Глава 4

ВСТРЕЧА НА ВЕРШИНЕ

РОЗЫ И РЫБА

Читаешь «Проблемные записки», и бросается в глаза органическое переплетение многочисленных научных направлений, тесное содружество разных секций. Секция бионики, например, изучает живые организмы с целью перенесения в технику выработанных природой принципов движения, ориентации, навигации, управления, биологической надежности. Тут и изучение органов зрения и слуха, и моделирование систем управления в нервных сетях, и изучение мышц как генераторов энергии. И все это для того, чтобы использовать опыт живой природы.

Вероятно, это и имел в виду Берг, когда записывал свои соображения по поводу антикибернетических статей: «Для человека всегда возникает утилитарный аспект знаний — нельзя ли с пользой для себя употребить законы и явления природы?»

20 декабря 1965 года в Московском государственном университете Берг открывает конференцию по бионике. Актовый зал, вмещающий более двух тысяч человек, переполнен. Доклады, казалось бы, по зубам только очень узким специалистам. Однако аудитория, которую они собрали, поражает своим разнообразием. Тут и журналисты, освещающие новые проблемы науки и техники в таких журналах, как «Природа», «Наука и жизнь», «Знание — сила»; тут и военные (я спросила у Марка Галлая, что привело его, летчика и инженера, в столь специфическое собрание. «Проблема “человек — машина”, надежность человеческого мозга, тесты для профессионального отбора летчиков», — ответил он). Сюда пришел Александр Крон, драматург и романист, самый что ни на есть «чистый» литератор… Что же привело его в среду ученых? Оказывается, он пишет пьесу о биологах. И вот сидит Александр Крон с блокнотом и внимательно слушает доклады: «Морфофункциональные типы скелета тазового пояса млекопитающих», «Разные аллюры млекопитающих как возможные движения рычажных машин», «Теория подъемной силы кальмара», «Эксперименты по магнитной ориентации птиц», «Роль гравитационных волн в ближней ориентации рыб», «Влияние магнитных полей на процессы обучения мышей в Т-образном лабиринте», «Автомат, моделирующий функции образования двигательных навыков у животных», «Прогнозирование надежности работы системы “человек — машина” и гелио-геомагнитные факторы» и т. д. и т. д.

Совсем недавно наука была делом только ученых. И они педантично соблюдали чистоту своих рядов, а тут… Какое-то вавилонское столпотворение. Люди, которые всю свою жизнь занимались только рыбами, или птицами, или летучими мышами, или обезьянами, с жаром обсуждали свои проблемы с электротехниками, автоматчиками, математиками. И они находили общий язык. Одни — биологи — рассказывают о способах обучения птиц, дельфинов, обезьян; другие — техники, — подхватив эти сообщения, обдумывают, нельзя ли использовать новые данные для своих целей. Казалось бы, что можно извлечь из сообщения о многообразии «языков» животных (оказывается, канадские птицы не понимают французских; сигналы тревоги, записанные у птиц Мексики, нисколько не беспокоят пернатых Австралии), или даже из удивительного открытия секретов извечных миграций рыб к нерестилищам?

А инженеры, узнав, что рыбы ориентируются по морским течениям и это закодировано у них в генах (поэтому даже молодая рыбешка, никогда не бывавшая в местах метания икры, безошибочно находит туда путь), а птицы находят дорогу в родные места по линиям магнитного поля, узнав это, инженеры обдумывают более совершенные и надежные навигационные и другие системы. Решают, как можно положить нечто аналогичное в основу новых машин, которые тоже будут ориентироваться по магнитному полю, по цвету и другим критериям. Каждый новый доклад подтверждал удивительную революционную находку современной науки об общности законов, действующих в живой и неживой природе, схожести средств управления, о плодотворности кибернетического подхода к разным явлениям жизни и техники.

В этой области теперь работают и зоологи, и инженеры, и биологи, и математики. Здесь объединились люди, которые рассматривают и другую сторону проблемы: изучают работу электронных «думающих» машин с целью изучить на их примере законы мышления и умственной деятельности.

Это, по существу, две стороны одной медали. Поэтому-то академик Парин, возглавляющий медицинскую секцию, входит в состав бюро бионической секции. Академик Трапезников, долгое время бывший председателем секции «Техническая кибернетика», занимается бионикой и медициной, академик Глушков — член бюро двух секций: бионики и техники. Академики Анохин и Франк — бионика и медицина. Академик Гнеденко — математическая, техническая секция и секция надежности, член-корреспондент АН СССР Ляпунов — биология и медицина. И те же Ляпунов, Глушков и Гнеденко входят в философскую секцию.

Экономическую секцию Совета Берг организовал, наверно, для того, чтобы экономисты распутали хотя бы то, что в большей части сами же запутали…

Нелегкие разговоры происходят в среде экономистов и плановиков, социологов и философов. Как ни упирались многие, как ни противились проникновению кибернетики в эту сферу, а все-таки пришлось думать, и думать серьезно, о проблеме оптимального регулирования в человеческом обществе… И как не думать, если над этим «думают» даже пчелы. В своих пчелиных государствах пчелы не только строго регулируют процессы разделения труда, но и осуществляют настоящее регулирование условий своего существования. В ульях, несмотря на изменение окружающей температуры, они сохраняют постоянную температуру: 34,5 — 35 °C. Если в районе пасеки похолодало, пчелы тесно прижимаются друг к другу и начинают бить крылышками. Тепло от сокращения мышц идет на отопление жилья. А если на улице жара, они спешат принести в улей воды и машут крыльями для того, чтобы вода испарялась и охлаждала воздух.

Неизвестно, какими мотивами руководствуются пчелы, подбирая состав этих спасательных команд, но, когда люди ставят перед собой какую-то цель, их обычно объединяет не только общность задачи, но и взаимное доверие, симпатия, ответственность. Никогда в космос не отправится случайно подобранный коллектив…

«В холодные зимние дни в стадах дикобразов наблюдается следующее явление: животные теснятся друг к другу, чтобы согреться теплом своего тела и защититься таким образом от холода. Однако при этом они колют друг друга иглами, что заставляет их держаться на расстоянии. Если же холод снова сгоняет их вместе, картина повторяется до тех пор, пока они не найдут некоторого среднего положения, в котором чувствуют себя наиболее благополучно. Так и потребность в общении, порождаемая пустотой и однообразием собственного внутреннего мира, влечет людей друг к другу. Однако их отрицательные качества и нестерпимые промахи взаимно отталкивают их. Средняя дистанция, которую они, наконец, находят и которая обеспечивает их совместное существование, как раз и есть не что иное, как вежливость и хорошие манеры», — такое ироническое толкование социальных проблем регулирования было модно в XIX веке.

Где-то на высших уровнях духовной сферы с социальным регулированием смыкаются и психические процессы регулирования. Кибернетики вынуждены думать о социальном значении таких понятий, как совесть, индивидуализм, интеллект. С этими вопросами переплетаются другие особенности человека, например, сентиментальность, религиозность, честность, способность к самоанализу. Эти индивидуальные свойства так или иначе сказываются на окружающих.

Человек возбужден, расстроен — он становится аномалией в коллективе. Его утешают, поддерживают. Он растроган, плачет. Вот он успокоился. Обычная ситуация. А кибернетик найдет в этом цепочку логически необходимых и взаимосвязанных процессов: психическое напряжение развязало биологический процесс — слезотечение, которое автоматически смягчило невыгодное состояние психики — возбуждение, сказывающееся на мышлении и поведении. Кибернетик найдет этому примеру аналогию из теории автоматического регулирования в технике, скажет, что слезотечение аналогично процессу регулирования перегретого парового котла, с целью снизить слишком возросшее давление в котле путем отвода пара.

Наряду с положительным социальным регулированием известно и отрицательное. Например, стимулированные служителями культа религиозные чувства зачастую, выйдя из-под контроля в результате самовозбуждения, приводят к случаям кровавых эксцессов.

Кибернетики задумываются даже над происхождением и скрытым смыслом пословиц, которые концентрируют в себе мудрые выводы из опыта поколений.

«Нет розы без шипов…» Так, утешая себя, со вздохом констатирует иной неудачник-оптимист, надежды которого не вполне оправдались. Если бы в отчаянии он продолжал рисовать себе всю прелесть недостигнутого счастья, он только разжигал бы свое недовольство. Но инстинкт самосохранения мудро советует ему обесценить труднодоступное желание, преувеличить его теневые стороны, преуменьшить значение потери, то есть создать себе компенсацию, утешение, которое и является регулятором психического состояния. Переоценка ценностей — своеобразный регулятор укрепления духа.

«Каждому свое», «Каждый несет свой крест» — эти жестокие поговорки, возможно, возникли как утешение, как оправдание пассивности, бессилия, безразличия. Чтобы не волноваться, человек ищет себе оправдания.

Опять восстановление душевного равновесия, своеобразная психотерапия.

Слепой зачастую обладает обостренным чувством осязания, глухой — повышенной наблюдательностью, черствый человек — равнодушием. Все это иллюстрации способности организма к саморегулированию.

Венский психолог Г. Рорахер, выбравший темой своего исследования процессы регулирования в области психических явлений, пришел к выводу, что «переживания ведут к восстановлению чувства собственного достоинства после неправильного поведения или поступка, вызвавшего смущение. Психический параметр, например сознание собственной ценности, при возникновении в нем повреждения «регулируется» с помощью автоматических, то есть включаемых бессознательно переживаний. Формулируя это на языке техники регулирования, можно сказать: имеется некоторая величина, значение которой необходимо регулировать; если она изменяется, то благодаря обратному влиянию на психическое состояние возникают процессы, которые способны устранить отклонение от «истинного значения».

Даже совесть, эту непроизвольную реакцию, кибернетики расценивают как регулятор в духовной и моральной сфере.

Совесть заставляет человека исправить допущенную ошибку, воздержаться от желания, угрожающего спокойствию других людей; совесть, конечно, не допустила многие преступления. Как видно, в какой-то мере этому же служит религия. Возможно, когда-то на заре ее возникновения пророки интуитивно искали в ней замену совести, все более отступающей с распадом традиционного общества и заменой его антагонистическим.

В «Записках» четко обнаруживается, что кибернетика проникает в такие удивительные области, которые зачастую трудно предугадать. Была бы для нее лишь база — информация, так сказать, «архив», а дело она уж себе найдет. Жизнь все больше убеждает в том, что информация — это альфа и омега кибернетики. Прежде чем управлять каким-то объектом, надо иметь исходные данные о нем, хотя бы статистические. Но это должны быть надежные данные, полученные из наблюдений или специально поставленных экспериментов. Сбору информации Берг уделяет особое значение.

— Человеческий опыт неисчерпаем, — часто повторяет он в своих выступлениях, — опыт накапливается в некоторых случаях веками, но так как мы не умели его хранить, многое забыто, упущено, недооценено. Одно и то же открытие часто делается несколько раз, одна и та же «Америка» открывается разными поколениями людей. Человечество привыкло разбазаривать ценнейший продукт цивилизации — информацию. И только теперь, когда память электронных машин все больше увеличивается, а системы связи охватили весь мир, мы можем совсем по-иному и на совершенно новом качественном уровне строить свое хозяйство, науку и жизнь. Теперь крупицы знания, добытого людьми в различных странах и в разных областях деятельности, не просочатся сквозь дырки в решете нашей памяти. Пример? Пожалуйста, их сколько угодно. Одна из иллюстраций в этом письме:

«Глубокоуважаемый Аксель Иванович!

Благодарю Вас за ту помощь, которую Вы оказываете Государственному производственному комитету по рыбному хозяйству СССР в разработке вопросов использования методов кибернетики в рыбном хозяйстве, и, в частности, за Ваше интересное выступление на совещании ученых и специалистов системы Госкомитета, посвященном проблемам кибернетики в рыбном хозяйстве. Мною дано поручение специалистам Госкомитета подготовить статью в журнал «Природа», посвященную проблемам, связанным с повышением эффективности разведок и производительности рыболовецких предприятий.

А. Ишков».

Невероятно! Ну хорошо, медицина, биология в союзе с кибернетикой — это понятно. Но… рыба? При чем тут рыба? Однако, если министр Ишков благодарит Берга за помощь, значит действительно сделано полезное дело! Но какая здесь все-таки может быть работа для кибернетиков?

Берг рад удивлению слушателей, довольно смеется. Только что он выглядел усталым. Но глаза снова хитро поблескивают, он сам — в который раз — изумлен многоликостью кибернетики, ее мощью, ее способностью совать нос в самые невероятные дела.

— Представьте себе тысячи рыболовецких судов, — объясняет Берг, — плавающих бог знает где: в Индийском океане, у берегов Австралии, на Севере или у Южной Америки. Составить жесткий график их движения, как на железнодорожном транспорте, невозможно. Улов — дело случая. Он зависит от погоды, от настроения рыбы. И в какой ближайший порт лучше доставить эту рыбу — неизвестно. Приходит корабль в порт и спешит сдать добычу на консервный завод, а его не ждали, накануне пришел другой корабль и полностью загрузил завод.

И тральщику, который провел в море несколько месяцев и скопил сотни тонн рыбы — стоит она сотню тысяч рублей — приходится идти в другой порт. И рыба по дороге портится, а траулер во время этих переходов «простаивает». Убыток колоссальный! Что делать?

Вот моряки и пришли в Совет обсудить эту проблему. Кибернетики предложили им организовать вычислительный центр, оснащенный электронными машинами, и применить в рыболовецком хозяйстве математические методы кибернетики.

Прошла пара лет. И такой центр создан. В него поступают сведения со всех судов о ходе лова, о направлении движения судов, о состоянии работ на рыборазделочных заводах. Электронные вычислительные машины быстро переваривают огромный поток этой информации, анализируют ее, сравнивают и выдают команды капитанам — какому судну в какой из ближайших свободных портов идти.

И так в любой области, — резюмирует Берг, — пока мы не научимся использовать предшествующий опыт, этот ценнейший «архив», и использовать всю сегодняшнюю информацию, прогресс будет явлением скорее случайным, чем закономерным.

Берг любит повторять, что первая задача кибернетики — извлечение полезной информации из того хаоса сведений, которыми мы обладаем во всех областях знаний. Далее этот опыт должен анализироваться и использоваться для правильной организации дальнейших поисков.

Скажем, химия. Ну какая может быть в химии кибернетика? А в Совете по кибернетике есть химическая секция. Создается совершенно новый раздел науки — математическая химия. Ее цель: оптимизировать процесс постановки химических опытов и наладить извлечение полезной информации из противоречивых данных этих опытов.

Теперь, прежде чем строить какой-нибудь промышленный химический агрегат, проводится предварительная проверка проекта и обработка его на электронной вычислительной машине. Реакция описывается математически, и машина, следуя программе, меняет и подбирает химические ингредиенты, выраженные через электрические величины, чтобы нащупать самое выгодное течение будущей химической реакции. Особенно удобно в такой системе проведения химического эксперимента — его быстрота, эффективность и дешевизна. Чисто химический эксперимент длится несколько часов, иногда дней. На вычислительной машине это занимает секунды. Серия химических экспериментов, целью которых является поиск оптимального течения процесса, занимает иной раз годы. «Сухой» математический эксперимент укладывается в несколько часов. Как писали газеты, на Новосибирском химическом заводе провели производственное испытание рассчитанного таким математическим путем аппарата для производства безметанольного формальдегида — важнейшего сырья для производства пластмасс. С момента начала лабораторных исследований до момента выдачи промышленной продукции прошли не обычные в таких случаях

10–12 лет, а лишь 3 года. Большую часть времени заняло изготовление и монтаж аппаратуры.

Химическая секция, возглавляемая В.В. Налимовым, уже в течение нескольких лет проводит семинары, цель которых — переподготовка химических кадров. Происходит настоящая математизация химиков. Совсем недавно даже самые прозорливые ученые выражали скептицизм. Многие из них противились вторжению математики в химию. Теперь это направление поддерживают и практики, и все химические министерства.

Как это ни парадоксально, но зачастую консерватизм проявляют как раз те ученые, которым надлежит быть впереди. Издалека, как видно, виднее. Человеку, не связанному с определенной узкой областью знания, но обладающему широтой взглядов, свойственно более революционное отношение к устоявшимся традициям. Его преимущество в том, что он вглядывается в проблему свежими глазами, ему не надо переучиваться, не надо себя ломать. Его мышление не сковано традиционным, привычным подходом к предмету. Может быть, поэтому Бергу удается заглянуть дальше, чем специалисту в узкой области. Впрочем, тут, конечно, «виновата» удивительная, поражающая эрудиция и многосторонность этого ученого. И неутомимость. Он не страшится начинать сначала. Он читает, читает, читает. Сегодня он изучает самые для него неожиданные дисциплины, и на таком уровне, что это дает ему право вести за собой даже специалистов. Так было с медициной, когда он одним из первых начал доказывать необходимость союза электроники и медицины. Так было с геологией, когда в Геологическом комитете в присутствии ведущих специалистов он был вынужден доказывать необходимость точного учета всей информации, собранной по стране экспедициями геологов, и обработки ее в едином мозгу кибернетической машины. Такая же ситуация возникла однажды на бешеной дискуссии между математиками и юристами, общий язык для которых нашел опять же Берг.

СЮРПРИЗ ДЛЯ ШЕРЛОКА ХОЛМСА

Прослышав о машинах, способных на основании предшествующего опыта предсказывать будущее, юристы однажды решили попросить математиков составить для электронных машин специальные программы, чтобы те помогали в расследовании преступлений. Юристов пытались отговорить.

— Это невозможно. Это не задача математической науки. Юриспруденция не относится к наукам точным, она не подчиняется математическим законам. Поэтому запрограммировать ее положения невозможно.

— Почему же невозможно? — настаивали на своем юристы. — Вы отстали от жизни. На заре кибернетики ответ на этот вопрос был действительно отрицательным — нет, нельзя, электронная машина умела управлять лишь процессами, имеющими математическую интерпретацию. Но теперь-то, как говорится, количество перешло в качество.

Юристы подводили научную базу под свою просьбу.

— Помогите нам составить программу для расследования преступлений, ну хотя бы для анализа отпечатков пальцев. Идентификация отпечатков пальцев — важнейшая задача. Часто это единственная и самая прямая улика, главное звено в процессе доказательства. Но общей картотеки отпечатков нет, а если бы она и была, надо было бы затратить нечеловеческие усилия, чтобы установить, имеется ли в ней отпечаток, оставленный преступником. Электронная вычислительная машина с ее быстродействием и неограниченным объемом памяти здесь совершенно необходима. Она могла бы за доли секунды сравнить отпечаток с теми, что хранятся в ее памяти, и указать на человека, имеющего именно такой отпечаток пальцев.

Но математики охладили пыл юристов:

— Вычислительная машина не может, подобно человеку, сопоставлять отпечатки по их виду. Проблема распознавания машиной зрительных образов еще не решена. Да, кроме того, если сравнивать отпечатки так, как предлагают юристы, то далеко не уедешь. Это слишком медленный процесс.

Юристы, в свою очередь, сообщили математикам, что давно уже не пользуются примитивным, ручным методом. Ведь при этом пришлось бы иметь полные коллекции отпечатков в каждом городе или терять время на пересылку отпечатков в центральную картотеку. Юристы теперь описывают отпечатки пальцев кодом — набором основных элементов тех сложных узоров, которыми отмечен каждый из нас. Такие описания просто передавать по телеграфу, а электронная машина легко обнаружит, соответствует ли описание данного отпечатка какому-нибудь из имеющихся в картотеке. Но трудность не в сравнении описаний, а в том, чтобы научить машину заменять человека на самом сложном и ответственном этапе: поручить ей описание, кодирование отпечатков.

— Но нам этого мало, — продолжали юристы, — преступник не всегда оставляет отпечатки пальцев. Однако есть еще одна особенность, присущая только данному индивиду. Это совершенно особый химический состав пота. Он так же уникален, как и отпечатки пальцев. Пока это используют лишь служебные собаки, тонко различающие запахи. Научите этому и машину.

Тут математики насторожились — юристы не упрощали задачу, а усложняли ее. Лишь недавно электронную машину научили читать. А они требуют, чтобы она не только «читала» узоры, но еще и улавливала запах. Это опять упирается в проблему распознавания образа, уже химического, еще более сложную проблему.

— Но, может быть, машина сможет сличать фотографии? — подлили юристы масла в огонь.

— Поймите, — убеждали их математики, — это неразрешимая задача. Ну как можно безошибочно дать заключение о тождестве или различии во внешности человека, если приходится сравнивать фотографии, сделанные в молодости и в зрелом возрасте. Одни признаки сохраняются, другие с годами сглаживаются, некоторые возникают вновь. Криминалист все это как-то улавливает, а машина? Можно ли обеспечить достоверность, сравнивая фотографии, сделанные анфас и в профиль? Или такая ситуация — преступник сделал пластическую операцию. Как в этом случае при помощи фотографии опознать его? Вопрос, приобретающий большую важность при розысках нацистских преступников.

— Мы отвечаем на эти вопросы при помощи словесного портрета, — объяснили юристы. — Словесный портрет — это описание внешности человека, составленное специалистом, умеющим выделить главные, характерные и бросающиеся в глаза черты лица. Словесный портрет может быть быстро передан по телеграфу, телефону и радио туда, где еще нет фототелеграфа. Более того, специалист-художник может в соответствии со словесным портретом нарисовать изображение, весьма близкое к внешности разыскиваемого человека. Такие репродукции в некоторых случаях помещались в газетах и на афишах и помогали розыску. Вот мы бы и хотели поручить составление словесного портрета машине, чтобы избежать ошибок, от которых не застрахован лучший специалист.

— Но ведь все это снова упирается в проблему распознавания образов, — терпеливо объясняли математики. — А чтобы электронная вычислительная машина могла опознать или описать цифровым кодом запах, фотографию, почерк или отпечатки пальцев, она должна иметь очень тонкий специфический анализатор — химический или графический. В этой области человек пока вне конкуренции. Ведь мы издали узнаем знакомого по силуэту, по походке, по манере держаться. И мы определяем не только то, что идет мужчина или женщина, но знаем, что это Иван Петрович, а не Петр Иванович. «Распознавание образа» — так мы называем проблему обучения электронной вычислительной машины различению объектов по их признакам. Нужно научить ее без человека кодировать признаки. Но пока мы здесь далеко не продвинулись. Это сейчас одна из основных проблем кибернетики.

И все-таки юристы победили. После этой дискуссии прошло два года, и криминалисты получили то, что хотели. Ленинградские кибернетики создали машину, проверяющую подлинность подписи. Машине сначала показывают листок с несколькими подлинными подписями. Она фиксирует в памяти особенности, характерные для всех имеющихся образцов. Это стадия обучения. Затем машине предъявляют листок, на котором среди подлинных подписей имеются и подделки. Их она опознает с вероятностью, доступной лишь опытному графологу.

И еще один ценный подарок получили юристы — в Риге разработан алгоритм, позволяющий сравнивать фотографии, на которых лица изображены в различных ракурсах. Но криминалисты этим не удовлетворились — они мечтают о машине-следователе! Они снова атакуют математиков: почему есть машина-диспетчер, машина-библиограф, машина-шахматист, но до сих пор нет машины-следователя?

На одну из таких дискуссий они пригласили Берга. Спор разгорался. Берг наблюдал, наблюдал это столкновение льда и пламени, поначалу улыбался, потом покраснел, потом прищурил глаза — что всегда предвещает у него взрыв — и… вылетел на трибуну.

— От общих мест всегда полезно перейти к конкретным действиям, — сказал он. — Я предлагаю всем собранием отправиться в клинику профессора Вишневского и ознакомиться с опытом диагностирования болезней при помощи электронной вычислительной машины. Врачи научили машину по комплексу признаков ставить диагноз заболевания. Так здорово научили, что она теперь спорит с лучшими профессорами. Недавно они разошлись во мнениях, и победила… машина. Так вот, надо вам поучиться у клиницистов. Ведь преступность — это тоже болезнь. Болезнь общества. В память машины мы можем ввести истории предыдущих преступлений. Сравнивая каждое новое преступление с тысячами предыдущих (а ведь память машины с каждым днем растет, увеличивается и скорость ее работы), машина поможет нам не только опознать преступника, но она нарисует четкую географическую карту преступности. Она укажет очаги хулиганства, вплоть до района и двора. Она поможет в профилактике преступности, так как мы заранее сможем сконцентрировать свое внимание на воспитательной работе в отдельных районах.

Нечего и говорить о том, что юристы и математики аплодировали Бергу, о несогласии не было и речи, а разговор пошел о конкретных возможностях создания машины-следователя.

Все это происходило не так уж и давно. А в наше время темп жизни космический. В Совете по кибернетике была создана секция «Кибернетика и право», в нее вошли виднейшие криминалисты и математики, что сулило новые сюрпризы для будущих Шерлоков ХОЛМСОВ.

НЕРАЗГАДАННЫЙ ШИФР СКРЯБИНА

В небольшой комнате, почти заполненной двумя роялями, уместился десяток стульев и десятка полтора людей разного возраста. Все они не отрываясь смотрели на руки черноволосого смуглого юноши, бушующие над клавиатурой.

Пианист, которому предстоял ответственный концерт, «обкатывал» программу для друзей. Один из них пригласил и меня. Весь вечер звучал Скрябин. И надо сказать, в первоклассном исполнении.

Почти каждый любитель музыки проходит полосу увлечения Скрябиным и выходит из нее как из бури: потрясенный, покоренный стихией. Каждое произведение Скрябина — этюд ли, большое ли программное полотно — мучительная проблема и для пианистов и для музыковедов, проблема техническая, эстетическая, философская. Его не только трудно играть, его трудно понять, не воспринимая музыкальную тему в совокупности с его мировоззрением, философией. А вокруг этого накручено столько легенд, что мало кто даже из знатоков может толком ответить на вопросы любителей скрябинской музыки.

В этот вечер все было, как обычно: споры, разное понимание, различное толкование.

Пианист, близкий семье Скрябина, к тому же ученик Генриха Нейгауза, блестящего скрябиниста, после концерта рассказывал много неизвестного о жизни композитора. В довершение он произнес фразу, которая меня потрясла:

— А вы знаете, что Скрябин много думал о математической интерпретации музыки? Он обладал особым музыкально-математическим мышлением и, прежде чем записать новую вещь в нотных знаках, записывал ее математическими формулами!..

Скрябин, начиная с «Прометея», рядом с нотной дорожкой писал световую — впервые в истории музыки и науки он пытался связать свет и звук.

Все его произведения программны, несут в себе точный сюжет, и Скрябин писал к ним литературный комментарий, часто в стихах. Он синтезировал в своем творчестве музыку, поэзию и свет. Но математика?!

— Нет, это не те формулы, к которым привыкли физики и математики, — пояснил пианист, — это особый цифровой код, понятный только автору. Иногда, после того как произведение было занесено на нотную бумагу, некоторые строчки и отдельные такты Скрябин оставлял незаполненными.

— Проще было их и вовсе пропустить, — заметил кто-то.

— Это ему и советовали некоторые музыканты, потому что, проигрывая сонату или этюд, они не обнаруживали никаких пропусков или недоговорок. Но Скрябин отвечал, что, по его расчетам, здесь должны быть определенные такты, а какие — он еще не знает, но они обязательно будут. И, действительно, в окончательной редакции они появлялись.

— А вы знаете этот код?

— Нет, его не знает никто.

— И никто из математиков не пытался его расшифровать?

— Нет. Хоть есть некоторые вещи, записанные и в нотных знаках, и в цифровом коде…

Какая потрясающая перспектива — расшифровать Скрябина, одного из самых загадочных, сложных и противоречивых русских композиторов!

Чайковского, Бетховена, Вагнера, наконец, Рахманинова можно узнать, даже не помня вещи, которую слышишь. Угадать музыку Скрябина почти невозможно. Так сильно меняется его стиль в различные периоды творчества. И дело не только в настроении произведения, но техника, фактура, характер гармонии у позднего Скрябина так резко отличаются от раннего, что в пору предположить, что за именем Скрябина скрывается несколько безвестных гениев.

Даже среди музыкантов о нем существуют несовместимые мнения. Одни говорят, что настоящий Скрябин — это Скрябин раннего периода: концерт, первые три сонаты, прелюдии, этюды, мазурки, поражающие тонким лиризмом, романтической атмосферой любви, пламенной драматичностью. Пусть в нем еще звучат любимые им Шопен и Аренский, но никакие заимствования не могут скрыть удивительный почерк Скрябина — только ему одному свойственные грозовые ритмы, причудливые напряженные интонации.

«Настоящим» Скрябин считается и в среднем периоде: в знаменитой «Божественной поэме» и других симфонических произведениях с его собственными литературными текстами, о которых можно сказать одной скрябинской фразой: «Иду сказать людям, что они сильны и могучи».

А потом произошло нечто почти мистическое. Из-под пера Скрябина стали вырываться совершенно необычные не только для него, но и для всей истории музыки, произведения с многозвучными диссонирующими аккордами, странными ладами, вступающими в конфликт с классическими благозвучными и мелодичными мажорно-минорными звучаниями.

Этот скачок, казалось, ничем не подготовлен. Он был необъясним, непонятен, загадочен. Он вызывал либо ревнивые споры современников, либо иронические толки, либо просто брань.

Не будем говорить о профанах, но Иван Бунин, тончайший знаток русской культуры, по словам Валентина Катаева, так отзывался о музыке Скрябина:

— Скрябин?.. Гм… Вы хотите знать, что такое Скрябин и что из себя представляет его музыка, например «Поэма экстаза»? Могу вам рассказать. Итак, «ударили в смычки». Кто в лес, кто по дрова. Но пока еще более или менее общепринято, как и подобает в стенах знаменитой Московской консерватории. И вдруг совершенно неожиданно отчаяннейшим образом взвизгивает скрипка, как поросенок, которого режут: «И-и-ихх! Й-ихх!» — При этом Бунин делает злое лицо и, не стесняясь, визжит на всю квартиру.

Правда, Пастернаку принадлежат другие слова о Скрябине: «…голоса приближаются: Скрябин. О, куда мне бежать от шагов моего божества!»

Если бы можно было верить на слово хотя бы только гениям! Как просто было бы овладеть секретом нераскрываемого: что хорошо, что плохо…

«“Война и мир” роман скучный, написанный суконным языком. И девицы там все жеманные и манерные. Трудно представить себе роман более ненужный и схематичный». Автор этих строк Тургенев…

А высказывание самого Льва Толстого о музыке Листа, Берлиоза, Рихарда Штрауса: какофония, отсутствие мелодии, оскорбляющие слух звуки!

— Это лишено ритма, гармонии, смысла, это… это просто безумие, тупик. О позднем Скрябине нечего говорить! — шумели музыканты, «знатоки» — современники Скрябина.

— Как не говорить?! — вскипал темперамент других. — Как не говорить, если настоящий Скрябин только начинается в последний период! Все написанное им до 50-го опуса — это намек, это предчувствие, это упражнение для высокого полета. Да, да, и его знаменитый героический этюд, и «Прометей», и «Поэма экстаза» — это только преддверие того грандиозного, что звучит в последних сонатах и что он должен был развернуть в главном деле своей жизни, в так и незаконченной «Мистерии». Вот это действительно Скрябин, настоящий Скрябин. Он был на пороге величайшего открытия, прозрения, переворота в музыке!

Эти неистовые споры продолжаются по сей день…

Может быть, Скрябин в музыке был тем, чем стал для физики Эйнштейн? Эйнштейн, создавший теорию световых квантов и теорию относительности так рано, что о них до сих пор спорят ученые. Что же говорить о его современниках? Представляя в 1912 году уже знаменитого Эйнштейна в Прусскую академию наук, Макс Планк и другие крупнейшие физики писали, что ему не следует ставить в упрек (!) гипотезу световых квантов!

По внешней аналогии легкомысленно ставить знак равенства между Эйнштейном и Скрябиным, но нечто подобное случилось и со Скрябиным, когда он в «Прометее» записал рядом с нотной дорожкой световую. Тогда много иронического говорили об этом странном новаторстве, о том, что-де неудобно знаменитому композитору «баловаться» такими пустяками. Однако теория, связывающая свет и звук, оказалась не просто странной прихотью, причудливой игрой воображения. Как теперь доказано, она имеет глубоко научный характер и корни ее ведут к самым таинственным и ценным кладам природы, не склонной к баловству.

И еще раз невольно вспоминаешь Эйнштейна — не понятая даже физиками, его теория оказывала какое-то магическое действие на людей, совсем непричастных к науке. Эйнштейн был предметом всеобщего поклонения. Его адрес красовался в туристских справочниках. Он стал легендой при жизни. Девочка из Британской Колумбии писала ему: «Я вам пишу, чтобы узнать, существуете ли вы в действительности?»

Имя Скрябина тоже стало легендой при жизни. И не только благодаря ряду удивительных и необычных свойств характера и биографических ситуаций. Загадочным и не понятым современниками, он трагически умер сорока с лишним лет, не успев сделать самого главного. Может быть, действительно, он был на пороге революции?

Итак, тупик или озарение? Кому под силу раскрыть тайну Скрябина? Может быть, это дело кибернетиков? Что, если им попробовать расшифровать математический код Скрябина? Ведь расшифровали же они с помощью электронной вычислительной машины письменность майя — племени, давно исчезнувшего с лица земли… И эта расшифровка полностью совпала с той, что была сделана другими методами.

Почему бы им не попытаться пролить свет на тайны композиции одного из самых замечательных музыкантов? Возможно, расшифровка метода письма Скрябина выведет нас на дорогу иного толкования мира звуков и гармонии? Может быть, Скрябин возвестил рождение новой музыки, музыки, свойственной нашему бурному и стремительному веку. Веку, который внес в науку мятежный и дерзкий дух отрицания старых истин и утверждения новых, веку «безумных» идей, оказавшихся движущей силой прогресса.

Что ж, ученые, возможно, раньше других поняли и почувствовали грозовой темперамент нашего столетия и сегодня уже не отмахиваются от «бредовых» на первый взгляд теорий: к ним жадно тянутся, ожидая от них решения самых головоломных, самых таинственных загадок природы.

Как это ни парадоксально, но редакции некоторых научных журналов не принимают статей, в которых нет этого новаторства, многообещающей «безуминки». Речь идет, конечно же, не о коэффициентах полезного действия, превышающих сто процентов, не о вечном двигателе и прочей чертовщине. Речь идет о тех пока не объяснимых и восхитительных способностях человеческого мозга, особенностях мышления, которые позволяют разуму вдруг оторваться от мира привычных вещей, от ритмичной, последовательной логики предыдущих знаний и устремиться в такие области мышления, о существовании которых человечество совершенно не подозревало или лишь смутно догадывалось.

Именно так родилась теория относительности, так ворвались в классическую физику идеи Бора, де Бройля, Гейзенберга, Шредингера. Они отказались верить только в очевидность, оттолкнулись от парадокса и раскрыли человечеству тайну жизни мельчайших кирпичиков материи, из которых сотканы земля и люди, звезды и цветы. Именно такой «безумной» идеи жаждут сегодня физики, изучающие мир элементарных частиц. Наука требует «безумных» идей.

Прозрение или заблуждение? Как часто этот вопрос сопутствует самым гениальным открытиям, витает вокруг тех имен, к которым, в конце концов прочно пристает эпитет «гениальный».

А что же музыка, мир гармонии, без которой трудно представить себе жизнь человека? Не настанет ли и для нее однажды момент великих перемен? И не был ли Скрябин пионером, носителем «безумной» идеи преобразования музыки?

Какая благодатная почва для слияния возможностей кибернетического и музыковедческого анализа, для содружества музыкантов и математиков, для объединения физиков и лириков!

Кто знает, может быть такая совместная работа станет новым этапом в изучении самой тонкой сферы человеческой деятельности — сферы творческого труда, — и мы перекинем мост от одного вида творчества к другому, поймем тайну музыкального, литературного, математического склада ума?

Берга, который знает и любит музыку, эта задача, мне кажется, должна увлечь. Возможно, проникновение одной специальности в другую, одного образа мыслей в иной чревато для человечества неожиданными психологическими эффектами и открытиями. Кибернетика намечает тут удивительно дерзкие маршруты.

Может быть, они-то и приведут человечество в страну будущего, о которой говорил Флобер: «Чем дальше, тем Искусство становится более научным, а Наука более художественной; расставшись у основания, они встретятся когда-нибудь на вершине»?

ЗАЧЕМ НАМ ЧУВСТВА?

Берг был среди тех ученых, которые отчетливо поняли значение новой науки для будущего. Они еще на заре возникновения предвидели ее революционизирующую роль в развитии цивилизации. А от людей, умеющих предвидеть, зависит судьба человечества. «Превосходство человека как биологического вида и его шансы на выживание заключаются в способности заранее предусмотреть ситуации внешнего мира, то есть в предвидении».

Человек унаследовал умение предвидеть от животных, но в примитивной форме условных рефлексов. Мы с полным правом можем сказать, что павловские собаки предвидели появление пищи вслед за привычным звонком. Однако человек в процессе эволюции прошел от все удлиняющейся цепи рефлексов к сознательной деятельности, к мышлению, к осознанию причинно-следственных связей, к истинному предвидению.

Эти рассуждения можно продолжить в область техники, науки, общественной жизни — тогда особенно ярко проявляется роль предвидения, этой удивительной способности человека.

И как всякой способностью, один человек наделен ею в большей степени, другой в меньшей.

Когда первые прозрения кибернетиков открыли перед исследователями новый путь к познанию человека — путь через изучение автоматов, ученые, умеющие предвидеть, оказали ему самую горячую поддержку. Естественно, их волновали тысячи вопросов. Удастся ли на основе исследования автоматов познать духовные процессы? Является ли мышление и связанное с ним творчество исключительной привилегией человеческого мозга или же возможно создать технические устройства, которые будут обладать этими способностями? С чего начинать и какой принцип положить в основу «творческих» автоматов? Обладают ли машины сознанием, психикой?

Многие традиционные представления должны были подвергнуться пересмотру. И это было трудно, неожиданно, неподготовлено. В книгах, посвященных физиологии человека и проблемам естественных наук, вышедших и середине пятидесятых годов, об автоматическом регулировании вообще не упоминается. Теория автоматического регулирования считалась принадлежностью только технических наук. Когда этот вопрос появился в повестке совместных обсуждений инженеров и специалистов, исследующих человеческую психику, многих он поверг просто в панику.

Но умеющие предвидеть говорили: «Мы должны дерзать».

Для Берга путь познания духовной жизни человека через познание автоматов с самого начала казался единственно возможным на современном уровне техники и естественных наук. Он умеет верить цифрам, а цифры показали полную невозможность понимания мыслительных процессов другим путем. Ему, радиоинженеру, легко было сделать красноречивый расчет: обычное радиотехническое устройство содержит несколько сот переключателей, сопротивлений, конденсаторов, индуктивностей, электронных ламп или полупроводниковых элементов. Электронные вычислительные машины — от 10 до 100 тысяч. Нервная система человека содержит около 15 миллиардов нейронов. Для анализа радиоприбора сложностью в 200 переключающих элементов радиотехнику требуется 5 часов. Сколько же часов потребуется естествоиспытателю, чтобы проанализировать нервную сеть с 15 миллиардами переключателей? Решите сами эту несложную задачу.

Анализ 200 переключателей занимает 5 часов.

Анализ 15 миллиардов — X часов.

х =  3,75 108 час = 40000 лет

Разве эта цифра не является убедительной для человека точных наук? Единственно возможный вывод: на данном уровне науки невозможно понять мыслительные процессы прямым путем. Надо воспользоваться автоматами как моделями. Кроме того, физиологи жалуются на слишком малый размер нейронов. Даже под микроскопом их трудно исследовать. Они так переплетены друг с другом, что в «неразобранном» состоянии недоступны изучению. Надо еще подключить к ним измерительные приборы, чтобы получить хоть какую-нибудь объективную информацию о работе, о величине биопотенциалов, силе тока, пробегающего по ним при внешних раздражениях.

Бергу важно было не только самому уверовать в силу кибернетики, не только зажечь верой настоящих и будущих кибернетиков, но надо быть постоянно начеку, чтобы не дать этой вере перерасти в беспочвенную фантастику и прожектерство.

Перспективы и возможности кибернетики расценивались учеными столь различно, что возникшая разноголосица становилась угрожающей. Если в 1962 году могла родиться рецензия, зачеркивающая кибернетическую биологию, то для того же шестьдесят второго года характерна и дискуссия между академиками Колмогоровым и Кольманом (в нее включились и многие другие ученые). Суть ее изложена Кольманом в статье «Могут ли машины обладать психикой?»

«Да, могут, таково, собственно, основное содержание высказываний академика А.Н. Колмогорова, — пишет Кольман. — Когда Колмогоров заявляет, что методами кибернетики “можно анализировать жизнь во всей ее полноте, в том числе и человеческое сознание со всей его сложностью”, то мы полностью присоединяемся к нему. Когда Колмогоров считает, что возможно “на пути кибернетического подхода к анализу жизненных явлений создать подлинную настоящую жизнь, которая будет самостоятельно продолжаться и развиваться”, то с этим можно и нужно согласиться лишь в том смысле, что этот подход будет чрезвычайно содействовать биохимии добиться своими специфическими методами искусственного синтеза белковых тел, живой материи. Но если Колмогоров полагает, что такими “искусственными живыми существами, способными к размножению и прогрессивной эволюции, в высших формах обладающими эмоцией, волей и мышлением”, окажутся автоматы, то он крайне заблуждается».

Колмогоров — ученый интереснейшей индивидуальности, его работы всегда новы и глубоки. На возможности кибернетических машин у него свой, особый взгляд.

Он предполагал, что можно создать автоматы, не только воспроизводящие все свойства человека, но даже превосходящие его. Такие, которые будут обладать свойствами неведомых нам высокоорганизованных живых существ, обитающих, быть может, на других планетах. И что эти автоматы помогут нам разгадать их психику. Такая точка зрения, по мнению Берга, была в то время опасна.

Рецензия на сборник «Проблемы кибернетики» только подтверждала, что нападки на кибернетику не прекратились, они просто приняли другую форму. Если авторы антикибернетических статей были против кибернетики вообще, то новые невежды боролись против нее под видом защитников, озабоченных ее судьбой.

Лаплас выдвинул в свое время оригинальный проект общения с марсианами — он предлагал построить в равнинах Сибири интенсивно светящийся чертеж теоремы Пифагора: пусть марсиане знают, что землю населяют мыслящие существа! И тогда казалось, что основные трудности возникнут при создании достаточно большой символической фигуры. Лишь позже возникли запреты принципиального характера. А что, если обитатели других планет, например Юпитера, не знают твердых тел и обитают в жидкой среде, что тогда? Ведь у них своя геометрия, отличная от нашей, и «пифагоровы штаны» для них на все стороны не равны. Возможно ли земными моделями имитировать их психику и эмоции?

Дискуссии о сверхроботах в начальный период кибернетики разгорались во всем свете. Подвергались критике, переосмысливанию такие понятия, как мышление, сознание, чувства. Сравнивая человеческий организм и автомат, ученые легко находили аналогии в понятиях «память», «мысль», но затруднялись найти у машин что-либо похожее на чувства — машины вполне обходились без них.

— Зачем же чувства даны человеку? — спрашивали одни. — Это, несомненно, роскошь, излишки природы. Чувства любви, радости, печали, все то, что так осложняет нравственную и психическую жизнь человека, так нагружает нервную систему, вовсе не обязательны, как показывает опыт автоматов. Легко создать машину, способную вилять хвостом, но не может быть машины, которая бы ощущала чувство радости, была бы дружелюбной, инициативной, красивой, могла бы влюбляться. И тем не менее машина, обходясь без чувств и эмоций, может функционировать в духовной области.

— Ошибка, заблуждение, — говорили другие, — чувства — это один из способов общения человека с окружающей средой, это средство восстановления душевного равновесия человека, его здоровья, элементы автоматического регулирования.

— А сознание?

— Сознание — это зеркало внешнего мира и внутреннего состояния организма. Это луч прожектора, скользящий по поверхности окружающего ландшафта и внутреннего мира человека. Каждое субъективное переживание соответствует определенному состоянию организма и прежде всего состоянию нервной системы.

— Но это красивые слова, разве нам известны пропорции, в которых мир отражается в этом зеркале? Ведь закономерности связи человека с внешним миром еще не известны, не описаны с помощью физических понятий.

Неизвестны, думает Берг, но это предмет кибернетики, и они будут известны. Это только начало. Когда была построена первая железная дорога, ею мало кто пользовался, ее боялись как огня.

Для него важны не абстрактные рассуждения, а очевидность. Связь же эмоций и физического состояния организма очевидна, эмоции влияют на состояние кровообращения и сосудов. Известно, когда человек испытывает страх, у него расслабляются мышцы. Еще в 1925–1927 годах физиолог Р. Вагнер установил, что взаимосвязь скелетно-мускульной системы и нагрузок может быть однозначно описана физико-математическими методами. Известны и препараты, искусственно вызывающие определенные переживания: наркотики, алкоголь, лекарственные препараты.

«Если следовать тезису кибернетики, то каждому физическому состоянию организма соответствует определенное, субъективное, психическое состояние и наоборот. Что же значит “соответствует”? — размышляет Берг. — И как выдержать эту параллель при изучении на автоматах психических и мыслительных реакций человека? Может быть, это так же безнадежно, как и познание с помощью автоматов психики марсиан?»

КОГДА ГАНС НАЙДЕТ ГРЕТХЕН

Рой таких вопросов, сомнений обрушивался на Берга из зарубежных книг и статей, одолевал его в спорах с коллегами, наедине с самим собой. Он часами думает над проблемой, с которой никогда еще не сталкивался ни как моряк, ни как радиоинженер, – он размышляет над одной из самых драматичных и загадочных человеческих проблем — над тайной мышления. «Совершенно очевидно, мышление нельзя отдифференцировать от понятий времени и пространства… Оно возникло и развивалось во времени… Человек за время существования на Земле менялся сам, менялись формы, информационное содержание, эффективность его мышления. Доисторический человек мыслил иначе, чем мыслит человек теперь. Будущий человек будет мыслить не так, как сегодняшний… Мышление — это психический процесс, а все психические процессы — информационные процессы, материальными носителями которых являются физико-химические (а следовательно, и энергетические) процессы в нервных сетях человеческого организма, т. е. физиологические процессы…

Явная цепочка закономерностей и связей — узел физиологии, физики, химии, математики, психологии живого организма.

Отсюда неожиданная мысль: психология — это наука об информационном содержании физиологических процессов в нервных сетях человеческого организма… Мышление свойственно только человеку — оно возникло как следствие потребностей человека. Человек когда-то начал мыслить, мыслит теперь и будет мыслить в будущем в соответствии со своими потребностями. Когда-то его занимало только приспособление к окружающей среде, основной заботой было выжить.

По мере зарождения организованного общества его целью стало улучшение условий жизни, удовлетворение своих личных и общественных потребностей, т. е. мышление всегда целенаправленно, нельзя говорить о мышлении вообще, беспредметно. Человек не начал бы мыслить, живи он в информационном вакууме. Человек-одиночка в общественном, информационном вакууме ни жить, ни мыслить не может. Он погибнет… Человек мыслит потому, что живет не только в гравитационном и других физических полях, но и в информационном поле, материальным носителем которого является среда».

Как логическая неизбежность раздумий у Берга складывается свое собственное определение мышления:

«Я думаю, мышление можно определить как целенаправленный психический информационный процесс, возникший в результате удовлетворения интеллектуальных, физических и общественных потребностей человека. Из этого определения вытекает неизбежность возникновения кибернетики. Современная проблема — мышление и кибернетика… Кибернетика появилась в результате непрерывно усложняющихся и возрастающих потребностей человека, она направлена на повышение эффективности человеческого труда, на более мудрое управление жизнью и деятельностью человеческого общества… По мере усложнения форм жизни и труда усложняются и процессы управления техническими системами, и человек нуждается (опять потребность!) в технических средствах повышения эффективности информационных процессов управления… Электронные вычислительные машины, эти усилители умственных процессов, необходимы, неизбежны… Но это не соперники человека и никогда ими стать не могут. У них нет потребностей, они мертвы. А мертвая материя не имеет потребностей: ни личных, ни семейных, ни общественных, ни наследственных, ни приобретенных, т. е., говоря о мыслительных свойствах машин, мы говорим о формальных свойствах мышления, а не о творческих, органических. Мы говорим лишь об имитации, о модели, об аналоге, о копии. И этот аналог, копия, может быть сколь угодно близок оригиналу, но его потребностей иметь не может».

Так ученый подходит к новой задаче с общей позиции естественных и технических наук — с позиции кибернетики. И обсуждает свою точку зрения с психологами, педагогами, биологами. Спорит, сдается, побеждает. Что-то отметает, что-то добавляет. С одним расстается с радостью, от другого отделывается с трудом. (Самое трудное для человека — расстаться с заблуждениями, укоренившимися в его психике.) Приветствует все замечания, вытекающие из свежего взгляда на вещи, отмахивается от рутинерства, от упрямства. Он убежден, что мышление, сознание — это тема кибернетических исследований, то есть совместного исследования физиков, математиков, биологов, химиков, радиоспециалистов, и… чем шире и представительнее будет это сотрудничество, тем лучше. Только кибернетик способен рассматривать сознание как объективный процесс, который может быть выражен формулой, уравнением, числом, моделью. И опять Берг в выигрышном положении, он способен понять процесс поступления в сознание сигналов из окружающего мира на языке радиотехники. А радиотехника научилась определять количественную сторону этого процесса, оперировать понятием потока информации, которая передается по телефонным проводам, по воздуху, по самым различным каналам связи (а почему бы и не по нервным сетям?). Привлекая усилия биологов, удалось определить, что количество информации, которое нервная сеть способна подать в мозг, составляет примерно 1 бит за 1/16 секунды. (Как 1 секунда — единица измерения времени, 1 грамм — единица веса, так 1 бит — единица измерения информации.) И эта порция информации задерживается на поверхности его сознания примерно 10 секунд. Значит, человек воспринимает 16 бит в секунду, и одновременно в его оперативной памяти удерживается 160 бит информации.

Когда предположение приобретает осязаемую форму в виде количественной оценки, для ученого не остается сомнения в физической сущности явления. Значит, действительно каждое переживание соответствует физически описываемому состоянию организма. А ведь физическим воздействием на организм можно «включать» и «отключать» сознание, искусственно «начинять» его информацией (галлюцинации при употреблении наркотиков, вина, тяжелые сны после обильного ужина, нечеткая работа мысли при переутомлении, обучение во сне, возбуждение определенных форм поведения через электроды, вводимые в мозг).

Если будет понят механизм сознания, путь поступления в него информации, найдена количественная сторона процесса, значит станет возможна и имитация этого процесса, создание модели явления, известного под названием сознания. Таким образом, утверждение, что автомат можно снабдить сознанием, вернее — подобием его, для Берга не является необоснованным. Он убежден — электронно-вычислительную машину удастся снабдить искусственным сознанием.

Конечно, интересно было бы доказать это умозаключение, создать такое «сознание», но стоимость эксперимента была бы очень высока.

Так, здравый смысл, говоря языком кибернетики, помогает осуществить автоматическое регулирование поиска, создать вокруг проблемы атмосферу объективности.

Берг с самого начала настаивал на незыблемости исходной позиции кибернетики: на общности процессов передачи информации в живой и неживой природе.

Конечно, пути, по которым информация проникает в «плоть и кровь» человека, сложнее, чем каналы связи, знакомые технике. Это и наследственная информация, передаваемая детям через гены. Это и многообразная слуховая, зрительная и тому подобная информация из внешнего мира. И та, с помощью которой люди общаются между собой. И каждый «сорт» информации до сих пор не очерчен строго. Но это не важно. Важно другое.

Когда выявлены первые количественные закономерности, связывающие сознание и внешний мир, сознание и внутренний мир человека, отпадает необходимость призывать на помощь некий «дух», который якобы таинственным образом управляет психической жизнью человека, его наклонностями, эстетическими категориями и прочими проявлениями духовной жизни. Хоть интеллектуальную жизнь мы по-прежнему называем духовной, она явно потеряла право на это название. Духовные процессы начинают усилиями кибернетиков получать не только качественную, но и количественную оценку, и ни о какой власти «духа» не может больше возникнуть речь.

Даже дозу художественной информации, дающую определенное эстетическое наслаждение, можно вычислить для каждого индивидуума персонально. Надели сверхъестественная сила человека чужим сознанием, замени его собственное сознание на какое-нибудь другое, новое, ему наверняка принесут удовлетворение другая музыка, другие картины, книги.

Немецкий ученый Г. Франк утверждает, что удовольствие может доставить только такая звуковая информация, поток которой не превышает 16 бит в секунду. Если он больше, человек-приемник отключается, такой поток его слишком перегружает. Если поток меньше, «приемник» простаивает: сознание заполняет паузы посторонними мыслями, наблюдениями. Мы говорим: эта музыка скучна.

Данные такого эксперимента бесценны для науки. Они дают ученым богатую информацию, на основании которой возникают важные выводы, заполняются пробелы в логическом строе научных предположений, гипотез.

В эксперименте Франка Берг находит подтверждение необходимости исследований в области рациональной теории эстетической информации. В будущем это должно привести к разработке точной научной теории художественного творчества, которая сможет однозначно объяснить, почему то, что кажется одному человеку красивым, другому видится некрасивым, одному приятным, другому неприятным. Может быть, наука подведет теоретическую базу под красноречивую поговорку: «Каждый Ганс находит свою Гретхен»?

Круг этих вопросов не мог не захватить человека с таким творческим воображением, как у Берга. Глубоко осмысливая все аспекты кибернетики с философской, политической, научной, эстетической точек зрения, он тщательно готовит программу исследований в области советской кибернетики. Даже беглое знакомство с множеством тем, направлений, научных переплетений, которые пронизывают творческую жизнь руководимого Бергом Совета по кибернетике, вызывает удивление разнообразием палитры, плотностью спектра научного поиска.

Но и эта широта охвата, сочетающаяся с глубиной исследования, еще не полностью удовлетворяет этого человека.

— Нам надо задуматься о создании теории фантазии, — говорит Берг, — нет, не для того, чтобы щекотать себе нервы, а чтобы серьезно предсказывать будущие формы жизни. Применение кибернетических методов повлияет на нашу жизнь больше, чем атомная техника, больше, чем космические полеты. Конкретные формы будущей жизни нам пока трудно представить, так как мы пользуемся прежними привычными категориями, наше воображение пока не может вырваться из заколдованного круга старых представлений. Тут нужна научная фантазия, наука предвидения.

— И еще: сейчас мы стремимся к познанию, не слишком задумываясь о его результатах. А результаты могут оказаться очень любопытными и весьма важными. Сознание того, что некоторые аспекты высшей формы умственной деятельности свойственны не только царям природы, что многие, пусть только формальные мыслительные процессы, являются не только нашей привилегией, но явно доступны машинам, может для самопознания человека оказаться столь же революционизирующим, как открытие «неприятного» факта о незначительности Земли в масштабах мироздания. Когда-то это казалось таким обезоруживающим, как же, Земля, колыбель человека, не центр вселенной! Но зато каким половодьем открытий, идей обернулся этот факт. На какой широкий простор вышел человеческий интеллект! Какую свободу мышления обрел!

Бергу часто приходится нелегко оттого, что он движется против течения. Против инерции, вызванной тем, что после периода Возрождения быстро шло дробление наук, разветвление их, углубление. Все они отпочковались от когда-то единой науки — философии — и стремительно разбегаются в разные стороны. Кибернетика — путь к новому единению наук. Она должна связать различные науки между собой, внедрить одну в другую, переплести, столкнуть парадоксами, вопросами, нерешенными проблемами. Она хочет устроить им очную ставку, и они должны отчитаться друг перед другом в том, чего достигла каждая из них за века разлуки. Кибернетика, по-видимому, является единственно возможным средством объединения распавшегося на части храма науки. Но в нашу эпоху специализации такой подход многим кажется неестественным, попыткой вернуться вспять. Поэтому Берг с самого начала своей деятельности в Совете по кибернетике усиленно ищет контакты с людьми, обладающими воображением. Среди них и ученые и литераторы. В них он видит действенную поддержку. Пусть журналисты иногда преувеличивают, говорит он, но, пожалуй, больше вреда приносят умалчивание и преуменьшение возможностей кибернетики. Люди должны ясно представлять себе, что они живут в канун нового периода цивилизации, в канун эры автоматов, которая сейчас находится приблизительно на уровне изобретения колеса.

— Многие даже передовые люди, — говорит Берг, — не слишком интересуются теми последствиями, к которым приведет расцвет кибернетики. Они часто даже похваляются тем, что ничего не понимают в технике, этой «низкой» науке, она прямо-таки ниже их достоинства. И если оптимистам удается воспламенить их вялое воображение, можно простить те слишком яркие перья, которыми они зачастую украшают предмет своей страсти.

Мы, кибернетики, не скрываем свои сомнения, ошибки, свои «перегибы» и «недогибы». Идти спокойно, без риска, можно только по фарватеру, проложенному другими. И мы ищем новые пути. И это связано с экспериментами, поисками, удачными и неудачными попытками. В науке это называется методом проб и ошибок. Только так создается наука. Чем больше мы спорим сейчас, проверяем друг друга, конкретизируем свои идеи, тем легче будет нам впоследствии. Напомню, что в этом машины не способны заменить людей. Они смогут принять эстафету из рук человека уже после, когда новая наука или открытие выйдет из начальной фазы, станет упорядоченной системой знаний, выработает свой язык, алгоритм закономерностей, доступных пониманию машины. На этой стадии развития идея уже перестанет волновать ученого — тут на сцену должны прийти автоматы, которые быстрее и лучше «жонглируют» алгоритмами и смогут продолжить разработку открытой человеком «жилы». А человек-пионер снова взвалит на себя самое трудное — бремя новых открытий, поисков, он снова отправится по нехоженой тропе. Природа вместила в один кубический дециметр человеческого черепа такие возможности, которые до сих пор не имеют технического эквивалента.

Человеку понадобилось 400 лет, чтобы, отказавшись от мысли о том, что его Земля есть центр вселенной, прийти к признанию и ясному пониманию того неожиданного факта, что некоторые мыслительные процессы могут протекать не только в его мозгу. Сейчас процесс познания идет куда более стремительным темпом, чем когда-либо за этот период. Если лет сто назад одно поколение могло довольно точно предсказать, что ждет следующее, каковы будут условия жизни другого поколения, то сейчас мы только разводим руками, не в состоянии точно предугадать предстоящие формы жизни. Поэтому мы должны быть особенно бдительны и не терять время на расслабляющий скептицизм, мы не имеем права допустить, чтобы другие страны обогнали нас в техническом прогрессе. Мы должны быть впереди.







 


Главная | В избранное | Наш E-MAIL | Добавить материал | Нашёл ошибку | Другие сайты | Наверх