• Сундук (Сказка вместо вступления)
  • Маленькая теоретическая глава № 1 «CКАЗКОТЕРАПИЯ КАК ЕЕ НЕТ»
  • Лень-река
  • Маленькая теоретическая глава № 2 «ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ПСИХОЛОГИЧЕСКОМУ АНАЛИЗУ СКАЗОК»
  • Фиолетовый котенок
  • Маленькая теоретическая глава № 3 «КОД В МЕШКЕ»
  • Сказка о милостивой судьбе
  • Чайка Долли
  • История голубого города
  • Часть 1. «Бедные дети»

    Сундук

    (Сказка вместо вступления)

    Одному волку надоела волчья жизнь, и он посватался к лисе. К открытке хотел он приложить сердце и лапу, да сердце так и не решил, чье, и приложил только лапу. Лиса ему не отказала. «За счастие почту, любезный муженек, — писала она, — ваши песни и советы. С любовью к предстоящей свадьбе. Лиса».

    Стал волк думать, что невесте на свадьбу подарить. Он перерыл всю нору и нашел старый железный сундучок. Стал сгрызать с него замок, но тот был мал, да крепок. Так и подарил волк лисе сундучок закрытым.

    А лиса подарила ему зайца.

    И стали они жить-поживать, зайца воспитывать.

    Что знают лесные звери о воспитании? Им лишь бы дитя было сыто да не мешалось под ногами. «Как ваш сыночек?» — интересовались соседи. «Ох, милый да славный, — улыбалась лиса. — И знаете, такой честный».

    А вот честным заяц как раз не был. Он был выдумщиком и баловником. Чтобы приструнить его, лиса ему как-то сказала:

    «У меня есть друзья, маленькие человечки. Они все видят и все мне рассказывают».

    Зайца страшно заинтересовали эти маленькие человечки. И он их себе преспокойно выдумал. Стал с ними играть и разговаривать. Теперь, когда мама ругала его, он смотрел не на нее, а на человечков: так было интереснее. Лиса сердилась и кричала: «Смотри мне в глаза!» Но заяц уже не мог. Так и вырос — косой заяц. Смотрит прямо, видит влево.

    Всем своим знакомым заяц уши прожужжал про своих друзей-«человечков». Наконец белка попросила: «Покажи нам их». Заяц сказал: «Пожалуйста. Приходите ко мне домой в пятницу вечером. Мы с человечками устроим для вас театр».

    В пятницу вечером дом был полон. Знакомые зверята привели незнакомых, и они еле разместились в гостиной, где заяц повесил занавес. Время от временени заяц выходил из-за портьеры и говорил: «Внимание!» Потом заходил обратно. Наконец все расселись. Заяц вышел, посмотрел на часы и объявил: «Начало спектакля в семь часов. Осталась одна минута». И зашел обратно. Там, за портьерой, он позвал: «Человечики!» Но их не было. Конечно, выдуманные человечки не хотели выступать — их никто не мог увидеть, кроме зайца. «Эй, человечки, где же вы?.. Что же теперь будет?» В зале заерзали. Какой позор!.. Заяц открыл окно, выпрыгнул и убежал без оглядки.

    Напрасно его искали по лесу папа с мамой; напрасно сороки кричали повсюду: «Косой, косой, не ходи босой!» — заяц нигде не появился и ни в одну из них шишкой не кинул. Когда на следующий день родители отправились его искать, он вылез из-под кровати в своей комнате, где прятался, и стал бродить по дому. Он искал таких человечков, которыми можно было бы поделиться с другими. Он забрел на кухню. Побывал в кладовой. Посетил родительскую спальню. Там, в спальне, под кроватью он нашел старый сундук. Когда он лапкой прикоснулся к замку, тот сразу открылся. Заяц глазам своим не поверил. В сундучке жили… Но он действительно решил не верить своим глазам. Со скоростью пули заяц выскочил из дома, подбежал к дому своей подружки белки, постучался, схватил за руку открывшую хозяйку, приложил палец к губам и помчался с ней обратно. «Смотри», — открыл он перед ней сундучок. «Ой, какие милые, — удивилась белка, — это ты про них рассказывал, да?» — «Да, да, да! — прыгал вокруг сундука заяц. — Человечки, мои человечки!..»

    А потом он сидел с белкой у сундука до вечера, а человечки рассказывали им всякие истории. Вечером, когда вернулись папа и мама, заяц выбежал их встречать. «Я нашел человечков!» «Главное, что ты сам нашелся! — обрадовались родители. — А человечки — это сказки». «Ага, сказки», — подтвердил один человечек, высунув голову из заячьего кармана. «Мы сказки и есть», — подхватил другой, который сидел у зайца на плече. «Мы все видим», — сказал первый. «И все слышим», — добавил второй. «И кое о чем рассказываем!» — сказали они в голос. И все втроем посмотрели родителям прямо в глаза.

    «Сказки так сказки. Пусть уж живут», — решили лиса с волком.

    И сундучок перекочевал в детскую.

    Маленькая теоретическая глава № 1 «CКАЗКОТЕРАПИЯ КАК ЕЕ НЕТ»

    Идея сказкотерапии в ее общенародном понимании примерно такова: терапевт, зрящий в ядро проблемы, сочиняет сказку, в которой предлагает и/или внушает метафорическое решение этой проблемы.

    Я думаю, так почти не бывает.

    Это представление во многом возникло из историй о Милтоне Эриксоне и книг его последователей и дешифровщиков. Схема не учитывает пары моментов. Эриксон — гений, и так никто работать не умеет. Плюс книги о нем во многом стерилизованы, а его собственные статьи хорошо показывают, что метафоры были только очень малой — пусть и важной — частью огромной, долгой и многосторонней работы. Большинство же остальных книг вообще сделаны по очень простым принципам: красивые иллюстрации, вырванные из контекста, теории — о том, как строить метафоры и перепевы. Их похожесть на основоположников и друг на друга меня отталкивает; мне кажется, что выученное сохраняется в том же виде только в одном случае: если человек с этим вживую не работал. То, что пропускаешь через собственную работу, как минимум видоизменяется.

    Для меня сказка больше не снайперская винтовка, а оружие массового поражения.

    Я думаю, что сказка может быть использована для того, чтобы предложить пациенту, особенно ребенку, способы решения конкретной проблемы. Но это только один из возможных путей ее использования. Вот как я обозначил бы другие пути:

    1) Сказка дает великолепный общий язык для взрослого, работающего с ребенком. Обычно они разговаривают на разных языках. При этом двуязычен скорее ребенок, а проблемы с общением есть скорее у взрослого. (Тем более что это взрослый чего-то хочет). Язык сказки их естественно сближает.

    2) Сказка более информативна, чем обычная стиснутая речь. Она не видает свои положения за что-то более серьезное, чем символы, метафоры и аналогии. В этом плане сказки, которые сочиняют сами пациенты, дают и материал для анализа, и названия для индивидуально значимых понятий.

    3) Сказка способствует пробуждению детских и творческих сил в самом терапевте. Она активизирует то, что я бы назвал — метафорической железой, понимание и работу на уровне интуиции, архетипов, первого впечатления и т. п.

    4) Сказка несет свободу.

    Достаточно? Мне — да. По большому счету, я думаю, сказка — это один из инструментов, на которых хороший психотерапевт, как хороший музыкант, должен хоть чуть-чуть уметь играть (скорее барабан, чем фортепиано). И конечно, как всякий инструмент, она может стать любимым и основным.

    Что же касается сказки, бьющей в десятку конкретной проблемы, сочинить ее для себя трудно, для других капельку труднее. Дело еще вот в чем. Решение решению рознь. Я бы выделил три вида решений, которые может предложить сказка — и которые вообще могут работать в процессе психотерапии.

    Это, во-первых, правильные решения, то есть культурально принятые, всеобщие, авторитетные.

    Во-вторых, это свои решения самого психотерапевта, то есть его собственные способы, которые он успешно — или скорее привычно — использовал в своей жизни.

    И в-третьих, это собственные, личные решения самого человека, клиента. Всем этим решениям соответствуют разные стили работы, и все они работают по-разному. Правильные лежат на поверхности, они легче всего в употреблении и, пожалуй, наименее эффективны (человек с ними, скорей всего, уже многократно ознакомлен). Свои решения — это, может быть, и есть самая распространенная форма психотерапии. Их очевидная форма — совет. Замаскированная — большинство приведенных здесь сказок. А собственные решения — это вещь самая ценная, но и самая трудная. Они-то бьют в десятку, но поди их найди. Впрочем, можно, тем более что никто не обязывает делать всю работу наощупь и в одиночку. После маленькой теоретической подготовки мы доберемся и до маленьких приемов, облегчающих дело.

    Лень-река

    Кап, кап… Кап… Синь да тень, ночь да день, то ли снег, то ли дождь, коли век обождешь — там узнаешь…

    Целый день среди стен, думать лень, кушать лень… Лень вставать, лень лежать, лень глаза открывать… Лень-река разлилась…

    Ах, и раздолье на Лень-реке! Вдаль уплываю на челноке! Ширь така! Глубь така! Хо-ро-ша Лень-река! Ох, хороша!

    Я на лодке плыву, весла волочатся. Хочу рыбу поймать большущую, жду, пока сама в лодку заплывет. Ловить-то лень! Но, однако, не плывет рыбина. Я размышляю: чего ж она ждет, в лодку не плывет? Думаю: борт высок. Взял топор, в борту дырку прорубил. Вода потекла. Лодка моя ниже, ниже, ну и на дно приплыла. Рыбы кругом — море. Ну не море, река. Только за хвосты хватай. Ну, мне хватать-то лень. Лежу и думаю: как мне рыбу-то наловить? Придумал. «Эй, — говорю, — рыбы! Как вам не лень плавать, плавниками да хвост ами шевелить?» Рыбы забулькали, задумались. «И верно, — говорят, — лень!» Перестали они хвостами шевелить, стали на дно опускаться. И в лодку мою их нападало — целая гора. Тут я лежу, ленюсь, а кругом они лежат, ленятся, а иные-некоторые и на мне лениться пристроились: большие на пузе, мелкота в ладошках. «Ого, — думаю, — цельну лодку наловил, пора домой плыть». А как плыть: в лодке дыра, грести неохота? Придумал Лень-реку обмануть. И говорю ей: «Лень-матушка, ласкова касатушка! Приголубила ты меня и приют ила, а я ведь — стыдно сказать — не твоего поля ягода! Парень я работейного складу! По утрам я — раз — зарядку делаю! Потом — бывает, что и полчаса — читать учусь, и букв знаю немало десятков! А уж рисовать примусь — хоть изба гори, свое домалюю! Ах, и стыдно мне в таком признаваться, но ведь…»

    Не успел и выговорить, как Лень-река испугалась, возмутилась, и меня с лодкой ка-ак выплеснула! Не только на берег, а так наподдала, что до родного дома мы в минуту домчались!

    Хороша Лень-река, привольна. А и дома хорошо. Рыбы у нас теперь всюду живут: мелкие вроде канареек, а на крупных мы как на лошадях катаемся.

    * * * Автор наедине сам с собой.

    Автор. Ума не приложу, как тебе удалось написать такую хитовую сказку. Расскажи-ка нам, как ты ее конструировал.

    Автор. Однажды я решил записать целую кассету сказок для болеющих детей. Не просто сказок, а целебных сказок. Самое трудное было, конечно, начать. И я решил, не мудрствуя лукаво, воспользоваться принципом подстройки и ведения. То есть начать прямо с начала, подстроившись к состоянию потенциального слушателя. Я стал погружаться в это состояние. Вначале вспомнил, как сам болел…

    Автор. Я обожал болеть в детстве…

    Автор. Вот ребенок лежит, куксится… И такая маленькая лень превращается в большую, когда лень не только в тебе, но везде вокруг. Она растекается, сливаются детали, и от слов остается скорее ритм, узор, будто рябь… Все, река сама появилась.

    Автор. Как интересно…

    Автор. Но! я же не просто так туда лез. Дальше я хочу все это куда-то привести. И за подстройкой следует ведение. Я, вроде бы не изменяя обстановки, раз-раз туда лодочку. И состояние сдвигается изнутри. Само собой. Все, действие пошло! И без всякого резкого прыжка конец сказки уже вполне активный.

    Автор. И чему ты радуешься? Нашел хитрый способ манипуляции чьим-то состоянием?

    Автор. Э-э-э, нет, там, где произошла хорошая подстройка — там уже никакой манипуляции нет. Я сам прошел через все это! И ленился, и взбодрился. Так что — все честно.

    * * *

    Вообще начало сказки очень важно. Оно должно быть правдивым! Прыгая из одной головы в другую, сказка не имеет времени и пространства для построения собственной реальности (да и непонятно, зачем ее строить). И в главные герои в лучшем случае — и за это стоит бороться — берется слушатель. А для этого надо коротко и ясно описать ему сущность его же жизни. А хороший слушатель — это тот, кто старается себя узнать. И когда он кивает сказочной репризе: «Это же как я!», происходит идентификация. Слушатель — особ енно ребенок — становится героем, и дальше разделяет его судьбу.

    А теперь посмотрим, с чего начинаются обычные сказки. Умирает король. Детей отводят в лес. Короче, большинство классических сказок начинается с чего-то, мягко говоря, грустного. Даже вот как: с того, что в нашем буквальном взрослом понимании называлось бы трагичным.

    О, это уже интересно. Зачем это нужно? Пока не будем об этом. Только предположим, что сказка — вовсе не плевое дело, и что может быть она нужна не просто так. Во всяком случае, народная сказка, которая смело берется разбираться с самыми грустными сторонами человеческой жизни. Авторские легко могут туда не лезть, и даже скорее предпочитают так и делать.

    * * *

    Критик. Знаешь, «Лень-река» — это, может быть, единственная приличная сказка, которую ты написал. Вот интересно, ты тоже ее… как ты там выражаешься… конструировал… по всяким своим психологическим принципам?

    Автор. Ты что, разве такое конструируется. Просто однажды я поклялся воспеть все гонимые и отвергаемые человеческие чувства. Я начал с лени, но это только первая проба. В непродуманном будущем я воспою хвалу гневу, ревности, жадности, страхам, тоске, депрессии и раздвоению личности.

    Критик. Слушай, что ты мелешь? Какая хвала тоске и депрессии?

    Автор. А какая хвала лени?

    Критик. Ну, лень — приятная штука, не скажи… Она дает… негу, что ли… Ну да, она дает негу.

    Автор. А тоска? Подумай: сладкая тоска по своей невинности. Томление воспоминаний о собственной доблести. А уж тоска по детству — просто психологическая нирвана.

    Критик. А депрессия?

    Автор. А депрессия — может, не клинический, но нормальный молодежный депресняк — для кучи народа является одной из основных мотиваций для движения. Если не вперед, то вообще хоть куда-то. Но тут даже не в этом дело. Просто я думаю — или я даже уверен — что любая из наших страстей и любое наше состояние обеспечено серьезной душевной валютой. Это, во-первых, энергетическая валюта, то есть специфический источник энергии, к которому только это состояние имеет доступ. Во-вторых, это валюта альтернативного понимания жизни, то есть особая, обычно вполне развитая и продуманная логика. А я — альтернативщик. То есть вслед за Василь Васильичем Розановым я полагаю, что на предмет нужно иметь не одну точку зрения, и не две, а миллион.

    Критик. И не лень тебе их столько придумывать?

    Автор. Ну, если очень активно не закрывать глаза и прорубить в своем борту хоть маленькую дырку, то они в лодку к тебе сами падают.

    Критик. Так-таки сами?

    Автор. А вот и сами. И сами же рассаживаются по местам. Мелкие вроде комментариев, а крупные мы в теорглавы отправляем.

    Маленькая теоретическая глава № 2 «ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ПСИХОЛОГИЧЕСКОМУ АНАЛИЗУ СКАЗОК»

    Говоря о психологическом анализе сказок, я вовсе не утверждаю, что сказанное имеет отношение к их реальному происхождению. Мне неважно, как возникли сказки; я просто думаю, что в любом случае — представляет ли они собою десакрализованные мифы, зашифрованные ритуалы, исторические хроники или младенческий бред — они производят какое-то психологическое действие на современного ребенка и взрослого. Именно оно меня и интересует. Кроме того, я не представляю, как могла бы сказка так сохраниться и продолжать жить в культуре, буквально всем отличающейся от той культуры, где она первоначально возникла, если бы она не была наполнена каким-то важным психологическим содержанием. У нас и у тех древних народов все разное — язык, государство, обычаи и т. д. — и трудно представить, что нас может объединять, если не устройство психики.

    Одной из привлекательных для меня сторон психологии является отсутствие в ней главенствующей точки зрения. Каравай, каравай, кого любишь — выбирай. Нам тем более есть из чего, потому что сказки — слишком очевидная вещь, и почти ни одна серьезная психологическая школа не прошла мимо того, чтобы дать свой способ их анализа и понимания.

    Один из самых простых подходов — поведенческий или бихевиоральный — велит относиться к сказкам как к описанию возможных форм поведения. Чисто прагматически сказки могут объяснять ребенку: Что будет, если… Сказочный посыл тут оказывается абсолютно реалистичным. Принцип из Репки: не получается — пробуй еще раз, привлекая любые доступные ресурсы. Из Колобка: как далеко можно отойти от мамы. На шаг — ничего, на два — спокойно, на три — нормально, на четыре — съедят. Из девочки в услужении у Морозко: на до слушаться. И так далее.

    Трансактный анализ обращает основное внимание на ролевые взаимодействия в сказках. Иными словами, каждый персонаж может описывать реального отдельного человека, вернее — определенную роль, которую человек может играть или даже брать в основу своего жизненного сценария. Эрик Берн прекрасно описал, как может вести себя в жизни Красная Шапочка или Спящая Красавица. Когда-то посмотрев таким образом на русские сказки, я подумал, что хитрая лиса, глупый волк и удачливый заяц могут быть описанием обычной семьи из мамы, папы и сына. Это стало основой сказки про сундук.

    Другой очень плодотворный подход рассматривает героев сказки как субличности, части «я» одного человека. Это в основном является точкой зрения юнгианской аналитической психологии. Все, что происходит в сказке, можно представить как внутренний процесс, в котором, например, принц — сознание — ищет принцессу — аниму, женское начало — и в процесс вовлечены его собственная мудрость (лесной старичок-советчик), слепая агрессия (дракон) и так далее.

    Те, кто уделяют основное значение эмоциям, также часто рассматривают сказочных героев как персонифицированные эмоции. Какими бы выдуманными ни были персонажи и их действия, вызываемые ими эмоции совершенно реальны. При этом чаще всего говорят об отыгрывании эмоций, то есть о том, что в сказке ребенок проживает такие эмоциональные состояния, которых ему не хватает во внешней жизни. Взрослым бы очень понравилось такое положение дел: отыграл все эти ужасы там и возвращайся к нам чистеньким. Конечно, все не т ак просто. Но назвать сказку испытательной площадкой для трудных эмоций мы, пожалуй, можем; как можем и назвать ее базовым руководством для превращения пугающих и запретных эмоций в приятные. Вообще эмоциональный анализ сказок, при котором основное внимание уделяется тем чувствам, которые пробуждает сказка, — дело чрезвычайно плодотворное.

    Гипнотическая школа обращает внимание на сходство между наведением транса и прослушиванием, проживанием сказки. Сама атмосфера часто почти одна и та же: ребенок слушает сказку, засыпая, от человека, которому он доверяет; речь ритмичная, в ней повторяются непонятные формулы (присказки и т. п.). Соответственно сказка может не только предлагать, но и внушать. Уже упомянутая идентификация говорит о том же: сказка — не просто описание возможностей, но достаточно активное, хотя и недирективное, внушение. Чего? Ч его угодно: моделей поведения, ценностей, убеждений, жизненных сценариев. В этом плане можно говорить, что сказка несет в себе message — «сообщение», «послание», аналогичное недирективному постгипнотическому внушению. Это стоит иметь в виду.

    Важной чертою сказки является то, что в ходе ее происходит трансформация. Некто маленький и слабый в началек к концу превращается в сильного, значимого и во многом самодостаточного. Это можно назвать историей о повзрослении. Юнг говорил о похожем, когда основным мотивом сказки считал процесс индивидуации. Это не вообще повзросление: это вполне конкретная его стадия, на которой уже оформившееся и отделившееся сознание возвращается к своей подсознательной основе, обновляя и углубляя их взаимные связи, расши ряясь, обретая доступ к новым архетипическим образам и энергиям. Можно сказать, что ребенка сказка тянет вперед, а взрослого возвращает назад, в детство. Так и тянется она ниточкой, сшивая порванные края…

    Фиолетовый котенок

    Фиолетовый котенок мыл лапы только в лунном свете.

    — Ну что мне с ним делать? — кошка всплескивала лапами. — Ведь хороший, умный котенок, а тут — ну что ты будешь делать, хоть кол на голове теши — ни в какую. Только в лунном! Ну что ты будешь делать?

    — Да что с ним цацкаться? — рычал кабан. — Макнуть его головой в солнечный ушат или просто в речку! Ишь ты — все котята как котята, а этому лунный свет подавай!

    — Он просто глупый, — каркала ворона. — Голова маленькая, мозгов немного. Вырастет — его из солнечного света не вытащишь!

    Фиолетовый котенок мыл лапы только в лунном свете.

    Луна была большая, белая, яркая.

    — Милый котенок, — говорила Луна, — а почему ты фиолетовый?

    — А как бывает еще? — удивлялся котенок.

    — У меня есть брат, — сказала Луна, — он очень большой и ярко-желтый. Хочешь на него посмотреть?

    — Он похож на тебя? Конечно, хочу.

    — Тогда не ложись спать, когда я стану таять в небе, а немножко подожди. Он выйдет из-за той горы и займет мое место.

    Ранним утром котенок увидел Солнце.

    — Ух, какой ты теплый! — воскликнул котенок. — А я знаю твою сестру Луну!

    — Передай ей привет, — сказал Солнце, — когда встретишь. А то мы редко видимся.

    — Конечно, передам.

    Фиолетовый котенок теперь умеет мыть лапки не только на солнце, а даже в мыльной ванной.

    Ну и что?

    * * *

    Автор. Это сказка про мое отношение к воспитанию. Кошка, кабан и ворона — это обычные методы воспитания. Это, в сущности, вина, угроза и насмешка. А Луна — это символ веры. Она не воспитывает котенка, а расширяет его мир. И главное для меня вовсе не то, что он научился тому, что от него хотели.

    Братец Вайнер. Но ты что ж, считаешь, что дети не должны мыть лапки… то есть руки в солнечной ванной?.. То есть, черт возьми, их не нужно учить становиться взрослыми?

    Дедушка Фрейд. Задумайтесь над пугающим контрастом между сияющим умом здравого ребенка и слабоумием среднего уровня взрослого.

    В пять лет гений, в семнадцать — солдат… Какую грань мы перешли посередине?

    * * *

    А ведь я так стремился побыстрее стать взрослым… Нет, я не думал, что все так получится. Я хотел научиться работать, но не хотел разучиться играть. Что за дурацкий обмен: веселую жизнь на скучную?

    * * *

    Мало того — потом мы еще идем в родители, учителя или воспитатели. Это хитренько: мы устраиваемся если не в том мире, то рядышком. Мы добираем. Но по кругу своих обязанностей мы делаем вот что: мы берем их — и перетаскиваем туда, где не хотим находиться сами. Как несчастная кошка или глупая ворона.

    * * *

    Как стая дельфинов в море, где-то в нас живет та вольная энергия, которой хватило на все наше детство, и хватило бы на всю жизнь, если бы не… Милые мои! Что ж мы такие серые и скучные? Дайте ей поиграть на поверхности!

    * * *

    Тише. Только никому не рассказывайте. Иногда мне кажется… что нам не нужно знать закон Бойля-Мариотта (а его никто и не знает). И формулу фенол-формальдегидных смол… И таблицу умножения… Тс-с-с… Вы никому не скажете? Я думаю, что даже… Нет, это уже крамола. Чур меня… Все, все, закончили.

    Стукали-пали я и все мои друзья!

    Маленькая теоретическая глава № 3 «КОД В МЕШКЕ»

    Спокойно осознавая, что мы не воспринимаем мир таким, какой он есть, а живем согласно его моделям или, скажем, репрезентациям, давайте присмотримся к тем моделям, которые нам известны. Вот логическая, около нее естественнонаучная, вот здравый смысл, мораль, эстетика… Для объяснения своих поступков нам этого явно не хватает. Вот любимая сказочная (мифопоэтическая). Многие жизненные поступки могут управляться именно такой моделью — вспомним Берна, сценарии. У нее есть еще одно преимущество: она познается ребенком раньше большинства других. Разве что система морали может с ней поспорить за первенство. Но не о первенстве речь.

    Сказочные сценарии, повторяя друг друга, валом валятся на ребенка в исключительно нежном возрасте, сопровождая его все то время, когда наиболее активно развиваются язык, логика и эмоциональная целостность. Они не могут не повлиять на его поведение. А если поверить Берну, они могут играть очень влиятельную роль в образовании общего жизненного сценария. Работа со сказками — про себя- убеждают меня в том же.

    Вы представляете себе, как передаются гены? (Судя по тому, как часто у меня в кабинете родители говорят: — Это у него наследственное-, разбираются в этом все). Давайте объединим эти знания и наметки. К примеру, в такую таблицу:

    ГЕНЫ:

    Основное количество образовалось очень давно — даже в рамках палеонтологического времени.

    Передаются от родителей детям целым набором (все или ничего).

    Служат матрицами и источниками информации для построения тела.

    Обычно существуют в формах альтернативных вариантов (аллелей). Другими словами, один признак обычно кодируется несколькими генами, распространенными в сообществе растений или животных. В данном организме «работает» только один ген (доминантный), остальные «молчат», либо дополняют его действие.

    Действуют автоматически, по изначально заданному плану, но для работы многих генов характерна зависимость от внешних и внутренних условий развития организма (степень выраженности их признаков, а также иногда выбор между альтернативными вариантами).

    Максимально приспособлены для того, чтобы передаваться от одной особи к другой. Для того, чтобы успешно передаваться, не обязательно должны нести организму пользу — достаточно не причинять в данных условиях вреда.

    СКАЗКИ:

    Время появления основных сюжетов не установимо. В масштабах человеческой культуры — очень давно.

    Передаются от старшего поколения младшему в виде — пакета- с основными зафиксированными сюжетами.

    Могут служить матрицами и практически наверняка служат источниками информации при образовании основных форм поведения и жизненных сценариев.

    Большинство основных сюжетов имеют несколько (обычно много) вариантов, из которых в данной местности или стране принят только один. Соответственно каждый конкретный ребенок узнает, как правило, один вариант сюжета.

    Работают преимущественно на бессознательном уровне. В жизни конкретного человека степень проявленности, а также выбор между заранее подготовленными действиями («сценарными ходами») зависит от конкретных событий, и, таким образом, — а возможно, иногда и напрямую — от работы сознания.

    Являются, возможно, самой устойчивой формой передачи информации в культуре. Подавляющая часть их ровестников — мифов, законов, даже моральных принципов и технических приспособлений — сегодня в первоначальном виде живут в лучшем случае в специально изучающих их науках, но не в живой культуре.


    Из такого сравнения можно вывести следующую метафору: так же как родители, сами того не подозревая, начиняют детей своими генами и таким образом программируют построение их тел, они позже начиняют тех же детей сказками, передавая таким образом — опять-таки, совершенно не намеренно — способы поведения, ценности, убеждения и в конечном итоге жизненные сценарии.

    Красиво, правда?

    Сказка о милостивой судьбе

    Росло два деревца: молодых и красивых.

    Вечерами они шептались о судьбе.

    — Я вырасту высоким и раскидистым, — говорило одно. — У меня в ветках поселятся птицы. В моей тени будут укрываться олени и зайцы. Я первой буду встречать солнечные лучи и утренний ветерок. Пройдет время, и меня окружит поросль моих детей. Они будут такие маленькие и замечательные…

    — Нет, говорило другое, — расти страшно. Зимой бьют морозы, летом сушит солнце. Целый день труди корни, гони воду вверх, корми листья. Нет, пусть лучше меня возьмут дровосеки, а потом плотник выточит из меня что-нибудь прекрасное. Я буду лежать на бархатной подушке…

    И что бы вы думали? Пришел бородатый дровосек и срубил второе дерево. Часть его сожгли в печке, а из ствола плотник сделал резную шкатулочку. И долго шкатулка лежала на бархатной подушке, храня в себе сережки, бусы и дорогие духи. Потом рассохлась потихоньку, замочек сломался. Шкатулку отдали детям, они ее быстро доломали и выкинули. Где-то на дворе валялись ее щепочки до зимы, а там уж — спроси у ветра! Ветер станет спрашивать деревья в лесу, и одно из них — то, что было когда-то первым деревцем, — расскажет, что вороны свили на нем гнездо, встроив в стенки щепочки старой шкатулки, как подружки узнали друг друга и подивились милостивой судьбе.

    Они достигли своих целей, а вы достигнете своих.

    * * *

    Критик. Что за пародия на Андерсена?

    Автор. Нет, что ты, у Андерсена совсем другое. Он романтик и судьба у него жестокая. Я тоже вначале хотел написать про жестокую…ну, или просто про выбор, честный выбор. Но чем больше я думал над этим, тем больше я замечал, что судьба лишь исполняет наши желания.

    Психолог-милашка. Наши сценарии?

    Автор. Да, и сценарии. Она совершенно честно и справедливо разворачивает тот товар, на который и указываешь, и укутывает в него.

    Дух Востока. Если ты даешь себя укутать.

    Автор. Я — даю…Более-менее мы все даем…

    * * *

    Едкая девушка. Но посмотрите: У каждого дерева есть предначертанная судьба, как бы нормальная, обычная. Оно должно расти и всасывать воду корнями, и цвести — это то, что должно быть. И первое дерево просто выполнило все это, оно как бы и не выбирало. А второе сделало по-своему. И стало шкатулкой, а это вовсе не было предначертано.

    Строгая учительница. Что вы оправдываете его?

    Едкая девушка. Я не оправдываю, я просто говорю, что оно поступило по-своему.

    Строгая учительница. И поплатилось.

    Едкая девушка. Нет, оно просто прожило по-своему!

    Строгая учительница. Все равно, мне кажется мы его жалеем, как здоровые жалеют инвалида.

    Едкая девушка. Оно другое, понимаете, ДРУ-ГО-Е!!

    Дух Востока. А судьба одна у всех.

    Строгая учительница. Но поросль детей…

    Дух Востока. Не отдаляет смерти.

    Братец Вайнер. Нет ничего страшнее исполнения желаний. За ними — пустота.

    * * *

    Автор. В эриксоновской терапии есть такое простенькое упражнение. Когда человек не может сделать выбор, его просят поднять руки — вот так, невысоко… и как бы положить на каждую из них по варианту. Дальше надо просто следить за руками — что «они сами» решат. Милой деталью служит то, что у правшей почти всегда побеждает левая. Но интереснее всего то, что пока человек сидит, стравив двух псов, которые раньше лаяли попеременно, очень часто он понимает, что этот выбор — мура, а не выбор. То есть то, что он считал выбором, вдруг оказывается мелочью… он как минимум понимает, что и то, и другое покоится на общем базисе; а как максимум — и это тоже не редкость — он находит что-то третье.

    Дух Востока. Одна половинка выеденного яйца стоит другой половинки. Заботливая птица съедает скорлупу.

    Чайка Долли

    Чайки, по-моему, — замечательные птицы. Я обожаю чаек. Когда они летят над морем, я не в силах оторвать от них взгляда, у меня замирает дыхание и сами собой поднимаются руки.

    Одна моя знакомая чайка Долли, достигнув замужнего возраста, построила уютное гнездышко и села в него насиживать четыре белых яичка. Она была очень заботливой и ответственной мамой; только очень-очень редко она улетала от своих яиц на море, попить и схватить пару рыбок — и сразу спешила назад к своим ненаглядным продолговатым крошкам.

    И вот что случилось однажды, когда у Долли сильно забурчало в животе. Она прикрыла яйца травой и пухом и полетела вниз. Так приятно было скользить по ветру упругими крыльями и так чудесно было ловить юрких рыбок в теплой воде, что счастливая Долли самую чуточку задержалась у моря; но потом привычно заволновалась, захлопала крыльями и полетела в гнездо.

    О ужас! Одно яйцо было разбито! Пух и трава были раскиданы, а половинки скорлупы лежали совсем не там, где должно было быть четвертое яйцо! Бедная, бедная чайка на минуту окаменела на краю гнезда, а потом прыгнула внутрь, и тут —

    — Пи-и-и! — из-под ее ног что-то как закричит!

    Она как отскочила! Клюв выставила, грудь выпятила, смотрит — сидит у ее ног маленькое жуткое существо: мокрое, взъерошенное и удивительно неуклюжее. Всего-то у него и есть, что тело-мешок и голова.

    — Эй! — закричала чайка. — Ты кто?

    Жуткое существо пялило на нее глазенки. Рот у него был растянут в глупой улыбке, но постепенно собрался и нахмурился: оно задумалось.

    — Не очень знаю, — призналось оно. — А ты?

    — Хозяйка этого гнезда! — и Долли надвинулась на пришельца, грозно тряся клювом и перьями. — Яйцо ты разбил?

    Существо посмотрело на остатки скорлупы, опять растянулся его рот, и оно так тряхнуло головой, что та завалилась куда-то вниз и исчезла. Затем тело его стало трястись, и в результате каких-то внутренних бултыханий появился глаз, затем другой, а затем и рот в своей дурацкой ухмылке.

    — Да! — объявило маленькое чучело. — Я.

    — Негодяй! — рассвирепела чайка. — Убийца! Ты зачем, — и тут она заплакала, — мое яичко…

    Чучело все как-то сморщилось — не то от страха, не то в недоумении. Оно даже закрыло глаза и запрокинуло голову, чтобы смотреть сквозь щелочки.

    — Сейчас всех чаек созову. — сквозь слезы говорила Долли. — Судить тебя будем. Заклюем. Ты зачем детеныша моего разбил?

    — Так я оттуда же. — залепетал кошмарик. — Я сам оттуда, а оно само…

    — Чего? Откуда ты? — всхлипывала Долли.

    — Из этого… Как вот те… Белого… И оно само…

    — Как само?

    — Я там внутри сидел, — расплакался наконец пришелец.

    Чайка посмотрела на него, потом на скорлупу, потом опять на него.

    — Ой-ой-ой, — сказала она. — Ты там правда внутри сидел?

    Малыш кивнул.

    — Так ты мой детеныш! — всплеснула крыльями мамаша.

    Догадалась! Ну скажите, как так можно? Хотя, конечно, если сидишь ты одна-одинешенька на свох белых яичках, и вдруг одно из них разбито… Но слушайте, что было дальше.

    Отцеловав и причесав своего птенца, Долли задумалась.

    — Мой малыш, — объявила она, — тебе нельзя тут так сидеть. Ты еще слишком маленький. Ну-ка, полезай в яйцо.

    — Зачем? — вякнула крошка.

    — Тут и объяснять нечего, ты еще недоразвился, чтобы на воздухе гулять. Вот посмотри, — и Долли показала ему на три оставшихся яйца. — И тебе так нужно. Давай, малыш, давай, мой хороший.

    Конечно, совсем в разбитую скорлупу она его не запихнула, но худо-бедно посадила в одну половинку, прикрыла другой и села сверху.

    — Удобно? — спросила Долли.

    — М-м-м, — донеслось снизу. — Так себе. Долго мне так?

    — Пока не вырастешь. Сиди, мой хороший. Не высовывайся.

    Прошел час. Долли задремала. Услышав ее мерное посапывание, птенец постучался в соседнее яйцо и зашептал:

    — Первый, первый, я четвертый, просыпайся.

    — А я не сплю. Как дела на улице?

    — Кошмар дела. Никакого ходу. Обругали и назад засунули.

    — Н-да… А чего там?

    — Там море… Такое классное, как на картинке. Во бы туда слетать!..

    — Слушай, я тоже хочу, — заволновался Первый.

    — И я! И я! — запищали Второй и Третий.

    — Дети, чего вы там? — вдруг проснулась чайка.

    — А мы уже не дети! — закричали все четверо. Раз! — и вылупились.

    * * *

    Это веселая сказка на одну из самых грустных тем. Как будто мама жизнь дает, она же ее и отнимает.

    * * *

    Я обычно не очень переживаю за проблемы своих пациентов. Ну подумаешь — энурез, аллергия, двойки и подобная чепуха. Да и они не очень опечалены этим скарбом. Их приводят мамы и уводят мамы. Мамы волнуются. Дети отвлеченно играют или неизвестно чему радуются.

    Но больно, когда нормальные хорошие люди вдруг входят в роли Мам и начинают терзать своих деток. Когда в моем кабинете, когда по выходе начинается бесконечная атака:

    — Не сиди так. У нее очень плохая память. Он ничем не интересуется. Ставь ногу правильно! Почему ты не отвечал доктору? Стой. Сиди. Молчи. У него совершенно нет уверенности в себе.

    И дальше, дальше, как ручей журчит, как вороны каркают. И мне становится стыдно перед подавленным ребенком, что я тоже взрослый и не могу ему помочь. И я вижу в болезни средство защиты и тайного противостояния. У меня не хватает духу — да и сил — да и желания — отбирать его.

    Так часто и идет: мы что-то делаем, мама рушит.

    * * *

    Однажды я сказал одной маме: «Я не волнуюсь за здоровье вашего ребенка. Чего я правда боюсь — это что она станет похожей на вас. Смотрите: она улыбается, вы нет. Я боюсь, что вы заберете у нее улыбку». А мама мне сказала: «Я все понимаю. Я не могу остановиться».

    * * *

    Любовь, страх, совесть. Все очень просто: они перекладывают на детей свой смысл жизни. Очень трудно заставить их говорить о себе: они говорят о своих детях. Идея построить и прожить чужую жизнь обречена на неудачу.

    * * *

    Почему? Так тоже можно. Спокойно можно воспитать ребенка-неумеху, держать его при себе до свадьбы, да и потом, владеть им до смерти, да и после. Здесь так близко к исполнению любовной идеи: ты меня не переживешь.

    Можно. А аллергия — чепуха. До свиданья, доктор. Вы нам не помогли.

    * * *

    Я обращаюсь к детям…

    * * *

    На кухне у Строгой Учительницы и Братца Вайнера.

    Братец Вайнер. Знаешь, Братец Гримм, я тоже однажды придумал сказку. Как-то один кусочек хлеба (отрезает ломоть) был сверху намазан маслом… (Намазывает свой кусок). А пото-о-ом… (лезет в холодильник) на них сверху легла колбаса (отрезает кусок колбасы, кладет сверху). И я их съел! (Жуя) И я так думаю: моя сказка — самая лучшая. В начале ее все разобщены, а в конце происходит полная и счастливая интеграция всех ресурсов на благо главного героя. (Хлопает себя по животу. Доволен).

    Строгая учительница. Ой, подождал бы обеда. А у меня, знаешь, никак не идет из головы то, о чем ты рассказывал: нет мам. Как же так, в сказках нет мам… У меня все время это крутится в голове…

    Братец Вайнер. Я тебе расскажу, почему тебя это беспокоит. Ты везде хочешь просунуть свой нос. Вот пап в сказках сколько угодно. Тут тебе и мудрый король…

    Братец Гримм. И глупый король…

    Братец Вайнер. И глупый король — но король! Вообще мужских героев гораздо больше, чем женских. А почему?

    Строгая учительница. Болтаете вы больше — вот почему.

    Братец Вайнер. Возможно. Но главный символ — вдумайся, женщина! — это то, что мужчина символизирует дух, поиск новых путей и вообще мир возвышенного. Мать — это материя. Земля — это мать. Она рождает и кормит, а уж потом за дело берется мужчина, который берет ребенка из низов и выводит на уровень духа.

    Строгая учительница. Ой, болту-у-ун…

    Братец Гримм (учительнице). Смотри, ведь в сказках на самом деле очень много мам. Каждая мачеха — это неправильно понятая мама. Это та ее сторона, которая оставляет, требует и наказывает. Эту сторону ребенок может отделять и как бы выкидывать. То ли потому, что он не может справиться с амбивалентностью, с тем, что самое лучшее одновременно является самым худшим. А может быть, в него слишком твердо внедряется постулат, что маму нужно любить. И вот на виду остается любящая прекрасная мама, а все злостные ее черты выбрасываются и конденсируются в образы абсолютно злых существ типа ведьм и мачех. И растерзать или сжечь их в конце сказки тоже становится приятным занятием…

    Строгая учительница. Знаешь, мне твои теории обычно кажутся какими-то… подрывными. Как будто ты специально их придумываешь, чтобы разрушить что-нибудь… Ту же любовь или семью, и даже самообманы — такие свои, приятные, и хранящие нас, кстати. Вот и с мамами — я сама об этом думала, не теми словами, но когда у меня вертелось в голове: «почему нет мам?» да «почему нет мам?», то я думала и об этом тоже, но мне только становится плохо от таких мыслей. Будто моя дочка тайно меня ненавидит или будто я где-то храню обиды на своих родителей. Есть вещи, мне кажется, которые не нужно открывать. Так нас создал Бог — и все. А ты все время пытаешься зацепить какую-то боль и вытащить ее наружу, и разрушить то, что ведь прекрасно работает, в конце концов, и тебя так воспитали, и нас, — а ведь взамен ты ничего не предлагаешь. Или предлагаешь? Я просто не понимаю.

    Братец Гримм. Ты правда хочешь, чтобы я ответил?

    Строгая учительница. Да, конечно.

    Братец Гримм. Смотри, когда я начал учиться психотерапии, я быстро заметил, что психотерапевты просто помешаны на том, чтобы что-нибудь изменить. То есть вот такое общее устремление: лишь бы что-нибудь в человеке поменялось. И я стал думать: неужели я настолько хочу что-то изменить — в окружающем мире, в других, в себе — и если да, то что? Постепенно я понял, почему я занялся этим. Я стал занимаься изменениями, потому что на самом деле думаю, что в основе все неизменно. Ни мир, ни человеческий характер фун даментально изменить нельзя, и поэтому спокойно можно производить маленькие улучшения.

    Братец Вайнер. А, так ты косметолог?

    Братец Гримм. Вроде того. Если говорить про нашу психику, то самые радикальные перемены, к которым может привести моя работа, все равно лежат внутри границ и возможностей нормальной человеческой души. Я не верю, что можно что-то сильно поменять. Но капельку улучшить, мне кажется, можно. Понятно?

    Строгая учительница. Почему ж нет? Понятно. Но…

    Братец Гримм. Сейчас. Конкретнее про мам: на одной стадии мы разделяем целое на приятное и неприятное, потом этого неприятного неадекватно боимся, не знаем, что с ним делать, и считаем, что мир вообще зол и плох, если он такие ужасы породил ни за что ни про что. На другой стадии — и она обязательно наступает — мы понимаем, что и хорошая, и плохая мама — это одна и та же мама, мы признаем в родной маме мачеху, мы познаем двойственность любви. Даже если мы изо всех сил прячем голову в песок, это все равно происходит, если мы хотим жить, любить и общаться. И это само по себе очень много; возможно, это самая существенная часть мудрости. Но такое понимание в определенном плане лишает нас тех сильных эмоций, к которым мы привыкли, и кроме того, сильно уменьшает прежнюю мотивацию что-то делать, основанную на избегании того, что плохо, и стремлении к тому, что хорошо. И мы обычно не даем этим понятиям «хорошо»-«плохо» особенно долго залеживаться без дела. Мы проецируем их дальше, находим новое «хорошо», а это опять дает и кучу эмоций, и энергию для борьбы, и новые страхи и иллюзии. И опять мы медленно продираемся к новой целостности. И так много раз за жизнь, хотя все же, наверное, на разных уровнях. Но цикл повторяется: туда-сюда. Если, конечно, не выбиться в святые.

    Молчание.

    Можно совсем красиво сказать, что мы движемся от одной половинки к двум половинкам, а от двух половинок — к одному целому.

    Строгая учительница. Только когда до него доберешься…

    Братец Вайнер. Давайте после обеда.

    Строгая учительница. Ой, что же я! Суп…

    История голубого города

    Много лет тому назад у подножия высоких гор, в цветущей долине стоял прекрасный город. А владел этим городом Дракон, который ненавидел голубой цвет. Всем людям в городе он запретил носить голубую одежду и есть из голубой посуды. Он отобрал у них все голубые флажки и игрушки. За самое маленькое голубое пятнышко каждому жителю грозило изгнание. Даже голуби — самые обыкновенные серые голуби — были выгнаны из города только за название.

    Однажды ночью Дракону приснилось, что весь город стал голубым. Даже трава и деревья были почему-то голубыми. Даже его дворец, и звезда на нем, и все стены и потолки — были голубыми-голубыми.

    Дракон вскочил, испуганный. Когда он понял, что это был всего только его сон, он пришел в бешенство. Он вылетел из дворца на рассвете. Облетев город три раза, он увидел в парке голубую скамейку. Он проглотил ее вместе с аллеей и ринулся в лес. В темном, росистом лесу расцвели голубые цветы. Он затоптал их. Его ярость все время росла. Он полетел в горы и стал лазить по кручам и пещерам. В одной из пещер Дракон увидел голубые камни. В бешенстве он принялся колотить хвостом по скале, так что голубые камни п олетели во все стороны, и вскоре скала рухнула прямо на Дракона. Полузадушенный, Дракон выбрался из-под развалин. В тот день он не мог говорить, только рычал.

    Прошел день, настала ночь. А на следующее утро во дворец к Дракону прибежал гонец и закричал: «Господин Дракон! В город прилетели голубые бабочки!» И, бешено вращая глазами и рыча, Дракон вылетел из дворца. Город был полон голубых бабочек. Он принялся глотать их. Но их было очень много, они были везде. И вместе с ними яростный Дракон стал глотать дома и деревья, и людей, и булыжники из мостовой. Он глотал все, и к полудню он все проглотил. Даже собственный дворец. Даже гору и лес. И миллионы маленьких баб очек.

    Пусто стало кругом.

    С крыльев голубых бабочек сыпалась пыльца. Целая туча голубой пыльцы бродила в животе у Дракона. Она проникла ему в нос. Нос защекотало. Дракон сцепил зубы, но нос щекотало так сильно, что Дракон не выдержал и чихнул, и тогда еще больше пыльцы набилось ему в нос, и он чихнул ужасно сильно, и еще, и еще… И с каждым чихом из его рта вылетали проглоченные им люди, и дома, и деревья, и булыжники, и все они были голубые из-за налипшей на них голубой пыльцы. И все вставали на свои места. А Дракон чихал и умен ьшался. Когда он вычихал последнего человека и последнюю бабочку, он превратился в стрекозу. Еще и сейчас в Голубом городе, где все и все голубое, летают маленькие черные стрекозы — потомки Дракона.

    И все это время над городом и над всей землей висело голубое небо. Бедный Дракон! Он так и не узнал об этом.

    * * *

    Автор. Ух, в тяжелую тему мы вляпались. Это ведь — опять сказка про воспитание.

    Розовая девушка. А-а-а… (зевает).

    Строгая учительница. Так-так, интересно… (Засыпает).

    Критик. Я скоро вернусь. (Выходит).

    Автор (шепотом). Итак, это опять сказка про воспитание. Имя одному из столпов его — запрет. Воспевать я хотел не запрет вообще, а запрет на эмоцию. Вы знаете, что это такое?

    Все спят, кроме Маленькой девочки.

    Маленькая девочка. Я не знаю.

    Автор. Это когда тебе запрещается не просто делать что-то, а думать об этом. Когда тебе запрещается чувствовать что-то, что ты чувствуешь. Ну, например, тебе говорят: «Нельзя быть злой».

    Строгая учительница (во сне). Это не моя внучка. Это какая-то чужая злая девчонка.

    Розовая девушка (во сне). У нас в семье все любят работать.

    Настоящий мужик (во сне). Мужчины не плачут.

    Автор. Да, мои милые. А еще запрещается беспричинное веселье, сексуальные чувства к родным и к чужим, ложь, самостоятельность, любовь к грязи, протест, грусть…

    Маленькая девочка. Это все у одного ребенка?

    Автор. Нет, малыш, в каждой семье — свое.

    Маленькая девочка. И дети этого не делают?

    Автор. Вначале нет. Помнишь, как в городе, когда дракон запретил все голубое, они вначале все сдали голубые вещи, сожгли голубую одежду, перестали делать голубую краску — вообще, все послушались. Они взаправду старались слушаться.

    Маленький мальчик. Почему?

    Автор. Я не знаю. Люди вообще любят слушаться. Но и в этом они несовершенны. Вот попробуй, например, одну минуту не думать о белой обезьяне.

    Маленький мальчик (через полминуты стукает себя по лбу). Мне думалка мешает!

    Автор. Вот эта думалка и начинает прятать в кармане дулю. И то, что запрещено, начинает повсюду расцветать. То цветочек, то скамеечка — и все внутри, тайком, шорохом, шепотом. Тут появляется и второе дно, и тайнички, и тайничочки.

    Маленький мальчик. Обманывать нехорошо.

    Автор. Но нужно. Ведь это игра, очень важная игра, понимаешь? Когда в нее втягивается много людей, она становится ужасно интересной. Она может заменить футбол и пускание змеев, и лес, и рыбалку, и учебу в школе. В конце концов запрещенное перерастает все остальное, и вокруг остаются только запреты и обходные лазейки.

    А потом — что значит «нехорошо»? Знаешь сказку про то, как орел переносил мальчика через горы, а кормить его приходилось кусочками мяса с собственных ног? Ведь дракон требует того же. Он откусывает от нас куски, говоря: это ты, а это — не ты. У правой руки имечко хорошее, а у левой — нехорошее. Скушал левую руку.

    Маленький мальчик. А кто его может победить?

    Автор. Против него восстает все вообще, сама природа. Просто однажды днем, а скорее ночью, запрещенное прорывает все шлюзы. Бедный дракон! Он делает вид, что борется до последнего. Ведь его самого запрещенное заполняет изнутри. И вот подсознательное…

    Маленький мальчик. Что такое подсознательное?

    Автор. Это то, что мы вроде бы не можем контролировать в своем собственном теле, уме или сердце. Ну, скажем, чихание. Так вот, подсознательное побеждает сознательное…

    Автор. Это то, что мы вроде бы не можем контролировать в своем собственном теле, уме или сердце. Ну, скажем, чихание. Так вот, подсознательное побеждает сознательное…

    Маленький мальчик. А сознательное — это…?

    Автор.… То, что мы захотели — и сделали. Как стискивание зубов. И вот дракон чихнул — ап, война проиграна, кошмар, крушение, а ведь все было так хорошо придумано!..

    Маленький мальчик. А потом?

    Автор. А потом дракон, превратившийся в старую бабушку стрекозу, спокойно живет среди голубого мира. Он ведь и раньше жил в нем, его же больше ничего не интересовало. Он так часто себе его представлял, что сам как бы и придумал. Но он и теперь может видеть только черное или еще что-нибудь… Драконы — они такие выдумщики… (зевает, засыпает).

    Маленький мальчик. Я дракон! Я ненавижу все голубое! Я всех съем! (Убегает).

    Братец Вайнер (заходит в комнату, тушит свет, задумчиво). В конце концов, это был всего лишь глупый дракон. А почему он не одел всем розовые очки? Не плакал перед жителями на площади, выговаривая, сколько нервных клеток у него погибло? Не сдвинул декретом область видимого света? Масса недоработок. Можно попробовать еще раз.

    (Внезапно принимается будить Автора). Эй, братец Гримм! Ну-ка, скажи мне честно — это ведь сказка про гомосексуализм?

    Братец Гримм (проснувшись, некоторое время сидит, упершись невидящим взглядом в одну точку). Знаешь, будь у меня больше времени, я бы ходил на демонстрации в защиту прав лесбиянок.

    Братец Вайнер. Почему?

    Братец Гримм. Они мне чуточку больше нравятся. Я вообще — хожу по улицам, кругом столько красивых мальчиков, а я все на девочек смотрю. Есть во мне что-то лесбийское… Н-да. Чужая острота.

    Братец Вайнер. Скажи нормальным языком: это сказка про голубых или нет?

    Братец Гримм (задумчиво). Все голубое во мне выжжено каленым железом. Запрет у меня в душе поставлен. И если ты спросишь меня, рад ли я этому, я отвечу: чтобы да, так нет. Нет, Братец Вайнер! И не нужны мне окружающие малчыки. Мне свобода нужна. Хочется мне свободно бродить по душе своей. Вот ведь умом все представляю: эка трудность — с юношей переспать! А на деле — ни в какую.

    Братец Вайнер. Значит, держится запрет?

    Братец Гримм. Значит, держится.

    Братец Вайнер. И бабочки не мешают?

    Братец Гримм. Ой, достал ты, юморист. Я ж тебе говорю — работает эта система, работает. Только стоит ли овчинка свеч? Наши дети, возможно, будут свободно трахаться с кем угодно — и я не буду им завидовать… а может быть, буду немножко… Ой, знаешь, это так смешно… (Решительно встает, зажигает свет. Все просыпаются. Громко) Как мы оправдываем свои ограничения? Это, говорим мы, нас общество гнетет своими запретами. Социум не велит. Окружение подавляет. А на самом деле, оставшись одни, мы спокойно имеем все запреты при себе. Пишите: ин-тер-на-ли-зованы они. Никакое общество на нас сейчас не смотрит, а запреты все — туточки. При нас. В нас самих. Понимаете? (Спокойно) Вот в чем ужас.

    Все молчат долго-долго.

    Братец Вайнер (осторожно). Но и прелесть в этом же. Раз они в нас, мы сами можем с ними и справиться.

    Автор. Умница.

    Дух Востока (тоже тихо и осторожно). Свобода — это гораздо большее, чем то, о чем вы тут говорите.

    Автор. Да. Я знаю. Просто это тот шаг, с которого дорога в тысячу ли…

    Дух Востока.…каждый раз начинается заново.

    Строгая учительница (взволнованно). Это значит, что мне нельзя ничего запрещать своим детям?

    Автор. Во-первых, послушай себя. Заметь, что слово «нельзя» я не произносил, это ты так воспринимаешь мир.

    Психолог-милашка. В категориях «нельзя» — «надо».

    Автор. Я за отдельных выживших.

    * * *

    На этом заканчивается первая часть этой книги, которая по превалирующей тематике можно назвать «Бедные дети». Ура!

    Следующая часть — гораздо скучнее. Она серьезная. «Структурная.» В ней много теоретических глав. А что делать? Платите дань своей серьезности, либо живо вспоминайте совет читать все раздельно.







     


    Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх