выделен из нее, там ирония не нужна. Иронический саботаж не нужен чистой рациональности и наивному поведению. Можно продолжить метафорическую интерпретацию иронии как пути: путь — это дорога, которая где-то начинается и где-то должна закончиться. Ирония — это, конечно же, выход, исход из начала, уже осуществленное начало. Ирония к предмету (началу, пункту А) есть свидетельство преодолеваемой зависимости от этого предмета. Предмет находился и еще находится в поле моего жизненного пространства, при этом он достаточно сильно структурирует это пространство. И в иронии я начинаю преодолевать эту зависимость от предмета. Ирония — это уже уход от зависимости, это уже некая ступень, некая степень свободы. Один берег покинут — это уже более спокойное, контролируемое отношение к тому, что я покидаю. Это уже не ругань, не прямая ин- венктива, не аффективная привязанность к предмету, человеку, но это все-таки еще непреодоленная связь, субъект иронии еще не самодостаточен, не автономен.

    Т.Манн пишет, что ирония — это пафос середины. Она и модель, и "этика" [35, с.604]. На наш взгляд, в иронии путь начат, но середина еще не достигнута (все мысли еще об оставленном доме), вторая половина пути — это мысли о предстоящем, о другом береге. Ирония — это еще неоторванность от детства. Это уже не детство, но и не зрелость взрослого.

    Иронической середине еще далеко до той нулевой точки, которую выдающийся американский гештальтте- рапевт называл "творческим предстоянием", которое есть "пребывание в нейтральной точке континуума, в равновесии, но с осознанием — осведомленностью и заинтересованностью в развитии ситуации в обоих направлениях. Это — расположение к действию, без определения направления действия в ту или иную сторону" [44, с. 18]. Беспристрастное, заинтересованное внимание к противоположностям — это нахождение в нулевой точке — позволяет развить способность к собственной оценке, собственной позиции. Впрочем, это уже не ироническая позиция, не иронический саботаж.

    Работа с иронией. Читатель уже, наверное, заметил, что весь наш пафос мы обращаем против защитных техник, предлагая элементы работы с ними по их минимизации. Первая наша реакция относительно иронии — это была обыденная, заученная, слишком человеческая реакция — зачем работать с нею, зачем избавляться, зачем уменьшать иронический пыл? Но профессионализм берет свое и мы не можем отказаться от попыток выработки общей тональности, общих установок к иронии.

    Главное здесь — это вопрошание. Вопрошание себя, а не других. Поначалу вопросы для тех, в адрес которых иронизируют.

    Как бы вам ни показалась обидной шутка в ваш ад- |пч\ и именно потому, что она показалась вам обидной, не спешите тут же, так же зло, как вам кажется, ответить.

    Вопрос "Почему он (она, они) так зло надо мной посмеялись?", нужно превратить в вопрос "Почему я так сильно обиделся?", "Что во мне так сильно обиделось, что во мне задето?", "Именно над этим ли, что меня обидело, иронизировали мои обидчики?". Ставя так вопросы, на спешите ни них быстро отвечать.

    Постные последний вопрос как риторический к самому себе "Л чего я, собственно, обиделся?". Повторяем, вопросjtoiриторический, без ответа, без поиска почему, какая причина. Вы на них уже попытались ответить до этого.

    Теперь варианты вопросов для тех, которые ирони- шруют над другими.

    Первый вопрос к себе: "Насколько убийственна моя ирония?". Иногда на этот вопрос, исходя из анализа своих ощущений, трудно ответить объективно. Для этого вам нужно внимательно присмотреться к реакциям других на пашу иронию. Конечно же, если ваш собеседник не засмеялся от вашей шутки, это не обязательно означает, что он обиделся; вполне возможно, что он не понял ее. И дело может быть не столько в нем, сколько в шутке. Но, если шутка обидела, то нужно помнить, что у обиды различные проявления: ваш собеседник замолчал, неловко замолчали все, лицо собеседника "окаменело", улыбка превратилась в гримасу, один побледнел, другой вспыхнул. Из неочевидных вербальных ответов: слова невпопад, длинные паузы и т. д. Впрочем иронизирующий может столкнуться с тем, что он и не прочтет обиду. Люди, умеющие держать себя в руках, в состоянии ее не показывать. Это может вернуться потом, через какое-то время в виде нарушенных отношений (самый простой вариант — вас стали избегать).

    Следующее вопрошание: "Отчего, почему я так зло иронизирую?". И не ищите причины в других, в системе воспитания, навязанных образцах для подражания. Лучший способ застрять взлом иронизировании, в недоброжелательстве, а затем быстро перейти к прямой агрессии — это искать виновников вашего несчастья не в себе, а среди других.

    Очень легко спрятаться за объяснениями подобного рода: что-де холерики изначально более злы в иронизировании, чем флегматики, для которых-де характерен мягкий юмор.

    Удобна и успокаивает такая рационализация: ирония, сарказм — это признак большого, критического ума.

    Вернитесь к истокам вашей ироничности. Чаще всего она взращивалась и получала подкрепление, когда ее одобряли, когда вы оказывались в центре внимания. Особо благодатен для культивирования злой и беспощадной иронии подростковый период. Это период определенной "бездомности", неукорененности, это переходный период, это переход от детства к взрослости. Подросток уже не дитя, но еще не взрослый. Этот полувыход из детства стимулирует ироническое отношение к детскости. Это отношение к одной стороне. К другой стороне — ко взрослым — подросток проявляет то, что мы бы назвали, вслед за Т.Манном, ироническим саботажем. Т. е. в мир взрослых хочется, хочется встать на один уровень с ними, а они продолжают мое детство, позицию неравенства. Империализм взрослых подросток пытается преодолеть презрительным иронизированем по поводу тех ролей, которые ему навязывают взрослые, и к самим взрослым с их старомодными представлениями о жизни.

    Такая подвешенность, неукорененность подросткового периода оправдывает ироническую позицию, иронический постав; с его высоты подростку легче переживать многомерность, противоречивость, многоуровневость бытия. И тут можно задать себе вопрос: "А зачем мне нужно находиться в этой подростковой позиции? Какие выгоды мне приносит иронический постав? Что скрепляет в моем внешнем и внутреннем мире такая злая иро-i ь'оекция

    ния? Что у меня за внутренний мир, для сохранения которого требуется такая злая ирония?". Дорогой читатель, у вас не возникло желания поиронизировать над образцами наших вопросов?

    6. Проекция

    Этот защитный механизм является следствием рабо- 1 ы вытеснения. Благодаря вытеснению рвавшиеся к удовлетворению влечения эроса и танатоса были подавлены, загнаны вновь внутрь, но здесь, вОно, они не перестают оказывать свое действие. Какой бы сильной и успешной в своей репрессивной активности ни была цензура Сверх Я, ей приходится расходовать большой объем терши на подавление этих влечений, на их удержание в сipyкгуре Оно, на исключение их из сознания.

    )гу большую работу по вытеснению Сверх-Я сможет с жономить, если все свои репрессивные меры эта инстанция направит не на "преступные" желания своего носителя, а па желания и действия другого человека.

    I>и 11. по себе трудно, больно, энергоемко. Внутренний конфликт междуОно и Сверх-Я сохраняется, он асгсни шрует человека. Всегда сохраняется возможность того, что этот внутренний конфликт вырвется наружу, будет "обнародован". Кроме того, бить своего, давить свои желания — это косвенно признать за своим Сверх-Я виновное п. н том, что именно эта инстанция недоглядела, недоконгролировала, недовытеснила желания Оно. Не лучше ли, не сохраннее ли для психического аппарата направить всю силу репрессивного аппарата на другого человека, на его безнравственное поведение и тем самым отвлечь от себя.

    123

    В этом случае, вытесненные у себя желания проецируютсяна другого. Человек настолько вытеснил, загнал вОно свои желания, что он не подозревает об их наличии у себя. У него их нет. Индивид чист, непорочен перед своим Сверх-Я. А вот у других они есть, у других индивид их видит, он их горячо осуждает, он негодует по поводу их наличия вдругом человеке.

    Такова "логика" обоснования и механизм действия цензуры Сверх-Я. Сразу заметим, чем шире ареал объектов моей проекции, тем больше вероятность того, что осуждаемое качество является моим.

    Именно работой проекции можно объяснить постоянную озабоченность по поводу современной "распущенности" молодежи. Пуританизм — часто осуществленное вытеснение. Но когда это — воинствующий, агрессивный и нетерпимый пуританизм, который чрезвычайно страстно и по любому поводу откликается осуждениями и руганью в адрес "распущенности" других людей, то это — работа проекции. При этом, чтобы эффект проекции был больше, пуританину свои агрессивные нападки против сексуального свободолюбия нужно подкреплять благими намерениями по поводу сохранения нравственной, физической и еще Бог знает какой чистоты общества, заботами о благе конкретного человека. Как мы видим, проекция, когда она проявляется в чрезмерной строгости осуждения и требования наказания, необходима для собственного прикрытия рационализации.

    Проекция осуществляется легче на того, чья ситуация, чьи личностные особенности похожи на проецирующего. Старая дева с большей вероятностью будет обвинять в сексуальной распущенности женщин, а не мужчин, но с еще большим пристрастием она будет критиковать образ жизни своей соседки, которая так же одинока, как она сама.

    Человек, пользующийся проекцией, всегда увидит в безобидном замечании обидный намек. Он даже в благородном поступке может "увидеть" злой умысел, интригу. Человек безмерно добрый, то, что в народе называется "святая простота" — это как раз тот человек, который принципиально не способен на проекцию. Он не видит злого умысла, недоброжелательности в действиях по отношению к нему, потому что сам не способен на это.

    Объектом проекции часто могут быть люди, у которых нет даже и намека на наличие тех пороков, в которых их обвиняют, т. е. проекция в своей направленности слепа. Это свидетельство того, что энергия вытесненного

    желания сохраняется, требует своей разрядки, а страх обнародования желания перед собственным Сверх-Я велик В >том слепом страхе идет расширение поля объектов проекции, и в это поле попадают люди, которые объек- гинпо не виновны в том, в чем их обвиняют и что в них осуждают.

    Патологическое развитие постоянно и много проецирующей личности закрепляется в установке, что все вокруг заражены пороком, нечестны, подлы, тщеславны, хитры, злы, прелюбодействуют, думают только о своей иыгоде и т. д. и т. п., и только он является исключением в этом мире зла и скверны. В городском фольклоре эта установка выражается в поговорке "Все в дерьме — а я в белой рубашке".

    Личность, использующая проекцию, не самодоста- тчпа, она может обосновать свое бытие, смысл своего существования через отрицание, порицание другого былин, другого человека.

    Самой банальной проекцией может быть ревность. Муж ревнует свою жену. В своем воображении он рисует стриишыс картины измены. Полет фантазии ревнивца не имесл границ, хотя она строго монотематична, она нави 14 и во крутится вокруг только одной сцены, сцены измены. Любое наблюдаемое поведение жены (опоздала, поздоровалась с другим мужчиной, крутится возле зеркала, в телефонном разговоре передает кому-то привет и in.) интерпретируется как проявление измены. Такая рев- ностая, искаженная интерпретация поведения часто является элементарной проекцией собственного желания измены другому. Мало того, когда-то это желание было осуществлено, теперь оно прочно "забыто", вытеснено, отрационализировано какой-то необходимостью или диктатом ситуации.

    Понятно, что в строгом смысле слова проекцией не является ситуация, когда муж имеет любовницу и одновременно ревнует жену. Это просто случай с двойной моралью.

    Подчеркнем, что не всегда ревность есть проявление проекции. Ревность может быть вполне обоснованной. Причрезмерной ревности в данном случае речь идет, во-первых, о большой привязанности к объекту своей любви, о зависимости от него, во-вторых, о том, что это — любовь собственника, претендующего обладать принадлежащей только ему вещью раз и навсегда. Широко бытует выражение "Ревнует — значит любит". Человек, соглашающийся с такой установкой, дает свое согласие на распоряжение им как вещью. Скорее всего такая пара не знает других способов выражения любви кроме ревности. Такая форма любви часто стыкуется с еще более примитивной установкой "Бьет — значит любит".

    Интересна в качестве иллюстрации проекции ситуация из практики психологического консультирования.

    Молодая женщина (около тридцати лет) рассказывает психологу о разрыве со своим любовником. Причина разрыва — его нежелание развестись со своей женой и узаконить отношения с клиенткой психолога. Для этой женщины потрясением был тот факт, что жена его любовника отнеслась достаточно спокойно к тому известию, что муж изменяет ей с другой женщиной. На одном изсеансов консультирования сразу же после самых первых приветствий клиентка начинает с жаром рассказывать о главном событии на ее работе: она и ее сотрудники начали "спасать" своего коллегу, которого уводит из семьи другая женщина. И сейчас его друзья по работе во главе с нашей клиенткой делают все, чтобы вернуть заблудшую овцу в семью, оторвать его от этой безнравственной женщины, пользующейся всеми средствами, чтобы отнять отца у детей.

    Психолог сразу же увидел, что его клиентка совершенно не видит схожесть своей ситуации с любовником с ситуацией сотрудника на работе. Если интерпретировать данную ситуацию психоаналитически, то можно сказать, что страстное участие в судьбе своего сотрудника инициировано моральным Сверх-Я клиентки, которое объектам своего порицания и осуждения избрало не желание самой клиентки увести своего любовника от законной жены, а желание той "бессовестной" женщины, которая делает то же самое, но делать это безнравственно.

    Как известно, на сеансах психоанализа (и не только психоанализа, это можно наблюдать и при психологическом консультировании) часто оживают детские фан- 1л ши и желания пациентов. Строго говоря, это одна из главных задач психоанализа: оживление (= осознание) ущемленных в детстве желаний, выработка к ним адекватного, спокойного отношения, их частичное неконтролируемое удовлетворение. Очень часто оживают сложные, чтобы не сказать патологические, отношения к своим родным и близким, и эти отношения переносятся на психоаналитика как на лицо, которое как бы начинает выступать замещающим отца, мать или других родственников и близких (см. подробнее в "Переносе").

    Один из психоаналитиков описывает случай проявления пе реноса детских фантазий пациента в виде проекции Пациентка переносила на психоаналитика свои с ирис отношения со своим отцом, эти отношения отражали общую схему так называемого Эдипова комп- пем я tailять место рядом с любимым отцом, оттеснить мац. от него. Психоаналитик стал замещающим отца лицом Нацист ка и любилась в психоаналитика. Бессоз- нн1сл1.но п ситуации психоаналитических сеансов это проявлялось и желаниях, довольно откровенных, уста- новить сексуальные отношения с врачом. Но что делает пнниентка? Она прибегает — бессознательно — к проекции Они все перекладывает с больной головы на здо- ponvio(почти буквально). Она считает, что не она, а inичплшиишк испытывает к ней страстное желание. Мало гого, по се мнению, он даже пытался ее изнасиловать |НН, с. 173].

    Проекцией могут заниматься не только отдельные люди, но и целые народы и государства. Для нашего государства вокруг были враги, которые только и хотели, что навредить нам, уничтожить нас, навязать нам свой безнравственный образ жизни. Мы не знали других стран, "где так вольно дышит человек", кроме нашей. Понятно, что права человека попирались только за кордоном. В этой проекции поражают два момента: во-первых, это — тотальность проекции, охваченность ею всей страны, от генсека до простого труженика (исключения были, но это единицы, но на то они и единицы, чтобы подтвердить правила), и, во-вторых, чем ужаснее была реальность в стране, чем человеконенавистнее становилась наша мораль и практика, тем интенсивнее, фантастичнее были проекции вовне.

    Проекция искажает познавательные процессы человека. Если человек ненавидит другого человека, но не хочет в этом себе признаться, то он как правило проецирует свое чувство на другого. И вместо "Я ненавижу тебя" появляется "Ты ненавидишь меня". Это другой обвиняется в ненависти ко мне, что, понятно, оправдывает мою нелюбовь к этому "человеконенавистнику". Как справедливо указывает А.А.Налчаджан, понимание механизма работы проекции позволяет понять характерное для межличностных отношений явление: любя другого, я вправе ожидать с другой стороны такого же отношения. Если я равнодушен к кому-либо, то скорее считаю, что он равнодушен ко мне. Часто свое равнодушие к другому я рационализирую наличием равнодушия этого другого ко мне [40]. Итак, проекция — это тот механизм, который выполняет свою "защитную", "спасательную" функцию в том случае, когда человек близок к осознанию у себя наличия отрицательных свойств характера, аморальной мотивации, асоциальных поступков. Подступающая к осознанию нелицеприятная информация грозит нарушить красивый автопортрет. И эта угроза отводится тем защитным механизмом, который работает по принципу: не вижу бревна в собственном глазу, а соринка в глазу другого видна очень хорошо. Но она-то и есть мое бревно.

    Работа с проекцией. Поскольку это один из самых бессознательных защитных механизмов, то и работа с ним чрезвычайно-затруднена. Но было бы желание…

    Попробуйте задать себе вопрос: "Что мне не нравится в людях, какие свойства, какие поступки?". Проведите инвентаризацию того, что не нравится. Попробуйте определить, что больше всего вы осуждаете в людях. Очень поможет в этом анализ содержания тем ваших так называемых родительских разговоров с друзьями, знакомыми, с незнакомыми людьми в очередях, в переполненных трамваях и автобусах. Попробуйте определить в этих родительских разговорах, кто чаще всего является объек- 1ом наших нападок, вашего злословия, кому больше все- ю л остается от вас в родительских разговорах. В чем вы оГжпняете, что вы осуждаете в человеке, объекте ваших нападений, с наибольшим пылом.

    Псе борцы за справедливость, как правило, абсолютно не воспринимают информацию о том, что они слишком любят покритиковать, что они слишком требовательны к людям. Задайте окружающим вас людям вопрос: "Слыву ли я среди них человеком, который любит покритикован., негодовать в адрес конкретных людей?". Затем задайте себе вопрос: "Зачем мне нужно критиковать дру- 1114 I м-..14 мпс oiпою выгода?". Не спешите ловиться на

    \. р.ишоп. шп lamni: что вы де не можете мириться с

    иг» п|Mii< I твое Ii.io, нечестностью и т. д.; что если не вы, то к го?; что вы боретесь за чистоту нравов, за светлое будущее всего человечества и т. д. И вообще, какие от это- ю Moiyrбыть выгоды? Сплошные потери — расшатанное ищнчи. е, нерпы никуда не годятся, никакой социальной полдержки, все от меня шарахаются и т. д. Но вам это i.'i'iiм ю же надо?! Ради бога, остановитесь, не начинай- ге нового тура рационализации. Задайте себе последний вопрос: "Что во мне присутствует, но скрыто от моего сочи. шпч, что мне страшно осудить в себе, потому что мм ' \и пап ним уже есть признание того, что осуждаемое во мне присутствует?".

    Мнит fn.ni., >то и жестко сказано, но вероятность тою, чю вы (лнпмасгесь проецированием, велика именно в rexслучаях, когда вы с маниакальным упорством обвиняете вашего ближнего в каком-то грехе. Стоит призадуматься: обвиняя кого-нибудь в нечестности, не проецируете ли вы на этого человека свою собственную нечестность или по крайней мере близкую вероятность ее проявления. Обвиняя другого в первородном грехе, нужно помнить, что и вы потомок Адама.

    Проецирование — это, конечно, борьба, которую мы страшно любим, это борьба со своими ошибками,

    5 Псих, защитано это борьба на чужой территории, на чужом человеке. Она для меня алиби: мне меняться не надо. В конечном счете проекция затрудняет ваши отношения с другими людьми. Кому понравится быть предметом нападок? Не каждый близкий понимает, что, осуждая его, вы вооб- ще-то осуждаете самого себя, но вместо себя поставили вашего ближнего. Проекция искажает ваше восприятие других людей, с одной стороны. В результате сплошные барьеры общения. Какая может быть успешность общения, когда в него вступают слепые, глухие?!

    7. Идентификация

    "Жизнь начинается как судьба" [92, с.58]. Биологически фатальность задана тем, что рождается именно человек, один из представителей Homosapiens, а не лягушка, змея или кто-то еще. Фатальность в том, каким комплексом биологических свойств будет обладать этот человек, как он будет развиваться как биологическое существо. Социально фатальность здесь задана тем, что человек рождается со способностью стать человеком, как социальное существо. Человек рождается в социальный мир, а не в какой-либо другой. Он рождается в определенную эпоху, в определенной стране, в определенном ландшафте, в определенной семье, он зачат определенными родителями и рожден определенной матерью.

    Биологическое и социальное начала человеку заданы; именно в этом смысле жизнь человека начинается как судьба.

    В первые дни, месяцы, годы не он сам определяет, как он будет "разворачиваться" как социальное существо, а его социальное окружение, конкретные люди, через которых ему дан мир. Перефразируя известное изречение, можно утверждать: скажи, кто окружал ребенка, и я скажу, какова его судьба.

    Первые лица, окружающие ребенка, определяют условия жизни и социализации не только в актуальной ситуации младенчества и детства, но они продолжают оказывать влияние (иногда катастрофически фатальное) и дальше, в другие возрастные периоды человека.

    Влияние первых лиц на личность проявляется в формировании так называемых имаго, внутренних образов, которые представляют в психике ребенка реальных родителей, учителей и т. д. Имаго, особенно на первых порах, образуются бессознательно. У имаго по крайней мере три функции:

    1. В имаго человек приобретает точку отсчета, тот постав, благодаря которому человек узнает и познает мир, оценивает его и ориентируется в нем. Задача имаго — освоить определенные образы, по возможности все стимулы из окружения. Абсолютно новые стимулы извне имаго могут не распознать и но ггому не усвоить.

    ' I. i.iioмри имаго происходит работа с бессознательным влечением Оно.

    Некоторые из них признаются лигитимными и ищутся пути их удовлетворения, другие отрицаются, вытесняются, по крайней мере, их время еще не пришло, если тюбик- прилег. Если какое-то запрещенное желание осу- IIH< минея или даже просто помыслится, то имаго "послом съест" своего носителя угрызениями совести или (что безопаснее сейчас, но в последующем катастрофично для развития личности) может успешно еще раз вытесним. желание, отрационализировать его, отпроецировать, пни им ему (амсну на других объектах или в фантазиях и iipu'iг, с и и пустит на арену соответствующие техники релукнии дискомфорта. Психоаналитически: наши имаго едва ли не большая часть Сверх-Я.

    Итак, имаго — внутренний образ, представляющий некий внешний объект в нашей личности. Через имаго отражается, преломляется внешняя и внутренняя реальность человека.

    Имаго глубоко верующего и нравственного человека в христианском мире — Христос.

    Внутренние убеждения, оформленные как некий безымянный принцип, в основании своем имеют имаго, внутренний образец, чей-то внутренний образ.

    Но вернемся в психологическую позицию. Мы медленно, но все-таки подбираемся к идентификации. Для ее понимания нам важно перечислить нарушения в построении имаго. Здесь мы доверимся результатам анализа нарушений имаго, сделанного Штирлином [Цит. по: 88, с.70].

    Первое нарушение — имаго слишком жестко структурированы. Во-первых, это значительно ограничивает радиус их действия; чем жестче имаго, тем больше класс объектов, которые не могут быть пропущены через имаго, они просто не замечаются или отвергаются.

    Следствием такой корреляции является сама невозможность изменить имаго, невозможность снять их гиперидеальность. Чем гибче, терпимее имаго, тем больший класс объектов пропускается через него, тем большую нагрузку испытывает имаго, но тем больше вероятность его изменения.

    Жесткие имаго приводят к так называемым фиксациям, фатальной предопределенности жизненного пути. Отцовская фиксация у девушки может привести к тому, что в мужчине она ценит буквальное подобие отца, вплоть до того, что в мужья выбирается потенциальный алкоголик, т. к. отец был алкоголиком. Понятно, что имаго бессознательно осуществляет выбор. Хотя сознательно поиски могут быть направлены на то, чтобы выбрать не алкоголика. То же самое относительно материнской фиксации; жена выбирается по образу и подобию матери. Или: через пару лет преподавательской деятельности я вдруг с ужасом замечаю, что во многом похож на ненавистного мне в детстве педагога.

    Второе нарушение — имаго нестабильны, крайне изменчивы, неструктурированы. Человек с такими имаго — человек без внутреннего стержня, без царя в голове. Такой человек хаотичен в поиске связей, привязанностей. Такой человек идет на поводу своих бессознательных импульсов и на поводу внешней ситуации. Преломление внешних и внутренних стимулов через имаго не происходит, поскольку и имаго по сути нет. За вечной неизбывной гонкой за впечатлениями стоит тоска по за-

    •|)иксированным объектам или тоска быть объектом таком фиксированной любви. Скорее всего у людей с очень аморфным имаго или с отсутствием имаго не было в дет- С1 не тех значимых лиц, для которых их ребенок пред- ciaил ил ценность, был событием в их жизни, пусть даже • го событие было окрашено негативными эмоциями. Отсутствие таких значимых людей в ситуации социального развития ребенка не дает ему образцов для подражания, для сублимации, перевода энергии либидо и пи штоса на более высокий, собственно человеческий, социально ценностный уровень. Поэтому, видимо, прав Штирлин, который говорит о том, что среди лиц с аморфным имаго чаще встречаются "относительно недифференцированные истерические пациенты" [Цит. по: КК| которые эту энергию либидо и танатоса расходуют, прими u.ituioiсимптомами (см. главу "Образование симп- шмои"),

    Третье нарушение состоит в том, что ребенок выстраи- naeiсноп имаго, дистанцируясь от реальных людей. Его им. и о ничего общего с его социальным окружением не имени II ребенок замыкается в своей собственной скор- иуне Он, как ек. плл бы Фрейд, аутоэротичен и аутоаг- peeiииен, т. е. объектами танатоса и либидо является он. >ю путь Нарцисса. Или ребенок убегает в мир фантазий, мир собственных образов, и ему не нужны партнеры по оПшепию, он общается с самим собой. Это путь аутично- ю реПенки Причинами такой замкнутости на собственном мм noна самом себе является то, что социальное окру + ение ребенка в своем проявлении непредсказуемо, iienpoiно шруемо. Сегодня за рисунок углем на стене пометили, умилились, завтра за подобное же творчество последовало жестокое наказание. Ребенок не может прогнозировать поведение окружающих по отношению к нему, эта непрогнозируемость окружения воспринимается как ситуация угрозы, ситуация опасности. Безопасно и предсказуемо общаться с самим собой. Вот только сейчас мы вплотную подошли к пониманию идентификации. Первоначально кратко можно сказать следующее. Первое нарушение в системе имаго, их жесткая структурированность вызвана тем, что ребенок принимает отношение к нему со стороны близкого лица, он старается соответствовать ожиданиям этого лица по отношению к нему. От меня требуется быть пай-мальчиком — и я стремлюсь соответствовать ожиданиям своего социального окружения (родители, учителя, начальники). Идентификация с социальным окружением означает принятие взаимодополняющих отношений между обеими сторонами общения. Тирану нужна жертва — я становлюсь ею, начальнику нужен безмолвный исполнитель — пожалуйста, я готов быть им и т. д. Ситуация идентификации обладает следующими параметрами:

    Это ситуация иерархических отношений. Тот, с кем я идентифицируюсь, всегда наверху, в позиции сверху. Тот, кто идентифицируется, всегда внизу.

    Тот, кто идентифицируется, находится в жесткой зависимости от вышестоящего.

    Вышестоящий задает, навязывает очень жесткий алгоритм поведения, мышления, жестко контролирует и наказывает за любое отклонение.

    Механизм индентификации может включаться сознательно и бессознательно. Бессознательно личность может как бы предугадывать те последствия, которые наступят в случае отклонения от требуемого поведения, поэтому легче принять, выполнить требования, нежели сопро- тишхяться, благодаря чему усиливается жесткий рисунок поведения жертвы, создается имаго жертвы. В этой реальной ситуации я следую в поведении усвоенному имаго. Чем жестче имаго, тем жестче мое поведение.

    С другой стороны, я одновременно усваиваю и имаго тирана, деспота, палача, тем более, что он рядом со мной и я на своей шкуре чувствую этого тирана. Но это имаго в ситуации с этим тираном отыгрывается в будущем на своих детях, учениках, подчиненных, или "сейчас", но не "здесь" а в другой ситуации, на других "мальчиках для битья".

    Механизм идентификации может запускаться сознательно. Я осознанно рефлексирую последствия неприятия асимметричных, дополнительных отношений с начальником и принимаю на себя роль жертвы, послушника, молчаливого исполнителя. Тут требуется рационализация, оправдания типа: "Это только раз, сейчас у меня нет другого выхода", "Молча выслушаю, а сделаю по-своему" и т. д. Несмотря на то, что первоначально я сознательно подыгрываю начальнику, т. е. держу под контролем ситуацию, тут есть опасность незаметно перейти от ролевого, искусственного проигрывания ситуации к естественному, автоматическому участию в ней.

    Учебный процесс пронизан ситуациями сознательно начинающейся идентификации. Учитель обвинил ученика в списывании. Задано начало идентификации, авторитарный учитель задал ситуацию: ученику нужно согласиться с этим. Попутно заметим, что авторитарный учитель прогнозирует в поведении учеников чаще худшее, чем лучшее, тем самым он создает для себя поле авторитарной инвазии (хочу казню, хочу милую), к тому же удовлетворяется нарциссическая тенденция (я самый умный, добрый, самый честный, а ученики глупы, не мм hiработать, злы, нечестны).

    Предположим, что ученик отрицает факт списывании, и он вполне искренен, он действительно этого не делал. Но учитель не верит ему ("разве можно им дове- рл п.").'Сейчас у него появилась возможность обвинить ученика не только в том, что он списывает, но и к тому же, 'но лжет. Дополнительность, асимметрия ситуациино ip.itmiI, возрастает вероятность ужесточения наказами» I еперь ученик уже не отделается выговором или двойкой iaсписывание. Ситуация личностно расширяется. В психотерроре могуг принять участие вызванные на подмогу другие педагогические силы: директор, родители.

    С большой долей вероятности можно предположить, что этот ученик в будущем, столкнувшись с аналогичной ситуацией, молча, безропотно "проглотит" замечание учителя. Если обвинения учителя были инициированием идентификации, то молчаливое приятие несправедливого упрека учеником означает, что ситуация потенциальной идентификации становится актуальной.

    В качестве литературного примера идентификации с силой может послужить судьба героя пьесы Б.Брехта "Что тот солдат, что этот". Если в начале пьесы он — простой скромный пролетарий, "который не пьет, очень мало курит и почти лишен страстей", который и мухи не обидит, в конце — перед зрителями солдат колониальной армии, "человек-танк", которого

    … охватило желание

    Вцепиться зубами в глотку врагу.

    Древний позыв убивать

    Кормильцев семей, исполняя

    Завоевателей

    Приказ.

    И вся эта метаморфоза произошла буквально за один день, и началом ее послужили то ли неумение, то ли страх (а может все вместе) отказывать в том, чего не хочешь. И это стало началом идентификации с силой [15].

    Педагог, инициирующий процессы идентификации у своих учеников, использует и нарабатывает мощный репрессивный аппарат и преимущество своего положения для того, чтобы сломить сопротивление ученика и чтобы безусловно и безоговорочно тот усвоил его установки. Учебная деятельность при идентификации с такими жесткими установками, способами взаимодействия начинает приобретать замещающий характер, внимание концентрируется не на удовлетворении своих потребностей в самоуважении, в познании всего богатства мира другого человека, а на выработке техник поведения, нацеленных на то, чтобы не попасть в поле внимания учителя. Впрочем эта тактика ученика быстро распознается учителем-авторитаром, ему уже недостаточно того, чтобы ученик не противоречил ему, исчез из поля его внимания как раздражающее пятно. Нет, ученику, сначала уклоняющемуся, потом приходится приложить усилия и для того, чтобы понравиться учителю. Тем самым снижается вероятность проявления агрессии в сторону этого ученика. А как можно понравиться учителю? Просто! Нужно быть прилежным, вежливым, знать, а еще лучше, любить предмет, преподаваемый учителем.

    Принятие установок учителя имеет негативное основание ("только оставь меня в покое"), оно переживается сознанием не как акт свободного выбора, а как жесткая, навязываемая и не подлежащая никакому обсуждению печальная необходимость. Исчезает творческий характер учебной деятельности. Резко сужается психологическое пространство личности в учебной ситуации, оно редуцируется только до прилежного исполнения всех предписаний учителя. Пропадает интерес к учебе, к освоению и расширению своей индивидуальности через школу. В свое время еще советский психолог Л.И.Божович писала, что если ребенок "пассивно подчиняется требованиям взрослого, он в лучшем случае научается воспроизводить усвоенное, но у него не появляется никакой новой потребности, а следовательно, не происходит и существенного продвижения в его психическом развитии" [12, с.441). Данные, которые были получены американскими исследователями и которые мы приводим в следующей таблице, свидетельствуют о том, что и в семье негатив- н. inи доминантная позиция родителей по отношению к. щи мvребенку катастрофически сказывается на его ин- геллекгуилыюм развитии.

    Таблица 1

    Изменение коэффициента интеллекта (IQ) детей за период в три года в зависимости от стиля воспитания в семье

    (Цит. по: 79, с.59.)

    Установка родителей к ребенку

    Изменение IQ

    Akihbhoнеприязненная

    — 1.0

    11. юсивная, без интереса к ребенку

    — 0,5

    Доминантная, жестко контролирующая

    +0,5

    Предоставляющая самостоятельность, но с очень небольшим участием

    +5,0

    Предоставляющая самостоятельность, с

    +8,0

    умеренным участием

    Видимо такую же картину, если еще не хуже, следует ожидать и в школе. Удивительно, что из нашей школы еще выходят здоровые и творческие личности, хотя бы даже в виде исключения.

    Немецкие исследователи В.Кассель и Г.Хентшель обращают наше внимание на то, что учителя с авторитарным типом поведения "хотя и добиваются послушания от своих учеников, но одновременно формируют у них структуру мотивов, не соответствующую воспитательным целям, и хорошая дисциплина у таких учителей не есть свидетельство педагогического успеха" [46, с. 197–198].

    Идентификация с педагогом-деспотом приводит к тому, что ученики выучиваются неадекватным способам взаимодействия, которые они апробируют не только на других лицах, но и на том же педагоге-агрессоре тогда, когда предоставится возможность, тогда, когда ученик не столь зависим от него.

    К таким неадекватным способам взаимодействия, которые есть следствие идентификации с авторитарным режимом школы, относятся следующие.

    Во-первых, это так называемый смысловой барьер. Полностью отвергается любое требование, которое исходит от человека, позволившего в адрес ученика оскорбительное высказывание или действие. Подчеркнем, что отвергается любое требование, даже разумное.

    Во-вторых, это тактический барьер. Подросток заготавливает некоторые логические выкладки, некие житейские высказывания, примеры, суждения, которые призваны опровергнуть некоторые стандартные формулировки, упреки, выговоры со стороны взрослых. Такие "заготовки" не способствуют взаимопониманию, ситуацию не разрешают, но у подростка часто формируют чувство, что он вышел победителем в перебранке со взрослым.

    В-третьих, это охота за промахами с целью дискредитации взрослого. Любая ошибка со стороны нелюбимого, ненавистного педагога в сфере предметности (оговорился, сделал грамматическую ошибку на доске и т. д.) замечается и с восторгом доносится до учителя. Такое поведение учащихся — хороший индикатор нарушенных отношений между учениками и учителем.

    И, наконец, в-четвертых, это ситуация вымещения, переноса неотреагированной агрессии на другое лицо, на неодушевленные предметы, животных как "сейчас и здесь", так и в будущем (см. главу "Перенос").

    Жуткое правило идентификации: тот, кого топтали и клевали и кто безропотно принимал это, тот как правило из таких ситуаций извлекает только один урок: если позволят обстоятельства, я тоже буду клевать и топтать.

    У лиц, которые часто использовали и продолжают использовать практику идентификации, очень ригидные имаго, которые по сути диктуют только два полюса поведения: или абсолютно безропотное поведение по отношению к сильному, или позиция кулака по отношению к слабому. Идентифицирующий и не мыслит возможности диалогического обращения с тем и другим.

    Весь смысл работы с идентификацией состоит в формировании внутренней диалогической установки по отношению к имаго, к тем внутренним образам, правилам, сущностям, которые мы усвоили от других. Это должно быть не слияние с имаго (в этом случае, если я сливаюсь с имаго, я идентифицируюсь с другими; мой собственный образ, мое собственное Я — есть только слепок дру- I otо образа, другого чужого Я, здесь мое заменено друшм), да,)го не слияние с имаго другого человека, а диалог с ним, это сознание того, что ты во мне присутст- вуешь, но ты — это ты, а я — это я.

    Это не означает низвержения авторитетов, это озна- час г, что наряду с другими авторитетами должно появить- (и и мое Я как авторитет. Диалогическое общение с ииоритетом возможно, если в диалоге участвуют два ав- юритета, мой и твой. В противном случае, если авторитет один, то это всегда вытеснение другого, не авторитета, на периферию общения.

    Я должен постоянно рефлексировать свое поведение вопрошанием: "То, что я совершаю, совершаю Я или кто-то другой — отец, мать, учитель, начальник, другой авторитет? Может быть, я дал себя банально запрограммировать? стал игрушкой чужой воли, чужого авторитета?" Непременно нужно задаваться вопросом, когда стал игрушкой, когда я подыграл внедрению другого в себя? Когда мне стало легко не сказать "нет"?

    Жизнь начинается как судьба, но она же продолжается как преодоление судьбы.

    8. Образование симптомов

    Наряду с другими защитными техниками, которые поражают своей изобретательностью и изощренностью проявления, эта техника защиты удивляет своей нелогичностью и слепым движением к разрушению как психики, так и тела. Эта техника поражает своей разрушающей обращенностью против того, кого она якобы призвана защищать.

    По большому счету образование симптомов следует считать одной из разновидностей переноса, а именно вымещением, объектом которого является сам носитель этого защитного механизма.

    Вероятность возникновения защиты этого типа тем выше, чем сильнее и (или) длительнее воздействия внешних или внутренних блокираторов желаний, с одной стороны, и чем невозможнее убрать эти блокираторы и сильнее исполнить свои желания, осуществить свои цели, — с другой. При этом невозможность устранения фрустратора сопровождается невозможностью от- реагирования агрессии на виновнике или на замещающем его предмете (вымещение). И тогда предметом агрессии становлюсь я сам.

    Обращение или возвращение энергии танатоса на самого себя вызвано принципиальной невозможностью отреагирования вовне. Благодаря наличию цензуры Сверх- Я (даже если эта инстанция и не очень сильно развита, но главное, она есть), агрессия на другом лице, на животных и на неодушевленных предметах сопровождается сознательными или бессознательными угрызениями совести, чувством вины, что и является страхом перед Сверх-Я. К страху перед Сверх-Я может присоединиться страх Я перед реальностью в том случае, если отреагирования происходили не на безропотных мальчиках для битья, а на равных себе или на тех, кто сильнее тебя.

    Можно даже сказать, что неотреагированная до конца агрессия вовне возвращается на себя, обогащенная страхами возмездия и укорами совести. Тут одно из двух: если и бить кого-нибудь, то с чистой совестью — или не бить вообще. Но всякое битье другого — это в конечном счете удар по своему Сверх-Я и Я.

    Обращенность против себя оборачивается образованием телесных и психических симптомов, т. е. знаков болезни.

    К физическим телесным симптомам относятся: холодные ноги и руки, потливость, сердечная аритмия, головокружение, жестокие головные боли, повышенное или пониженное давление, инфаркт миокарда, повышенная кислотность, гастрит, язва желудка, мышечные спазмы, дерматиты, бронхиальная астма и т. д. Боимся, что перечислить в конце концов пришлось бы больше половины симптомов, отраженных в медицинских справочниках.

    Психическая симптоматика еще более бесконечна: ри шражительность, плохая концентрация или рас-н|п и-ни мое 11. внимания, депрессивные состояния, чувство неполноценности, повышенная тревожность, пути зм и т. д.

    В восприятии симптоматики существуют определенные закономерности. Люди менее всего склонны серьезно воспринимать психическую симптоматику. Исключение составляет симптоматика, выраженная на уровне болезни, клиники. При этом индивид с трудом воспринимает гот факт, что многие физические симптомы связаны с психическими заболеваниями. Как правило, психопатическую симптоматику неклинической выраженности игнорируют. На нее обращают внимание, если она уже катастрофически сказывается на возможности вести обычный образ жизни. Но и тут к психотерапевту, к психоло- гу не спешат (справедливости ради следует сказать, что фигура психолога в нашем обществе редка, нова, необычна, к тому же часто за психологов выдают себя люди, которые не имеют психологического образования, но которые самонадеянно считают, что они могут заниматься психологической диагностикой, консультированием и психотерапией). Дело доводят до того, что необходимо обращаться к медику, психиатру. Но эта "тяжелая артиллерия" не привыкла, а может и не хочет иметь дело с душой, ей нужно тело. Тело — это зримо, осязаемо. Если работа с психикой в психиатрических клиниках ведется, то в основном через тело (конечно, есть и исключения, но они именно исключения). Психотропные лекарства действуют на психику опосредованно, снизу вверх, через изменение соматики. Содержание психических патологий, проблем, конфликтов меньше всего интересует врачей, а если и интересует, то только для того, чтобы дифференцировать диагностику, например, для того, чтобы отличить бред преследования от бреда ревности и т. д. Справедливости ради нужно сказать, что многие психические заболевания частью своей этиологии имеют и телесные причины (нарушение химизма тканей, травма, токсикоз и т. д.). Вообще заболевание — это следствие конвергенции самых различных причин.

    Но есть та область психических заболеваний, чья этиология совершенно не биологическая, не соматическая, а собственно психическая и социальная. Это — область психоневрозов (чаще используют просто термин "невроз", но тут может возникнуть недоразумение; есть, например, невроз желудка).

    Невроз — это, конечно, неудавшееся вытеснение. В этом отношении невроз может быть поставлен в один ряд с описками, оговорками, ошибочными действиями, сновидениями и "грезами наяву" (фантазиями). Через невротическую симптоматику, так же как через сновидение, оговорку и т. д. прорывается бессознательное. И в неврозе это бессознательному удается. Благодаря неврозу фрустрированное желание, внутренний конфликт предстает сознанию индивида. Но, во-первых, индивид страдает, "болеет" невротической симптоматикой, во-вторых, невротические симптомы нужно еще расшифровать, их символику нужно разгадать (аналогичная ситуация со сновидением). Довольно часто страдающий смутно догадывается, какая проблема скрыта за симптомом, но полная разгадка ему бывает не под силу (тут как раз и нужна помощь психолога, психотерапевта или психоаналитика) или разгадка может быть сама по себе чудовищна для сознания, и тогда под бдительным оком цензурального Сверх-Я она не допускается до осмысления.

    Уход в симптоматику, в болезнь — своеобразное решение нерешаемых проблем в жизни индивида.

    Отчего человек выбирает язык симптомов? Психоаналитически на этот вопрос довольно точно ответил К.Ом: "Энергия влечения, которая не может разрядиться в целенаправленной, желаемой активности, выбирает форму выражения, которая по ту сторону задачи, которую необходимо решить, и по ту сторону желания, которое нужно удовлетворить. Она связывается в симптоме" [88, с.80]. Другими, его же словами: "Симптом оттягивает на себя энергию влечения" [88, с.81].

    Человек не смог реально решить свои проблемы, не смог сублимировать первичные желания либидо и танатоса на социально приемлемых предметах. Не решают проблемы и другие защитные механизмы. Мало того, их интенсивное использование как раз инициирует образование симптомов. Человек отказывается от надежды самоактуализации в нормальном мире, в процессе взаимодействия с людьми. И через симптом он сообщает об этом своему окружению. Как сказал бы Фрейд, для своей неспособности и своего бессилия что-либо изменить в своей жизни человек, например, находит соматическое выражение, как это происходит в случае с истерической конверсией (convertio= обращаю, направляю) — классическим неврозом, наиболее часто встречавшимся в эпоху Фрейда. Сейчас он встречается довольно редко. Сейчас возможностей для выражения своих проблем и исполнения надежд самоактуализации гораздо больше. Истерия была изначально сугубо женским неврозом эпохи Шар-ко и Фрейда. Для буржуазной дамы средних слоев истерия иногда была единственной возможностью если не самоутвердиться, то, по крайней мере, сообщить миру, что и у женщины есть проблемы, что она человек.

    Истерический припадок — это невербальное сообщение ("пантомимическая фантазия") миру. Но это не только сообщение, а и первичное переживание проблемы, первичное отнятие энергии у ущемленного аффекта и перенос, связывание его на соме, теле.

    У Фрейда была пациентка, которая долгие годы страдала от невралгической боли на лице:

    "Мне было любопытно, был ли вызван этот симптом психическими причинами. Когда я попытался спровоцировать травмирующую сцену, я увидел, что больная перенеслась в период своей наибольшей чувствительности по отношению к своему мужу: рассказала о разговоре, который она вела с ним, о его замечании, которое она болезненно восприняла, затем она вдруг неожиданно схватилась за щеку, громко вскрикнула от боли и сказала: "Это было для меня как удар по лицу". Однако благодаря этому боль и симптом исчезли" [Цит. по: 86, с.63].

    Невралгическая боль на лице была истерическим, беспомощным ответом на оскорбление со стороны своего мужа.

    Истерическим ответом был у Петра I нервный тик на лице, возникший как реакция на те ужасные сцены, которые он пережил во время стрелецкого мятежа, когда он только таким образом, через симптом, мог отреагировать свое яростное бессилие. Позднее, уже в период своего всевластия, этот тик проявлялся, когда Петр страшно гневался, и гнев был уже реакцией послесловия на то, что страшно и унизительно, что не нравится, но что уже произошло и ничего нельзя было сделать.

    Иван Грозный был беспомощным свидетелем диких сцен в царских палатах и в Боярской думе. Ответом на эти сцены стала патологическая структура характера.

    Истерическая конверсия (связывание психической энергии на соме в виде симптома, в виде аномалии, в виде болевых ощущений) — свидетельство того, что вытеснение в определенной мере удалось, психологическая проблема не осозналась. Эта проблема переместилась вниз на уровень физиологии, на уровень тела и застряла. И вытащить ее только физиологическими средствами (лекарствами, хирургическим вмешательством) невозможно. Поскольку этиологически истерический невроз истоком имеет психологическую проблему, "психодинамический ядерный конфликт" (Ф.Александер), то избавиться от него можно только психологическими средствами. Фрейд, например, это делал, перемещая пациента в психотрав- мирующую ситуацию; он ее вызывал, заставляя пациента все время "крутиться" вокруг проблемы; в конце концов вызывал катарсис и тем самым происходило избавление от симптома.

    Другие неврозы могут сопровождаться образованием соматических симптомов, но не это главное в их картине, в их нозологии. Здесь главными являются особые психические состояния, которые болезненно переживаются (страхи, депрессии, дисфории, эйфории и другие аффекты), и особые действия и (или) помыслы, абсурдность которых часто осознают сами пациенты. Все это и делает неадекватной жизнь невротика и заставляет его страдать (в отличие от психотика, поведение которого еще более неадекватно, но он чаще всего эту неадекватность не ощущает). Невротик сам страдает от невозможности стать нормальным, от невозможности изменить себя, приладить себя к этому миру, от невозможности изменить мир, чтобы сделать его объектом для себя. Пси- хотик без задержки и без сомнения меняет мир и себя. В случае с психотиком страдает мир.

    При неврозе навязчивости (ананкастическая симптоматика) вытеснение не имеет полного успеха. Казалось бы, содержание предмета, связанного с влечением (например, страх за жизнь своего ребенка в приводимом нами случае с женщиной на юге), исчезает, вытесняется. Но вытесненное проникает в сознание в другой предметности, другим замещающимся аффектом (страх перед круглыми предметами, если продолжить наш пример). Аффективность ущемленного (не нашедшего разрядки) состояния снижается, сознанию подсунут тот предмет, бояться которого можно (страх социализировался). Опасность от сына не отвести — и жить с вечными укорами совести, что плохая мать, недосмотрела, невозможно. И реальный страх за жизнь сына и жуткий укор самой себе превращается в реальный социально приемлемый симптом: страх перед круглыми предметами. Это страдание уже выносимо. К тому же как симптом он может вылечиться, от него можно избавиться. Невроз навязчивых состояний — это попытка самолечения какой-то фобии. Опасности от острых, круглых предметов можно избежать, если делать то-то и то-то. (А вот "кто на черточку наступит, тот Ленина погубит".) В результате такого самолечения возникает еще один симптом — "навязчивые состояния".

    Шансы на избавление от этого невроза тем больше, чем больше осознается, что предмет социально приемлемых страхов в действительности маскирует реальный предмет реального страха, но замененного в силу своей невыносимости. Часто ананкасты смутно ощущают эту подмену. Чем больше маниакальной убежденности в реальности и обоснованности тех актуальных, явных страхов, которые имеет больной, тем ниже шансы выхода на сокрытое содержание страхов, выхода на бессознательные страхи, которые сокрыты нынешними явными страхами. Впрочем, это уже не невроз, а психоз, когда присутствует маниакальная убежденность. Вспомним еще раз пример смолодым ананкастом, который каждый раз, покидая дом, проверял, выключены ли все лампы, выдернуты ли все шнуры из розеток. Эти навязчивые и обстоятельные обходы дома должны были обеспечить уверенность, что дом в его отсутствие не сгорит. Но ведь иногда же при обходе не выдергивал шнура, иногда даже втыкал в розетку шнур. Ведь хотел, чтобы дом сгорел, и таким образом хотел избавиться от своего отца: потерю дома отец не переживет, в лучшем случае станет алкоголиком, и тогда пациент возьмет на себя роль главы семейства (Эдипов комплекс устранить отца-конкурента). То, что иногда ошибался в своих навязчивых обходах дома, означает, что бессознательное прорывалось наружу и говорило ему: твои страхи и обходы — это подмена, на самом деле ты другого хочешь, другого боишься.

    Психологические отклонения в поведении, психические заболевания, в том числе соматические симптомы при некоторых неврозах и психозах достаточно легко причислить к защитным техникам как паллиативным средствам решения и актуальной, и жизненной ситуации человека. Ситуация с классическими соматическими заболеваниями, с тем, что всегда было интересом не психолога, а врача-медика, гораздо сложнее. Тут-то причем психологическая защита? Тут-то что защищают, скрывают соматические заболевания? На этот вопрос мы сможем ответить, если обратимся к так называемой психосоматической медицине.

    Психосоматическая медицина возникла в двадцатые годы нашего столетия как реакция на механическую, ато- мистски-молекулярную ограниченность естественнонаучной медицины.

    Концептуально психосоматическая медицина рассматривает человека как некую целостность, как личность (а не просто как биологическое тело) со своей жизненной судьбой и актуальной жизненной ситуацией. Если классическая естественно-научная (лабораторная) медицина исследует и лечит реальные патологические процессы, в лучшем случае всего человека как некий единый организм (заметим: организм), то предметом психосоматического интереса является (как видно из самого определения "психосоматический") как физическое (соматическое), так и психосоциальное бытие человека

    В области этиологии (происхождения болезни) выдающиеся теоретики и практики психосоматической медицины работали с моделью мультикаузальной (многопричинной) обусловленности (Ф.Александер) или плюралистической моделью патологических факторов (Т.Юксюоль), т. е. психосоматики исходили из того, что "вместо одной и (или) даже нескольких причин возникновения болезни следует предположить наличие целой совокупности самых различных факторов, которые, сочетаясь, запускают процесс болезни" [99, с.239]. При этом факторам психологическим приписывается определяющая роль. Один из самых крупных психосоматиков Франц Александер считал, что в этой "мультикаузальной обусловленности" первую скрипку играет тип психоэмоционального исходного конфликта, или "ядерный психодинамический фактор", который как правило может отстоять от самой болезни далеко во времени.

    Некоторые из психосоматиков, например, Ф.Дун- бар [75], считали, что характер нозологии и патогенеза болезни определяет структура личности, в частности ее характер. Согласно ему же к образованию симптомов сердечно-сосудистых болезней предрасположены целеустремленные, прилежные, много и фанатично работающие люди, не спонтанные, а постоянно контролирующие свое поведение. Их своеобразным антиподом являются люди, которые как правило импульсивны, нацелены на ежедневные радости, далекое будущее их мало волнует, люди, экстремально отрицающие авторитеты (мать, отец, воспитатель, муж, управляющий и т. д.). При этом для них характерно чувство вины и подверженость самоистязаниям. Люди с подобным типичным поведением, как правило, жертвы несчастных случаев. По Александеру, в далекие детские годы эти ядерные конфликты возникают вследствие подавления первичных влечений ребенка.

    Рассмотрим психоаналитическую трактовку некоторых соматических симптомов.

    "Ядерным психодинамическим ядром" этиопатоге- неза язвы желудка является следующая конфликтная ситуация [73].

    Во-первых, потенциальный язвенник желает остаться в зависимой инфантильной ситуации. Он желает, чтобы его любили, чтобы о нем заботились. Ему нужно быть объектом любви и почитания, заботы и ласки. Это состояние должно напоминать состояние в почти младенческом возрасте, когда ребенка любили, о нем заботились, над ним ворковали, его кормили. Желание любви у потенциального язвенника как раз является регрессом, возвратом в это инфантильное состояние. В детстве произошла фиксация на этом состоянии в одном из двух случаев: или ребенок недополучал любви и заботы, "не доел", или его "перекормили" любовью и заботой, не давали и шага самостоятельно сделать, поработили своей любовью. В обоих случаях с возрастом взращивается чаще всего на бессознательном уровне комплекс неполноценности.

    С другой стороны, этой тяге иметь защиту, быть любимым противостоит тенденция, желание приобрести независимость, автономность, разорвать пуповину, зависимость. Эта тенденция особенно сильно проявляется в первый кризис детства ("Я сам") и в пубертате.

    В результате обе тенденции взаимно усиливаются; чем больше хочется любви и внимания, тем резче проявляется желание независимости и автономности.

    Чаще всего внешне конфликт проявляется в агрессивном, отчужденном противостоянии тому, от кого и хотел бы получить помощь, любовь, заботу, убежище (см. главу о реактивных образованиях), но…

    В самых глубинах бессознательного присутствует такое же желание любви, защиты, комфорта, как у маленьких детей. Но это субдоминантное поведение от сознания тщательно замаскировано, скрыто под агрессивным, иногда почти наглым поведением, честолюбивыми тенденциями. Правда, иногда вдруг на мгновенье агрессивное поведение сменяется раскаянием, чувством вины, угрызениями совести. Добавим, что не у всех потенциальных язвенников наблюдается внешняя агрессия, внешний напор; может и явно присутствовать пассивная "стойка", оральные желания: "Ну, полюби меня!" или "Люби меня больше!".

    Если не осуществляется желание быть любимым, если это инфантильное желание гиперкомпенсировано собственной независимостью, сверхответственностью за все и за всех, если инфантильная любовь не сублимирована на более высокий уровень любви, на равенство и богатство позиций (быть не только объектом, но и субъектом любви: любовь не только как секс, но и духовная любовь), то потенциальный язвенник вступает на путь регрессивного замещения: "быть любимым" подменяется "быть накормленным". Раньше в далеком детстве оба эти состояния во времени сливались, они представляли единое целое. А сейчас? Сейчас продолжает работать символ "быть сытым", он символизирует, опосредует состояние быть любимым. Кстати, этот символ широко распространен в быту: накормить гостя, дать ему приют означает, что он любим, уважаем.

    Желудок функционирует реально в ожидании символической пищи. Он начинает выделять желудочный сок. Процесс ожидания и переваривания символической пищи протекает независимо от динамики функционирования реальной потребности в пище. Но символическая еда ожидается, а затем "переваривается", как это происходит в ожидании и переваривании реальной пищи. В результате желудок подвергается хроническому воздействию гиперсекреции желудочного сока, которая начинает медленно, но верно изменять кислотную среду желудка и его стенки. Постоянный "перенапряг" кислотной среды, вазомоторики и нейроэндокринной системы желудка приводит к появлению первых симптомов "невроза желудка": изжоги, отрыжки, ощущений боли. Это — сигнал начинающейся или уже продолжающейся эрозии стенок желудка; ну, тут уже и до язвы недалеко.

    Аналогичной этиологией обладают почти все болезни желудочно-кишечного тракта, в том числе язва двенадцатиперстной кишки, а также бронхиальная астма. Чрезмерная, неразрешимая в детстве и подростковом возрасте зависимость от матери или замещающего ее лица сказывается на развитии личностных характеристик. Инфантильная зависимость в детстве формирует пассивные тенденции, готовность к личностной зависимости, желание защиты у другого лица в моменты опасности. Если брать физиологический уровень поведения, то можно сказать, что у этих индивидов наблюдается вегетативный дисбаланс в пользу доминирующего функционирования парасимпатической нервной системы, которая как раз и иннервирует желудочно-кишечный тракт.

    Вместо того, чтобы мобилизовать свои усилия активно выходить из конфликтных ситуаций, индивид прекращает активность, снижает возбуждение (за что отвечает симпатическая нервная система). Его поведение напоминает поведение человека расслабляющегося, релаксиру- ющего ("вегетативный отдых"). Предельным примером тому является человек, у которого наблюдается диарея (усиленная дефекация), когда он ощущает себя в опасности.

    Психодинамическим ядром этиологии болезней сердечно-сосудистой системы (функциональная гипертония, ангина, мигрень, ревматоидный артрит) является постоянная неспособность свободного отреагирования возбуждения, агрессии. Это, как правило, люди прилежные, целеустремленные, честолюбивые, неспонтанные. Всю свою активность они подменяют долгосрочными целями. Они стремятся к успеху, высоким социальным достижениям. Такой набор личностных свойств часто встречается у лиц определенных профессий (юристы, менеджеры, педагоги).

    Коронарные кандидаты — это как раз они, если набор перечисленных свойств выражен ярко, выпукло. Чрезмерное честолюбие, чрезмерная активность, завышенный уровень притязаний, плюс неумение расслабиться — и коронарная симптоматика гарантирована. В этом случае преобладает активность симпатической нервной системы. Она постоянно чрезмерно возбуждена, она готова к большим усилиям, она постоянно держит весь организм в режиме всеобщей мобилизации, а отреагирования нет или оно мало, или оно психологического комфорта не приносит. Физиологически этот напор находит свое выражение в повышенной сердечной деятельности, повышенном кровяном давлении, расширении кровеносных сосудов в скелетной мускулатуре, повышенном выделении углеводов (симпатическая система как раз иннер- вирует эти органы). Но это не то повышение нагрузки, не то повышение возбуждения, которые тренируют организм. Ведь разрядки нет, нет расслабления. Сильное Сверх-Я запрещает отреагирование. Результат — перегрузка, изнашивание организма и психики, закрепление (хро- низация) основного психодинамического конфликта и образование патологической психической и физиологической симптоматики.

    Для женщин, которые подвержены угрозе тиреотоксикоза, ядром этиологии является угроза безопасности, постоянно переживаемая в детском возрасте, частые страхи смерти. Чаше всего переживание этих состояний вызывается неблагоприятными условиями воспитания: неудачный брак родителей, нестабильность поведения и личностных свойств хотя бы одного из родителей. В актуальной ситуации беременные женщины включают страхи за судьбу своего плода, за свою судьбу. В результате резкое повышение тревожности, плаксивости.

    Психосоматики считают, что если болезнь обусловлена нарушенными ранее или сейчас отношениями с социальным окружением, то конечно же, наряду с медикаментозным лечением требуется психотерапевтическая или даже психоаналитическая проработка ядерного психоэмоционального конфликта. Вот почему психосоматика является методом, "который рассматривает отношение между врачом и пациентом как систему взаимообоюдных межличностных реакций" [73, с.47]. Психоаналитически ориентированный врач-психосоматик рассматривает отношения между врачом и пациентом как модель отношений, на которой могут быть проиграны реальные нарушенные отношения пациента с миром.

    И вновь мы подходим к вопросу: а отчего защищает соматическая симптоматика?

    Относительно невротической симптоматики Фрейд писал, что "так много людей убежали в невроз от жизненных конфликтов, разрешение которых стало им не по силам, и получили при этом несомненную, хотя со временем дорогостоящую выгоду от болезни… Кому из вас не случалось обнаружить такие причины, скрывающиеся за неврозом, что он должен был признать болезнь самым лучшим из возможных в данном положении выходов?" [58, с.70–71]. Это же можно отнести и к соматической симптоматике.

    Бегство в болезнь — это попытка физиологическим способом решить психологические и социальные проблемы, скорее избавиться от них путем перевода их на уровень физиологической регуляции, заостряя их до болезненного симптома. Выгода от болезни двоякая. Во-первых, к больному совершенно иное отношение, ему больше внимания, больше забот, больше если не любви, то сочувствия и жалости. Иногда это единственная цель, к которой стремится болезнь. Иногда только через болезнь, через симптом я возвращаю, предъявляю утраченные в здоровом состоянии отношения со своим окружением.

    Трехлетнему ребенку, которого отдали в детский садик, ничего не остается, как заболеть, чтобы его вновь вернули домой, к любимой маме.

    Во-вторых, выгода от болезни состоит в том, что со мной, с больным, будут работать, меня будут лечить. Болезнь — это призыв к помощи со стороны. Болезнь причиняет страдания, но болезнь приносит и помощь. И кто знает, может быть, врач, работая с симптоматикой, разгадает и устранит действительные причины. Фрейд: "Болезненные состояния не могут существовать, когда загадка и разрешается, и разрешение их принимается больными" [58, с.69].

    Но выгоды от болезни чрезвычайно сомнительны. Во- первых, болезнь все же приносит страдания, иногда невыносимые. Во-вторых, если это уход, бегство в болезнь, то болезненное замещение в удовлетворении потребностей все же не реальное удовлетворение желания, не действительное решение проблемы. В-третьих, болезненная симптоматика может зайти так далеко, настолько хрони- фицироваться, а болезненные, патологические состояния стать настолько необратимыми, что выход из болезни становится невозможным. И тело становится жертвой нерешенных психологических конфликтов. Слабое Я, слабая душа следствием имеют немощное тело, которое в свою очередь становится алиби для слабого духом и душой человека.

    Работа с бегством в болезнь. Традиционная медицина, когда она действительно работает с болезнью, задается вопросом: Почему человек заболел, какие причины обусловили появление и течение болезни? Вопрос "Почему?" — самый радикальный для медицины. Дальше этого вопроса медик не идет.

    Однако относительно болезни можно и нужно задать вопрос еще более радикальный: Зачем, для чего мне эта болезнь? В чем смысл "болезненного" послания для меня? О чем говорит моему психическому моя физическая, соматическая патология? Какую нерешенную психическую проблему она маскирует и одновременно символизирует?

    Видимо, в почти каждом жизненно приобретенном симптоме существует психологическая компонента, подоплека. Собственное тело "подставляется" вместо того объекта, на который первоначально должна была быть направлена неструктурированная энергия бессознательного. Скорее всего, это энергия танатоса. При действительном разрешении ситуации энергия танатоса направляется на окружение, на среду, ее преобразование, в результате чего могут быть удовлетворены какие- то потребности.

    В случае с бегством в болезнь энергия танатоса, встречаясь или с препятствием со стороны среды, или с препят- стниями цензуры Сверх-Я, которые запрещают проявлять деструкцию в адрес среды, ретрофлексируется, т. е. эта энергия разворачивается назад и с той же силой бьет по телу, по самому слабому его участку. ДляЯ разрушение собственного тела через появление симптоматики более безопасно, чем наказание или угроза наказания со стороны среды или угрызения совести.

    К тому же разрушение тела происходит бессознательно, и определенное время патологические изменения не ощущаются. Но даже тогда, когда патология накопилась и уже дает сознанию о себе знать, Я обманывается и не связывает физическую симптоматику с нерешенными жизненными проблемами.

    Видимо, осознание связи болезненной симптоматики со своей психической основой — первый шаг в работе с психологической защитой "бегство в болезнь".

    Второй шаг состоит в принятии того, что хозяином, субъектом этого симптома, этой болезни являюсь я. Это — мой симптом, это — моя болезнь. Это — следствие моего слабого Я, которое пошло на поводу запретов реальности или цензуры Сверх-Я. Мое Я позволило мне иметь этот симптом. Видимо, этот симптом мне для чего-то нужен.

    Третий шаг — это осознание того, как я создаю симптом. Мы хотим подчеркнуть формулировку "Как я делаю симптом", а не "Как симптом проявляется". Во второй формулировке я снимаю с себя авторство симптома, тут симптом как бы действует объективно, проявляется помимо моей воли.

    Четвертый шаг — это осознание того, что скрывает симптом. Или вопрос можно задать по-другому: "Для чего мне этот симптом?"

    Понятно, что выделение шагов в этой работе чисто условно.

    Сердечные боли… У меня болит сердце. Какая душевная сердечная боль скрывается за физической сердечной болью? Устраню ли я свою физическую боль в сердце, не устранив, не разрешив душевной сердечной боли? Хотим обратить ваше внимание на то, что выражение "сердечные боли" используется как в прямом значении, так и в переносном, метафорическом.

    У меня болит горло. Как оно болит? Оно у меня сжимается. Не хочу ли я кричать? Что я хочу выкричать? Кому я хочу кричать? Может быть, на кого я хочу кричать?

    У меня болит горло? У меня комок в горле? Что это за комок? Что я не могу проглотить? Какие слова, выражения, звуки застряли у меня в горле? Чего я не хочу сказать? Чего я боюсь сказать, вымолвить? А может быть, чего я не хочу впустить в себя, проглотить? Какую обиду я не могу проглотить?

    Или: я чувствую тошноту внутри. Чего я не могу переварить? Чего я не могу принять, усвоить? От чего меня тошнит? Примечательно, что в языке, передающем физическую симптоматику ("Меня тошнит", "У меня за него болит сердце", "У меня внутри все сжимается от страха") уже есть возможность метафорического переосмысления состояния, уже есть возможность выхода на содержание проблемы.

    Завершая эту главу, приведем в качестве примера работы с симптоматикой случай из практики гештальтте- рапевта Ф.Перлза:

    "Один скрипач был направлен ко мне со спазмом, который развивался в левой руке через 15 минут игры на инструменте. У него было стремление стать солистом, но пока он играл в оркестре, спазм не возникал. Все невралгические обследования дали отрицательный результат. Это был психосоматический случай и требовался психоанализ…

    Когда он пришел ко мне и сделал движение к кушетке (при классическом психоанализе пациент лежит на кушетке. — Э.К.), я остановил его и попросил принести скрипку.

    "Зачем?"

    "Я хочу увидеть, как Вам удалось создать спазм".

    Он принес скрипку и стал великолепно играть стоя. Я увидел, что он опирается на правую ногу, а левая нога обвивает правую. Примерно через 10 минут он стал покачиваться. Качание незаметно нарастало, в течение последующих нескольких минут движение пальцев замедлилось, ноты стали исполняться неаккуратно. Он прервал игру.

    "Вы видите? Становится трудно. Если я заставлю себя продолжать, то разовьется спазм и я не смогу играть совсем".

    "И у Вас никогда не бывает спазмов, когда Вы играете в оркестре?".

    "Никогда".

    "Вы сидите?"

    "Конечно, но как солист я должен стоять".

    "Хорошо, позвольте мне помассировать Ваши руки. Сейчас встаньте. Поставьте ноги раздельно, слегка согнув в коленях. Теперь начните снова".

    Через 20 минут великолепной игры слезы навернулись ему на глаза. Он бормотал: "Я не могу поверить, я не хочу поверить".

    Тем временем его сеанс закончился, но я попросил своего следующего клиента подождать. Это было слишком важно! Я хотел убедиться и позволил моему клиенту поиграть еще несколько минут" [43, с.63–64].

    Перлз показал своему клиенту, как с помощью таких бессознательных манипуляций с телом тот создает симптом спазма, когда солирует. Видимо, спазм позволял клиенту не быть солистом и тем самым не обнаружить, что его исполнительские способности не столь велики, как ему хотелось бы. Перлз отмечает, что несмотря на исчезновение спазма и предоставившуюся возможность стать солистом, его клиент так и не стал выдающимся исполнителем. По крайней мере, Перлз никогда не видел имени своего клиента в ряду выдающихся солистов.

    9. Реактивные образования

    Как правило, считается, что проявление реактивного образования инициируется конфликтом между желанием и запретом на его удовлетворение со стороны строгого Свсрх-Я. Цензура запрещает мне даже думать об этом желании, вся ее работа направлена на вытеснение предмета удовлетворения желания. Продолжающийся конфликт между сильным желанием и репрессивной цензурой Сверх-Я пробуждает страх не соответствовать общепринятым нормам поведения.

    Примером реактивного образования может служить обычная ситуация в детстве мальчика: его незаслуженно обидели, ему хочется выплакаться. Это желание вполне правомерно и оправдано как физиологически, так и психологически. Физиологически плач представляет собой разрядку, мышечное отреагирование, релаксацию. Психологически плач обслуживает потребность в утешении, ласке, в любви, в восстановлении справедливости. Но в случае с мальчиком эта нужда в разрядке и желание утешения сталкиваются с требованием со стороны своего окружения, со стороны, как правило, очень значимых, референтных лиц, отца, матери, старшего брата, учителя: "Мальчики не плачут!". Это требование принимается, подхватывается цензурой Сверх-Я тем быстрее, чем значимее для мальчика лицо, которое требует от него следовать этой заповеди. Позывы на плач прекращаются сокращениями диафрагмы, мышечным напряжением. Прерванное действие, прерванный гештальт "плач" соединяется со своей противоположностью "мальчики не плачут". Этот скомканный, противоречивый, "двуполый" и непроигранный гештальт живет дальше, стягивая на себя массу энергии, что выражается в постоянных напряжениях, мышечных зажимах, ригидном поведении, неспособности отреагирования. И теперь уже в ситуациях, естественной реакцией на которые должен быть плач, есть только твердость, непоколебимость, железная воля, мужество — все те достоинства, которые так красят мужчину. Естественная стратегия на ситуации обиды, потери сменилась на противоположную, осуществляемую под строгим контролем Сверх-Я.

    В результате реактивного образования поведение сменяется на противоположное, с обратным знаком. При этом предмет желания, предмет отношения сохраняется. Изменяется знак отношения, вместо любви ненависть и наоборот.

    Рассмотрим широко распространенную ситуацию в подростково-юношеской субкультуре, которая чрезвычайно строга к проявлениям нежности мальчика к девочке. Такое поведение подвергается насмешкам, остракизму, сопровождается страхом отлучения от референтной группы. В то же время подростковый период — это пора первой любви, первой влюбленности, любовных томлений. Любовь и нежность подростка по механизму реактивного образования трансформируется в поведение, которое со стороны, внешне считается как противоположное нежности и влюбленности. Мальчишка донимает девочку, доставляет ей самые разные неприятности: дергает за волосы, бьет портфелем по голове, не дает ей проходу. Как правило, мальчик не осознает действительные причины столь "пристального" внимания к девочке.

    Чуть постарше цензура Сверх-Я подростка и юноши разрешает любить противоположный пол, но это же Сверх-Я, четко унаследовав жесткую мораль юношеской субкультуры, предписывает сопровождать любовь довольно циничным аккомпанементом, бравадой, запретами на простые и искренние отношения. Тут есть огромная опасность, что любовь в столь циничном сопровождении так и не проявится в своей естественности, искренности и нежности. Мало того, циничное отношение к девушке может вообще сделать невозможным проявление любви, и тогда от нее останутся только эти грубые и циничные отношения. В этом случае реактивное образование свершило свое черное дело, оно "защитило" личность от насмешек своих сотоварищей и одновременно от настоящих чувств. В так называемой народной мудрости реактивное образование получит свое подкрепление в высказываниях, которые усваивает и женский пол: "Если бьет, значит любит".

    Чем авторитарнее общество и репрессивнее культура, тем больше вероятность формирования репрессивной цензуры Сверх-Я и тем больше вероятность проявления реактивных образований. На уровне социального поведения реактивные образования находят свое выражение в строгом следовании социальным стереотипам: "Мальчики не плачут", "Водиться с девчонками — позор", "Я начальник, ты дурак", "Хороший начальник всегда строг" и т. д.

    Пример действия стереотипа "Порядочный человек не ненавидит" на формирование реактивного образования рассматривает в своей книге Петер Лаустер [83].

    Секретарша Гизела Ф. часто досадовала на своего начальника. Причиной ее раздражения было несправедливое отношение начальника к ней. Копившееся раздражение и постоянно подавляемая агрессия привели к тому, что у нее начало формироваться чувство ненависти к шефу. Но ее строгое и репрессивное Сверх-Я, которое руководствовалось стереотипом "Порядочные люди не испытывают ненависти", "Ненависть свойственна только плохим людям" вытеснило это часто возникающее чувство неприязни и даже ненависти к начальнику, Сверх-Я преобразовало его в подчеркнутую любезность, предупредительность. Гизела осознавала определенную неискренность, неспонтанность своей любезности и вежливости, тем больше распаляя цензуру Сверх-Я на большую активность. Она стала еще больше прилагать усилий, чтобы полюбить своего шефа. Конечно же, ей не приходило в голову, что искусственная подчеркнутость в проявлении любезности есть результат реактивного образования, есть на самом деле тщательно скрываемая от самой себя агрессия в адрес начальника, агрессия, которая сменила свой знак, минус на плюс.

    Этот пример с Гизелой интересен еще и тем, что излишнее, чрезмерное, подчеркнутое проявление чувства может как раз быть указанием на то, что в основании его лежит противоположное по знаку чувство. И, конечно же, неискренность реактивно преобразованного чувства ощущает тот, на кого это чувство направлено.

    Лаустер указывает на то, что реактивное образование особенно четко демонстрирует лживость Я по отношению к самому себе и окружающим людям. Понятно, что ложь эта бессознательна, истинное знание о себе иногда настолько невыносимо, что оно не может быть осознано, и тогда человек защищается от этого знания.

    Лидия Гинзбург в рассказе "Заблуждение воли" дает поразительное изображение такого отгораживания от реальных чувств с помощью реактивного образования. Главный герой рассказа Эн, человек эгоистичный, мучается чувством вины, вызванной тем, что он уклоняется от заботы о своем отце, который медленно угасает в старости и одиночестве. Вот этот отрывок из рассказа, который как раз демонстрирует ужасающую работу защитного механизма в разрушении личности героя:

    "Но самой гнетущей была сцена с ливерной колбасой. Старик как-то приехал к нему, и они вдвоем неплохо позавтракали. Потом Эн вышел из комнаты; входя в комнату, он увидел, что старик у стола ковыряет ножом в тарелке с остатками ливерной колбасы. Эн вошел внезапно, и старик, слегка дернувшись, быстро оставил тарелку с колбасой. Он стыдился показать, что ему хочется еще. Эна ударило в сердце. Хлынула быль и донесла до сознания давний образ: он, мальчиком, у старика в кабинете. Поджав ноги, он сидит на диване; в тарелках перед ним любимые китайские орешки и мандарины <…> Удар, такой резкий, что на мгновение готов был разорваться туман малодушия и жестокости… Но начало боли показалось ему слишком сильным, обещающим безмерное расширение боли. И, торопливо задвигая все, что могло разогнать туман, он дал ход брезгливости — самой подлой реакции, какой только можно было ответить на сцену с ливерной колбасой" [17, с. 142].

    Вид голодного отца разбудил "жестокую работу памяти". По контрасту с его черствым к старику поведением всплывает сцена из детства, когда герой рассказа был окутан теплотой и лаской отца. И этот контраст двух сцен, реальной и выданной памятью, обещает "безмерное расширение боли", с которым его слабое, малодушное и эгоистичное Я не справится. И тогда Я "задвигает все", вытесняет контраст, прекращает жестокую работу памяти. Но с вытеснением контраста, с вытеснением сцены из детства вытесняется и сострадание к старику, такое сострадание к тому же трудоемко, потребует определенных усилий, хлопот, забот. И тогда сострадание оборачивается в полную противоположность, брезгливость к старику, который украдкой утоляет голод.

    В дальнейшем ходе рассказа показано, что чувство брезгливости, возникшее в результате работы реактивного образования, так и не вытеснило, не заменило чувство вины перед угасающим стариком. Подруга Эна, Лиза, попадет в самую сердцевину личной трагедии Эна, когда скажет (уже после смерти отца): "Ты заметил — люди, которые в самом деле любили своих родителей, к их смерти относятся довольно спокойно. Мучаются же эгоисты — вместо того, чтобы думать об исчезнувшем человеке, они думают о своей вине" [17, с. 154].

    В психотерапевтической практике одного из авторов этой книги были случаи, когда клиенты на консультациях открывали для себя существование негативных чувств к своим авторитарным матери или отцу, которые и по сей день продолжают вмешиваться в жизнь своих трид- цати-сорокалетних детей. Приученные с детства быть благодарными, любящими и вежливыми, они и сегодня свои

    6 Псих, защита самостоятельные шаги делают с постоянной оглядкой, а что скажет отец или мать. Свои самостоятельные поступки эти великовозрастные дети принимают за бунт, за неблагодарность маме, которая "всю жизнь им отдала" и продолжает отдавать с такой силой, что они никогда с этим даром не расплатятся.

    Клиенты не хотят осознавать у себя наличие негативных чувств (раздражение, страх, агрессия), которые вполне естественны и являются ответом на нескончаемые интервенции матери или отца в жизненное пространство, судьбу своих детей. Это постоянное вытеснение отрицательных чувств обусловлено требованием Сверх-Я быть "благодарными детьми"; правда, эти "благодарные дети" иногда срываются в аффект, крик на очень заботливую мать, которая только и знает, что желает добра своим детям, которые не умеют вести хозяйство, воспитывать внуков и т. д. Такие аффективные срывы у детей, которые "должны быть благодарными", автоматически включают чувство вины ("накричал на мать"), угрызения совести и, как ответ, дальнейший рост безмерной благодарности. Круг снова замыкается. Симбиотическая зависимость от родителей сохраняется и подкрепляется этими спорадическими бунтами против этой же зависимости.

    Можно проанализировать проявление реактивного образования и у заботливых родителей и последствия использования этой защиты на детях.

    Для этого рассмотрим случай из консультационной практики знаменитого американского психолога Пола (Павела) Вацлавика [101].

    Молодая супружеская пара тяготится зависимостью от родителей мужа, их подчеркнутой заботой. Муж уже несколько лет экономически самостоятелен. Он — единственный сын у родителей. Родители давали ему не только все необходимое, но и даже сверх того: еще в детстве открыли ему счет в банке, рано купили ему машину, оплачивали его путешествия и т. д. Они не были в восторге от его выбора жены. Скрытно родители питают неприязнь к снохе. Но это негативное отношение к жене горячо любимого сына не осознается родителями, наоборот, они всячески проявляют заботу о новой семье. Понятно, что эта забота чрезмерна и навязчива. Дети считают, что родители постоянно вмешиваются в их жизнь. Родители сами купили им дорогой дом, хотя супружеская пара предпочла бы более скромное жилище и не в том районе города. Родители приобрели для них дорогую мебель, сами расставили ее в доме, определили, что будет расти в их саду. Четыре раза в году они приезжают к своим детям из другого города (путь немалый, примерно 2500 км) на три недели, которые делают жизнь молодой четы невыносимой. По приезде родители начинают вести хозяйство, молодая супруга не должна заходить на кухню, псрестирывастся все белье в доме, покупается куча еды и запасов, заново переставляется мебель, отец иерсмыиас! автомобили, ухаживает за садом. В общественных швсдснимх всегда платит отец.

    До прихода на прием к психотерапевту молодая пара неоднократно предпринимала попытки избавиться от опеки родителей, которые со стороны родителей воспринимались как проявление неблагодарности. Понятно, по подчеркнутая забота со стороны родителей вызывала aipccciiK) со стороны детей. Дети правильно понимали ю, что эта забота подчеркнута, чрезмерна, чтобы быть искренней. За ней скрывалась неприязнь к снохе и недовольство сыном за сделанный выбор. Ситуация в общем довольно частая в семьях, где растет единственный и горячо любимый сын, которого чрезмерно опекают и для которого почти невозможно найти сноху ("Никто, сынок, тебя не сможет любить так сильно, как мы. Никто не сможет позаботиться о тебе так, как мы"). В анализируемой нами ситуации молодая супруга страшно злилась на родителей, она больше всего ощущала неискренность всех забот об их семье. За любезностью и хлопотами родителей она видела, ощущала укор, упрек: "Ты ничего не умеешь делать!". Сын страдал от чувства вины, которое бессознательно вызывали у него родители. Происходили нелепые сцены в магазине, в ресторане, когда мать или отец категорически настаивали, чтобы продавец или официант брал деньги от родителей. После отъезда родителей пара покупала дорогой подарок родителям, на что те отвечали еще более дорогой покупкой.

    Приход супружеской пары был вызван желанием не зависеть от родителей, вести более самостоятельный образ жизни. Однако цель эта была слишком размытой и неконкретной, чтобы определить тактику приобретения самостоятельности и избавления от опеки родителей. Консультант доопределил, конкретизировал цель терапии вопросом к мужу: "Какое событие будет для него доказательством того, что эта цель достигнута?". И получил ответ: "Отец и мать должны сказать, что он теперь взрослый и должен сам себе помогать и не должен ждать от них постоянной помощи". На языке психологического консультирования было достигнуто соглашение между клиентом и консультантом.

    А далее молодой паре, которая в очередной раз ждала приезда родителей, было предложено вести себя следующим образом. К приезду они должны были не убирать дом, не стирать белье, не мыть автомобиль, не ухаживать за садом, истратить все запасы пищи, не чинить краны, если они прохудятся. В общественных местах они должны спокойно ждать, когда родители заплатят за них. Молодая жена должна составлять всю грязную посуду в раковину, сама ее не мыть. Муж после работы должен читать газету, смотреть телевизор и не помогать отцу в саду и в гараже. Иногда он должен отвлекаться от отдыха и спрашивать отца, как идут дела в саду и т. д.

    Принятие решения о таком поведении далось молодой паре нелегко. Но поскольку родители "достали" их своим попечительством, то им ничего не оставалось сделать, как пойти на это.

    Интересно то, что им не пришлось выполнить и части этих инструкций. Через две недели, а не через три недели, как это было обычно, родители уехали. Перед отъездом отец отвел сына в сторонку и доверительно сообщил ему, что он и его жена слишком избалованы, привыкли, чтобы родители все делали за них, однако пришло время показать всю свою самостоятельность и начать вести себя как взрослые. В дальнейшем между молодой парой и родителями складывались нормальные взаимоотношения, с уважением автономности друг друга.

    Работа с реактивными образованиями. В реактивных образованиях совершается замена подлинных чувств и аутентичного поведения на их противоположности. Такое отгораживание от искренности в чувствах и поведении приводит к усвоению того, что первоначально человеку было чуждо. К тому же неискренность отношений не обеспечивает полноценность взаимоотношений. Другой человек непременно ощутит рано или поздно или сразу же неподлинность в выражении чувств к нему.

    Hoiна неадекватность, часто чрезмерность чувства, по подчеркнутое!')» есть показатель реактивного образо- II,шин 11 ни я проявляю такую же лавину чувств к начальнику, чю и к своим родным и близким, то это сигнал юго, что это чрезмерное отношение к начальнику в основе своей реактивно. Тут уместен вопрос: "Зачем я хочу 1лк сильно полюбить начальника, какие негативные чувств скрыты за этим?" я

    Пли обратная ситуация. Зачем я смотрю так иронично и холодно на человека, которого я люблю? Зачем я демонстрирую дистанцию по отношению к нему? Зачем мне нужно скрывать и от себя свою симпатию, любовь к этому человеку? Что, какой стереотип удерживает меня в адекватном проявлении подлинных чувств? Так ли уж хорош этот стереотип, предписывающий мне проявление дистанции к человеку, который мне симпатичен? Что я боюсь потерять, когда обнародую свои чувства перед этим человеком и перед собой?







     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх